Виктор Мануйлов
Севастополь, Севастополь… Быль
Несколько часов остатки бригады морской пехоты держали оборону по одной из балок западнее поселка Шестая верста, медленно пятясь под ударами танков и пехоты противника: одни в сторону моря, другие к Казачьей бухте. Сплошной линии обороны уже не было, дыры затыкать нечем, драться продолжали отдельные группы, связь между ними отсутствовала, и лишь по звукам боя можно было определить, где еще держатся, а где держаться некому или нечем.
Если бы вот так же стойко держались от самой границы, немец бы далеко не прошел. А ведь были рубежи ничуть не хуже Севастопольского, были танки и самолеты, но не было главного – умения воевать и того ожесточения, которое рождается в душе солдата после долгих и жестоких испытаний. Увы, умение держаться до последнего патрона и человека, не паниковать перед численно превосходящим противником, умение маневрировать на том пространстве, которое тебе отведено условиями боя, не теряться в безвыходных, казалось бы, положениях, и многие другие тонкости воинского мастерства дались Красникову и многим севастопольцам не сразу. Теперь-то они видели, что стали другими, что к ним пришло то воинское мастерство, которому не научишься в классах и на полигонах, но если бы в классах и на полигонах учили именно тому, что необходимо в современном бою, доучивание в самом бою проходило быстрее и не потребовало бы таких жертв.
С утра ротой из тридцати шести человек командовал младший лейтенант Корольков, его убило разорвавшейся в двух шагах от него миной. После Королькова самым старшим в роте числился командир взвода старший сержант Красников. В роте к тому времени осталось лишь двадцать два человека, половина из которых легко раненые. Сам Красников тоже получил пулевое ранение в левую руку. Рука все время мозжила: видать, была задета кость. Но хуже всего не ранение, а почти полное отсутствие боеприпасов. До этого оружие и боеприпасы пополняли с тыловых складов, а когда склады иссякли и подвоз с Большой земли прекратился, брали с убитых немцев во время контратак. Но двадцать человек не могут контратаковать пятьсот до зубов вооруженных фашистов. К тому же немцы свои подразделения на передовой меняли, а наших менять некому, люди еле держались на ногах от усталости, голода и жажды. И все-таки дрались. Даже способ придумали, как добывать у противника патроны, воду и продукты: подпустят небольшую группу поближе, остальных отсекут сосредоточенным огнем и с трех сторон на эту группу навалятся – вот тебе и патроны, и гранаты, фляги с водой, галеты и даже сигареты, еще час-другой продержаться можно. И другие, судя по стрельбе, тоже держались. Даже в самом Севастополе, уже будто бы полностью захваченном противником, оставались кое-где островки сопротивления, кружили над ними самолеты, слышалось уханье бомб. То же самое и здесь: стоит нарваться немцам на более-менее организованное сопротивление, тут же вызывают самолеты, молотят местность артиллерией. Дело идет к концу, а под конец умирать никому не хочется. Даже под такой конец, какой пришел обороне Севастополя, но не войне. Ничего не поделаешь: все живут одним днем.
К вечеру второго июля немцы и румыны обтекли роту Красникова с двух сторон. Можно было бы отойти, но отходить по совершенно открытой местности – все равно, что выводить роту на расстрел. Решили ждать ночи. Едва начало смеркаться, неожиданно ударили орудия Тридцать пятой береговой батареи. Неожиданно потому, что батарея молчала несколько часов, и все решили, что и этой, последней батарее береговой обороны на Крымском полуострове, пришел конец. Ан нет, жива старушка. Орудия били значительно правее, но ветер дул оттуда, неся тучи дыма и пыли, и Красников решил воспользоваться подарком судьбы, чтобы прорваться к своим. Когда дым и пыль заволокли землю, он поднял роту и повел в слепую атаку. На бегу из бурой полумглы вдруг вынырнут серые силуэты – бросок гранаты, короткая автоматная очередь, и дальше, не останавливаясь, не замедляя движения.
