До того как правительство приняло жилищную программу, Булл-Бэй считался очень нехорошим районом — там вовсю хозяйничали банды. Люди избегали бывать в тех местах. К концу 1972 года, когда мы переехали туда, страсти более-менее улеглись, но на первый взгляд перемены едва затронули это место. Как и в Тренчтауне, большинство домов было построено где попало и из чего попало, и бетонные муниципальные дома, как наш, встречались нечасто. Вокруг были заросли буша, маленькие фермы, прекрасное синее море и пляж (все, что я люблю!).

Как только мы вселились, я записала Шэрон, Седеллу и Зигги в местную начальную школу; Стивен был еще маловат. После школы ребята ходили в центр досуга, при котором был парк, где они могли играть в футбол с другими детьми. Иногда, провожая их в школу, я думала, что мне все это снится. И хотя, естественно, случались и грустные моменты, и веселые, я по-прежнему считаю, что именно там началась моя собственная независимая жизнь.

Но я решила, что по-настоящему я стану независимой, лишь научившись водить машину. Я пробовала раньше, или, если честно, скорее мечтала о том, чтобы научиться, но в Булл-Бэй это стало необходимостью. Платить за проезд на трех автобусах до Кингстона и столько же обратно было глупо. Да и времени уходила масса — дождаться автобуса, потом два часа ехать, а потом готовить ужин для детей… Просто нереально. Так что я всерьез взялась за дело.

Когда мы еще жили в Тренчтауне, у нас имелся большой старый автомобиль, который Боб купил по дешевке. Я проявляла интерес к вождению, но Бобу, как и многим мужьям, не хватало терпения учить меня. Поэтому я ходила на курсы — когда были свободные деньги, то есть нечасто. Однажды Боб припарковал машину у ворот, и я решила показать ему, что тоже могу водить. Я села за руль, сняла машину с тормоза, включила передачу и съехала вниз по дороге. Однако, когда нужно было развернуться, я не смогла найти задний ход. Собрались люди — они смотрели, как я сражаюсь с рычагом передач, и наперебой давали советы. Я послала кого-то позвать Боба, а тот в ответ передал, что не придет: я сама должна выбираться. Наконец пришел знакомый по имени Реджи, гитарист «The Upsetters», и пообещал помочь мне с задним ходом — что он и сделал, а потом довез меня до дома. После этого эпизода я решила, что больше ни разу не позволю себе так опозориться.

Когда мы переехали в Булл-Бэй, Реджи начал давать мне уроки. Потом он возил меня в Кингстон, куда мне было нужно по делам, или на Хоуп-роуд. Однажды он вез меня в нашем тогдашнем маленьком «моррисе-миноре», отвлекся и чуть кого-то не сбил. Я рассердилась и обругала его:

— Ты что, не можешь рулить нормально? Смотри куда едешь-то!

Думаю, ему это не понравилось, потому что он огрызнулся:

— Ну и рули тогда сама, если такая умная!

Я ответила:

— И порулю, вот увидишь!

Можно было на этом остановиться, но Реджи, видимо, хотел поссориться, потому что продолжал:

— Если тебе не нравится, как я вожу, что же Боб тебя не катает?

— Не вмешивай только сюда моего мужа! — закричала я.

Но Реджи не мог остановиться:

— И вообще, почему Боб тебя не учит водить?

Это было последней каплей.

— Вылезай из моей машины! — потребовала я и ткнула его кулаком — бац!

Он выскочил и, наверное, подумал про себя: «Посмотрим, как далеко она сможет уехать самостоятельно».

Но я села за руль, оставив Реджи стоять столбом на пыльной дороге, и медленно поехала в Кингстон. Забавное было лицо у Боба, когда он увидел, как я выруливаю на круговую подъездную дорожку на Хоуп-роуд. Похоже, он был доволен, но так удивлен, что только и мог сказать:

— Ой, ты сама ведешь машину?

