— Вот так встреча, — сказал мент. Тот самый, что пытал меня в институте. Ох, как он мне не нравится! Лучше бы прислали ту опергруппу, что в моем подъезде посылку вскрывала. Вот ведь веселые оказались ребята! Впрочем, потому их, видать, и не посылают на серьезные происшествия.

— Где она? — вопросительно взвизгнул второй, обращаясь почему-то ко мне. Как будто бы я знала, о чем речь.

— Кто?

— Экологичка ваша!

— А-а, вот вы о ком. В последний раз Руслановну я видела в больнице.

— Слава всевышнему! — подпрыгнул опер и хлопнул в ладоши. — Забрали-таки! Ее куда, в нашу местную или прямиком в Кащенко?

— Да нет, что вы. Мы с ней навещали пациентку.

— Блин, какая жалость! — стукнул он кулаком по ладони другой руки, выражая этим жестом величайшую скорбь за невосторжествовавшую справедливость.

— Вернемся все же к опросу, — ледяным тоном произнес первый.

Я закатила глаза. Еще полчаса назад я была не способна на такие чувства, как гнев, негодование, ярость, раздражение. Я просто тупо смотрела на истекающее кровью тело, которое совсем недавно было моим приятелем, будучи не в состоянии самостоятельно избавиться от охватившего меня оцепенения, которое бы длилось бесконечно, если бы ребята не вернулись с «охоты» с пустыми руками и не заметили моего ступора возле лодки. Меня кто-то дернул за плечо, я зажала рот рукой и начала медленно приседать, так как больше не было сил на то, чтобы держаться на ногах, и жалобно скулить, так как не было сил на то, чтобы заорать. Наконец кто-то додумался вызвать по мобильному полицию. До сей минуты я не проронила ни слова, пребывая то ли в шоке от увиденного, то ли в скорби из-за утерянного. Когда умирает человек, это всегда большая потеря. Это отчетливо понимаешь, когда никто больше не печет тебе пирожки (допустим, бабушки), никто не дарит тебе духи, мистическим образом угадывая твой вкус (допустим, подруга или мама), тебе не дарят больше цветы, не целуют и не заставляют чувствовать себя счастливой (жених или муж), наконец, никто больше на этом свете не будет так вкусно готовить мясо и утверждать, что он тренер, когда на самом деле — набивальщик. Раньше мне это казалось ироничным, теперь — печальным и жутким.

И вот все негативные эмоции вернулись ко мне и выплеснулись наружу.

— Вы понимаете, что у меня друга убили?! Я видела, как кровь с ошметками кишок капает в ту же лодку, в которой он и лежал! Как вы смеете о чем-то меня спрашивать?!

— Кстати, откуда лодка-то? — вовсе не смутился он от моих нападков. — И как она оказалась в лесу? Непорядок, граждане.

— Я ничего больше не скажу без своего личного агента из Следственного Комитета. Вам понятно?

— Че сказала? — нахмурил второй брови. — Как это понимать? Че за агент такой?

— Акунинский Борис Николаевич, — нарушила я свое слово, решив пояснить.

— Это хто, Вован? — Это не опечатка. Он так и сказал «хто», вместо «кто». Деревня.

— Следователь-важняк, — ответил тот. Слава богу, Бориса здесь знают.

— У, какая ты у нас крутая!

— Ладно, поедем к твоему следователю, — сказал Вован. — Только я вот что тебе скажу. Друганы твои, что как будто бы мясо жарили, пока вы алое пятнышко на сугробе, как бараны тупые, разглядывали, зарезали чувака этого на пару, и все. Затем вы все посидели и придумали, как неизвестный в костюме убийцы шустро удалился на голубом «Опеле». — Я лишь высокомерно отвернулась, продолжая хранить молчание.

В кабинете родимого друга я почувствовала себя куда более комфортно и защищенно и принялась жаловаться, размазывая по щекам слезы:

— Теперь они пытаются убедить меня в том, что Сашка с Димкой убили Ваньку, хладнокровно выпустив ему кишки наружу, а тип в костюме нам всем померещился! А то и не померещился, а мы, видите ли, сговорились! А еще они обозвали нас тупыми баранами! — вспоминала я все обиды.

