Уняв кое-как сумбур мыслей в голове и начинающуюся истерику в душе, я отыскала глазами среди толпы Жигунова и решительно к нему направилась. Он, увидев меня, пошел навстречу.

— Ничего, что я покинул тебя на время?… Что-то не так? — углядел он что-то страшное в моих глазах.

— А где твой друг? — сухо поинтересовалась я.

— Митяй? Он не смог прийти.

Вот так. Значит, парень убитой к ней на похороны не попал, дела у него, видите ли, а друг парня — тут как тут, надо же, как трогательно! Да и косметичку свою убитая зачем-то оставила у друга своего парня дома, да и новый номер ему дала… Очень занятно!

Я молча глядела в его синие глаза, пытаясь отыскать в них хоть какую-нибудь мелочь, указывающую на то, что их обладатель — последний подонок, однако они выдавали лишь открытость и порядочность обладателя, и, как я ни силилась, ничего негативного не смогла обнаружить. Почему? Почему глаза подлецов и обманщиков всегда чисты и невинны?! Почему они не подсказали мне, что нужно бежать куда подальше от этого человека, что ни в коей мере нельзя в него влюбляться? Почему так несправедлив этот мир?!

Ромка нахмурился:

— Почему ты смотришь на меня как на врага народа?

Мой подбородок затрясся мелкой дрожью, ресницы быстро-быстро заморгали, но я, как никогда, сумела сдержать слезы. Более того, я даже в обморок не грохнулась. Что это со мной? Взрослею?

— Рома…

— Да?

— Отвези меня домой.

— Понимаю, — кивнул он. — Тебе, наверно, вообще не стоило приходить. Похороны — очень тяжелое для психики времяпрепровождение. Когда близко знаешь человека, тогда все ясно, так положено, надо попрощаться. А на тебя Аленка не обидится, если ты уйдешь, это я тебе гарантирую. Сейчас я только скажу, что отлучусь, и отвезу.

— Рома, ты не понял, отвези меня домой, — покачав головой, повторила я, так как до него не дошел смысл сказанной мою фразы. — К себе.

— К себе — это к тебе или ко мне? — усмехнулся он, думая, будто знает ответ. Но он не знал.

— К тебе.

Вот тут-то Жигунов ошеломленно выпучил глаза.

— Не понял?

— Отвези меня к себе домой, — терпеливо повторила я в который раз и добавила, пожимая плечами, без раздражения, а, скорее, с усталостью: — Что тут непонятного?

Конечно, было верхом безумия своевольно отправляться в лагерь противника невооруженной и без подкрепления, но мне нужно было кое-что проверить. Бархатная косметичка… Сколько их на свете? На скольких вышит рисунок? Я не могу подойти к матери Алены и в лоб спросить: «Случайно, не вот такого размера была косметичка? Шов рококо?» Как я объясню ей это? Остается одно. Я должна знать, чтовнутри .

— Конечно-конечно! — испугался Жигунов моего психического состояния, действуя по принципу чем бы дитя ни тешилось. — Подожди минутку, попрощаюсь. — И убежал. А через некоторое время мы уже сидели в авто какого-то его знакомого, одного из тех мужчин, что вместе с Ромкой гроб несли, который любезно согласился нас подбросить.

Поднимаясь по лестнице в его квартиру, я думала только о том, как выжить в предстоящей схватке. Как умудриться дезертировать с большой скоростью и наименьшими потерями в тот момент, когда запахнет жареным? Попросить его не закрывать дверь, что ли? А еще я думала о том, что же, черт возьми, происходит? Как у него могла оказаться косметичка Звеньевой — если исходить из того, что это та самая, — ежели только он сам ее и не пришил?

Как только я переступила порог, сердце начало совершать сильные колебательные движения в грудной клетке, почти что толчки, и мне пришлось за него схватиться. Пусть это косметичка Звеньевой, но, может, она и на самом деле ему подарила? Но ведь мать ясно сказала: «Повсюду с собой таскала». Допустим, она ей разонравилась, но дарить б/у вещи? Женские б/у вещи — мужчине? Чепуха какая-то.

Не спуская с меня глаз, Роман предложил самым заботливым тоном, на который был способен:

— Может, винца выпьешь?

