Апрель 1978 года

Все шло по сценарию, нюансы которого на протяжении двух недель вдалбливала мне в голову Паулина. Тогда, в Майами, мне все это казалось игрой, мистификацией, подтасовкой. Непосвященному человеку (естественно, если происходит это не на страницах литературного произведения и не на киноэкране, а в твоей собственной жизни) очень трудно, практически невозможно поверить, что можно с такой дьявольской точностью, на огромном расстоянии, управлять людьми, их перемещениями, поступками, мыслями, что можно так точно предугадывать тончайшие нюансы в поведении совершенно незнакомых людей с чуждыми тебе психологией, вкусом, привычками… И всякий раз, когда мне казалось, что так не бывает, это происходило с мистической, противоестественной точностью цыганских предсказаний.

Автономное плавание, в которое меня наспех выпустила странная женщина-психолог из овеянного недобрыми легендами ЦРУ, на самом деле было автономным только по форме. С таким же успехом обо мне можно было сказать, что, сев в ночной поезд Москва — Кострома, я САМА добралась до этого славного городишки. Ибо только перепутав составы или, как любила повторять моя бабушка Софья Абрамовна, назло кондуктору поехав в обратном направлении, я могла очутиться в другом месте. При всех прочих вариантах я была обречена попасть именно в тот город, который значился на эмалированной табличке. Практически то же самое происходило со мной и в те памятные дни.

Весьма многоопытные люди с совершенно определенным, напрочь исключающим наивность и сантименты родом занятий, в которых хватало и ума, и врожденного чувства недоверия ко всему и всем, и житейской мудрости, и звериной жестокости, по-разному реагировали на мое внезапное появление на горизонте, неоднозначно вели себя со мной, неадекватно «воспринимали мои путаные, мало похожие на правду откровения… И тем не менее все они, как один, делали в итоге ИМЕННО ТО, что, собственно, и предсказывала седовласая Паулина, — то есть последовательно продвигали меня по четко прочерченному ее иезуитской фантазией коридору обстоятельств, состыковок и встреч, к некоей точке «X», после которой, по ее словам, «…наши шансы на успех выглядят в целом предпочтительней, однако статистика является одной из самых презираемых мною наук, в первую очередь потому, что она неизменно врет. Особенно когда пытается убедить простых смертных, что знает все. Всего, милочка, не знал никто, даже Иисус Христос, а уж тем более статистика!..».

Не желая в лишний раз связываться с вспыльчивой Белиндой и ее по-тоскански непредсказуемым оруженосцем, я полностью выполнила требование «соответствовать ситуации» и не без некоторой брезгливости облачилась в один из ее умопомрачительных «деловых» туалетов — то есть в экстравагантный пиджак одного цвета с нашим знаменем, в котором мои плечи сразу же приняли гвардейский размах, и коротенькую белую юбочку, по сути дела, западный вариант набедренной повязки, чисто символически прикрывавшей парочку сокровенных мест, так жестоко высмеянных адептами социалистического реализма. Надо сказать, что в те годы в Советском Союзе мини-юбки носили либо совершенно уж сумасшедшие модницы из числа обожаемых дочурок самых высокопоставленный партийно-советских бонз, либо валютные проститутки, с ведома и специального разрешения КГБ не без пользы околачивавшиеся возле «Националя» и «Пекина», где эффективно и совмещали в постелях иностранцев выполнение профессионального и патриотического долга. Процедуру переодевания я проводила в довольно тесной ванной номера отеля, обзор в зеркале, из-за высокой мраморной полки для гигиенических причиндалов, был поясной, так что разглядеть карикатурное уродство нижней половины собственного тела я, по счастью, не могла…

Примерно три часа, предшествовавшие ритуалу переодевания в ванной, прошли в бесконечных расспросах Белинды, которая потрошила меня с добросовестностью и остервенением матери большого еврейского семейства, взявшей на себя задачу накормить фаршированной рыбой пятнадцать ненасытных ртов. Я была предельно собрана, ни на миллиметр не отступала от Паулининой схемы и «кололась» под разящими вопросами Белинды с обреченностью боевого крейсера, которого завели из родной стихии в сухой док, чтобы безжалостно разрезать на металлолом.

