Хлоя Петровна очень любила своего сына Юрика. Казалось бы, все матери одинаково нежно относятся к своим сыновьям, но именно Хлоя Петровна с большим отрывом выиграла бы любой международный конкурс материнской любви. Юрик был для нее центром мира и смыслом существования. Она его так и называла — Смыслик.

Когда Смыслик появился на свет, Хлоя Петровна была совсем одинокой молодой женщиной. Ни мужа, ни подружек, ни близкорасположенных родителей у нее не имелось. Работала юная Хлоя на оборонном предприятии, и с этого самого предприятия ей однажды дали путевку в Кисловодск. Там она познакомилась с сероглазым отдыхающим (женат, двое детей), и так получился Юрик.

Даже отчества Юрикового отца Хлоя Петровна не знала и точного адреса, так что некоторое время считала себя очень развратной. Потом это, впрочем, прошло. Сын получился такой замечательный, что Хлоя Петровна даже тайно радовалась: не надо было делить радость обладания с каким-то совершенно посторонним типом.

Юрик стал единственным человеком в жизни Хлои Петровны, который смотрел на нее с искренним восхищением. С самого своего раннего возраста. Его все в ней восторгало, и он улыбался маме так часто, как мог.

Хлоя Петровна вытерла покрасневший нос бумажной салфеткой и снова стала перелистывать альбом с фотографиями.

Вот Юрик лежит голенький в ванне. Крохотный. Как страшно было купать его в первый раз! А вот ему уже полгода, и он сидит в подушках... На следующем снимке Юрик пополз, еще через страницу начал ходить, а вот и первый класс, астры в руке и вместо передних зубиков — трогательная впадинка.

Школьные Юриковы снимки. С друзьями-одноклассниками: никто из них даже близко не мог сравниться с ее сыном. Вот Юрик на субботнике: дурачится, машет метлой из коричневых жестких веточек. Вот уже выпускные экзамены — Юрик тогда сильно похудел, волновался, а Хлоя Петровна вообще перестала спать и есть, только пила кофе галлонами. Юрик просил ее проверять вопросы по физике и геометрии; она слушала неуверенные, с бесконечными откашливаниями монологи и делала вид, что не замечает на столе стопку бумажных “флагов”, исписанных тонким чужим почерком.

Вот владелица почерка — красавица Нина. Хлоя Петровна сразу невзлюбила ее, потому что сын смотрел на Нину с восхищением: изменял...

Нина была ветреница, изводила Юрика своими капризами, он страдал, ходил на все ее дурацкие вечеринки, а однажды не явился ночевать...

Вот первый курс едет в колхоз. У Юрика большой рюкзак за плечами и совсем другое выражение лица. Карман куртки оттопыривается — там сигареты...

Юрик за границей — первые поездки, как он говорил, по бизнесу. Из каждой страны — подарок маме. Серебряные украшения, статуэтки, вазочки...

Последние фотографии недавние и самые ненавистные — свадьба. Юрик женился — так рано, дурачок! — на бывшей однокурснице Свете... Вот она в загсе, ухмыляется. Уже заметно беременная... Вот ее родители — тщеславные индюки. Радостные гости — им-то что печалиться?

Хлоя Петровна была там, однако не сказала своей невестке ни слова. То есть она процедила сквозь зубы “поздравляю”, но в душе прокляла ее раз и навсегда. Ее и ребенка, который уже скоро должен был вылезти на свет и окончательно разрушить связь между Юриком и Хлоей Петровной.

Дальше в альбоме были чистые листы.

Хлоя Петровна сняла запотевшие от слез очки и высморкалась. Тут же зазвонил телефон, как будто ждал подходящего момента.

Это был Юрик. Сердце Хлои Петровны запрыгало, как фокстерьер.

— Мамочка, Света родила! Мальчика, у меня сын! А ты теперь бабушка...— Юрик чуть задыхался от радости, у него с детства была такая особенность.

— Поздравляю, Юрочка,— выдавила из себя бабушка. Ей стало невыносимо больно, потому что теперь между нею и сыном стояло сразу двое людей.

Юрик прокричал еще что-то и бросил трубку. А его мать грустно сидела на диване и тихо плакала, утирая лицо руками. В ее жизни с этим телефонным звонком все как будто закончилось.

Хлоя Петровна знала, что не сможет полюбить внука. Это ведь ребенок чужой женщины, которая нахально увела Юрика из дома. Кроме того, она слишком сильно любила сына, чтобы у нее остались чувства еще для каких-то детей. Ей было физически неприятно видеть своего сына влюбленным в чужого человека, и она с большим трудом держала себя в руках, чтобы не устроить истерику с плачем и подвываниями.

Самое интересное, что Юрик ни о чем таком не подозревал. Он очень нежно относился к матери и считал, что она просто обожает детей. Так что новоприбывшему в семью младенцу, которого нарекли Афанасием, была предписана роль мироносца. Забегая вперед, скажу, что Афанасий с этой ролью не справился.

Так вот, Хлоя Петровна вяло выслушала восторженные вопли Светиных родителей, которые начали трезвонить через полчаса после Юрика, а потом у нее кончились силы и время сидеть дома. Пора было собираться на работу.

Надо сказать, что в то время Хлоя Петровна работала на полставки в Экспериментальном институте генетики. Конечно, не по инженерной своей специальности — теперь она разбиралась со всякой документацией и прочими бумажками. Чем точно занимаются в институте, Хлоя Петровна не знала, потому что все здесь было засекречено. В здание пускали только по специальному магнитному ключу, и охранник каждый раз бдительно вглядывался в лица сотрудников и посетителей.

