Римо просунул голову в приоткрытую дверь.

— Ты не видел Викторию? — поинтересовался он.

— Видел, и даже слишком часто, — хмуро ответил Чиун.

— То же самое я могу сказать и в твой адрес. Ладно, если встретишь, передай, что я ее искал.

— Интересно зачем? — спросил Чиун.

Он сидел на татами в своей каюте на борту «Марии Магдалины», яхты Элдона Слаггарда, и кипятил воду в медной чашке, подвешенной над небольшой жаровней. Это был его личный прибор для варки риса, которым Мастер Синанджу пользовался, когда находился в диких, варварских краях, далеких от цивилизации. Только что в лакированном зеленом сундуке, украшенном позолотой, прибыли вещи Чиуна, которые Харолд Смит отправил из «Фолкрофта» через несколько промежуточных пунктов.

— Затем, что я тебя об этом попросил, — негромко проговорил Римо.

Нельзя было сказать, что его голос прозвучал брезгливо или требовательно — скорее, в нем слышалась легкая озабоченность.

— Это не ответ, — возразил Чиун, выкладывая ложечкой темный рис из покрытой бирюзовой эмалью коробочки в форме медведя. — Я хотел знать, зачем тебе потребовалось ее видеть, а вовсе не это.

— Потребовалось, и все тут.

— Понятно. И это имеет отношение к тому, что тебя беспокоит?

— А почему ты так уверен, что меня мучает беспокойство?

— Конечно, мучает, это видно и младенцу.

— Неужели? — проговорил Римо, переступая с ноги на ногу. — Ну, хорошо, я хотел, чтобы Виктория кое-что мне объяснила.

Чиун, державший над весело бурлящей водой ложечку с рисом, внезапно обернулся.

— О! Так ты считаешь, что эта женщина может разрешить причину твоего беспокойства лучше, чем я?

Римо слегка помедлил с ответом.

— В общем, да. Может быть. Это касается преподобного Слаггард, а она как-никак его личный помощник.

— Все, что требуется знать об этом священнике, могу рассказать тебе и я.

Римо, все еще стоявший в дверях, на секунду задумался и наконец вошел в каюту, прикрыв за собой дверь. Чиун поспешил притвориться, что внимательно наблюдает за кипящим рисом, чтобы Римо не заметил скользнувшей по его губам легкой улыбки удовлетворения. Он осторожно опустил последнюю ложечку риса в воду.

— Я собираюсь поесть. Не хочешь присоединиться?

— Я не голоден, — ответил Римо, присаживаясь рядом с ним на татами.

Не переставая внимательно слушать, Чиун добавил в чашку еще две ложечки — обычную порцию Римо.

— Итак, — начал он, повернувшись к своему ученику, — что же тебя беспокоит?

— Я только что говорил с преподобным Элдоном Слаггардом о том, как можно искупить свои прегрешения.

— Ах, об этом...

— И знаешь, что он сделал? Забрал все мои деньги и объявил, что я прощен.

— Не понимаю, почему это тебя так удивило? Преподобный Слаггард проделывает такой фокус со всеми своими прихожанами. Этот святоша ведет себя, как сборщики налогов в древнем Римо, которые нещадно обирали и евреев, и христиан.

— Но он использует эти деньги в благих целях. Ты же сам видел, скольких он излечил.

— А, это старый, как мир, трюк. Фокусник громко вскрикивает, это заставляет сердце биться сильнее, учащается пульс, концентрируется работа мозга. Или произносит слова, которые успокаивают больного, и он снова начинает верить в свои силы. Иногда фокусник проделывает и то и другое. Мне доводилось наблюдать такие представления во многих частях света — все это было как две капли воды похоже на то, чем занимается Слаггард. А глупцы продолжают обманывать себя, считая, что исцелены.

— Но я же видел, как калеки вставали на ноги, а парализованные снова могли двигаться!

— Я тоже это видел. Однако правда заключается в том, что эти люди излечили себя сами.

— Какая разница? Ведь главное, они здоровы.

