Грейс прижала пальцы к векам и на минуту замерла в неподвижности. День был долгий, тяжелый; в сознании то и дело возникали обрывки снов, мучивших ее накануне: она видела снова и снова, как падает эта девушка. Во сне Грейс стояла рядом с бункером, бросалась вперед, пытаясь спасти девушку от удара при падении. И каждый раз опаздывала.

Наталья протянула руку и сжала ей плечо.

– Это пройдет, – сказала она.

Грейс открыла глаза, но Наталья уже отвернулась и собирала вещи, готовясь уходить. В этом была вся Наталья: она пребывала в постоянном движении – поймай, если сможешь. Она никогда не рассказывала о своей жизни в Хорватии во время войны и никогда не общалась с другими югославами.

Зазвонил внутренний телефон, и Грейс взяла трубку.

– Простите, доктор Чэндлер. – Голос принадлежал работавшей в регистратуре девушке по имени Хелен. – У нас в приемной женщина. Приехала из госпиталя. Говорит, что ее направили к доктору Грейс.

– Я уже приняла последнего пациента…

– Она в шоковом состоянии, доктор…

Грейс взглянула на Наталью. Та пожала плечами – она не против.

– Что с ней, Хелен? – поинтересовалась Грейс.

– Ничего понять не могу… – Голос Хелен стал приглушенным, и Грейс сообразила, что та повернулась к женщине, прикрыв трубку ладонью. – Она почти не говорит по-английски. Только все твердит о докторе Грейс.

Грейс вздохнула:

– Пропустите ее.

Минуту спустя в дверь ворвалась женщина, что-то быстро говоря, явно не в себе. Округлая выпуклость живота под тонким жакетом с очевидностью указывала на то, что она месяце на четвертом-пятом.

– Ее необходимо успокоить, – сказала Грейс, беря женщину под руку и усаживая ее на стул.

– Ираки? – начала Наталья. – Ирани? Фарси?

Женщина в ответ что-то прошептала, и Наталья повернулась к Грейс:

– Она иранка.

– Она говорит на фарси?

Наталья кивнула.

Наталья усваивала языки с феноменальной легкостью. Помимо родного сербскохорватского она бегло говорила на французском и английском, немного на албанском и русском. Языку фарси она научилась от бывшего бойфренда, а навыки приобрела в процессе работы. Женщина говорила быстро, слова вылетали хриплыми очередями.

– Вы должны успокоиться, – говорила на фарси Наталья, произнося это твердо и четко. – Вы должны успокоиться ради ребенка.

Женщина несколько раз судорожно вздохнула и положила руку на живот.

Ее звали, как выяснилось, Ануша Табризи. В Соединенном Королевстве она находится около двух недель. Грейс подала ей стакан воды и перекатила свое кресло вокруг стола, чтобы сесть рядом с пациенткой.

– Ну вот, теперь рассказывайте, что с вами случилось.

Пока Наталья переводила, Грейс сидела, держа миссис Табризи за руку. Она не отводила взгляда от лица женщины, ясно давая понять, что говорит с ней, а не о ней. Она уже давно работала с Натальей, и обычные формальности перевода – все эти паузы и инструкции «скажи ей» – были не нужны, они обходились без этих помех, поэтому вопросы Грейс и ответы миссис Табризи непринужденно, почти естественно чередовались, будто они говорили на одном языке.

Семья Табризи проживала во временном жилье, пока рассматривалось их прошение о предоставлении убежища. Миссис Табризи почувствовала себя плохо. Поначалу решила, что съела что-то не то, но потом у нее открылось кровотечение. Наталья внимательно выслушала, затем перевела:

– Мужа не было дома, он находился на занятиях английского языка. Она не могла с ним связаться, поэтому отправилась в госпиталь одна.

Миссис Табризи казалась очень юной. Ее личико, туго обвязанное шарфом, скрывавшим волосы, было бледным и тревожным.

Она заговорила снова, запнулась на середине фразы от душивших ее рыданий. Закончив говорить, разрыдалась опять.