Большую часть здания занимали секретные лаборатории, куда было трудно попасть даже штатным работникам. Только те, кто имел непосредственное отношение к работе в этих лабораториях, могли пройти внутрь. Как говорили, у них были еще какие-то магнитные ключи, которые и открывали загадочные двери.

Хлою Петровну эта таинственность мало занимала, она по природе своей была нелюбопытной. Тихонечко делала свою работу и старалась как можно раньше сбежать домой.

Однако в тот день, сделавший ее бабушкой, в институте творилось нечто настолько необычное, что привлекло внимание даже расстроенной Хлои Петровны. Все двери были широко распахнуты, и по зданию носились делегации, состоявшие из людей иностранного вида. С удивлением Хлоя Петровна обнаружила, что группа жестковолосых японцев выстроилась в очередь в лабораторию, и все, даже охрана, делали вид, что так и надо.

— Что случилось? — спросила Хлоя Петровна у охранника с более-менее знакомым лицом.

— Супер-пупер-открытие,— сказал охранник, показывая белую жвачку среди белых зубов.

— Это как?

— Ничего точно не знаю, но сенсация! Вон иностранщины сколько понаехало. Завидуют, черти...

Хлоя Петровна немножко поколебалась, а потом пошла в сторону лаборатории. Там ее остановил другой охранник.

— Вы, пардон, с какой делегацией?

— Я здесь работаю,— обиделась Хлоя Петровна.— Можно и запомнить за пять-то лет.

— Пропуск, пожалуйста.

Пропуска у Хлои Петровны не было, и она с окончательно испортившимся настроением пошла в канцелярию, к рабочему месту.

Там все сотрудники тоже имели какой-то праздничный вид, молодежь собралась возле стола Вали Флягиной и хихикала. Валя повернулась к вошедшей Хлое Петровне и весело спросила, как бы продолжая начатый ранее разговор:

— Вот вы, например, Хлоя Петровна, себе нравитесь?

— В каком смысле?

— Да в каком угодно. Нет? Да? Ну, не важно. Теперь у вас имеется реальный шанс себя переделать. И все благодаря нашему Оресту Пиладовичу!

— Гений, гений! — загалдели девчонки.

— Объясните мне наконец, что тут происходит! — взмолилась Хлоя Петровна и прямо в пальто села на стул.

Валя, девушка от природы добросердечная, принялась рассказывать, хотя по лицам остальных было заметно, что сама новость уже несколько приелась и гораздо заманчивее было бы ее пообсуждать.

Оказалось, что последние дни были историческими не только для семьи Хлои Петровны, но и для Экспериментального института генетики. Именно сейчас директор Орест Пиладович Воробьев завершил многолетние изыскания и рассекретил наконец свое открытие.

Это открытие в самом прямом смысле слова могло перевернуть жизнь человечества. Профессор Воробьев придумал нечто почти божественное и очень на верующий взгляд нахальное.

Три с половиной года в лабораториях института проводились странные опыты. В огромных клетках привозили скулящих собак и отчаянно орущих кошек, которые умолкали здесь навсегда. Впрочем, навсегда или нет, это вопрос. Потому что директор института генетики придумал некий эликсир, деливший живое существо на две части — душу и тело. Сначала профессор и приближенные к нему коллеги просто наблюдали за похождениями души вне тела, а потом Воробьеву пришла в голову потрясающая мысль, за которую лет шестьдесят назад один недобрый человек отдал бы миллионы немецких марок...

Профессор понял, что, отделив душу от тела, он может создать более совершенное существо. Для этого, правда, приходилось вернуть это самое существо в младенческую стадию жизни. Переписать его жизнь начисто. Без помарок, среди которых были и болезни, и дурной характер, и внешнее уродство, и все, что хочешь еще.

Усовершенствованное тело превращалось в маленького беспомощного ребенка, и туда немедленно помещалась модифицированная же душа. Во как!

Конечно, открытие не было бесспорным. Многие граждане впоследствии страшно возмущались, а лидеры разных религиозных конфессий проклинали в прессе профессора Воробьева и весь его безбожный институт. Ведь все понимали, что собачки и кошечки — это только начало. Следующими будут живые люди...

Тем не менее уже в первый день после обнародования открытия возле справочной службы института толпилась целая очередь, потрясавшая справками из онкологических диспансеров, пачками долларов или просто собственными руками.

Желающих изменить себя, то есть добровольных подопытных кроликов человеческого рода, было предостаточно. Профессор Воробьев мог копаться в них и выбирать счастливую жертву по своему вкусу.

Вот и все, что было известно Вале Флягиной, а теперь и Хлое Петровне, и пора было приниматься за работу — открытие, конечно, гениальное, но документацию еще пока никто не отменял.

Хлоя Петровна погрузилась в бумаги, хотя тяжелые мысли о невестке и внуке не давали ей спокойно заниматься делами; она думала о далеком прошлом, когда Юрик представлял собой ценность только для нее одной.

Время тянулось медленно, и обеденного перерыва было не дождаться. Однако благословенный час пробил, и сотрудники дружной толпой рванули в столовую. Хлоя Петровна поплелась по тому же адресу, хотя есть ей не хотелось, но это было все равно лучше, чем сидеть в обрыдшем помещении и думать о ненавистной сопернице.

