Антуан Педастер Джексон считал своей обязанностью учить белых уму-разуму. Хотя бы эту старуху с потрепанной хозяйственной сумкой, – едет, видите ли, в последнем вагоне маршрута "Д" после семи часов. Разве она не знает, что белым не полагается ездить в это время в подземке? Впрочем, похоже, она начала это понимать, когда он вразвалку ввалился в пустынный вагон вместе со своим дружком, Красавчиком Уильямсом. Оба они учились в последнем классе средней школы имени Мартина Лютера Кинга, и Красавчик должен был выступать с речью от их класса на выпускном вечере, потому что читал быстрее всех остальных учеников и при этом даже не шевелил губами, ну разве что на трудных словах. Но в школе имени Мартина Лютера Кинга даже учителя не умели произносить трудные слова.

– Ты знаешь, где находишься? – поинтересовался Антуан.

Старушка с морщинистым лицом, на котором запечатлелись долгие годы тяжелого труда, подняла глаза от молитвенника, зажав пальцем текст «Аве Марии». Вокруг ее круглого лица был повязан выцветший желто-красный платок. Она покрепче зажала сумку между коленей.

– Извините, но я плохо говорю по-английски, – проговорила она.

– Это нью-йоркская подземка, – сообщил Красавчик, готовящийся выступать от класса на прощальном вечере.

– После часа пик, красотка, – добавил Антуан.

– Тебе не полагается быть в здесь в такое время, – поддержал друга Красавчик.

– Извините, я плохо говорю по-английски, – повторила старушка.

– Че у тебя там, в этой твоей сумке? – поинтересовался Красавчик.

– Перештопанная старая одежда.

– Бабки есть? – Увидев ее замешательство, Антуан пояснил: – Деньги?

– Я бедная женщина. У меня лишь несколько монет – на ужин.

Тут Антуан изобразил страшную обиду и ударил своей черной рукой по белому лицу.

– Ненавижу врунов. Разве тебе не говорили, что ложь – это грех?

– Стыдно врать, – заметил Красавчик и ударил женщину по другой щеке.

– Нет-нет! Только не бейте, – закричала женщина, закрывая голову руками.

– Убери руки! – потребовал Антуан и стукнул ее по голове. Потом решил испытать новый каратистский удар ребром ладони на ее правом плече, но понял, что кулак гораздо надежнее. Следующий удар сорвал со старушки платок и рассек ухо, из которого потекла кровь.

Красавчик поднял старушку на ноги и хорошенько стукнул головой о стекло, а Антуан принялся обшаривать карманы. Им удалось обнаружить один доллар семнадцать центов, и Красавчик стукнул ее еще раз – за то, что у нее оказалось слишком мало денег.

Они вышли на следующей остановке, рассуждая о том, как здорово протекает их деятельность по очистке подземки от белых, решивших проехаться по ней после наступления темноты. Им было и невдомек, что тем самым они очищают нью-йоркскую подземку от всех пассажиров, включая негров и пуэрториканцов. Они посмотрели вслед пустому поезду, направляющемуся в сторону Мошолу, конечной станции маршрута "Д".

Доллар семнадцать центов мало на что могли сгодиться, но юноши все же решили покинуть подземку. Они оказались в белом квартале, где зараженные расизмом владельцы магазинов не запирают товар на замок и не прячут его подальше от глаз, как торговцы в черных кварталах. Свободные от подобного расистского мелкособственнического менталитета, Антуан и Красавчик почувствовали себя в своей тарелке в этих магазинах и супермаркетах, где все было выставлено напоказ и все можно было потрогать, рассмотреть и подумать, стоит ли товар покупать. В конце этой небольшой прогулки по Гранд-Конкурсу у них было три баллончика с краской, три бутылки кока-колы, четыре шоколадки, восемь конфет, журнал с обнаженными красотками и кусок дорогого мыла. Им даже не пришлось тратить на это свои доллар семнадцать центов.

– Какого черта ты упер мыло? – спросил Красавчик.

– Может, удастся его продать.

– Чушь. Кто в нашем квартале станет покупать такое мыло?

– Мы могли бы и сами им воспользоваться, – задумчиво сказал Антуан. Однажды ему довелось увидеть по телевизору, как женщина поливала мыло водой, а затем натирала образовавшейся пеной лицо.

– Это еще зачем?

– С водой и все такое.

– Дурак. Все это чушь, дядя Том. Ты и есть дядя Том.

– Никакой я не Том, – обиделся Антуан. – И не называй меня больше Томом.

– Тогда что ты будешь делать с мылом?

– Я думал, это конфета, вот и все.

– Ну, тогда просто выбрось его.

Антуан бросил мыло в окно жилого дома, и оба с хохотом убежали. Им пришлось спасаться бегством, потому что всем известно, что расистски настроенные полицейские готовы упечь черного в каталажку буквально ни за что.

