Антология даосской философии

Малявин Владимир Вячеславович

Виногродский Бронислав Брониславович

РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ

ОТЦЫ ДАОСИЗМА

 

 

Наверное, главная особенность даосской мысли состоит в том, что это мысль, во всех своих явлениях обращенная к истокам вещей: истоку времен, сокрытых в незапамятных глубинах истории; истоку сознания, вечно ускользающего от света разума; истоку всех наших душевных движений, таящемуся в бездонной толще жизни. И даосы настолько верны своим поискам подлинного, абсолютного Истока сущего, что даже не поставили ему предел в виде какого-либо метафизического принципа, перводвигателя, «первичной материи», первоначала и т. п. Ведь исток бытия, если он в самом деле реален, не может быть ни хронологическим рубежом, ни «данностью» опыта, ни умственной абстракцией по той простой причине, что такое начало вносит ограничение в мир и в итоге само оказывается условным, придуманным, неживым. Мысль же даосов — о Начале, которое само безначально; об истоке, который являет собой, скорее, вольное про-истечение самой жизни и который, вечно уклоняясь от собственной «сущности», вечно же возвращается к самому себе.

Странная реальность, пребывающая как раз там, где ее нет. Странные люди, всерьез размышляющие о безначальном Начале. Их наследство — дума о Дао: Пути всех путей, неизменной изменчивости. Кажется, они и приходят-то в мир лишь для того, чтобы уйти (и тем самым вернуться к земному бытию!) И все же они воистину присутствуют в мире с такой же неоспоримостью, с какой дается нам неисповедимая полнота жизни, неиссякаемое изобилие бытия со всеми его «чудесами и таинствами»:

«Настоящие люди древности не знали, что такое радоваться жизни и отворачиваться от смерти, не гордились появлением на свет и не противились уходу из мира. Отрешенно они приходили, отрешенные уходили, не доискиваясь до начала, не устремляясь мыслью к концу, радуясь тому, что даровано им, и самозабвенно возвращаясь к своему естеству. Разум их погружен в забытье, облик бесстрастен, чело величественно. Прохладные, как осень, и теплые, как весна, они следовали в своих чувствах течению времен года. Они жили в беспредельной гармонии с миром, и никто не знал, где положен им предел…»

Загадочные, удивительные и обыкновенные, как сама жизнь: таковы отцы даосизма. Они — мудрецы, внемлющие забытому истоку жизни. И они простые люди, живущие, «как все»: «Сердце мудрого едино с сердцем народа», — гласит даосская заповедь.

Главный учитель даосизма — Лао-цзы, Старый Ребенок, носивший имя Ли Эр. Он родился от самого себя, из себя же развернул весь этот огромный и пестрый мир, и сам же семьдесят два раза являлся миру. Но он же и человек, проживший долгую и неприметную жизнь. Легенда изображает его хранителем царских архивов, старшим современником Конфуция. (Это означает, что Лао-цзы жил в VI в. до н. э.) Рассказывают, что Лао-цзы встречался с будущим основателем конфуцианства, но прохладно отнесся к вере Конфуция в действенность нравственной проповеди, что, наверное, вполне естественно для знатока человеческой истории. Вконец разуверившись в людях, он сел верхом на буйвола и отправился куда-то на Запад, да так и не вернулся. А на прощание по просьбе начальника пограничной заставы, через которую он покинул Китай, Лао-цзы оставил потомкам небольшую книжку «в пять тысяч слов». Это сочинение, обычно именуемое «Трактатом о Пути и Потенции» (Дао-дэ цзин), стало главным каноном даосизма.

Рядом с Лао-цзы в ряду пророков Дао стоит философ Чжуан Чжоу, он же Чжуан-цзы, который был, несомненно, реальным историческим лицом и притом одним из самых обаятельных мыслителей древнего Китая. Время жизни Чжуан-цзы приходится на последние десятилетия IV в. до н. э. — время расцвета свободной мысли и острого соперничества различных философских школ. Чжуан-цзы был большим эрудитом, но предпочитал держаться подальше от самодовольных ученых-спорщиков, подвизавшихся при дворах царей и удельных владык. Много лет он занимал скромную должность смотрителя плантации лаковых деревьев, а потом вышел в отставку и доживал остаток дней в родной деревне. Перед смертью он просил своих учеников не обременять себя похоронами учителя, а бросить его тело в чистом поле, ибо могилой ему станет весь мир. Скромная, непритязательная жизнь и далеко не героическая, даже почти позорная смерть, в глазах самого Чжуан-цзы, явно не умаляли его подлинного достоинства. Ведь истинный даос, говоря словами Лао-цзы, «выходит к свету, смешиваясь с прахом». В суете будней он хранит тайну вечности; в многоголосье Земли постигает безмолвие Небес.

Пророки Дао существуют для того, чтобы претворить свое существование в неизбывное Присутствие. Они столь же невозможны, сколь и неизбежны, как самое начало «мысли о Дао»: Их явление не есть факт хронологии или личной судьбы. Оно знаменует, скорее, пробуждение мысли к своему немыслимому истоку, которое есть сама полнота творческой жизни.

Итак, традиция Дао — это странные, сторонние люди. Странная даже для самой себя мысль. Но прежде всего — странное слово. Недаром Лао-цзы уже в древности получил прозвище «темного учителя». А Чжуан-цзы сам называл свои писания «нелепыми и безумственными речами». Изъясняются даосы парадоксами, туманными сентенциями и экстравагантными притчами. Одни исследователи пытаются разглядеть в этом жанровом винегрете ту или иную «философскую систему». Другие видят в даосах наследников «мифопоэтического» мышления. Третьи считают, что вся эта даосская заумь есть чуть ли не намеренная мистификация, скрывающая истинное учение о Дао. Но ни одна из этих трех точек зрения не помогает лучше объяснить даосские тексты такими, какие они есть. Вместо того, чтобы отворачиваться от буквы даосских книг или объявлять их создателей просто неумелыми мыслителями, не будет ли более плодотворным допустить, что классики даосизма были искренними и серьезными писателями, которые, как все настоящие писатели, писали о самом важном и сокровенном в своей жизни?

Признаем, что подлинный импульс говорения о Дао — это сама жизнь сознания, непрестанно устремляющегося за свои собственные границы, открывающего себя зиянию бытия и каждое мгновение возобновляющего свою связь с творческой стихией жизни. Это сознание сознает, что оно несводимо ни к опыту, ни к знанию и потому живет в вечном «(само) забвении». Но оно само проницает собою жизнь, творя новое, одухотворенное тело мира и новую, разумную природу. Это сознание совпадает с полнотой бытийствования. Оно дарит высшую радость бытия, но само не напоминает о себе, как не ощущается нами наше собственное тело, пока оно здоровое и сильное. Или, как сказал Чжуан-цзы, «когда сандалии впору, забывают о ноге».

Но почему именно афоризмы? Почему эксцентричные притчи и анекдоты? По нескольким причинам. Во-первых, афоризм, притча или анекдот по-своему парадоксальны, как природа «истока вещей» в даосизме. Во-вторых, эти словесные жанры не устанавливают всеобщие отвлеченные истины, но оказываются истинными в особых случаях и тем самым утверждают исключительные, неповторимые качества жизни, как раз и переживаемые нами в творческом акте. В-третьих, афоризм или притча успешно стирают грань между истинным и ложным, переносным и буквальным смыслами. Так речь даосов, на первый взгляд путаная и шокирующая, на поверку оказывается точным словесным слепком Великого Пути как глубинного ритма жизни. Недаром древние комментаторы даосских канонов часто повторяли, что «все слова выходят из Дао».

В «безумственных» речах даосов, по сути, нет ничего произвольного. В них запечатлелась мудрость, ставшая итогом долгого пути самопознания духа. Перед нами язык традиции, где ценится не просто умное, но прежде всего долговечное. Дума о Дао — это то, с чем можно жить всегда. И, следовательно, нечто глубоко личное. Ибо воистину долговечна не абстрактная истина, а искренность чувства, бесконечно долго ожидаемая, предвосхищаемая и потому бесконечно долго памятуемая.

Речь даоса — это сокровенная череда озарений, высвечивающих нескончаемый путь сердца. Ее подлинный прототип — жизнь тела, мир телесной интуиции. Мир вечнотекучий, неизменно конкретный, всегда новый. Но этот мир уже задан мысли и потому предстает нам как пред-чувствование. Мудрость даоса есть знание именно «семян» вещей, «зародышей» всех событий. Лао-цзы сознает себя «еще не родившимся младенцем». Чжуан-цзы призывает своих читателей «стать такими, какими мы были до своего появления на свет». Еще одно «безумственное» требование даосов!

Теперь мы можем и точнее определить общественную среду, породившую первые письменные памятники даосизма. Очевидно, книги Лао-цзы и Чжуан-цзы изначально складывались из фрагментов, в которых фиксировались отдельные прозрения и наблюдения подвижников Дао. Сама скандальность или, по крайней мере, сверхлогический характер даосской мудрости отображали отстраненность даосских школ от всяких публичных норм. Даосы, повторим, — люди сторонние. Ориентированность мудрости Дао на узкий круг посвященных и «внутреннее», неизъяснимо-интимное понимание тоже были знаком даосизма как духовной традиции, учившей своих приверженцев воспроизводить опыт самопознания, возобновлять присутствие того, кто возвращается в мир, когда мы отсутствуем в нем. Правда этой традиции — тайна вечнопреемственности духа, жизнь внутреннего, мистического тела «высшего учителя», как даосы именовали Великое Дао. Именно тела учителя, ибо в теле воплощена полнота и самодостаточность всякой вещи.

Не знание и даже не творчество, но просто способность «сполна прожить свой жизненный срок» составляли цель даосского подвижничества. С непосредственностью, достойной великой традиции, даосизм утверждал, что мудрый ничего не знает и ничего не умеет, а только питает себя, усваивая всем телом вселенскую гармонию жизни. Это «питание жизни», открывающее взору мудрого всю бездну «чудес и таинств» бытия, только и способно одарить нас высшей, кристально-чистой радостью творческого вдохновения. Самые патетические и вместе с тем самые дерзкие страницы даосских книг посвящены этой радости приобщения к таинствам Дао через смерть — вестницу неисчерпаемых превращений.

Различные свойства Дао как абсолютного бытия удобно охватываются в даосской литературе понятием «пустоты» (сюй) или «пустотно-отсутствующего» (сюй у), «извечно отсутствующего». В философии Дао пустота выступает прообразом предельной цельности и полноты бытия. Это пустота утробы «матери мира», вмещающей в себя и вскармливающей все сущее; пустота колесной втулки, держащей колесо мирового круговорота; пустота кузнечного меха, производящая все движение в мире. Та же пустота есть прообраз бытийственного разрыва, выявляющего все формы, и паузы, формирующей ритм. Наконец, пустота — это вездесущая среда и даже движущая сила превращений: пустота, чтобы быть собой до конца, должна сама «опустошиться» и в результате стать… полнейшей наполненностью!

Реальность в даосизме — это в конечном счете самопресуществление, в котором каждая вещь становится тем, что она есть, достигая предела своего существования, претерпевая метаморфозу. В событии само-пресуществления человек становится подлинно человечным именно потому, что он обретает в нем свою со-бытийность со всем сущим. И чем более преходящим, незначительным (и, следовательно, заслуживающим добродушной шутки) кажется человек, поставленный перед мировым Все, тем более величествен он в своей причастности к Единому Движению мира, Этой событийственности всех событий, вселенскому танцу вещей. Его само-потеря неотличима от само-постижения.

Мир, в представлении даосов, являет собой бездну взаимоотражений, «чудесных встреч» несоизмеримых сил, и принцип его существования выражается в образе «Небесных весов», уравнивающих несравнимое. В сущности, в этом мире, где правит случай и мельчайшая метаморфоза равнозначна обновлению всей вселенной, нет никакого господствующего, одного-единственного «правильного» принципа. Реальность для даоса — это Хаос как бесчисленное множество порядков, бесконечное богатство разнообразия.

Даосский мудрец подражает пустоте и хаосу и потому «в себе не имеет, где пребывать». Он не совершает самочинных действий, но лишь безупречно следует всякому самопроизвольному движению. Его сознание — точно зеркало, которое вмещает в себя все образы, но не удерживает их. В этом пространстве всеобъятной зеркальности все сущее является по противоположности: бездонная глубина Неба опрокинута на плоскость Земли, бесплотность духа оттеняется вещественностью материальных форм, и все противоположности — семя и плод, ночь и день, жизнь и смерть — взаимно определяют друг друга. Даосский образ мира есть как бы камертон, хор, оркестр, где каждый звук неотделим от эха, где вещи — и исполнители своих партий, и слушатели, внимающие космической музыке; где в конце концов нет ни исполнителей, ни слушателей, но и те, и другие сливаются в «утонченном единстве» само-пресуществления, единстве не умозрительном, а деятельном, задаваемом ритмом мировой музыки.

«Вся тьма вещей — словно раскинутая сеть, и нигде не найти начала», — говорится в книге Чжуан-цзы.

Первоначала нет. Но есть нечто, благодаря чему мы живем, растем, «свершаем свой Путь». Есть «подлинный повелитель», чьих следов невозможно обнаружить. Есть «высший учитель», неузнанный всеми учениками мира.

Есть наш «подлинный облик», который существует «прежде нашего рождения». Даосы называли это измерение бытия, соответствующее «пустоте», или несотворенному хаосу, «небесным», «древним», а позднее «прежденебесным» (сянь тянь). Именно постижение Небесной глубины в человеке является целью даосского совершенствования, которое требует от подвижника «завалить дыры сознания», «обратить взор вовнутрь» и прозреть «смутные», «утонченные», «сокровенные» семена-истоки жизненных метаморфоз. И есть свой глубокий смысл в том, что даосы называли эту внутреннюю реальность жизни Небом — всеобъятным, бездонным, пустым, беспристрастным, сиятельным небом.

Но будем помнить, что отличие Неба, или «прежденебесного» бытия, от бытия вещей, или «посленебесного», не является различием между двумя отдельными сущностями. Небесное и земное, начало и конец, «корень» и «ветви», согласно Лао-цзы и Чжуан-цзы, возникают сообща, как тело и тень, звук и эхо, и друг без друга не существуют. Первозданный хаос «небесной пустоты» и хаос эстетически выделанной жизни, созидаемый человеческим творчеством, едины не по формальному подобию, а вследствие их текучей, неизменно конкретной природы. Они совпадают по пределу своего существования — в «вечно отсутствующей» полноте своих свойств. Анонимная, почти неосознаваемая в своей стихийности практика людей, — не столько бытие, сколько просто быт человека — оказывается наиболее точным прообразом незыблемого покоя Великой Пустоты. «Небесной освобожденностью» назвал Чжуан-цзы тот уклад жизни, при котором «пашут землю — и кормятся, ткут одежды — и одеваются, каждый живет своей жизнью и не прислуживает другому». В другом месте своей книги Чжуан-цзы отождествляет «небесную глубину» жизни с чем-то безыскуснейшим и очевиднейшим в ней, — например, с наличием у буйволов или коней «четырех ног и хвоста».

Отношение Хаоса к миру вещей в даосских книгах, особенно у Чжуан-цзы, отмечено фигурами иронии и юмора, указывающими на тождество в различии и различие в тождестве.

Еще не родившийся ребенок уже имеет полное знание о жизни. Он понимает прежде, чем научится понимать. Даосская традиция требует признать, что всякое непонимание есть в действительности не-допонимание. И если, как полагают даосы, мы в любой момент «уже знаем», то мыслить и обозначать — значит всего лишь проводить рубежи в необозримом поле со-бытийности, пространстве вездесущей предельности, ограничивать ограничение, и если угодно, — писать «белым по белому». В таком письме все подчиняется закону экономии выражения: чем меньше будет сфера представленного смысла, сфера «понятого и понятного», тем больше простора высвободится для смысла как открытости бытия, всего неизведанного и чудесного в жизни. Даосская традиция — это школа самоограничения, которая служит высвобождению всего сущего. Настоящее таинство не есть нечто намеренно утаиваемое. Оно есть там, где мы должны признать: чем очевиднее, тем сокровеннее, чем понятнее, тем непостижимее.

Таинство не есть предмет «позитивной философии». Даосы и не стремились создать собственную «систему мысли». Они были прежде всего людьми дела, и не случайно в даосских книгах мы встречаем так много рассказов о мастерах искусств и ремесел. Но все же даосы — мастера «внутреннего делания», искавшие в единичных действиях не законченности, а бесконечной действенности. Однако же, что в природе делает возможным все действия? Не что иное, как покой. И вот даос практикует… недеяние. Его «искусство Дао», как заявляет один из персонажей книги Чжуан-цзы, «выше обыкновенного умения».

Поскольку даосский мудрец «странствует сердцем у начала вещей», схватывает каждое явление в его зародыше, он не просто мастеровой, но всегда еще и Господин мира, определяющий место каждой вещи в мировом порядке. Учение даосов часто привлекали для оправдания самодержавной власти императора. Но даосский "государь на самом деле есть лишь сокровенный прототип светского властелина. Он и управляет таким образом, чтобы «предоставить каждого самому себе". В идеальном государстве даосов подданные даже не знают о существовании правителя. А в результате на протяжении долгой истории Китая даосизм с равным успехом служил апологии деспотических порядков и питал протест против государства и цивилизации вообще.

Теперь, после всего сказанного, остается заключить, что даосизму, вероятно, навеки суждено быть загадкой — слишком неопределенны выводы из даосских размышлений, слишком неоднозначна роль даосизма в обществе и культуре Китая. Даос мог быть подвижником, философом, мастером, правителем, будучи, в сущности, Никем: полнотой человеческого присутствия в жизни, до конца осознанной и сознательно прожитой. Слова бессильны раскрыть эту тайну. Но бывает безмолвие, в котором раскрывается вся судьба человека.

 

Лао-Цзы

Трактат о пути и потенции (Дао-Дэ Цзин)

Перевод Б. Б. Виногродского

 

Первая часть. Путь

ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Постоянный Путь составляется из возможности выбора Пути и невозможности выбора Пути.

Постоянное имя составляется из возможности выбора имени и невозможности выбора имени.

Отсутствием именуется начальное действие Неба-Земли.

Наличием именуется рождение-материнство мириад сущностей.

Причинность:

Стремление к постоянному отсутствию осуществляет созерцание тончайшей тайны.

Стремление к постоянному наличию осуществляет созерцание его внешнего проявления.

Эта пара представляет собой общность исхода при различии наименования.

Если определить вместе, то это будет непостижимая тайна.

Пытаясь проникнуть в эту тайну, придешь только к тайне.

Это врата для появления множества тончайших начал.

ВТОРОЙ ЧЖАН

В Поднебесной всегда, узнав о красоте, начинают осуществлять красивое.

И вот — уже безобразное.

Всегда, узнав о совершенствовании, начинают осуществлять совершенствование.

И вот — уже не-совершенствование.

Причинность:

В контакте наличия и отсутствия происходит рождение.

В контакте трудного и легкого происходит становление-завершение.

В контакте длинного и короткого появляется форма.

В контакте высокого и низкого происходит потеря равновесия.

В контакте звука и голоса осуществляется согласие.

В контакте переднего и заднего появляется следование.

Это дает:

Человек мудрости пребывает в осуществлении отсутствия.

Таково его дело.

Совершает действия без пояснений словами.

Таково его учение.

Ведь мириады сущностей совершают работу, а нет оформления в словах.

Происходит рождение, а нет обладания.

В осуществлении нет отождествления.

При успешном завершении нет пребывания в этом.

А коли нет пребывания в этом, то нет и исчезновения.

ТРЕТИЙ ЧЖАН

Если не восхвалять умелость, тогда народ не соперничает.

Если не придавать ценности трудно достающимся товарам, тогда в народе не будет воровства.

Если не смотреть не то, что может вызвать стремление, тогда в сердце-сознании народа не будет смуты.

Это дает:

Человек мудрости, упорядочивая —

Поддерживает состояние пустоты в своем сердце-сознании.

Поддерживает ощущение полноты в своем животе.

Делает слабыми свои волеустремления.

Делает сильными свои кости.

Постоянство позволяет народу пребывать в отсутствии знания и отсутствии стремления.

Это приводит к тому, что даже знающий не осмеливается осуществлять-действовать.

Когда осуществляется осуществление отсутствия, тогда отсутствует беспорядок.

ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

В срединной пульсации происходит функционирование Пути.

Невозможно, чтобы случилось заполнение.

В бездонности своей он — будто бы прародитель мириад сущностей.

Затупляет их остроту.

Разрубает их путы.

Смягчает их сияние.

Объединяет их прах.

В прозрачности своей он — будто бы возможность существования.

Сущность моя не знает, чье это порождение.

Предшествует первопредку всех образов.

ПЯТЫЙ ЧЖАН

Небо-Земля не вступают в контакт.

Из мириад сущностей они делают соломенную собаку.

Человек мудрости не вступает в контакт.