Потом он сообразил, что кого-то не хватает, и добавил:

— А куда ты дела Реджи?

После этого я получила права и все, что было необходимо. И почувствовала, что совершила большой шаг вперед. Но я все еще боялась путешествовать далеко. Я редко выезжала, только в магазин, или на Хоуп-роуд, или покатать детей. Однажды я обнаружила вшей у Зигги — он подцепил их у кого-то в местной школе. Я забрала детей оттуда и отдала их в другую школу, так что теперь мне приходилось их подвозить каждое утро.

Для меня настало время учения. Боб все еще приходил и уходил когда хотел, но я относилась к этому спокойно. Я училась жить не только одна с детьми, но и без постоянного мужчины в доме — и не столько физически, сколько эмоционально. Я даже поняла, что, увы, возможно, придется рано или поздно развестись, учитывая то, как мы жили теперь. Все было так странно. Иногда я спрашивала себя: «Ну и что это за отношения?» Приходилось напоминать себе, что частично нынешняя ситуация сложилась благодаря успеху, и успех же дал нам дом, в котором мы жили, еду (я не переставала возносить хвалу за то, что не нужно больше голодать). У меня были планы сделать пристройку к дому и сад… Я решила, что нужно проявлять терпение, крепиться и тем самым беречь рассудок, чтобы ка кие-нибудь дополнительные неприятности не свели меня потом с ума. Надо сохранять ясную голову, чтобы поднять свою семью, на том я и сосредоточилась. И на лучшем, что между нами было. Думая о Бобе, я говорила себе: ну ладно, пусть все эти женщины развлекают его, а я буду любить моих детей, любить себя, и посмотрим, что из этого выйдет.

Думаю, это важно: я по-прежнему оставалась самой собой, Ритой, я не махнула на себя рукой и не забыла о себе, только переваривала происходящее. Мне всегда удавалось сохранить в себе личность, с самого начала, ко гда для других я была Чернушкой и вынуждена была доказывать, что стану человеком. Так что я никому не позволяла уничтожить Риту. Рита что-то значила, у Риты была роль, и была жизнь, в которой она эту роль играла.

Одно время, вскоре после нашего переезда в Булл-Бэй, Боб исчез почти на два месяца, и мы не знали, где он находится. Одни говорили, что он в Англии, другие — что он уехал в Негрил. В то время Эстер Андерсон все еще ездила в туры с «The Wailers», но это уже, наверное, был конец их романа. (Пару лет назад она приезжала на Ямайку и сказала, что они с Бобом построили дом в Негриле — на ее деньги. Возможно, она думала, что я претендую на дом, но я даже близко не хочу с этим связываться!) Но тогда она была с Бобом какое-то время, а потом он пропал, и мы не могли его найти, пока в один прекрасный день он не объявился в нашем доме в Булл-Бэй.

Я была удивлена и определенно морально не готова, когда услышала шум подъезжающей машины. Вышла во двор — а там Боб. Я даже не знала, что сказать, и просто спросила:

— Где ты был?

А он ответил:

— Не знаю!

Пока Боб жил в режиме «я не знаю», я проводила свои дни одна с детьми. Много одиноких дней и ночей. Тетушка, конечно, приезжала регулярно, когда мне нужно было отправиться куда-нибудь, куда я не могла взять Стивена, и иногда оставалась ночевать, когда было слишком поздно возвращаться. Друзья помогали нам — например, приносили воду с колонки. Нужно было много воды, потому что я очень хотела разбить там сад. Почва во дворе была плохая, в основном песчаная с морского дна. Люди говорили мне:

— Ты ненормальная, здесь ничего не вырастет.

Но я им отвечала:

— Подождите, вот увидите.

Помню выражение их лиц, когда они и правда увидели мои папайи и шпинат!