– Говорит, что ей отказали в госпитале, – озадаченно проговорила Наталья. – Сказали, что она должна обратиться в другое место. Грейс, она утверждает, что там ей сказали, будто у нее… будто она не сможет родить ребенка.

Грейс почувствовала смутную тревогу:

– Куда ей рекомендовали обратиться вместо госпиталя?

Наталья перевела вопрос, и женщина, освободив руку, продолжала говорить, роясь в сумочке.

– Ей посоветовали найти переводчика. Она растерялась, но друзья порекомендовали ей пойти сюда, – перевела Наталья.

Наконец миссис Табризи, найдя сложенный листок бумаги, протянула его Грейс дрожащей рукой.

– Вот куда, сказали ей в госпитале, она должна обратиться, – пояснила Наталья.

Грейс развернула бумажку и уставилась в нее. Ее охватили противоречивые чувства: потрясение, сострадание к молодой женщине – и бешенство. Как мог человек, называющий себя врачом, выставить эту девочку, не дав ей внятных объяснений?!

– У них не оказалось никого, чтобы перевести? – спросила она.

Наталья коротко спросила и выслушала ответ миссис Табризи.

– Они сказали – это срочно, – сказала она. – Никого, владеющего фарси, не оказалось поблизости.

– Вы не обращались к врачу до приезда в Великобританию?

Она не обращалась. Медицинское обслуживание в ее стране находится в зачаточном состоянии. Роды принимают в основном повивальные бабки. У них и не принято, чтобы женщина ложилась рожать в госпиталь, – за редким исключением.

Грейс снова взяла руку женщины:

– Миссис Табризи, у меня очень плохие новости.

Наталья перевела женщине, что сказала Грейс, и миссис Табризи, прикрыв живот свободной рукой, произнесла короткую фразу. Ее жест и тон ясно показали: тут не нужен никакой перевод, она поняла, что с ее ребенком случилось что-то страшное.

Грейс кивнула:

– Мне очень жаль.

Миссис Табризи заговорила. Наталья посмотрела на Грейс:

– Она хочет знать, что же все-таки с ее ребенком.

Грейс беспомощно смотрела на пациентку. Как сказать этой женщине, что плод, который она носит под сердцем, который баюкает и любит, это вовсе не ребенок и никогда им не был? На самом деле это чудовищная опухоль, которая убьет Анушу, если ее не удалить, а место, куда ее направили, – это отделение онкогинекологии.

– Эта записка, – начала Грейс, – врача, который вас осматривал. Вам показывали сделанные снимки?

Миссис Табризи посмотрела на Наталью в ожидании перевода. Выслушала, закивала, затем снова заговорила. Как красноречивы ее озабоченно сдвинутые брови и легкое пожатие плеч!

– Она не поняла, что там ей демонстрировали, Грейс, – перевела Наталья.

Грейс взяла себя в руки.

– У вас новообразование в матке, – начала она. Она объясняла подробно, стараясь сохранить самообладание ради женщины, смотрящей на нее так тревожно, с еще оставшейся робкой надеждой в глазах.

Миссис Табризи словно окаменела. Долго не могла выговорить ни слова.

– Вам придется удалить опухоль, – сказала Грейс. Голос Натальи, мягкий и ненавязчивый, зазвучал рядом с ней как тихая молитва.

Миссис Табризи резко согнулась пополам, обхватив руками живот.

Грейс взглянула на подругу:

– Господи, Наталья…

Наталья нахмурилась:

– Что-то еще?

– Да… Скажи ей… – Грейс на секунду закрыла глаза. – Скажи ей: когда удалят опухоль, она не сможет больше иметь детей.

Наталья в ужасе уставилась на нее:

– Я не могу ей это сказать!

– Ты должна.

– Грейс, ведь это у нее должен был быть первый ребенок! Не надейся, будто я скажу, что у нее никогда не будет детей.

– Я надеюсь, что ты скажешь ей правду.