Из ста родов он делает соломенную собаку.

Пространство Неба-Земли можно уподобить кузнечным мехам.

При опустошении не истощаются:.

Приводишь в движение, а выходит еще больше.

Избыточность в речах истощает возможности чисел.

Лучше всего удерживать срединность.

ШЕСТОЙ ЧЖАН

Если движется дух по долинам, то нет смерти. Это определяется: Мистическая женственность.

Врата, ведущие в мистическую женственность, — это определяется: Корень Неба-Земли.

В движении — ниточкой тонкой, на грани существования.

Применяя, никогда не натягивай.

СЕДЬМОЙ ЧЖАН

Небо длит.

Земля продолжает.

Небо-Земля потому и способны длить и продолжать, что живут не сами по себе.

Причинность:

Способны длить жизнь.

Это дает:

Человек мудрости помещает свою личность позади, а его личность оказывается впереди.

Он отстраняется от своей личности, а личность сохраняется.

Именно через отсутствие личных устремлений он способен осуществлять свои личные устремления.

ВОСЬМОЙ ЧЖАН

Продвижение к совершенству подобно воде.

Вода в своем совершенстве приносит пользу мириадам сущностей, не соперничая при этом.

Она находится в местах, которые неприятны множеству людей.

Причинность:

Она близка Пути.

Пребывание совершенствуется землей.

Сердце-сознание совершенствуется бездонностью.

Сопричастность совершенствуется контактностью.

Речь совершенствуется верой.

Управление совершенствуется порядком.

Ситуация-дело совершенствуется энергией-возможностью.

Движение совершенствуется временем.

И если только не соперничаешь, тогда — отсутствие просчетов.

ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

Удерживают и заполняют его. А лучше бы прекратить это.

Куют и заостряют его. Не смогут сохранить долго.

Золото и драгоценности заполнили залы. Никто не сумеет уберечь.

Если в богатстве и знатности загордился, сам себе создаешь проблемы на будущее.

Приходит успех — личность отступает.

Таков Путь Неба.

ДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

Практикуя осознание единности духовного и физического начал, способен ли пребывать в состоянии отсутствия рассеяния?

Концентрируя дыхание-ци, устремляясь к мягкости, способен ли быть в состоянии младенца?

Совершенствуя и очищая мистическое видение, способен ли быть в состоянии отсутствия изъянов?

В любви к народу и управлении государством, способен ли пребывать в состоянии отсутствия знаний?

Когда открываются и закрываются Небесные врата, способен ли быть в состоянии отсутствия иньской асимметрии?

Стремясь к полному постижению четырех пределов, способен ли пребывать в состоянии отсутствия осуществления?

Порождают и накапливают.

Порождая, не вступай в отношения обладания.

Осуществляя, не отождествляйся.

Возрастая, не главенствуй.

Это определяется:

Мистическая Потенция.

ОДИННАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Тридцать спиц сходятся в одной ступице.

Наличие в ней отсутствия делает возможным функциональное применение повозки.

Придают форму глине, изготовляя утварь.

Наличие в ней отсутствия делает возможным функциональное применение утвари.

Прорубают двери и окна, делая комнату.

Наличие в ней отсутствия делает возможным функциональное применение комнаты.

Причинность:

Наличие — посредством этого осуществляют использование плодов.

Отсутствие — посредством этого осуществляют функциональное применение.

ДВЕНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Как раз из-за пяти цветов человеческие глаза и слепнут.

Как раз из-за пяти звуков человеческие уши и глохнут.

Как раз из-за пяти вкусов рот человеческий и теряет способность восприятия вкусовых ощущений.

Как раз из-за азарта гонок и пыла охоты в человеческом сердце и возникает безумие.

Как раз из-за трудно достающихся товаров и возникают помехи в движениях человека.

Это дает:

Человек мудрости осуществляет внутренними органами; не осуществляет глазами.

Причинность:

Отбрасывает то, берет это.

ТРИНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

И к почестям, и к позору относись как к тревожному предупреждению.

Цени большую беду как собственное тело.

Что значит: и к почестям, и к позору относиться как к тревожному предупреждению?

Почести соответствуют движению вверх.

Позор соответствует движению вниз.

Обретению их сопутствует тревога.

Потере их сопутствует тревога.

Это определяется:

И к почестям, и к позору относись как к тревожному предупреждению.

Что значит: ценить большую беду как собственное тело?

Потому для твоей сущности может быть большая беда, что сущность осуществляет наличие тела.

И если бы у сущности отсутствовало тело, то откуда бы взялась беда?

Причинность:

Когда через придавание большого значения собственному телу осуществляешь действия в Поднебесной, тогда можно доверить Поднебесную.

Когда через любовь к своему телу осуществляешь действия в Поднебесной, тогда можно поручить Поднебесную.

ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Смотришь на него, не видя.

Имя назови: «Рассеянное».

Слушаешь его, не слыша.

Имя назови: «Разреженное».

Ухватываешь его, не удерживая.

Имя назови: «Тончайшее».

Эту троицу нельзя определить, задавая вопросы.

Причинность:

Смешиваясь, осуществляют единое.

При движении вверх оно не светлое.

При движении вниз оно не темное.

Как ускользающая нить.

Нельзя его определить именем.

Повторяется возвращение в состояние отсутствия вещей.

Это определяется:

Трепетное и мерцающее.

Движешься ему навстречу, не видя его главы.

Следуешь за ним, не видя его спины.

Путь древности применяй для контроля наличия данного момента.

Будь способен знать начало древности.

Это определяют:

Путеводная нить.

ПЯТНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Воин, осуществляющий совершенствование, в древности находился в состоянии мистического проникновения в мельчайшее и тончайшее, в глубинах, не поддающихся познанию.

Поскольку это не поддается познанию, то постараемся описать через образы.

В бдительности — будто зимой переходишь поток.

В уподоблении — будто боишься соседей с четырех сторон.

В строгости — будто гость.

В распространении — будто тающий лед.

В искренности — будто необработанный кусок дерева.

В широте восприимчивости — будто долина.

В непроницаемости — будто мутная вода.

Кто способен, будучи мутным, стать неподвижным, посредством покоя постепенно очистится.

Кто способен, будучи тихим, постепенно переходить к движению, будет плавно жить.

Сохраняя этот Путь, не стремись к наполнению.

Если только не наполняешь, тогда будешь способен ветшать, не становясь новым.

ШЕСТНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Стремись к пределу пустоты.

Старайся удерживать состояние покоя.

Мириады сущностей действуют одномоментно.

Моя сущность — для того, чтобы созерцать возвращение.

Ведь сущностей беспорядочно много, а каждая возвращается, приходя к своему корню.

Приход к корню выражается покоем.

Покой выражается возвращением судьбы.

Возвращение судьбы выражается постоянством.

Знание постоянства выражается просветлением.

Не зная постоянства, суетишься, создавая неудачи.

Осознание постоянства делает восприимчивым.

Восприимчивость ведет к способности быть справедливым.

Если справедлив, то можешь быть правителем.

Будучи правителем, сообщаешься с Небом.

Сообщаясь с Небом приходишь к Пути.

Двигаясь по Пути, способен бесконечно длить.

Тело исчезнет, а не погибнешь.

СЕМНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Самый высший — внизу лишь осознают его существование.

Следующий — его любят и восхваляют.

Следующий — относятся со страхом.

Следующий — относятся с презрением.

Если в тебе недостаточно веры, то бытие не верит тебе.

Будь осторожным и цени свои слова.

Успехи достигаются, дела совершаются.

Представители ста родов всегда считают, что я в состоянии самопроизвольной естественности.

ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Исчезает великий Путь — появляется контактность и осознание.

Уходят мудрые и знающие — появляется большая искусственность.

Нет гармонии в шести родственных связях — появляется сыновья почтительность и братская любовь.

Смута и хаос в государстве и семьях — появляются верные слуги.

ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Избавьтесь от мудрости, отбросьте знания.

Народ выгадает во сто крат.

Избавьтесь от контактности, отбросьте осознание-долг.

Народ вернется к сыновьей почтительности и братской любви.

Избавьтесь от умений, откажитесь от выгоды.

Больше не будет воров и разбойников.

Этой триады недостаточно, чтобы создать текст.

Причинность:

Можно свести к следующим установкам:

Проявляй простоту некрашеного холста.

Содержи в себе безыскусность необделанного куска дерева.

Уменьшай корысть.

Ограничивай желания.

ДВАДЦАТЫЙ ЧЖАН

Прекратите учиться, и тогда не будет беспокойств.

Как далеко отстоят друг от друга почтительность и пренебрежение?

Как далеко отстоят друг от друга добро и зло?

Если человека боятся, то и он не может не бояться.

Безграничное — это то, что еще не имеет центра.

Человек толпы радуется наслаждениям, как будто празднует жертвоприношение тай-лао, как будто взбирается на башню весной.

Я — один.

Прозрачно-безвкусен — нет еще никаких проявлений.

Подобен ребенку, который еще не начал и улыбаться.

Утомленно скитаюсь, будто некуда мне вернуться.

У человека толпы — всегда есть избыток.

А я — один, как будто утратил.

Я — глупость в человеческом сердце.

Непроницаемость тьмы.

Обычные люди светом сияют.

Я — один.

Сумрачно-мрачный.

Обычные люди всматриваются-внимают.

Я — один.

Скучный и хмурый.

Бесформенность — это напоминание о море.

Ветра круговорот — это напоминание об отсутствии остановки.

У человека толпы всегда есть мотивы.

Лишь я — один.

Тупой и грубый.

Я — один.

Отличаюсь от человека

И питаю в первую очередь то, что меня порождает.

ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Всеобъемлющий характер Потенции пространства определяется лишь тем, что вытекает из Пути.

Путь реализуется в вещах лишь как мерцание, лишь как трепетание.

Вот трепетание, вот мерцание.

А в сердцевине — наличие образа.

Вот мерцание, вот трепетание.

А в сердцевине — наличие вещи.

Вот мрак, вот тьма.

А в сердцевине — наличие семени.

Его семя является совершенно сущим.

А в сердцевине — наличие веры.

С древности до современности имя его не исчезает.

Тем самым он проявляется как прародитель множеств.

Откуда же известно сущности моей, что таковым является прародитель множеств?

Через это.

ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ ЧЖАН

От ущербности проходят к целостности.

От кривды приходят к правде.

От пустоты приходят к наполненности.

От ветхости приходят к новому.

От уменьшения происходит обретение.

От умножения происходят сомнения.

Это дает:

Человек мудрости, охватывая единое, становится моделью Поднебесной.

Не выставляет себя, потому ясен.

Не утверждает себя, потому четок.

Не гордится собой, потому имеет заслуги.

Не превозносит себя, потому существует долго.

И именно потому, что не соперничает, поэтому никто в Поднебесной не способен вступить с ним в отношения соперничества.

Разве древнее высказывание: «От ущербности приходят к целостности» — это пустые слова?

Ведь все сходится в том, кто обладает действительной целостностью.

ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ ЧЖАН

Разреженность в словах — это самопроизвольная естественность.

Ураганный ветер не длится все утро.

Проливной дождь не идет до конца дня.

Кто осуществляет это?

Небо-Земля.

Даже Небо-Земля не способны сделать их долгими.

Что уж тут сравнивать с человеком?

Причинность:

Если в ситуациях действуешь, исходя из Пути, тогда отождествляешься с Путем.

Если действуешь, исходя из Потенции, тогда отождествляешься с Потенцией.

Если действуешь, исходя из потери, тогда отождествляешься с потерей.

Когда отождествляешься с Путем, тогда и Путь, радуется, обретая тебя.

Когда отождествляешься с Потенцией, тогда и Потенция радуется, обретая тебя.

Когда отождествляешься с потерей, тогда и потеря радуется, обретая тебя.

Если в тебе недостаточно веры, то бытие не верит в тебя.

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

На цыпочках не простоишь.

Широко расставив ноги, не пойдешь.

Выставляя себя, не будешь ясен.

Утверждая себя, не будешь четок.

Гордясь собой, не будешь иметь заслуги.

Превознося себя, не сможешь просуществовать долго.

В пространстве Пути это называется избытком в пище и лишними движениями.

Всем сущностям от этого только зло.

Причинность:

При наличии Пути не застаиваются.

ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ ЧЖАН

Вещь в наличии формируется из бесформенного завихрения.

Рождается прежде Неба-Земли.

В беззвучности, в безмятежности.

Стоит независимо, не изменяясь.

Движется в циклах, не погибая.

Так можно осуществлять порождающее начало в Поднебесной.

Сущность моя не знает этому имени.

Обозначим его знаком «Путь».

Постараясь подобрать ему имя, определим его как «великое».

Великое определим как преходящее.

Преходящее определим как далекое.

Далекое определим как обратное.

Причинность:

Путь — великий.

Небо — великое.

Земля — великая.

Человек — тоже великий.

Средь сфер есть четыре «великих», а человек из них занимает первое место.

Для человека образец — Земля.

Для Земли образец — Небо.

Для Неба образец — Путь.

Для Пути образец — самопроизвольная естественность.

ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЙ ЧЖАН

Тяжелое является корнем легкого. Покой является владыкой подвижности.

Это дает:

Человек мудрости в движении до конца дней не забывает о связи легкого и тяжелого.

Хотя есть шикарные перспективы, живет спокойно, минуя их все.

Отчего же хозяин десяти тысяч колесниц считает, что для тела его Поднебесная легка?

Легкость ведет к потере основы.

Подвижность ведет к потере владыки.

ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

Совершенствование в движении — в отсутствии колеи и следа.

Совершенствование в речи — в отсутствии заминок и оговорок.

Совершенствование в числах — в отсутствии бирок и фишек.

Совершенствование в запорах — в отсутствии замка и щеколды, а открыть не смогут.

Совершенствование в завязывании — в отсутствии веревок и узлов, а распутать не смогут.

Это дает:

Человек мудрости постоянно совершенствуется, помогая людям, поэтому не отвергает людей.

Постоянно совершенствуется, помогая вещам, поэтому не отвергает вещи.

Это определяется:

Преемственность ясности.

Причинность:

Совершенствующийся человек является наставником для несовершенствующегося человека.

Несовершенствующийся человек является средством для совершенствующегося человека.

Если не чтят своих наставников и не любят свои средства, то даже обладая знаниями, пребывают в великом заблуждении.

Это определяется:

Сущностная тайна.

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

Осознавая свою мужскую асимметрию, удерживай свою женскую асимметрию, —

и станешь руслом ручья для нисхождения Небес.

Став руслом ручья для нисхождения Небес, не будешь терять связь с Потенцией постоянства; вернувшись, придешь в состояние ребенка.

Осознавая белое в себе, руководствуйся черным в себе, — станешь моделью для нисхождения Небес.

Став моделью для нисхождения Небес, не допустишь чрезмерности в Потенции постоянства;

вернувшись, придешь в состояние Отсутствия пределов.

Осознавая благородное в себе, руководствуйся низким в себе, — и станешь долиной для нисхождения Небес.

Если станешь долиной для нисхождения Небес, тогда Потенции постоянства будет достаточно.

Вернувшись, придешь в состояние необделанного куска дерева.

В результате воздействия на целостную простоту дерева получается утварь.

Применяя это, человек мудрости становится властителем функций.

Причинность:

В большом порядке нет разделения.

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

Если заранее стремишься взять себе Поднебесную и осуществляешь это, то для сущности моей очевидно, что не обретя, прекратишь.

Поднебесная — божественная утварь.

Нельзя осуществлять.

Нельзя удерживать.

Кто осуществляет — потерпит поражение.

Кто удерживает — потеряет ее.

Причинность:

Для вещей существует чередование — движения и следования, вдоха и выдоха, усиления и ослабления, возвышения и падения. Эта дает:

Человек мудрости отвергает крайность, излишество, полноту.

ТРИДЦАТЫЙ ЧЖАН

Если с мотивацией Пути помогаешь правителю людей, то не будешь посредством оружия усиливать Поднебесную.

В таких делах сильно воздаяние.

Там, где стоят войска, вырастают колючки и тернии.

За большими ратями следуют годы неудач и бедствий.

Наилучшее — добившись успеха, устраниться.

Не старайся через это получить силу.

В успехе не гордись.

В успехе не хвастай.

В успехе не возносись.

В успехе оказывайся против своей воли.

В успехе не будь сильным.

Сущность, достигнув пика силы, начинает стареть.

Это определяется:

Не Путь.

Если не Путь, то устраняйся пораньше.

ТРИДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Даже самое хорошее оружие — это инструмент, который не предвещает блага.

Любая вещь может пострадать от него.

Причинность:

При наличии Пути, его не применяют.

Правитель-мудрец, пребывая в мире, ценит левое;

применяя оружие, ценит правое.

Оружие — это инструмент, который не предвещает блага.

Это инструмент — не для правителя-мудреца.

Лишь против своей воли применяют его.

Высшее осуществляется безмятежностью и бесстрастностью.

Побеждая, не восторгаются.

Если восторгаешься, значит радуешься гибели людей.

А ведь тот, кто радуется гибели людей, не сможет добиться, чтобы устремления Поднебесной сошлись в нем.

В счастливых делах возвышают правое.

Заместитель командующего располагается слева.

Главнокомандующий располагается справа.

Говорят, что так располагают для траурного ритуала.

При гибели множества людей следует в печали и горести оплакивать их.

После победы в битве следует устраивать траурные ритуалы.

ТРИДЦАТЬ ВТОРОЙ ЧЖАН

Постоянство Пути — в отсутствии имени.

Первозданную целостность даже и в малом никто в Поднебесной не может заставить служить себе.

Удельные князья и правители если способны руководствоваться этим, тогда мириады сущностей сами стремятся следовать их воле.

Образуется контакт меж Небом и Землей, в результате чего выпадают медовые росы.

Начало систематизации — это наличие имен.

Имя и есть приближение к наличию.

И здесь нужно уметь вовремя останавливаться.

Умеешь останавливаться — тем самым не подвергаешься опасности.

Чтобы образно определить Путь в пространстве Поднебесной, уподобим его потокам в долинах, стремящимся в пространство рек и морей.

ТРИДЦАТЬ ТРЕТИЙ ЧЖАН

Осознающий людей — познает.

Осознающий себя — просветляется.

Побеждающий людей — обладает силой.

Побеждающий себя — становится сильным.

Осознающий достаток — богат.

Движение сильного — это наличие волеустремлений.

Не терять свою позицию — это способность длить.

Умирая, не исчезать — это долгожительство.

ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

В разливе великого Пути можно быть и слева, и справа.

Мириады сущностей, отождествляясь с этим, рождаются-живут, не облекаясь при этом в слова.

Успех дела — не в прославлении наличия.

Одевай и вскармливай мириады сущностей, но не осуществляй роль хозяина.

Устремляясь к постоянству отсутствия, можешь прославиться в малом.

Мириады сущностей приходят, но не осуществляй роль хозяина.

Можешь прославиться в великом.

Так как до конца не возвеличиваешь себя в осуществлении,

Причинность: можешь реализовать свое великое.

ТРИДЦАТЬ ПЯТЫЙ ЧЖАН

Держи великий образ.

Тогда Поднебесная уходит, а уходя, не вредит.

В этом великий мир и покой.

Музыка и яства задерживают мимолетного гостя.

На Пути то, что выходит изо рта, становится пресным — в нем отсутствует вкус.

Смотреть на него недостаточно, чтобы увидеть.

Слушать его недостаточно, чтобы услышать.

Использовать его недостаточно, чтобы исчерпать.

ТРИДЦАТЬ ШЕСТОЙ ЧЖАН

Стремишься сжать — необходимо сильно растянуть.

Стремишься ослабить — необходимо сильно укрепить.

Стремишься разрушить — необходимо сильно возвысить.

Стремишься завладеть — необходимо сильно дать.

Это определяется:

Просветление в тончайшем.

Мягкое и слабое побеждает твердое и сильное.

Рыбу нельзя вытаскивать из пучины.

Функциональные инструменты управления обществом нельзя показывать народу.

ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

Постоянство Пути — в отсутствии осуществления.

В результате отсутствует не-осуществленное.

Если удельные князья и правители способны придерживаться этого, тогда мириады сущностей сами стремятся к преобразованиям.

Если в преобразованиях желают действовать, то сущность моя удержит их посредством первозданной целостности отсутствия имен.

Состояние первозданной целостности отсутствия имен также ориентирует на отсутствие стремлений.

Когда состояние отсутствия стремлений осуществляется посредством покоя, тогда выправление Поднебесной будет происходить само собой.

 

Вторая часть. Потенция

ТРИДЦАТЬ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

Направляя вверх Потенцию, отрицаешь Потенцию.

Это дает:

Наличие Потенции.

Направляя вниз Потенцию, не утрачиваешь Потенцию.

Это дает:

Отсутствие Потенции.

Направляя вверх Потенцию, осуществляют отсутствие.

При этом отсутствует не-осуществленное.

Направляя вниз Потенцию, осуществляют ее при наличии мотивов осуществления.

Направляя вверх контактность, осуществляют ее при отсутствии мотивов осуществления.

