Фостер заскочил к Джеффу Рикмену, чтобы ввести его в курс событий. В доме было холодно, в камине, как и раньше, сложены незажженные дрова. По дороге он купил готовой индийской еды навынос. Поставив пакет на каминную полку, спросил:

– Ты превратил камин в святилище, или как?

Рикмен молчал, пристально глядя на Фостера.

– Грейс приготовила камин, чтобы ты мог разжечь его, согреться, просушить ноги в холодный вечер. Негоже казнить себя за то, что она… ушла.

Рикмен отступил на шаг и ногой задвинул тарелку под кресло.

– Ты выглядишь чертовски отвратительно, Джефф. И пахнешь не лучше. Когда ты последний раз брился и мылся?

Рикмен провел рукой по лицу. Щетина стала уже мягкой. Два дня? Больше?

– Топай наверх и приведи себя в порядок, – приказал ему Фостер. – А то с такой шерстью ты и есть не сможешь.

Он был удивлен и слегка расстроен тем, что Рикмен беспрекословно пошел выполнять распоряжение. Джеффа Рикмена следует признать тяжелобольным, раз у него нет сил даже спорить.

Когда Рикмен закрыл за собой дверь, Ли осмотрел комнату. В тарелках засохла недоеденная пища, в кофейных кружках – бурая корка. Фостер вовсе не страдал по домашнему уюту, но служба в морской пехоте приучила его к порядку.

Он вскипятил в чайнике воду, отскоблил тарелки и ошпарил их кипятком, затем составил в посудомоечную машину. Не сразу, но нашел в углу кухонного чулана пульт управления центральным отоплением. Фостер включил его на полную мощность, захватил пару чистых вилок и вернулся в гостиную.

У бутылки из-под виски, которую он видел в прошлый раз, теперь появилась подружка, уже почти пустая. Он свалил обе в ведро и вынес в бак на улице. Теперь он не мог смотреть на эти баки без того, чтобы не видеть лицо девушки, которую он все еще называл про себя Кэрри.

Когда Рикмен в махровом халате, гладко выбритый и с мокрыми волосами спустился вниз, все было убрано, а Фостер стоял на коленях перед камином, осторожно раздувая огонь на щепе. Пламя потихоньку начинало лизать края поленьев.

Рикмен уже было шагнул вперед, чтобы остановить Фостера, но вдруг осознал нелепость своих действий. Сохраняя в морозное время дом таким, каким его оставила Грейс, он не сохранит и ее рядом с собой.

Они поели, и Фостер рассказал о том, что копам Дувра было известно про Андрича. Рикмен молча смотрел в огонь несколько долгих минут.

– Мне надо было его проверить, – проговорил он наконец замогильным голосом.

– Ты ничего бы не выяснил, Джефф. Его нет в нашей базе данных. Все сведения о нем – это сплетни и слухи. Он очень скользкий ублюдок, увертливый и хитрый.

– Я верил ему.

– Мы все верили. Полагали, что Лекс Джордан снимает сливки с выручки от украденных пособий беженцев. Человек, подобный Андричу, не стал бы принимать всерьез такие мелкие махинации. Но теперь считаем, что Джордан был убит, потому что угрожал всей лавочке. Убийство Софии привлекло внимание к афере в целом.

Рикмен нахмурился:

– Стало быть, убийство с поджогом – это была все-таки работа Андрича?

Фостер опустил голову:

– Они были накачаны наркотой и истекли кровью, совсем как София, но пожар устроил не Джордан. Этот – всего лишь подросший шпаненок, разинувший пасть на кусок, который не смог проглотить. Я думаю, Андрич использовал те же самые приемы убийства, чтобы перевести стрелки на старину Лекса. А то, как им выдрали зубы… – Он передернулся. – Кто бы ни сотворил это над ними, он не желал, чтобы их опознали.

– Их документы гроша бы ломаного не стоили для Андрича, если бы установили, кто они такие, – сказал Рикмен, продолжая цепь умозаключений Фостера. – Переложив вину на Джордана и убив его, Андрич расчистил место для устройства Мерсисайдской ветви своего мерзкого бизнеса.

– Только он не рассчитывал на то, что Танстолл обратит свой острый ум на эту проблему.

Услышав имя Танстолла, Рикмен не мог не улыбнуться.

– Но зачем сразу четверых?… – задался он вопросом. – Или Андрич использовал навязчивую идею прессы о расистских мотивах в качестве прикрытия, чтобы избавиться от нежелательных людей?

– Насколько мы поняли, он выполнял срочный заказ на четыре ближневосточных удостоверения личности, – пояснил Фостер. – Похоже, что эти четыре жертвы вскоре должны были получить статус беженцев.

– Необходимо еще раз опросить тех парнишек – Минки и компанию.

– Мы пытались. Они смертельно напуганы.

Рикмен понял. Даже если Андрич и не угрожал им, достаточно было включить телевизор, чтобы понять, что в том доме произошло массовое убийство.

– Зато теперь, зная о существовании югославского следа, мы запросили Интерпол о проведении розыска по отпечаткам пальцев парня, подстреленного на кладбище группой быстрого реагирования.

– Что по отпечаткам с… – Рикмен не смог закончить.

– Отпечатки, снятые с Грейс?

Рикмен с трудом кивнул.

– Отправили и их. – Ли помолчал, не в силах посмотреть другу в лицо. – Тони Мэйли полагает, что они получили хорошие образцы с сигаретных окурков, найденных на кладбище. Надеемся, что это отпечатки киллера.