Когда стрельба осталась позади, налицо оказалось всего одиннадцать человек. Куда идти и что делать дальше, Красников не знал, надо было искать какое-то начальство, приставать к какой-нибудь части, если не отыщется своя бригада. И Красников повел своих бойцов к Казачьей бухте, туда, где еще держалась Тридцать пятая и где, по слухам, находилось командование армии.
В воздухе завыло. Снаряд, перелетев через мол, поднял белый столб вспененной воды, изнутри подсвеченный рыжеватым светом, заплескала о пирс волна. К запаху солярки добавился запах сгоревшего тола. Вокруг сновали быстрые тени, слышался торопливый топот ног. Над Севастополем, уже захваченном немцами, пульсировало зарево пожара, более слабое зарево виднелось и на востоке, оттуда же доносилась редкая стрельба, время от времени в небе повисали осветительные ракеты. В стороне, – скорее всего, над Стрелецкой бухтой, – немецкий самолет повесил «люстру», которая, медленно опускаясь, светила голубоватым светом, как светит далекая звезда Сириус в созвездии Большого Пса. «Люстру» вот-вот могли повесить и здесь, над бухтой Казачьей.Старший сержант Красников и одиннадцать его матросов и красноармейцев устало расселись на пустых снарядных ящиках, во множестве валявшихся на пирсе. Дальше их не пустили. Дальше в робком свете далеких пожаров и ракет виднелись силуэты двух подводных лодок, на которые грузили какие-то ящики. Туда же прошествовало несколько командиров. Среди них Красников приметил командующего Приморской армией генерала Петрова. Значит, командование эвакуируется, остальные – кому как повезет.– А в ящиках-то – деньги, – произнес кто-то в темноте.– А наша жизнь, видать, и копейки не стоит, – сорвался чей-то злой голос.Ему наперекор другой, резкий, командирский:– Прекратить панику! Вот-вот должны подойти корабли. Они заберут всех.Народу на пирсе и вокруг все прибавлялось и прибавлялось. В темноте слышался глухой ропот толпы.– Ну что, командир, будем ждать? – спросил старший матрос Желтков. – Чего-то не видать кораблей-то. А скоро начнет светать…Красников и сам не знал, что делать: ждать или искать другие возможности. Даже если подойдут корабли, всех не заберут. Судя по усиливающемуся ропоту толпы, в надежде на обещанные корабли здесь собрались тысячи людей. И еще подойдут. А посадка под бомбежкой – верная смерть.Он глянул на восток – там уже проклюнулась узкая полоска зари – первый признак наступающего дня: июльские ночи коротки. Обступившие его люди ждали решения.– Надо уходить, – произнес он. – Надо уходить в горы, к партизанам. Приказывать не могу. Пусть каждый решит, как ему поступать. Но решать надо сейчас, сию минуту. Времени у нас в обрез.– А чего тут решать, командир? Вместе дрались, вместе и дальше надо держаться, – за всех ответил все тот же Желтков.И они стали пробираться сквозь густую толпу, мимо лежащих на носилках раненых, мимо женщин и детей.– Что там, товарищи? – спросил кто-то из темноты. – Будут корабли или нет?– Не видать, – ответил матрос Филонов.– Гос-споди, – послышался женский голос. – И что же с нами будет?Но на этот вопрос ответа не последовало.Они вышли к одной из балок севернее Тридцать пятой батареи, когда стали различимы силуэты ближайших холмов. Дальше идти было опасно. Решили день переждать в зарослях терновника в этой балке. Если повезет, то следующую ночь употребить для прорыва к горам.Едва спустились по крутому скату вниз, как из темноты послышался чей-то властный голос:– Кто такие? Кто командир?Красников выступил вперед. Перед ним на фоне светлеющего неба высился темный силуэт человека в морской форме. Человек стоял прочно, широко расставив ноги, за его спиной теснилось еще несколько неподвижных фигур.