Бартоломью Бронзини был непреклонен.

– Абсолютно, совершенно ни под каким видом, черт побери! – бушевал он.

Внезапно Бронзини вскрикнул и упал на колени. Его скрюченные пальцы скребли придорожную пыль около Большого Дома в резервации Сан Он Джо. Глаза его были широко раскрыты от боли, но Бронзини не видел ничего, кроме каких-то белых полос.

– Аааааа! – вопил он.

Где-то в глубине его сознания, помимо ужасающей боли зазвучал суровый голос маленького азиата, Чиуна:

– Поскольку ты, презренный грек, не понимаешь всей несуразности своего поведения, я готов повторить: предводитель японцев предложил сохранить жизнь детям одной из школ в обмен на тебя. Случившаяся трагедия – дело твоих рук.

И если у тебя есть хоть капля собственного достоинства, ты согласишься на это.

– Я не знал, – сквозь стиснутые зубы выдавил из себя Бронзини. – Я понятия не имел, что все так выйдет.

– Ответственность и продуманное намерение – совершенно разные вещи. То, что ты невиновен, очевидно, иначе ты не удирал бы от японской армии. И все же, ты сделаешь так, как говорю тебе я.

– Прошу вас, мистер Бронзини, они всего лишь дети, – раздался голос девушки. Бронзини узнал ее – Шерил, отвечавшая у него за связи с общественностью. – Все считают вас героем. Я знаю, что вы такой только на экране, но, если бы не вы, здесь ничего бы не произошло.

– Хорошо, я согласен, – простонал Бронзини, и боль ушла. Не постепенно, как это обычно бывает, а в одно мгновение, как будто ее не было вовсе.

Он поднялся на ноги и оглядел свое запястье, но на нем не было ни царапин, ни синяков. Бронзини успел лишь заметить, как низенький азиат прячет руки с необыкновенной длины ногтям в рукава кимоно.

– Я хочу заметить, что согласился не из-за боли, – упрямо заявил Бронзини.

– Какие слова ты будешь нашептывать своей совести, твое личное дело, грек, – презрительно скривился Чиун.

– Мне просто нужно было немного привыкнуть к этой мысли, – продолжал настаивать актер. – И, кстати, почему вы все время называете меня греком? Я итальянец.

– Сейчас, возможно, да, но до этого ты был греком.

– Что значит до этого?

– Он хочет сказать, в прошлой жизни, – объяснила Шерил. – Только не спрашивайте меня, почему, но он считает, что в предыдущем воплощении вы были Александром Македонским.

Бронзини недоверчиво посмотрел на нее.

– Бывало, говорили обо мне и кое-что похуже, – сухо заметил он. Большинство американцев считает, что для съемок в очередном фильме я раз в год выползаю из торфоразработок в Ла-Бри.

– Вы простужены? – неожиданно спросила Шерил. – Мне кажется, что вы говорите в нос.

– Откуда тебе знать? – скривился Чиун.

– Она ошиблась! – воспротивился Бронзини. – Но неважно, давайте лучше побыстрее с этим покончим.

Чиун повернулся к Биллу Реуму, стоявшему скрестив на груди руки.

– Девушка остается с тобой, – сказал он. – Если мы не вернемся, я хочу попросить тебя об одной услуге.

– Конечно. Что я должен сделать?

– Если к тому времени, когда все закончится, я не появлюсь, отправляйся в пустыню и отыщи тело моего сына. Ты должен проследить, чтобы он был предан земле со всеми почестями.

– Обещаю.

– А потом ты отомстишь за нас обоих.

– Если смогу.

– Ты сможешь. На тебе лежит печать силы.

И, ни говоря больше ни слова, Мастер Синанджу подтолкнул Бронзини к стоявшему рядом танку.

– Поведешь ты, – бросил он.

– Что, если они просто убьют нас обоих? – спросил Бронзини.

– Тогда мы умрем, – ответил Чиун, – но за наши жизни им придется заплатить немалую цену.

