Сержант-детектив Фостер достал из пакета для вещдоков черные кожаные перчатки Андрича и натянул их поверх резиновых.

– Прости меня, Нэт, – сказал он, не зная, что повторяет слова Андрича. Он обхватил ее шею, аккуратно приставив большие пальцы к синякам с обеих сторон дыхательного горла, затем мягко прижал. Первое, что сделают криминалисты, это возьмут мазки с ее шеи. Пожимая руку Рикмену, Андрич оставил на перчатках достаточно частиц своей кожи, чтобы анализы ДНК получились четкими.

Рот Натальи был слегка приоткрыт. Он колебался: сирены выли уже близко. Ему надо было убираться, и побыстрее.

Он на секунду закрыл глаза и выдохнул, дыхание было жарким под маской.

– Мне правда очень, очень жаль, – прошептал он. Затем провел указательным пальцем по влажной внутренней поверхности ее губ. Он начал вставать, посмотрел ей в лицо, кожа была настолько бледной, что ему казалось, что просвечивают кости черепа. – А, черт!… – проворчал он и выдернул несколько волосков у нее из головы. Положил перчатки назад в пакет, запечатал его и убрал внутрь защитного костюма.

Констебль обернулся, как только Фостер открыл дверь.

– У тебя тут особо важное преступление, приятель. Ты слыхал об убийствах беженцев?

Парень кивнул.

– Это одно из них. Порядок знаешь?

– Да, конечно… – Тем не менее вид у него был нерешительный.

– Ты вызываешь полицейского врача и криминалистов.

– Я уже сделал это, – ответил констебль.

– Хорошо, – похвалил Фостер. – Ты не должен позволять врачу возиться с телом. Следи за ним. Он должен только войти и выйти. Все, что от него требуется до того, как с ней начнут работать криминалисты, так это констатировать факт смерти. Ты вскрываешь спецкомплект для места преступления. Находишь черный журнал. Регистрируешь всех входящих и выходящих начиная с этой минуты. И если не сможешь подавить желание еще раз взглянуть на труп, ради бога, оденься в защитный костюм.

– А вас, сэр?

Фостер поднял брови:

– Что меня?

– Вас мне тоже зарегистрировать?

Фостер пожал плечами:

– Как скажешь, парень. Раз хочешь записать меня как первого офицера, посещавшего… – Он расстегнул молнию на защитном костюме и начал разыгрывать пантомиму поиска удостоверения личности.

– Да ну… – протянул констебль, ощутив инстинкт собственника. – Вызов-то от меня поступил…

– Я же сказал, это твое место преступления. Я, во всяком случае, по горло сыт убийствами за последние недели.

И он быстро сел за руль, поскольку уже показалась первая волна машин, воющих и мигающих, удовлетворенный сознанием того, что его имя не всплывет ни в регистрационном журнале, ни в обсуждениях в пабе, ни в рассказах, которые неизбежно появляются вокруг расследования убийства.

Хинчклиф производил арест лично, в знак уважения к Рикмену. Он вызубрил предостережение наизусть, поскольку последний раз ему довелось самостоятельно арестовывать подозреваемого три года назад, так что текст несколько подзабылся. Тогда он вел внутреннее расследование, результатом которого явилось судебное преследование одного из старших офицеров.

Было полвосьмого утра – еще темно. Наблюдение подтвердило, что Андрич один, поэтому они просто позвонили в дверь и дождались его ответа.

Андрич был спокоен, почти любезен. Он ожидал повторного визита с момента обнаружения Натальиного тела. Правда, полиция появилась на день позже, но он не видел причин для беспокойства.

В квартире стоял горько-сладкий аромат крепкого кофе. Андрич был гладко выбрит и выглядел свежим после душа. Он вежливо выслушал предостережение при аресте: «Каждое ваше слово может быть использовано против вас… вы имеете право не отвечать на вопросы…» Старший инспектор привел с собой переводчика и настоятельно предложил его услуги, затем спросил:

– Вам все понятно?