Направляя вверх осознание, осуществляют его при наличии мотивов осуществления.

Направляя вверх ритуал, осуществляют его, но никто ему не соответствует.

Тогда усердствуют в сохранении его.

Причинность:

Утрачивают Путь, и следует Потенция.

Утрачивают Потенцию, и следует контактность.

Утрачивают контактность, и следует осознание.

Утрачивают осознание, и следует ритуал.

Ведь ритуал — это ослабление чести и веры, он является началом смуты.

Предварительное знание — это цветы на Пути, которые порождают глупость.

Это дает:

Великий муж основывается на том, что является мощным, и не пребывает в том, что ослаблено.

Основывается на том, что является плодами, и не пребывает в том, что является цветами. Причинность: Отбрасывает то, берет это.

ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

Изначально так обретают единство:

Небо обретает единство способностью чистоты.

Земля обретает единство способностью покоя.

Дух обретает единство способностью божественной тайны.

Долина обретает единство способностью наполнения.

Мириады сущностей обретают единство способностью жить.

Удельные князья и правители обретают единство способностью осуществлять исправление Поднебесной.

Это и приводит их к единству.

Если у Неба отсутствует способность чистоты, может и расколоться.

Если у Земли отсутствует способность покоя, может прийти в движение.

Если у духа отсутствует способность божественной тайны, может и иссякнуть.

Если у долины отсутствует способность наполнения, может и истощиться.

Если у мириад сущностей отсутствует способность жить, могут и исчезнуть.

Если у удельных князей и правителей отсутствует способность к исправлению посредством почитания высокого, могут и рухнуть.

Причинность:

Основой для благородного является подлое.

Опорой для высокого является низкое.

Это дает:

Удельные князья и правители называют себя сирыми, вдовыми, неприкаянными.

Разве это не потому, что подлое является основой?

Разве нет?

Причинность:

В частом выражении восхваления — отсутствие восхваления.

Не стремись к блеску драгоценного камня, будь заурядным, как простой булыжник.

СОРОКОВОЙ ЧЖАН

От обратного — таково движение Пути. От слабости — таково применение Пути. В Поднебесной мириады сущностей рождаются в наличии.

Наличие рождается в отсутствии.

СОРОК ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Высший воин, внимая Пути, усердно движется по нему. Средний воин, внимая Пути, то хранит, то утрачивает. Низший воин, внимая Пути, громко смеется над ним.

Если не будет смеяться, не сможет осуществлять Путь

Причинность:

Об этом говорится в устойчивых выражениях.

Просветление Пути отражается в тьме.

Продвижение по Пути отражается в отступлении.

Равномерность Пути отражается в изъянах.

Ориентацию вверх Потенции отражает долина.

Великая белизна отражается в сраме.

Обширная Потенция отражается в недостаточности.

Напряженность Потенции отражается в халатности.

Простейшая истина отражается в. текучести.

В большом квадрате — отсутствие углов.

Для большого инструмента — позднее завершение.

В большом звуке — разреженность голоса.

Большой образ — отсутствие формы.

Путь сокрыт в отсутствии имени. Ведь только на Пути, совершенствуясь в зачине, еще и завершают.

СОРОК ВТОРОЙ ЧЖАН

Путь рождает один.

Один рождает два.

Два рождает три.

Три рождает мириады сущностей.

Для мириад сущностей то, что давит на спину — Инь, а что обнимают спереди — Ян.

Через срединность дыхания-ци осуществляют гармонию.

Люди в первую очередь не любят быть сирыми, вдовыми, не-прикаянными, а правители и удельные князья так и называют себя.

Причинность:

Для сущности и убыль может обернуться прибылью.

А может и прибыль обернуться убылью.

Чему люди учат, тому учу и я.

Коль сильный хребет, то умрешь, так и не обретя.

Сущность моя — это и делает родителем своего учения.

СОРОК ТРЕТИЙ ЧЖАН

Предельно мягкое в Поднебесной опережает в гонке предельно твердое в Поднебесной.

Отсутствие наличия приникает в пространство отсутствия. Сущность моя посредством этого знает наличие прибыли-пользы в осуществлении отсутствия. Учение, не выраженное в словах, прибыль-польза от не-осуществления, — в Поднебесной редкодостигают этого.

СОРОК ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

Что роднее, имя или тело?

Чего больше, тела или предметов?

Что больнее, обретенье или потеря?

Вот причинность:

От сильной любви будут большие утраты.

Коль много накопишь, то много исчезнет.

Зная достаточность, не посрамишься.

Умея останавливаться, не погибнешь.

Сможешь тем самым тянуть и длить.

СОРОК ПЯТЫЙ ЧЖАН

Великая завершенность отражает изъяны.

В своем применении неразрушима.

Великая полнота отражает срединность.

В своем применении неистощима.

Великая прямота отражает кривизну.

Великая смекалка отражает глупость.

Великое красноречие отражает бормотанье.

Подвижность побеждает холод.

Покой побеждает жар.

Чистота и покой осуществляют исправление Нисхождения Небес.

СОРОК ШЕСТОЙ ЧЖАН

При наличии Пути в Поднебесной и скаковых жеребцов отправляют для унавоживания полей.

При отсутствии Пути в Поднебесной и кобылы, обряженные в боевую упряжь, живут в предместьях.

Нет большего преступления, чем попустительствовать стремлениям.

Нет большей беды, чем неосознание достаточности.

Нет большей проблемы, чем стремление обрести.

Причинность:

Осознание достаточности достаточного — это постоянная достаточность.

СОРОК СЕДЬМОЙ ЧЖАН

Не выходя в двери, осознаешь Нисхождение Небес.

Не выглядывая в окна, видишь небесный Путь.

Чем дальше ты выходишь, тем меньше ты осознаешь.

Это дает:

Человек мудрости не движется, а осознает.

Не видит, а именует.

Не осуществляет, а совершает.

СОРОК ВОСЬМОЙ ЧЖАН

Осуществляя учение, ежедневно прибавляют.

Осуществляя Путь, ежедневно убавляют.

Убавляя еще и от убавления, достигают отсутствия осуществления.

В отсутствии осуществления отсутствует не-осуществленное.

Овладевая нисхождением Небес, будь постоянно в отсутствии ситуаций.

Когда же возникает состояние наличия ситуаций, этого недостаточно для овладения нисхождением Небес.

СОРОК ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

В сердце-сознании человека мудрости — постоянство отсутствия.

Способен осуществлять сердцем-сознанием сердца-сознания ста родов.

С совершенствующимися сущность моя совершенствуется.

С несовершенствующимися сущность моя тоже совершенствуется.

Это Потенция совершенствования.

С верующими сущность моя верует.

С неверующими сущность моя тоже верует.

Это Потенция веры.

Человек мудрости в пространстве нисхождения Небес воспринимает-впитывает, осуществляя нисхождение Небес в завихрении своего сердца-сознания.

Сто родов всегда направляют внимание в свои уши и глаза.

Человек мудрости всегда ограждается от этого.

ПЯТИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

Выход — рождение.

Вход — смерть.

Попутчиков рождения — на десять есть три.

Попутчиков смерти — на десять есть три.

Людей, рождающих движение, ведущее в Землю смерти, тоже — на десять есть три.

И какова же причинность?

Это мощность порождения порождающего.

Так, внимающий совершенствованию накопления порождающего, он, двигаясь по суше, не встретит носорога и тигра.

Войдя в войско, он не столкнется с вооруженным воином.

Для носорога отсутствует место, куда приложить свой рог.

Для тигра отсутствует место, куда применить свои когти.

Для воина отсутствует место, куда вонзить свой клинок.

И какова же причинность:

Из-за отсутствия в нем Земли смерти.

ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Путь порождает это.

Потенция накапливает это.

Сущности-вещи оформляют это.

Энергия-сила завершает это.

Это дает:

Из мириад сущностей нет не почитающих Путь и не возвышающих Потенцию.

Почитание Пути и возвышение Потенции делается не по чьему-то наставлению, а является самопроизвольной естественностью постоянства.

Причинность:

Путь порождает это, Потенция накапливает это, взращивает это, питает это, распределяет это, регулирует это, вскармливает это, покрывает это.

Порождая, не вступай в отношения обладания.

Осуществляя, не отождествляйся.

Возрастая, не главенствуй.

Это определяется:

Мистическая потенция.

ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРОЙ ЧЖАН

При наличии начала в Поднебесной тем самым осуществляется материнская функция Поднебесной.

Когда же постигают свою материнскую функцию, тогда узнают о своей детской функции.

Узнав свою детскую функцию, возвращаются к тому, чтобы руководствоваться своей материнской функцией.

Тело исчезнет, а не погибнешь.

Закрываешь свои отверстия;

запираешь свои врата.

До кончины тела не будет напряжения.

Открываешь свои отверстия;

улаживаешь свои дела-ситуации.

До кончины тела не будет избавления.

Видение малого выражает ясность.

Руководство слабостью выражает силу.

Применяй свой свет.

Возвращаясь, приходи к своей ясности.

Отсутствует беда утраты тела.

Это определяется:

Постоянство преемственности.

ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ ЧЖАН.

Ниспошли мне четкого наличия знания, как двигаться по великому Пути

Страшусь лишь отклониться от него.

Великий Путь максимально рассеян, и народ предпочитает дорожки.

Приемные очень опрятны.

Поля совсем заросли.

Хранилища совершенно пусты.

Одежда в цветных узорах.

На поясе острые мечи.

Пресыщение питьем и пищей.

Наличие избытка товаров, предметов.

Это определяется:

Воровской беспредел.

Но ведь это же отрицание Пути.

ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

Если хорошо водрузить, то не вырвешь.

Если хорошо охватить, то не отнимешь.

Посредством этого от детей к внукам непрерывно передается культ поклонения предкам.

Если совершенствовать это в теле, тогда его Потенция будет истинной.

Если совершенствовать это в семье, тогда ее Потенция будет избыточной.

Если совершенствовать это в округе, тогда его Потенция, возрастет.

Если совершенствовать это в государстве, тогда его Потенция создаст изобилие.

Если совершенствовать это в Поднебесной, тогда эта Потенция распространится повсюду.

Причинность:

Тело следует рассматривать как тело.

Семью следует рассматривать как семью.

Округ следует рассматривать как округ.

Государство следует рассматривать как государство.

Поднебесную следует рассматривать как Поднебесную.

Посредством чего сущность моя осознает такой характер Поднебесной?

Посредством этого.

ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ ЧЖАН

Если вмещаешь полноту Потенции, то приближаешься к состоянию новорожденного.

Ядовитые твари не ужалят.

Лютые звери не утащат.

Хищные птицы не вцепятся.

Кости мягкие, сухожилия слабые, а хватает крепко.

Еще не осознает единения самки и самца, а в действиях целостен.

Это предельное выражение семени.

До конца дня кричит, а горло не садится.

Это предельное выражение гармонии.

Осознание гармонии выражается в постоянстве.

Осознание постоянства выражается в ясности.

Прибыль в жизни выражается благими знамениями.

Управление дыхания-ци сердцем выражается в силе.

Сущность, став крепкой, начинает стареть.

Это определяется:

Не Путь.

Если не Путь, устраняйся пораньше.

ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ ЧЖАН

Познание — не речь.

Речь — не познание.

Закрывают их отверстия.

Запирают их врата.

Затупляют их остроту.

Разрубают их путы.

Смягчают их сияние.

Объединяют их прах.

Это определяется:

Мистическое объединение.

Причинность:

Нельзя, захотев, быть родственным.

Нельзя, захотев, быть отчужденным.

Нельзя, захотев, иметь выгоду.

Нельзя, захотев, причинить вред.

Нельзя, захотев, быть благородным.

Нельзя, захотев, быть подлым.

Причинность:

Осуществляют благородное в Поднебесной.

ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

Посредством нормального упорядочивают государство.

Посредством аномального применяют оружие.

Посредством отсутствия дел-ситуаций овладевают Поднебесной.

Каким образом сущность моя знает, что это так?

А так оно и есть.

В Поднебесной растет количество запретов и табу, а народ становится беднее.

У народа увеличивается количество полезной утвари, а в государстве и семье все больше беспорядка.

Чем больше у людей мастерства и хитрых приемов, тем больше возникает аномальных явлений.

Чем больше издают указов и распоряжений, тем больше появляется воров и разбойников.

Причинность:

Человек мудрости говорит:

Я — в отсутствии осуществления, и народ сам изменяется.

Я — в стремлении к покою, и народ сам себя исправляет.

Я — в отсутствии дел-ситуаций, и народ сам богатеет.

Я — в отсутствии стремлений, и народ сам приходит к изначальной целостности.

ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

Его управление невежественно, а народ его бесхитростен.

Его управление проницательно, а народ его хитер и коварен.

Несчастье пусть станет опорой для счастья.

Счастье пусть таит в себе несчастье.

Кто осознает свой предел?

Нормальное обращается, становясь аномальным.

Добро обращается, становясь нечистью.

Человек потерял свое солнце в глубокой древности.

Это дает:

Человек мудрости,

упорядочивая по квадрату, не разделяет; выделяя грани, не режет;

будучи прямым, не жесток; будучи светлым, не слепит.

ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

Упорядочивание — люди. Дела — Небо.

Нет ничего, что сравнится с бережливостью.

Будь только бережливым.

Это определяется:

Заранее воспринимать.

Заранее воспринимать.

Это определяется:

Двойное накопление Потенции.

Двойное накопление Потенции — тогда отсутствие не-преодолимого.

Отсутствие не-преодолимого — тогда никто не знает своего Предела.

Никто не знает своего предела — может быть наличие государства.

Наличие материнского принципа в государстве позволяет достичь длительности и долготы.

Это определяется: Глубокий корень, прочный ствол.

Путь длинной жизни и долгого видения.

ШЕСТИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

Порядок в большом государстве отражается в приготовлении мелкой рыбешки.

Посредством Пути управляют Поднебесной —

Их бесы не обожествляются.

Суть не в том, чтобы их бесы не обожествлялись, а в том, чтобы их божественность не вредила людям.

Суть не в том, чтобы их божественность не вредила людям, а в том, чтобы человек мудрости тоже не вредил людям.

Пусть в паре не возникают отношения взаимного уничтожения.

Причинность:

Тогда Потенция, соединившись, возвращается.

ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Большое государство — это нисходящий поток, фокус нисхождения Небес,

женский принцип нисхождения Небес.

Постоянство женского в том, что покой побеждает мужское.

Покой осуществляет нисхождение.

Причинность:

Большое государство способно нисходить к маленькому государству, и тогда берет маленькое государство.

Маленькое государство способно нисходить к большому государству, и тогда берет большое государство.

Причинность:

Или, нисходя, способен взять; или нисходишь и берешь.

Большое государство стремится только присоединить и накопить людей.

Маленькое государство стремится только подключиться к делам других людей.

Вот пара, в которой каждый обретает то, к чему стремится.

Большое — это необходимость осуществлять нисхождение.

ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРОЙ ЧЖАН

Путь — красный угол мириад сущностей.

Сокровище для совершенствующихся людей.

Охраняющая сила для не-совершенствующихся людей.

Красивые слова подходят для базаров.

Благородные поступки нужны для репутации.

Есть в человеке несовершенное.

Как можно избавиться от этого?

Причинность:

Происходит интронизация сына Неба, инаугурация трех князей-гунов.

Хотя несут регалии двумя руками и впереди четверка лошадей, не лучше ли сидеть, чтобы продвигаться по этому Пути.

В древности то, из-за чего ценили этот Путь, разве не выражали таким образом:

Через это ищущий обрящет, а имеющий грехи будет прощен.

Причинность:

Осуществляют благородное в Поднебесной.

ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ ЧЖАН

Осуществляют отсутствие осуществления.

Действуют в отсутствии дел.

Вкушают отсутствие вкуса.

Большое — маленькое.

Многое — малое.

Отвечай на обиды посредством Потенции.

Замышляя трудное, будь в его легком.

Осуществляя большое, будь в его тонком.

В Поднебесной трудные дела обязательно складываются из легких.

В Поднебесной большие дела обязательно складываются из мелочей.

Это дает:

Человек мудрости заканчивает, не осуществляя большого.

Причинность:

Может совершить это большое.

Ведь, легко обещая, уменьшаешь веру.

Умножая легкое, обязательно умножаешь трудное.

Это дает:

Человек мудрости приближает к трудному.

Причинность:

Заканчивает в отсутствии трудного.

ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

Что спокойно, легко удержать.

Что еще не проявилось, легко проконтролировать.

Что хрупко, легко разрушить.

Что тонко, легко рассеять.

Осуществляй это, когда еще нет наличия.

Упорядочивай это, когда еще нет неурядиц.

Дерево толщиной в обхват рождается из тончайшего ростка.

Башня в девять этажей поднимается с кучки земли.

Движение в тысячу ли начинается под ступней.

Осуществляешь — испортишь это.

Удерживаешь — потеряешь это.

Это дает:

У человека мудрости — отсутствие осуществления.

Причинность:

Отсутствие порчи.

Отсутствие удержания.

Причинность:

Отсутствие потери.

Народ, делая дела, постоянно, приближаясь к завершению, портит их.

Если осторожен в конце так же, как и в начале, тогда не испортишь дело.

Это дает:

Человек мудрости стремится не стремиться.

Не придает ценности трудно достающимся товарам.

Учится не учиться.

Возвращается туда, где проходят большинство людей.

Тем самым поддерживает самопроизвольную естественность мириад сущностей и не осмеливается осуществлять.

ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ ЧЖАН

Осуществляющие совершенствование на Пути древности отрицают применение просвещения народа, а скорее делают его невежественным.

Трудность управления народом объясняется избытком у него знаний.

Причинность:

Посредством знаний управлять государством — разграбление государства.

Не через знания управлять государством — благосостояние государства.

В осознании этой пары — суть следования идеалу.

Постоянно осознавай следование идеалу.

Это определяется:

Мистическая Потенция.

Мистическая Потенция и глубока, и далека.

В контакте с вещью — она от обратного.

Но именно так и достигается большая послушность.

ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ ЧЖАН

Реки и моря оттого способны осуществлять функцию правителя ста долин, что они совершенны в их ориентации вниз.

Причинность:

Способны осуществлять функцию правителя ста долин.

Это дает:

Человек мудрости, стремясь продвинуться вверх в народе, посредством своих речей ориентирует его вниз.

Стремясь продвинуться вперед в народе, посредством своего тела ориентируется назад.

Это дает:

Человек мудрости находится наверху, а народу не тяжело.

Находится впереди, а народу нет вреда.

Это дает:

В Поднебесной рады продвигать, а не преграждать. В связи с тем, что не соперничает. Причинность:

В Поднебесной никто не способен вступить с ним в отношения соперничества.

ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

В Поднебесной всегда называют мой Путь великим.

А он, похоже, ни с чем не сравним.

Ведь только потому и велик.

Причинность:

В схожести ни с чем не сравним.

Если уподоблять, то с течением времени он становится крошечным.

У меня в наличии три драгоценности.

Удерживаю и сберегаю их.

Первая выражается в милосердии.

Вторая выражается в умеренности.

Третья выражается в том, что не осмеливаюсь осуществлять впереди Поднебесной

Милосердие —

Причинность:

Способность к мужеству.

Умеренность —

Причинность:

Способность к широте.

Не осмеливаюсь осуществлять впереди Поднебесной —

Причинность:

Способность главенствовать в сотворении инструментов.

Теперь же, если, оставив милосердие быть мужественным,

оставив умеренность быть широким,

оставив задних быть впереди —

это смерть.

Ведь, воюя с милосердием, побеждаешь.

Удерживая с милосердием, достигаешь крепости.

Когда Небо помогает тебе, оно посредством милосердия охраняет тебя.

ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

Совершенствующийся в деле воина не воинствен.

Совершенствующийся в битвах не гневлив.

Совершенствующийся в победах над противником не вступает в контакт.

Совершенствующийся в использовании людей осуществляет ориентацию вниз.

Это определяется:

Потенция не-соперничания.

Это определяется:

Сила использования людей.

Это определяется:

Союз с пределом небесной древности.

ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

У использующих оружие есть изречения:

«Сущность моя не осмеливается осуществлять функцию хозяина, а осуществляет функцию гостя;

Не осмеливается продвинуться на сантиметр, а отступает на метр.

Это определяется:

Движутся в отсутствии движения.

Закатывают рукава в отсутствии рук.

Бросаются на отсутствие противника.

Удерживают отсутствие оружия.

Нет большей беды, чем недооценивать противника.

Недооценивая противника, близок к потере драгоценностей сущности своей».

Причинность:

Когда скрещивают оружие при равных силах, побеждает сожалеющий.

СЕМИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

Речь сущности моей —

очень легка для осознания,

очень легка для действия-движения.

В Поднебесной никто не способен осознавать, никто не способен действовать-двигаться.

В речи — наличие предков.

В делах — наличие владыки.

Вот только отсутствует осознание.

Это дает: Не «я» осознает.

Осознание «я» — это разреженность.