– Я – командир, старший сержант Красников, – ответил он. – Со мной одиннадцать человек отдельной бригады морской пехоты. Из них восемь человек ранены. Нам было приказано при первой же возможности прорываться к Казачьей бухте, где нас могут забрать на борт корабли, но там столько народу, что вряд ли это возможно…– Кораблей больше не будет, – произнес неизвестный. – Надо или прорываться в горы, к партизанам, или… – Он не договорил, что значило его «или», представился: – Инженер-капитан третьего ранга Новицкий. Предлагаю влиться в мою группу. Есть другие предложения?– Нет, товарищ капитан третьего ранга, – ответил Красников, окинув взглядом темные силуэты, теснящиеся за спиной командира. – Но мои люди устали, они только что вышли из боя, находятся на пределе сил…– Мы тоже только что из боя… – начал Новицкий, но в это время в той стороне, где располагалась Тридцать пятая батарея, раздался сильный взрыв.Все в тревоге повернули головы в ту сторону. Новицкий снял фуражку. Остальные тоже.– Кончился Севастополь, – произнес кто-то в наступившей тишине.– Чепуха! – воскликнул Новицкий. – Севастополь не может кончиться. Мы еще сюда вернемся. Не мы, так другие. Этот город был советским, русским городом, таким и останется навек. Мы еще отомстим фашистам и за развалины Севастополя, и за гибель наших товарищей. А теперь надо уходить отсюда, пока есть возможность. День переждем в одной из пещер на мысе Херсонес. Идемте с нами, старший сержант Красников.
Два километра, отделяющие Казачью бухту от юго-западного обрывистого берега мыса Херсонес, можно пройти минут за двадцать. Но едва они миновали половину пути, как на дороге, идущей вдоль берега, показалась колонна мотоциклистов. Длинной кишкой с включенными фарами она ползла в сторону аэродрома, постреливая в обе стороны из пулеметов. Пришлось сверзиться в неглубокую балку и затаиться среди кустов терновника. Более часа продолжалось движение по дороге, потом на какое-то время дорога опустела, и группе Новицкого удалось перебраться из одной балки в другую, более глубокую, которая вела к морю. Балка тянулась мимо аэродрома, изрытого воронками от бомб, мимо искореженных останков самолетов, мимо взорванных капониров и каких-то строений – последнего аэродрома, куда еще вчера садились и откуда взлетали наши самолеты. Чудом сохранилось лишь невысокое строение с башенкой, над которым неподвижно висела полосатая «колбаса».Светало.За спиной разгорался кровавым заревом пожара неторопливый рассвет. Еще по балкам таился черный сумрак, куда он стекал с притихшей степи, а далекие горы уже жмурились от яркого солнца, бросая черные тени на сине-зеленую поверхность моря. Слева, где виднелись черные купола Тридцать пятой батареи, настороженную тишину прошила длинная очередь немецкого пулемета. И тотчас же заухали гранаты, отдельные винтовочные выстрелы слились с суматошной трескотней автоматов. Звонко ахнуло танковое орудие, басисто прокатился по холмистой степи взрыв.Беспорядочная стрельба вспыхнула и справа, в районе аэродрома, и дальше, на подходах к Казачьей бухте. Похоже, везде таились отдельные группы защитников Севастополя, предоставленные самим себе. А что будет с теми, кто ждет корабли в самой бухте – об этом даже думать не хотелось.Едва хвост колонны мотоциклистов миновал балку, как вдалеке заклубилась пыль от движения чего-то более значительного. Решили не ждать, и хотя последний мотоцикл удалился всего метров на сто, кинулись со всех ног через дорогу и снова сверзлись в балку. По дну ее достигли края обрыва и встали, точно наткнулись на глухую стенку: прямо под ними, менее чем в двух кабельтовых, качался на волнах немецкий бронекатер. Чуть в стороне – еще один. Видно было, как высунувшиеся из люков немцы рассматривают берег в бинокли. Вот один из них что-то заметил, показал рукой, и тотчас же скорострельная пушка выпустила по берегу серию снарядов…– Вот сволочи, – произнес капитан третьего ранга Новицкий. – Этак нам отсюда не выбраться. И торчать здесь нельзя: того и гляди немцы наскочат. – И, не оглядываясь, окликнул: – Скольников!– Здесь, товарищ командир, – отозвался один из моряков.– Сними-ка вон того фрица… Видишь, на мостике, в башенке?– Так точно, вижу.– Давай. А потом артиллериста. Надо заставить их уйти отсюда.