Не могу сказать, что я испытывала упоение от допроса с пристрастием, которому меня подвергли, однако приятное чувство уверенности, как добротно проложенная лыжня, по которой скатываешься без всяких усилий, понимание того, что за тебя учли и предусмотрели все, до мельчайших деталей, согревало душу. Я чувствовала себя как студентка-отличница, знающая ответы на ВСЕ вопросы, и потому совершенно не робеющая под иезуитским взглядом профессора-экзаменатора.

— Вы нас обманули, Мальцева! — сурово выговаривала Белинда, постоянно (видимо, чтобы не потерять форму) поглаживая себя по крутой ляжке. На что вы рассчитывали?

— Вы обвиняете меня так, словно единственной мечтой в жизни была встреча с вами! — огрызалась я, изображая на лице гримасу смертельной усталости.

— Вы прекрасно понимали, как для нас важна эта информация! Вы лгали нам сознательно, признайтесь!

— Какое мне дело до ваших долбаных секретов! Белинда, я же всего-навсего женщина, причем без специальной подготовки, как вы не понимаете?! Что делает женщина, когда ей тычут пистолетом в ребро и требуют немедленно подчиняться?

— Почему вы ничего не сказали о том, что были с Мишиным в банке?

— Потому что, как и вы, он обещал мне вырвать носоглотку, если я хоть словом когда-нибудь об этом обмолвлюсь. Поймите вы, этот человек — чудовище! На моих глазах он отправил на тот свет семь или восемь здоровенных мужиков!.. Видите, я даже со счета сбилась!.. Возможно, вам это покажется смешным, но я ему поверила. И молчала бы до конца жизни, не докопайся вы до этого проклятого банка. Знаете, как-то не хочется жить без носоглотки…

Когда я вышла из ванной, Макс присвистнул и покачал головой.

— Хороша, ничего не скажешь! — прошипела Белинда и огрела своего оруженосца таким испепеляющим взглядом, что тот моментально сгорбился и стал как-то меньше в объемах.

В машине, где Белинда усадила меня рядом с собой, она тезисно повторила основные инструкции:

— Заходите в банк, спрашиваете, где вам найти господина Робера Эверта, направляетесь в его офис, говорите, что хотели бы забрать свои бумаги, подписываетесь именно так, как подписывались тогда, с Мишиным. Потом забираете бумаги и, никуда не сворачивая, идете к выходу, к машине, которая будет запаркована на том самом месте, где вы тогда остановились с Мишиным. Понятно?

— Понятно, — устало кивнула я.

— Непосредственно в помещении банка будет находиться несколько наших людей. Упаси вас Господь, Мальцева, даже подумать о том, чтобы наставить нам рога! Вы получите пулю в лоб тут же, на месте, без предупреждений!.. Сделайте все, как я прошу, и обещаю вам: сегодня же вы будете посажены на самолет и отправлены в Буэнос-Айрес. Вопросы есть?

— А где же слово офицера?

— Что? — окрысилась Белинда.

— Всякий раз, когда ваши коллеги мне что-то обещали, они неизменно заканчивали фразой «Слово офицера». Вы что, Белинда, младший сержант?

— Господи, — вздохнула Белинда и театрально закатила свои персидские глаза. — И почему я должна терпеть это?

— Потому, что вы в нем родились, девушка, — тихо ответила я. — А от родства не отказываются…

— Мы еще вернемся к этому вопросу, — многозначительно пообещала Белинда. При этом выражение ее глаз настолько красноречиво отражало внутреннее кипение души, что я почти осязаемо представила себе эту сцену возвращения и вздрогнула.

— Вперед! — приказала Белинда и легонько подтолкнула меня в спину. — И не мешкайте, пожалуйста!..

