Стрелок заснул на диване, смотря телевизор, а когда проснулся, взглянул на часы, взял чемоданчик и бесшумно вышел из номера.

Пусть Римо спит. Бесконечные вопросы паренька будут только помехой. Тот уже и так порядком поднадоел со своей вечной трезвостью, дурацкой рисовой диетойиприпевом:

«Я-не-могу-объяснить-как-у-меня-получаетсято-что-я-делаю».

Покончив с заданием, стрелок уедет, а Римо Уильямса – к черту. Больно нужен! Пусть возвращается к своему китайцу.

Охранник у входа на автостоянку «Дайнакар индастриз», похоже, спал в своей будке. Стрелок планировал припарковаться неподалеку и как-нибудь пробраться на территорию, но спящий охранник – подарок небес, а дареному коню в зубы не смотрят. Он спокойно въехал в ворота и остановился невдалеке от главного здания.

Он вынул «беретту-олимпик» из кейса, сунул ее в кобуру под мышкой.

Приспособления, превращающие «беретту» в винтовку, он оставил в кейсе. Не понадобятся.

Он прошел огромным пустым складского типа помещением, посреди которого одиноко стоял «дайнакар». Тело его было напряжено, все внимание – на предстоящей задаче. Странно, что нет охраны. Может, это ловушка?

Однако он не замечал ничего опасного, так же, как не видел Римо, прятавшегося за спинкой кресла в машине, выскользнувшего из задней двери и следующего за ним по пятам.

Вообще говоря, спроси его кто, стрелок бы признался в своей растерянности.

До последних минут он считал, что нанял его один из президентов автокомпаний, которые были перечислены в списке. Однако что получается? Он убил Мэнгена, и не влезь чокнутый китаец, убил бы Ривелла. Значит, оставались Миллис и Лаваллет. Теперь, когда Миллис умер, остался один Лаваллет. И все было бы просто, кабы наниматель не позвонил и не велел сегодня убить и его тоже.

Так на кого ж он работает?

Вот получит последний гонорар, откроет рывком дверь «дайнакара» и выяснит, кто там сидит за рулем.

Ну ладно, это – потом. Сейчас главное – не вляпаться в западню.

На складе никого не было. В холле высокого управленческого корпуса, примыкающего с задней стороны к производственному, – тоже.

Стрелок приостановился, чтобы зажечь сигарету, и почему-то лицо Марии вдруг встало у него перед глазами. А он ведь не вспоминал о ней с тех самых пор, как к нему привязался этот Римо.

Он затянулся, потушил сигарету в пепельнице на чьем-то пустом столе и вошел в лифт, чтобы подняться наверх. Может, и западня. Если так, он к ней готов.

Чиун был тоже готов. Он сидел на коврике перед входом в кабинет Лаваллета.

Автомобильщику было приказано оставаться внутри, и тот ослушался приказа только один раз, когда вышел сказать, что поступил анонимный звонок, предупредивший, что киллер уже в дороге, чтобы его, Лаваллета, убить. – Он один? – поинтересовался Чиун.

– Не знаю. Этого мой информатор не сказал.

– Иди назад в кабинет.

– Он меня прикончит! – зашипел Лаваллет. – Полковник Сэвидж и его люди ушли. Я – живая мишень!

– Чтобы убить тебя, ему надо пройти мимо меня, – сказал Чиун. – В кабинет, быстро.

Он запихнул Лаваллета внутрь, закрыл за ним дверь и снова уселся на коврик, в ожидании глядя на лифт.

Наступал час расплаты.

Римо и сам не знал, зачем выслеживает отца, зачем прятался на заднем сиденье его машины. Увидев, что человек со шрамом входит в лифт, он нашел лестницу и, движимый побуждением невнятным, но неодолимым, решительно направился вверх.

Когда двери лифта распахнулись, стрелок принял боевую стойку: согнул колени и выставил вперед крепко зажатую в обеих руках «беретту». Ему казалось, он готов ко всему на свете. Однако открывшееся ему зрелище старый китаец, спокойно сидящий на ковре в центре приемной, – все-таки его удивило.

– Опять ты?!

Лицо Чиуна было – сама суровость.

– Где мой сын?

– Уж не о моем ли сыне ты говоришь? А ведь представь, он, похоже, уверен, что так и есть!