Подражание «я» — это придавание ценности. Это дает:

Человек мудрости покрыт грубой шерстяной материей, а за пазухой яшма-нефрит.

СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Осознание не-осознания — ориентация вверх.

He-осознание осознания — болезнь.

Ведь только боление болезнью —

Это дает:

Не боление.

Человек мудрости не болеет —

Через боление своей болезнью.

Это дает:

Не боление.

СЕМЬДЕСЯТ ВТОРОЙ ЧЖАН

Если народ не боится власти, тогда придет еще большая власть.

Будьте в отсутствии привыкания к тому, что приносит покой.

Будьте в отсутствии пресыщения тем, что вас порождает.

Ведь только не пресыщение —

Это дает:

Не пресыщение.

Это дает:

Человек мудрости осознает себя, не показывая себя.

Любит себя, не предавая ценности себе.

Причинность:

Отбрасывает то, берет это.

СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ ЧЖАН

Храбрость в смелости ведет к гибели.

Храбрость в не-смелости ведет к жизни.

В этой паре может быть польза, может быть вред.

Если Небо не любит кого-то, кто знает причину этого?

Это дает:

Человек мудрости приближает процесс к трудности.

В Пути Небес — нет соперничества — а совершенствование в победах; нет речи — а совершенствование отклика; нет призывания — а само приходит; такая беспечность — а совершенствование замыслов.

Сеть Неба необъятно редка, а нет упущений.

СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

Если народ не боится смерти, то что его смертью пугать?

А вот, если человек при постоянстве страха смерти осуществляет аномальное, то «сущность моя» должна схватить и убить его.

Кто осмелится?

Постоянно есть ведающий убийствами, который убивает.

А вот если убивать вместо ведающего убийствами —

Это определяется:

Заменить великого мастера-плотника.

Вот замените великого мастера-плотника, — и редко будет такой, кто не поранит себе руки.

СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ ЧЖАН

Голод в народе — это из-за того, что их высшие берут много налогов на зерно. Это дает: Голод.

Народом трудно управлять — это из-за того, что их высшие осуществляют наличие.

Это дает:

Трудно управлять.

Народ легко относится к смерти — это из-за того, что их высшие стремятся в толщу жизни.

Это дает:

Легко относится к смерти.

Ведь только в отсутствии осуществления за счет жизни заключается мудрая способность ценить жизнь.

СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ ЧЖАН

Человек в жизни — мягкость и слабость. В его смерти — твердость и сила. Из мириад сущностей травы и деревья в жизни — это мягкость и хрупкость.

В их смерти — сухость, крепость.

Причинность:

Твердость и сила — это попутчики смерти.

Мягкость и слабость — это попутчики жизни.

Это дает:

Сила оружия ведет к уничтожению.

Сила дерева ведет к перелому.

В сильном и большом находится ориентация вниз.

В мягком и слабом находится ориентация вверх.

СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

В небесном Пути нет ли подобия натягиванию лука? Высокое — оно придавливается. Низкое — оно приподнимается. При наличии излишка его убавляют. При недостаточности его восполняют. В небесном Пути убавляют наличие излишка и восполняют не-достаточность.

Кто способен наличие излишка отдавать Поднебесной? Только тот, у кого в наличии Путь.

Это дает:

Человек мудрости в осуществлении не отождествляется,

совершив дело, не пребывает в нем.

Нет у него стремления проявить умелость.

СЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

В Поднебесной нет ничего мягче и слабее воды.

Но при столкновении с твердостью и силой никто не способен ее победить.

Посредством отсутствия в себе, посредством переменчивости.

Через слабость побеждают силу.

Через мягкость побеждают твердость.

В Поднебесной нет никого, кто не знает.

Нет никого, кто способен сделать.

Это дает:

Человек мудрости говорит:

Принимаешь на себя грязь государства.

Это определяется —

Хозяин главного алтаря.

Принимаешь на себя недобрые знамения в государстве.

Это определяется —

Правитель Поднебесной.

Правильность речи отталкивается от обратного.

СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

Смирение в большой обиде обусловливает наличие остаточной обиды. Как можно таким образом осуществлять совершенствование?

Это дает:

Человек мудрости держит левую половину контрактной бирки и не предъявляет претензий к людям.

При наличии Потенции отвечают за обязательства.

При отсутствии Потенции ведают взиманием податей.

В небесном Пути отсутствует родственность, а есть постоянство контакта с совершенствующимся человеком.

ВОСЬМИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

Маленькое государство, скудное население.

Пусть у народа будут десятки и сотни приспособлений-инструментов, а не применяют.

Пусть народ придает значение смерти и не путешествует далеко.

Хотя есть лодки и колесницы, а никто на них не ездит.

Хотя есть вооруженные воины, а никто их не строит.

Пусть народ вернется к письму через вязание узлов и использует его.

Сладка его пища.

Красива его одежда.

Мирны его покои.

Радостны его обычаи.

Соседние государства глядят друг на друга.

Петухи и собаки слышат голоса друг друга.

А народ до старости и смерти не общается друг с другом, не приходя и не уходя.

ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Верные речи не красивы.

Красивые речи не верны.

Совершенствующийся не рассуждает.

Рассуждающий не совершенствуется.

Знание — это не эрудиция.

Эрудиция — это не знание.

Человек мудрости не накапливает.

Чем больше он делает для других,

Тем больше у него в наличии для себя.

Отдавая другим, он умножает себе.

Путь Небес приносит пользу, а не вредит.

Путь человека мудрости в осуществлении без соперничества.

 

Из книги «Чжуан-Цзы»

 

Все — едино?

Цзыци из Наньго сидел, облокотившись на столик, и дышал, внимая небесам, словно и не помнил себя. Прислуживавший ему Яньчэн Янь почтительно стоял рядом.

— Что я вижу! — воскликнул Яньчэн Янь. — Как же такое может быть?

Тело — как высохшее дерево, Сердце — как остывший пепел. Ведь вы, сидящий ныне передо мной, Не тот, кто сидел здесь прежде!

— Ты хорошо сказал, Янь! — ответил Цзыци. — Ныне я похоронил себя. Понимаешь ли ты, что это такое? Ты, верно, слышал флейту человека, но не слыхал еще флейты земли. И даже если ты внимал флейте земли, ты не слыхал еще флейты неба.

— Позвольте спросить об этом, — сказал Яньчэн Янь, — Великий Комвыдыхает воздух, зовущийся ветром. В покое пребывает он. Иной же раз он приходит в движение, и тогда вся тьма отверстий откликается ему. Разве не слышал ты его громоподобного пения? Вздымающиеся гребни гор, дупла исполинских деревьев в сотню обхватов — как нос, рот и уши, как горлышко сосуда, как винная чаша, как ступка, как омут, как лужа. Наполнит их ветер — и они завоют, закричат, заплачут, застонут, залают. Могучие деревья завывают грозно: У-у-у! А молодые деревца стонут им вслед: А-а-а! При слабом ветре гармония малая, при сильном ветре — гармония великая. Но стихнет вихрь, и все отверстия замолкают. Не так ли раскачиваются и шумят под ветром деревья?

— Значит, флейта земли — вся тьма земных отверстий. Флейта человека — полая бамбуковая трубка с дырочками. Но что же такое флейта неба?

— Десять тысяч разных голосов! Кто же это такой, кто позволяет им быть такими, какие они есть, и петь так, как им поется?

Большое знание безмятежно-покойно. Малое знание ищет, к чему приложить себя. Великая речь неприметно-тиха, Малая речь гремит над ухом. Когда мы спим, душа отправляется в странствие. Пробудившись от сна, мы открываемся миру. Всякая привязанность — обуза и путы, И сознание вечно бьется в тенетах Одни в мыслях раскованны, другие проникновенны, третьи тщательны. Малый страх делает нас осторожными. Большой страх делает нас раскованными. Мысли устремляются вперед, как стрела, пущенная из лука: так стараются люди определить, где истина и где ложь. Словно связанные торжественной клятвой: так судят неуступчивые спорщики. Увядает, словно сад поздней осенью: такова судьба истины, за которую держатся упрямо. Остановилось движение, словно закупорен исток: так дряхлеет все живое. И в час неминуемой смерти ничто не может вернуть нас к жизни заново.

Веселье и гнев, печаль и радость, надежды и раскаянье, перемены и неизменность, благородные замыслы и низкие поступки — как музыка, исторгаемая из пустоты, как грибы, возникающие из испарений, как день и ночь, сменяющие друг друга перед нашим взором. И неведомо, откуда все это? Но да будет так! Не от него ли то, что и днем, и ночью с нами? Как будто бы есть подлинный господин, но нельзя различить его примет. Деяниям его нельзя не довериться, но невозможно узреть его образ!

Не будь «другого», не было бы и моего «я», а не будь моего «я», не было бы необходимости делать выбор. Кажется, тут мы недалеки от истины, но все еще не знаем, откуда приходят наши мысли.

Сотня костей, девять отверстий и шесть внутренних органов — все они присутствуют во мне, что же из них мне ближе всего? Нравятся ли они мне все одинаково или какому-то органу я отдаю предпочтение? Управляет ли этот орган всеми прочими, как если бы они были его подданными? А может, органы нашего тела не могут друг другом управлять и сменяют друг друга в роли правителя и подданного? Или все-таки у них есть один подлинный государь? Но даже если мы опознаем этого государя, мы ничего не сможем ни прибавить к его подлинности, ни отнять от нее.

Однажды получив свое тело, мы обладаем им до самой смерти и не можем взять себе другое. Не зная покоя, мы плывем по бурным водам жизни, неудержимо стремясь, словно скачущий конь, к общему для всех концу. Как это печально! Мы изнемогаем всю жизнь в бесплодных усилиях, в трудах и заботах проводим дни и даже не ведаем, за что нам выпал такой удел. Как это горько! Для чего говорить о бессмертии, коли тело наше рано или поздно обратится в прах, а вместе с ним исчезнет и сознание? Вот, поистине, величайшая из людских печалей! Неужто жизнь человека и впрямь так неразумна? Или я один такой неразумный, а другие умнее меня? Если вы следуете за своими сложившимися взглядами как за наставником, то кто среди людей не будет иметь наставника? Почему таким наставником может быть только тот, кто умеет делать выбор в соответствии со своими убеждениями? Ведь и невежда способен поступать так же. Рассуждать об истине и лжи прежде, чем появится ясное понимание их природы — все равно что «отправляться в Юэ сегодня, а приехать туда вчера». Это значит объявлять существующим то, чего нет. А как несуществующее сделать существующим, не знал даже великий Юй. Я же и подавно знать о том не могу.

Речь — это не просто выдыхание воздуха. Говорящему есть что сказать, однако то, что говорит он, крайне неопределенно. Говорим ли мы что-нибудь? Или мы на самом деле ничего не говорим? Считают, что человеческая речь отлична от щебета птенца. Есть ли тут отличие? Или отличия нет? Отчего так затемнен Путь, что существует истинное и ложное? Почему так невнятна речь, что существует правда и обман? Куда бы мы ни направлялись, как можем мы быть без Пути? Как можем мы утверждать существование чего-то такого, чего не может быть? Путь затемняется человеческими пристрастиями, речь становится невнятной из-за цветистости. И вот уже возникает «правильное» и «неправильное», о которых толкуют последователи Конфуция и Мо Ди, и то, что одни объявляют правдой, другие начисто отрицают. Но вместо того, чтобы принимать то, что они отрицают, и отрицают то, что они провозглашают, лучше прийти к прозрению.

Каждая вещь в мире есть «то», и каждая вещь в мире есть «это». Каждый знает то, что доступно ему, и не видит того, что доступно другому. Вот почему говорится: «То рождается из этого, а это сообразуется с тем». Оттого же утверждают, что «то» и «это» возникают одновременно? Следовательно, «в рождении мы умираем», возможное невозможно, а невозможное возможно, говоря «да», мы говорим «нет», а говоря «нет», говорим «да». Посему мудрец не делает этих различий, но смотрит на все в свете Небес и лишь следует этому.

Всякое «это» есть также «то», а всякое «то» есть также «это». Там говорят «так» и «не так», имея свою точку зрения, и здесь говорят «так» и «не так», тоже имея свою точку зрения. Но существует ли в действительности «это» и «то» или такого различия вовсе не существует? Там, где «это» и «то» еще не противостоят друг другу, находится

Ось Пути. Постигнув эту ось в центре мирового круговорота, обретаем способность бесконечных превращений: и наши «да», и наши «нет» неисчерпаемы. Вот почему сказано: нет ничего лучше! чем прийти к прозрению.

Вместо того, чтобы доказывать, что палец не является пальцем, лучше сразу сказать, что не-палец не является пальцем. Вместо того, чтобы доказывать, что «лошадь не является лошадью», лучше сразу сказать, что не-лошадь не является лошадью. Небо и Земля — один палец, вся тьма вещей — одна лошадь.

Возможным называют то, что кажется возможным, а невозможным — то, что кажется невозможным. Дорога появляется, когда ее протопчут люди. Вещи становятся такими, какими они есть, когда им дают названия. Каковы же они? Они такие, какие есть. Почему они не таковы? Они не таковы потому, что такими не являются. Каждой вещи изначально свойственно особое качество, и каждая вещь изначально имеет свои возможности. Нет вещи, которая была бы лишена присущих ей качеств и возможностей. Посему, если кто-то произвольно противопоставляет прокаженного красавице Си Ши, былинку — столбу, а благородство — подлости, то пусть собирает все это воедино. Их разделение — это их созидание, их созидание — это их разрушение. Но все вещи — рождающиеся и погибающие — друг друга проницают и сходятся воедино. Только человек, постигший правду до конца, знает, что все приходит к одному. Он не прибегает к частным суждениям, но оставляет все сущее на обычном месте. Обычное определяется полезным, полезное — проникновением в суть вещей, а проникновение — доступным. Как только мы приходим к доступному, нам уже нет нужды идти далеко. Тут наши утверждения исчерпывают себя. Остановиться на этом и не знать, почему так происходит, — вот это и значит пребывать в Пути.

Пытаться уразуметь Единое и не знать, что все едино, называется «три поутру». Что такое «три поутру»? Жил-был один человек, содержавший в доме обезьян, и вот этот человек как-то сказал своим обезьянам: «утром дам вам три меры желудей, а вечером четыре». Обезьяны рассердились. Тогда он сказал: «Ладно, я дам вам утром четыре меры, а вечером три». И все обезьяны обрадовались. Вот так этот человек по поведению обезьян узнал, как нужно действовать, не поступаясь ни формой, ни существом дела. Он тоже, что называется, «следовал тому, что есть». Посему мудрый приводит к согласию утверждение и отрицание и пребывает в центре Небесного Круга. Это называется «идти двумя путями сразу».

Люди древности в своих знаниях достигли предела. Чего же они достигли? Они знали, что изначально вещи не существуют, — вот предел, вот вся бездна смысла, и добавить к этому нечего. Те, кто шли за ними, считали, что вещи существуют, но нет границ между вещами. Те, кто шли потом, считали, что границы между вещами существуют, но никакая вещь не может быть «этим» или «тем». Противопоставление «этого» и «того» — вот причина затемнения Пути. А когда Пути нанесен ущерб, возникает любовная привязанность. Действительно ли в мире Путь понес ущерб и возникла любовная привязанность или ничего этого не было? Когда Чжао Вэнь играл на своей лютне — вот это было нанесение ущерба Пути и возникновение любовной привязанности. А когда лютня Чжао Вэня молчала, Путь не терпел ущерба, и не появлялось любовной привязанности. Чжао Вэнь, играющий на лютне, мастер Куан, отбивающий такт посохом, и Хуэй-цзы, опирающийся на столик: какими познаниями обладали эти трое? Знание каждого из них было совершенным, а потому предания о них дошли и до наших дней. Но каждый из них в своих пристрастиях отличался от других и притом старался разъяснить лишь то, к чему сам питал пристрастие, а потому умалчивал о других точках зрения. Вот почему они кончили никчемными спорами о «твердости» и «белизне», а сын Чжао Вэня остался всего лишь обладателем лютни отца, так и не сумев достичь высот в музыке. Если о таких людях можно сказать, что они добились успеха, то в таком случае и я небезуспешно прожил свою жизнь. А может, следует сказать, что эти люди не добились успеха? В таком случае ни я, ни кто-нибудь другой не изведал в жизни успеха. Вот почему истинно мудрый презирает блеск изощренных речей. Он не придумывает истины, а оставляет все вещи на их обычном месте. Вот это и называется «осветить вещи светочем разума». Предположим, я высказываю суждение о чем-то и не знаю, следует ли его определять как «истинное» или как «неистинное». Но каким бы оно ни было, если мы объединим «истинное» и «неистинное» в одну категорию, то исчезнет всякое отличие от иного суждения. Воспользуюсь одним примером. Положим, есть «начало» и есть «то, что еще не начало быть началом». Тогда есть «то, что еще не начало быть тем, что еще не начало быть началом». Положим, есть «бытие» и есть «небытие». Тогда есть «то, что еще не есть бытие», и есть «то, что еще не есть то, что еще не есть бытие». Внезапно мы приходим к «небытию» и не знаем, что же на самом деле существует: «бытие» или «небытие»? А что до меня, то я, несомненно, что-то сказал, но так и не знаю, сказал ли я в конце концов что-нибудь или же я на самом деле ничего не сказал?

В целом мире нет ничего больше кончика осенней паутинки, а великая гора Тайшань мала. Никто не прожил больше умершего младенца, а Пэн Цзу умер в юном возрасте. Небо и Земля живут вместе со мной, вся тьма вещей составляет со мной одно.

Коль скоро мы составляем одно — что еще тут можно сказать? Но уж коли мы заговорили об одном, то можно ли обойтись без слов? Единое и слова о нем составляют два, а два и одно составляют три. Начиная отсюда, даже искуснейший математик не доберется до конца чисел, что уж говорить об обыкновенном человеке! Даже идя от несуществующего к существующему, мы должны считать до трех. Что уж говорить, когда мы пойдем от существующего к существующему! Но не будем делать этого. Будем следовать данному и не более того.

Путь изначально не имеет пределов, слова изначально не имеют установленного смысла. Только когда мы держимся за свои придуманные истины, появляются разграничения. Попробую сказать об этих разграничениях: существует левое и существует правое, существуют приличия и существует долг, существует определение и существует толкование, существует спор и борьба. Все это называют восемью достоинствами. То, что пребывает за пределами мироздания, мудрый принимает, а о том не ведет речей. О том, что пребывает в пределах мироздания, мудрый говорит, но не выносит суждений. Касательно деяний прежних царей, о которых поминают в летописи, мудрый выносит суждения, но не ищет им объяснений.

Воистину, в каждом определении есть нечто неопределимое, в каждом доказательстве есть нечто недоказуемое. Почему это так? Мудрый хранит правду в себе, а обыкновенные люди ведут споры, чтобы похвастаться своими знаниями. Вот почему говорится: «В споре есть нечто незамечаемое спорщиками».

Великий Путь не называем. Великое доказательство бессловесно. Великая человечность нечеловечна. Великая честность не блюдет приличий. Великая храбрость не выглядит отвагой.

Путь, проявивший себя, перестает быть Путем. Речь, ставшая доказательством, не выражает правды. Человечность, которая всегда добра, не свершит добро. Показная честность не внушает доверия. Храбрость, не знающая удержу, не приносит победы. Все эти пять вещей закруглены и обтекаемы, как шар, но могут вдруг обрести острые углы.

Знать, как остановиться на незнаемом, — это есть совершенство. Кто же знает бессловесное доказательство и неизъяснимый Путь? Вот что такое, если кто-нибудь способен это знать, Небесная Кладовая. Добавляй в нее — и она не переполнится. Черпай из нее — и она не оскудеет, и неведомо, почему это так. Сие зовется потаенным светом.

Беззубый спросил у Ван Ни: «Знаете ли вы, в чем вещи подобны друг другу?»

— Как я могу это знать? — ответил Ван Ни.

— Знаете ли вы то, что вы не знаете?

— Как я могу это знать?

— Стало быть, никто ничего не знает?

— Как я могу это знать? Однако же попробую объясниться: откуда вы знаете, что то, что я называю знанием, не является незнанием? И откуда вы знаете, что то, что я называю незнанием, не является на самом деле знанием? Позвольте теперь спросить: если человек переночует на сырой земле, у него заболит поясница и отнимется полтела. А вот случится ли такое с лосем? Если человек поселится на дереве, он будет дрожать от страха, а вот так ли будет чувствовать себя обезьяна? Кто же из этих троих знает, где лучше жить? Люди едят мясо домашних животных, олени едят траву, сороконожки лакомятся червячками, а совы охотятся за мышами. Кому из этих четырех ведом истинный вкус пищи? Обезьяны брачуются с обезьянами, олени дружат с лосями, угри играют с рыбками. Маоцзян и Си Ши слыли первыми красавицами среди людей, но рыбы, завидев их, тотчас уплыли бы в глубину, а птицы, завидев их, взметнулись бы в небеса. И если бы их увидели олени, они бы с испугу убежали в лес. Кто же среди них знает, что такое истинная красота? По моему разумению, правила доброго поведения, суждения об истине и лжи запутанны и невнятны. Мне в них не разобраться!