Если ты думаешь, что вино окажет на меня успокаивающий эффект, то сильно ошибаешься! Я начну отплясывать ламбаду на твоем столе, напевая себе под нос песни группы «Nirvana».

— Я не пью вино.

Мы успели разуться, снять верхнюю одежду и просто стояли в прихожей, переминаясь с ноги на ногу.

— Хорошо, тогда кофе. Сейчас сварю.

— Я не пью кофе.

Роман стукнул себя по лбу ладонью.

— Да что с тобой творится?! — сказал возмущенно. — Ты сама не своя после похорон. Что-то случилось? Может, пришло время рассказать? — Нет, оно не пришло. Посему я отрицательно покачала головой. — Я могу что-то для тебя сделать? — уже спокойнее проявил он интерес.

— Да. — «Вернуться в прошлое и не подходить ко мне после сеанса!» — Сделай мне чаю, пожалуйста. Если можно, зеленого.

— Эх… Ладно, проходи в комнату, а я пока налью тебе чай.

Да, это именно то, что нужно. У меня только пара минут, но их должно хватить. Не медля ни секунды, я вошла в комнату и, слыша шум воды и громыхание чайника о раковину, доносившиеся с кухни, бросилась к прикроватной тумбочке. Чего на ней только не было! Ну полный холостяцкий беспорядок! Я стремительно перебирала Ромкины вещи: ношеные носки, блок сигарет, зажигалки, пульт от телевизора, скомканные газеты, диски… Косметички не оказалось. Странно, я ведь точно помню, что два дня назад он положил ее именно сюда! Вдруг он вообще избавился от этой улики? А избавился — значит, виноват. За что мне это?

Я решила заглянуть внутрь и открыла единственную дверцу тумбы. Это дало определенные плоды: переворошив полотенца, майки и трусы, я все же на нее наткнулась. Так и есть. Синий бархат, белая розочка. Затаив дыхание, дрожащими пальцами расстегнула единственную молнию.

На кухне что-то бабахнуло, Ромка ругнулся матом, а я вздрогнула. Слава богу, обошлось, судя по звукам, он взял веник и стал подметать, видимо, что-то рассыпав. Наверно, чай.

Я сунула нос во внутренности синей сумочки.

— Нет! — пропищала я самой себе и ощутила, как сердце, до того совершавшее колебательные движения, теперь возымело серьезное намерение треснуть и разойтись по швам.

Этого не должно здесь быть! Это не может здесь находиться! Почему?! Почему?!..

Я тупо рассматривала помадный футлярчик, пудреницу, тушь для ресниц, черную подводку для глаз и набор теней, не в силах оторвать взгляд. Наконец, с кухни крикнул Ромкин голос:

— Юль, я рассыпал чай! Можно я тебе пакетик заварю? — и это помогло мне прийти в себя.

— Да! — громогласно закричала я.

Я вывалила содержимое находки на ковер, провела ладонью по предметам, точно пытаясь окончательно убедиться, что это не бутафория, а реальные косметические принадлежности, и с надеждой уставилась в окно. Второй этаж… Можно спуститься по водосточной трубе…

— Юль, забыл спросить… — Я с ужасом осознала, что голос приближается, — сколько ложек…

— Я пью без сахара!! — завизжала я подобно сирене с целью не дать ему зайти в комнату и застать меня в этой позе — на коленях у открытой дверцы тумбочки с косметичкой убитой посреди его двора девушки в руках. Как я буду оправдываться?

— А, точно! — вспомнил голос уже в коридоре — я по-прежнему сидела и дрожала от страха, забыв дышать, ожидая, что его обладатель вот-вот войдет — и, к счастью, вернулся в кухню. Еще два шага, и мне пришел бы кирдык. Как хорошо, что он поленился сделать эти два шага!

Однако я окончательно спятила в ту минуту. Вместо того чтобы воспользоваться шансом и остаться в живых, убрав следы своего нездорового любопытства, я кинула опустошенную синюю косметичку на пол и продолжила обыск, заорав:

— Ром, сделай мне бутерброд! Я голодная!