— Разница большая — болезнь отступает, лишь покуда сердце бьется чаще, а душа наполнена верой в исцеление. Я заметил, как некоторые снова начинали хромать, когда пробирались обратно на свои места. Но никто уже не обращал на них внимания — все следили за целителем, а не за исцеленными.

— Что ж, если ты говоришь, что видел это, значит, так оно и есть, — пробормотал Римо с легким недоверием.

— Таков приговор Римо Уильямса, величайшего упрямца на свете?

— Когда преподобный Слаггард говорил, что Господь простил мне грехи, как только я отдал ему все свои деньги, это звучало вполне убедительно. Знаешь, его слова даже напомнили мне один из твоих уроков.

— Неужели? Каким же, интересно, образом?

— Не знаю. Скорее всего дело было в том, как он это объяснял. Слаггард начал с одной вещи, а закончил совсем другой. Он утверждал, что если бы я получил отпущение грехов задаром, то не усвоил бы полученного урока. Но заплатив деньги, я сразу научился бы впредь не грешить.

— Звучит разумно. Но в таком случае, что же тебя беспокоит? Ты заплатил этому человеку, а он пообещал тебе взамен благословление Господне. Что может быть справедливее?

— Ну, проблема в том, что я чувствую себя совсем не так, как в детстве после исповеди. Понимаешь, я не ощущаю, что очистился духовно.

— А, так ты все-таки сомневаешься в преподобном Слаггарде?

— Не совсем, ведь он принадлежит другой конфессии. Возможно, я и не должен чувствовать то же самое, что и на католической исповеди.

— По-моему, здесь хватит риса и для тебя, — сказал Чиун, заглядывая в медную чашку. — Если, конечно, я уменьшу свою порцию.

— Спасибо, не стоит, — покачал головой Римо.

— Ты помнишь мой первый урок, когда я учил тебя не бояться высоты?

Римо задумался.

— Я помню только, как ты пытался это сделать. Ты повел меня в лес, где на земле лежали приставленные конец к концу бревна, — проговорил Римо, нахмурившись. — Потом ты заставил меня завязать глаза и представить себе, что бревна переброшены через ущелье. Я забрался на первое бревно и пошел вперед.

— Это было совсем нетрудно.

— Да, пока ты не разрешил снять повязку, и я не обнаружил, что стою на бревне, лежащем поперек глубокого оврага.

— И ты не упал.

— Но ведь мог!

— Ты не свалился вниз, пока шел по первым двадцати бревнам. Так почему же ты должен был упасть с двадцать первого только потому, что оно оказалось не так близко к земле, как ты предполагал?

— Дело не в этом. Я все равно мог упасть.

— А по-моему, дело как раз в том, что ты не упал.

— В любом случае, зачем вспоминать эту историю сейчас? — спросил Римо раздраженно.

Чиун отметил про себя, что это хороший знак, хотя и явное неуважение по отношению к учителю.

— А помнишь, как всего несколько недель спустя я снова попросил тебя кое о чем?

— Нет.

— Я хотел, чтобы ты пробежал сквозь горящую комнату.

— Да, теперь я вспомнил. Ты открыл дверь, и я увидел, что из отверстий в полу пробивается множество маленьких язычков пламени.

— И я сказал тебе, что пробежать нужно так, как будто вся комната полыхает, зажмурившись и задержав дыхание.

— А потом, когда я был почти уже на середине, комната вдруг словно взорвалась адским пламенем. Боже, Чиун, как ты мог так поступить?

Чиун пожал плечами.

— Это было всего лишь нехитрое механическое приспособление — под полом скрывались небольшие газовые горелки. Их по моей просьбе установил Смит, а я просто-напросто повернул рычажок.

— Да я же мог сгореть заживо! — простонал Римо.

— Но ведь этого не произошло. Зато ты узнал, что огонь ничуть не опаснее воды, если только двигаться сквозь него быстро и задержать дыхание. Впрочем, мы снова отвлеклись от нашего разговора.

— а о чем же он, черт побери, должен был быть? — проворчал Римо.

— Я всего лишь хотел напомнить, что даже после того, как я обманул тебя с бревнами, ты поверил мне и не задумываясь бросился сквозь огонь.