Дорога в столовую вела мимо директорского кабинета, дверь в который оказалась приоткрыта. Секретарши в приемной, судя по всему, не было, зато доносился негромкий разговор двух мужчин. Хлою Петровну привлекли нежные интонации речи профессора Воробьева, и она невольно затормозила. Беседа была очень интересной.

— Все-таки я не могу с вами согласиться, Иван Семенович,— нежничал Воробьев.— Конечно, гуманизм — вещь роскошная, но для меня важнее всего результат.

Последнее слово Воробьев произнес по слогам, и Хлоя Петровна представила себе, как он потрясает указательным пальцем, украшенным плотным серебряным кольцом.

— Представьте, что получится в результате опыта над больным субъектом? Я не могу так рисковать, поймите! Мне нужен абсолютно здоровый молодой человек, не имеющий вредных привычек, кроме того, должна быть гарантия, что мать этого молодого человека нормально отнесется к нашему эксперименту и возьмет на себя основные заботы по его воспитанию.

— Вы же знаете, как восприняла общественность наше открытие,— отозвался Иван Семенович, один из ближайших помощников профессора,— тем более речь идет о представительнице старшего поколения.

Хлоя Петровна почувствовала, что спасение шелестит где-то в миллиметре от ее носа. Она покачнулась, схватилась за стену, потом протерла очки растянутым рукавом кофты и решительно шагнула в кабинет.

Ученые посмотрели на нее не слишком радостно, было видно, что им хочется закончить свой важный спор, не отвлекаясь на постороннюю персону. Впрочем, Иван Семенович вспомнил, что пожилая полная женщина в близоруких очках встречалась ему где-то на территории института, поэтому сменил выражение лица на чуть более любезное и вопросительно приподнял левую бровь.

— По поводу вашего открытия... Хотела бы поздравить...— забубнила Хлоя Петровна, почему-то приседая в реверансе.— И еще... Если добровольцы нужны, то мой сын, он молодой, здоровый парень...

— Подслушивали? — обиделся Иван Семенович, но Воробьев сделал знак, чтобы визитерша продолжала.

—...недоволен своей жизнью, хотя имеет семью, но женили насильно, не видит выхода...

— А дети у него есть? — спросил Воробьев.

— Нет, что вы! — искренне возразила Хлоя Петровна.— Да и откуда им взяться?

— Потому что с детьми — исключено, я не хочу, чтобы меня потом обвинили в бесчеловечности.

— Детей у него нет,— еще раз соврала Хлоя Петровна, ей было легко это сделать, она ведь ни разу не видела Афанасия.

— Вы ведь сотрудник нашего института? — вдруг заулыбался Воробьев.— Что ж, это очень неплохо, очень даже хорошо.— И захрустел пальцами, запел что-то героическое, так что присутствовавшие ощутили, как не терпится профессору продолжить свои опыты на уникальном живом материале.

Иван Семенович, будучи натурой менее одаренной, а значит, и более подозрительной, продолжил допрос. Он поинтересовался взаимоотношениями Юрика и Хлои Петровны, а также ее здоровьем и достатком. Кроме того, изъявил желание побеседовать с молодым человеком...

Вот тут наша Хлоя Петровна немного струхнула, но вовремя пришла в себя, облизала тонкие губы и продолжила: нет, с Юриком на эту тему говорить нежелательно. Он бы не хотел это афишировать, вот если бы это прошло просто, как медицинский анализ,— ведь, по слухам, операция очень простая.

Воробьев в этом месте хмыкнул, Иван Семенович нахмурился, но оба обещали подумать.

Пока Хлоя Петровна опутывала враньем высокоразвитые мозги ученых, ее сын Юрик носился по городу, покупая разноцветные воздушные шарики, костюмчики фантастической стоимости, памперсы, бутылочки, масло для кожи... Был приобретен даже абсолютно не нужный пока Афанасию огромный плюшевый медведь.

Юрик чувствовал себя совершенно счастливым.

Хотя, если бы вы могли видеть его в субботу, когда Свету и Афанасия выписывали, вы бы поняли, что настоящее счастье пришло к нему только в этот день.

Блестящий, как ворона, джип подвез к парадному входу в роддом целую кучу корзин с цветами, между которых едва видна была Юрикова голова. Когда Света увидела этот цветочный магазин, то захохотала так, что ребенок проснулся. Медсестры улыбались, а другие молодые мамы высунулись из окон и махали руками.

Светины родители тоже утирали слезы и по очереди целовали дочку, внука и зятя.

Немножко отравило настроение отсутствие Хлои Петровны, но Света решила не омрачать праздника ни себе, ни мужу и сделала вид, что так и должно быть.

Хлоя Петровна в это время смотрела телевизор и молилась, глядя в потолок. По нему носились солнечные зайцы, и было понятно, что уже началась настоящая весна.

Через два месяца Хлою Петровну вызвали на прием к директору института. Причем вызвали личным телефонным звонком, что само по себе было большой честью.

Хлоя Петровна пришла в приемную ровно к назначенному часу и тут же была принята, что вызвало некоторое недоумение у секретарши...

Воробьев на этот раз был один и грустный. Он усадил Хлою Петровну в мягкое кресло и сказал как будто самому себе:

— Вот всю жизнь так. На свой страх и риск...— Потом будто вспомнил, что Хлоя Петровна тоже здесь, и ласково произнес: — Все мои замы категорически против, но решение лично за мной. Конечно, сначала мы проведем полное медицинское обследование, может быть, у вашего сына есть какие-нибудь дефекты.