Действуя со скоростью света, я содрала с кровати покрывало, откинула одеяло и заглянула под подушки. Ничего. Тогда я стала щупать под матрацем. Ладони наткнулись на что-то гладенькое, и я вытащила это наружу. Два журнала «Плейбой». Не знаю, что я ищу, но явно не это! Я снова полезла под матрац. Опять ничего. Что я надеялась там найти, очередную улику? Идиотизм! Мало мне косметички! В то же время, если одна личная вещь убитой Звеньевой оказалась в его квартире, разумно предположить, что имеется что-то еще. А уже две-три вещи проще собрать воедино, построив более-менее разумную версию происходящего.

Я заглянула поочередно под оба кресла и во все ящики и полки стенки. Бумаги, альбомы, книги, снова диски… В то же время вещей было на удивление немного, и если бы что-то соответствующее цели моих поисков было, оно бы тут же бросилось в глаза. Значит, не то. В конце концов я добралась до серванта. Он был заперт на ключ, но я видела связку ключей на полке с книгами. Достав из шкафа ключи, я вернулась к серванту. Второй ключ удачно слился воедино с замком, точно их никогда и не разлучали, я повернула его против часовой стрелки, послышался тихий щелчок, но тут за спиной совершенно внезапно раздалось изумленно-негодующее:

— Оп-па!!

Я огляделась: все шкафчики выдвинуты, ровно половина их содержимого небрежно разбросана по полу; кресла перевернуты (а как иначе можно было под них заглянуть?); диванные подушечки, лежавшие дотоле на них, валяются рядом; покрывало смято и отдыхает на ковре после утомительного сражения с чокнутой Юлей Образцовой, на нем лежат развернутые на самых пикантных страницах журналы для ценителей красивого женского тела; одеяло скомкано на одной половине постели, а край матраца значительно выпирает и даже свешивается за пределы самой кровати; на полу вблизи тумбочки нашла посадочное место бархатная косметичка, незастегнутая и выпотрошенная, а рядом с ней хаотично расположились на ковре все вышеперечисленные предметы, до моего вторжения покоившиеся в ее нутре. Про несчастную тумбочку я уже и не говорю: все жигуновские вещи были разбросаны в радиусе нескольких метров, в общем, настолько, насколько позволяли габариты комнаты. Белые семейные трусы в красный горошек оказались аж на люстре! Висели и по инерции слегка раскачивались после броска. Как я так умудрилась, на люстру-то? Во дела!

Роман стоял на пороге, широко раскрыв рот. В правой руке дымилась чашка чая, в левой он держал блюдце с мирно притулившимся на нем бутербродом.

— Что за… Он ушел?

— Кто? — удивилась я, так как, кроме нас двоих, здесь вроде никого не было. Или же я не заметила гостей, увлекшись розыском улик? Неужели гости все видели? Позор на мою белобрысую голову!

— Мамай!

— Какой-такой Мамай? — Я нахмурила лоб, вспоминая историю Древней Руси. Вроде был такой человек.

— Который тут ходил! Со всей своей ордой!! — разозлился Ромка, делая шаг вперед, чтобы лучше рассмотреть урон, нанесенной его квартире и вещам, как он почему-то решил, Мамаем. Что ж, мне же лучше. Скажу, что они всей ордой мне угрожали холодным оружием, чтобы я не мешала им громить хоромы.

Поставив чашку и блюдце на пол, Жигунов протянул руку к люстре с намерением убрать бело-красные трусы со всеобщего обозрения, а я подумала открыть все-таки сервант. Когда еще представится такая возможность? Даю руку на отсечение, больше добровольно меня сюда никогда не впустят.

Повернувшись к убиравшему обратно в тумбу предмет нижнего белья Роману спиной, я снова потянулась к ключу, который, к сожалению, успела отпустить, напуганная внезапным появлением хозяина, но дернуть на себя дверцу не удалось: рука моя была перехвачена прытким парнем, неведомо каким способом преодолевшим за долю секунды все разделявшее нас расстояние.

— Совсем спятила?! Что, твою мать, ты здесь ищешь?!

Я была очень напугана его криком и все же нашла в себе силы, подавив страх, язвительно парировать:

— Может быть, очередную косметичку?

