Было раннее утро. Чиун и Римо готовились участвовать в первом групповом занятии.

– Не будем волноваться, Чиун! – говорил Римо. – Обещай мне, что не позволишь словам затронуть себя независимо от того, кто и что будет говорить. Помни, это всего лишь слова.

Чиун снисходительно взглянул на Римо, будто привык спокойно реагировать на слова, и отвернулся к окну, продолжая разглядывать зеленые волны холмов.

Они вышли из комнаты, расположенной на шестом этаже, в центральную часть холла, где было предусмотрено влияние «успокаивающей среды». Холл именовался «районом физического перемещения». Подойдя к лифтам, Римо поинтересовался, как их здесь называют.

– Лифты, – ответил лифтер.

– А я, приятель, думал, как-нибудь по-научному, вроде «ячейки двустороннего перемещения».

Групповые занятия проходили в просторной комнате на третьем этаже. Пол и стены были обтянуты ковровыми покрытиями. Потолок был обит серой шерстяной тканью, которую прорезали длинные узкие отверстия, пропускавшие яркий свет мощных флюоресцентных ламп. Посередине гигантскими подушками был выложен круг. Возле каждой стояла керамическая пепельница. Римо и Чиун вошли в комнату, когда занятия уже начались. Доктор Лития Форрестер сидела на одной из подушек и молча наблюдала.

Шарообразная женщина с лицом, заставляющим вспомнить недоваренную овсяную кашу, и крошечным младенческим ротиком, извергающим потоки яда, потребовала, чтобы ей объяснили, кто такие Римо и Чиун и почему они позволяют себе опаздывать на занятия? Она заявила, что возмущена поведением обоих, но к Римо это относится в большей степени.

– Почему поведение мистера Дональдсона вас возмутило больше? – спросила доктор Форрестер.

– Потому что он вошел в комнату так, будто я хочу его. Он вышагивает, как король. Но он не король, и я не позволю ему даже дотронуться до себя, – громко кричала женщина в ответ, хватаясь пухлыми руками за свои тяжеленные груди.

Прямые, когда-то белокурые, а сейчас цвета грязней соломы волосы падали на рыхлое лицо. Живот, похожий на раздутую резиновую камеру, выпирал над шортами. Ее звали Флорисса, и была она специалистом по компьютерам в Пентагоне.

– Как вы себя чувствуете в нашем обществе, Римо? – спросила доктор Форрестер.

– А я должен что-то чувствовать? – пожал он плечами.

– Я ненавижу тебя! – продолжала надрываться Флорисса. – Я ненавижу этого самодовольного самца! Ты думаешь, что если уродился таким симпатичным, каждая женщина только и мечтает завалиться с тобой в постель?

– Что вы чувствуете, Римо? – вновь спросила доктор Форрестер.

– По-моему, чушь какая-то! – сказал он усаживаясь.

Флорисса в голос зарыдала, будто обилие краски на ее щеках и ресницах требовало полива. Теперь ее лицо напоминало плакат ведомства здравоохранения, осуждающий тех, кто игнорирует лечение.

Она заявила, что чувствует себя отверженной. Другие участники этой встречи, кроме доктора Форрестер и еще одного пациента, придвинулись к ней, стали легонько похлопывать ее по спине и лицу. При этом они нараспев уверяли, что нуждаются в ее обществе. Они убеждали себя и Флориссу, что все ее любят и всем она желанна.

– А он так не думает! – капризно топнула она туфелькой тридцать девятого размера. – Он считает меня безобразной и не хочет меня!

Римо взглянул на пациента, который не пожелал участвовать в массовом утешении Флориссы. Это был громадный мужчина, но не по росту и ширине плеч, а по массе тела, весившего не менее четырехсот пятидесяти фунтов. Он был черен, как последняя ночь перед концом света. На лице, совершенно заплывшем жиром, сохранялось выражение, которое свидетельствовало о твердом характере. Мужчина напомнил Римо великого черного короля. Вес мешал ему двигаться, дышать, даже шевелиться. Римо видел, как он, пользуясь карманным ингалятором, впрыскивал в рот какое-то лекарство, очевидно от астмы. Темные глаза, выглядывая поверх ингалятора, пылали огнем.

Внушителен, внушителен, – подумал Римо с уважением.

Не видя Чиуна рядом, Римо обеспокоенно обвел глазами комнату. И с удивлением обнаружил, что Мастер Синанджу присоединился к массовке вокруг Флориссы. Движением руки он попросил всех отодвинуться, а затем, проводя тонкими, длинными, чувствительными пальцами по позвоночнику женщины, начал нараспев внушать:

– Ты – цветок страстных желаний всех мужчин. Ты – само единение, текущее, словно шепот любви, от мужчины к женщине и от женщины к мужчине. Ты – совершенство сред, себе подобных, драгоценный камень редкого благородства и блеска. Ты – красива. Ты – женщина…

Римо увидел, как бесформенная квашня заколыхалась, ожила и засветилась. Она подняла свое испачканное расплывшейся тушью лицо и просветленно сказала:

– Я чувствую себя любимой.