— Нет у него дефектов! — смертельно обиделась Хлоя Петровна.

Воробьев улыбнулся нежно и попросил Хлою Петровну прийти назавтра с Юриком.

Легко сказать! Это в детстве можно было притащить пухлое румяное существо за ручку куда угодно и еще расстраиваться, что оно, это существо, ни секунды не желает находиться вне маминого общества... Теперь-то Юрик взрослый и у него семья. А мама — на третьем месте. При мысли о семье сына чувства Хлои Петровны снова расстроились и даже голова закружилась.

Надо было все обдумать не спеша.

Света — жутко злая — вышла из детской поликлиники. Ее саму в детстве сюда водили — тогда стены были украшены живописью, посвященной героическим подвигам доктора Айболита. Сейчас сделали ремонт, художества закрасили, но в некоторых местах через плохую краску все еще просвечивали попугаи, крокодилы и мартышки.

Афанасий, упакованный в красивый голубой конверт, вертелся и извивался, как змея, в такт собственным повизгиваниям, не лишенным мелодичности. Свете казалось, что она несет в руках бомбу.

Только что молодая мамаша из очереди отчитала Свету за то, что у нее кричит ребенок.

— Сейчас все заорут! Почему он у вас без соски?

— А вы почему без намордника? — огрызнулась Света и покрепче прижала к себе зареванного сына, заговорив: “Ч-ч-ч”, как будто это когда-нибудь

успокаивало Афанасия.

Очередь приняла не Светину сторону, и ей пришлось позорно уйти из больницы, так и не посетив врача.

“Не могу я справиться с ребенком”,— думала Света, усаживаясь в машину и кивая шоферу — домой. Надо все-таки брать няню, хотя так не хочется, чтобы к толстенькому теплому сокровищу прикасались чужие руки... А что делать? Мать у Светы вся в работе и честолюбивых помыслах, а Хлоя Петровна... Тут настроение у Светы испортилось окончательно.

В конце концов что она сделала свекрови плохого? Та ни разу не говорила со Светой, не приходила к ним в гости и вот теперь даже не желает видеть внука. Юрик говорит — болеет. Хороша болезнь, если на работу человек ходит каждый день! Светина приятельница Лариса Курочкина работала в том же институте, что и Хлоя Петровна, и Света пару раз спрашивала ее о свекрови. С ней все было в полном порядке, если верить Ларисе.

Дверь открыл взволнованный Юрик. Свету так удивило выражение его лица, что она даже не спросила, почему он дома посреди рабочего дня.

— У нас мама,— сказал Юрик, принимая из Светиных рук извивающийся конверт с Афанасием.— Она очень сильно заболела. Видимо, мне придется пройти полное медицинское обследование, потому что эта болезнь передается по наследству.

Света села прямо на пол и спросила на выдохе:

— Афанасий?!

— Его тоже надо будет проверить,— сказал Юрик.— Я завтра пойду к маме в институт и все узнаю.

Хлоя Петровна сидела в спальне с очень скорбным лицом. Она едва кивнула Свете и тут же снова залилась слезами. Юрик кинулся ее утешать, разглаживая ладонью седые кудряшки, а Света машинально начала переодевать мокрого Афанасия.

Вскоре Хлоя Петровна ушла, так и не взглянув на внука. Света и Юрик всю ночь не спали, он курил на кухне, а она плакала от страха за мужа и сына.

Спал только Афанасий, по контрасту с родителями почувствовавший себя взрослым.

Наутро полумертвый от ожидания Юрик пришел в Экспериментальный институт генетики. Его обследовали очень подробно и тщательно, выкачали целый чан крови из вен и пальцев, сделали рентген, УЗИ внутренних органов, электрокардиограмму и еще много чего успели за один день — такая вот была замечательная организация дела в этом институте. Результата некоторых анализов надо было подождать, поэтому Юрик вернулся домой таким же испуганным.

Мама тем временем узнала все про ребенка. Сказали, что если Юрик не болен, то в следующем поколении признаки болезни исчезают, так что мучить Афанасия пока было без нужды.

Свету и ее мужа ждало еще несколько бессонных ночей.

Хлоя Петровна тоже нервничала, пила слишком много чая, и сердце ее по ночам мрачно стучало, сбиваясь с собственного ритма.

В день, когда все должно было выясниться, Юрик хотел взять Свету с собой, но Хлоя Петровна очень попросила его этого не делать.

— Я еще не разучилась поддерживать собственного сына. Кроме того, она-то здорова...— И выразительно сверкнула очками.

У Юрика не было сил спорить. Мать сказала ему прихватить паспорт и всякие там зубные щетки: вдруг госпитализируют на месте?

Сначала к Воробьеву зашла только Хлоя Петровна. Профессор сказал, что сын ее действительно обладает безупречным здоровьем.

— Как он сам — готов? Мне передавали, что он в несколько подавленном настроении...

— Это все из-за жены,— жарко зашептала Хлоя Петровна.— Уже сил никаких нет. Вы лучше вообще с ним этой темы не касайтесь, очень уж он переживает. Ну да ничего, сегодня все и закончится.

— Завтра утром,— поправил ее Воробьев.— Работы еще очень много.

Юрик сидел в кресле, скрючив длинные ноги, и думал о своей несчастной жизни. Вот так быстро все и оборвалось... Теперь он умрет, а Светка выйдет замуж за Васильева, он к ней явно неровно дышит. Васильев усыновит Афанасия...