– Здесь я полностью на вашей стороне, – согласился актер, залезая на водительское место.

Чиун с кошачьей легкостью взлетел на броню танка, и, не обращая внимания на открытый люк, уселся в позе лотоса рядом с башней.

Оглянувшись, Бронзини предупредил:

– Вы же свалитесь!

– Следи за тем, чтобы довезти нас, – сурово отрезал Чиун, – а я уж постараюсь удержаться.

Бронзини включил зажигание, и двигатель, который поначалу обиженно чихнул и едва не захлебнулся, в конце концов завелся, и танк двинулся по ведущей из резервации дороге.

– Что, по вашему, они собираются со мной сделать? – проговорил Бронзини вслух.

– Не знаю, – отозвался Чиун. – Но тот, кого зовут Нишитцу, крайне желает тебя видеть.

– Может быть, у него для меня приготовлен японский Оскар, – проворчал Бронзини. – Я слышал, что в номинации «Лучшая роль в фильме, где все посходили с ума» соперников у меня нет.

– Если это действительно так, не забудь пожать ему руку, – посоветовал Чиун.

– Я хотел пошутить, – сообщил Бронзини, и, прежде чем Чиун успел ответить, оглушительно чихнул.

– У тебя и в самом деле простуда, – заметил старый кореец.

– Да, – с кислой миной признал Бронзини.

– Вот, – удовлетворенно кивнул Чиун, и в глазах его появился странный блеск. – Когда тебя отведут к этому человеку, обязательно пожми ему руку.

Запомни это накрепко. Еще не поздно искупить вину за то, что ты, по своему недомыслию, натворил.

* * *

Бартоломью Бронзини думал, что вид занятой японцами Юмы уже не способен его удивить, однако в этом он ошибался.

Все подъезды к городу были перегорожены танками, отъезжавшими в сторону, как только оттуда успевали заметить, кто к ним приближается. Японцы держались от их машины на почтительном расстоянии, постоянно оглядываясь на Чиуна. Взгляд светло-карих глаз Мастера Синанджу был устремлен на дорогу, на лице его было написано презрение к пытавшимся бросить ему вызов врагам.

Когда они въехали в город, Бронзини про себя отметил стоявшие у каждого магазина посты. То и дело им попадались трупы, лежащие в лужах засохшей крови, с фонаря свисало тело повешенного, еще один несчастный в неестественной позе застыл на перекрестке, насаженный на ветку огромного кактуса.

Их танк беспрепятственно пропустили к зданию мэрии, на крыше которого развевался японский флаг. От этого зрелища внутри у Бронзини все перевернулось.

Как только он выпрыгнул из танка, рядом с ним неслышно возник Чиун.

– Ну вот, приехали, – сообщил Бронзини. – Наступила развязка. Или это называется кульминация? Все время их путаю.

– Вытри нос, – отозвался Чиун, направляясь к парадному входу, около которого застыли навытяжку двое японских часовых. – С него уже капает.

– А, – сказал Бронзини, с помощью кулака возвращая своему римскому профилю подобающее величие.

– Не забудь о том, что я тебе говорил. Японцы не станут обращаться с тобой грубо, если ты выкажешь должное уважение.

– Постараюсь не забрызгать им мундиры соплями.

* * *

Немуро Нишитцу был явно доволен, выслушав известия.

– Пришел Бронзини-сан, – сдержанно доложил Джиро Исудзу. – Кореец все-таки привел его.

Нишитцу потянулся за тростью. С трудом поднявшись из кресла, он вышел из-за стола. Глава корпорации не спал уже сутки, которые показались ему целой вечностью.

Первым в кабинет величественно прошел Мастер Синанджу.

– Я привел человека, которого вы искали, – громко проговорил он, – и требую, чтобы обещанное мне было выполнено.

– Да-да, конечно, – рассеянно кивнул Нишитцу, глядя мимо него.

Следом вошел Бронзини, стараясь скрыть пристыженное выражение лица. На Исудзу он старательно не обращал внимания.