Беззубый спросил: «Если вы не можете отличить пользу от вреда, то уж совершенный человек, несомненно, знает это различие, правда?»

Ван Ни ответил: «Совершенный человек живет духовным! Даже если загорятся великие болота, он не почувствует жары. Даже если замерзнут великие реки, ему не будет холодно. Даже если молнии расколют великие горы, а ураганы поднимут на море волны до самого неба, он не поддастся страху. Такой человек странствует с облаками и туманами, ездит верхом на солнце и луне и уносится в своих скитаниях за пределы четырех морей. Ни жизнь, ни смерть ничего в нем не меняют, тем паче мысли о пользе и вреде!»

Цюйцяо-цзы спросил у Чанъу-цзы: «Я слышал от Конфуция, что мудрый не обременяет себя мирскими делами, не ищет выгоды, не старается избегнуть лишений, ни к чему не стремится и даже не держится за Путь. Порой он молчит — и все выскажет, порой говорит — и ничего не скажет. Так он странствует душой за пределами мира пыли и грязи. Конфуций считал, что это все сумасбродные речи, а я думаю, что так ведут себя те, кто постигли сокровенный Путь. А что вы думаете?»

Чанъу-цзы ответил: «Эти речи смутили бы даже Желтого Владыку, разве мог уразуметь их Конфуций? К тому же ты слишком скор в суждениях. Видишь яйцо — и уже хочешь слышать петушиный крик, видишь лук — и хочешь, чтобы тебе подали жаркое из дичи. Я расскажу тебе, как придется, а ты уж, как придется, послушай, хорошо?

Может ли кто-нибудь встать рядом с солнцем и луной, заключить в свои объятия вселенную, жить заодно со всем сущим, принимать все, что случается в мире, и не видеть различия между людьми низкими и возвышенными? Обыкновенные люди трудятся не покладая рук. Мудрый действует, не умствуя, и для него десять тысяч лет — как одно мгновение. Для него все вещи в мире существуют сами по себе и друг друга в себя вмещают. Откуда мне знать, что привязанность к жизни не есть обман? Могу ли я быть уверенным в том, что человек, страшащийся смерти, не похож на того, кто покинул свой дом и боится вернуться? Красавица Ли была дочерью пограничного стражника во владении Ай. Когда правитель Цзинь забрал ее к себе, она рыдала так, что рукава ее платья стали мокрыми от слез. Но когда она поселилась во дворце правителя, разделила с ним ложе и вкусила дорогие яства, она пожалела о том, что плакала. Так откуда мне знать, не раскаивается ли мертвый в том, что прежде молил о продлении жизни? Кто во сне пьет вино, проснувшись, льет слезы. Кто во сне льет слезы, проснувшись, отправляется на охоту. Когда нам что-нибудь снится, мы не знаем, что видим сон. Во сне мы можем даже гадать по своему сну и, лишь проснувшись, знаем, что то был сон. Но есть еще великое пробуждение, после которого узнаешь, что есть великий сон. А глупцы думают, что они бодрствуют и доподлинно знают, кто в мире царь, а кто пастух. До чего же они тупы! И вы, и Конфуций — это только сон, и то, что я называю вас сном, тоже сон. Речи эти кажутся загадочными, но если после многих тысяч поколений в мире появится великий мудрец, понимающий их смысл, вся вечность времен покажется одним быстротечным днем!»

Положим, мы затеяли с тобой спор, и ты победил меня, а я не смог переспорить тебя, значит ли это, что ты и в самом деле прав, а я на самом деле неправ? А если я победил тебя, а ты не смог переспорить меня, значит ли это, что прав именно я, а ты не прав? Обязательно ли кто-то из нас должен быть прав, а кто-то неправ? Или мы можем быть оба правы и оба неправы? И если мы сами не можем решить, кто из нас прав, а кто нет, то другие люди тем более не сделают этого за нас. Кто же рассудит нас? Если придет кто-нибудь, кто согласится с тобой, то как ему рассудить нас? А если кто-то третий будет согласен со мной, то и ему не удастся нас рассудить. Если же, наконец, позвать того, кто не согласен ни со мной, ни с тобой, то такой человек тем более не поможет нам установить истину. А если позвать того, кто согласится со мной и с тобой, то мы опять-таки не доберемся до истины. Выходит, ни я, ни ты, ни кто-либо другой не можем установить общую для всех истину. На кого же нам надеяться?

Противоречивые суждения о вещах друг друга поддерживают, а если они перестают поддерживать друг друга, следует привести их к равновесию на весах Небес. Будем же следовать вольному потоку жизни и исчерпаем до конца свой земной срок! Но что значит: «привести к равновесию на весах Небес»? Отвечу: «истинное» есть также «неистинное», «правильное» — это также «неправильное». Если истина и в самом деле является истиной, то она отличается от неистинного, и тут не о чем спорить. Если правильное и в самом деле является правильным, то оно отличается от неправильного, и тут тоже не о чем спорить. Забудем о наших летах, забудем о наших обязанностях, достигнем беспредельного и будем пребывать в нем без конца.

Полутень спросила у Тени: «Раньше ты двигалась, теперь ты стоишь на месте, раньше ты сидела, теперь стоишь. Почему ты так непостоянна в своих поступках?»

Тень ответила: «А не потому ли я такая, что я от чего-то завишу? А может, то, от чего я завишу, тоже от чего-то зависит? Может быть, я завишу от чешуйки на хребте змеи или от крылышек цикады? Откуда я могу знать, почему я такая или другая?»

Однажды я, Чжуан Чжоу, увидел себя во сне бабочкой — счастливой бабочкой, которая порхала среди цветков в свое удовольствие и вовсе не знала, что она — Чжуан Чжоу. Внезапно я проснулся и увидел, что я — Чжуан Чжоу. И я не знал, то ли я Чжуан Чжоу, которому приснилось, что он — бабочка, то ли бабочка, которой приснилось, что она — Чжуан Чжоу. А ведь между Чжуан Чжоу и бабочкой, несомненно, есть различие. Вот что такое превращение вещей!

 

Высший учитель

Знать действие Небесного и действие человеческого — вот вершина знания. Тот, кому ведомо действие Небесного, берет жизнь от Неба. Тот, кому ведомо действие человеческого, употребляет знание познанного для того, чтобы пестовать непознанное в известном. Прожить до конца срок, уготовленный Небом, и не погибнуть на полпути — вот торжество знания.

Однако тут есть сложность: знание, чтобы быть надежным, должно на что-то опираться, но то, на что оно опирается, крайне неопределенно. Как знать, что именуемое нами небесным не является человеческим? А именуемое человеческим не является небесным? Следовательно, должен быть настоящий человек, и тогда появится настоящее знание. Что же такое настоящий человек? Настоящие люди древности не противились своему уделу одиноких, не красовались перед людьми и не загадывали на будущее. Такие люди не сожалели о своих промахах и не гордились своими удачами. Они поднимались на высоты, не ведая страха, погружались в воду, не замочив себя, входили в огонь и не обжигались. Таково знание, которое рождается из наших устремлений к Великому Пути. Настоящие люди древности спали без сновидений, просыпались без тревог, всякую пищу находили одинаково вкусной, и дыхание в них исходило из их сокровеннейших глубин. Ибо настоящий человек дышит пятками, а обыкновенные люди дышат горлом. Скромные и уступчивые, они говорили сбивчиво и с трудом, словно заикались. А у тех, в кого желания проникли глубоко, источник Небесной жизни лежит на поверхности.

Настоящие люди древности не знали, что такое радоваться жизни и страшиться смерти; не торопились прийти в этот мир и не противились уходу из него. Не предавая забвению исток всех вещей, не устремляясь мыслью к концу всего сущего, они радовались дарованному им, но забывали о нем, когда лишались этого. Вот что значит «не вредить Пути умствованием, не подменять небесное человеческим». Таковы были настоящие люди. Сердце у таких людей было забывчивое, лик покойный, чело возвышенное. Прохладные, как осень, теплые, как весна, они следовали в своих чувствах четырем временам года, жили, сообразуясь со всем сущим, и никто не знал, где положен им предел.

Посему, когда мудрый вступает в войну, он может погубить государство и все же не лишиться любви людей. Он распространяет свои милости на тысячи поколений, но не потому, что любит людей. Стало быть, человек, который хочет все узнать, не мудр. Благоволить же кому-либо — значит не быть добрым. Того, кто старается выгадать время, не назовешь достойным человеком. Того, кто не смотрит дальше выгоды и вреда, не назовешь благородным мужем. Того, кто добивается славы, не заботясь о себе, не назовешь благоразумным. Тот, кто лишается жизни, не думая о подлинном в себе, не может быть господином среди людей.

Настоящие люди древности жили праведно и не старались другим угодить. Вид у них был такой, словно им чего-то не хватало, но они ничего не брали себе. Они были покойны и в себе уверены, но не упрямы. Они были открыты миру и всеобъятны, но красоваться не любили. Жили с легкой душой и как бы в свое удовольствие, делали лишь то, чего нельзя было не делать. Решительны были они и делали все по-своему.

Уверенные в себе! А упрямства в них не было. С открытой душой! А красоваться не любили. Безмятежные! И жили как бы в свое удовольствие. Все делали по необходимости! И не могли иначе. Мужественные! Всегда поступали по-своему. Осторожные! Делали только то, что было в их силах. Учтивые! Казались подлинно светскими людьми. Такие гордые! Никому не позволяли повелевать собой. Скрытные! Как будто рта раскрыть не желали. Рассеянные! Вмиг забывали свои собственные слова.

То, что настоящие люди любили, было едино. И то, что они не любили, тоже было едино. В едином они были едины, но и не в едином они тоже были едины. В едином они были послушниками Неба. В не-едином они были послушниками человека. Тот, в ком ни небесное, ни человеческое не ущемляют друг друга, достоин зваться настоящим человеком.

Смерть и жизнь — это судьба. А то, что они постоянно сменяются, как день и ночь, — это Небесный удел. Там, где люди не в силах изменить что-либо, — там и пребывает естество вещей. Для них собственный отец равен Небу, и они любят его всей душой. Что же говорить о том, кто возвышается над ними? Каждый из нас полагает, что его господин лучше него самого, и потому готов отдать за него жизнь. Что же говорить о самом подлинном из владык в этом мире?

Когда высыхает пруд, рыбы, оказавшиеся на суше, увлажняют друг друга жабрами и смачивают друг друга слюной. И все-таки лучше им забыть друг о друге в просторах многоводных рек и озер. Точно так же восхвалять Яо и хулить Цзе хуже, чем забыть про них обоих и пребывать в Дао.

Великий Ком вверил мне мое тело и ниспослал мне бремя земной жизни. Он дал мне отдохновение в старости и упокоит меня в смерти. То, что сделало доброй мою жизнь, сделает доброй и мою смерть.

Если спрятать лодку в бухте, а холм в озере, то покажется, что они надежно укрыты. Но в полночь явится Силач и унесет все на своей спине, а Невежде будет невдомек. Как бы ни было удобно прятать в большом, оно все равно может пропасть. Вот если спрятать Поднебесную в Поднебесной, ей некуда будет пропасть. Таков великий закон сбережения всех вещей.

Люди почитают за необычайное счастье родиться в облике человека. Насколько же радостнее знать, что то, что имеет облик человеческий, претерпит тысячи и тысячи превращений, и им не наступит предел! Поэтому мудрый пребывает там, где вещи не могут пропасть и доподлинно присутствуют. Для него равно хорошо и погибнуть в молодости, и умереть в старости, и начинать и заканчивать. Люди охотно берут его за образец. Что говорить о том, кто стоит у начала всего сущего и кем держится Единое превращение мира?

Путь существует доподлинно и внушает доверие, даром что не действует и не имеет облика. Его можно воспринять, но нельзя передать, можно постичь, но нельзя увидеть. Он сам себе ствол и сам себе корень. Еще до появления Неба и Земли он существовал с незапамятных времен. Он одухотворил божества и царей, породил Небо и Землю. Он выше верхнего края вселенной, а невысок. Он ниже нижнего края вселенной, а не низок. Он родился прежде земли, а век его недолгий. Он старше самой седой древности, а возраст его не старый.

Цзы-Юй и Цзы-Сан были друзьями. Однажды дождь лил, не переставая, десять дней подряд. Цзы-Юй сказал: «Как бы Цзы-Сан не заболел!» Он собрал еду и отправился навестить друга. Подойдя к дому Цзы-Сана, он услыхал не то пение, не то плач. Это хозяин пел, подыгрывая себе на лютне:

О, отец! О, мать! Небо ли? Человек ли?

Голос поющего срывался, а слова комкались.

— Почему ты так странно пел? — спросил Цзы-Юй, войдя в дом.

— Я искал того, кто довел меня до этой крайности и не мог найти, — ответил Цзы-Сан. — Разве мои отец и мать могли пожелать мне такой бедности? Небо беспристрастно укрывает, а земля беспристрастно поддерживает все сущее. Неужто они могли пожелать мне одному такой бедности? Я искал того, кто сделал это, и не мог найти. Выходит, то, что довело меня до такой крайности, — это судьба!

В начале начал было Отсутствие, и не было у него ни свойств, ни имени. Из него появилось Единое. Появилось Единое, но еще не было форм. А то, благодаря чему живут все вещи, называется жизненными свойствами. Когда еще нет форм, уже есть различие. Неизбежное, не допускающее разрывов, зовется Судьбой. Благодаря остановке в движении рождаются вещи. Вещь, осуществившая в себе свой жизненный принцип, зовется Формой. Форма хранит в себе Дух. Каждая форма имеет свои правила, и вместе они зовутся Природой. Кто печется о своей природе, возвращается к жизненной Силе. А кто достиг предела Силы, становится единым с Началом. Становясь едиными, мы опустошаем себя, будучи пусты, мы становимся великими, а будучи великими, приводим к согласию щебет всех птиц. Согласие всех голосов согласуется с Небом и Землей.

Это согласие столь безыскусно! Ты кажешься глупцом, ты кажешься помраченным. Вот что зовется Глубочайшею Силою, И в ней мы едины с Великим Движением!

Небесный Путь влечет по кругу, не воздвигая преград, и потому все сущее свершает в нем свою судьбу. Путь предков влечет по кругу, не воздвигая преград, и потому весь мир ему покорен. Путь мудрецов влечет по кругу, не воздвигая преград, и потому все живое в пределах морей ему послушно.

Кто прозрел Небо, стяжал мудрость и познал тайну царственных предков, тот в своих действиях неизменно покоен, даже сам того не замечая. Мудрец покоен не потому, что считает покой добродетелью. Он покоен потому, что ничто на свете не заронит тревогу в его сердце. Стоячая вода так покойна, что в ней отразится каждый волосок на нашем лице, и она так ровна, что послужит образцом даже для лучшего плотника. Если вода, будучи покойной, способна так раскрывать природу вещей, то что же говорить о человеческом духе? О, как покойно сердце мудрого! Оно есть ясный образ Неба и Земли, зеркало всех вещей.

Одноногий Куй завидовал Сороконожке, Сороконожка завидовала Змее, Змея завидовала Ветру, Ветер завидовал Глазу, а Глаз завидовал Сердцу.

Куй сказал Сороконожке: «Я передвигаюсь, подпрыгивая на одной ноге, и нет ничего проще на свете. Тебе же приходится передвигать десять тысяч ног, как же ты с ними управляешься?»

— А чему тут удивляться? — ответила Сороконожка. — Разве не видел ты плюющего человека? Когда он плюет, у него изо рта вылетают разные капли, большие, как жемчуг, или совсем маленькие, словно капельки тумана. Вперемешку падают они на землю, и сосчитать их невозможно. Мною же движет Небесная Пружина во мне, а как я передвигаюсь, мне и самой неведомо.

Сороконожка сказала Змее: «Я передвигаюсь с помощью множества ног, но не могу двигаться так же быстро, как ты, хотя у тебя ног вовсе нет. Почему так?»

— Мною движет Небесная Пружина во мне, — ответила Змея. — Как могу я это изменить? Для чего же мне ноги?

Змея говорила Ветру: «Я передвигаюсь, сгибая и распрямляя позвоночник, ибо у меня есть тело. Ты же с воем поднимаешься в Северном Океане и, все так же завывая, несешься в Южный Океан, хотя тела у тебя нет. Как это у тебя получается?»

— Да, я с воем поднимаюсь в Северном Океане и лечу в Южный Океан. Но если кто-нибудь тронет меня пальцем, то одолеет меня, а станет топтать ногами — и сомнет меня. Пусть так — но ведь только я могу ломать могучие деревья и разрушать огромные дома. Вот так я превращаю множество маленьких не-побед в одну большую победу. Только истинно мудрый способен быть великим победителем!

Небо и Земля обладают великой красотой, а о том не говорят. Четыре времени года имеют ясный закон, а о том не судят. Вся тьма вещей имеет неизменный порядок, а о том не ведет речей. Мудрый вникает в доблести Неба и Земли и постигает существо всех вещей. Поэтому совершенный человек ничего не делает, истинно мудрый ничего не создает. Это значит, что они берут за образец Небо и Землю.

Божественная просветленность и чистейшее семя Неба и Земли претерпевает сотни превращений вместе с вещами, и неведомо, где исток жизни и смерти и всевозможных форм вещей. С незапамятных времен вещи существуют сами по себе, и невозможно устранить их. Вселенная велика, а за пределы мира вещей не выходит. Кончик волоска мал, однако же составляет законченное тело. В Поднебесном мире нет ничего что не претерпевало превращений до конца своих дней, и в чередовании сил инь и ян, четырех времен года есть непреложный порядок. То сокроются, словно исчезнув, а на деле существуя; то воссияют ярко, не имея телесного образа, но обладая духовной силой. Вся тьма вещей произрастает из этого, а о том не ведает. Это зовется корнем всего, и прозревается оно в Небесном.

Есть люди самовлюбленные, есть люди ослепленные и есть люди бременем согбенные.

Те, кого зову самовлюбленными, заучивают слова только своего учителя и могут повторять их так гладко, так красиво, что они сами в себя влюбляются и думают, что познали все на свете. Им и невдомек, что в мире еще ничего не начало существовать. Поэтому таких я зову самовлюбленными.

Ослепленные — это, пожалуй, вши, обитающие на свинье. Вошь ищет место, где щетина растет реже, и ей кажется, что она поселилась в просторном дворце с красивым парком вокруг. Еще она любит забираться в складки кожи на брюхе или в щели в копытах — это места кажутся ей удобным и безопасным жилищем. Ей невдомек, что однажды мясник хлопнет в ладоши, навалит хворост, поднесет горящий факел и спалит ее вместе с щетиной. Тех, кто мечутся на одном месте, бегут то к входу, то к выходу, я и зову ослепленными.

Среди «согбенных бременем» самый знаменитый — это, пожалуй, Шунь. Баранине не нужны муравьи, но муравьям нужна баранина, ибо она источает привлекательный для них запах. Деяния Шуня распространяли вот такой вкусный запах баранины, привлекавший народ, так что все три места, где Шунь учреждал свою ставку, превратились в большие города, и, когда он перебрался в пустошь Дэн, за ним пришли десять раз по десять тысяч семей. Яо узнал про достоинства Шуня и призвал его на пустующие земли, сказав: «Мы ожидаем, что с приходом этого человека здесь будет процветание». К тому времени Шунь был уже в преклонном возрасте, он плохо видел и слышал, но ему так и не дали провести в покое остаток своих дней. Он был одним из тех, кого я зову «согбенными бременем».

Вот почему одухотворенный человек не любит, когда к нему стекается толпа. А если толпа все-таки соберется, он стоит в стороне, и поскольку он стоит в стороне, миру нет от него пользы. Поэтому одухотворенный человек ни с кем не бывает слишком близок и ни от кого не бывает слишком далек. Он вскармливает в себе жизненную силу, пестует в себе гармонию, чтобы следовать миру. Вот кого можно назвать Настоящим Человеком. Он бросает свое знание муравьям, он учится мудрости у рыб и отдает все планы баранам. Он глазами созерцает глаза, ушами слушает слух, сердцем внимает сердцу. Такой человек ровен, как отвес, и в переменах следует неизбежному.

Настоящие люди древности небесным отвечали на человеческое и не позволяли человеческому проникнуть в небесное. Настоящие люди древности, обретая это, рождались, теряя это, умирали, обретая это — умирали, теряя это — рождались.

Трое мужей — Цзы-Санху, Мэн Цзыфань и Цзы-Циньчжан — говорили друг другу: «Кто из нас способен быть вместе, не будучи вместе, и способен действовать заодно, не действуя заодно? Кто из нас может взлететь в небеса и странствовать с туманами, погружаться в Беспредельное, и вовеки жить, забыв обо всем?» Все трое посмотрели друг на друга и рассмеялись. Ни у кого из них в сердце не возникло возражений, и они стали друзьями.