— Я вел себя глупо, в этом ты прав.

— Более чем глупо, — поправил его Чиун. — Доверчиво.

— Хорошо, пусть будет доверчиво.

— Безнадежно доверчиво. Поразительно доверчиво. Непримиримо...

— Ладно, достаточно. Можешь считать, что высказал все, что обо мне думаешь.

— Так ты до сих пор не понимаешь, что я пытаюсь тебе объяснить?

— Нет, — раздраженно бросил Римо.

— Мне всегда нравилось в тебе именно это.

— Что я не понимал половины твоих уроков?

— Нет, твоя доверчивость. Недоверчивый человек убежал бы из леса, увидев бревна. Недоверчивый не согласился бы пройти сквозь объятую пламенем комнату. Он не поверил бы мне и, вероятно, начал бы принимать решения сам. На том этапе обучения искусству Синанджу самостоятельное мышление было бы крайне опасно, возможно даже смертельно. К счастью, ты не проявил такой склонности. Ты слепо подчинялся, верил мне, действовал. И в результате сумел остаться в живых.

Римо покачал головой.

— Это просто какой-то бред.

— Я сделал совершенным твое тело, — вздохнул Чиун, — однако пренебрег разумом. Мне казалось, что ты научишься думать самостоятельно. Но нет, ты все так же доверчив, доверчив и легкомыслен.

— А разве не ты только что утверждал, что это спасло мне жизнь?

— Ты прав, однако я не хочу, чтобы из-за этого ты оставался доверчивым и легкомысленным всю оставшуюся жизнь.

— Неужели? И что же дальше?

— Вдобавок я пренебрег еще одной важной вещью — твоим религиозным воспитанием.

— Я и так получил превосходное воспитание в детстве.

— Если бы ты вобрал в себя мудрость Синанджу так же глубоко, как религиозные идеи, которыми забили тебе голову, ты бы сюда и не заглянул. Ты сидел бы где-нибудь в закусочной, потягивая пиво и пожирая коровье мясо. И был бы толстым, отвратительно толстым.

— Скажите пожалуйста, — язвительно заметил Римо, однако непроизвольно сглотнул.

Чиуну стало интересно, что послужило этому причиной — воспоминание о подгоревших навозных лепешках, которые американцы называли гамбургерами, или аромат закипающего свежего риса, но он так и не смог прийти к какому-либо решению.

— Обычно корейскому ребенку рассказывают о Великом Создателе, когда ему должно исполниться четыре года. Что касается тебя, ты успел увидеть больше, чем двадцать весен, и укрепился в своих убеждениях, даже если считал, что больше не принимаешь их на веру.

— Я не помню, чтобы ты когда-нибудь рассказывал мне о религиозном воспитании в Корее.

— Это только запутало бы тебя. К тому же в Синанджу мы не признаем корейских верований. Мы учим наших детей только мудрости Синанджу.

— И все же расскажи мне об этом.

— Все очень просто. Существует Великий Создатель и...

— А как вы его называете?

— Великий Создатель.

— Получается, вы никак его не зовете? Ну, скажем, Ральф или Чонг?

— Это было бы дерзко, — заметил Чиун. — Мы, жители Синанджу, не считаем, что способны дать ему имя, поэтому называем его просто Великий Создатель, поскольку именно им он и является.

— Даже не Богом?

— "Бог" всего лишь одно из имен. Нет, это Великий Создатель, и никто иной. Он создал все, даже самый мудрый, благородный, скромный и знающий народ, который когда-либо украшал своим присутствием наш мир...

Не договорив, Чиун сделал торжественную паузу.

— Корейцев, — закончил Римо.

Увидев, как быстро все схватывает его ученик, Мастер Синанджу улыбнулся. Римо лишь поморщился в ответ, удивляясь слепому самодовольству наставника.

— Ведь я еще не говорил тебе, что первый кореец появился по воле Великого Создателя?