Миссис Табризи переводила взгляд с одной женщины на другую. Она инстинктивно чувствовала, что худшее еще впереди.

– Наталья, даже если она не узнает это от нас, то поймет, когда ей придется срочно обратиться в госпиталь с обильным кровотечением. – Грейс на секунду умолкла, вглядываясь в лицо Натальи, пытаясь передать той свое убеждение, что нет другого пути. – Скажи ей, Наталья. Прошу тебя.

Конечно, Наталья сказала миссис Табризи все. Понадобился час без малого, чтобы успокоить женщину. Грейс вызвала для нее такси, чтобы ее отвезли в общежитие, после того как Наталье удалось дозвониться и выяснить, что муж Ануши вернулся домой. Он порывался приехать за женой, но Наталья убедила его, что проще дождаться ее дома. Миссис Табризи тоже минут десять проговорила с мужем. Наталья, уже опаздывавшая на свидание, убежала, а Грейс проводила пациентку к машине.

Помогая миссис Табризи сесть в такси, Грейс с удивлением заметила мужчину, опершегося на один из столбиков, перекрывавших въезд. Она заплатила водителю и повернулась, решив выяснить у этого мужчины, какое у него дело. При ее приближении он распрямился. Торговый агент, решила она, оценив его элегантное черное пальто и дорогие перчатки.

– Доктор Грейс?

Нет, пожалуй, она была не права в своей оценке: «доктор Грейс» называли ее пациенты и другие беженцы. Она воспринимала такое обращение как комплимент, как знак симпатии. Значит, этот человек тоже беженец, на что определенно указывал и его акцент. Она определила его как сербскохорватский, но была уверена, что они никогда раньше не встречались. Впрочем, хоть он и назвал ее по имени, она отнеслась к нему с подозрением.

– Да, я доктор Грейс, – сказала она, подумав: «А это чертово устройство персональной сигнализации с сиреной я оставила в кабинете».

Он был высок, крепко скроен, смуглокож и кареглаз. Его черные волосы блестели под светом уличных фонарей.

– Меня зовут Мирко Андрич.

Совсем молодой, лет двадцати – двадцати пяти, прикинула она, но в нем чувствовалась уверенность и спокойный авторитет зрелого, опытного человека. Его рукопожатие было крепким и сердечным.

– Вы заболели, мистер Андрич?

Он улыбнулся:

– Я вполне здоров, спасибо. – При этом он слегка поклонился, и Грейс была обезоружена его старомодной вежливостью. – Я искал вашего коллегу.

– Доктора Коркорана? Боюсь, его уже здесь нет.

– Простите. – Он слегка смутился. – Похоже, я употребил не то слово. Я имел в виду вашу помощницу – Наталью Сремач.

– Нет, вы прекрасно выбрали слово. Это я ошиблась, – сказала Грейс, уже внимательнее вглядываясь в него. Быть может, он был знаком с Натальей в Хорватии? Грейс проработала с беженцами достаточно долго, чтобы понимать: не всякого человека из прошлой жизни следовало принимать с распростертыми объятиями.

– Вы знакомы с Натальей?

– Мы с ней старые друзья. – Он снова улыбнулся.

Зубы у него были слегка неровные. И прическа немодная – с чубом, спадающим на лоб. На лице лежала тень усталости, той самой, какую она иногда замечала у Натальи, усталости, которая напоминает о боли и лишениях войны.

– Боюсь, она уже ушла, – сказала Грейс. – Вы, должно быть, просто разминулись с ней.

Он заметно огорчился:

– У вас нет номера ее телефона?

Грейс наклонила голову, словно извиняясь:

– Боюсь, я не…

Он вскинул руки:

– Конечно! Глупо с моей стороны было спрашивать. Извините. – Он склонил голову, и чуб упал ему на глаза, придав незащищенно-мальчишеский вид, и от этого ей захотелось поверить ему.

– Послушайте, – сказала Грейс, – почему бы вам не дать мне свой номер? Она вам позвонит, если сможет.