— Опять ты об этом! — Он облегченно выдохнул, но рано. — Я же объяснил, что… — И тут его взор наткнулся на синий бархат возле тумбочки и раскинувшиеся по полу губную помаду, тушь, пудреницу, тени, подводку… Роман запнулся. — Черт, — наконец осознал он сложность ситуации, — я даже не знаю…

— Зато я знаю, — перебила я. — Когда будешь сочинять новую историю, повествующую о попадании этого в твою квартиру, не забудь учесть тот момент, что мне доподлинно известно: эта вещь принадлежала Алене Звеньевой.

Он еще немного помолчал, глядя куда-то в пол, после изрек:

— Ладно. Хочешь правду — будет тебе правда. Но предупреждаю заранее, она тебе не очень-то понравится.

— В любом случае, она понравится мне больше, чем вранье.

— Окей, слушай. Только давай пройдем на кухню и присядем.

— Давай. — Я направилась в кухню, велев: — И захвати мой чай с бутербродом!

— Вот, блин, вредина, — пробурчал Ромка, но послушно наклонился и поднял с пола чашку с блюдцем.

Мы разместились за столом. Передо мной остывала чашка чая, но я, откусив хлеб с колбасой, не спешила запивать, опасаясь, как бы Жигунов не подсунул мне вместо оговоренного зеленого чая чай с цианистым калием. Покуда он шел за мной, он не имел возможности совершить это злодеяние, если только в кармане предусмотрительно не носит отраву. А когда готовил чай… вроде еще не было мотивов отправить меня к праотцам. И все же пить я боялась.

«Отведай ты из моего кубка!» — сызнова вспомнила я любимый фильм, но просить Жигунова выпить чай, который он приготовил для меня, разбив при этом банку и рассыпав чайные листья, которые пришлось заменить пакетиком, вслед за тем принес в комнату, поставил на пол, затем вернул обратно на кухонный стол… это слишком!

— Ответь мне для начала, — пробурчала я не очень внятно, так как все еще пыталась прожевать пищу всухомятку, — это ты ее убил? Только честно! — Ей-богу, как будто спрашивала: «Это ты слопал все варенье?» Смешно. Но нужно же как-то начинать?

— Ты что, с ума сошла? — вперились в меня два глаза цвета пронзительной синевы. Парень не покраснел и не пробовал отводить взгляд. — На кой черт мне ее убивать, скажи на милость?

Да, а если бы ты ее убил, так бы мне сразу и признался! И глазам твоим я уже не верю. Может показаться, что я стала чересчур недоверчива и мое место в психушке, откуда меня досрочно и возможно зазря выпустили в позапрошлом году, но когда человека пару раз серьезно обманут, он и впрямь закаляется.

— Я не знаю мотивов, но это не означает, что их не было.

— Их не было!! — заорал он. — Подумай сама, на кой черт мне убивать свою любовницу?!

— Что?! — Если б я стояла, непременно б грохнулась на пол! Ничего себе новость!

— Да! Могла бы, блин, сама догадаться, коли такая умная! Ты думала, откуда у меня в ванной ее косметичка? Малевалась она перед уходом, вот и забыла ее там. Довольна ответом? — Видя по моему лицу, что собеседница недовольна, прибавил, как бы извиняясь: — А я предупреждал: правда тебе не понравится. Потому как-то не стремился сначала тебе это рассказывать, знаешь!

Вот, значит, как. Любовница лучшего друга — лучшая любовница! Здорово звучит, прямо афоризм.

Я не сразу поняла, что плачу. Только когда Ромка, сменив по традиции гневный тон на нежный, попросил жалостливо:

— Ну, перестань! Пожалуйста!

Я поднесла руки к лицу и тогда только осознала, что по щекам текут слезы.

— Извини, что своим нытьем испортила твое прекрасное настроение! — грубо огрызнулась я, продолжая плакать. Но злилась я больше на себя, чем на него: откуда у меня такая реакция? Мы видимся всего четвертый раз, имели два полноценных поцелуя, а я веду себя как собственница, как жена, которая двадцать лет прожила с мужчиной и только сейчас выяснила, что тот всю совместную жизнь ее обманывал. Выходит, я все-таки влюбилась? Но почему тогда я ему не верю? По идее, к моим глазам должны быть намертво приклеены розовые очки, видящие Ромку неизменно с надписью «Перед вами лучший мужчина!» во весь его большой, наполовину закрытый челкой лоб. Видать, я действительно повзрослела и теперь, влюбляясь, сохраняю голову ясной.

