Президент Соединенных Штатов сидел в Овальном кабинете. Посмотрев на часы, он перевел взгляд на пресс-секретаря, который должен был подготовить его к пресс-конференции – она начиналась через пятнадцать минут. Чтобы появиться на экране телевизоров в безупречном виде, он не спешил одеваться: пиджак вместе со свежевыглаженной светло-голубой сорочкой и темным галстуком висели на вешалке, он наденет их в последний момент.

Пресс-секретарь выглядел обеспокоенным. Все шло наперекосяк: вот-вот может начаться война на Ближнем Востоке, Иран, полностью поддавшийся антиамериканским настроениям, запретил все поставки нефти в США, цены на газ достигли небывалой высоты, галопировала инфляция, экономические показатели падали, а кривая безработицы резко ползла вверх. Национально-освободительные силы Южной Африки, которые Америка поддержала в ущерб законно избранному правительству, только что совершили новый террористический акт, расстреляв автобус с миссионерами и детьми.

– Да, все это мне известно, – вдруг резко перебил президент. – А не случилось ли еще какой-нибудь гадости, о которой меня могут спросить?

– Кажется, больше ничего, кроме того, что я перечислил, – ответил пресс-секретарь, а сердце его при этом ушло в пятки. Он знал, в чем дело. Последнее время их преследовали несчастья, рутинные неприятности стали столь обыденным делом, что президент уже воспринимал их как должное. Так что сейчас явно не они волновали президента.

– Бобби Джек опять выкинул какой-нибудь фокус? – спросил президент в лоб. Пресс-секретарю показалось, что шеф как-то подозрительно на него при этом посмотрел.

– Нет, сэр, – ответил молодой человек. – Я ничего такого не слыхал.

– Не натворил ли чего наш парень в школе? Прилично ли ведет себя жена?

– С этим вес в порядке, сэр.

– Хорошо, тогда давай собираться, – сказал президент.

Пресс-секретарю показалось, что президент удовлетворен. Хотел бы я тоже испытывать чувство удовлетворенности, подумал пресс-секретарь. Казалось, шеф порой забывал, что полным ходом идет президентская кампания, где он баллотируется на второй срок, и если пресса сообщит о спаде в экономике, катастрофической инфляции, войне на Ближнем Востоке и том затруднительном положении, в которое ставят правительство поддержанные Америкой группировки, его шансы на успех будут невысоки.

Президент оделся, но повязывать новый галстук не стал, а надел на шею уже завязанный: у него плохо получались узлы, поэтому он старался носить завязанный однажды галстук как можно дольше. Он опять взглянул на циферблат – ему так хотелось, чтобы стрелки остановились и никогда не достигли четырех часов. Он ненавидел пресс-конференции, а к журналистам относился так же, как Черчилль к нацистам, – либо они берут тебя за горло, либо лежат у твоих ног. Если они не подлизывались к нему, пытаясь выведать что-нибудь эксклюзивное, то непременно старались его подловить, чтобы довести до импичмента.

Надевая пиджак, поправляя галстук и даже шагая по коридору на встречу с журналистами, он постоянно повторял про себя заученные фразы. Инфляция, спад, безработица, перебои с поставками газа, Иран, террористы... он может справиться со всем этим. Последние четыре года он только и делал, что пытался все это преодолеть. Изо дня в день. Так что здесь неожиданностей быть не может.

Сделав заявление, в котором говорилось, будто дела идут хорошо и даже имеются некоторые положительные тенденции, он почувствовал облегчение, оттого что никто из журналистов не рассмеялся. Он не мог вспомнить репортера, задавшего идиотский вопрос об уровне смертности в автодорожных катастрофах, поэтому ткнул пальцем в первого попавшегося на глаза. Им оказался тонкогубый протестант англо-саксонского происхождения из Чикаго, который говорил так, словно у него были склеены губы.

– Спасибо, господин президент, – начал репортер, вставая. – Сэр, мы хотели бы узнать, что случилось с вашей прической.

– Простите, – не понял президент.

– С вашей прической. Видите ли, раньше у вас пробор был справа, а теперь слева. Почему?