– Так значит, это вы – Нишитцу, – тихо сказал он.

– Да, я – это он, – ответил японец, слегка наклоняя голову.

– Я хочу спросить вас кое о чем. Почем именно я?

– Вы были неподражаемы. Я смотрел все ваши фильмы по несколько раз.

– Да, нужно было и вправду отдать эту роль Шварценеггеру, – проговорил Бронзини с плохо скрываемым отвращением.

– Интересно, а что... – начал было Нишитцу, но тут глаза его блеснули.

– Не откажите дать старику автограф.

– Можешь изобразить его сам, кувшин с сакэ.

Бронзини внезапно почувствовал острую боль. Скосив глаза, он увидел, что в локоть ему впились острые ноги старого корейца.

– Всем будет легче, если ты уважишь просьбу этого человека, многозначительно проговорил Чиун.

– Для кого должна быть надпись? – неохотно проворчал Бронзини.

Нишитцу растянул губы в неживой улыбке и ответил:

– Для меня.

– Мог бы и сам догадаться. Что ж, почему бы и нет?

Взяв протянутые ручку и бумагу, Бронзини положил листок на ладонь, и, сделав росчерк, протянул его Немуро Нишитцу.

– Не забудь поздравить блестящего полководца с победой, – пихнул его локтем в бок Чиун.

– Что? Ах, да, – вспомнил Бронзини и протянул широкую ладонь. – Вы отлично сыграли свою роль.

Джиро Исудзу внезапно рванулся вперед, но Чиун выставил вперед обутую в сандалию ногу.

– Он вас не тронет, даю вам слово, – заверил он обоих японцев. – Для меня будет большой честью пожать руку Бронзини-сану, – сказал Нишитцу, как только оправился от удивления, и протянул дрожащую руку в ответ. Бронзини вяло пожал ее.

– В качестве троянского коня вы были незаменимы, – с улыбкой добавил японец.

– Теперь понятно, откуда эта ноющая пустота внутри, – проворчал Бронзини, и неловко рассмеялся. – И что же дальше? Последний раз, когда мне довелось быть в роли военнопленного, я получил шесть миллионов долларов чистыми.

Немуро Нишитцу с недоверчиво моргнул.

– Они не смеются, – шепотом сообщил Бронзини Чиуну.

– Это потому, что шутить ты не умеешь. И это вовсе не съемочная площадка, пора бы понять даже своей недоразвитой головой.

– Вас отведут в безопасное место, – сказал Нишитцу, и дважды ударил в пол концом трости. Появившиеся двое солдат взяли Бронзини под руки.

– Вперед, – рявкнул Джиро Исудзу.

– А как же мое любимое «Средовать за нами», а, Джиро, детка? – уже в дверях спросил Бронзини.

– Что вы с ним сделаете? – поинтересовался Чиун, когда они с Нишитцу остались наедине.

– Это уже моя забота. Детей вам вскоре передадут.

– Мне понадобится транспорт, – сказал Чиун. – Достаточно большой, чтобы отвезти сразу всех в индейскую резервацию.

– Как вам угодно. А теперь, уходите, у меня много работы.

– Я в очередной раз готов выслушать ваши требования, – предложил Чиун.

– У меня и сейчас нет никаких требований. А сейчас, пожалуйста, уходите.

Чиун проследил взглядом за хрупким старым японцем, пока тот, прихрамывая, шел к столу. Губы его сжались, и, не говоря ни слова, он исчез, шурша развевающимися полами кимоно.

* * *

Конвоиры бросили Бартоломью Бронзини в кузов бронетранспортера и захлопнули за ним дверь. Бронзини остался в полной темноте, и почувствовал, как на него накатила волна страха, не имевшего ничего общего с боязнью за свою собственную жизнь.