– Да, – ответил Андрич. – Благодарю вас. – Он выразительно оглядел свой халат и тапочки. – Вы не будете возражать, если я сначала оденусь?

Хинчклиф обдумал его просьбу:

– Вы не намерены оказывать сопротивление, мистер Андрич?

– Разве это на меня похоже? – ответил вопросом на вопрос Андрич.

Хинчклиф предъявил Андричу ордер.

– На произведение обыска в квартире, – пояснил он.

Офицеры разошлись по комнатам. Старший инспектор приказал двум полицейским, стоявшим по бокам Андрича:

– Ступайте за ним.

Затем появились криминалисты. Тони Мэйли первым. Уже одетый в защитный костюм, он натянул бахилы и перчатки. В холле Мэйли задержался у антикварного столика и указал пальцем на пару черных кожаных перчаток. Андрич, уже одетый, как раз выходил с эскортом из спальни.

– Это ваши, сэр?

Андрич, казалось, изумился:

– Где вы их нашли?

– Там, где вы их оставили. – Мэйли указал на столик.

– Нет, – ответил Андрич вдруг севшим голосом.

– Вы утверждаете, что это не ваши?

Андрич зло уставился на Хинчклифа:

– Что, черт возьми, вы творите?

Хинчклиф ответил суровым взглядом:

– Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите.

– Мы изымаем их на ДНК-анализ. – Мэйли лопаточкой переложил перчатки в пакет для вещдоков.

Андрич скептически ухмыльнулся:

– Я их носил, конечно же, на них вы точно найдете образцы моей ДНК.

Мэйли взглянул на Хинчклифа, тот едва заметно кивнул.

– Мы получили образцы ДНК с тела мисс Сремач, – пояснил Мэйли.

Андрич переводил взгляд с одного на другого, бормоча:

– Это… Этого не может быть…

– Почему? – резко спросил Хинчклиф.

– Потому… – Похоже, он взял себя в руки. – Потому что я не имею никакого отношения к ее смерти.

– Ну, мы не сказали, что это вашу ДНК мы обнаружили, но время покажет, – заметил Хинчклиф.

– Мы также зафиксировали в ее волосах волокна, сходные с нитками, которыми прострочены эти перчатки, – добавил Мэйли.

Андрич дернулся, и конвоиры схватили его за руки.

– Вы подбросили перчатки!

– Нет, сэр. Я увидел их в первый раз здесь. – Мэйли указал на столик, вдруг что-то привлекло его внимание, и он нагнулся, чтобы лучше рассмотреть. На том месте, где лежали изъятые перчатки, он увидел несколько каштановых волосков, пропущенных им поначалу. Он тщательно упаковал их.

Андрич дико озирался, проходя по коридору. Фостер стоял в группе полицейских, которые отвечали Андричу взглядами без жалости и сострадания.

– Рикмен… он должен… он знает…

– Инспектор-детектив Рикмен не работает по этому делу с момента убийства доктора Чэндлер, – ответил Хинчклиф. – Сожалею, мистер Андрич, но на этот раз вам не так-то просто будет выкрутиться.

Рикмен проснулся, улыбаясь. Ему снилась Грейс. Она и сейчас была рядом с ним, прижалась к нему теплым телом. Он чувствовал ее присутствие. Мгновение спустя вспомнил: Грейс умерла. Боль осознания была физической. Во время расследования, пока голова была занята мыслями о работе, он еще мог сдерживаться. Сейчас у него осталось только горе. Он оперся на локоть и посмотрел на ее половину постели, желая вызвать ее образ. Не получилось.

Он подошел к гардеробу и достал одно из ее платьев. Она носила его в отпуске этим летом. В Неаполе. Он уткнулся лицом в мягкую ткань. Грейс, счастливая, отдохнувшая, смеется над какой-то его шуткой. Грейс опирается на его руку – они возвращаются с ужина по пляжу, слушая шепот прибоя.