Скольников, пожилой человек с пышными усами, медлительный и даже неповоротливый, выдвинулся вперед, лег за плоский камень, положил на него свою винтовку, бережно расчехлил оптический прицел. Прицелился. Выстрелил.Красников, следивший за катером в морской бинокль, увидел, как человек в пилотке, торчавший по пояс из башенки, дернулся, взмахнул руками, упал грудью на край люка, затем медленно исчез в его черном зеве.Скольников не успел сделать второй выстрел, как еще один фриц, торчавший из орудийной башни, нырнул вниз и закрыл за собой люк. Взревели моторы, за кормой вспенилась вода, и катер, набирая ход, пошел в море, туда, где виднелся корабль покрупнее.Был полный штиль, море лежало внизу ласковым сине-зеленым покрывалом, которое катер морщил расходящимися усами волн, точно пытался рассечь его и обнажить нечто, скрываемое под этим покрывалом. Под ним, как представлялось Красникову, хранились многие и многие тайны, накопленные морем за минувшие тысячелетия. Но волны, поднятые катером, опадали, и скатерть снова наглухо задергивала поверхность.Старший сержант Красников в начале сорокового заканчивал второй курс историко-философского факультета Московского университета. Он бы и дальше учился там, но в апреле его вызвали в райком комсомола и сказали, что грамотные и спортивные командиры очень нужны нашим пограничным войскам. Из райкома он вышел с путевкой в Одесское пограничное училище. Но и училище ему закончить не довелось тоже: началась война. Может быть, поэтому в душе он все еще оставался философом и романтиком, смотрел на море, как на некое средоточие тайн человеческого бытия, тайн, которые вряд ли когда-нибудь будут раскрыты. Со временем и его жизнь, и жизнь сотен тысяч людей, защищавших Севастополь, станет частью этой мировой тайны, потому что, сколько бы ни осталось в живых ее свидетелей, каждый был лишь частицей этой тайны, восстановить которую в единстве всех частиц невозможно.Но более всего застывшее море и розовый рассвет над его гладью не вязались с тем, что происходило на поверхности этого моря и на земле, которое оно омывало. Даже странно было, что приходится таиться, что вокруг витает ненасытная смерть, и ему, Андрею Красникову, надо прятаться от нее и не считать это унижением и оскорблением своего человеческого достоинства. А, казалось бы, как просто: встать, выйти на поверхность и сказать: «Хватит, все равно это рано или поздно кончится, и все равно вы, немцы, не победите, так не лучше ли…»– За мной! – сдавленным голосом выкрикнул Новицкий и нырнул вниз, прервав бессмысленные рассуждения Красникова.За Новицким потянулись остальные.Через несколько минут, пройдя по еле заметной тропе, проложенной над бездной по узкому карнизу, отряд втиснулся в узкую щель, которая привела в довольно просторную пещеру.– Располагайтесь, – тоном хозяина этой пещеры предложил Новицкий. – Здесь как-нибудь перекантуемся, а ночью… Впрочем, теперь даже на час загадывать нет смысла.Глаза скоро привыкли к полумраку, люди расположились вдоль стен и тут же уснули в самых невероятных позах.– Вот что, старший сержант, – отозвав в сторону Красникова, заговорил Новицкий. – Давай так: ты сейчас спишь, через два часа я тебя сменяю. Не гоже, если немцы нас перебьют здесь как сонных мух. Хотя о существовании этой пещеры знают немногие, а с моря она не видна, предосторожность не помешает. И еще: как там сложится, сам бог не ведает, но ты должен знать: здесь имеется спуск прямо к воде, там грот, а в гроте две шестивесельные шлюпки и ялик. Если повезет, можно по темну уйти на веслах километров на десять в сторону Таманского полуострова. Есть распоряжение командования, согласно которому наши катера будут курсировать в километре-двух от берега и подбирать всех, кто сможет выйти в море. А также гидросамолеты и подлодки. Смекаешь?– Смекаю. Но лучше вы сейчас спите, товарищ капитан третьего ранга, – предложил Красников и пояснил: – У меня рука мозжит: не усну.