Он распахнул пальто, аккуратно залез в карман пиджака, достал маленький серебристый футляр и несколько театральным жестом извлек из него визитку.

Грейс взяла ее, слегка позабавленная этим хвастливым жестом. «Верв», – прочитала она название фирмы.

– Отличное решение проблемы, – отметил он, вписывая новую строчку под словом «Верв».

– Ну что вы, – сказала Грейс безо всякой рисовки. – Она, конечно же, позвонит, мистер Андрич.

Он сдвинул брови:

– Мирко, с вашего позволения.

Грейс улыбнулась:

– Пусть будет так, Мирко. – Она протянула руку. «Его рукопожатие не просто дружелюбно, – подумала она. – В нем чувствуются энергия и страсть».

Мистер Андрич уже ушел к тому времени, как она собрала вещи и закрыла кабинет. Пожелала Хелен спокойной ночи и оставила ее закрывать жалюзи и включать сигнализацию. Она пошла вокруг клиники на стоянку. Вечер был темным, безлунным и чрезвычайно холодным. Сигнализация мигнула и щелкнула, как только она обогнула угол здания. Оставалась только ее машина, сиротливо уткнувшаяся носом в низкий парапет. Грейс положила портфель в багажник, засунув его за запасное колесо.

Внезапное беспокойство охватило ее, и она посмотрела в зеркало заднего вида. Ничего, только металлические жалюзи вибрировали и скрежетали на окнах.

Она выехала задним ходом и направила машину по Принсес-бульвар в сторону дома. Стоя на светофоре на Аллет-роуд, она опять почувствовала это странное беспокойство. Волосы зашевелились на затылке, и она нервически глянула в зеркало. Ничего не увидела. Тем не менее Грейс дотянулась до сумочки, на ощупь нашла в ней персональную сигнализацию, убедилась, что ее плетеный шнурок плотно охватил запястье.

Она осторожно тронулась, но тут на светофоре переключился свет. Секунду спустя она скорее почувствовала, чем увидела какое-то шевеление у себя за креслом и повернулась, широко распахнув глаза. Кроме нее в машине кто-то был!

Грейс пронзительно вскрикнула, выдергивая стопор из сигнализационного устройства и выставляя перед собой барьер из душераздирающих звуков, наполнивших салон, отражающихся от крыши и дверей.

– Прекрати, Грейс! Успокойся, все в порядке. Это я!

Она опять вскрикнула, пытаясь отстегнуть ремень и выскочить из машины, и только тут узнала фигуру, скорчившуюся на полу за водительским креслом. Наталья!

– Какого черта ты здесь делаешь? – заорала Грейс.

– Выруби ты эту хреновину! – в свою очередь завопила Наталья.

Грейс потянулась к персональной сигнализации, визжавшей и мигавшей на соседнем сиденье, но столкнула ее на пол, и понадобилось несколько мучительных секунд, чтобы ее разыскать. Бедлам в их машине привлек внимание: водитель соседней машины что-то орал Грейс, крутя у виска пальцем. Грейс мотала головой, дергаясь от мощного звука сигнализационной сирены, долбящего по барабанным перепонкам, пытаясь объяснить, что она ищет стопор, чтобы вставить его на место. Наконец это было сделано, и в машине установилась звенящая тишина.

– Черт возьми, Наталья! – Грейс пыталась перекричать эхо сирены, все еще звенящее у нее в ушах.

– Прости. – Наталья вскарабкалась на заднее сиденье и тяжело дышала, откидывая волосы с лица и собирая их в пучок на затылке.

– Ты меня чуть до инфаркта не довела.

– Грейс, я…

– Я думала ты уже давно…

Сзади взревел клаксон, и Грейс чуть не выпрыгнула из кресла. Уже загорелся зеленый. Она включила первую передачу, но слишком быстро отпустила сцепление, и машина заглохла.

– Проклятие!

Пока она возилась с зажиганием, Наталья пыталась дать объяснения:

– Там был…

Двигатель заработал, и Грейс рванула со светофора на только что загоревшийся красный, оставив злиться у себя в кильватере очередь разгневанных водителей.