Отрабатывая этот момент, Паулина не исключала, что одну меня в банк не отпустят. «Мнительность русских — это нечто, Валечка, — вспомнила я ее убаюкивающие интонации. — Советские агенты, должна вам сказать, в профессиональном плане подготовлены просто великолепно. Скорее всего, речь идет о лучшей школе в мире. Но проваливаются они только из-за своей мнительности. Представьте себе, в шестидесятых годах во Франции «сгорел» опытнейший советский крот, проработавший в стране больше десяти лет ни много ни мало в оборонной промышленности. Находясь в отпуске с семьей, — кажется, в Бельгии, — этот господин отдал в ателье фотопленку для проявки, и когда пришел ее забирать, хозяин попросил его расписаться на бланке получения. И вот тут-то крота заклинило. Во Франции никто никогда не требовал подписи на бланках. И он извел хозяина вопросами: зачем это надо? чего вдруг? в чем необходимость такой процедуры? и т. д. Это был вообще роковой день, поскольку в это же время в лавку случайно зашел сотрудник бельгийской контрразведки. Поведение капризного заказчика показалось ему настолько странным и неестественным, что, вернувшись на работу, он тут же стал наводить справки о странном иностранце. Короче, через два месяца его полностью «размотали». Я читала протоколы его допросов, Валечка. Этот парень так и не поверил, что истинной причиной его провала была глупейшая обывательская мнительность… Так вот, если кто-то из ваших провожатых захочет вместе с вами заявиться в абонентный отдел банка, ни в коем случае не протестуйте. Пусть себе идут. Все равно, по существующим в банках правилам, только вы и ответственный сотрудник банка имеют право войти в бронированный отсек и вскрыть свой ящик… Вашего провожатого просто выставят за дверь».

Наверное, эта история с советским агентом, завалившимся в бельгийской фотомастерской, имела широкое хождение в шпионских кругах, ибо ни Белинда, ни ее волоокий оруженосец так ни разу и не сказали, что отправятся в банк за компанию со мной. Видимо, они хорошо изучили внутренние правила «Стернер Иншуренз бэнк»…

Действуя по инструкции, я зашла под мраморную сень солидного трехэтажного здания в стиле барокко и сразу же направилась к втиснутому в золоченую рамку багета окошечку с надписью «Information».

— Слушаю вас, мадам?

— Мне нужен господин Эверт. Роберт Эверт.

— Второй этаж, первая дверь налево.

— Благодарю…

На обильно украшенных бронзовыми завитушками створках лифта висела прозаическая белая табличка с надписью: «Временно не работает. Извините!»

Поднимаясь по широкой мраморной лестнице, перила которой украшали расставленные на дистанции нескольких метров друг от друга старинные венецианские фонари на изящных мраморных опорах, я совершенно некстати подумала, что в Советском Союзе такие здания обычно отдают пионерам и школьникам. Хотя, кто знает, может быть, принадлежи такие здания частным банкам, советские пионеры и школьники, а точнее, их замотанные в поисках денег и дефицита родители, были бы чуть богаче и счастливее…

Описание девушки из службы информации оказалось точным: первую же дверь налево, на восемьдесят процентов состоявшую из очень красивого, рифленого стекла с тонкими хрустальными прожилками, украшала солидная бронзовая табличка, на которой было выгравировано готическим шрифтом, но по-английски:

«Д-р Роберт Эверт, менеджер».

Я потянула бронзовую ручку вниз и вошла.

В пяти метрах от меня, за огромным письменным столом, сидел постаревший лет на пятнадцать… Юджин Спарк собственной персоной. Последнее, что я успела запомнить в этой сюрреалистический картине перед тем, как грохнулась на ковер без признаков жизни, был матовый плафон многорожковой люстры под лепным потолком, который на глазах раскатался в лист ослепительно белой бумаги…

Придя в себя, я увидела, что сижу в глубоком кресле, на подлокотнике которого удобно расположился Юджин и одной рукой обмахивал меня сложенной вчетверо газетой, а второй беспомощно гладил по голове.

— Вэл? — он спросил тихо и по-русски. — Ты как?

— А ты? — Мне с трудом удалось разлепить губы. Руки и ноги полностью отказывались подчиняться.

— Ты почему такая слабонервная?

— А ты почему так постарел?

— Я не постарел… Это просто грим.

— Зачем? Ты что, работаешь в театре?

— Ты очень тупая девочка… — Он наклонился и поцеловал меня в мочку уха.