Он почувствовал, что задыхается, как будто из комнаты откачали весь воздух. Он рванул футболку, шатаясь, дотащился до ванной. Колени тряслись, из зеркала на него смотрело лицо отчаявшегося человека. Ему стало мучительно холодно. Он включил душ и долго стоял, подставив лицо струям, обдумывая, что же ему делать.

Фостер держался подальше от него после ареста Андрича: пресса все еще шныряла вокруг, следя за домом Рикмена, приставая к каждому, кто подходил к двери. Прошло никак не менее трех дней, прежде чем Фостер наконец нажал на кнопку звонка. Был обеденный перерыв, день выдался облачный и холодный. Фостер не заметил фоторепортера, выскочившего из машины, стоявшей немного дальше по дороге. Тот проследовал за сержантом почти до входной двери, удачно выбрав время для первого щелчка затвора – в дверях появился Рикмен.

Рикмен отскочил к стене:

– Ч-черт!

Фостер стрелой влетел в дом и захлопнул дверь в ответ на вопросы репортера.

– Все в порядке, босс, – сразу успокоил он Рикмена. – Старший инспектор разрешил.

Это могло означать только одно: Андричу предъявлено обвинение.

Рикмен прикрыл глаза рукой и начал сползать по стене. Фостер подхватил его, проводил в кухню и усадил за стол, но Рикмен немедленно вскочил, оттолкнув его, почувствовав удушье от близости друга – даже от его заботы.

Фостер отодвинулся, печально глядя, как Рикмен, отвернувшись, пытается вздохнуть.

Через минуту Рикмен повернулся к нему:

– Ты ел?

– Ты не хочешь услышать об аресте?

– Я не смогу сидеть спокойно, пока ты будешь рассказывать. И не смогу сесть за стол, накрытый на одного.

Фостер пожал плечами:

– Если хочешь знать, я голоден как волк.

Рикмен вынул из холодильника все, что там оставалось: яйца, бекон, немного грибов.

– Я слушаю, – сказал он, начиная готовить.

Фостер оперся о кухонный стол, пока варился кофе, а Рикмен стряпал им поздний завтрак.

– Он только моргал, когда Хинчклиф зачитывал ему его права.

– Андрич знает, что суд верит только в вещественные доказательства, – произнес Рикмен. – Он думал, что все предусмотрел.

– Ну предусмотрел. И что из того? – повысил голос Фостер.

Рикмену послышалось раздражение в его голосе. Неудивительно, что Ли нервничает: он пошел ради него, Рикмена, практически на преступление.

Несколько минут единственными звуками были шипение жарящегося бекона и бульканье кофеварки.

– Ты-то хоть не засветился?

Фостер фыркнул:

– Ты шутишь? Когда Мэйли обнаружил эти перчатки, меня там и близко не было.

– Криминалисты нашли что-нибудь в квартире? – спросил Рикмен, вручая Фостеру тарелку яичницы с беконом и грибами.

– У тебя случаем не найдется поджаренного хлеба ко всему этому? – вместо ответа спросил Фостер.

Поджаренный хлеб. Грейс обязательно сделала бы тосты. Рикмен опять почувствовал боль. Как легко впасть в отчаяние, если представить, что Грейс сказала, или подумала, или сделала, если бы была рядом.

Фостер сделал вид, что увлечен едой, но успевал рассказывать:

– Тони Мэйли считает, что в спальне Андрича и в смежных комнатах проведена тщательнейшая уборка в течение последних нескольких дней. Новый матрац на кровати, ковры вычищены с паром, стены протерты, окна отмыты – подозрительно.

Рикмен сидел напротив, уставившись в свою тарелку. Он совсем расхотел есть.

– Ты что, не верил, что получится? – Голос Фостера был одновременно и участливым, и сердитым.