– Что ты хочешь сказать этим своим «там был»? – потребовала Грейс, полуобернувшись и глядя через плечо. – Ты имеешь в виду этого мужчину?

Наталья кивнула.

– Какого же черта ты меня не предупредила?

– Я не смогла! Я увидела его у ворот и… Нет, не испугалась, я просто не хочу с ним встречаться.

– И поэтому вломилась ко мне в машину. – Новая волна возмущения накатила на нее. – И каким же образом ты ее вскрыла?

– Эту-то жестянку?

– Но для побега, я вижу, она тебе сгодилась! – в сердцах откликнулась Грейс.

– Только не воображай никаких ужасов, ладно? – выпалила Наталья в ответ.

– А что прикажешь мне думать? – Грейс продолжала злиться, поворачивая на Смитдаун-роуд. Интересно получается, она же еще и оказалась виноватой! – Ты, значит, прокралась через черный ход, вскрыла мою машину и затаилась на полу, избегая встречи с человеком, которого ты якобы не испугалась.

Наталья замолчала, но Грейс не желала сдаваться:

– Раз ты не боишься его, то почему не скажешь прямо в лицо: «Мирко, я не желаю тебя видеть»?

Помолчав, Наталья со вздохом призналась:

– Потому что все сильно запуталось. Я знаю Мирко еще по Хорватии. Если человек твой земляк, он считает, что вас связывают какие-то особые… Я не знаю слова… вроде как «узлы».

– Узы.

– Узы, – повторила Наталья. Грейс ни разу не видела, чтобы она записывала новое слово, однако Наталья запоминала новую лексику с изумительной легкостью.

Они проехали мимо Брук-Хаус-паба и вереницы неряшливых кафе-баров и пиццерий.

Грейс спросила:

– Он из Книна?

Наталья бежала из Книна, когда началась война на Балканах. Сейчас город находился под хорватским контролем, и Наталья, сербка, вынуждена была отбросить всякую надежду на возможность возвращения.

– Д-да, – выдавила Наталья с неохотой. – Из Книна. По крайней мере, именно там мы познакомились.

Грейс снова взглянула в зеркало. Лицо Натальи стало замкнутым, как и всякий раз, когда упоминалась Хорватия или конфликт в Югославии.

– Тебе не хочется об этом говорить, – сказала Грейс.

– Да не о чем говорить, вот и все.

Грейс проехала под железнодорожным мостом и повернула налево.

– Что ж, как знаешь.

Наталья наклонилась вперед, ее губы почти касались лица Грейс.

– Пожалуйста, попробуй понять. Это было жуткое для меня время, но оно уже в прошлом. Лучше всего забыть.

– Иногда прошлое настигает нас, – сказала Грейс, думая о Джеффе и его брате.

Припаркованные машины забили улицу с обеих сторон, но она умудрилась найти просвет в пятидесяти ярдах от Натальиного дома и приткнулась к бордюру.

Наталья смотрела куда-то мимо нее.

– Я была уверена, что он в Лондоне, – задумчиво сказала она.

– Кто? Мирко? – уточнила Грейс. – Но ты уж сколько лет не живешь в Лондоне. Как же он узнал, где тебя искать?

Наталья не знала, что на это ответить.

– У него есть друзья среди беженцев. – Она приподняла одно плечо. – Меня знают в диаспоре, ведь я переводчик.

– Зачем он здесь, как ты думаешь?

– Не знаю. Бизнес?

Грейс вспомнила о визитной карточке. Вручая ее Наталье, она пыталась увидеть на лице у той признаки тревоги. Но ничего похожего не обнаружила.

– «Верв», – с удивлением прочитала Наталья.

– Это означает: духовная или созидательная энергия, – пояснила Грейс. И удивилась, увидев, как благородной формы рот Натальи исказился в улыбке.

– «Верв», – повторила та. – К тому же рифмуется с «нерв».