— Нет, зато ты успел надоесть мне рассуждениями с том, насколько ущербны по сравнению с корейцами все другие народы. Припоминаю, что ты воспользовался выражением «гусиный помет», чтобы обозначить одновременно белую, черную и индейскую расы.

— Тебе необходимо было знать об этом на первом этапе обучения. Благодаря этому ты должен был понять, что недостоин столь блаженного дара, как искусство Синанджу. Это послужило для тебя отличным стимулом.

— Скорее, вызвало отвращение.

— Я не стану обращать снимания на это замечание и продолжу. Итак, когда Великий Создатель обратил свой взор на землю, он увидел плодородную, изобилующую прекрасными растениями и кристально чистой водой страну, которой он решил дать имя...

— Корея, — со вздохом закончил Римо.

Чиун снова улыбнулся, несмотря на то, что его перебили, и Римо почувствовал, что уже начинает злиться.

— И увидев, что эта страна так богата и спокойна, — радостно продолжал Чиун, — Великий Создатель спустился на ее земли. Шагая сквозь леса, он встретил на своем пути медведя и тигра. Увидев перед собой Великого Создателя, звери взмолились, чтобы он сделал их похожими на него. Подумав, Великий Создатель сказал: «Если обещаете зайти в пещеру за ближайшим холмом и оставаться внутри ровно сто дней, тогда я увижу, что вы достойны такого дара, и выполню вашу просьбу».

И звери отправились к холму. Но в пещере было темно, а со стен сочилась ледяная вода, поэтому через несколько дней тигр не выдержал и выбежал наружу. Однако медведь не последовал за ним, и когда через сто дней Великий Создатель вошел в пещеру, он увидел, что медведь, продрогший, голодный и мокрый, все еще ждет его.

— И тогда он превратил медведя в мужчину?

— Ты почти угадал — он превратил его в женщину. И увидев, сколь она прекрасна, он взял ее в жены, и женщина родила Создателю сына, которого назвали Тангун. Это и был первый кореец. История, которую я поведал тебе, произошла десять тысяч лет назад, и с тех пор время в Корее отсчитывается с того самого дня, когда Тангун появился на свет.

— Глупая сказка, — резко сказал Римо.

— Конечно, ведь вы, белые, имеете куда более благородное происхождение.

— Да, так оно и есть. Мы произошли от Адама и Евы. Сначала Бог создал Адама, а потом, из ребра его, Еву и поселил их в Эдеме, где всегда сверкало солнце, а ветви деревьев никли к земле под тяжестью плодов.

— Ты сказал, из ребра? Ох, не смеши меня, Римо! В моем рассказе, хоть ты и считаешь его глупым, есть, по крайней мере, хотя бы оттенок правдоподобия. Там ни слова не говорится о том, что Великий Создатель возился с запасными частями, как какой-нибудь американский механик с черными от машинного масла руками.

Мастер Синанджу в восторге хлопнул по костлявым коленям, трясясь от смеха.

— Но это еще не весь рассказ! — горячо воскликнул Римо. — Потом они стали мужем и женой и родили двух сыновей — Каина и Авеля. Дальше говорится, что Каин убил своего брата.

— Характерный момент, — хихикнул Чиун. — Огромный сад был полностью в их распоряжении, кругом изобилие, — и все же эти двое так и не смогли ужиться. Как это похоже на белых!

— По правде говоря, я не знаю, верю ли этой истории до конца, — ворчливо признался Римо.

— А, так это и есть то незащищенное место в мощных доспехах твоей веры? — поинтересовался Чиун.

— Я же сказал, что не знаю. Так написано в Библии, но есть еще и научные теории о происхождении мира.

— Если ты собираешься пересказывать мне весь этот бред про обезьян, — заметил Чиун, — я, пожалуй, выйду из комнаты, чтобы пощадить твою ранимую европейскую душу.

— Я как-то прочел в научно-популярном журнале одну статью. Там говорилось, что ученые, исследовав хромосомы или что-то в этом роде, утверждают, что весь человеческий род происходит от одной-единственной женщины, которая жила в Африке несколько миллионов лет назад.

— От одной женщины?

— Да.

— И все люди на земле произошли от нее?