— Где ты был, урод? — я задала вопрос шепотом вовсе не из соображений конспирации, а потому, что горло наотрез отказывалось пропускать полноценные звуки. — Куда ты запропастился, подлый мужчина? Ты меня бросил, как последнюю шлюху, даже не сказав, что бросаешь!.. Бросил одну, в гостинице, на каких-то типов, которых я в глаза не знаю!.. Я тебя ненавижу, подлый тип, изменник, шлендра!..

— Объясни последнее слово, я не совсем понял, что ты имеешь в виду?

— Эта сука мне ничего не сказала, — шептала я, все еще не веря, что рядом со мной сидит действительно ОН. — Знала ведь, гадина, и не сказала. Психолог, мать ее русскую!..

— О ком ты?

— О Паулине.

— Она тебя любит.

— А я ее ненавижу!.. Ты почему улыбаешься?

Он опять склонился к моему уху и прошептал:

— Я бы плакал, если бы ты умерла…

— Не дождешься! — огрызнулась я, приникая к родному лицу.

— Надеюсь, — прошептал он и выпрямился. — У нас нет времени, Вэл.

— Опять?!

— Я потом все объясню.

— Значит, ты все?..

— Да, родная. Так было решено с самого начала… — Он окинул меня внимательным взглядом. — Я тебя не очень огорчу, если спрошу, где ты выкопала этот наряд?

— Не нравится?

— Ты похожа в нем на дорогую проститутку.

— Я же не спрашиваю тебя, когда ты успел постареть и стать доктором Робертом Эвертом.

— Ладно, потом разберемся…

Он стремительно вернулся к письменному столу, выдвинул ящик, вытащил засургученный пакет и протянул его мне:

— Возьми, Вэл. Положи его в сумку. И иди туда, куда должна идти. Ничего не бойся, родная. Все уже почти позади…

— Ты опять куда-то отправляешь меня, — пробормотала я, глотая слезы. — У тебя вообще нет сердца, да? У этого дебила пистолет… Эта сучка обещала мне вырвать носоглотку…

— Господи, Вэл, что случилось с твоими мозгами? — Он вернулся к креслу, схватил меня за плечи и прижал к себе. — Ну, подумай, родная! Раз я здесь, с тобой, разве я могу допустить, чтобы тебе причинили даже крупицу боли? О какой носоглотке ты говоришь?! Тебе больше ничего не грозит! Ни-че-го! Осталось сделать только то, о чем я тебе прошу: вытереть слезы, спокойно подойти к тем, кто тебя послал сюда, и передать им этот пакет. Все! Верь мне, любимая, это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО все! Я клянусь моей любовью к тебе, моей жизнью!..

— Раньше ты говорил, что это одно и то же, — пробормотала я, чувствуя, как ворсинки его пиджака щекочут нос.

— Не придирайся к словам!

— Зачем ты обозвал меня проституткой?

— Я пошутил, глупая!

— Я плохо выгляжу?

— Ты выглядишь потрясающе!

— Ты мне врешь, Юджин?

— Ты мне не веришь?

— Я подурнела?

— Ты стала еще прекраснее. Хотя мне всегда казалось, что это невозможно даже теоретически!

— Ты меня настраиваешь на последний шаг, да?

— Я тебе скажу сейчас одну вещь, после которой ты перестанешь задавать вопросы и уйдешь. Договорились?

— Какую вещь?

— Сначала пообещай.

— Сначала скажи.

— Так мы не договоримся.

— Хорошо. Я уйду.

— Сегодня вечером я приглашаю тебя в ресторан.

— Замаскированную под поднос официанта?

— Я серьезно, Вэл!

— А потом?

— А потом мы поедем в отель.

— Поклянись здоровьем своей матери, что ты говоришь правду, — тихо потребовала я. — Сейчас же!

— Клянусь!

— Помнишь, что я тебе говорила? Нет греха страшнее, чем вселять зряшную надежду в сердце девушки.

— Помню. Потому что я ни…

Конец фразы я не расслышала, потому что мы начали целоваться. Пишу «мы», поскольку на самом деле точно не помню, кто именно был инициатором этого древнего как мир жеста, полного взаимопонимания.

— Все, — пробормотала я через несколько минут, силясь восстановить дыхание. — Я пошла… Юджин, а может, отправим этот пакет им по почте, а?