— Да уж, — посуровел Борис Николаич, поняв, что его подругу обидели, и сказал нежно: — Ну ладно, не плачь, не стоят они того. — А я и не догадывалась, что мой лысый друг способен на нежность, подавно — ко мне, и потому расплакалась от умиления. А поскольку я и без того рыдала, то слез хлынуло в два раза больше. Но Акунинский меня не понял. — Знай, Юлия Сергеевна, не все такие. Группа Грядина — ложка дегтя в рядах бравых оперативников. Ему вечно мерещатся всякие заговоры и обманы. А на самом деле, просто вкалывать лень, и никаких моральных принципов нет. Засадит любого случайного прохожего, лишь бы перед начальством отчитаться, галочку поставить. А начальство и копать не станет, найден убийца — и дело с концом!

— Как же так? — расстроилась я, представив себе, сколько невиновных людей пострадали из-за халатности таких работников. — Неужели мир так несправедлив? — продолжала реветь я.

— Ну не переживай, на то и существуем мы. На вот, воды попей, — протянули мне прозрачную жидкость в граненом стакане. Я выпила одним залпом.

— То есть вы как бы начальство над операми? — успокоившись и шмыгнув пару раз напоследок носом, начала я что-то просекать. А то одни — опера, иные — следователи. А разница где?

— Не то чтобы начальство, но следователь — да, всегда главнее. Он думает, кого нужно опросить, какую информацию собрать, а опера это выполняют, предоставляя мне отчеты, которые собираются в уголовное дело. Я закрываю дело и передаю его в суд.

— Побольше бы таких хороших следователей, как вы!

— Ну ладно тебе, — смутился Акунинский и порозовел от удовольствия, что его ценят по достоинству. — Вообще-то без оперов я — как без рук. К тому же, говорю, опергруппа Грядина — единственное слабое звено из всех, с кем мне доводилось вместе работать. Итак, что-то мы отвлеклись. Рассказывай, Юлия Сергеевна, все заново и по порядку. Опусти все эти эмоции и негодования. Только факты. — Я выполнила просьбу. — Твои одноклассники утверждают, что преследовали его до тех пор, пока он не запрыгнул в «Опель — Омега» голубого цвета и скрылся с глаз. Номер запомнили все, и тем не менее каждый из твоих приятелей называет разный. То 113, то 118, то 110, а то и вовсе 337.

— Это Танька, — уверенно махнула я рукой, узнав подругу по повадкам. — Она вечно все путает. Не берите ее в расчет. Что мальчишки говорят? Сашка и Димка?

— Один настаивает на 113, другой — на 118.

— «3» и «8» с расстояния нелегко различить, — согласилась я с ребятами, ведь цифры и впрямь похожи.

— В любом случае «Опель — Омега» с подобными номерами в розыске не числится, это я уже проверил. Ничего, найдем мы его, не переживай. А пока тебе лучше спрятаться.

— То есть?

— У меня пару часов назад Екатерина Михайловна была.

— Что за Екатерина Михайловна?… А, Катька, что ли? Так бы и сказали, что Катька!

— Не положено, — подмигнул он мне. — Вот, она рассказала о ночном звонке. И о парне в бейсболке. И о том, что ты продолжаешь встречаться с тем парнем из кинотеатра, хотя я тебе запрещал.

— Стукачка, — фыркнула я, мысленно таская лучшую подругу за волосы.

— Не стукачка, а молодец! — вступился следователь за Любимову. — Хотя обо всем этом я должен был от тебя узнать первым делом, от те-бя!

— Я хотела рассказать! Да все как-то недосуг…

— Недосуг ей! — разгневался Борис, поднялся и принялся расхаживать по кабинету туда-сюда. Он всегда так делал, когда отчитывал меня за промахи. — С огнем играешь, Юлия! Шило у тебя, что ли, в одном месте, за преступниками гоняться? Тебе в школу милиции следовало идти, а не в экономисты! Ладно, слушай. Мы «жучок» тебе поставили, рядом с подъездом мой доверенный будет вести прослушку. И аппарат новый поставили, с определителем, авось снова позвонит. Если так, держи его подольше, чтобы аппарат сумел номер засечь, а дальше — дело техники. Это пожелание начальства. Теперь мое личное пожелание. — Борис Николаевич остановился, подошел поближе, взял меня за руку и жалостливо посмотрел в глаза. — Убегай отсюда. Затаись в каком-нибудь никому не известном месте, где он не сможет тебя найти, и сиди там, пока все не утрясется.