— Ну зачем ты так? — мягко произнес и предпринял попытку приобнять меня, дабы успокоить, но я, чувствуя себя глубоко оскорбленной, взвизгнула:

— Не смей меня трогать! — и отстранилась.

Через несколько минут ко мне вернулись хладнокровие и самообладание. Воспользовавшись этим, я в строгой, но безэмоциональной форме велела ему расписать по минутам тот вечер.

— Ладно, сама попросила, — пригрозил он и добавил: — Ты пей чай-то, пей. — Я с опаской приблизила к лицу кружку и принюхалась, вспоминая из курса химии, что синильная кислота должна пахнуть горьким миндалем, но теряясь в догадках относительно того, а так же ли пахнет соль кислоты, как и сама кислота, а Роман начал повествование: — В половине второго ночи она, находясь у Митяя, вызвала такси. Но поехала не к родителям, как ему сказала, а ко мне. Она частенько так делала. Как это называется в медицине? Бешенство матки? Нимфомания? Так вот, одного парня за сеанс ей всегда было мало. Помнишь, ты говорила, что у нее было два постоянных парня? Любопытно, что второй — я! — произнес он почти с гордостью.

Я поставила на стол чашку.

— И тебе не стыдно? Он ведь твой лучший друг!

— Знаешь, нет, не стыдно. Митяй сам изменял ее направо и налево, каждый раз самовлюбленно расписывая мне все подробности своих подвигов. Скорее всего, он догадывался, что Аленка ему тоже изменяла, но никак не мог предположить, что с его другом.

— Чувствуется, ты от себя в восторге! — не выдержав, с укором заметила ему я. — Не понимаю, что за отношения? Все друг дружку обманывают, наставляют рога… Куда катится этот мир? — Ромка безразлично пожал плечами. — Рассказывай дальше.

— Дальше она приехала ко мне… Ты почему чай не пьешь? Остыл?

— А зачем мне его пить? — задала я дурацкий вопрос, слегка отодвигаясь от стола и не сводя взора с подозрительной чашки.

— Быть может, запив чем-то горе, ты можешь более стойко воспринимать суровую реальность этого мира, — сделал он попытку сыронизировать.

«Вдруг он прав?» — понадеялась я, придвинулась обратно к столу и, взяв в руки кружку с чаем, сделала пробный глоток. Не ощутив никакого странного привкуса, успокоилась и отпила полчашки, но тут вспомнила, что цианиды вкуса не имеют, и выплеснула то, что осталось в ротовой полости не проглоченным, прямо на деревянную поверхность стола.

— Остыл, — резюмировал Жигунов, — так я и знал.

Поднявшись, он взял тряпку и стал вытирать стол, попутно поставив чайник на огонь подогреться.

— Давно ты с ней? — спросила я, ощутив в то же время неприятный укол. То же самое я испытала в далеком детстве, когда любила одну группу, а потом случайно узнала, что солист — наркоман. Кумир померк, перестав быть кумиром. Роман для меня кумиром не был, но сегодня я отчетливо поняла, что он просто человек, с недостатками и грехами. Не Принц на белом коне, короче.

— Почти два месяца. Ну вот. Она приехала, предупредив меня по телефону заранее о своем приезде, еще по дороге. Мы по-быстрому… ну, ты поняла, потом позырили телик, ей в это время дурацкое сообщение пришло на сотовый. Затем позвонила какая-то чокнутая подруга поздравить с праздником. В четвертом часу ночи! Больная. Потом мы выпили по чашке кофе, и она ушла. — Я снова уставилась на злополучную чашку с определенными подозрениями. А что, если она из нее же пила? Перед смертью? — Я вышел вместе с ней, потому что шумели соседи сверху, впрочем, я уже рассказывал. Я поднялся наверх, а она в тот момент спускалась вниз. Больше я ее не видел. Это все.