А вот в баллончике с краской был большой смысл. Красавчик был одним из лучших художников в школе имени Мартина Лютера Кинга. Однажды ночью он, повиснув на канате, расписал потолок гимнастического зала, а Антуан снизу светил ему фонарем. Все было сделано для того, чтобы насолить Де Уитту Клинтону. Шедевр украсил потолок из звукопоглощающего материала, стоимостью тридцать тысяч долларов. Теперь там красовалась надпись, сделанная красной и зеленой краской «КРАСАВЧИК».

– Красиво, – сказал тогда Антуан.

– Нет, только не это! – воскликнул утром директор.

– Я властелин планеты, – сказал Красавчик, и вот теперь, убегая задворками Бронкса, он строил планы создания истинного шедевра. Вместо того, чтобы писать «КРАСАВЧИК» на потолке или всего лишь на каком-то одном вагоне метро, он нагрянет в депо и разрисует весь поезд целиком, если хватит краски.

Депо начиналось там, где подземка выходила наружу, и по царившей внутри темноте Красавчик понял, что сейчас он создаст свое лучшее творение. Только нужно было отыскать подходящий поезд, где не оставили бы своего автографа другие художники. Но это оказалось не так-то просто: не подворачивалось ни одного без надписи вроде «Чико», «Рэм-1», «Дубль-В» ити «Джой-172».

В конце концов Красавчику пришлось принять непростое решение. Он будет писать поверх уже имеющихся надписей. Чтобы баллончиков хватило надолго, он решил писать, не отрывая руки. У него был хороший почерк, один из лучших в школе, и учитель как-то сказал ему, что с таким почерком он может стать президентом коллегии или, на худой конец, корпорации.

Он как раз заканчивал первую петлю буквы "5" – получился зеленый флюоресцирующий полумесяц, когда вдруг между вагонами появилось лицо. Причем белое лицо. Лицо мужчины. Красавчик и Антуан пустились было наутек, но тут заметили, что мужчина один. И не очень крупный. Можно даже сказать, худой.

– Привет, – произнес Римо.

– Ты кто, приятель? – спросил Антуан.

– Я ищу одного человека. – Римо спрыгнул с подножки.

Ни Антуан, ни Красавчик не обратили внимания на то, что человек приземлился на хрустящий гравий так тихо, словно воздушный шарик на мягкий фетр.

– Скорее напрашиваешься на неприятность, – сказал Красавчик.

– Сейчас схлопочешь, – добавил Антуан.

– У меня нет времени на пререкания. Но думаю, уговоры здесь не помогут, – заключил Римо.

Антуан и Красавчик хихикнули и разошлись по сторонам, намереваясь подступить к Римо спереди и сзади. Белый стоял неподвижно. Тогда Красавчик применил карате, нацеливая удар точно в голову противника. Он представил себе, что раскалывает кирпич, и уже вообразил, как голова расколется пополам. Он даже предвкушал, как станет рассказывать, что одним ударом замочил белого. Но мечты его были прерваны вполне реальной болью в правом запястье. И хотя кожа была цела, пальцы не двигались, словно кисть крепилась к руке с помощью пакета с желе. Красавчик выронил баллончик с краской. Увидев это, Антуан бросился бежать, явно намереваясь выбраться из депо, но успел пробежать всего четыре ступени. На пятой отказала нога. Он упал и принялся кататься по гравию призывая мамочку, крича, что он невиновен и готов оказать властям любое содействие, выражая при этом теплые чувства ко всему человечеству и готовность жить в мире с людьми.

– Кто такой Джой-172? – спросил Римо.

– Я не знаю! Клянусь! – завывал Антуан.

– Попробуй вспомнить, – посоветовал Римо.

Тут Антуан почувствовал режущую боль в шее, хотя не заметил, чтобы у белого в руках был нож.

– Правда не знаю. Знаю Чико и Рамада-85. Они живут в южной части города.

– Неужели никогда не слыхал о Джое-172?

– Нет. Он никто.

– Значит, ты все-таки его знаешь?

– Я сказал, он никто. Эй, Красавчик, скажи этому парню, кто такой Джой-172!

– Никто, – ответил Красавчик, стараясь не шевелить больной рукой. Если опустить ее вниз и дышать очень осторожно, то боль в запястье еще можно было как-то терпеть. Главное – правильно устроить локоть. Слово «никто» Красавчик произнес очень тихо.

– Откуда он?

– Ниоткуда, парень. Он никто.

– Попытайся вспомнить.

– Я и так пытаюсь. Не такая уж он большая шишка, чтобы быть откуда-нибудь.

– А где это «ниоткуда»?

– Парень, ты что, тупой? Таких мест до фига!

– Назови хоть одно, – попросил Римо, слегка прикоснувшись к повисшей руке.