Ехать пришлось долго, он даже подумал, что они, наверное, уже выехали из города. Наконец машина остановилась. Когда ведущая в кузов дверь открылась, свет резанул Бронзини по глазам. Очевидно, его конвоиры сочли, что он слишком медлит, и Бронзини бесцеремонно вытащили наружу. Некоторое время он моргал, привыкая к освещению. В лучах закатного солнца предметы отбрасывали длинные лиловые тени.

– Вперед, – рявкнул один из солдат.

Бронзини повели к сгрудившимся неподалеку строениям, на одном из которых виднелась вывеска «Юмская тюрьма-музей». Это была сувенирная лавка.

На ходу Бронзини огляделся по сторонам. Остальные здания представляли собой мрачного вида каменные казематы в испанском стиле – тюремные камеры.

На столбе висела дощечка с надписью: «Стоимость билета 1 доллар 40 центов с человека. Лицам до семнадцати лет вход бесплатный».

– Я что теперь, музейный экспонат? – проворчал себе под нос Бронзини. Наверное, люди с удовольствием заплатят по пятерке, чтобы взглянуть на лучшего простофилю двадцатого века.

Его провели через ворота и потащили дальше, мимо пустых камер. С тех пор, как они вышли из бронетранспортера, конвоиры не проронили ни слова.

– Ну, мне, как всегда, везет, – храбрясь, попытался усмехнуться Бронзини. – Первый раз приходится играть вживую, а зрители – что твои манекены.

Когда они дошли до конца мрачного прохода между камерами, улыбка сползла с его сицилийского лица. Несколько японцев трудились в поте лица, возводя какую-то конструкцию из бревен. Несмотря на то, что сооружение было еще не закончено, Бронзини узнал в нем виселицу. У него засосало под ложечкой.

Бронзини затолкали в одну из камер и навесили на дверь замок. Подойдя к зарешеченному окошку, он выглянул наружу. Перед ним отлично были видны строительные леса. Рабочие как раз поднимали поперечину, к которой должна была крепиться петля.

– О Господи! – У Бронзини подступила тошнота к горлу. – По-моему, я уже видел это в чертовом сценарии!

* * *

Подошел сочельник, но приготовленные близким подарки были забыты. Никто не пел рождественских песенок, из-за недостатка прихожан были даже отменены церковные службы.

Вся страна была прикована к экранам телевизоров. Обычные передачи отменили, и, впервые за несколько лет сериал «Как прекрасна жизнь» не шел ни по одному каналу. Вместо этого беспрерывно показывали информационные выпуски, в которых комментаторы сообщали об очередных новостях «Юмской трагедии».

Эти новости представляли собой все ту же хронику первых часов после захвата города. Хотя их крутили уже десятки раз, это были единственные доступные прессе материалы. Белый Дом несколько раз объявлял, что вскоре президент выступит с обращением к народу, но всякий раз это событие откладывалось. Даже из «неофициальных источников» на этот раз ничего не просачивалось – ситуация была слишком угрожающей.

Затем, посредине прямого эфира из Юмы, во время которого распевающие рождественские песенки люди расстреливались из автоматов, на экране снова появилось лицо Немуро Нишитцу, объявившего себя Правителем города.

– Я приветствую американский народ и правительство, – произнес он. Когда идет вооруженный конфликт, порой приходится прибегать к тяжелым мерам, чтобы поскорее покончить со сложившейся ситуацией. Такой момент настал сейчас, в канун одного из самых почитаемых вами праздников. Завтра наступит третий день с момента захвата Юмы. Ваше правительство не предприняло никаких шагов, чтобы выбить мои войска из города. Честно говоря, они просто не могут этого сделать, но боятся в этом признаться. Но я заставлю их это сделать. Я бросаю им вызов, и если правительство Соединенных Штатов не бессильно, то пусть оно докажет это. Завтра утром, в знак презрения, которое я испытываю к ним, будет повешен ваш любимый герой, Бартоломью Бронзини. Казнь назначена на семь часов. Это событие, ставшее суровой необходимостью, будет транслироваться в прямом эфире. А до тех пор я остаюсь Единовластным Правителем Юмы.