Много позже, уже разъезжая с концертами, я привозила с собой разные разности. Каждый раз, отправляясь куда-ни будь, я не могла дождаться возвращения, потому что везла домой новые саженцы. В саду всегда находилось место для улучшений. Я построила веранду, забор вокруг участка, разбила лужайку для детей, где они играли в войну, или в кукольный домик, или в школу (с Шэрон в роли учительницы), или лазали по деревьям — они все время чем-то были заняты. Тетушка учила их песням, как меня в детстве. Просто смотреть, как они расцветают на чистом воздухе и на просторе, а не в тесноте комнатки в Тренчтауне, — этого было достаточно, чтобы убедить меня в правильности переезда в Булл-Бэй. Я до сих пор благодарна Габби за это.

Виндзор-Лодж был очень уютным местом, я до сих пор так думаю, наверное, потому, что это был мой первый собственный дом и к воспоминаниям о нем примешивается сентиментальность. Из-за этого я не могу с ним расстаться — недавно я позвонила своему юристу и спросила:

— Где купчая на Виндзор-Лодж?

Он перезвонил мне потом и подтвердил:

— По нашим документам, миссис Марли, эта собственность числится за вами.

Очень милое место; иногда я думаю, что надо бы сделать там ремонт. Даже манговое дерево по-прежнему растет и плодоносит. В любом случае, я не могу продать Виндзор-Лодж. Моим детям там тоже нравится, и у всех нас осталось много воспоминаний об этом доме. Когда дети выросли и начали зарабатывать, Зигги и Стив построили себе дома на участке по соседству и приезжают туда отдыхать.

— Ой, мамочка, — говорят они мне, — там так замечательно, мы туда ездим, когда хотим помедитировать.

Так что когда мне советуют: «продай», «избавься», «тебе это все уже не нужно», я отвечаю: «Нет, нет и нет!» Это было мое начало — как можно продать свое начало?

Если Боб не был в отъезде, он посещал Булл-Бэй, чтобы повидать детей, хотя наши с ним отношения уже стали просто приятельскими. Иногда он привозил с собой других женщин, вроде американки Иветты Андерсон — он хотел, чтобы я помогала ей в издательских делах. Многие из наших друзей не обращали внимания на его поведение, другие же не могли понять, что происходит, и осуждали Боба. Но тот факт, что некоторые люди мне симпатизировали, не менял моего поведения — я видела проблему, но не собиралась с ней бороться. Потому что, несмотря на слухи и мои собственные наблюдения, все эти женщины оказывались рядом с ним по какой-либо причине, и он объяснял: «Она делает мои фотографии», или «Ее прислала компания „Island“ сделать то-то и то-то», или «Иветта Андерсон — американка, она лучше справится с публикацией». Так что для каждой из них находилось объяснение, особенно если они приезжали на Ямайку и останавливались у Боба на Хоуп-роуд, а мы с детьми жили в Булл-Бэй в нашем «семейном», как мы его называли, доме.

После тех двух месяцев с Эстер Андерсон Боб никогда слишком надолго не пропадал. Иногда, особенно возвращаясь из тура, он приезжал один или привозил друзей, говоря им: «Давайте я покажу вам мой дом!» Потому что для него Булл-Бэй оставался домом. Часто он жаловался, что на Хоуп-роуд ничего интересного не происходит, «все просто живут и радуются, много репетиций, всякие музыкальные дела», но «никто еще не додумался там что-нибудь выращивать» и «ой, какой сад, отсюда и уезжать не хочется!».

Потому что были времена, когда он действительно не хотел уезжать. Я попросила сделать мне подвал под кухней, и мы использовали его как студию. У нас там стоял небольшой магнитофон, и в жару мы спускались туда и отдыхали. Мы не мыслили себе жизнь без музыки. Ночью, после того как я укладывала детей спать и мы прибирали на кухне, все стихало и мы шли туда — иногда, конечно, чтобы заняться любовными играми, потому что гнездышко было очень уютным, — но чаще чтобы репетировать и сочинять. И днем тоже — мы провели там не одно воскресенье вместе с детьми. Дом был всегда полон, потому что обычно ко мне приводили других детей, чтобы я за ними присматривала. Соседские детишки заглядывали — «А миссис Марли дома?» — да и друзья Боба заходили. Но подвал существовал только для нас, и в каком-то смысле это поддерживало мою связь с музыкой, с тем, что я любила.