— Иди, родная. — Он легонько подтолкнул меня. — Иди и ничего не бойся.

— Только одно условие.

— Что еще, Вэл?! — В его голосе отчетливо звучала мольба. — Времени совсем не осталось, ты сейчас все испортишь, дурная!..

— Я быстро… Во-первых, в ресторан ты приходишь без этого дурацкого грима…

— Не груби в банке — денег не будет!

— А, во-вторых, ты можешь отвезти меня в любой отель, даже в ночлежку для прокаженных, лишь бы он не назывался «Мэриотт»…

* * *

Подойдя к роскошной машине, которой «итальянец», как я успела заметить, очень гордился, я увидела легкие мазки нетерпения на картине «Медведи в ожидании Машеньки». Оруженосец нервно отбивал на руле ка- кой-то затейливый латиноамериканский ритм, а неотразимая Белинда, вышагивая своими длиннющими конечностями у машины, докуривала желтый фильтр.

— Взяла? — хрипло спросила Белинда.

— Взяла.

— Почему так долго?

— Там бюрократы почище наших.

— Где документы?

— В сумке.

— Дай сюда, — она нетерпеливо протянула руку.

Я пожала плечами, извлекла из сумки пакет и протянула его Белинде.

— В аэропорт отвезете сейчас или надо еще поработать?

— Что? — Белинда, казалось, была полностью увлечена трофеем, который я приволокла из банка. Складывалось впечатление, что она хочет прочесть содержание пакета, не вскрывая сургучные печати.

И в этот момент за моей спиной прозвучал приятный мужской бас:

— Прошу прощения, это ваша машина?

Я обернулась. Два рослых полицейских в синих фуражках с высокими тульями приветливо смотрели на симпатичных дам. Типично бытовая сценка под названием «Власть и очарование».

— Да, наша, — ослепительно улыбнувшись, ответила Белинда и небрежным движением швырнула пакет на заднее сиденье машины. — А что?

— Здесь не разрешена парковка, мадам, — пояснил полицейский пониже, который, судя по нашивкам на шевроне мундира, был старшим в наряде. — Вы нарушили правила парковки в центре города.

— Простите, мы просто заболтались с подружкой. — Белинда, судя по всему, мобилизовала всю свою фантастическую неотразимость. Но полисмены никак не реагировали на упакованный в мини-юбку кусок прекрасной женской плоти и были преисполнены желания во что бы то ни стало выполнить свой профессиональный долг. — Я готова заплатить штраф…

— Ваши документы, пожалуйста, — попросил старший и протянул руку.

— В чем дело, офицер? — Белинда капризно поджала чувственные губы, выкрашенные со старанием студента-заочника, закончившего дипломный проект по начертательной геометрии. — С каких это пор неправильная парковка машины стала поводом для предъявления документов?

— Во-первых, мадам, я не офицер, а старший сержант, — поправил мою кураторшу полицейский. — А во- вторых, по внутреннему Уставу полиции Королевства Нидерланды, полицейский, находящийся при исполнении служебных обязанностей, имеет все полномочия требовать удостоверения личности и прочие документы у всех граждан Нидерландов, включая принцессу Беактрисс, а также у подданных иностранных государств.

Я чувствовала, что готова броситься на шею этому голландскому зануде в синем мундире. Господи, какое же это счастье — жить в правовом государстве и строго подчиняться законам. Особенно когда они защищают именно тебя и именно в тот момент, когда это больше всего необходимо!

— Пожалуйста! — недоуменно пожала плечами Белинда и протянула полицейскому свой паспорт.

Внимательно перелистав документ, полицейский вопросительно кивнул на сидящего за рулем «итальянца».

— Макс! — негромко бросила Белинда в раскрытое окно. — Господа полицейские хотят посмотреть твои документы.

— Какие проблемы? — непринужденно воскликнул обаяшка Макс и, перегнувшись через сиденье, протянул в окно свой паспорт.

— Теперь ваши документы, мадам, — с улыбкой произнес старший сержант, кивая своему помощнику, чтобы тот вернул паспорт Максу.