В гроте оказались лишь одна шлюпка и ялик. – Кто-то уже воспользовался, – произнес Новицкий. – Кто-то с нашего аэродрома: никто другой о них знать не мог.Только сейчас Красников заметил, что у Новицкого голубые петлицы, а на них серебряные пропеллер и молоточки: технарь. Ну да, он так и представился: инженер-капитан, вспомнил Красников.В последние дни обороны Севастополя оставшиеся самолеты улетели на Большую землю, а весь технический состав аэродрома был переведен в пехоту. Батальон летунов, как называли их промеж себя в пехоте, дрался неподалеку от батальона моряков. Видать, Новицкий из этого батальона. Впрочем, за год войны Красников кого только не повидал в должности командира. Был даже один ветеринар – сперва батальоном командовал, потом полком. Неизвестно, каким он был ветеринаром, а командиром оказался хорошим. Жаль только, что в неразберихе отступления с Чонгарских позиций остатки полка ветеринара немецкие танки отсекли от остальных полков дивизии, и что сталось с этим полком и его командиром, можно только гадать.Перед закатом расселись в шлюпку и в ялик, выдвинулись под каменный козырек, прикрывающий грот, стали ждать окончательной темноты.Вдоль берега курсировали немецкие катера. Постреливали. С берега иногда отвечали редким пулеметным огнем. Иногда зло тявкнет противотанковое ружье.– Здесь по берегу много пещер, – говорил Новицкий. – Иные еще в древние времена приспособили под жилище, прятались в них от набегов степняков. Потом некоторые пещеры облюбовали монахи. Уже в наши времена их использовали контрабандисты и всякий преступный элемент. В тридцатые годы пещеры от этого элемента очистили. В свободное от службы время мы часто лазали по этим пещерам, много чего интересного находили. Приезжали из Симферополя, забирали самое ценное, кое-что оставалось и у нас. Думали: надо бы открыть музей древностей, да как-то все не до того было… – В голосе Новицкого чувствовалось сожаление о не сделанном.Темнело. Со стороны Турции наплывала сизая мгла. Но один из немецких катеров все время торчал почти напротив грота, иногда обшаривал берег узким лучом прожектора, пускал осветительные ракеты. Нечего было и думать, чтобы выходить в море при такой плотной блокаде.Медленно тянулись минуты. Еще час-полтора, и нет смысла выходить в море. Но часам к одиннадцати где-то вдалеке, на юго-востоке, началась стрельба. Судя по отрывистым и частым выстрелам, стреляли скорострельные корабельные пушки. Не исключено, что наши катера схлестнулись с немецкими. Стрельба становилась все гуще. Взревев моторами, сорвался с места и катер напротив грота.– Пора, – чуть ли ни шепотом произнес Новицкий и, приподнявшись, стал отталкиваться от потолка, выводя шлюпку на открытую воду. Гребцы налегли, зажурчала за бортом вода. Сзади темным пятном следовал на коротком буксире ялик, чтобы не потеряться в темноте. Там тоже гребли в четыре весла.– Значит, так, – говорил Новицкий, сидевший на корме и державший в руках руль. – Если нарвемся на фрицев, все ложатся на дно, я один буду с ними разговаривать. Пусть думают, что здесь одни раненые или даже мертвые. Но как только приблизимся к ним вплотную, огонь из всех видов оружия и абордаж. А там как повезет.Никто не возразил.Шли строго на юг, держа в поле зрения Полярную звезду. Гребли без остановок четыре часа, гребцы сменялись через час. Море было пустынно. Берег угадывался вспышками ракет, пунктирами трасс, постепенно затихающей трескотней выстрелов. Через четыре часа повернули на юго-восток. Все вслушивались в тишину, всматривались в черноту южной ночи. Лишь за кормой, взбудораженная веслами, кипела бесчисленными искрами вода, да за шлюпками тянулся светящийся след.