* * *

Немуро Нишитцу подал оператору знак, что съемка окончена. Красный огонек телекамеры погас.

Джиро Исудзу подождал, пока оператор не отойдет подальше, и лишь затем подошел к столу своего начальника.

– Не понимаю, – взволновано проговорил он. – Вы фактически позволили им начать против нас военные действия.

– Нет, я вынудил их это сделать. Если они потерпят неудачу, то потеряют лицо перед всем остальным миром.

– Не думаю, что они допустят ошибку.

– Совершенно с тобой согласен, Джиро-кан. Ведь нанесенное оскорбление было специально рассчитано на то, чтобы американский народ вынудил их пойти на ответные меры.

– Я отдам войскам на границе города приказ вернуться в центр, поспешно предложил Исудзу. – Если мы сосредоточим наши силы, то сможем продержаться дольше.

Немуро Нишитцу отрицательно покачал головой. Его взгляд рассеянно блуждал по разложенным на столе бумагам.

– Нет, – проговорил он. – Они не станут использовать наземные войска.

Как и мне, им отлично известно, что беспрепятственно пересечь пустыню пехоте не удастся.

– Что же они, в таком случае, сделают?

– Американцы не будут посылать сюда войска – теперь это уже слишком поздно. Меньше, чем через двенадцать часов их величайший герой будет повешен, и за его предсмертной агонией будут наблюдать миллионы телезрителей. Никакие войска не успеют этого предотвратить. Они вышлют самолет.

– И мы его собьем! – вскричал Исудзу. – Я предупрежу наших перехватчиков. – Нет, – холодно отозвался Нишитцу. – Я запрещаю тебе! Только так мой план может осуществиться. Город настолько отрезан от всего окружающего мира, что, однажды захваченный, уже не может вернуться в прежние руки.

Американские военные, если у них есть хоть капля мужества, должны прибегнуть к самой последней мере – стереть пятно позора, этот город, с лица земли.

– Неужели вы хотите сказать...

– Подумай, какая в этом кроется ирония, Джиро-кан. Америка, величайшая из ядерных держав мира, неприступная для любого захватчика, вынуждена уничтожить собственный город своими же силами. Один удар, и позор Хиросимы и Нагасаки испарится, как утренняя роса. Одна бомба, и Япония отомщена.

Подумай, как будет гордиться нами император.

Ошарашенный, Джиро Исудзу стоял, открывая и закрывая рот. Он просто не мог выговорить слов, уже готовых было сорваться с его губ.

На лице Немуро Нишитцу появилась скупая улыбка. Внезапно он удивленно приподнял брови, и оглушительно чихнул. Дрожащей рукой он принялся шарить по столу в поисках носового платка.

* * *

В зале для чрезвычайных совещаний президент выключил телевизор и повернул к застывшим с каменными лицами членам Высшего Военного Совета.

Каждый из их знал, о чем сейчас думает главнокомандующий, но никто не осмеливался произнести это вслух прежде него.

– Мы не можем этого допустить, – хрипло проговорил, наконец, президент.

Налив из графина воды, он жадно отпил несколько глотков и прокашлялся. – Я хочу, чтобы бомбардировщик находился в полной боевой готовности, но не вылетал, пока я не отдам приказа. Возможно, выход все же есть.

Члены Совета бросились отдавать приказания к своим телефонным аппаратам.

* * *

На авиабазе Касл в Этуотере, штат Калифорния, для полета к Юме был выделен Б-52, один из бомбардировщиков 93 эскадрильи. На борту его была одна-единственная атомная бомба, и пилоты уже сидели в кабине самолета, проверяя перед полетом бортовые системы. Они еще не получили приказа, но в глубине души со страхом догадывались, каким он будет.

* * *

В песках Юмской пустыни, человек, идущий размеренной механической поступью, продолжал свой путь. Его горящие, словно уголья, глаза были устремлены вперед, туда, где за горизонтом в темноте лежал город, а монотонно опускающиеся на землю ботинки по прежнему не оставляли следов.