— Куда я убегу? Мне некуда. — На самом деле, если хорошенько подумать, можно найти куда. Но, во-первых, я не люблю доставлять неудобства людям (тем, у кого мне придется жить), во-вторых, маньяк не станет мне звонить, если я сбегу. Не знаю как, но он выяснит это, и тогда его не поймают. Одна надежда на телефон.

«Ха, телефон, — проснулся внутренний голос. — Забыла, что он все про тебя знает? Он уже в курсе, что тебе поставили определитель. Он не будет звонить, не такой дурак. А если ты сбежишь, поджав хвост, он будет знать заранее куда, еще до того, как ты сама это решишь, и встретит тебя на пороге с ножом в руке».

— Да хоть к черту на кулички! — разгневался Бориска. — Лишь бы он тебя не нашел. Это действительно становится очень опасным. Боже, как ты умудряешься каждый раз влипнуть по самое не балуй?! Когда-нибудь это окончится моргом! И что я буду делать в этом случае? Когда он убьет тебя? Что я родителям твоим скажу? Как объясню, почему не уберег?

— Чему быть, того не миновать, — выдала я философски и попыталась пошутить: — А вы, дядя Борис, найдете себе новую любимую свидетельницу! А родители новую дочку родят, и все заживут как прежде.

— Эх… Шутки у тебя дурацкие! Все, свободна.

Подходя к дому, я была окликнута бомжом Васей, с которым давно водила дружбу, да я уже рассказывала. Он ночует в домике на детской площадке, а днем гуляет, чтобы не пугать ребятишек, вышедших с мамами погулять и покачаться на качелях возле этого домика. Иногда, когда родителей нет дома, я пускаю его помыться и кормлю обедом. Потому, дождавшись, когда он приблизится, отрицательно покачала головой.

— Сегодня не получится, извини.

— Что? — удивился Василий, имеющий любопытную фамилию Бардо, вопросительно уставившись на меня. Сегодня его туалет представляли темно-серые в тонкую полоску брюки, явно составляющая часть какого-то костюма, дырявые кроссовки и вязаный черный свитер, выброшенный папой пару месяцев назад. Он случайно пролил на себя ацетон и, поняв, что черный цвет побелевшему пятну на одежде не вернуть — если только маркером закрасить? — отнес на помойку. Теперь это же пятно красовалось на одежде Василия и вряд ли являлось совпадением. Через пару секунд к моему приятелю пришло озарение: — А! Нет, я не по этому поводу. К тому же мылся не так давно, полтора месяца назад. — Василий поднял поочередно правую и левую руки, чтобы, приблизив нос к подмышкам, разведать ситуацию. — Еще не пахну, сойдет. Юля, ты опять что-то напортачила, — перешел он к делу.

— С чего ты взял? — весело пропела я, но внутренне насторожилась.

Бомж припал лицом к моему уху — в ноздри ударил едкий запах не то тухлой колбасы, не то грязных носков — и заговорщицки зашептал:

— Он ходит за тобой. Каждый раз провожает до дома и удаляется. Сегодня его нет, потому я решился подойти. Кстати, у тебя случаем нет черного маркера? — тут же перевел он тему.

— Нет! Давай говори, что там!

— Ну ладно. Говорю. В моем домике есть окошко, — он указал немытым пальцем на строение из четырех стен и конусовидной крыши посреди площадки, — оно выходит аккурат на твой подъезд. Мне все-все оттуда видно. Опасайся его, Юлечка. Слежка это, самая натуральная. Как в фильмах про шпионов.

У меня расширились глаза, а колени затряслись то ли от холода, то ли от страха.

— К… кто? Кто он?

— Парень лет двадцати пяти. Черная бейсболка, кожаная куртка вся в заклепках и на молнии, спортивные штаны, темно-синие, с серыми лампасами по бокам. На ногах черные кеды.