– Да нет, почему… Но… понимаешь, он легко может объяснить следы ДНК Натальи на своих перчатках. Они пару раз встречались…

– Ага, – ответил Фостер. – Но вряд ли присутствие своей ДНК на ее шее.

– Да, – согласился Рикмен. – Ему это будет сложно.

Фостер легко мог в эти дни распроститься со службой. Поэтому последнее, что ему хотелось бы слышать, так это сомнения Рикмена по поводу нравственности того, что они сделали.

– Хинчклиф проверяет клиентов Капстика?

– Каждого его клиента, получившего положительное решение за последние десять лет, – ответил Фостер с набитым ртом.

– Да поможет нам Господь!

– А! Хорошая новость! Этот шпаненок… младший брат…

– Минки, – подсказал Рикмен.

– Он дал показания. Он и его приятели попались на том, что кинули петарду через почтовый ящик именно в тех домах. Какой-то парень, увидев, нагнал на них страху. Минки опознал Андрича.

– Использовали видеоопознание?

– Ну да. Выбрал его сразу, без всяких колебаний.

Новая видеосистема позволяла проводить опознание по записи. Свидетелям не надо было находиться в помещении одновременно с подозреваемым, что делало их более смелыми.

– Пацан храбрее, чем я думал, – сказал Рикмен.

– Говорит, старший брат всегда защищал его, оберегал как мог от неприятностей, в которые они попадали.

Фостер наблюдал Минки через полупрозрачное зеркало в помещении для опроса детей.

– Надо было это слышать: «Джез для меня из кожи бы вылез. Теперь моя очередь».

Рикмен согласно кивнул, вспоминая, как Саймон закрывал его собой, принимая все тумаки и удары, предназначенные Джеффу.

– Мы продолжаем работать с остальной компанией, – говорил Фостер. – Сейчас, когда Минки рассказал, что знал, мы выясним, кто из двоих оставшихся согласился устроить для Андрича поджог.

«И когда мы выясним это, мы будем оправданы, – подумал он. – Мы оба».

Фостер уехал через час, а Рикмен, спавший урывками, почувствовал жуткую усталость. Грейс пришла бы в ужас от того, что он сотворил, но вместе с тем он понимал, что сам не смог бы жить, если бы Андричу удалось остаться на свободе.

Слова Грейс неотвязно крутились у него в голове: «Не каждый способен на мужественный поступок, Джефф». Она говорила о Саймоне в надежде, что это поможет ему забыть, что брат их оставил. Он презирал Саймона за то, что тот не осмелился противостоять отцу, но сейчас Рикмен понимал, сколько же надо было иметь для этого мужества. Не меньше, чем требовалось ему самому, чтобы верить, что рано или поздно Мирко Андрич будет привлечен к суду и справедливость восторжествует. Он пошел на сделку с совестью и поставил в трудное положение Ли Фостера, потому что у него не хватило мужества верить и ждать.

На верхней площадке лестницы он остановился, задумчиво глядя на дверь чердака. Там, среди коробок с папками, он нашел ледериновый альбом. Неподписанные, недатированные события детства застыли на его листах.

Он вышел из дома через заднюю дверь, но фотограф успел несколько раз щелкнуть аппаратом. К нему присоединились другие журналисты. Ну что ж. Теперь общественности покажут нового, но по-прежнему непоколебимого Рикмена, спешащего к машине.

– Сэр? Инспектор Рикмен? Не могли бы вы выразить свое отношение к той новости, что Мирко Андричу предъявлено обвинение?

Рикмен замедлил шаг:

– Мы не поймали бы этого человека, если бы не удалось обнаружить неопровержимые улики. Я уверен, что присяжные окажут доверие научным методам.

Потом, глядя на фотографии, многие зададутся вопросом, что за загадочный том у него под мышкой? Дневник? Или фотоальбом его счастливейших дней с «доктором Грейс»?