Они дружно прожили вместе некоторое время, а потом Цзы-Санху умер. Прежде чем тело Цзы-Санху было предано земле, Конфуций узнал о его смерти и послал Цзы-Гуна участвовать в траурной церемонии. Но оказалось, что один из друзей покойного напевал мелодию, другой подыгрывал ему на лютне, и вдвоем они пели песню:

Эй, Санху! Эй, Санху! Ты возвратился к подлинному, А мы все еще человеки.

Цзы-Гун поспешно вышел вперед и сказал: «Осмелюсь спросить, прилично ли вот так петь над телом покойного?»

Друзья взглянули друг на друга и рассмеялись: «Да что он знает об истинном ритуале!»

Цзы-Гун вернулся и сказал Конфуцию:

— Что они за люди? Правила поведения не блюдут, даже от собственного тела отрешились и преспокойно распевают песни над телом мертвого друга. Уж не знаю, как все это назвать. Что они за люди?

— Эти люди странствуют душой за пределами света, — ответил Конфуций. — А такие, как я, живут в свете. Жизнь вне света и жизнь в свете друг с другом не соприкасаются, и я, конечно, сделал глупость, послав тебя принести соболезнования. Ведь эти люди дружны с творцом всего сущего и пребывают в едином дыхании Неба и Земли. Для них жизнь все равно что гнойник или чирей, а смерть — как выдавливание гноя или разрезание чирея. Разве могут такие люди отличить смерть от жизни, предшествующее от последующего? Они подделываются под любые образы мира, но находят опору в Едином Теле вселенной. Они забывают о себе до самых печенок, отбрасывают зрение и слух, возвращаются к ушедшему и заканчивают началом и не ведают ни предела, ни меры. Безмятежные, скитаются они за пределами мира пыли и грязи, весело странствуют в царстве недеяния. Ужели станут они печься о мирских ритуалах и угождать толпе?

— В таком случае, учитель, зачем соблюдать приличия самим? — спросил Цзы-Гун.

— Я один из тех, на ком лежит кара Небес, — ответил Конфуций.

— Осмелюсь спросить, что это значит?

— Рыбы устраивают свою жизнь в воде, а люди устраивают свою жизнь в Пути. Для тех, кто устраивает свою жизнь в воде, достаточно вырыть пруд. А для тех, кто устраивает свою жизнь в пути, достаточно отрешиться от дел. Вот почему говорят: «Рыбы забывают друг о друге в воде, люди забывают друг о друге в искусстве Пути».

— Осмелюсь спросить, что такое необыкновенный человек? — спросил Цзы-Гун.

— Необыкновенный человек необычен для обыкновенных людей, но ничем не примечателен перед Небом, — ответил Конфуций. — Поэтому говорят: «Маленький человек перед Небом — благородный муж среди людей. Благородный муж перед Небом — маленький человек среди людей».

 

Похвала естественности

Конь может ступать копытами по инею и снегу, а шкура защищает его от ветра и холода. Он щиплет траву и пьет воду, встает на дыбы и пускается вскачь. Такова настоящая природа коня. И если бы его пустили жить в высокие террасы и просторные залы, он вряд ли возрадовался бы этому.

Но вот пришел Болэ и сказал: «Я умею укрощать коней». И он стал прижигать и стричь их, прибивать подковы и ставить клейма, стреноживать и запирать в конюшне, а потому два-три коня из каждого десятка погибали. Он стал морить коней голодом и жаждой, заставлять их бегать рысью и галопом, в одной упряжке и друг за другом. Он мучил их уздечкой и шлеёй, нагонял на них страх плеткой и кнутом, и коней погибало больше половины.

Горшечник говорит: «Я умею обрабатывать глину». И вот он выделывает круглое с помощью циркуля, а квадратное с помощью угольника. Плотник говорит: «Я умею обделывать дерево» И вот он вытесывает круглые столбы при помощи крюка и прямые доски при помощи отвеса. Но разве глина и дерево по природе своей желают, чтобы их обрабатывали с помощью циркуля и угольника, крюка и отвеса? И тем не менее в мире поколение за поколением твердят: «Болэ искусно управлялся с лошадьми, горшечник и плотник искусно управляются с глиной и деревом». Вот в чем ошибка тех, кто правит Поднебесной.

Я же полагаю, что те, кто искусны в управлении Поднебесной, поступают иначе. Люди от природы обладают постоянством:

Они ткут — и одеваются. Пашут землю — и кормятся. Это зовется «быть единым в свойствах жизни». Они все заодно и не имеют корысти, Имя этому — Небесная свобода.

Во времена, когда свойства жизни не терпели ущерба, походка у людей была уверенная, а взгляд — непреклонный. В ту пору в горах еще не было тропок, а на озерах — ни лодок, ни мостов. Все существа жили сообща, и людские селенья лепились друг к другу. Звери и птицы сбивались в стаи, деревья и травы вырастали в полный рост. Поэтому каждый мог приладить поводок к животному или птице и пойти с ним на прогулку, или нагнуть дерево и заглянуть в гнездо вороны или синицы. В те времена люди жили вместе с птицами и зверями, словно потомки одного рода. Где уж им было знать, кто благородный муж, а кто низкий человек!

Едины все в незнании, От силы не отходят. Подобны в нежелании, Просты и безыскусны!

В простом и безыскусном обретается человеческая природа.

А потом пришли «прославленные мудрецы», и люди стали считать человечностью умение ходить хромая, а следованием долгу — умение стоять на цыпочках. Мир оказался в смятении. Распущенность стала высокочтимой музыкой, суетливость превратилась в торжественный ритуал. Вот тогда в мире начался разброд. Если не расколото цельное древо жизни, откуда возьмется жертвенный сосуд? Если не разбита белая яшма духа, откуда возьмется державная печать? Если Путь и жизненные свойства не отвергнуты, кто возлюбит человечность и долг? Если не презрели мы свое естество, кому нужны будут ритуалы и музыка? Если не перемешаны пять цветов, кто возьмется делать украшения и узоры? Если не перепутаны пять нот, кто захочет настраивать музыкальные инструменты? Разрушать цельное, древо для того, чтобы изготовить отдельный предмет, — вот прегрешение ремесленника. Разбить путь и его свойства для того, чтобы насадить человечность и долг — вот прегрешение «прославленных мудрецов».

Ну а кони? Они любят жить на воле, щипать траву и пить ключевую воду. Когда они радуются, то трутся друг о друга шеями. Когда они сердятся, то поворачиваются друг к другу задом и лягают друг друга. Вот в чем состоит их природное знание. А если надеть на коней хомут и накинуть на них узду, они будут дергать головой и кусать удила, упираться и брыкаться. Вот почему, если даже у лошадей появляются разбойничьи повадки, то повинен в том сам Болэ.

Во времена царствования рода Хэсюй, люди, живя в своих домах, не знали, чем они занимаются, а выехав в путешествие, не знали, куда направляются. Набивали себе рот — и радовались жизни. Хлопали себя по животу — и гуляли в свое удовольствие. Таковы были их природные наклонности. А потом пришли «прославленные мудрецы», и они сгибались и кланялись по правилам ритуалов и музыки, желая установить правильные формы всех вещей, и заставляли всех тянуться за человечностью и долгом, чтобы вселить в людские сердца покой. Вот тогда люди принялись ходить на цыпочках перед «знающими мужами» и стали соперничать за выгоду для себя, и невозможно было положить этому конец. Таково зло от «прославленных мудрецов».

Когда Цзыци из Наньбо гулял на горе Шан, он увидал огромное дерево, которое уже издали выделялось среди всех прочих. Под его роскошной кроной могла бы найти укрытие целая тысяча экипажей. «Что это за дерево? — сказал Цзыци. — По всему видно, оно не такое, как другие». Посмотрел он вверх и увидел, что ветви дерева такие кривые, что из них нельзя сделать ни столбов, ни стропил. Взглянул вниз на его могучий корень и увидел, что он так извилист, что из него не выдолбить гроб. Лизнешь его листок — и рот сводит от горечи. Вдохнешь источаемый им запах — и три дня ходишь одурманенный. Цзыци сказал: «Вот ни на что не годное дерево, потому-то оно выросло таким огромным. Теперь я понимаю, почему самые светлые люди в мире сделаны из материала, в котором никто не нуждается!»

Если правитель любит знания, но не следует Пути, в Поднебесной начнется великая смута. Откуда мы знаем, что так и будет? Если наши познания насчет луков и арбалетов, силков и ловушек чересчур велики, то не будет порядка среди птиц в поднебесье. Если мы знаем чересчур много о крючках и гарпунах, вершах и неводах, то не будет порядка среди рыб в глубине вод. Когда слишком много знают о ямах и капканах, пиках и рогатинах, то не будет порядка среди зверей в чаще леса. Когда слишком много судят о «твердости» и «белизне», «подобии» и «различии», обыкновенные люди пребывают в замешательстве. Поэтому всякий раз, когда в Поднебесной начинается великая смута, вина лежит на любителях знания.

В мире все знают, как познавать непознанное, но никто не знает, как познавать уже известное. Все знают, как отвергать то, что мы считаем дурным, но никто не знает, как отвергать то, что мы считаем добрым. Вот почему нынче воцарилась великая смута. И вот люди ставят преграды свету солнца и луны вверху, разрушают природу гор и рек внизу и вмешиваются в круговорот времен года. И среди тварей земных, ползающих и летающих, нет ни одной, которая смогла бы сохранить в целости свою природу. О, в какую смуту ввергли Поднебесный мир любители знания! Людей достойных презирают, а услужливых негодяев возносят до небес. Людей покойных и безмятежных не ценят, а суетливыми и никчемными восторгаются. Вся эта суета несет гибель Поднебесному миру!

 

Как править миром

Цзянь У повстречал безумца Цзе-юя. «Что сказало тебе Полуденное Начало?» — спросил безумец Цзе-юй.

— Оно сказало мне, что государь среди людей сам устанавливает законы, правила, положения и образцы, и никто из смертных не отваживается ни внимать им и ни изменяться благодаря им! — ответил Цзянь У.

— Это неправедная власть, — сказал безумец Цзе-юй. — Управлять таким способом Поднебесной — все равно что переходить вброд океан, долбить долотом реку, учить комаров ходить строем или нести гору на спине. Когда мудрый берется за государственные дела, разе он станет управлять внешним? Он сначала выправляет себя, а уже потом действует и делает лишь то, что может сделать безупречно. Ведь и птицы летают высоко, чтобы быть недосягаемыми для стрелы, а полевая мышь роет себе нору под священным холмом как можно глубже, чтобы никто не мог добраться до нее или выгнать ее оттуда. Неужели люди глупее этих крошечных существ?

Укорененный в Небе скитался к югу от горы Инь и пришел на берег Реки Чистоты. Там ему встретился Безымянный человек, и он спросил его: «Позвольте поинтересоваться, как нужно управлять Поднебесным миром?»

— Поди прочь, низкий ты человек! Зачем ты спрашиваешь меня о таком скучном деле! — ответил Безымянный. — Я как раз собираюсь стать другом творца всего сущего, а когда мне и это наскучит, я сяду верхом на Птицу Пустоты и умчусь за шесть пределов вселенной и буду гулять по Деревне, которой нигде нет, поселюсь в Пустыне Безбрежных просторов. Зачем смущать мою душу вопросами о таком ничтожном деле, как управление Поднебесной?

Все же Укорененный в Небе повторил свой вопрос. Безымянный ответил: «Пусть сердце твое погрузится в пресно-безвкусное. Пусть дух твой сольется с бесформенным. Следуй естеству всех вещей и не имей в себе ничего личного. Вот тогда в Поднебесной будет порядок».

Ян Цзыцзюй пришел к Лао Даню и сказал: «Предположим, в мире появится человек чуткий, деятельный, знающий, наделенный ясным умом и не ведающий усталости в деле постижения Пути. Можно ли сравнить такого с просвещенными царями былых времен?»

— Для истинно мудрого все это — оковы и путы царской службы, они изнуряют наше тело и понапрасну волнуют наше сердце, — ответил Лао Дань. — К тому же красивый узор на шкуре тигра и леопарда привлекает охотника, а самую ловкую обезьяну и самого усердного пса первыми сажают на поводок. Разве можно сравнить такого человека с просвещенными царями?

— Могу ли я узнать, как управляет просвещенный царь? — спросил Ян Цзыцзюй.

Лао Дань ответил: «Когда правит просвещенный царь, его деяния распространяются на весь мир, но как бы не от него исходят, его власть передается всем вещам, но люди не ищут в ней опоры. Он правит во славе, но никто не воздает ему хвалу, и каждому он дает жить в свое удовольствие. Он укореняется в Безмерном и пребывает в Отсутствующем».

Не отягощай себя мечтами о славе. Не строй корыстных расчетов. Не бери на себя бремя пошлых дел. Не пытайся владеть тем, что знаешь.

Соединись до конца с Беспредельным и обрети свой дом в бездонном покое. Исчерпай то, что даровано тебе Небом, и не желай приобретений: будь пуст — и не более того. У Высшего человека сердце — что зеркало: оно не влечется за вещами, не стремится к ним навстречу, вмещает все в себя — и ничего не удерживает. Вот почему такой человек способен превзойти вещи и не понести от них урона.

Я слышал о том, что Поднебесному миру нужно позволить быть таким, каков он есть, но не слышал о том, что миром нужно управлять. Я говорю: «позволить», ибо опасаюсь, что природу людей извратят управлением. Я говорю: «быть таким, каким он есть», ибо опасаюсь, что управлением можно насильственно изменить свойства людей. Но если никто не склонен к излишествам и не отрекается от своих жизненных свойств, для чего тогда управлять Поднебесной?

В старину, когда Яо взялся наводить в мире порядок, он сделал так, что каждый человек возлюбил свою природу, и вся Поднебесная ликовала. А когда Цзе завел свои порядки, люди возненавидели свою природу, и вся Поднебесная пребывала в унынии. Но ликовать или печалиться — значит идти против своих естественных свойств, а все, что этим свойствам противоречит, не может быть долговечным.

Посему, если благородному мужу приходится взойти на престол, ему лучше всего следовать недеянию. Благодаря недеянию он обретет покой в своей природе и судьбе. И если ты ценишь себя больше всей Поднебесной, тебе можно доверить судьбу мира. Если ты любишь свою жизнь больше мира, то мир. можно оставить на твое попечение. И если благородный муж способен не причинять ущерба своему телу и не напрягать зрение и слух, то, даже сидя недвижно, как труп, он будет иметь драконий облик; и, даже храня глубокое безмолвие, он возымеет громоподобный шаг. Он будет воздействовать духовной силой и соединяться с Небесным в самом себе. Он будет как бы бездеятелен, а все сущее предстанет ему паром, возносящимся ввысь. К чему тогда думать о том, как лучше управлять.

После того как Желтый Владыка девятнадцать лет управлял Поднебесной и приказы его исполнялись во всех пределах земли, он прослышал о том, что на горе Пустого Подобия обитает мудрец Гуан Чэн-цзы. Желтый Владыка пришел к нему и спросил: «Я слышал, что вы, уважаемый, постигли высший Путь. Позвольте спросить, в чем суть высшего Пути? Я желаю вобрать в себя тончайшие испарения Неба и Земли, чтобы помочь вызреванию хлебных злаков и благоденствию народа».

— То, о чем ты спрашиваешь, — ответил Гуан Чэн-цзы, — это сущность вещей. Но то, чем ты хочешь управлять, это мертвая оболочка вещей. С тех пор, как ты управляешь Поднебесной, дождь выпадает прежде, чем соберутся облака, листья и травы увядают, не успев пожелтеть, а солнце и луна тускнеют неотвратимо. Ты слишком мелок душой — как можно удостоить тебя разговором о высшем Пути?

Желтый Владыка ушел восвояси, сложил с себя царский титул, построил себе уединенную хижину, сплел себе циновку из белого тростника и прожил отшельником три месяца. Потом он снова пришел к Гуан Чэн-цзы за наставлением. Гуан Чэн-цзы лежал головой к югу. Желтый Владыка почтительно подполз к нему на коленях и, поклонившись до земли, спросил: «Я слышал, уважаемый, что вы постигли высший Путь. Позвольте спросить: что нужно делать с собой, чтобы долго жить?»

Гуан Чэн-цзы поспешно поднялся и сказал: «Какой прекрасный вопрос! Подойди, я поведаю тебе о высшем Пути.

Семя высшего Пути Так глубоко! Так сокровенно! Исток высшего пути Так темен! Так неприметен! Не смотри и не слушай, Храни свой дух, себя упокой, И тело твое выправится само. Будь же покоен, будь всегда чист, Не изнуряй себя трудами, Не отдавай жизненных сил, И ты сможешь жить долго.

Пусть глазам твоим будет не на что смотреть, ушам нечего слушать, а сознанию нечего знать. Оберегай духом свое тело, и оно будет вечно жить.

Внимай тому, что хранится внутри, затворись от всего, что приходит снаружи, ибо многознайство сулит погибель. Тогда я воспарю с тобой выше светила небес — к истоку высшего ян. Я погружусь с тобой в чертоги подземного мрака — к истоку высшего инь.

Умей быть господином Неба и Земли, Умей вместить в себя и силу инь и силу ян. Будь осторожен, умей себя уберечь, И все живое счастье само обретет.

Я оберегаю единство всех вещей и в себе храню вселенскую гармонию. Я совершенствуюсь уже тысячу двести лет, и тело мое до сей поры не одряхлело»,

Тут Желтый Владыка дважды отвесил земной поклон и воскликнул: «Да будет Гуан Чэн-цзы моим Небом!»

— Подойди и внемли, — отозвался Гуан Чэн-цзы. — Эта вещь безмерна, а люди думают, что у нее есть мера. Тот, кто обретет мой Путь, вверху станет царственным предком, внизу — грядущим правителем. Тот, кто потеряет мой Путь, вверху прозреет свет, внизу сольется с прахом земным. Ведь все живое в этом мире выходит из праха и в прах возвращается. А потому я покину тебя и войду во врата Бесконечного, буду странствовать в просторах Безбрежного. Я сольюсь со светом солнца и луны, соединюсь с вечностью Неба и Земли. Кто идет ко мне, меня не приметит. Кто уйдет от меня, обо мне не вспомнит. Все люди смертны, я пребуду вовеки.

Яо хотел уступить престол Сюй Юю, а тот отказался. Тогда Яо стал предлагать престол Цзычжоу Цзыфу, и тот сказал: «Мне стать Сыном Неба? Пожалуй, можно. Правда, одолела меня хворь, и править Поднебесным миром мне недосуг».

На свете нет ничего важнее всей Поднебесной, а этот муж не захотел из-за нее вредить своему здоровью. Только тому, кто не заботится о Поднебесной, и можно доверить власть над нею.

Шунь хотел уступить престол Шаньцюаню, а Шань-цюань сказал: «Все пространство и время — это двор, в котором я обитаю. Зимой одеваюсь в кожи и шкуры, летом одеваюсь в холст и полотно. Весной я пашу и сею, и даю телу вдоволь потрудиться. Осенью жну и закладываю зерно в закрома и даю себе хорошенько отдохнуть. С восходом солнца выхожу работать, в закатный час ухожу отдыхать. Я привольно скитаюсь между Небом и Землей, и в сердце моем царит довольство. Что значит для меня Поднебесный мир? Жаль, что вы совсем не понимаете, кто я такой!» Вот так он отказался от престола, а сам ушел далеко в горы, и никто не знал, куда лежал его путь.

Царь Жаньсан обрел в себе средоточие великого круговорота и так пришел к совершенству. Не ставил себя ни прежде, ни после других, не отходил от течения времени, превращался вместе с вещами, внутри же не изменял своему постоянству. Отчего же он от этого отрекся? А дело в том, что тот, кто хочет учиться у самого Неба, не сможет научиться у Неба! Такому человеку суждено погибнуть вместе со всем смертным. Как же быть?

Мудрый пребывает там, где еще не началось ни Небесное, ни человеческое, где еще не началось самое начало, где еще не началась ни одна вещь. Он живет вместе с миром, но не принадлежит миру. Его поступки не имеют изъянов, никого не задевают. Вот так соединяется он со всем сущим

Человек, наделенный царственным могуществом, находит себе прибежище в превращениях вещей, но считает для себя зазорным быть сопричастным мирским делам. Он находит опору в Первозданной Основе и сведущ в духовном, а потому могущество его распространяется широко. То, что исходит из его сердца, все живое принимает. Ибо не бывает форм вне Пути, и жизнь, лишенная силы, не проявит себя. И кто, как не человек, обладающий царственным могуществом, способен сберечь формы и постигнуть жизнь, утвердить власть и явить миру Путь? О, как необозрим, необъятен он! Появляется внезапно, движется неудержимо, и все в мире ему повинуется! Таков человек, обладающий царственным могуществом.