Дальше думать было невыносимо больно, и Юрик даже застонал. Видимо, чересчур громко, потому что проходившая мимо девушка обернулась, и Юрик узнал в ней какую-то Светкину подружку.

Лариса Курочкина (а это была она) присела рядом с Юриком и только успела открыть рот, чтобы поздороваться, как из кабинета вышли Хлоя Петровна и профессор.

— Здравствуйте, юноша,— весело сказал Воробьев.— Вот вы, значит, какой...

Юрик вскочил на ноги, и Лариса Курочкина даже пискнуть не успела, как вся троица скрылась за ярко-белыми дверями оперблока.

Хлоя Петровна нежно держала сына за руку, и он чувствовал ее тепло, как в детстве. Вдруг ему захотелось снова стать маленьким мальчиком, таким, как Афанасий, только здоровым.

— Они сделают еще один анализ, последний,— шептала Хлоя Петровна сыну на ухо, пока высокая молчаливая медсестра набирала в шприц бледно-розовую жидкость. Воробьев, Иван Семенович и несколько врачей внимательно наблюдали за Юриком.

— Не передумали, молодой человек? — вдруг спросил Иван Семенович, и у Хлои Петровны задрожали руки.

Печальный Юрик мотнул головой: чего уж тут передумывать, если надо провести обследование до конца?

— Кулачком работаем,— мрачно сказала медсестра, перетянув Юрикову руку резиновым жгутом.— Уколю! — И правда уколола, но ловко, так что Юрик почти ничего не почувствовал.

А жаль — ведь это было последним, что он мог почувствовать в своей нынешней жизни...

Юрик отключился. Тут же вокруг него зашумели, запрыгали доктора и ассистенты, а Воробьев поманил за собой Хлою Петровну — давайте отойдем.

— Сейчас вам придется покинуть оперблок,— строго сказал профессор.— И подождать до утра в комнате отдыха, если не хотите ехать домой.

— Не хочу! — сразу же сказала Хлоя Петровна. Настроение у нее было тревожно-радостное, как в те далекие дни, когда Юрик должен был появиться на свет.

— Кстати, ваш экземпляр договора, который подписал Юрий.— Воробьев достал из папочки бумажку, украшенную внизу корявой закорючкой — подписью Юрика, которую Хлоя Петровна воспроизводила в совершенстве.— Не потеряйте, но пока старайтесь никому ничего не рассказывать. Журналисты замучают. Вот если эксперимент будет удачным...— Тут доктор закатил глаза, плюнул почему-то через правое плечо и еще постучал себя по лысоватому черепу. Потом подмигнул Хлое Петровне и побежал к столу, где над Юриковым телом шерудили несколько пар талантливых рук.

А Хлоя Петровна пошла в комнату отдыха. Она почему-то была уверена, что все пройдет удачно. И где-то в три часа ночи ей даже удалось заснуть.

Свету сводили с ума тишина в квартире и тихое тиканье часов. Даже Афанасий был непривычно молчалив и уснул, съев порцию каши из бутылочки. Наверху негромко праздновали соседи, пели так, что нельзя было слов разобрать.

Три часа ночи. Юрик все еще не пришел.

Света каждые пять минут набирала домашний номер Хлои Петровны, но в трубке были только противные длинные гудки.

Соседи наконец умолкли, и Свете стало совсем одиноко. И страшно.

Утром Хлою Петровну разбудил веселый голос Воробьева и еще чье-то жалобное мяуканье. Она открыла глаза и увидела перед собой маленький сверток, из которого торчало ярко-красное личико двух-трехнедельного на вид младенца.

— Не раньше, чем через месяц! — строго сказал профессор, прижимая сверток к себе.— Мы должны хорошенько его обследовать, и вообще пусть он пока побудет у нас...

Хлоя Петровна начала было спорить, но очень скоро убедилась, что это дело бессмысленное. Поэтому поцеловала сына в мягкую щечку и пошла домой — ей многое надо было подготовить. Кроватка, коляска, детские вещички — ах, сколько теперь продают нарядных одежек! Не то что раньше — фланелевые распашонки с оранжевыми зайцами и уродливые “детдомовские” ползунки. А ведь Хлое Петровне институт теперь будет должен немаленькую сумму, так что Юрик сможет расти в самых лучших условиях.

Воображение Хлои Петровны уже крутило перед ней заманчивые картины: они с малышом гуляют в парке, вызывая зависть у прохожих... Купаются в море — они обязательно будут ездить к морю каждый год. Нет, два раза в год! Она кормит его с ложечки банановым пюре...

Мысли были такие приятные, что Хлоя Петровна даже не заметила, как дошла до своего дома. И очень удивилась, увидев у подъезда цветную коляску и знакомую фигуру.

— Ты плохо выглядишь, Света,— машинально сказала Хлоя Петровна, соображая на ходу, как ей вести себя дальше. Как-то не учла она в своих расчетах этих двоих. Не вписывались они в их с Юриком жизнь, совсем не вписывались.

— Хлоя Петровна, я думала, Юра у вас,— взмолилась Света.

— У меня? — Свекровь так искренне замотала головой, прижимая руку к сердцу, что сам дьявол не усомнился бы в том, что она говорит правду.— Да что ты, Света, он вчера ушел из института часа в два. Кстати, его диагноз не подтвердился, так что, может, где-то празднует, а? Разве он не позвонил тебе?

— Нет,— сказала Света и заплакала. Из коляски послышалось маленькое эхо — плач Афанасия.