Стремительно приближалось время рассвета. Красников баюкал свою руку и вглядывался в темноту, стараясь не думать о том, что ожидает их с рассветом. Ведь стоит в воздухе появиться немецкому самолету, как он наведет на них один из катеров, и тогда… Хотя думать об этом не имело смысла, не думать он не мог: ведь так мало осталось времени, когда еще возможно о чем-то подумать. Но вот странность: совсем не думается о прошлой жизни в далекой Москве… или в той же Одессе, о том, наконец, как сложится его судьба дальше, если удастся выбраться…Время от времени Красников проваливался в дрему, равномерные всплески весел и скрип уключин убаюкивали. Но пульсирующая боль в руке будила, не давала уснуть по-настоящему.Вдруг в темноте зазвучали металлические звуки, идущие будто бы из глубины, точно клепали там или ковали.Красников вздрогнул, открыл глаза. Приснилось?За бортом шлюпки еще журчала вода, но весла замерли над водой, и все замерло: люди молчали и слушали, пытаясь понять, кто там, в открытом море, и что делает. Это могли быть и наши, устраняющие повреждение, и немцы.Еще несколько глухих ударов – и тишина.И вдруг приглушенный голос над самой водой:– Точно вам говорю, товарищ командир: вон там хлюпало. Будто веслами по воде. И след… Видите – светится? Видите?– Наши! – пронеслось вздохом облегчения по обеим шлюпкам.– Товарищи! – подал голос Новицкий. – Здесь свои! Свои мы! Капитан третьего ранга Новицкий с бойцами. Восемнадцать человек…– Вы на чем? – спросили из темноты.– На двух шлюпках. А вы?– Морской охотник. Зацепили нас фрицы, мать их …!– Так как? Может, вы нас возьмете на борт? Или хотя бы на буксир?– У нас рулевое управление вышло из строя. Ремонтируем. Причаливайте давайте, обмозгуем вместе, что делать.На шлюпках налегли на весла. Из темноты выплыла черная глыба охотника. Шлюпки ткнулись в его деревянный борт. Чьи-то руки приняли концы.– Капитан третьего ранга Новицкий, поднимитесь на борт, – последовала команда с катера.Новицкий поднялся. Внутри катера снова загремели железные удары.На шлюпках вслушивались в ночь: опасность могла появиться с любой стороны, если немцы засекли эти звуки эхолокаторами. Да и случайность не исключалась тоже.– Закурить бы, – произнес кто-то мечтательно.– Они тебе закурят, – проворчал кто-то на носу шлюпки, имея в виду немцев.– Да я понимаю.– А понимаешь, так помалкивай.Удары снова прекратились. Затем последовал лязг, но значительно тише.И тут же команда:– Все на борт!– А шлюпки?– Какие еще шлюпки!На борт принимали крепкие руки, разводили кого куда. Красников втиснулся в узкий проход между рубкой и кормовым орудием, опустился на корточки, почти кому-то на колени. Судя по шевелящимся теням, кашлю, стонам, глухому ропоту, вся палуба была занята лежащими и сидящими людьми.Кто-то спросил из темноты:– Вы откуда, товарищи?– Часть с аэродрома, часть из морской пехоты, – ответил знакомый голос старшего матроса Желткова. – А вы?– С Тридцать пятой. Вышли на шлюпках, а нас фрицы засекли. И началось. Хорошо еще, что подоспели наши…Зарычали двигатели. Мелкой дрожью охватило корабль и всех, кто на нем находился. Вскипела за бортом вода.Кто-то рядом крикнул сквозь слезы, стараясь перекричать рев двигателей:– Есть бог, братцы! Есть!Зря он кричал: накаркал.Едва рассвело, в небе на большой высоте появился «костыль» – немецкий самолет-разведчик. Еще минут через двадцать со стороны солнца низко над водой прошли два «мессера», стреляя из пушек и пулеметов. Вихрь пуль и снарядов пронесся по палубе. Замолчал кормовой зенитный пулемет. Красников, стиснув зубы от вдруг прихлынувшей к руке боли, поднялся, пошел к пулемету, переступая через раненых и убитых. С трудом оторвал от рукояток повисшего на ремнях пулеметчика. Занял его место.