Видите теперь, что я не зря вожу с бомжами дружбу? Вот он — источник информации, он даже одежду до мелочей запомнил, я вот на кеды внимания не обратила. А не считая обуви, все сходится.

— О-о, — простонала я. — Чувствую, что мне пора. Прощай, Вася, не поминай лихом.

— Что, все так плохо? — тревожно осведомился Васька.

— Хуже еще не было, — заверила я.

Через мгновение жертва слежки была в подъезде, а еще через миг трясущимися руками вставляла ключ в замок на своем втором этаже. В голове отчетливо пульсировало: «Бежать! Бежать! Куда угодно! Скорее, скорее!»

Дома мать бросилась мне на шею с причитаниями:

— Доченька, что же это делается? Двое мужчин были, в форме. Велели из дома никуда не выходить, поставили нам новый аппарат, сказали, будут вести наблюдение и прослушивать разговоры. Короче, запугали дальше некуда! Куда же ты вляпалась, овечка моя ненаглядная?

Овечка моя ненаглядная?! Всё, это означает, что у мамы скоро будет срыв или сердечный приступ, надо спасать.

— Мамочка, не волнуйся, все будет хорошо. Мне нужно на некоторое время переехать в другое место.

— А…

— Не скажу куда, даже не спрашивай. А вы слушайтесь следователя, делайте все, как он велит. Если что, номера его мобильного и рабочего телефонов в моей записной книжке в ящике стола. А я пакую вещи.

Я заметалась по квартире, сваливая в объемистый пакет все, что мало-мальски ценного и полезного в быту попадалось по пути.

— Да-а, доча, — протянул папа, лежавший на диване. — Мы уже привыкли к твоим, хм, приключениям, но не одно из них не было таким опасным. Тебе не кажется, что это повод завязать? И начать, наконец, ходить на рыбалку?

— Первое — постараюсь, если останусь жива. Второе — ни за что! Лучше смерть.

— Что ты такое говоришь, овца?! — возмущенная моим черным юмором, мать дала мне увесистый подзатыльник, но тут же погладила по голове в том же месте, а после с ревом кинулась на шею, мешая складывать вещи в пакет.

— Люся, не плачь. Все образуется. — Папа сделал телевизор погромче, но отвернулся к стенке и захрапел.

Бросив на время собирание шмотья и пододвинув к себе аппарат, я набрала Катьку. Судя по бодрому голосу, у подруги, в отличие от меня, все было в ажуре. Молча порадовавшись за нее, я выдала ей все свои беды, попросив найти для меня прибежище.

— Вот ужас, я хренею! — сокрушалась она по поводу убийства Белова и покушения на меня. — Во дела! Конечно, я помогу тебе. Помнишь наш маленький домик в деревне? — Катина бабуля имеет в своем владении ветхий домишко в деревне Березовке, что плотно прилегает к нашему городу. Там Любимова частенько устраивает вечеринки, ибо квартиру свою любит до изнеможения, а пьяные студенты — та еще головная боль. Деревенская хата под это дело годится лучше, чем что-либо другое. — Живи там сколько хочешь. Только поаккуратнее, окей? Запирайся на все засовы, а то Березовка уже почти необитаема, две старухи и пара пьяниц. Я боюсь за тебя!

— Что ты, я сама за себя боюсь.

— Знаешь что, — подумав немного, сказала Любимова. — Переночуй сегодня дома. А завтра с утра поедем вместе, накупим тебе продуктов и всяких нужных вещей. А сейчас куда ты поедешь на ночь глядя? Уже половина восьмого, пока вещи сложишь, пока ко мне забежишь за ключами, пока затаришься в магазине…

— Да зачем мне затариваться? Думаешь, я в состоянии сейчас что-нибудь проглотить?

— Катя права! — влезла мама. Она всегда на Катиной стороне, даже не зная предмета спора, уверенно изрекает: «Катя права!» Когда я взываю к объективности, объясняя, что, слушая только одну сторону, а то и вовсе обрывки фраз, нельзя принимать чью-либо позицию, а тем более критиковать, мать на это заявляет твердым, не терпящим возражений тоном: «Катя умная, а ты овца, какие тут могут быть споры? И без того ясно, кто прав!»