– А в чем уверен ты сам? – холодно спросил Чиун.

– В том, что он – чокнутый.

Чиун плавно поднялся с пола – будто вырос из него, как подсолнечник.

– Кто бы он ни был, Римо – сын Синанджу. Ты посмел оскорбить Синанджу.

Готовься к смерти.

Стрелок выскочил из кабины лифта, дважды выстрелив на ходу. Одна пуля ударила в дверь позади Чиуна, но того там уже не было. Каким-то образом китаеза оказался тремя футами левей. И мерещится это стрелку, или старик и впрямь уже стоит к нему ближе?

Он опять выстрелил – Чиун снова таинственным образом очутился совсем в другом месте, не сделав при этом ни единого видимого телодвижения. Это было похоже на волшебство: с физиономией мрачной и решительной старый китаец будто перелетал по комнате.

Теперь их разделяло футов двенадцать, не больше, и стрелок веером выпустил четыре пули. Однажды ведь он уже достал старика рикошетом. Какого черта это не удается ему сейчас?

Грохот и вспышки собственных выстрелов заставили стрелка моргнуть, и крошечной микросекунды, ушедшей на взмах ресниц. Мастеру Синанджу хватило, чтобы вновь переместиться. Открыв глаза, стрелок увидел, что находится в просторной приемной в полном одиночестве.

Из-за двери с табличкой «ЛАЙЛ ЛАВАЛЛЕТ, ПРЕЗИДЕНТ», придушенно спросили:

– Эй, там уже есть кто-нибудь мертвый? Я могу выйти? Э-эй!

Нет, ну это уж слишком. Куда ж он делся? Комната, конечно, большая, но спрятаться тут негде. Может, старик стал невидимым? Может, у него что-нибудь вроде шапки-невидимки? Стрелок решил ретироваться и начал было пятиться назад к лифту, но далеко не продвинулся, застыл, будто его пригвоздило.

Правую руку, в которой он держал «беретту», охватило адским огнем. Он завизжал. Пистолет со стуком упал на пол. С правой рукой происходило что-то невыносимо ужасное!

Прижимая ее к себе, он рухнул на колени и уголком залитого слезами глаза заметил, что Мастер Синанджу выходит из лифта.

– Как?! – с трудом вымолвил он.

– В догадках можешь истратить вечность, – ледяным тоном ответствовал Чиун. Его взгляд наводил ужас. – Теперь будешь отвечать на мои вопросы.

Чиун опустился на колени рядом со скрюченным стрелком и коснулся точки на внутренней стороне его левой кисти.

Стрелок закричал.

– Это всего лишь прикосновение, – сказал Чиун. – Я могу сделать боль еще сильнее. Могу сделать и так, что ее не станет. Что ты предпочитаешь?

– Пусть ее не станет!

– Где Римо?

– В отеле.

– Хорошо. Ты сказал мне правду.

– Пусть она прекратится! Пусть ее не станет! Прошу!

– Кто тебя нанял? – невозмутимо спросил Чиун.

– Не знаю. Никогда не видел его лица.

– Это нехороший ответ.

– Другого у меня нет. Сначала я думал, что это Лаваллет, но теперь не знаю. Это может быть кто угодно. Помоги, помоги мне! Я сейчас умру.

– Нет, позже. Зачем бы автомобильщику нанимать тебя, чтобы ты его убил?

– Спроси его, спроси его самого. Дай мне передохнуть немного.

Чиун прикоснулся к руке стрелка. Перекрученные суставы разошлись, освободив нервные окончания. Стрелок, обмякнув, рухнул на пол и обессиленно замер, недвижимый.

Чиун был у входа в кабинет Лаваллета, когда открылась дверь на лестницу.

Не требовалось оборачиваться. В приемную вошел Римо. Он понял это по мягким шагам, никто другой не мог бы ступать с такой кошачьей грацией. Кроме, конечно, самого Чиуна.

– Папочка, – сказал Римо и тут увидел распростертое на полу тело стрелка.

– Нет! – вскричал он.

– Он не мертв, Римо, – мягко сказал Чиун.

– А-а.

– Я собирался прийти за тобой, когда покончу с делами здесь.

– Приказ Смита?

– Нет. Я сказал императору, что ты мертв. Ложь во спасение.