Снова от солнца пошли в атаку «мессера». Теперь стреляли все, кто находился на палубе и кто мог стрелять: из автоматов, ручных пулеметов, винтовок. Красников поставил пулемет торчком, нажал на гашетку: самолет сам должен напороться на пулевую завесу. Но охотник маневрировал, уходя с прямого курса, ложился то на один борт, то на другой. И все-таки один самолет зацепили. Видно было, как он, таща за собой дымный хвост и теряя высоту, тянул какое-то время на север, затем клюнул носом и врезался в воду, подняв вверх белые крылья брызг.Но второй сделал еще один заход, разорвавшимся на палубе снарядом обожгло Красникову правый бок, и он, теряя сознание, медленно сполз на лежащего у его ног убитого пулеметчика.
Гул корабельных двигателей стал стихать, заплескала в борт ласковая волна. Встряхнуло. Последний рык и шумный плеск воды за бортом. Приехали. Красников облизал спекшиеся губы, попробовал пошевелиться, но тело его не слушалось. Кто-то наклонился над ним, произнес:– Потерпи, браток, сейчас доставим в госпиталь.Значит, война осталась где-то позади, он ранен, но живой. Теперь будет лечиться… чистые простыни, нормальное питание, баня и все прочее. А за это время наши соберутся с силами и погонят фрицев до самого их Берлина. Другого просто не может быть. А он поправится и снова будет воевать в своей роте.А еще лучше, если его пошлют на краткосрочные командирские курсы, как обещал комдив Коровиков – еще тогда, когда дивизия, которой он командовал, отходила с боями к Севастополю, не зная, что немцы перерезали к нему все дороги. Увы, комдив Коровиков, когда прорывались через горы, сгинул где-то вместе со своим штабом, потому что дивизия, – вернее то, что от нее осталось, – распалась на мелкие группы, но все равно: он, старший сержант Красников, уже покомандовал и взводом, и даже ротой и вроде бы неплохо командовал, так что курсы ему обеспечены.В Новороссийском госпитале Красникову сделали операцию: вытащили осколки. Затем раненых рассортировали, кого куда, тяжелых погрузили на пароход и отправили в Сочи, где все санатории превращены в госпиталя. В один из них, что расположился в Мацесте, поместили Красникова. Говорят, что где-то здесь неподалеку когда-то отдыхал Сталин.Удивительно, что было это самое когда-то и у самого Красникова. И у многих других. Почти счастливое и, уж во всяком случае, спокойное и прочное.
Недели через две, когда Красников понемногу начал ходить, опираясь на костыли, вошла медсестра Аня, курносая и смешливая девчонка, и, пошарив по палате глазами, произнесла без обычной беспечной улыбки: – Красников, вам надо в одиннадцатый кабинет. Это на первом этаже… – Помолчала, глядя на него так, точно видела впервые, спросила: – Дойдете сами, или на каталке?– Дойду, – сказал Красников весело.– Полотенце возьми на всякий случай, – посоветовал сосед с койки у окна, старшина второй статьи Тимохин, как раз с того охотника, на котором везли Красникова в Новороссийск, раненный во время налета немецких самолетов.– Не надо полотенца, – все так же серьезно отвергла совет старшины медсестра. И вышла.– Что за кабинет? – спросил Красников, натягивая на себя больничную пижаму.– Там узнаешь.– И нам расскажешь.– Может, в нем особо отличившимся наливают по сто грамм перед обедом, – неслись со всех сторон жизнерадостные голоса.– Не перепей, смотри, – мрачно посоветовал пожилой старшина-артиллерист Бабичев. – А то швы разойдутся.