— Это моя близкая подружка, сержант! — зачастила Белинда и сделала непринужденный жест конферансье, словно мы находились на вечеринке, где отупевшим от наплыва народа хозяевам представляют нескончаемую вереницу гостей. — В каком-то смысле я ее опекаю… Мы живем в отеле «Мэриотт»…

— Втроем? — с каменным лицом спросил старший.

— А вам это не по вкусу? — с вызовом ответила Белинда.

— Документы.

Белинда вперила в меня красноречивый взгляд.

Я послушно изобразила на лице горькое раскаяние:

— Простите, старший сержант, я забыла свои документы в номере…

Белинда всплеснула руками:

— Ну, какая же ты растяпа, милочка!

— Мне придется препроводить вашу подругу, мадам, в полицейский участок, — развел руками старший сержант. — Таков порядок. Впрочем, я думаю, мы во всем разберемся на месте и скоро уладим этот неприятный инцидент. В том случае, естественно, если у вашей подруги действительно есть документы…

— Но это невозможно, сержант! — воскликнула Белинда. — Мы опаздываем на очень важное деловое свидание. Это вопрос бизнеса, очень больших денег!..

«Интересно, куда это она так опаздывает? — не без внутренней дрожи подумала, мысленно призывая старшего и дальше оставаться таким же ревностным законником и ни в коем случае не поддаваться на дешевые женские приемчики уличного обольщения представителя власти. — Ну, не в аэропорт же, где меня собираются посадить на самолет до Буэнос-Айреса…»

— Виноват, но, боюсь, ничем не могу вам помочь, мадам, — упрямо мотнул головой старший сержант. — Если хотите, вы можете проследовать на своей машине за мной до полицейского участка.

— Но я очень тороплюсь, — взвыла Белинда.

— В таком случае, мадам, счастливого пути! — старший в наряде вежливо козырнул. — А вас, мадам, я попрошу сесть в эту машину.

Я чуть было не брякнула: «С удовольствием!», но, вовремя прикусив язык, угнетенно кивнула и поплелась под эскортом двух стражей закона в сторону огромной полицейской машины с мигалкой на крыше.

Кто сказал, что человек не видит затылком? Бывают такие ситуации, когда видит, причем прекрасно! Я так отчетливо ощущала на своей спине испепеляющий взгляд осиротевшей Белинды, что была бы_ просто бесчувственным бревном, не ощутив КОЖЕЙ ее единственное пожелание в мой адрес: сию же секунду, немедленно, на глазах у полицейских, сгореть синим пламенем, превратиться в серый пепел и рассеяться по загаженной масляными пятнами и корками от мандаринов ленивой реке Амстер.

…В полицейском участке меня вежливо препроводили в очень уютную камеру с полутораспальной кроватью, тумбочкой, крохотной душевой и черно-белым телевизором, привинченным прямо к стене, где и заперли без всяких объяснений. Впрочем, я и не собиралась протестовать: туман в голове окончательно рассеялся, кое-какие непонятные детали стали постепенно срастаться и обретать логику, поведение и, главное, обещания Юджина принимали все более реальные очертания… Короче, впервые за долгое время мне было очень хорошо в этой тюремной камере, комфорт которой практически ничем не уступал номерам-люкс в санатории профсоюзов советских работников нефтяной и газовой промышленности, куда меня однажды послали в командировку писать очерк о знатном передовике производства, которого через два года приговорили к десяти годам тюрьмы за злоупотребление взятками.

Минут через двадцать в камеру вежливо постучались (словно я могла не открыть им дверь!), после чего меня посетил полицейский в форме, поставивший передо мной пластмассовый поднос со свиной отбивной, щедро обсыпанной золотистым картофелем фри, салатом из свежих помидоров и огурцов (это в апреле!), бутылкой кока-колы и высокой кружкой с обжигающим черным кофе.

— Вы говорите по-французски? — спросила я у полицейского, зачарованно глядя на поднос.

—  Да, мадам, — улыбнулся стражник. — Я родом из Бельгии.

— У вас всех заключенных так кормят или я здесь на правах почтенной гостьи?

— Всех без исключения, мадам. Кроме тех, естественно, кому врач прописал диетическое питание.