– Послушай, вы оба давно знали, кто он такой, верно? – спросил Римо, показывая на тело на полу.

Чиун помотал головой, так что белые прядки над ушами затрепетали.

– Нет, Римо. Истина неведома никому. И меньше всех – тебе.

– Этот человек – мой настоящий отец. Вы это от меня скрывали. Вы пытались убить его!

– Если я и таился, Римо, то только для того, чтобы не причинить тебе горя.

– Какого еще горя?

– Горя, какое ты бы испытал, если бы Смит приказал тебе уничтожить этого негодяя. Но теперь это моя задача, – чтобы помочь тебе, я принял ее на свои плечи.

– О, Чиун, что же мне делать?! – воскликнул Римо.

– Каково бы ни было принятое тобой решение, ты должен исполнить его быстро, – сказал старик, длиннющим ногтем указывая на стрелка, который меж тем уже поднялся на ноги, держа пистолет в руках.

– Прочь с дороги, малыш, – хрипло приказал он. – Я должен убить этого желтого недоноска.

– Нет, – качнул головой Римо.

– Я сказал, прочь с дороги. Ты что, не слышишь?

Римо взглянул на Чиуна. Тот невозмутимо сложил руки на груди и прикрыл глаза.

– Ну что ж ты стоишь, Чиун!

– Без ученика у Синанджу нет будущего. Без будущего у меня нет прошлого.

Меня будут помнить, как последнего Мастера Синанджу, Мастера, который отдал Синанджу неблагодарному белому. Будь что будет.

– Нет, Чиун, – Римо повернулся к стрелку. – Опусти оружие. Пожалуйста.

Разве нельзя договориться как-то иначе?

– Иначе – никак нельзя, – промолвил Чиун.

– Именно. В кои-то веки этот олух прав, – сказал стрелок. – Ну-ка, уйди с дороги! На чьей ты, черт возьми, стороне?

– Да, Римо, скажи нам, – подхватил Чиун. – Ты на чьей стороне?

Стрелок навел на него пистолет. Чиун стоял под дулом как вкопанный, закрыв глаза. Стрелок медленно надавил на курок.

Римо в отчаянии выкрикнул что-то и, подчиняясь рефлексам, которые столько лет вырабатывал у него Чиун, двинулся на стрелка.

Человек со шрамом, развернувшись, выстрелил в Римо. Пуля просвистела мимо.

– Ну, малыш, ты сам напросился, – сказал стрелок и снова выстрелил.

– Ты и в меня?..

Удар пришелся стрелку точно в грудную кость. Кость сломалась. И это было только начало. Сила удара сотрясением отдалась по всему телу, положив почин цепной реакции ломающихся костей, распадающихся в желе мышц.

Стрелок со шрамом застыл и бесконечно долгое мгновение стоял недвижно.

Распались кости черепа, искаженное болью лицо, казалось, смягчило свое выражение. А потом он рухнул на пол, как высыпается из рваного мешка картошка.

Последнее, что видел стрелок, была надвигающаяся на него пустая ладонь Римо. Последнее, что он слышал, был голос Марии, и ему стал ясен смысл ее предсмертных слов:

– К тебе придет человек. Мертвый, поправший смерть, он принесет тебе гибель в пустых руках. Он будет знать, как тебя зовут, ты будешь знать его имя, и имя это явится тебе смертным приговором.

Он не почувствовал, как словно выскальзывает из тела. Нет, но сознание его сгустилось и стало сжиматься в мозгу, все туже и туже, все плотней, пока не сделалось как бы величиной с горошину, потом с булавочную головку, потом с точку невыразимо крошечную, с атом. И когда стало ясно, что дальше уже не уменьшиться, оно все равно продолжало сжиматься и сжиматься.

Но стрелку было все глубоко безразлично. Самая суть его существа влилась в темноту такую густую и черную, что и вообразить было невозможно, а непонимание того, где он и что с ним, было гораздо, гораздо лучше, чем понимание.

– Я его убил, – сдавленно произнес Римо. – Я убил своего родного отца.

Из-за тебя.

– Мне очень жаль, Римо. Мне очень жаль, – сказал Чиун.

Но Римо не слышал его. Он все повторял и повторял одни и те же слова жалким тихим голосом, как маленький мальчик:

– Я убил его!