У Боба тогда был небольшой «капри», и если дети играли во дворе и узнавали характерный звук его подъезжающей машины, они начинали кричать: «Папа едет! Папа едет!» Что бы ни происходило между нами, Боб всегда любил детей и уделял им столько внимания, сколько мог, — бегал вокруг дома в маске Франкенштейна, пытаясь всех напугать, Седелла помнит этот случай. Даже сейчас моя дочь говорит, что папа был добрым, а я строгой: когда Боб замечал, что кто-то из детей расстроен, он тут же тащил всех есть мороженое. И он всегда желал для них лучшего, платил за школу, убеждал детей не бросать учебу. Иногда он даже сам отвозил их в школу, что для них было крупным событием: «Вон там — мой папа!»

Музыка была нашей пищей, нашим развлечением, нашей радостью — и для детей тоже. А когда дети с малолетства проявляют талант и идут по твоим стопам, просто невозможно не помочь им. В подвале мы устраивали маленькие «мероприятия». Я объявляла:

— Сейчас состоится шоу Марли! Приглашаем на прослушивание! Приходите и покажите свои таланты!

Пусть эта подготовка была непрофессиональной, но ведь именно так я сама научилась петь, так мы с Дримом забавлялись в Тренчтауне, разучивая песни, которые знали папа, тетушка или дядя Кливленд. А теперь у нас была собственная маленькая студия для прослушивания — «Завтра мы устраиваем концерт! Настало время для шоу!» И дети начинали готовить свои маленькие номера: «Вот это я сделаю для мамы, а это я сделаю для папы!» Было необыкновенно весело!

Поскольку Боб постоянно отсутствовал, повседневная жизнь была более трудной, хотя я не испытывала недостатка в друзьях. Помимо Габби, который помог мне в поисках дома и теперь был нашим соседом, у меня появился еще один хороший друг, ямайский футболист Оуэн Стюарт по прозвищу Таки.

Таки знал, что я замужем, и дружил со мной не ради секса и не потому, что ему нужна была девушка (хотя в дальнейшем у нас сложились более близкие отношения). Он сочувствовал мне из-за того, как Боб со мной обращался. Он имел возможность видеть разных женщин, которых Боб приводил с собой, и не боялся выразить свое возмущение. Что же до Боба, то задолго до того, как у нас с Таки что-то началось, когда Боб только предполагал, что у нас роман, он стал вести себя как собака на сене.

Однажды он увидел меня с Таки и полез в драку. Он как раз вернулся из тура, и, видимо, кто-то из знакомых сказал ему, что Рита, возможно, чересчур близко общается с Таки. Утром Боб приехал домой, и дети сказали ему, что мы с Таки пошли на реку за водой — правительство не спешило прокладывать трубы в Булл-Бэй. Когда Боб подрулил туда (как всегда, с очередной девицей в машине), он оставил автомобиль и пошел к берегу, крича:

— Эй, Таки, ты спишь с моей женщиной! — и всякие другие слова. Как безумный, прямо не мог остановиться!

Но Таки сказал ему:

— Нет, Боб, мы не можем драться, мы братья. Я здесь потому, что ей нужна помощь. Ей нужна опора, и ты должен это понимать.

Таки был с ним строг, и Боб пожалел о своих обвинениях и признал это. Бедный Боб. Он всегда знал правду и понял, что между мной и Таки ничего нет.

Но сама я сильно разозлилась и заявила Бобу:

— После всего, что ты выделываешь, ты обвиняешь меня?! При том, что эта сучка сидит у тебя в машине?!