— Тогда мне понятно, почему на Западе процветает преступность, — пробормотала я, залезая вилкой в салат…

Примерно в семь часов вечера, после того, как я без сновидений проспала два с половиной часа, в камеру вошел пожилой господин в штатском костюме и приветливо улыбнулся:

— Госпожа Валентина Мальцева?

— Да, это я.

— Будьте любезны, сейчас вам принесут кое-какие вещи… Я выйду, а вы переоденьтесь, пожалуйста, нам предстоит небольшая поездка…

— Простите, а кто вы?

— Я сотрудник протокольного отдела министерства иностранных дел Нидерландов, — мужчина вежливо склонил голову с густой проседью. — Моя фамилия ван Хольтен. Вилли ван Хольтен.

— А куда мы поедем, господин Вилли ван Хольтен?

— Вы все узнаете, госпожа Мальцева, — улыбнулся мидовец. — Немного терпения. Заодно хочу принести вам извинения за это временное… прибежище.

— Ну что вы! — запротестовала я. — Мне здесь очень понравилось.

— Н-да, — хмыкнул ван Хольтен. — Вы действительно экстравагантная дама…

— Разве меня уже кто-то представлял вам?

— Мир тесен, госпожа Мальцева, — загадочно улыбнулся голландец.

Если посещение ван Хольтена и вызвало у меня легкую тень тревоги, то она сразу же развеялась без остатка, стоило мне только взглянуть на содержимое объемистой дорожной сумки, которую внес в камеру полицейский. Я уже изучила вкус Юджина и поняла, что все эти вещи — два костюма, несколько кофточек, длинный жакет, две пары туфель, длинный белый плащ — подбирались с его ведома. Строгий и в то же время элегантный английский стиль, сдержанные тона, этикетки дорогих магазинов…

Ван Хольтен галантно вывел меня под руку из полицейского участка, помог мне сесть на заднее сиденье дорогой американской машины, после чего ловко устроился за рулем и резко рванул с места.

В ту же секунду я услышала за спиной шум двигателя еще одной машины. Оглянувшись, я увидела в нескольких метрах за нами большой черный автомобиль. Свет от фар бил прямо в глаза, и потому разглядеть лица людей, сидевших в машине, было невозможно.

— Нас сопровождают? — спросила я, испытывая первые признаки паники.

— Вам это неприятно?

— Это охрана?

— Я бы предпочел слово «эскорт», госпожа Мальцева, — улыбнулся ван Хольтен и на полной скорости заложил такой крутой вираж, что меня отбросила к правому окну.

— Мы куда-то торопимся, господин ван Хольтен?

— Мы никуда не торопимся, госпожа Мальцева, — лихо вертя баранку, ответил ван Хольтен. — Просто я не признаю тихой езды. Впрочем, моя супруга считает, что это мой единственный недостаток.

— А что считает ваша дорожная полиция?

— Мы с ней как-то находим общий язык, — вновь улыбнулся пожилой голландец и неожиданно подмигнул мне в обзорное зеркальце. — В конце концов, полицейские тоже люди и довольно часто выезжают за границу…

Минут десять мы ехали в полной тишине, пока, наконец, у меня не мелькнула догадка:

— Господин ван Хольтен, а мы часом не в Схипхолл едем?

— Вы прекрасно ориентируетесь в Амстердаме, мадам Мальцева, — улыбнулся ван Хольтен. — Наверное, бывали в Голландии туристкой?

— Ага. Причем с очень хорошо подготовленными экскурсоводами, — пробурчала я себе под нос и решила далее не развивать эту мысль.

По мере того как автомобиль голландца приближался к многоярусному терминалу международного аэропорта, я чувствовала, что от возбуждения не могу усидеть на месте. Однако ван Хольтен почему-то обогнул основное здание Схипхолла и погнал машину куда-то влево, в сторону гигантских ангаров.

— Полет отменяется? — с опаской поинтересовалась я.

— Только при нелетной погоде, госпожа Мальцева, — мотнул головой ван Хольтен. — Собственно, мы уже приехали…

Я даже не успела толком оглядеться, как кто-то рывком открыл дверь, вытянул меня из машины и сграбастал в медвежьи объятия.