— Конечно, я права! — обрадовалась подружка. — А то этот лысый хрен тащит тебя ночью неизвестно куда неизвестно зачем…

— Катя! — осекла ее я.

— Ну что Катя? Садист он, твой Бориска, изверг! Вечно ему неймется за одну секунду все проблемы решить! Шило у него…

— Катя! — снова осекла я Любимову, не дав произнести название рокового места, где у следователя находилось шило, и напомнила: — Жучок!

— Тьфу ты, совсем забыла!

— Прям как Коротков с Каменской! — вспомнила я, хихикнув, и предложила: — Извинись теперь перед следователем!

— Ну ладно, не сам же он слушает! А кто слушает, нелицеприятные моменты обязательно вырежет, чтобы настроение человеку не портить. Эй, мужчина в фургончике возле подъезда Юли Образцовой! — заорала она в трубку, чем чуть меня не оглушила. — Вы меня слышите? Вы там подправьте, где надо, ладненько?

— Катя, вернемся к насущному! — взмолилась я.

— Хорошо. Завтра, рано утром, часов эдак в одиннадцать, я за тобой зайду. Целую, пока.

И нечего смеяться. Для кого-то раннее утро — часов пять-шесть, а для нас с подругой… Одним словом, совы.

Ближе к полуночи меня охватил приступ легкой паники. Я опасалась, как бы ОН опять не позвонил, тогда я стопроцентно сойду с ума. Да, я понимала, что бояться особо нечего: родители дома, да и что он может мне сказать такого, чего еще в тот раз не сказал? Но все же, все же…

Тут меня осенило. Спасение! Я сползла с постели на пол, пошарила под тумбочкой и, найдя нужный проводок, отключила на фиг телефон. Вот так. И пусть Бориска меня убьет.

— Юля, десять часов, — донеслось до меня недовольное мамино сквозь сон, который правильнее было бы назвать чуткой утренней дремой. — Ты хочешь, чтобы Катя тебя ждала?

— Нет, — промямлила я, не открывая глаз. — И вообще, она всегда опаздывает на шесть с половиной минут, так что я могу еще поваляться. — С этим я перевернулась на другой бок, но не тут-то было.

— Вставай, овца! — сдернули с меня одеяло.

— Мама, как не стыдно! — возмутилась я, так как шелковая ночная сорочка была до неприличия короткой, а трусики я на ночь, понятное дело, снимаю.

— Быстрее встанешь! — усмехнулись мне в ответ. Мать никогда не отличалась чрезмерной застенчивостью, которой с лихвой досталось при раздаче на небесах, еще перед рождением, мне, потому она всегда потешалась над припадками скромности у своей дочери.

Я отправилась в ванную, а оттуда — на кухню. Еле впихнув в себя бутерброд, стала расчесываться, попутно соображая, во что бы мне сегодня облачиться. Желательно выглядеть неприметно, чтобы маньяк не смог выделить меня в толпе, а если все-таки выделит и начнет по обычаю следить, можно будет с этой же толпой слиться и в нужный момент незаметно свернуть с намеченного пути. Вбежать в проходной двор, допустим, или же заскочить в последнюю секунду в отъезжающий автобус.

Значит… Значит, темные джинсы и неброский свитер. А красная куртка не годится. Что бы мне вместо нее надеть?

Постояв секунд тридцать в размышлениях, поняла, что выбора так или иначе нет. В пальто я спарюсь, в джинсовке замерзну, а мамина новая ветровка имеет размер, превышающий мой собственный минимум на четыре единицы.

Звонок застал меня врасплох. Стоя в джинсах и наполовину надетом свитере, я тупо зырила на маленький серебристый телефон, не зная, что делать.

— Ответь, — шепотом подсказала мама. — Кстати, зачем ты вчера выключила городской телефон?

Я ничего ей не сказала и, натянув свитер, взяла в руки мобильный. «Входящий звонок. Роман», — сообщил он мне. Нажав «Оk», я вышла из комнаты и поднесла трубку к уху, ничего, однако, в нее не произнеся.

— Але, Юля? Але, ты слышишь меня?…

— Да, — наконец соизволила я выдать. — Я тебя прекрасно слышу. — Что и говорить, держалась я холодно.