В следующий раз, когда он поехал в Лондон, году в 1973-м, он уже начал заводить женщин, не скрываясь от меня. Был момент, когда я решила, что он близок с Дианой Джобсон, но, думаю, она преодолела чувства, став его юристом. Если я спрашивала его в лоб, всегда следовала одна и та же история: все были нужны для дела. «Та женщина нужна потому, а эта поэтому, так что не заводись». Но все было слишком очевидно. Я чувствовала, что он меня обманывает и так будет еще долго. Поэтому я решила не играть с ним в игры. Я прямо сказала ему:

— Если ты будешь продолжать в том же духе, я не буду с тобой спать. Между нами все равно останутся какие-то отношения, потому что мы семья, но никакого секса.

В то время еще не было СПИДа, но были другие болезни, и я не хотела подвергать себя опасности.

К тому времени Таки частенько составлял мне компанию. Он был мой очень хороший друг, я знала, что всегда могу рассчитывать на его помощь. Сначала это была исключительно дружба — «смотрю, ты тут все крутишься с детьми, а Боб что-то не появляется», — но потом я стала чувствовать себя одинокой, и мне захотелось быть с кем-нибудь рядом. Знакомых в этом районе у нас почти не было, а в жизни всякое может случиться, поэтому нам — мне — был нужен надежный друг. Не сожитель, потому что я так не привыкла, а просто близкий человек, к которому можно обратиться за помощью, когда Боб отсутствует по паре недель. Таки заходил по утрам проведать нас, спрашивал, все ли было в порядке прошлой ночью, часто приносил рыбу или «ирландский мох», разный «айтел» — здоровую пищу, которую едят растафари. Таки был очень симпатичный растаман, почти как Боб. Он уважал семейные ценности, был очень заботливым. Иногда он подвозил детей в школу или подбрасывал меня в город в своем желтом фургоне. Он работал в большом офисе в Кингстоне и был разумным и рассудительным человеком. У нас было много общего, так что постепенно я начала находить его привлекательным, не говоря уже о благодарности за его помощь, и у нас впоследствии естественным образом возникла связь.

В следующий раз, когда Боб приехал на Ямайку, он меня чуть не изнасиловал. Потому что я твердо ему сказала — секса не будет. Но он настаивал:

— Ты моя жена и я хочу тебя!

Так что секс все-таки был, и я думаю, что именно тогда и забеременела. Когда я обнаружила, что намечается очередной ребенок, моя первая мысль была: «Боже, где же справедливость?» Потому что, хоть я и не устраивала скандалов, на душе кошки скребли! К тому моменту у Боба родился еще один ребенок вне брака, на этот раз дочь в Лондоне. Но он знал, что у нас с Таки роман, и они устроили мужской разговор — Боб послал за Таки, чтобы обсудить ситуацию. Однако во время их встречи вошла подружка Боба, Синди Брейкспир, со словами:

— Ах, милый!

И Таки сказал:

— Вот видишь, Боб.

Одним словом, Таки опять вывел его на чистую воду, и Бобу стало стыдно. Конечно, ему было неприятно, что девица ввалилась в тот момент, когда он пытался исправить отношения, которые сам же и сломал!

После этого, по крайней мере некоторое время, было похоже, что интимная близость нам больше не грозит. Но Боб по-прежнему не мог вынести мысль о том, что кто-то кроме него может любить меня как женщину. Я не пыталась ему ничего доказать, просто так получилось, и это действительно спасло меня. Потому что, хоть я и делала вид, что мне наплевать, обида и чувство безнадежности, которые мне приносил его стиль жизни, убивали меня. Могли бы убить. Я благодарю Бога, что он послал мне друга, когда я в нем нуждалась.

Так или иначе, я пообещала себе, что не сдамся без боя, а значит, мне нужно быть в курсе происходящего на Хоуп-роуд. Некоторые из подружек Боба злились, потому что я постоянно там бывала и все видела. Я слышала, как одна из них сказала: «Смотри-ка, это серьезно». И так оно и было, я серьезно взялась за дело.