Он замолчал. Я молчала уже давно, но не оттого, что нечего было сказать. «Да подумаешь два месяца вместе спали! Ну и кофеек попивали… Втроем с другом одного и любовником другой в кино ходили! Это ведь не повод, чтобы горевать о ней, верно? Что ж, сдохла баба, жалко, но ты быстренько нашел себе замену, и все окей! Простая у тебя живуха, парень! Бесчувственная сволочь, подонок, женоненавистник, самовлюбленный эгоист, козел, наконец!» — вот что вертелось у меня на языке, но я не желала срываться на истерику, решив, что и так много чего лишнего себе сегодня позволила.

Еще немного помолчав, я спросила:

— А почему ты не выкинул косметичку Звеньевой?

— Ну не знаю. Вообще-то я хотел вернуть ее матери Алены, но только ума не приложу, каким образом это сделать. Что я ей скажу, что трахнул ее дочь как раз перед тем, как ее раскромсали?

— Действительно не слишком лицеприятная правда, — согласилась я, поднимаясь. — Ладно, спасибо за чай, приятно вам оставаться, до свидания. — И решительно направилась к выходу.

— Подожди, Юль! — Но я уже обувалась. — А как же чайник? Я поставил… Что я несу? Стой! — Он вышел в прихожую, я поспешно накинула куртку и, не застегиваясь, молча повернулась к двери. — Юля, подожди! — требовательно сказал он, схватил меня за плечи и повернул к себе лицом. — Я не относился к ней серьезно. Если ты заметила, я даже слезинки не проронил. Ее мать наговорила тебе много хорошего про свою дочь, но, сказать по правде, она была той еще шлюхой. Да простят мне небеса, так нельзя говорить об умерших… Но с тобой все по-другому. Ты совсем не такая. Не такая, как все, у меня таких никогда не было… — Я молчала. — Да, я соврал тебе, но не мог я на первом свидании сказать такую вещь, ты же понимаешь! Ну прости меня, я никогда больше не обману тебя. Ну что ты молчишь? Ты дашь мне шанс?

— Я не знаю… — вымолвила я.

— Пойми, то, что случилось, это было до того, как у нас начались серьезные отношения.

— А они начались? — усмехнулась я.

— Да, если ты простишь меня. У нас все будет по-другому. Ну что? — Я сосредоточенно прикидывалась рыбой. — Эх, матрешка… — сказал он тогда и, помимо моей на то воли, крепко прижал к себе. — Давай завтра куда-нибудь сходим? Сейчас ты в замешательстве, столько неприятных неожиданностей… Но завтра — новый день, и ты сможешь сделать переоценку своих мыслей и чувств.

— Я занята завтра, я еду на шашлыки.

— Какие еще шашлыки? С кем?

Нет, он смеет меня ревновать! После всего, что было!

— С классом. — Я рассказала про юбилей учительницы.

— А в другой какой день? — настаивал он.

— Не хочу, — покачала я головой. — И вообще, мне некогда. Я занята поисками убийцы. Раз утверждаешь, что это не ты, не буду больше тратить на тебя драгоценное время.

Он некоторое время смотрел на меня, пытаясь разгадать, серьезно я говорю или нет.

— Опять ты за свое… Я запрещаю тебе заниматься такими опасными вещами!

Я усмехнулась, на сей раз громко и открыто:

— Думаешь, ты имеешь право что-либо мне запрещать? Отдыхай! — Брезгливо отстранившись, я открыла дверь и вышла за порог, удивляясь самой себе за новый стиль поведения. В меня что, вселилась моя подруга Катька?

— Будь осторожна, он же псих! Не ходи одна! И… позвони мне, как только вернешься! — кричал он мне вслед.

Вернувшись домой, я позволила себе закатить истерику, благо родители были на работе. Летало все! Подушки, стулья, тарелки, вилки с ложками и ножами, книжки с газетами, телевизоры и гардеробы — в общем, все, что попадалось на пути. За какие-то несчастные полчаса квартира была перевернута с ног на голову. Засим я легла на пол среди других вещей и принялась выть, подобно волку, увидавшему в небе круглую луну. Еще через час я угомонила свои нервы и до самого вечера приводила квартиру в порядок, устраняя последствия получасового дебоша. Почему убирать всегда сложнее, чем наводить хаос?