– Окурки могло оставить местное хулиганье, подновлявшее свои непристойные граффити, а могла и Дезире – она курит, – заметил Рикмен.

Фостер пожал плечами:

– Ты прав. Однако, если мы сможем исключить хулиганов и проститутку, это уже кое-что.

– Конечно. – Двадцать четыре часа назад у них не было и этого. Тут Рикмену пришла в голову новая мысль. – Интерпол не сможет провести пробу на перекрестную совместимость ДНК, – сказал он, готовый снова впасть в отчаяние.

– Но если они установят личность парня с кладбища по его отпечаткам пальцев, если они смогут связать его с Андричем…

Рикмен следовал цепи рассуждений Фостера:

– Тогда мы, по крайней мере, сможем арестовать Андрича по подозрению.

Когда Фостер уже собрался уходить, Рикмен задал последний вопрос:

– Что думает старший инспектор по поводу твоей неизвестно откуда взявшейся информации?

Фостер пожал плечами:

– Он об этом не упоминал.

– Понятно. Послушай, Ли… Я понимаю, что не вовремя, но хочу, чтобы ты знал – я очень признателен за то, что ты для меня делаешь.

Он удивлял Фостера уже много раз за последние две недели, и вот сейчас опять удивил. Смущенный этим проявлением чувств, Фостер сжал Рикмену плечо и посмотрел в лицо:

– Тебе не следует перемогать это в одиночку, Джефф. Повидайся с родными, расскажи им. Позволь им помочь тебе.

Как мог Рикмен объяснить Фостеру, что его брат – почти чужой ему человек, да еще и полусумасшедший после катастрофы? Что жена брата не имеет ни минуты покоя, понимая, что может потерять мужа так же безвозвратно, как если бы его жизнь оборвалась в ночь аварии? Разве Рикмен имел право еще добавить ей тревоги?

Он кивнул:

– Я подумаю над этим.

Фостер внимательно посмотрел на него, будто пытался прочитать его мысли.

– Тебе бы изжить из себя ярость, Джефф. Она тебя просто изматывает, – сказал он наконец.

Рикмену пришло на ум, что Фостер, вероятно, неспроста это говорит. Тот никогда особенно не распространялся о своей воинской службе, но Рикмен знал, что его друг участвовал в боевых действиях.

– Я не могу избавиться от нее, Ли. Пока не могу, – ответил он.

Только ярость сейчас и держала его – избавься он от нее, так, наверно, развалится на части.

Он посмотрел, как Фостер отъехал от дома, и устало потащился в гостиную. Аромат карри наполнял все помещение. Он сложил пустые картонки на поднос и вынес во двор, в мусорный контейнер. Ночь была темной и безлунной, небо щедро усыпано звездами. Он долго стоял, глядя вверх на их тоскливый свет, пока холод не пробрал до костей и убаюканные тишиной ночные звуки не начали шелестеть вокруг.

На душе немного полегчало. Обжигающий жар потери смягчился до ноющей боли, пульсирующей вместе с сердцем. Спад напряжения принес огромную усталость. Он наконец-то захотел спать.

Дом был наполнен усыпляющим теплом. Забраться наверх, казалось, не хватит сил, но он преодолел лестницу ступенька за ступенькой и рухнул на постель одетым. Представил, что Грейс в ванной, на подоконнике горят ароматические свечи, а радио играет что-то мелодичное и успокаивающее.

Но в голову настойчиво лезли иные воспоминания: мертвая Грейс. Ее шея под невозможным углом. Ее лицо закутано в пластик. Он дрожал, стонал, силился вызвать в памяти один из дней прошлой осени, когда Грейс сгребала на лужайке листья. Воинственная сосредоточенность на ее лице удивила его так, что он расхохотался, и Грейс налетела на него как регбист, завалила в огромную разноцветную кучу.

Мысли плыли, бессвязные и тягостные, но уже не такие мучительные, как раньше. Боль притупляли вспыхивающие перед глазами картинки: Грейс, возмущенная его смехом… Грейс сама хохочет, падает, роняет его, листья переплелись с золотыми прядями ее чудесных волос… Он уснул.

Глухой удар.

Рикмен проснулся мгновенно. Что это он слышал? Грейс! Возбужденный, радостный, он скатился с кровати. Шагнул в темноту. Замер как вкопанный.

Грейс мертва.

И опять – преследовавший его каждую минуту чудовищный образ: Грейс, ее голова и руки запечатаны в пластиковые пакеты. Боль удвоилась.

Невозможно дышать. Воздуха не хватает.

Шатаясь, он добрался до ванной, и его вырвало в унитаз. На полу лежал полупустой флакон шампуня, сброшенный с подоконника слабым колыханием штор. Он умылся и вернулся в спальню. Комната была переполнена ее присутствием: косметика в беспорядке разбросана на туалетном столике, вмятина от головы на подушке, ее халат, брошенный на спинку стула, роман на тумбочке, заложенный закладкой с рекламой лекарств. И ее запах – сильный, осязаемый – в воздухе и на постельном белье.

Он пошел по дому. В каждой комнате – новая вспышка боли. Он не убегал от нее, и боль опять сделалась нестерпимой. Ужаснее всего было думать, что Грейс умерла испуганной.

Для него вина Андрича не нуждалась в доказательствах. Единственное, чего он страшился, – что это сойдет Андричу с рук. Что смерть Грейс останется безнаказанной.