Но снимок, который вызвал наибольший интерес и благодаря которому произошел небывалый всплеск продаж, был тот, неожиданный, подписанный «МЫ ВЗЯЛИ ЕГО!», где инспектор Рикмен впускает в дом друга и соратника сержанта Фостера. Репортаж занимал четыре колонки и начинался с сообщения, что Андричу предъявлено обвинение в убийстве Натальи Сремач. Дальше в общих чертах излагались подозрения полиции, что он и есть тот самый «Мистер Биг», стоявший во главе зловещей организации, торгующей крадеными удостоверениями личности.

Рикмен приехал в госпиталь.

Таня была одна в палате. Увидев его, она встала, прижав руки к груди:

– Джефф, такое горе… Ты получил мои соболезнования?

Он нахмурился, потом сообразил и на секунду закрыл глаза:

– Извини, Таня. Я не вскрывал почту, пресса… – Он беспомощно пожал плечами.

– Не переживай. – Она подошла к нему. – Я только хочу, чтобы ты знал: если мы можем чем-то помочь – я и ребята…

У него выступили слезы. Это было новое чувство – ощущать родственную поддержку. Они неловко обнялись, затем, держа ее за плечи, он чуть отодвинулся и, откашлявшись, спросил:

– Как он?

Она просияла, но тут же смутилась своей радости:

– Он начинает вспоминать, Джефф. Я не уверена, но он, по-моему, опять пошел тебя разыскивать, чтобы помириться. Наверно, он скоро сам тебе скажет.

– Возможно, – сказал он. Втайне ему самому хотелось бы получить такой подарок – амнезию, которая избавила Саймона от чувства вины и горьких воспоминаний.

– Я не могу задерживаться, – добавил он. – Я зашел только за…

– Джефф!

Рикмен напрягся. Он не был готов к радостной встрече после долгой разлуки. Но Саймон казался скромным, почти извиняющимся. Стоял в дверях, будто ждал приглашения войти.

– Я не надеялся, что ты вернешься, – сказал Саймон.

– Я ненадолго. Я принес вот это. – Рикмен поднял ледериновый том. – Семейный альбом. Помнишь?

Саймон робко взял его, начал вертеть в руках.

– Такой старый, – удивился он и поспешно добавил: – Ну да, это, должно быть, все после того… – Он смотрел на альбом с детским выражением опасливого интереса. – А помнишь, как папочка разрешал его смотреть? Нам нельзя было его перелистывать. Он заставлял нас держать руки за спиной, чтобы мы не заляпали его своими грязными пальцами. – Он взглянул на Таню. – Он был кошмарный урод, наш папочка.

Рикмен с Таней переглянулись. Он действительно начинал вспоминать.

– Я не открывал его с маминой смерти, – сказал Рикмен.

– Может, мы посмотрим его вместе, – предложил Саймон с загоревшимися глазами.

– Может, – согласился Рикмен. – Но не сегодня, ладно, Саймон?

Он видел, что брат не понимал, из-за чего отсрочка, но посчитал признаком улучшения то, что Саймон не возражает и не закатывает истерику.

– Это должно помочь мне вспомнить, – лишь объяснил Саймон.

Рикмен положил руку на плечо брата:

– Я тоже так думаю.

Таня спустилась с ним к выходу.

– Он кажется более разумным и спокойным, – сказал он ей.

– Да. – В ее глазах светились любовь и надежда. – Я думаю, мы примем предложение лечь в неврологический центр.

– Думаешь, поможет?

Она кивнула:

– Он пользуется международной известностью. Но, по-моему, должно помочь и то, что у Саймона теперь опять есть ты.

Он не знал, что ответить, но вдруг будто со стороны услышал свой голос:

– Да, должно. Наверняка должно помочь. – Он немного помолчал, восстанавливая душевное равновесие. – Во всяком случае, мы снова узнаем друг друга.

Таня улыбнулась и взяла его под руку. От этого простого жеста в нем будто оборвалась туго натянутая струна многодневного мучительного напряжения. Сердце сжала резкая боль – и следом пришло облегчение: он понял, что плачет.