На двери кабинета, расположившегося в темном ответвлении от главного коридора, между запасным выходом и красным пожарным щитом, тускло отсвечивала латунная табличка с номером «11». И никаких надписей. Да и сам коридор был каким-то мрачным и неприбранным: здесь стояли запасные рамы, ящики, пустые шкафы с запыленными стеклами. Было и отличие от прочих кабинетов: дерматиновая обивка двери, под которой угадывался толстый слой ваты. Красников огляделся, пожал плечами, постучал.Никто не ответил.Он толкнул дверь, заглянул в образовавшуюся щель и увидел совсем близко от себя стол, за столом согнувшуюся фигуру человека в габардиновой гимнастерке с голубыми петлицами ВВС и одной шпалой.– Разрешите, товарищ капитан? – спросил Красников.Капитан поднял лысеющую голову, несколько долгих мгновений разглядывал Красникова, точно прикидывая, пускать его за порог или не пускать, так что Красников решил объяснить свой приход:– Мне сказали: в одиннадцатый кабинет… Может, это не к вам?– Ко мне. Заходи.Красников вошел, представился:– Старший сержант Красников. – И добавил не слишком уверенно: – Андрей Александрович.– Садись, Андрей Александрович, – велел капитан и откинулся на спинку стула.Красников с трудом опустился на краешек табурета, вытянул больную ногу, костыли прислонил к стене. Все это время капитан внимательно следил за каждым его движением.Умостившись, Красников глянул на капитана, но тот сидел спиной к окну, за которым ярко блестела на солнце жестяная листва магнолии и ее, похожие на водяные лилии, ослепительно белые цветы, так что разглядеть лицо капитана удалось далеко не сразу. А оно ничем особенным не отличалось, разве что нос широкий и будто бы расплющенный, какими бывают носы у иных боксеров, да шея короткая, да глаза маленькие и близко посаженные друг к другу, а какого цвета глаза, не разглядишь.Красников сразу же догадался, что этот человек из особого отдела, а голубые авиационные петлицы – это так, для маскировки, что вызвал он его, Красникова, с какой-то целью, и оттого, что капитан продолжал молча разглядывать Красникова, что во всем этом была какая-то непонятная, но пугающая тайна, Красников, человек неробкого десятка, оробел, хотя никакой вины за собой не чувствовал.Впрочем, числилась за ним одна вина, но числилась им самим, другие про нее ничего не знали. В прошлом году, осенью, когда отступали к горам, обходя с востока занятый немцами Симферополь, и было все так неясно и непонятно, да, к тому же, не ели несколько дней, и воды ни глотка, а одни лишь дикие яблоки-кислицы да дикий же виноград, от которых людей поносило, потому что стояла жара и сушь, – так вот, он, никого не спросясь, свернул ночью в сторону, к татарскому селу, и там, зная, что татары никому ничего не дают и даже стреляют в отставших красноармейцев, проник в один из домов и под дулом автомата заставил хозяев сложить в узел хлеба, какой нашелся в доме, и наполнить флягу водой. И все бы обошлось, да только, когда он уже уходил и взялся за дверную ручку, вдруг услыхал сзади щелчок взводимого курка, резко обернулся и выстрелил. И попал. И долго это мучило Красникова: ведь если бы он попросил, старик, возможно, не схватился бы за ружье, мог бы и так дать, и стрелять не пришлось бы: не может того быть, чтобы все татары были настроены так враждебно к советской власти, хотя… черт их разберет. И, как потом выяснилось, если не все, то подавляющее большинство. Но это – потом. А в то время…Впрочем, особист не мог знать этой вины Красникова и, разумеется, не поэтому вызвал его к себе.