С самых первых дней, когда на Хоуп-роуд все только начиналось, я там чувствовала себя слегка чужой. Не знаю, опять ли сказался цвет моей кожи или виной всему растаманская философия. Люди из престижных районов приходили в Айленд-хауз из любопытства, потому что он находился на их территории, а про Боба Марли и «The Wailers» они раньше слыхом не слыхивали. А наши друзья из гетто, наоборот, знали музыкальную сцену, но плохо ориентировались в том районе, куда она переместилась. Так что население дома было смешанным. В этом смысле там было неплохо. Но я чувствовала себя чужой по личным причинам. Так что мне потребовалось время, чтобы понять, как одновременно присутствовать там, но оставаться в стороне.

Моя третья дочь, Стефани, родилась в 1974 году, и поскольку я пыталась кормить свою семью здоровой пищей, она росла на органике по растафарианским принципам. А я, раз уж наш сад так успешно разросся, занялась полноценным сельским хозяйством. Сент-Энн был слишком далеко от Кингстона, но в Кларендоне, намного ближе, продавалась ферма. Боб купил ее для нас, и я начала собирать урожаи: там росли кокосы, саподиллы, каймито, апельсины, практически все, что только можно встретить на ферме, и все натуральное. Не так давно я подарила часть этой земли движению растафари; община «Братья Ньябинги» построила на этой территории молельню, еще там есть приют для детей и женщин и школа.

А в то время я собирала все, что могла, и всегда продуктов оказывалось слишком много для одной семьи. Я думала: «Что же с этим делать?» и раздавала друзьям, но неизменно оставались излишки. Мы держали даже коров и коз! Потом мне пришло в голову попросить Боба разрешить мне устроить маленький склад на Хоуп-роуд. Там каждый день проходили репетиции или встречи, всегда была толпа народу, музыкантов и фэнов. Как на вечеринке, где много голодных людей, которых нечем угостить. Так что я придумала кое-что интересное и однажды утром сказала Бобу:

— Знаешь, я могла бы открыть соковый бар прямо за воротами.

Он сначала сделал кислую мину, потом засмеялся:

— Ты серьезно? А что ты собираешься там делать?

Я ответила:

— Продавать разные разности.

Конечно, ответ был туманный, но в этом состоял мой план: если что-то одно не пошло бы, я попробовала бы что-нибудь другое. И если бы я торговала апельсинами, то это были бы лучшие апельсины на всей Ямайке. Я объяснила Бобу, что могла бы подавать кокосовое молоко в скорлупе, с соломинкой, или делать соки из разных фруктов, которые мы выращивали. Боб согласился, потому что верил в мои способности — иногда он говорил: «Что Рита ни придумает, все получается».

Прежде чем я устроила свой бар, мы не собирались продавать еду, считали, что в жилом районе это не позволят. Но мысль о торговле нас всегда привлекала: мы продавали пластинки и все связанное с музыкой, и у меня уже был положительный опыт. Так что Боб наконец произнес, лишь с небольшой тенью сомнения в голосе:

— Неплохая идея. Если ты этим хочешь заниматься, то давай.

Я сказала:

— Да, я хочу попробовать.

Я просто хотела чем-нибудь занять себя, а не сидеть и ждать у моря погоды. И не убиваться на домашней работе. Дети были в порядке, они росли вместе с нами, и настало время заняться если не карьерой, то по крайней мере интересными и приятными мне делами. Так я создала ресторан «Царица Савская». Как только я начала готовить, все пришли в безумный восторг! Даже мои авокадо были особенными — когда наступал сезон авокадо, мои были лучшими. Кокосы, апельсины, каймито… Что до сельского хозяйства, мне не иначе как Бог помогает — что бы я ни посадила, растет изо всех сил. Когда мои деревья плодоносят, они дают горы фруктов — больших и хороших — и полностью натуральных, потому что из удобрений я признаю только навоз. Когда соковый бар набрал обороты, я построила кирпичную печь, чтобы выпекать хлеб прямо на месте. Боб был моим лучшим клиентом. Я все еще считала, что надо приглядывать за мужем, чтобы он хотя бы питался как следует, и таким образом я могла заботиться о нем.