Красавчик издал страшный вопль и неожиданно припомнил, что кто-то говорил ему, будто Джой-172 учится в школе под названием «Стайвезант».

– Отлично. Вот мы все сейчас туда и пойдем.

– Средняя научно-техническая школа Бронкса, – быстро поправился Красавчик. – Они там все продали интересы своих черных собратьев. Я видел там какого-то Джоя-172. Говорят, он оттуда.

– Ты уверен? – переспросил Римо.

И в момент очередного приступа нестерпимой боли Красавчик принялся орать, что ни в чем нельзя быть уверенным, а Антуан добавил, что разыскиваемый скорее всего учится именно в средней научно-технической школе Бронкса. Вот если бы ему понадобился Чико, они бы его хоть из-под земли достали. Чико знают все. Они могли бы дать даже домашний адрес.

– Спасибо, – сказал Римо.

Подумав немного, он взял баллончик с зеленой флюоресцентной краской и, сорвав с них рубашки, написал «Римо» у каждого на груди.

– Я и сам художник, – заметил он и, насвистывая, отправился на поиски средней научно-технической школы Бронкса, которая, как оказалось, была совсем рядом.

Римо оглядел все стены, но там не было и следа Джоя-172. Город большой, и пытаться найти среди целой прорвы специалистов по росписи стен одного было равносильно тому, чтобы вычленить отдельную особь из стаи саранчи. И тут у него родилась идея. Зайдя в открытую допоздна скобяную лавку, он купил баллончик белой краски, а потом уговорил шофера такси отвезти его в Гарлем. Для этого потребовалась пригоршня двадцатидолларовых купюр и мягкое поглаживание шофера по шее. Когда Римо попросил таксиста притормозить возле пустой стоянки, тот попытался кивнуть, но не смог – шея причиняла нестерпимую боль.

С пустынной улицы Римо выскользнул на стоянку. Если уличная преступность сделала остальные районы Нью-Йорка ночью почти безлюдными, то Гарлем в это время суток просто вымирал – местные жители запирались по домам, а на улицу никто и носа не высовывал. Кругом царила тишина, нарушаемая лишь случайной группой подростков или сбившихся в кучу людей постарше.

Магазины были закрыты металлическими щитами; немногочисленные уличные фонари освещали грязные тротуары. Вдоль стены бесшумно бежала крыса. Именно эту стену Римо и искал.

Даже в смутном свете ночных фонарей он различил четкие линии и яркие цвета, сливающиеся в мозаичное панно с изображением красивых черных лиц – оно было написано новым поколением на полуразрушившихся кирпичах, положенных предыдущим. Это была «стена уважения», и Римо было немножко жаль портить ее.

Яркой белой краской он аккуратно вывел на стене «Джой-172», перешел на другую сторону улицы и принялся ждать. Первым надругательство над стеной, которую по обычаю и общему согласию трогать было нельзя, заметил молодой парень, на шее у которого висел ключ. Он остановился как вкопанный, словно на него вылили ушат холодной воды. Римо расположился на каком-то крыльце. Серый сумрак постепенно сменялся рассветом. Парнишка убежал. Римо почувствовал сильный запах вчерашней грудинки, смешанный с запахом недельной давности апельсинов и гниющих куриных костей.

Свет фонарей погас. Парнишка вернулся назад с тремя приятелями. Когда солнце было уже высоко, Римо получил то, что хотел. Возле стены, запрудив улицу, собралась большая толпа. Молодые парни в рабочих куртках, люди постарше в разноцветье красных и желтых нарядов и в туфлях на платформе, пропойцы, нетвердо стоящие на ногах, и какая-то толстая дама, одетая в столько слоев одежды, что напоминала покрытый брезентом стог.

К толпе направлялись двое здоровенных парней с прическами в стиле «афро», которые вели сопротивляющегося подростка, заломив ему руки за спину. Очки его съехали набок, глаза были широко раскрыты от страха, обутые в кроссовки ноги беспомощно болтались в воздухе.

– Это он! – закричала женщина. – Тот самый Джой-172.

– Убить гада! – заорал мужчина.

– Кончайте с ним! – взвизгнул какой-то малыш. – Задайте ему хорошенько!

Римо поднялся со ступенек и смешался с толпой, где уже громко обсуждался вопрос, как поступить с сидящим на другой стороне улицы белым.

Прорезав толпу, он направился к открытому пространству, где двое крепких парней пытались поставить юнца на ноги. Он быстро расчистил вокруг себя место, причем окружающим показалось, будто мелькнули чьи-то руки, и кое-кто в толпе упал. Стоявшие впереди, предприняв несколько безуспешных попыток воспользоваться ножами или кастетами, попытались отступить. Задние стали напирать, и стоявшие впереди ответили тем же. В толпе началась давка. Тогда Римо крикнул, призывая всех сохранять спокойствие, но не был услышан.