— Как ты? Ты же обещала позвонить, когда вернешься! И почему у тебя такой голос, что-то случилось?

— Да, — снова согласилась я по-прежнему сухо. — Случилось.

— И что же, позволь узнать? — Роман тоже сбавил обороты, поняв, что его нежный голос на меня уже не действует так наркотически и опьяняюще, как было раньше, и пытаясь держаться теперь если и не черство, то немного отстраненно.

Я ответила вопросом на вопрос:

— У тебя, случайно, нет знакомых на «Опеле — Омега»?

Не знаю, зачем я спросила. С одной стороны, ерунда, с другой, — пару секунд в ответ молчали. Или это просто время так сильно замедлилось?

— Хм… «Опель», «Опель»… Нет, вроде. А почему ты спрашиваешь?

— На этой машине ездит убийца, — безэмоционально проинформировала я его.

— Ты что, знакома с ним лично? — нервно усмехнулся Роман.

— В некотором роде, да. Он убил моего друга.

— В смысле? Как — убил? — Я молчала. — Какого друга, ты о чем?! Отвечай же!!

Вот уж не хотела, но… расплакалась. Причем с подвываниями, с всхлипами, размазывая слезы по лицу и выдавая изменившимся не в лучшую сторону из-за этого голосом благодарному слушателю все детали преступления, которые до сего момента хотела бы скрыть, а именно:

— Он был в лесу. Убийца в белой маске. Все побежали, а я упала. Как всегда! Я все время падаю… А он… Он погнался именно за мной, но тоже упал, иначе бы непременно убил! Потом он скрылся на «Опеле», а я… Я нашла… Ваньку… мертвым. Он выпустил ему кишки! А-а! — рыдала я прямо в трубку, ничуть не стесняясь.

Долгая пауза, в течение которой я не переставала реветь белугой, прервалась возмущенным Ромкиным:

— Вот б…! Не может быть! Ты уверена?! Ты уверена, что его убил тот психопат в маске?

— Ну естественно! А после этого мне пришлось общаться с тупыми ментами. Они никак не хотели верить, что там побывал маньяк. А ребята не целиком запомнили номер автомобиля… Дурдом, — пришлось мне подытожить. Жигунов отчетливо застонал. — Эй, — возмутилось мое нутро, — у тебя там что, любовница? Ты чего стонешь? Я ему про убийство рассказываю, а он, не отрываясь, так сказать, от производства…

— Да нет у меня любовницы! — чересчур громко рыкнул он. — Просто это кошмар какой-то! Кошмар… Нам нужно увидеться.

— Это зачем? — Я стала вновь холодной и неприступной, коей была в начале разговора.

— Поговорить. Я вижу, что ты взвинчена, и считаю своим долгом тебя успокоить.

— Успокоить?! — тут уже рыкнула я. — Ты хоть догнал то, что меня пытаются убить?! Уже пытались!

— Господи, ну с чего ты взяла, что именно тебя? Если бы упал кто-то другой из ребят, он бы на другого набросился! Успокойся, не нужна ты маньяку. Даже если бы и так — как он тебя найдет?

— Ром, ты не понял. Он следит за мной, ходит по пятам. Я сама его видела! Это парень лет двадцати пяти, в бейсболке.

— Погоди, погоди… — кажется, заинтересовался собеседник. — Какой-то парень провожает тебя до дома? И ты сделала вывод, что это тот самый маньяк? Я тебя умоляю! Ты совсем уже свихнулась!

— Это еще почему? — теперь уже заинтересовалась я и, так как успела дойти до санузла, чтобы мать не услышала диалог, опустив крышку унитаза, с удобством устроилась на нем и превратилась в слух.

— Ну как — почему? Маньяк ходит в маске, а ты говоришь — в бейсболке. И вообще, он не следит за жертвами, а просто убивает, когда у него случается приступ садизма. А это просто… какой-нибудь тайный воздыхатель, вот и все. Дала тоже… Следит за мной… Маньяк…

— Ты что передразниваешь! — незлобиво бросила ему я, а сама напрягла извилины. Озвученная Жигуновым мысль раньше не приходила мне в голову. — Да? Ты так думаешь?… Постой! А как же «пуф»?