— Ну-ну, не волнуйся,— почти мягко прошептала Хлоя Петровна.— Дело молодое, наверное, зашел к какой-нибудь... к какому-нибудь другу.

Света еще некоторое время стояла у подъезда в надежде, что свекровь пригласит ее в дом, но потом убедилась, что у Хлои Петровны какие-то свои планы, и ушла в слезах, громыхая коляской по неровному асфальту.

Хлоя Петровна зашла в квартиру, поставила полный чайник и тоже заплакала — от счастья, которое испытывает человек, совершивший что-то невозможное.

Начиналась новая, прекрасная пора ее жизни.

— Света, ты слушаешь меня? — строго спрашивала телефонная трубка.— Он сказал, что никогда больше к вам не вернется. Он встретил другую девушку, и они уехали... уехали в Заир.

— Негритянка? — спросила Света и сама удивилась своему вопросу.

— Нет, просто Юрику предложили работу, и он согласился. А девушка русская, очень симпатичная.

— Почему ж он с нами-то не попрощался? — тоскливо спросила Света. И отключила телефон.

Не верилось ей, что Юрик мог так поступить со своей любимой семьей. Какая-то странная глупость — сообщить об отъезде Хлое Петровне, и молчок — ей, Свете, родной жене, между прочим...

Может, будет письмо с заирским штемпелем?..

Света грустно громыхала на кухне бутылочками, потом решила успокоиться и ждать вестей от Юрика.

Ребенка он больше не увидит, не дам, заранее решила она. И снова начала плакать.

Хлоя Петровна накупила целую кучу милых детских одежонок — чистый хлопок, между прочим,— и еще взяла роскошную ярко-синюю коляску, кроватку с балдахинчиком, пеленальный столик...

В приятных хлопотах месяц и пролетел, тем более что львиную его долю пришлось посвятить всяким волокитным делам по уходу на пенсию. Всё, работать Хлое Петровне теперь было не с руки, тем более что и деньги стали не особо нужны — обо всем заботилась институтская бухгалтерия.

Профессор Воробьев и его помощники тоже не скучали — забот с Юриком было много, но пока он очень радовал ученых — развивался согласно общепринятым нормам и вообще все шло нормально.

И хотя доктору не хотелось расставаться с подопытным (он ведь в каком-то смысле был и его ребенком), в назначенный день пришлось вынести младенца из лаборатории и отдать на руки вспотевшей от волнения Хлое Петровне. Она тут же закурлыкала, прижала сына к себе, и Воробьев даже не успел ей сказать, что надо теперь два раза в неделю ходить на осмотры, как счастливая мать исчезла из институтского здания.

Какие сладкие начались дни! Когда Хлоя Петровна вспоминала свои прежние мучения, ей хотелось петь от счастья, что все теперь позади. И она пела — колыбельные песни, которые Юрик уже слушал в своем первом детстве.

Соседки пытали Хлою Петровну: что за малыш и откуда он такой миленький взялся? Но она стойко держалась и рассказывала что-то про непутевую племянницу, которая хотела оставить малыша в Доме ребенка, а она, заботливая и строгая тетя, не позволила.

Здоровеньким рос Юрик, тьфу, тьфу, тьфу, не болел, и в день, когда ему исполнилось три месяца, Хлоя Петровна повезла его в институт. На плановый осмотр.

Воробьев лично встречал немолодую мать возле служебного входа. Взял Юрика на руки и понес в лабораторию. Хлоя Петровна еле успевала за ним.

Осмотр затянулся надолго. Юрик даже раскапризничался, что привело профессора в прекрасное настроение.

— Как настоящий младенец!

Потом доктор предложил Хлое Петровне вызвать машину, но она отказалась — на улице гуляло лето, и ей хотелось не спеша добрести до дома, пускай Юрик подышит свежим воздухом.

— Не забывайте, что в ваших руках — моя научная судьба! — строго сказал Воробьев на прощание.

Напевая от удовольствия, Хлоя Петровна катила коляску по дорожке парка. Она даже чувствовать себя стала лет на двадцать моложе.

Впереди показалась другая мамаша с коляской, и в тот самый момент, когда Хлоя Петровна, узнав, сообразила, что им лучше не встречаться, Света обернулась и увидела свою свекровь. Странно помолодевшую и с детской коляской.

— Работаю нянькой! — вместо приветствия закричала Хлоя Петровна, разворачивая коляску.— От Юрика пришло письмо, он о вас даже не спрашивает ничего.

Света оставила коляску с Афанасием на дорожке и пошла прямо на Хлою Петровну.

— Или вы мне расскажете все, что знаете, или я не знаю, что с вами сделаю...

Оттолкнув Хлою Петровну, она схватила беззаботно спящего Юрика. Младенец открыл глазки и тут же улыбнулся своей жене... Света чуть не выронила его — так поразительно было сходство чужого ребенка с Афанасием, даже однояйцевые близнецы позавидовали бы...

— Немедленно верни ребенка, хулиганка! — завизжала Хлоя Петровна, и Света машинально отдала его свекрови.

Хлоя Петровна тут же помчалась к выходу из парка, забыв о коляске. Потом опомнилась, вернулась, еще раз злобно зыркнула на застывшую на месте Свету и окончательно исчезла в придорожных кустах.

Света ничего не понимала. Они с Юриком были знакомы больше пяти лет, и никаких странностей за ним она не замечала. Мама у него, конечно, полный вперед, но с ним-то все в порядке!