Перекусив, я прилегла на кровать, размышляя о том, что мне делать дальше в плане расследования. Да и есть ли вообще смысл его продолжать? Известно, что от Ромки Звеньева ушла где-то без пятнадцати или даже без двадцати четыре (без пятнадцати Ромка уже сидел за столом). По дороге какой-то псих ее покромсал ножом. Ну и как я его найду? Менты и те поймать не могут, а я что сделаю? И если со Звеньевой еще более-менее ясно, то дальше вообще темный лес. Хотел ли он убить именно Орловскую, или она просто попала ему под руку? Интересно, получила ли она перед смертью роковое СМС? Если да, то ответ на предыдущий вопрос очевиден. Но как я это узнаю? Пойду домой к ее родителям с просьбой позволить мне покопаться в ее телефончике? Вернемся к маньяку. Чем могли помешать ему Мироновы? Ума не приложу, такие приятные люди. Так их жалко, очень была красивая пара. Тетя Надя угодила в больницу — оно и понятно, единственного сына потеряла.

Мысли о знакомых людях, пострадавших ни за что, вызвали у меня приступ гнева. Чокнутый ублюдок! Я должна тебя найти! Но как? Может быть… стать подсадной уткой?

С этими мыслями я пододвинула к себе телефон и набрала рабочий номер Акунинского. Поделившись с ним своими соображениями на этот счет, в ответ услышала примерно вот что:

— Образцова, не усложняй мою жизнь! И без тебя много трупов! — Я немного подумала, но так и не поняла, почему же меня причислили к разряду мертвецов. Решила для начала уточнить, а сколько их там натикало, не считая меня. — Не считая тебя, шесть. Не перестанешь совать свой нос — придется и тебя посчитать.

— Не надо меня считать! — испугалась я. — А кто шестая жертва? — проявила любопытство, так как мне на сей момент известны были только пять.

— Образцова, не наглей! Не могу же я в угоду твоему капризу разглашать тайну следствия!

— Если включу новости, все равно же узнаю! Просто я не жалую телевизор, да и из первых уст значительно лучше. Ну пожалуйста! — заканючила я и благодаря этому разжилась следующей информацией: шестым трупом стала опознанная сегодня утром, но убитая вчера вечером некая Дудкина Раиса Степановна шестидесяти двух лет от роду. Последней ее видела сестра убитой, от которой та поехала домой. Успела она доехать или нет, неизвестно, ибо женщина жила одна, но я склонна думать, что не успела.

После общения с Бориской-на-царство я принялась чинить дверцу гардероба, которую сломала в приступе бешенства, опасаясь, что родители вот-вот вернутся с работы и накажут меня. Но зря я торопилась: на мобильный звякнула мама с сообщением о том, что они с папой сразу после работы встретились и отчалили к друзьям, так что до полуночи их и ждать не стоит. Завтра выходной, поэтому они постараются оторваться на всю катушку, дабы сбросить с себя напряжение тяжелой рабочей недели. Далее эстафету перенял папаня, велев мне вести себя хорошо, не проказничать, а то уши оторвет. Ну как с маленькой, ей-богу! Но тут я бросила взгляд на висевшую на одной петле дверцу, над которой я сейчас колдовала, вооружившись отверткой и саморезом, да на отказывающий транслировать половину каналов телевизор (это после моих удачных хуков правой в его корпус), и поняла: папа не зря говорит.

Утомленная ремонтными работами, я, приделав-таки дверцу, убрала инструменты и, плюнув на ужин, приняла душ, после чего завалилась сразу спать, невзирая на довольно детское время. Сперва я начала думать о новой жертве, этой Раисе Степановне, которая ну никак не вписывалась в и так немного шаткий и кое-где притянутый за уши сюжет в силу того, что не имела ни ко мне, ни к предыдущим жертвам ни малейшего отношения, но неожиданно, прямо на середине мысли, меня сморил сон.

Разбудил телефонный звонок. Я подскочила на кровати и, включив бра, взяла в руки будильник. Двенадцать ноль-ноль. Легкое недоумение сменилось пониманием: это, скорее всего, родители звонят от друзей предупредить, что задержатся.