– Ты любима, потому что достойна любви, – продолжал внушать Чиун. – Ты – драгоценный любимый цветок…

– Заставь его полюбить меня.

– Кого?

– Римо.

– Я не в состоянии победить его невежество.

Глянув на Литию Форрестер, Римо понял, в чем суть и секрет групповой терапии. Те, кто ею руководил, ни во что не вмешивались. В этом был смысл. Но в ней было и что-то толковое. Разве Чиун не заставлял Римо во время тренировок анализировать свои эмоции, чтобы потом использовать в работе то, что могло пригодиться?

Чиун мелкими шлепающими шажками вернулся к Римо и с легкостью пера вспорхнул на соседнюю подушку. Римо научился этому виртуозному движению лишь через несколько лет упорные тренировок. Он оглядел присутствовавших, желая убедиться, какая будет реакция на поведение Мастера. И вновь встретился с пристальным взглядом чернокожего, внимательно наблюдавшего за Чиуном. Лития Форрестер ничего не заметила. Она предложила группе представиться друг другу и высказать отношение к новичкам. Попробовать определить, чем каждый из них занимается.

Первым вызвался мужчина лет сорока пяти, который заявил, что не имеет права рассказывать о своей непосредственной работе, но до недавнего времени тоже чувствовал себя отверженным. По его мнению, Римо и Чиун работают в правительственных учреждениях, ибо только проверенные люди могут попасть в Центр по изучению подсознания.

– Римо скорее всего инструктор по физическому воспитанию в каком-нибудь заведении военного типа, а Чиун – переводчик в японском секторе госдепа, – заключил он.

– Вы думаете, что я японец, вероятно, потому, что сами трудитесь в системе ЦРУ, – оживился Чиун. – Вы говорите, как белый человек, который в течение многих лет пытался освоить язык китайских мандаринов. Вы работаете в отделе Азии, не так ли?

– Поразительно! – воскликнул мужчина восхищенно.

– Вы только что доказали и весьма успешно, что коммунизм потерпел поражение, ибо неумение добиться успеха против вас, шмуков, есть лучшее доказательство провала коммунизма, – заявил Чиун. – Я не японец, хотите вы этого или нет.

– Китаец? – спросил цэрэушник с надеждой.

– Шмук! – сказал Чиун, еще раз употребив слово, услышанное как-то от еврейки в пуэрториканской гостинице. Чиуну оно очень нравилось.

Человек из ЦРУ сконфуженно опустил голову и поведал свою историю. Он работал экспертом по надзору над зерновой продукцией, был одним из лучших в своем деле, отлично справлялся, и поэтому его перевели с повышением в отдел жаркой Азии, назначив заместителем руководителя сектора по оперативным вопросам. Однако на этой должности он оказался так слаб, что…

– Типичный случай! – прервал рассказчика черный мужчина. – Очень типичный.

О себе, своих делах и переживаниях он говорить не хотел. Но доктор Форрестер настаивала.

Чернокожий рассказал свою историю, получше бы этого не делал: теперь все сидели, опустив головы, и старались не смотреть друг на друга.

Ларри Гарранд родился в штате Коннектикут и рос, как все дети: был бойскаутом, в начальной школе – старостой класса, капитаном футбольной и бейсбольной команд. В те годы никому в голову не могло прийти, что он превратится в огромную бесформенную тушу. Ларри Гарранд хорошо учился и получал высокие оценки. Он благополучно избежал соблазна попробовать наркотики, хотя этим баловались тогда многие мальчишки. Девочки в удовольствиях не отставали от ребят: две его одноклассницы забеременели в одиннадцать лет. Но чего ждать от негров? Семья Ларри стояла ступенькой выше и считала себя принадлежащей другому классу. Это не значит, конечно, что их кожа была намного светлее; просто отец Ларри преподавал в Букер-колледже в Вашингтоне.

Ларри не пошел в этот колледж, а поступил в другой – Джеймс Медисон, где учились в основном белые. Он знал, что и там есть расисты, но Ларри объяснял это тем, что они не знакомы с настоящими чернокожими, просто не встречались с ними. Ларри решил доказать собственным примером, что не все негры плохие. Тем более, что в колледже считали, что из Ларри получится классный полузащитник.

– Полузащитник? – не поверил Римо.