Когда первая злость на Юрика прошла, Света начала чувствовать, что дело нечистое. Не мог муж уехать от своей семьи в Африку, бросив бизнес (с работы до сих пор звонили по три-четыре раза в день), любимый город и все, что ему нравилось в жизни!

Не мог он начать встречаться с другой девушкой — у него просто на это времени не было, уж Света это хорошо знала.

Так что концы с концами не сходились, и теперь, после странной встречи в парке, Света была почти уверена — следы Юрика, если он их, конечно, оставил, надо искать в Экспериментальном институте генетики.

В записной книжке на букву “К” оказалось много разных фамилий и телефонов, тем не менее Света сразу увидела запись “Лариса Курочкина, тел. .......”

По рабочему номеру сказали, что такая здесь больше не работает, а домашний откликнулся бодрым “алло” Ларискиного папы.

— Ларочка отдельно теперь живет, Света,— любезно сказал папа.— С каким-то, извини меня, жлобом. Дать номерочек?

Света записала жлобский номерочек тут же, в книжке, и начала названивать изо всех сил, так что Афанасий даже несколько взревновал — мама явно предпочитала ему телефонную трубку.

Новое жилье Лариски ожило только к вечеру, и очень приятный мужской голос сообщил, что Лариса в ванной. Конечно, она перезвонит, как только освободится. Конечно, конечно...

В общем, долгожданный разговор подруг состоялся только в одиннадцатом часу вечера. Лариска очень обрадовалась Светиному появлению и пообещала приехать завтра в гости, тем более что Афанасий ей еще не был представлен.

Наутро Света уныло испекла яблочный пирог и стала ждать подругу. Афанасий вел себя на диво мирно, Света даже смогла постирать и погладить его рубашонки.

— Ой, какой маленький-миленький! — зачирикала Лариска, картинно склоняясь над кроваткой малыша.— Можно подержать?

Света разрешила.

— Своего мне надо! — решительно сказала Лариска, прижимая к себе вкусно пахнущего молочком Афанасия.— Вот теперь, когда я встретилась с Олегом — ой, так ты же ничего не знаешь...— И перевела дух, чтобы начать рассказ, полный мельчайших деталей.

Света испугалась и потому повела себя довольно невежливо.

— Ты знаешь, Ларис, от меня Юра ушел...

— Как?! — Лариска сразу потухла и грустно, и любопытно смотрела на подругу.— Как это — ушел?

Сначала Света хотела сохранить “лицо”, а сейчас плюнула и выложила Лариске всю странную историю с Юриковым исчезновением. Попутно заварила свежий чай.

— Когда это было? — строго спросила Лариса.

— В мае.

— Я видела его в институте — он вместе с мамашкой и нашим боссом пошел в лабораторию... И на другой день меня уволили... Светка! — Тут Лариска поперхнулась чаем от ужаса.— Вдруг это как-то связано с воробьевскими опытами? Хотя... да нет, быть не может!

Света поинтересовалась, что это за опыты такие, и когда Лариска рассказала про гениальное открытие профессора Воробьева, то в памяти ярко вспыхнула вчерашняя встреча в парке...

— Не может быть! — Девушки смотрели друг на друга, а чай быстро остывал в кружках. О нем все забыли.

Орест Пиладович Воробьев сидел в своем кабинете и разглядывал фотографии — старые черно-белые и новые, “Кодак”. На снимках был запечатлен один и тот же младенец. Юрий. Живое подтверждение его, воробьевской, гениальности. Подняв голову, профессор лукаво заглянул в зеркало, висевшее на противоположной стене: не видать ли светящегося нимба над головой?

Нимба не было. Зато было блестящее будущее, о котором может мечтать любой ученый... Новые средства на новые программы... Блистательные поездки по всему миру. Триумф над американскими генетиками... Наконец, вечная, повсеместная слава, почет и память.

В груди Воробьева что-то потеплело, и он сдержанно чмокнул фотографию Юрика.

Из приемной донесся какой-то шум, и через секунду перед глазами Воробьева предстала худая невысокая девушка с очень красивыми глазами и очень некрасивым выражением лица — его просто изуродовало яростью.

Не успел Воробьев удивиться, как юная фурия схватила бережно разложенные фотографии Юрика и собрала в пачечку, как будто собираясь унести с собой.

— Вы кто? В чем дело? — судорожно спрашивал Воробьев.

— Я его жена,— мрачно сказала девушка.— Вот этого самого младенца.— Она похлопала ладошкой по снимкам.— У меня, кстати, есть еще несколько фотографий — если интересно. Вот, любуйтесь — наш сын. У которого вы отняли отца...

— У Юрия нет детей,— замотал головой профессор.— Хлоя Петровна... она говорила...

— Что еще она говорила? — поинтересовалась Света.— Неужели вы поверили этой старой мымре? Да она просто сбрендила от ревности! В общем, профессор,— тут девушка громко перевела дух, и Воробьеву показалось, что она задыхается,— возвращайте мне моего мужа как хотите. Иначе...

— Я не могу, милая! — испугался Воробьев. Перед ним, как кони в цирке по кругу, в последний раз пронеслись мечты о славе и исчезли навсегда.— Я не знаю, как это сделать. Потом, эксперимент ведь еще не закончен, и, кстати, имеется подписанный вашим... э... супругом договор.— Орест Пиладович показал Свете, не выпуская, впрочем, из рук листочек, украшенный внизу чернильной закорючкой.

— Это не Юра подписывался,— убежденно сказала Света.— Кто-то за него подмахнул.