Всматривайся в незримое и вслушивайся в беззвучное. Во мраке прозреешь свет, в тишине услышишь гармонию. Будь глубже глубокого — и сможешь постичь Сущее. Будь духовнее духа — и сможешь слиться с семенем жизни. Принимай все, что есть в мире: сливаясь с Отсутствующим, дашь каждому быть тем, чем он есть; ускользая вместе с летучим временем, послужишь каждому опорой. Тогда великое окажется малым, длинное — коротким, а близкое — далеким.

 

Рассказы о мастерах

Повар Дин разделывал бычьи туши для царя Вэнь-хоя. Взмахнет рукой, навалится плечом, подопрет коленом, притопнет ногой, и вот: «Вжиг! Бах!» — сверкающий нож словно пляшет в воздухе — то в такт мелодии «Тутовая роща», то в ритме песен Цзин-шоу.

«Прекрасно! — воскликнул царь Вэнь-хой. — Сколь высоко твое искусство, повар!»

Отложив нож, повар Дин сказал в ответ: «Ваш слуга любит Путь, а он выше обыкновенного мастерства. Поначалу, когда я занялся разделкой туши, я видел перед собой только туши быков, но минуло три года — и я уже не видел их перед собой! Теперь я не смотрю глазами, а полагаюсь на осязание духа, я перестал воспринимать органами чувств и даю претвориться во мне духовному желанию. Вверяясь Небесному порядку, я веду нож через главные сочленения, непроизвольно проникаю во внутренние пустоты, следуя лишь непреложному, и потому никогда не наталкиваюсь на мышцы или сухожилия, не говоря уже о костях. Хороший повар меняет свой нож раз в год — потому что он режет. Обыкновенный повар меняет свой нож раз в месяц — потому что он рубит. А я пользуюсь своим ножом уже девятнадцать лет, разделал им несколько тысяч туш, а нож все еще выглядит таким, словно он только что сошел с точильного камня. Ведь в сочленениях туши всегда есть промежуток, а лезвие моего ножа не имеет толщины. Когда же не имеющее толщины вводишь в пустоту, ножу всегда найдется предостаточно места, где погулять. Вот почему даже спустя девятнадцать лет мой нож выглядит так, словно он только что сошел с точильного камня. Однако же всякий раз, когда я подхожу к трудному месту, я вижу, где мне придется нелегко, и собираю воедино мое внимание. Я пристально вглядываюсь в это место, двигаюсь медленно и плавно, веду нож старательно, и вдруг туша распадается, словно ком земли рушится на землю. Тогда я поднимаю вверх руку и с довольным видом оглядываюсь по сторонам, а потом вытираю нож и кладу его на место».

«Превосходно! — воскликнул царь Вэнь-хой. — Послушав повара Дина, я понял, как нужно вскармливать жизнь».

Царь Хуань-гун читал книгу в своем дворце, а у входа во дворец обтесывал колесо колесник Бянь. Отладив молоток и долото, колесник вошел в зал и спросил: «Осмелюсь полюбопытствовать, что читает государь?»

— Слова мудрецов, — ответил Хуань-гун.

— А мудрецы те еще живы? — спросил колесник.

— Нет, давно умерли.

— Значит, то, что читает государь, — это всего только шелуха душ древних людей.

— Да как смеешь ты, ничтожный колесник, рассуждать о книге, которую читаю я, — единственный из людей? Если тебе есть что сказать, то говори, а нет — так мигом простишься с жизнью!

— Ваш слуга судит об этом по своей работе, — ответил колесник. — Если я работаю без спешки, трудностей у меня не бывает, но колесо получается непрочным. Если я слишком спешу, то мне приходится трудно, и колесо не прилаживается. Если же я не спешу, но и не медлю, руки словно сами все делают, а сердце им откликается, об этом не сумею сказать словами. Тут есть какой-то секрет, и я не могу передать его даже собственному сыну, да и сын не смог бы перенять его у меня. Вот почему, проработав семь десятков лет и дожив до глубокой старости, я все еще мастерю колеса. Вот и древние люди, должно быть, умерли, не раскрыв своего секрета. Выходит, читаемое государем, — это шелуха душ древних мудрецов!

По дороге в царство Чу Конфуций вышел из леса и увидел Горбуна, который ловил цикад так ловко, будто подбирал их с земли.

— Неужто ты так искусен? Или у тебя есть Путь? — спросил Конфуций.

— У меня есть Путь, — ответил Горбун. — В пятую-шестую луну, когда наступает время охоты на цикад, я кладу на кончик своей палки шарики. Если я смогу положить друг на друга два шарика, я не упущу много цикад. Если мне удастся положить три шарика, я упущу одну из десяти, а если я смогу удержать пять шариков, то поймаю всех без труда. Я стою, словно старый пень, руки держу, словно сухие ветки. И в целом огромном мире, среди всей тьмы вещей меня занимают только крылатые цикады. Я не смотрю по сторонам и не променяю крылышки цикады на все богатства мира. Могу ли я не добиться желаемого?

Конфуций повернулся к ученикам и сказал: «Помыслы собраны воедино, дух безмятежно-покоен…» Не об этом ли Горбуне сказано такое?

Янь Хой сказал Конфуцию: «Однажды я переправлялся через глубокий поток Шаншэнь, и перевозчик управлял лодкой словно всемогущий бог. Я спросил его: „Можно ли научиться управлять лодкой?" „Можно, — ответил он. — Это легко может сделать хороший пловец, а если он к тому же и ныряльщик, то научится управлять лодкой, даже не видя ее в глаза". Я спросил его еще, но он не захотел говорить со мной. Позвольте спросить, что это значит?»

— Когда перевозчик сказал, что его искусству легко может научиться хороший пловец, он имел в виду, что такой пловец забывает про воду, — ответил Конфуций. — А когда он сказал, что ныряльщик может научиться его искусству, даже не видя лодку в глаза, он говорил о том, что для такого человека водная пучина — все равно что суша, и перевернуться в лодке — все равно что упасть с повозки. Пусть перед ним опрокидывается и перевертывается все, что угодно, — это не поколеблет его спокойствия. Что бы с ним ни случилось, он будет безмятежен!

В игре, где ставят на черепицу, ты будешь ловок. В игре, где ставят на поясную пряжу, ты будешь взволнован. А в игре, где ставят на золото, ты потеряешь голову. Искусство во всех случаях будет одно и то же, а вот внимание твое перейдет на внешние вещи. Тот, кто внимателен ко внешнему, неискусен во внутреннем.

Цзи Син-цзы растил бойцовского петуха для государя. Прошло десять дней, и государь спросил:

— Готов ли петух к поединку?

— Еще нет. Ходит заносчиво, то и дело впадает в ярость, — ответил Цзи Син-цзы.

Прошло еще десять дней, и государь снова задал тот же вопрос.

— Пока нет, — ответил Цзи Син-цзы. — Он все еще бросается на каждую тень и на каждый звук.

Минуло еще десять дней, и царь вновь спросил о том же.

— Пока нет. Смотрит гневно и силу норовит показать. Спустя десять дней государь опять спросил о том же.

— Почти готов, — ответил на этот раз Цзи Синцзы. — Даже если рядом закричит другой петух, он не беспокоится. Посмотришь издали — словно из дерева вырезан. Жизненная сила в нем достигла завершенности. Другие петухи не посмеют принять его вызов: едва завидят его, как тут же повернутся и убегут прочь.

Краснодеревщик Цин вырезал из дерева раму для колоколов. Когда рама была закончена, все изумились: рама была так прекрасна, словно ее сработали сами боги. Увидел раму правитель Лу и спросил: «Каков секрет твоего искусства?»

— Какой секрет может быть у вашего слуги мастерового человека? — отвечал краснодеревщик Цин. — А впрочем, кое-какой все же есть. Когда ваш слуга задумывает вырезать раму для колоколов, он не смеет попусту тратить свои духовные силы и непременно постится, дабы упокоить сердце. После трех дней поста я избавляюсь от мыслей о почестях и наградах, чинах и жалованьи. После пяти дней поста я избавляюсь от мыслей о хвале и хуле, мастерстве и неумении. А после семи дней поста я достигаю такой сосредоточенности духа, что забываю о самом себе. Тогда для меня перестает существовать царский двор. Мое искусство захватывает меня всего, а все, что отвлекает меня, перестает существовать для меня.

Только тогда я отправляюсь в лес и вглядываюсь в небесную природу деревьев, стараясь отыскать совершенный материал. Вот тут я вижу воочию в дереве готовую раму и берусь за работу. А если работа не получается, я откладываю ее. Когда же я тружусь, небесное соединяется с небесным — не оттого ли работа моя кажется как бы божественной?

Плотник Чуй чертил от руки точнее, чем с помощью циркуля и угольника, его пальцы следовали превращениям вещей и не зависели от его мыслей и желаний. Поэтому его сознание всегда было целым, и не знало никаких преград. Мы забываем о ноге, когда сандалии нам впору. Мы забываем о пояснице, когда пояс халата не жмет. Мы забываем о «правильном» и «неправильном», когда наш ум нам не мешает. И мы не меняемся внутри и не влечемся за внешними вещами, когда нам не мешают наши дела. Не иметь с самого начала помех и никогда не иметь их потом — значит не создавать себе помех даже забвением помех.

Сунский царь Юань захотел иметь у себя картину. К нему пришли все придворные писцы и встали у трона, держа в руках ритуальные таблички, облизывая кисти и растирая тушь. Еще столько же стояли за дверьми зала. Один писец пришел с опозданием, неспешно вошел в зал, взял табличку, но не встал в ряд с другими, а тут же прошел в свои покои. Царь послал человека посмотреть за ним, и тот увидел, что писец снял одежды и голый сидел, раскинув ноги, на полу.

— Вот настоящий художник! — воскликнул царь. — Ему можно поручить дело.

Ле Юйкоу показывал Бохуню-Несуществующему свое искусство стрельбы из лука: натянул тетиву, поставил на локоть кубок с водой, пустил стрелу, а потом, не дожидаясь, когда она долетит до цели, пустил и вторую, и третью. И все это время стоял, не шелохнувшись, точно истукан.

— Это мастерство стрельбы при стрельбе, а не стрельба без стрельбы, — сказал Бохунь-Несуществующий. — А смог бы ты стрелять, если взошел бы со мной на скалу и встал на камень, нависший над пропастью в тысячу саженей?.

Тут Несуществующий взошел на высокую скалу, встал на камень, нависший над пропастью в тысячу саженей, повернулся и отступил назад так, что ступни его до половины оказались над пропастью, а потом поманил к себе Ле Юйкоу. Тот же, обливаясь холодным потом, упал на землю и закрыл лицо руками.

— У высшего человека, — сказал Несуществующий, — дух не ведает смущения, даже если он воспаряет в голубое небо, опускается в мировую бездну или улетает к дальним пределам земли. А тебе сейчас хочется зажмуриться от страха. Искусство твое немногого стоит!

 

Рассказы о Чжуан-цзы

Хуэй-цзы сказал Чжуан-цзы: «У меня во дворе есть большое дерево, люди зовут его Древом Небес. Его ствол такой кривой, что к нему не приставишь отвес. Его ветви так извилисты, что к ним не приладишь угольник. Поставь его у дороги — и ни один плотник даже не взглянет на него. Так и слова ваши: велики они, да нет от них проку, оттого люди не прислушиваются к ним».

Чжуан-цзы сказал: «Не доводилось ли вам видеть, как выслеживает добычу дикая кошка? Она ползет, готовая каждый миг броситься направо и налево, вверх и вниз, но вдруг попадает в ловушку и гибнет в силках. А вот як: огромен, как заволокшая небо туча, но при своих размерах не может поймать даже мыши. Вы говорите, что от вашего дерева пользы нет. Ну так посадите его в Деревне, которой нет нигде, водрузите его в пустыне Беспредельного простора и гуляйте, не думая о делах, отдыхайте под ним, предаваясь приятным мечтаниям. Там его не срубит топор, и ничто не причинит ему урона. Когда не находят пользы, откуда взяться заботам?»

Урод Безгубый со скрюченными ногами служил советником при вэйском правителе Лин-гуне. Государю так нравился этот советник, что, когда он смотрел на обыкновенных людей, ему казалось, что у них слишком длинные ноги. Горбун с огромной шишкой на шее служил советником при Хуань-гуне, правителе царства Ци. Хуань-гуну так нравился его советник, что, когда он видел перед собой обыкновенных людей, ему казалось, что у них слишком длинная шея.

Насколько в людях проступает полнота свойств, настолько же забывается их телесный облик. Когда люди не забывают то, что обычно забывается, и забывают то, что обычно не забывается, это называется настоящим забвением.

Вот почему, где бы ни пребывал мудрец, для него знание — это беда, а обещание — клей4, добродетель — как раздача милостыни, ремесло — как рыночный торг. Коль скоро мудрый не строит планов, зачем ему знание? Коль скоро он не делает заметок, зачем ему склеивать расписки? Коль скоро он ничего не лишается, зачем ему требовать уплаты долга? Коль скоро он ничего не продает, зачем ему доходы? Все, что ему нужно, он приобретает на Небесном торжище. Приобретать на Небесном торжище — значит кормиться от Неба. И если он кормится от Неба, для чего ему люди? Он обладает человеческим обликом, но в нем нет человеческой сути. Обладая человеческим обликом, он живет среди людей. Не обладая человеческими наклонностями, он стоит в стороне от «истинного» и «ложного». Неразличимо мало то, что связывает его с людьми. Необозримо велико — таково небесное в нем, он в одиночестве претворяет его!

Хуэй Ши спросил Чжуан-цзы: «Верно ли, что люди изначально не имеют человеческих наклонностей?»

— Да, это так, — ответил Чжуан-цзы.

— Но если человек лишен человеческих наклонностей, как можно назвать его человеком? — вновь спросил Хуэй Ши.

— Дао дало ему облик, Небо дало ему тело, как же не назвать его человеком?

— Но если он человек, то как может он жить без свойственных ему наклонностей?

— Одобрение и порицание — вот что я называю человеческими наклонностями, — пояснил Чжуан-цзы. — Я называю человеком без человеческих наклонностей того, кто не позволяет утверждением и отрицанием ущемлять себя внутри, следует тому, что само по себе таково, и не пытается улучшить то, что дано жизнью.

— Но если он не улучшает того, что дано жизнью, как может он проявить себя в этом мире?

— Дао дало ему облик, Небо дало ему тело. Он не позволяет утверждением или отрицанием ущемлять себя внутри. Ты же вовне обращаешь свой ум и насилуешь свою душу. Прислонись к дереву и пой! Облокотись о столик и спи! Тебе тело вверили небеса, а вся твоя песня «твердость» да «белизна»!

Чжуан-цзы удил рыбу в реке Пушуй, а правитель Чу прислал к нему двух своих сановников с посланием, и в том послании говорилось: «Желаю возложить на Вас бремя государственных дел».

Чжуан-цзы даже удочку из рук не выпустил и головы не повернул, а только сказал в ответ:

— Я слыхал, что в Чу есть священная черепаха, которая умерла три тысячи лет тому назад. Правитель завернул ее в тонкий шелк, спрятал в ларец, а ларец тот поставил в своем храме предков. Что бы предпочла эта черепаха: быть мертвой, но чтобы поклонялись ее костям, или быть живой, даже если ей пришлось бы волочить свой хвост по грязи?

Оба сановника ответили:

— Конечно, она предпочла бы быть живой, даже если ей пришлось волочить свой хвост по грязи.

— Уходите прочь! — воскликнул Чжуан-цзы. — Я тоже буду волочить хвост по грязи!

Хуэй-цзы был первым советником в царстве Лян, а Чжуан-цзы захотел навестить его. Кто-то сказал Хуэй-цзы: «К вам едет Чжуан-цзы. Он хочет сменить вас на посту первого советника». Хуэй-цзы очень испугался и приказал искать Чжуан-цзы по всему царству. И Чжуан-цзы искали три дня и три ночи. Чжуан-цзы приехал к Хуэй-цзы и сказал: «На юге живет птица, которую зовут Юаньчу. Ты знаешь об этом? Она взмывает ввысь в Южном Океане и летит в Северный Океан. Она отдыхает только на вершинах платанов, питается только плодами бамбука и пьет только ключевую воду. Однажды некая сова нашла дохлую крысу. Когда птица Юаньчу пролетала над ней, сова подняла голову и угрожающе заухала. Не хочешь ли и ты погрозить мне своим царством?»

Чжуан-цзы и Хуэй-цзы прогуливались по мосту через реку Хао.

Чжуан-цзы сказал: «Как весело играют рыбки в воде! Вот радость рыб!»

— Ты ведь не рыба, — сказал Хуэй-цзы, — откуда тебе знать, в чем радость рыб?

— Но ведь ты не я, — ответил Чжуан-цзы, — откуда же ты знаешь, что я не знаю, в чем заключается радость рыб?

— Я, конечно, не ты, и не могу знать того, что ты знаешь. Но и ты не рыба, а потому не можешь знать, в чем радость рыб, — возразил Хуэй-цзы.

Тогда Чжуан-цзы сказал: «Давай вернемся к началу. Ты спросил меня: „Откуда ты знаешь радость рыб?" Значит, ты уже знал, что я это знаю, и потому спросил. А я это узнал, гуляя у реки Хао».

У Чжуан-цзы умерла жена, и Хуэй-цзы пришел ее оплакивать. Чжуан-цзы сидел на корточках и распевал песню, ударяя в таз. Хуэй-цзы сказал: «Не оплакивать покойную, которая прожила с тобой до старости и вырастила твоих детей, — это чересчур. Но распевать песни, ударяя в таз, — просто никуда не годится!»

— Ты неправ, — ответил Чжуан-цзы. — Когда она умерла, мог ли я поначалу не опечалиться? Скорбя, я стал думать о том, чем она была вначале, когда еще не родилась. И не только не родилась, но еще не была телом. И не только не была телом, но не была даже дыханием. Я понял, что она была рассеяна в пустоте безбрежного хаоса. Хаос превратился, и она стала дыханием. Дыхание превратилось — и оно стало телом. Тело превратилось — и она родилась. Теперь настало новое превращение, и она умерла. Все это меняло друг друга, как чередуются четыре времени года. Человек же схоронен в бездне превращений, словно в покоях огромного дома. Плакать и причитать над ним — значит не понимать судьбы. Вот почему я перестал плакать.

Дунго-цзы спросил у Чжуан-цзы: «Где находится то, что мы называем Путем?»

— Нет такого места, где бы его не было, — ответил Чжуан-цзы.

— А вы все-таки скажите, и тогда я смогу понять.

— Ну, скажем, в муравьях.

— А есть ли он в чем-нибудь еще ниже этого?

— В сорняках и в мякине.

— А еще ниже?

— В черепице и кирпиче.

— Ну, а в чем-нибудь настолько низком, что дальше некуда?

— В кале и моче!

Дунго-цзы обиженно промолчал, и тогда Чжуан-цзы сказал ему: «Ваши вопросы, уважаемый, совершенно не касались существа дела. Вот так же управляющий рынком Хо определял, насколько жирна свинья, надавливая на нее ногой: чем сильнее надавишь, тем точнее определишь.

У вас не было необходимости спрашивать о местопребывании Пути, ибо Путь не отделен от вещей. Таков верховный Путь, такова же и великая речь.

А уж лучше нам отправиться на прогулку по Дворцу Отсутствующего, соединяясь со всеобщим согласованием и вовеки не зная границ и пределов! Почему бы нам не быть заодно в Недеянии? Не быть безмятежными, чистыми, праздными? Рассеем же наши помыслы, не будем никуда направляться и не будем знать, куда придем мы, будем приходить и уходить, не зная, где остановиться. Я уже пускался в такие странствия и возвращался назад, но все еще не знаю, где положен им предел. Я блуждал в тех безбрежных просторах, но великое знание, там гнездящееся, не имеет границ».

Чжуан-цзы, одетый в залатанный полотняный халат, в сандалиях, обвязанных веревками, проходил мимо правителя царства Вэй.

— Как плохо вам живется, уважаемый! — воскликнул царь.

— Я живу бедно, но не плохо, — ответил Чжуан-цзы. — Иметь путь и его силу и не претворять их в жизни — вот что значит жить плохо. Одеваться в залатанный халат и носить дырявые сандалии — это значит жить бедно, но не плохо. Вот что называется «родиться в недобрый час». Не приходилось ли вам видеть, ваше величество, как лазает по деревьям большая обезьяна? Она без труда влезает на катальпу, кедр или камфорное дерево, проворно прыгает с ветки на ветку так проворно, что сам лучник И не успевает прицелиться в нее. Попав же в заросли мелкого да колючего кустарника, она ступает боком, неуклюже и озирается по сторонам, то и дело оступаясь и теряя равновесие. И не в том дело, что ей приходится делать больше усилий или мускулы ее ослабели. Просто она попала в неподходящую для нее обстановку и не имеет возможности показать, на что она способна. Так и человек: стоит ему оказаться в обществе дурного государя и чиновников-плутов, то даже если он хочет жить по-доброму, сможет ли он добиться желаемого?