– С началом президентской кампании я всегда перехожу на левый пробор, – объяснил президент. – Следующий. – Внутри у него все кипело. От этих идиотских вопросов. В мире черт знает что творится, а этот параноик спрашивает о волосах. Разве не может человек позволить себе изменить прическу, когда начинает лысеть?

Другого репортера интересовало, красит ли президент волосы. Нет. А не собирается ли президент покрасить волосы? Нет. Следующий спросил, не подумывает ли президент о пластической операции. Нет. А первая леди? Не будет ли она делать пластическую операцию? Нет.

Еще один писака сообщил, что в Окснарде, штат Калифорния, два баллотирующихся неизвестно куда кандидата от Демократической партии призвали партию отказаться от поддержки нынешнего президента и поддержать кандидатуру Беллы Абцуга. Президент воздержался от комментариев. Очередной интервьюер поинтересовался, сколько миль делает президент ежедневно во время пробежки. Пять. А первая леди? Она не любит бег.

Встал очередной репортер, пытаясь перекричать остальных, – каждый из присутствующих хотел задать свой вопрос. Но стоило президенту кивком головы предоставить ему слово, как все затихли и их вопросы плавно растаяли в воздухе.

– Господин президент, в последнюю неделю Бобби Джек Биллингс привлек к себе внимание своим молчанием, – начал репортер. – Скажите, вы что, на период кампании вставили ему в рот кляп?

– Никто не затыкал Бобби Джеку рот, – ответил президент.

Он собрался уходить. Сзади слышалось протокольное: «Спасибо, господин президент». Выхода из конференц-зала, он подумал: «Ни одного вопроса об экономике, налогах, свистопляске в мировой политике и войне на Ближнем Востоке. Типичный спектакль!»

Не успел он войти к себе в кабинет, как секретарша протянула ему конверт.

– Только что поступило, сэр, – сказала она. – Я узнала почерк.

Президент тоже его узнал. Это были размашистые каракули, которые начинались где-то в левой верхней трети конверта и кончались далеко справа. На конверте значилось имя президента. Слово «президент» было написано с ошибкой – в нем почему-то было два "з".

Президент поблагодарил секретаршу, подождал, пока за ней закроется дверь, и только после этого открыл конверт.

Письмо было от Бобби Джека. Ошибки быть не могло: на это указывали и полупечатные буквы, которые его недоучке-шурину заменяли почерк, и то, что в обращении значилась детская кличка президента.

Письмо гласило: «Дорогой Баб. Меня захватила какая-то банда, называется ПЛОТС. Похоже на сионистских террористов. Вот уж неожиданная радость для евреев, которые так ненавидели меня! Я не знаю, чего им нужно, но они просили сказать тебе, что позже я смогу с тобой поговорить, и не звони в ФБР. В общем, не делай ничего такого. Я в порядке».

И подпись: «Б. Дж.».

Тут в кабинет ворвался пресс-секретарь.

– Ну, как на ваш взгляд? – поинтересовался президент.

– Порядок, – ответил пресс-секретарь. – Самое смешное, что этих ослов, видите ли, интересует ваша прическа. – Наконец он заметил, что президент не отрывает глаз от листка, который держит в руке. – У вас все в порядке, сэр?

– Да. Все отлично. Послушайте, а вы случайно не знаете организацию под названием ПЛОТС?

– На конце "ц" или "с"?

– Скорее всего "с". Должно быть что-то, связанное с сионизмом.

– Никогда не слыхал о такой. Навести о ней справки?

Президент пристально посмотрел на него.

– Нет-нет, в этом нет никакой необходимости. – Он скомкал письмо и сунул в карман пиджака. – Поднимусь к себе, немного полежу.

– Хорошо, сэр.

Оказавшись в своей комнате, президент закрыл дверь на два оборота и подошел к комоду, стоявшему у дальней стены. Из-под нижнего ящика он извлек красный телефон без диска, подумал примерно с полминуты и снял трубку.

Он знал, что сигнал попадет к Смиту в кабинет. Знал, что кабинет находится в Рае под Нью-Йорком, но больше он не знал ничего. Может, там роскошная обстановка, а может, кабинет так же убог и суров, как голос Смита по телефону? Интересно, любит ли Смит свою работу, подумал президент. Вообще-то, он служил при пяти президентах. Но доказывает ли это, что работа ему нравится? Почему-то президенту казалось очень важным это знать.