Вскоре после того, как альбом «Catch a Fire» молниеносно сделал Боба Марли и «The Wailers» суперзвездами, я снова повстречала Минни Филлипс, давнюю подругу-рас таманку, которая покупала у нас пластинки в Тренчтауне. Однажды мы с Бобом были на собрании растафарианской организации под названием «Двенадцать колен Израилевых», и там была Минни вместе с Джуди Моватт, одной из ведущих регги-вокалисток. Я не видела Минни восемь или девять лет, и в тот вечер, по ее словам, ей казалось, будто никого кроме нас с ней не было в целом свете. Мы часами говорили о старых временах и о детях (как и я, Минни родила нескольких детей — Майка, Сахи, Салеха и Рутибел — за время нашей разлуки).

Еще до конца вечера мы придумали женскую организацию, которую решили назвать «Mada Wa Dada» («Мать нации»). Мы знали, что потребуются деньги. Одной из наших первых целей было построить школу для детей-раста, поскольку в то время на Ямайке детей с дредами не пускали в государственные школы (а в некоторые школы и сейчас не пускают). Нам казалось, что мы должны взять на себя эту ответственность. Чтобы собрать деньги, мы решили устроить концерт. Раз у нас были таланты и промоутеры использовали нас, чтобы собирать полные залы, почему нам было не сделать то же самое для себя? Мы пошли к Бобу — «Брат Боб, окажи милость детям!» — и он согласился выступить бесплатно. Мы пришли в экстаз, потому что Боб один мог собрать Национальный стадион. Минни была членом «Двенадцати колен», и Боб тоже, а я нет. Хотя это и была растаманская организация, я не стремилась туда, поскольку не чувствовала в ней единства. Лидеры организации сделали Минни выговор за то, что она связалась со мной, человеком со стороны, чтобы устроить этот концерт, — это было «против правил». Их тогдашнее отношение к женщинам требовало коррекции, сестер постоянно задвигали подальше — поэтому и нужна была женская организация. И те же братья из «Двенадцати колен» нас и подвели в конечном счете, потому что Минни доверяла им и разрешила собирать плату на входе — а они забрали у нас все деньги, до последнего цента! Вечером после концерта у нас не было ничего. Несмотря на то, что набился полный стадион народа и вся еда была продана, мы ничего не заработали!

После этого Минни еще сильнее привязалась ко мне — более верной сестры невозможно было представить. Она существенно помогала с рестораном «Царица Савская», иногда проводила со мной двадцать четыре часа в сутки. Мы ездили вместе на ферму в Кларендон и привозили урожай, готовили кокосы и апельсины. Боб нами очень гордился. Он даже нас рекламировал, говорил всем:

— Обязательно загляните к Рите! Возьмите что-ни будь у Риты в ресторане!

Теперь, если я хотела удалиться, у меня была на то причина — надо съездить на ферму. Если Боб был рядом, довольно скоро я слышала урчание его джипа, и он выкрикивал:

— Йоу, Рита! Ты где?

И я кричала в ответ из зарослей кукурузы или из-за кокосовых пальм:

— Я тут, милый!

Иногда он начинал меня ревновать. Если ему не удавалось сразу меня найти, то он шел к Минни:

— Где Рита?! — А я, может быть, в это время тихонько сидела где-нибудь и читала книгу.

Думаю, в нем говорила совесть, и, как поется в песне, «в груди у каждого мужчины бьется сердце». Тогда мне, может быть, не нравился подобный контроль, но сейчас я понимаю, что он просто заботился обо мне. И, может быть, чувствовал, что не всегда его поведение хорошо для Риты.