С легким сердцем сняла трубку и произнесла в нее:

— Алло. — В ответ — тишина. Наверно, что-то со связью, и мама меня просто не слышит. — Алло-о! Мам, это ты? — Снова ни звука в ответ, лишь слабо, будто как-то отдаленно, слышалось чье-то тяжелое дыхание. Я тоже молчала и дышала в трубку.

Наконец мне это надоело, и, когда я уже собиралась бросить трубку, решив, что кто-то неудачно шутит, мне ответил тихий, зловещий загробный голос, звучавший точно откуда-то из-под земли. В следующую секунду все мое тело свело ледяной судорогой, а челюсть задергалась нервной дрожью, принуждая зубы стучать друг об друга, потому что этот могильно-холодный, тихий голос спросил полушепотом:

— Хочешь умереть сегодня?

Зубы застучали, поэтому в ответ я смогла выдавить только короткий, полный страха и безысходности стон. Прислушавшись к еле различимым звукам по ту сторону провода, я поняла, что он где-то ходит. Может быть, по моей квартире?

Потушив бра, я резко вскочила с постели и, приложив трубку к груди, напрягла слух. Вроде никого нет. Но вместо того, чтобы пойти проверить, включив общий свет и походив по квартире, заглядывая во все углы, я продолжала оцепенело стоять возле кровати, точно парализованная.

Вернувшись к собеседнику, я могла довольствоваться его наигранно громким дыханием. Спокойно, это всего лишь чья-то шутка. Даже если это сам маньяк, то по телефону он меня точно убить не сможет.

Послушавшись саму себя, я все же немного успокоилась, но этого мне было мало. Я хотела знать, кто он .

— Кто это? — обрела я дар речи. Мой собственный голос звучал жестко, но несколько испуганно.

На это маньяк с превеликим садистским удовольствием ответил с еще большей замогильностью и более выразительно:

— Твоя смерть.

Я похолодела. С одного бока, понятно, что это либо прикол, либо метод устрашения. Кому-то не приглянулся мой интерес к убийствам. Но это, бесспорно, указывает на то, что я на правильном пути. И никакого маньяка на самом деле нет. Все преступления как-то связаны между собой, и Он боится, что я узнаю как. И выйду на него. С другого же бока, находясь одной дома, ровно в полночь слышать тихий загробный голос над самым ухом, представившийся самой Смертью и предрекающий тебе скорейший, но болезненный конец, — это очень страшно. Ужас сковывает сознание, вытесняет все разумные мысли и идеи, подключается шестое чувство, говорящее: «Это он. Настоящий маньяк. И он хочет меня убить. И не успокоится до тех пор, пока не сделает это ».

— Я поймаю тебя! — Хотелось, чтобы это звучало грозно и бесстрашно, но вышло как-то жалко и истерично. — Выходи, козел поганый! Выходи! Где ты? — Ожидая ответа, я боялась лишиться сердца — так неистово и сильно оно барабанило в груди. Казалось, оно сейчас возьмет и вырвется из моего тела и будет жить своей совершенно автономной, отдельной от меня жизнью. А я возможно жить уже не буду. — Где ты? — повторила я громче.

То, что я услышала, было намного ужаснее, чем я могла себе предположить, задавая этот вопрос.

— У тебя за спиной.

Я вскрикнула и моментально обернулась. За моей спиной никого не было, да и во всей квартире в целом. И все же я оказалась на грани безумия. Вот лучше бы он был, честное слово. Для моей психики менее вредным было бы видеть то, что ожидалось увидеть: серийного маньяка-убийцу в длинном темном балахоне, в маске, с ножом в руке. А пустота выглядела невозможной, какой-то неправильной, она заставляла думать, будто я схожу с ума.

То, что я услышала дальше, врежется в мою память навсегда. Сколько жить буду, столько буду помнить этот запредельный мертвецкий хриплый смех из самой преисподней, который выдала мембрана, прежде чем послать в мою барабанную перепонку короткие, оглушающие в ночной тишине гудки.

Ужас был вот в чем: он знает мой номер; он знает, что я одна; он знает, что я испугалась; он знает, что я обернулась. Откуда? В эту ночь я больше не уснула.