Когда Иляо из Шинани повстречался с правителем Лу, тот выглядел очень утомленным.

— Отчего у вас такой утомленный вид? — спросил Шинаньский учитель.

— Я изучил путь прежних царей и готовился продолжать дело моих предков, — ответил правитель Лу. — Я чту духов и оказываю уважение достойным мужам. Я все делаю сам и не имею ни мгновения отдыха, однако так и не могу избавиться от забот. Вот почему я выгляжу таким утомленным.

— Ваш способ избавления от забот, мой господин, никуда не годится, — сказал Шинаньский учитель. — Лиса с ее пышным мехом и леопард с его пятнистой шкурой скрываются в лесах и горных пещерах, чтобы иметь покой. Они выходят наружу по ночам и отдыхают днем — настолько они осторожны. Даже когда им приходится терпеть голод и жажду, они позволяют себе лишь единожды выйти за добычей или на водопой — настолько они сдержанны. И если даже при их осторожности и сдержанности им порой не удается избежать капкана или сети, то разве это их вина? Их мех и шкура — вот источник их несчастий. А разве царство Лу не является для вас такой же шкурой? Я бы посоветовал вам, мой господин, содрать с себя шкуру, очистить сердце, прогнать прочь желания и странствовать привольно в Безлюдном Просторе.

Чжуан-цзы лежал на смертном одре, и ученики собирались устроить ему пышные похороны. Чжуан-цзы сказал: «Небо и Земля будут мне внутренним и внешним гробом, солнце и луна — парой нефритовых дисков, звезды жемчужинами, а вся. тьма вещей — посмертными подношениями. Разве чего-то не хватает для моих похорон? Что можно к этому добавить?»

— Но мы боимся, — ответили ученики, — что вас, учитель, склюют вороны и коршуны.

Чжуан-цзы сказал: «На земле я достанусь воронам и коршунам, под землей пойду на корм муравьям. У одних отнимут, а другим дадут. За что же муравьям такое предпочтение?»

 

Истинное дело

Янь Хой пришел к Конфуцию и попросил разрешения уехать.

— Куда же ты направляешься? — спросил Конфуций.

— Я еду в царство Вэй, — ответил Янь Хой.

— А что ты будешь там делать?

— Я слышал, что правитель Вэй молод летами и безрассуден в поступках. Он не заботится о благе государства и не замечает своих промахов. Столь низко ценит он человеческую жизнь, что в его владениях громоздятся горы трупов, а люди доведены до отчаяния. Я помню, учитель, ваши слова: «Не беспокойтесь о тех царствах, где есть порядок. Идите туда, где порядка нет. У ворот дома, где живет доктор, много больных». Я хочу как-нибудь применить на деле то, чему вы меня учили, и навести порядок в том несчастном царстве.

— Ах, вот как! — отозвался Конфуций. — Боюсь, ты спешишь навстречу собственной гибели. Великий Путь не терпит смятения, ибо когда умы наши охвачены смятением, истина дробится, а когда истина раздроблена, люди охвачены тревогой, если же ты не можешь одолеть тревогу в своей душе, ты никогда не станешь свободным. Совершенные люди древности учили других лишь тому, в чем сами находили прочную опору.

И пока ты сам не нашел такую опору в себе, как можешь ты браться за воспитание надменного владыки. Да и понимаешь ли ты, что источник нашей власти над людьми есть также подлинный исток нашего знания? Власть над людьми находит выражение в славе, знание же рождается из соперничества. «Приобрести имя» — значит победить в борьбе, и знание есть орудие этой борьбы. И то, и другое — вредоносные орудия, никак не способствующие нашему совершенствованию. Еще нужно сказать тебе, что обладать выдающимися способностями и безупречной честностью, но не видеть, что таится в душе другого, стремиться к славе, но не понимать человеческого сердца, и проповедовать добро, справедливость и благородные деяния перед жестокосердным государем — значит показать свою красоту, обнажая уродство другого. Поистине, такого человека следовало бы назвать «ходячим несчастьем». А тому, кто доставляет неудовольствие другим, люди, конечно же, тоже будут стараться навредить. Боюсь, не избежать тебе гонений света! И еще: если уж правитель Вэй так любит умных и достойных мужей и ненавидит людей ничтожных, то какой смысл тебе доказывать, что ты человек незаурядный? Уж лучше тебе не вступать в спор с державным владыкой, ведь государь наверняка станет придираться к твоим недостаткам и расписывать собственные достоинства.

Твой взор он помутит. Твою гордость он смирит. Твои уста он замкнет. Твою гордость убьет. И даст тебе другое сердце.

Тогда придется тебе «огнем тушить огонь, водой заливать воду». Вот что называется «и было плохо, а стало хуже некуда».

Янь Хой сказал: «Хорошо ли быть внимательным и всеобъятным в устремлениях, прилежным и целеустремленным?»

Конфуций отвечал: «О, нет, это никуда не годится! Правитель Вэй не умеет сдерживать свои страсти, и в душе у него нет равновесия. Обыкновенные люди, конечно, не смеют уклониться от встречи с ним и стараются спрятать свое беспокойство и страх под покровом спокойствия. В них не родится даже то, что называют „благотворным влиянием, растущим день ото дня", что же говорить о великой силе! А он будет стоять на своем и не захочет меняться. По видимости он может соглашаться с тобой, но в душе он с тобой не будет считаться. Что же тут хорошего?»

— Коли так, — сказал Янь Хой, — я буду прям внутри и податлив снаружи, я буду верен своим убеждениям, но уступать царской воле. Как человек «прямой внутри», я буду послушником Неба. Тот, кто становится послушником Неба, знает, что и Сын Неба, и он сам дети Неба и что он один умеет говорить от себя как бы без умысла — так, что иной раз людям его речи нравятся, а иной раз не нравятся. В мире к таким людям относятся как к детям. Вот что я называю «быть послушником Неба». Тот же, кто «податлив снаружи», будет послушником человека. Держать в руках ритуальную табличку, падать на колени и простираться ниц — так ведет себя подданный. Все люди так поступают, отчего и мне не поступать так же? Если делать то, что и другие делают, я никому не дам повод быть недружелюбным ко мне. Вот что я называю «быть послушником человека». Будучи «верным своим убеждениям и послушным царской воле», я буду послушником древних. Правдивые слова, будь то распоряжения или назидания, восходят к древним, и сам я за них не в ответе. В таком случае я могу быть прям, не рискуя собой. Вот что я называю «быть послушником древних». Годится ли такое поведение?

— Никуда не годится! — отвечал Конфуций. — Планы хитроумные, да осуществить их трудно. Будь проще, и тогда, даже не выделяясь большим умом, ты избежишь беды. Однако же на этом следует остановиться. Своего повелителя тебе все равно не переделать. Ты со своими планами слишком полагаешься на свой ум.

— Мне больше нечего сказать, — промолвил Янь Хой. — Прошу вас, учитель, дать мне совет.

— Постись, и я скажу тебе, — отвечал Конфуций. — Действовать по собственному разумению — не слишком ли это легко? А тот, кто предпочитает легкие пути, не узреет Небесного сияния.

— Я из бедной семьи и вот уже несколько месяцев не пил вина и не ел мяса. Можно ли считать, что я постился?

— Так постятся перед торжественным жертвоприношением, я же говорю о посте сердца.

— Осмелюсь спросить, что такое пост сердца?

— Сделай единой свою волю: не слушай ушами, а слушай сердцем, не слушай сердцем, а слушай духовными токами. В слухе остановись на том, что слышишь, в сознании остановись на том, о чем думается. Пусть жизненный дух в тебе будет пустотен и непроизвольно откликается внешним вещам. Путь сходится в пустоте. Пустота и есть пост сердца.

— Пока я, Хой, еще не постиг своего истинного бытия, я и в самом деле буду Хоем, — сказал Янь Хой. — Когда же я постигну свое истинное бытие, я еще не буду Хоем. Вот это и значит «сделать себя пустым»?

— Именно так! — отвечал Конфуций. — Вот что я тебе скажу: войди в его ограду и гуляй в ней свободно, но не забивай себе голову мыслями о славе. Когда тебя слушают, пой свою песню, когда тебя не слушают, — умолкни. Для тебя не должно быть внутренних покоев и простора вовне. Остановись на неизбежном, и в этом обрети свой единый дом. Тогда ты будешь близок к правде. Легко ходить, не оставляя следов. Трудно ходить, не касаясь земли. Деяниям людей легко подражать, свершениям Неба подражать трудно. Ты знаешь, что такое летать с помощью крыльев. Ты еще не знаешь, что такое летать без крыльев. Ты знаешь, что такое знанием добывать знание, но еще не знаешь что значит благодаря незнанию обретать знание. Вглядись же в тот сокровенный чертог: из пустой залы исходит ослепительный свет. Удачу приносит прекращение прекращения. Пока же ты не придешь к этому концу, ты будешь мчаться галопом, даже восседая неподвижно. Если твои уши и глаза будут внимать внутреннему и ты отрешишься от умствования, то к тебе стекутся божества и духи, не говоря уже о людях!

Вот таким был калека Чжи: подбородок врос в пупок, плечи выше головы, шейные позвонки торчат в небеса, пять хрящей позвоночника сгрудились вверху, бедра поднялись к плечам. Кормился он тем, что штопал и стирал одежду, а когда брал в руки палочки, чтобы погадать другим об их судьбе, ему подносили еды на десятерых. Если власти набирали войско, калека Чжи размахивая руками, ходил вразвалку среди рекрутов. Если отбирали людей для общественных работ, его всякий раз освобождали от повинностей. Когда же в городе раздавали милостыню больным и немощным, он получал целых три меры зерна и десять связок хвороста. Если даже человек, ущербный телом, способен уберечь себя и прожить сполна свой срок, установленный для него природой, то тем более способен добиться этого тот, кто сделал себя ущербным в жизненных свойствах!

Цзыкуй из Наньбо спросил Женщину Цзюй: «Вам уже много лет, но выглядите вы еще совсем юной, почему?»

— Я слышала о Пути, — ответила Женщина Цзюй.

— Можно ли научиться Пути? — спросил Цзыкуй.

— О, нет, нельзя. Ты для этого не годишься. Знавала я одного человека по имени Булян И. Он обладал способностями истинного мудреца, но не знал, как идти праведным Путем. А я знаю, как идти праведным путем, но не обладаю способностями мудрого. Я попыталась обучить его Пути, ведь он и в самом деле мог стать настоящим мудрецом. В конце концов совсем нетрудно разъяснить путь мудрого тому, кто обладает способностями мудреца. Я стала оберегать его, чтобы истина открылась ему, и через три дня он смог быть вне Поднебесной. Когда он научился быть вне Поднебесной, я снова поберегла его, и через семь дней он научился быть вне вещей. После того, как он смог быть вне вещей, я снова поберегла его, и спустя девять дней он смог быть вне жизни. А научившись быть вне жизни, он в сердце своем стал, как «ясная заря». Став в сердце своем «ясной зарей», он смог прозреть Одинокое. А прозревши в себе Одинокое, он смог быть вне прошлого и настоящего. Превзойдя различие между прошлым и настоящим, он смог быть там, где нет ни рождения, ни смерти. Ибо то, что убивает жизнь, само не умирает, а то, что рождает жизнь, само не живет. Что же это такое? Следует за всем, что уходит, и привечает все, что приходит; все может разрушить, все может создать. Поэтому называют его «покойное в превращениях». «Покойное в превращениях» означает: все достигнет завершенности через превращения.

— Откуда же ты все это узнала? — спросил Цзыкуй. Женщина Цзюй ответила:

— Я восприняла это от сына писца, сын писца воспринял это от внука чтеца, внук чтеца перенял это от Ясного взора. Ясный взор перенял это от Чуткого слуха, Чуткий слух перенял это от Труженика, Труженик перенял это от Сладкоголосого, Сладкоголосый перенял это от Глубочайшего Мрака, Глубочайший воспринял это от Хаоса, а Хаос перенял это от Безначального.

Янь Хой сказал: «Я кое-чего достиг».

— Что именно? — спросил Конфуций.

— Я забыл о ритуалах и музыке.

— Это хорошо, но ты еще далек от совершенства.

В другой день Янь Хой снова повстречался с Конфуцием.

— Я снова кое-чего достиг, — сказал Янь Хой.

— Чего же? — спросил Конфуций.

— Я забыл о человечности и справедливости.

— Это хорошо, но все еще недостаточно.

В другой день Янь Хой и Конфуций снова встретились.

— Я опять кое-чего достиг, — сказал Янь Хой.

— А чего ты достиг на этот раз?

— Я просто сижу в забытьи.

Конфуций изумился и спросил: «Что ты хочешь этим сказать: „сижу в забытьи"»?

— Мое тело будто отпало от меня, а разум как бы угас. Я словно вышел из своей бренной оболочки, отринул знание и уподобился Всепроницающему. Вот что значит «сидеть в забытьи».

— Если ты един со всем сущим, значит, у тебя нет пристрастий. Если ты живешь превращениями, ты не стесняешь себя правилами. Видно, ты и вправду мудрее меня! Я, Конфуций, прошу дозволения следовать за тобой!

А Хэгун и Божественный Землепашец вместе учились у Старого Дракона Счастливого. Как-то днем Божественный Землепашец дремал у себя в комнате, облокотившись о столик. В полдень А Хэгун распахнул настежь двери и вбежал в комнату со словами: «Старый Дракон умер!» Божественный Земледелец схватил свой посох, поднялся, потом с размаху бросил посох на землю и, рассмеявшись, сказал: «Тот, кто был мне Небом, знал, что я груб и темен, вот почему он бросил меня и умер. Все кончено! Учитель умер, не открыв мне безумных своих речей!»

Эти слова услышал Янь Гандяо и сказал: «К тому, кто воплотил в себе Путь, привязаны благородные мужи всего Поднебесного мира. А ныне даже постигший Путь на тысячную долю осеннего волоска, и тот понял, что нужно утаить свои безумные речи до самой смерти, что уж говорить о человеке, воплотившем в себе Путь!

Смотришь на него — не имеет он формы. Слушаешь его — не издает он звуков. В ученых сужденьях земных мудрецов Зовется он тайной тайн.

Вот так рассуждают о Пути, но это не есть сам Путь».

Великая Чистота спросила Бесконечность: «Вы знаете Путь?»

— Нет, не знаю, — ответила Бесконечность.

Потом Великая Чистота задала тот же вопрос Недеянию, и Недеяние сказало: «Я знаю Путь».

— А есть ли у твоего знания число? — спросила Великая Чистота.

— Да, есть.

— Что же это за число?

— Мое знание Пути может возвысить и может унизить, может связать и может разъединить. Вот как можно считать благодаря моему знанию.

Великая Чистота спросила об этих словах у Безначального: «Кто же прав: Бесконечность, которая не знала, или Недеяние, которое знало?»

— Незнание глубоко, знание поверхностно, — ответило Безначальное. — Не знать — это внутреннее, а знать — это внешнее.

Тут Великая Чистота вздохнула и сказала: «Значит, мы знаем благодаря незнанию! А не знаем из-за знания! Кто же знает знание, которое не знает?»

— Путь неслышим, а если мы что-то слышим, значит, это не Путь, — ответило Безначальное. — Путь незрим, а если мы что-то видим — значит, это не Путь. О Пути нельзя ничего сказать, а если о нем что-то говорят, — значит, это не Путь. Кто постиг Бесформенное, которое дает формы формам, тот знает, что Пути нельзя дать имя.

И еще Безначальное сказало: «Отвечать на вопрос о Пути — значит не знать Путь. А спрашивающий о Пути никогда не слышал о нем. О пути нечего спрашивать, а спросишь о нем — не получишь ответа. Вопрошать о недоступном вопрошанию — значит спрашивать впустую. Отвечать там, где не может быть ответа, — значит потерять внутреннее. Тот, кто утратил внутреннее и спрашивает впустую, вокруг себя не видит вселенной, а внутри себя не замечает Великое Начало. Поэтому он никогда не поднимется выше гор Куньлунь и сможет странствовать в Великой Пустоте».

Учение Великого Человека — словно тень, отбрасываемая телом, и эхо, вторящее голосу. На любой вопрос откликнется понимая, ощущая сопричастность свою всему свету. Он пребывает в незыблемом покое, а движется, не ведая границ, ведет каждого сообразно его устремлениям и приводит каждого к его изначальной природе. Странствует привольно и бесконечно, выступает, никуда не отклоняясь, и безначален, как солнце, а телом слит с великим единством. В Великом Единстве нельзя иметь ничего личного. Не имея же ничего личного, нельзя обладать. Наблюдающие за обладаемым: таковы благородные мужи древности. Наблюдающие за тем, чем обладать нельзя: таковы друзья Неба и Земли.

Цзэн-цзы жил в царстве Вэй, носил холщовый халат без подкладки, лицо его опухло, руки и ноги покрылись мозолями, по три дня он не разводил себе огня, по десять лет не шил себе одежды. Поправит шапку — завязки оторвутся, возьмется за ворот — и локти вылезают из протертых рукавов, схватится за сандалии — и задники оторвутся. Но, шаркая сандалиями, он распевал древние гимны, и голос его, подобный звону металла и яшмы, наполнял Небо и Землю. Сын неба не мог сделать его своим подданным, удельные владыки не могли сделать его своим другом. Ибо пестующий в себе волю забывает о своем теле, пестующий тело забывает о выгоде, а взыскующий Пути забывает о сердце.

Безмятежность и покой, пустота и неделание — это равновесие Неба и Земли, сущность пути и его силы. Мудрый обретает в них успокоение. Будучи покоен, он уравновешен и нескован. Будучи уравновешенным и нескованным, он безмятежен. А если он уравновешен, нескован и безмятежен, то

Заботы и тревоги в него не войдут, Духовные болезни в него не проникнут.

Стало быть, его жизненная сила пребывает в целости, и его дух не терпит ущерба. Посему говорится: «В жизни мудрец идет вместе с Небом, в смерти он превращается вместе с вещами, в покое он причастен к силе инь, в деянии причастен к силе ян»:

Ради личной выгоды других не опередит, Избегая несчастья, не сделает первый шаг. Лишь испытав воздействие, откликнется, Лишь подвергнувшись натиску, подвинется. Лишь по необходимости берется за дело. Отвергает знания и доводы, А внемлет лишь истине Небес. И, следовательно, он Не знает гнева Небес, Не ведает бремени вещей, Не навлекает на себя неприязнь людей, не подвергается преследованиям духов. Его жизнь — как плаванье до водам, Его смерть — как отдохновение. Он свободен от суетных мыслей, Он не строит планов и расчетов. Он просветлен, хоть и не озабочен чистотою духа. Он всем внушает доверие, хотя не дает обещаний. Он спит без сновидений И пробуждается, не ведая тревог. Его дух чист я нежен, Его душа ничем не отягощена.

В покое и безмятежности соединяется он с Небесной Силой. А потому говорят, что печаль и радость — это искажение жизненной силы, веселье и гнев — это нарушение Пути, пристрастия и неприязнь — утраты души. Когда в сердце нет ни радости, ни печали, открывается полнота жизненных свойств. Когда сердце едино и неизменно, сполна постигается покой. Когда никто нас не обременяет, сполна прозревается пустота. Когда мы не связаны вещами, сполна познается безмятежность. Когда мы не препятствуем течению жизни, сполна проявляется утонченность духа. Вот и говорится: «Если тело не отдыхает от напряжения, оно изнашивается. Если дух вечно в заботах, он увядает».

Те, кто в древности оберегали свою жизнь, не старались доказательствами украсить свое знание и не старались знаниями своими объять весь мир или постичь первородную Силу вещей. Они довольствовались своей долей и наслаждались своей природой. Что еще они могли делать? Ведь Путь — это, конечно, не мелкие дела, а Сила жизни — это, конечно, не ограниченные знания. Ограниченные знания губят Силу жизни, мелкие дела губят Путь. Потому и говорят: «Будь прям — только и всего». Успехом зовется счастье сознавать себя целым и невредимым.

Древние называли успехом не обладание колесницей и шапкой знатного вельможи, а всего лишь невозможность добавить что-нибудь к своему счастью. Нынче же успехом считается обладание шапкой и колесницей знатного вельможи. Но шапка и колесница не дарованы нам нашей природой и судьбой. То, что дается нам по случаю, задерживается у нас лишь на время, и мы не можем ни привлечь эту вещь, ни удержать ее у себя навеки. А потому не разжигай в себе страстей из-за шапки и экипажа, не подлаживайся под нравы света из-за приобретений или потерь. Будь счастлив всегда и везде и не позволяй житейским волнениям завладеть тобой. Нынче же, когда временно приставшее к нам уходит от нас, мы печалимся. Вот и видно, что мы даже счастьем своим не умеем дорожить. Поэтому говорят: «Тех, кто отрекаются от себя ради вещей и пренебрегают своей природой в угоду свету, следует называть людьми, которые все ставят с ног на голову».