Не успел отзвучать первый гудок, как в трубке раздался голос Смита.

– Слушаю, сэр, – произнес он.

– У нас небольшие неприятности, – сказал президент. – Видите ли, Бобби Джек Би...

– Я в курсе, сэр. Мы уже над этим работаем. Удивлен только, что вы так долго ждали, прежде чем поднять тревогу.

– Я думал, что он пьет где-нибудь, – объяснил президент.

– А теперь вам стало известно, что это не так?

Президент кивнул, но потом понял, что Смит не сможет увидеть кивка.

– Да, – произнес он. – Я только что получил от него письмо.

– Хорошо. Прочитайте, – попросил Смит. – Спасибо, – произнес он после того, как президент прочел послание Бобби Джека. – Мы продолжим расследование.

Президент понял, что сейчас раздастся короткий щелчок – Смит повесит трубку, – поэтому он поспешно сказал:

– Одну минуту.

На другом конце трубки воцарилось молчание, потом снова послышался голос Смита:

– Да, сэр.

– Скажите, вам нравится ваша работа? – поинтересовался президент.

– Нравится ли мне работа? – переспросил Смит.

– Да. Так как? Вам нравится то, что вы делаете?

Снова наступило короткое молчание, потом Смит сказал:

– Я никогда об этом не задумывался, сэр. Я не знаю.

На этот раз президенту не удалось ничего сказать, прежде чем телефон отключился.

Римо позвонил Смиту из автомата возле Центрального парка в Нью-Йорке. Чиун остался в машине, припаркованной в неположенном месте на Пятой авеню.

– Ливийцы ничего не знают, – доложил Римо.

– Президент получил записку от Бобби Джека, – сообщил Смит.

– Что в ней?

– Его захватила организация под названием ПЛОТС. Похоже на сионистов.

– ПЛОТС? – переспросил Римо. – Вы шутите.

– Нет. Именно ПЛОТС.

– Кто они такие?

– Не знаю. В нашем досье таких нет. Сейчас пытаюсь выяснить, что бы это могло быть.

– Вы полагаете, что эта самая ПЛОТС имеет отношение к звезде Давида и свастике, обнаруженным на месте преступления? – поинтересовался Римо.

Он почувствовал, как на том конце провода Смит пожал плечами, словно хотел сказать: «Кто знает?»

– По крайней мере, одна вещь прояснилась, – произнес шеф вслух. – Президент не имеет никакого отношения к похищению Биллингса, иначе он не стал бы к нам обращаться, а попытался бы держать нас в неведении.

– Хорошо, – сказал Римо, – но есть еще одна загадка. Кто эта мисс Лестер из Государственного департамента. Она постоянно переходит мне дорогу.

– Подождите у телефона, – попросил Смит.

Римо положил трубку на плечо: он знал, что Смит включил компьютер на столе и загрузил имя Лестер. Он обвел взглядом Центральный парк. Когда-то это был чудесный лесной массив в городской черте, но теперь там более-менее безопасно появляться только с двенадцати до трех дня, и то лишь в сопровождении вооруженной охраны.

В трубке послышался голос Смита.

– У вас есть описание ее внешности?

– Высокая, под шесть футов. Блондинка, волосы заплетены в косички. Фиолетовые глаза.

– Подождите.

Римо посмотрел на машину, стоявшую у тротуара: глаза Чиуна были закрыты, он отдыхал.

– Получен отрицательный ответ, – сказал наконец Смит. – В Госдепартаменте нет никого, соответствующего данному описанию. В нашем списке агентов, находящихся на службе у США, такого имени не обнаружено, по описанию тоже никто не подходит.

– Отлично, – произнес Римо.

– Чего ж хорошего?

– Пока это наша единственная зацепка.

– Слабая, надо сказать, зацепка, – заметил Смит. – Похоже, она тоже его ищет.

– Ерунда, – голос Римо звучал беззаботно. – Все это детали. Главное, она знает, что он пропал. Ей откуда-то об этом известно, и для нас это уже кое-что. Дайте мне знать, как только удастся что-нибудь выяснить относительно ПЛОТС. ПЛОТС... Ха!