Она села в самое близкое к профессорскому столу кресло и задумалась.

— Сколько ему сейчас? — Так неожиданно прозвучал ее вопрос, что напуганный ученый даже не сразу понял, о ком идет речь.

— Три месяца.

— Нормальный ребенок?

Воробьев расплылся в кинематографической улыбке.

— Абсолютно нормальный.

— Жаль, что я для него теперь слишком старая... А вы точно не можете повернуть все вспять?

— Исключено, деточка,— сник профессор, очень не любивший расписываться в собственном несовершенстве.— В ближайшие десять лет по крайней мере.

— Хорошо.— Света неожиданно встала.— Я дам вам шанс закончить ваши исследования. Не потащу вас в суд, хотя вы этого заслуживаете.

— Что я могу для вас сделать? — участливо спросил профессор.— Вы тоже хотите стать маленькой девочкой?

— Я похожа на сумасшедшую? — невежливо отозвалась Света, но потом смягчилась.— Вызовите сюда Хлою Петровну с Юриком. И приготовьте все ваши эликсиры. Срочно!

— Конечно! О чем речь! — И Орест Пиладович набрал домашний номер Светиной свекрови.

— Немедленно приезжайте! — сказал он в трубку и лучезарно улыбнулся смертельно уставшей Свете.

Хлоя Петровна надела на Юрика свеженький памперс. Глянула на себя в зеркало. Симпатичная дама, чуть в возрасте, с очень добрым и приятным лицом. Юрик смотрел на свою маму восторженно, как в детстве. Ему нравилось все, что она делает.

— Мой козленочек! — умилилась Хлоя Петровна.

Интересно, что вдруг понадобилось Воробьеву так срочно? Обычно он предупреждал о встрече хотя бы за день...

В кабинете Ореста Пиладовича почему-то сидела Света. Хлоя Петровна повернула было обратно, но дверь красиво захлопнулась перед ее носом, прямо как в фильме ужасов. Юрик раскричался, ему передалось волнение матери.

— Ах ты старая сука! — Не очень-то вежливой была невесткина реплика, и Хлоя Петровна причмокнула губами, возмутившись. Света, правда, не дала ей сказать ни слова.— Немедленно отдай мне ребенка!

— Да я его своими руками задушу! — злобно сказала свекровь и прижала одутловатой лапой шейку младенца.— А тебе он все равно не достанется!

Света взвизгнула, но Хлоя Петровна не успела ничего сделать: мягко подобравшийся сзади профессор разжал ее руку — шутка ли, попытаться уничтожить свидетельство его гениальности!

— Успокойтесь, дамочки! Сейчас мы все решим,— ласково сказал Воробьев и, бережно взяв Юрика на руки, пошел в лабораторию. Жена и мать младенца поспешили следом.

В лаборатории Хлою Петровну почти силой усадили в кресло, и не успела она даже подумать о том, что происходит, как ловкая медсестричка вколола в ее вену иглу. Потекла бледно-розовая жидкость, и Юрик очень громко заплакал. Света взяла его у профессора и стала успокаивать, говорить свое “ч-ч-ч”.

Ларисе Курочкиной давно уже надоело сидеть с Афанасием в Светкиной квартире, и она передумала пока что заводить собственного ребенка. Афанасий двадцать раз описался и непрестанно голосил, требовал маму. Однако мама не явилась даже ночью, и Лариса волновалась. Она укачала Афанасия и уже под утро заснула сама.

Проснулась она от громкого телефонного звонка.

— Лариса,— Светкин голос звучал измученно, как будто ее пытали всю ночь,— ты можешь подъехать с Афанасием к институту? Прямо сейчас.

— Конечно,— сказала добрая Курочкина. Быстренько умылась, собрала малыша, и они помчались по едва проснувшемуся городу в Экспериментальный институт генетики.

Света стояла у входа. В каждой руке у нее было по конверту с младенцем. Один конверт завязан розовой ленточкой, другой — голубой. Ларисе стало дурно.

— А что еще, интересно, я могла сделать? — грустно сказала Света и махнула подъехавшей машине, из которой выскочили напуганные родители.

— Что происходит? — спросила мама и нервно закурила.

— Ничего особенного. Это вот Юра, а это — его мама.— Света поочередно приподняла каждый конверт.

— Дочка, с тобой все нормально?

— Со мной — да, а с ними — не очень... Кстати, профессор,— Света повернулась к напряженному Воробьеву, который стоял рядом,— не забудьте о деньгах, которые обещали. Трое детей, знаете ли. Не шутка.

Воробьев закивал, соглашаясь, и странная процессия покинула институт.

Когда нарыдавшиеся родители и уставшая подруга покинули квартиру, оставив Свету с Афанасием, его папой и бабушкой, она стала пристально вглядываться в их невинные личики и думать, что ждет ее детей дальше.

Младенцы вели себя, как участники синхронного плавания,— одинаково вертели ногами и руками, пускали пузыри. Юрик и Афанасий улыбались, а Хлоя Петровна была еще слишком маленькой и просто морщилась.

— Теперь тебя зовут Надя,— шепнула Света в розовое младенческое ушко.

 

Орест Пиладович Воробьев, выпив полбутылки микстуры Павлова, до самой ночи работал в лаборатории над новой формулой. С условным названием “Эликсир Обратного Пути”.

— Обратного пути у нас нет,— сказала Света младенцам и подошла к окошку.

Воздух остывал, и солнце исчезало за трубами металлургического завода, директору которого часто казалось, что он сам — солнце.