– Он в приемном отделении? – спросил кислолицый человек, сидевший за письменным столом, покрытым стеклом. На столе царил безупречный порядок. Перед ним стояла клавиатура компьютера, позади, за окном, молчаливо темнел залив Лонг-Айленд.

– Нет, я его бросил на газоне у входа. Пусть помрет от холода, и тогда правосудие наконец восторжествует, – проворчал Макклири, опустошенный, выжатый до капли отупляющим перенапряжением нервов.

Как будто ему последних четырех месяцев было мало, от убийства в темном проулке Ньюарка до сыгранной сегодня роли монаха-капуцина, чтобы выслушивать от шефа, доктора Харолда Смита, единственного кроме него человека в Фолкрофте, знавшего, на кого на самом деле все здесь работают, этого сукина сына, вечно занятого своими отчетами и компьютерами, опасения, что он, мол, плохо позаботился о Римо Уильямсе.

– Не нужно нервничать, Макклири, не вы один утомились, – сказал Смит. – Не забывайте также, что не все еще окончено. Мы не можем даже с уверенностью сказать, сработает ли наш новый гость. А он ведь представляет для нас, так сказать, принципиально новую тактику, и вы это знаете.

Смит отличался замечательной способностью подробно разъяснять очевидные вещи, причем делал это с такой невинной искренностью, что Макклири захотелось своим крюком расколотить стоящий перед Смитом компьютер и украсить его костюм обломками. Но вместо этого он только кивнул и спросил Смита:

– Ему тоже будем рассказывать сказку про контракт на пять лет?

– М-да, у вас, я вижу, сегодня действительно плохое настроение, – произнес Смит своим обычным менторским тоном.

Но Макклири почувствовал, что задел его.

Пять лет.

Таким был уговор поначалу. Контора закроется через пять лет. Через пять лет ты свободен – так по крайней мере, обещал Смит, когда они увольнялись из Центрального разведывательного управления пять лет назад.

В тот день Смит был одет в точно такой же серый костюм-тройку, что было, мягко говоря, странным, если учесть, что они находились на борту катера, в десяти милях от берега к востоку от Аннаполиса.

– Через пять лет эта проблема будет решена, – сказал тогда Смит. – Страна в опасности. Если все пройдет как запланировано, то никто не узнает о том, что мы когда-либо существовали, а конституционное правительство будет вне опасности. У меня есть один контакт, о котором вам знать не положено. Не уверен даже, от президента ли исходит эта инициатива. Контакт будете поддерживать только со мной и ни с кем больше. Все остальные слепы, глухи и немы.

– Ближе к делу, Смитти, – сказал Макклири. Он никогда еще не видел Смита таким взволнованным.

– Вас, Макклири, я привлек к этому делу потому, что вас ничего не связывает с обществом. Вы ведь разведены. Семьи нет и не будет. К тому же вы, несмотря на ужасающие странности характера… ну, скажем, достаточно компетентный агент.

– Хватит. Чем мы будем заниматься?

Смит взглянул на пенящиеся барашки волн:

– Наша страна в опасности.

– Мы всегда в опасности, – ответил Макклири.

Не обращая внимания, Смит продолжал:

– Мы не в состоянии справиться с преступностью. Не в состоянии. Если действовать в рамках конституции, бороться с ней на равных невозможно. По крайней мере – с организованной преступностью. Законы уже не срабатывают. Бандиты выигрывают.

– А нам-то что?

– Наша задача – остановить их. В противном случае страна превратится в полицейское государство или вообще развалится. Мы с вами – третий путь. Действовать будем под кодовым названием КЮРЕ в рамках проекта психологических исследований. Наш легальный спонсор – фонд Фолкрофт. Чтобы совладать с организованной преступностью и коррупцией, действовать придется вне рамок закона. Для решающего перелома мы пойдем на любые меры, кроме физического устранения. Потом самораспускаемся.

– Убивать нельзя? – с сомнением спросил Макклири.

– Нет. Они и так боятся, что дают нам слишком много. Еще раз повторяю, страна в отчаянном положении.

Макклири заметил, что на глаза Смита навернулись слезы. Так вот оно что. Его всегда интересовало, что движет Смитом? Теперь Макклири понял: Смит просто любил свою Родину.

– Очень сожалею, Смитти, – сообщил Макклири, – но я в такие игры не играю.

– Почему?

– Да потому, что я очень четко представляю себе, как однажды всех нас скрутят и переправят на какой-нибудь вонючий островок в Тихом океане. Всех, кто хоть краем уха слышал о этой чепухе с КЮРЕ, перебьют. Вы что думаете, они предоставят нам шанс опубликовать мемуары? Ничего не выйдет! Нет, это не для меня, Смитти.

– Отказываться поздно, Макклири. Вы уже осведомлены.

– Повторяю, ничего не выйдет.

– Вы должны понимать, что я не смогу отпустить вас живым.

– А я ведь могу вышвырнуть вас за борт.

Макклири помолчал и добавил:

– Неужели вы не понимаете, что получается? Я убиваю вас, вы – меня, а ведь только что речь шла о том, что никаких убийств не будет, а?

Рука Смита нащупывала что-то в кармане пиджака.

– На внутренний штат это не распространяется. Мы должны хранить тайну.

– Пять лет? – спросил Макклири.

– Пять.

– Я все равно уверен, что когда-нибудь на тихоокеанском песочке будут белеть наши с вами кости.

– Возможно. Поэтому давайте ограничим потери: только вы и я. Остальные работают и не знают ничего. Устраивает?

– А я-то, дурак, всегда смеялся над камикадзе, – сказал Макклири.