— Ты не обманул меня!.. — бормотала я, покрывая разводами слез вперемешку с тушью светлую ткань юджиновского плаща. — Ты мой хороший мальчик… Ты сделал все, что обещал… Ты настоящий мужчина… Я тебя так люблю, так люблю… О Боже, если бы только знал, тупица, как же я тебя люблю!..

Он молчал, еще крепче стискивая меня в объятиях.

— Если услышишь легкий хруст, — пробормотала я, прижимаясь к нему еще крепче, — значит, ты сместил мне позвонок…

Юджин чуть ослабил захват, но по-прежнему меня не отпускал.

— Я впервые вижу тебя в шляпе. Ты все еще доктор Эверт?

— Ненавижу шляпы. — Он покачал головой. — Что, здорово не подходит?

— Мужчину украшает не шляпа на голове, а женщина по правую руку.

— Золотые слова! Кто сказал?

— Какая разница! Главное, что ты согласен.

— Лови момент, Вэл! Что бы ты ни сказала сейчас, я согласен.

— Юджин, мы куда-то летим?

— А ты хочешь улететь?

— А я должна хотеть остаться?

— Значит, летим.

— Когда? — Я задрала голову, чтобы увидеть, как шевелятся его губы. Грима на лице не было. Передо мной стоял ПРЕЖНИЙ Юджин.

— Сейчас! — Он наклонил голову и поцеловал меня в макушку. — Еще немного пообнимаемся и полетим.

— Вдвоем?

— А как же!

— Совсем вдвоем?

— Если не считать пилота, штурмана и стюардессы, то совсем.

— В Штаты?

— Это потом, чуть позднее.

— В Москву?

— Чуть теплее.

— Так куда же?

— А какая, собственно, разница, Вэл? Главное, что вдвоем. Главное, что не порознь…

— А ресторан?

— Что, ресторан? — Юджин опустил меня на землю и изобразил на лице гримасу непонимания.

— Господи, ну почему все мужики такие отчаянные лгуны?! — вздохнула я. — Ты же обещал сегодня вечером повести меня в ресторан!..

— Считай, что мы уже почти в ресторане! — он широко улыбнулся, подхватил мою сумку, обнял меня за плечи и потянул в сторону приземистого одноэтажного строения. Миновав тускло освещенную комнату, в которой я заметила нескольких здоровенных мужиков в штатском, мы вышли через стеклянную дверь на бетонированное поле. Пронзительный, холодный ветер, пахнущий морем и весной, дул нам в лица, но это было приятно. И почти сразу же я увидела самолет — очень маленький, серебристый, со смешными, короткими крыльями, опущенными как плечи у смертельно усталого человека. Самолетик в точности напоминал макет пассажирского авиалайнера Ту-154, выставленного на обозрение в здании московского аэровокзала на Ленинградском проспекте.

— Что это, Юджин?

— «Сесна».

— Еще раз, по-русски, пожалуйста!

— Маленький пассажирский самолет. Частный.

— Кому же он принадлежит?

— Сегодня — нам.

— Ты это серьезно?

— Да.

— Ты часом из банка ничего не прихватил, доктор Эверт?

— Как же, — пробормотал он. — Они меня дальше того кабинета не пускали.

— А где ресторан, Юджин?

— Внутри, глупая! — Он легко подхватил меня за талию и понес к самолету. — С красивым столиком, свечами и потрясающим тортом из лучшей кондитерской Амстердама…

— И там же гостиница? — с надеждой спросила я. Впервые в жизни меня несли как гладильную доску, под мышкой, но кроме восторга я ровным счетом ничего не испытывала.

— Нет, дорогая… — Он осторожно опустил меня на ноги, взял за плечи и повернул к себе. — Врачи не рекомендуют спать и заниматься любовью в воздухе.

— А где они рекомендуют этим заниматься? — тихо спросила я, понимая, что вот сейчас, через секунду услышу нечто такое, что сразу же уравновесит или даже вовсе сведет на нет и этот игрушечный самолетик, и торт, который ожидает меня внутри, и потрясающее ощущение ПРИСУТСТВИЯ рядом любимого человека…

— Врачи рекомендуют заниматься в этим в Будапеште…