– Да, полузащитник, – улыбнулся Ларри Гарранд. – Тогда я был стройным, как кипарис, и быстроногим, как олень.

Однако не этим решил он укреплять свой авторитет. Ларри вознамерился доказать, что негры не менее способны к наукам, чем белые парни. Приличные негры, о них речь!

Для этого в Медисон-колледже ему открылись новые возможности. Несмотря на блистательные успехи в начальной школе, здесь он тянул еле-еле, заняв место среди последней трети учеников. Посмотрев его табель, отец ничего не сказал, но, вероятно, подумал: с белыми тягаться трудно, поэтому лучше и не пытаться.

Но Ларри Гарранд решил не уступать. На подготовку к занятиям он стал тратить времени в два, а то и в три раза больше, но перед белыми делал вид, что дома почти не берется за книги. Десять часов непрерывных занятий ежедневно – такой он установил для себя режим. Во время каникул Ларри начинал изучать материалы следующего семестра. Он даже изобрел собственный метод скорочтения.

То было благословенное время Малколма Десятого и Мартина Лютера Кинга. Ларри считал, что оба они не правы. Когда белые увидят, каких выдающихся успехов добиваются негры, они изменят свое отношение к нам, – размышлял Ларри. – Но ни секундой раньше!

Труды не пропали даром. Ларри Гарранд стал стипендиатом Гарвардского университета, который окончил с отличием, несмотря на дикие головные боли, повторявшиеся каждые две недели. Ларри обращался за помощью ко многим врачам, но безрезультатно.

В то время у него не было отбоя от белых женщин, которые готовы были соединить с ним свою судьбу, но он сохранял независимость, желая показать, что чернокожие мужчины (он перестал употреблять слово «негры») интересуются не только развлечениями с беленькими кошечками.

Однажды вечером полиция проводила облаву в его родном районе Роксбери, где живут в основном негры. Был задержан и Ларри Гарранд, но его быстро отпустили: белые начали, наконец, понимать, что не все чернокожие ниггеры. Так ему казалось, по крайней мере.

Когда впервые объявились прически «афро». Ларри Гарранд упал духом. Они так глупо, так по-ниггерски выглядят, – думал он с раздражением.

Ларри Гарранду сначала присудили ученую степень магистра, а потом – доктора и не социологии или другой модной, но сравнительно легкой науки, привлекающей чернокожих соискателей, а доктора физико-математических наук. Головные боли все усиливались. Но Ларри ожидала блестящая карьера.

Доктор Лоуренс Гарранд был приглашен на работу в Коммисию по атомной энергетике при правительстве Соединенных Штатов Америки, где все называли его не иначе как «сэр». Ларри приглашали на приемы в Белый дом. В связи с одним открытием толстый журнал посвятил ему большую статью. Его мнением интересовались сенаторы. С ним советовались специалисты-практики. В его офисе только и слышалось: Доктор Гарранд занят… доктор Гарранд на приеме… доктор Гарранд будет позже… доктор Гарранд не сможет с вами встретиться, конгрессмен. Может быть, на следующей неделе…

Когда Гарранд понял, что стал признанным не только в Америке, но во всем мире авторитетом по вопросам захоронения отходов атомной промышленности, он впервые почувствовал удовлетворение от воплощения в жизнь мечты детства. Он купил золотистый «кадиллак» с откидывающимся верхом и теперь мог изредка слышать восторженный шепот:

– Вам известно, что этот выдающийся ученый и признанный авторитет сам водит свой золотой «кадиллак»?

Теперь Ларри Гарранд мог позволить себе слегка эпатировать публику: он стал коротко стричься а-ля африканец и носить дашики. В сочетании с золотым «кадиллаком» все это выглядело эффектно. Доктор Гарранд всегда практически помогал развитию афро-американских деловых контактов в отличие от тех, кто громко горланил на эту тему.

Однажды вечером, когда он ехал в деловую часть Нью-Йорка, машину остановил полицейский патруль. Выдающегося авторитета по вопросам захоронения атомных отходов остановили не в Мобиле, Билоксе или Литл-Роке, а в центре Нью-Йорка, и не за превышение скорости, проезд на красный свет или неправильный поворот.

– Всего лишь проверка, дружок! Выкладывай-ка водительские права и техпаспорт да побыстрее!.. Ну, конечно. Ты выдающийся авторитет по всем вопросам. Тебе все и обо всем известно…

– Я только пытаюсь объяснить, кто я такой.

– Послушай, ты, мистер Великолепие! Держи руки на руле, чтобы я их видел.

– Я запишу ваш личный номер, офицер. Вы получите неприятности.

– Я получу то, что мне нужно, – сказал патрульный, направляя луч ручного фонаря в лицо доктору Гарранду. – Заткнись и открой капот!