— Абсолютно все, — подтвердил Римо. — Это доказано научным путем.

— Наверное, для исследований не приглашали корейцев. Нашему народу всего десять тысяч лет, и зародился он вовсе не в Африке.

— Там говорилось обо всех людях, — решительно повторил Римо.

— И ты в это веришь?

— Так утверждают ученые.

— Хорошо, допустим, что это правда. Но откуда тогда взялась та древняя женщина?

По лицу Римо пробежала тень сомнения.

— В статье об этом ничего не говорилось, — признал он.

— А там, случайно, не объяснялось, каким образом женщина, бывшая первым человеком на земле, смогла родить ребенка?

— Насколько я помню, нет.

— Ну, может быть, Великий Создатель взял от нее ребро и создал первого мужчину... Вы, белые, вечно все путаете.

— Не смешно. А кроме того, если авторы и опустили некоторые незначительные детали, это вовсе не значит, что они ошибаются.

— Ну да, они и словом не обмолвились о двух самых важных вещах, а ты сходу поверил их россказням! Знаешь, Римо, это уже слишком. Ты готов поверить чему угодно, даже убогим рассуждениям преподобного Слаггарда.

— Относительно него я пока еще не пришел к окончательному решению. Заметь, именно пока.

— А я еще не закончил свой рассказ о религии Синанджу.

— Я весь внимание.

— Как я уже говорил, существует Великий Создатель. Он живет в месте, которое называется «Пустота». Когда кореец умирает, то освобождается от бренной телесной оболочки и воссоединяется с Создателем в Пустоте.

Римо выждал несколько секунд и спросил:

— И что же дальше?

— Дальше? Чего же ты хочешь еще?

— Ну, а как насчет рая и ада?

— Это выдумка проповедников-самозванцев, с помощью которой они вертят доверчивыми людьми.

— А как же грехи?

— Это слово тоже выдумали священники! — с негодованием сплюнул Чиун. — Мы, корейцы, верим, что человеку свойственно совершать ошибки. Если он допустил лишь небольшую оплошность, то она послужит ему хорошим уроком, а если это что-то серьезное — что ж, тогда человеку придется расплачиваться за нее в течение жизни.

— И не нужно никакого отпущения грехов?

— Великий Создатель ни на кого не держит зла.

— Ну, а кто же тогда Иисус?

— А Будда? Мохаммед? Заратустра? Шива, наконец?

— Только не надо рассказывать мне сказок про Шиву. Я спросил у тебя о Иисусе.

— Обыкновенный плотник, — пожал плечами Чиун. — Любимец черни. Однажды нам предлагали контракт на его убийство, но потом подвернулось что-то более важное. Так что, когда один из моих предшественников добрался до него, Иисус был уже мертв.

— Меня воспитали, говоря, что он Сын Божий.

— Мастер Синанджу может иметь дело только с самим правителем, а не с каким-то наследником.

— Знаешь, ваша религия просто ерунда на постном масле.

— На масле?

— Она слишком... Слишком...

— Простая? — подсказал Чиун.

— Да, именно это я и хотел сказать.

— Простота есть совершенства, а совершенство — в простоте. Великий Создатель знал, что делает, когда сотворял наш мир. Ну что же, я вижу, рис уже готов. Может быть, все-таки попробуешь немного?

— А хватит на двоих? — спросил Римо, посматривая на аппетитно дымящуюся чашку.

— Конечно, нет, однако я готов с тобой поделиться.

— Послушай, я не хочу отнимать твою порцию! — протестующе воскликнул Римо.

— Ничего, это будет не слишком большая жертва с моей стороны.

Римо явно колебался.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Но только положи мне совсем немного.

Чиун про себя улыбнулся — его ученик напрочь позабыл об этой женщине с похотливым взглядом. Все правильно, ведь в летописях Синанджу говорится: «Женщина — всего лишь женщина, а рис — уже пища». Когда-то Чиун поделился этим мудрым изречением с Римо, однако тот заявил, что это переделка известной пословицы, в которой говорилось что-то о курении табачных листьев — еще одной отвратительной привычки европейцев.