— Что? Кто это такой? — Я рассказала, что за зверь такой этот «пуф». — Ну ты дура вообще. Он небось заигрывал с тобой. Кто же знал, что ты такая впечатлительная? Бросилась под машину… Он и дал деру от тебя!

Ромкин голос обволакивал мои мозги, внося покой и умиротворенность своей уверенностью, рассудительностью. Жигунов имел серьезный дар все раскладывать по полочкам, делать ясным и обыденным то, что дотоле выглядело непонятным и жутким из-за своей непонятности. И начинало казаться странным, почему сама не додумалась до такой простоты. Как любит повторять Катька: «Мы с тобой никогда не ищем легких путей».

Я махнула головой, с тем чтобы прогнать это приятное, но обманчивое состояние защищенности. Я ведь дала себе слово больше не попадаться на эту удочку, и я постараюсь сдержать его.

Стоило мне вернуться на землю, как трезвость мысли оправдала себя путем выдачи свеженького оправдания своей собственной версии и, соответственно, опровержения версии, придуманной Ромкой:

— Но ведь он звонил мне. Домой. Ночью.

— Да? И что? Признавался в любви? — хохотнули по ту сторону.

— Нет, — ответила я и по-простецки добавила: — Интересовался, хочу ли я сегодня умереть. Мило, не правда ли? Совсем как Алене Звеньевой перед смертью. А через шестнадцать часов гнался за мной посреди леса, замахнувшись ножом. Что ты на это скажешь?

— Что за ересь? Это что, шутки такие?

— Ага, а убийство моего одноклассника — тоже шутка, да?! — В дверь совершенно неожиданно для меня позвонили. Тьфу ты, блин, забыла про Катьку! Как я могла? И все этот Жигунов мне! — Мне пора. Не звони мне больше, я отключу телефон. И не приходи, я переезжаю.

— Что? Куда? Зачем? Не надо!

— Тебе что за дело — куда и зачем? На меня охотятся, понимаешь? Вот зачем.

— Скажи мне, где ты будешь. Я приеду и буду тебя охранять.

Я задумалась. На самом деле предложение было весьма и весьма заманчивым. Я явно переоценила свои возможности, решив в порыве перевозбуждения нервных клеток, что смогу прожить одна на окраине малонаселенной деревушки, да в ту пору, когда еще довольно рано темнеет, а главное, с минуты на минуту ожидая там появления маньяка. Недавно мне казался этот выход единственно правильным, а теперь мне этого катастрофически не хотелось. Может, удастся уговорить лучшую подружку коротать со мной противно долгие и тягучие дни, наполненные страхом за свою жизнь и пугливым вздрагиваем всякий раз, когда с улицы доносится шум, отдаленно напоминающий осторожные шаги? Вряд ли Любимова пойдет на это даже ради меня. Из деревни добираться до института не так-то удобно. Да и вообще без компьютера, телевизора и музыкального центра, настроенного на волну любимого рок-радио, она скончается часа через четыре. Что мне делать с трупом-то одной да посреди деревни? То-то.

— Я не знаю, что сказать, — ответила я правду.

— Просто скажи, где ты будешь, — попросил он нежно и заботливо, в то же время несколько требовательно. — Если он действительно за тобой следит, резона уезжать куда-то совершенно одной я лично не наблюдаю.

В дверь ванной комнаты осторожно постучали.

— Юль, ты надолго там застряла? Автобусы раз в два часа ходят, а нам еще в магазин, опоздаем, — донесся из коридора Катькин голос.

— Извини, у меня расстройство! Подожди чуть-чуть, — ответила я подруге, завернув телефон в полотенце, однако все старания пошли прахом, так как бойфренд, стоило мне вернуться к нему, иронично изрек:

— И не стыдно тебе подругу обманывать?

— Ром, — понизила я голос до трагического шепота, — я буду в Березовке. Но лучше не приезжай, просто на всякий пожарный знай, где меня искать. — Я отключилась, но тут вспомнила, что не назвала ему номер дома. Он, конечно, стал перезванивать, но я, как представительница сообщества блондинок, сбросила его и отключила телефон, предугадав в этом замысел небес: коли не назвала сразу номер дома, значит, так суждено. Короче, сглупила.