– Полагаю, – произнес он тогда как бы невзначай, – что вы не станете воспринимать эту надпись на стене как свидетельство высокой культуры и выражение национальной гордости?

Не получив ответа, он нанес обоим державшим юнца парням по удару в челюсть, что моментально вызвало у них сильное кровотечение. Они упали на тротуар, как спелые сливы, а Римо, схватив мальчишку, вновь двинулся через толпу. Пройдя два квартала, он увидел наряд полиции, пережидавший, чтобы, прежде чем они вмешаются, толпа как следует спустила пары.

– Эй, парень, спасибо тебе, – сказал пацан.

– А я тебя не отпускаю, малыш, – ответил Римо, прижимая ладонь мальчишки к запястью, чтобы тот не сбежал. Они стояли в пустынном переулке – вдали лежал битый кирпич, словно здесь недавно прошел воздушный налет. – Это ты пишешь на стенах «Джой-172»?

– Нет, правда, клянусь, – ответил мальчишка. На вид ему было лет двенадцать, и он был на фут ниже Римо. Майка на нем была разорвана, обнажая тощую грудь и костлявое плечо.

– Хорошо. Тогда я отведу тебя обратно к толпе.

– Да, это я, – признался юнец.

– Что ж, в таком случае давай поговорим.

– Но на «стене почтения» – это не я.

– Знаю. Это я сделал для тебя.

– Ты сволочь, – выругался мальчишка. – Зачем ты это сделал?

– Мне нужна была помощь всех твоих собратьев, чтобы повидаться с тобой.

– Не больно-то ловко ты управляешься с баллончиком. У тебя слабая рука. Правда, слабая.

– Просто я никогда раньше не портил стены.

– С какой стати я должен тебе помогать? – задал юнец вполне законный вопрос.

– Если поможешь, получишь двести баксов, а если нет, я проткну тебе барабанные перепонки, – не менее доходчиво объяснил Римо.

– Предложение заманчивое. А где деньги?

Римо извлек из кармана пачку банкнот и отсчитал ровно двести долларов.

– Я скоро вернусь, – сообщил мальчишка. – Просто хочу удостовериться, что деньги нефальшивые. В наши дни держи ухо востро.

Римо распрямил ладонь и, ткнув парня в позвоночник, подбросил его, так что поношенные кроссовки на мгновение зависли у Римо над головой.

– А-а-а! – заорал мальчишка и почувствовал, что, перевернувшись в воздухе, летит вниз головой прямо на булыжную мостовую. Он вот-вот уже готов был столкнуться с землей, как вдруг словно стропы парашюта подхватили его и сильная рука поставила на ноги. – Деньги в порядке, – сказал он тогда. – Чем я могу тебе помочь, друг?

– Видишь ли, – объяснил Римо, – я ищу кое-каких людей, которые просто помешались из-за одной штуки.

– Мне жаль этих идиотов, – искренне признался пацан.

– Они вне себя из-за одного предмета, на котором ты оставил свой автограф. Примерно как толпа возле «стены почтения».

– Да там собралась просто жалкая кучка.

– Тех, о ком говорю я, еще меньше.

– Возьми свои деньги, парень, – сказал пацан.

– Подожди. Если я их не накрою, то рано или поздно они накроют тебя.

– Но ведь ты не собираешься меня им передать?

– Нет.

– А почему? – Мальчишка тряхнул головой.

– Потому что они слишком строго карают за порчу собственности.

– А как?

– Например, вырывают сердце.

Мальчишка присвистнул.

– Так это они пришили политика и богатую даму?

Римо кивнул.

Мальчишка снова присвистнул.

– Я должен знать, что именно ты изрисовал за последнее время.

– Расписал.

– Хорошо, расписал.

– Дай подумать. Школьные туалеты.

Римо покачал головой.

– Два вагона на маршруте "А".

– Тоже вряд ли.

– Может, мост.

– Где?

– Возле Тремонт-авеню. В жилом квартале.

– А там не было церкви или какого-нибудь религиозного памятника?

Мальчишка покачал головой.

– Возможно, это была картина или что-то в этом роде.

– Я никогда не пишу поверх чужих работ. Только на вещах. На камнях и всяком таком.

– И на камнях?

– Конечно. Я всегда пишу на камнях.

– Где именно?

– Один раз в Центральном парке. Несколько раз в Проспект-парке. Собственно что такое камни?

– Где еще?

– В музее. Есть там один недалеко от Центрального парка. Там еще перед входом мужик на коне.

– А как выглядел камень из музея?

– Большой. Квадратный. С какими-то кругами и птицами, и все такое. Старинный. А птички такие, как будто их вырезал какой-то малыш.

– Спасибо, – поблагодарил Римо.