Ларри Гарранд нажал на кнопку для поднятия капота и мысленно представил себе, как этому наглецу в форме всыпет нагоняй его начальник, которого приструнят из Вашингтона. Сладость предстоящей мести заглушила обиду и гнев.

– О'кей, поезжай за мной! – приказал патрульный, возвращая документы.

– Что-нибудь не так?

– Следуй за мной! Нас будет сопровождать патрульная машина.

В тот памятный вечер всемирно известного специалиста по вопросам захоронения атомных отходов арестовали в Гринвиллском полицейском участке за неправильно оформленные документы на машину. В регистрационной карточке оказались другие номера. Доктору Гарранду разрешили позвонить по телефону. Поскольку из крупных политиков он знал только президента и нескольких сенаторов, то позвонил руководителю Комиссии по атомной энергетике. К телефону подошла его жена.

– О, прости, Ларри, но его нет дома. За что они тебя задержали?

– За неправильную регистрацию или что-то в этом роде. Я толком не понял…

– Это невероятно, Ларри! Скажи, чтобы они прислали тебе письмо. Я сообщу мужу сразу, как только он появится.

Затем его отвели в тюремную камеру, где уже находилось несколько человек: сутенер, не заплативший полицейскому, вечно пьяный мелкий хулиган, а также домушник. Все чернокожие.

Ларри Гарранд провел ночь в обществе этих жутких негров. Едва забрезжил рассвет, сумрачное холодное небо подернулось красноватой дымкой, что было видно через небольшое зарешеченное окно. И тут до него вдруг дошла одна простая азбучная истина, прогнавшая прочь и головную боль, и гнев, и обиду.

В тюремной камере находились не три негра и доктор Лоуренс Гарранд, а четыре негра, один из которых считал себя ведущим специалистом в области захоронения атомных отходов.

По какой-то труднообъяснимой причине он не мог думать больше ни о чем, кроме тех беленьких кошечек, которых сам когда-то отверг.

Конечно, Комиссия по атомной энергетике направила жалобу в полицейское управление Нью-Джерси, но Ларри это больше не волновало. Его по-прежнему почтительно называли «сэр», сенаторы просили у него совета, но Ларри Гарранд больше не заблуждался. Он уяснил, что в повседневной жизни, когда ночью едешь на автомобиле, ты просто негр. Ниггер.

Такая вот произошла история. В комнате установилась неловкая тишина.

Флорисса заметила, что доктор Гарранд слишком доверился белым. Цэрэушник предложил эмигрировать в Африку. Кое-кто попытался убедить доктора Гарранда, что переедание не может стать компенсацией за нанесенные оскорбления – слишком дорогая цена. Но Ларри Гарранд заявил, что нашел способ свести счеты, однако распространяться об этом не собирается. Доктор Форрестер не настаивала, чтобы он объяснился до конца.

И тут пожелал сказать свое слово Чиун.

– В мире сотни растений, которые расцветают каждое по-своему красиво, – начал он. – И все же ни одно из них не надеется, что другие признают это. Красота – это красота для всех, но каждый должен предпочесть ту, которая принадлежит лично ему и никому другому.

Все нашли выступление Чиуна весьма изысканным.

– Почему бы тебе не рассказать этому толстяку о глине, которую Бог слишком долго обжигал в печи? – шепнул Римо Чиуну. – Ему это понравится.

Многим захотелось узнать, о чем новички перешептываются, но Римо в ответ бросил довольно странную фразу:

– Сморкайтесь через уши!

Такой ответ был расценен как недружелюбный, а Флорисса нашла его особенно недружелюбным, хотя почти простила Римо за невнимание к своей персоне.

Дальше по программе присутствующие должны были касаться друг друга, прислоняться друг к другу и купаться в бассейне в чем мать родила. Доктор Форрестер при сем не присутствовала. Чиун объявил, что купание нагишом противно его религии, и поэтому одетым сидел у бортика бассейна.

Римо тоже попытался отговориться, заявив, что раздевание на глазах у незнакомых людей противоречит традициям американской культуры, но все дружно закричали, что он сам создает себе проблемы и американская культура тут ни при чем.

Римо разделся и плюхнулся в воду, проявив чудеса героизма, ибо на глазах у потрясенной публики вытащил начавшего тонуть мужчину, который особенно возражал против целомудрия американских традиций. Никто не заметил, как рука Римо совершенно случайно въехала в лицо мужчине, после чего он и пошел ко дну. Уже на поверхности Римо помог ему прийти в себя, применив особые приемы искусственного дыхания.

– Это только со стороны кажется, что я бью его по животу, – объяснил Римо.