Они сели в машину.

– Извините, я… – начал извиняться священник, но полковник приложил палец к губам и вытащил из-за пазухи небольшую подушечку.

– Трогай, – отдал он приказ автомобилю и прижал эту подушечку к круглой сетке у левого края передней панели.

– Чтобы нас не слышали, – пояснил он негромким голосом.

– Я Вас, кажется, подвел. Извините, – сказал Василий почти шёпотом.

– Ничего, – спокойно и нормальным голосом ответил полковник. – Это даже хорошо, что Вы не доехали до Наместника: его уже эвакуировали.

– Как? Уже?

– Уже. Пять минут назад вышла ориентировка на Вас с приказом задержать и доставить в Серверную, а, значит, у Наместника уже засада.

– А как Вы здесь оказались?

– Я сразу же последовал за Вами, как только узнал, что Вы не послушали меня, а поехали в урбоцентр.

Полковник говорил безразлично, однако чувствовалось, что это равнодушие напускное, и, на самом деле, полковника ждут неприятности. Священнику опять стало стыдно.

– Сейчас к Наместнику соваться нет смысла, – рассуждал тем временем полковник, – его только через несколько часов вернут домой, самое позднее – завтра, если, конечно, он сам никуда не уедет. Я высажу Вас за городом.

– А как же Вы? – спросил Василий.

– За меня не беспокойтесь, – сухо ответил он.

– Спасибо. Я даже не знаю, как Вас зовут.

– Тихон. Просто Тихон.

– Спасибо, полковник Тихон. А я просто Василий.

– Ну, не просто – Святой Василий Избавитель – почитаемый святой, – улыбнулся полковник, полагая, что это имя – всего лишь шутка, а священник просто похож на образ с иконы. Он обернулся на своего пассажира, ожидая встретить ответную улыбку, однако лицо Василия было серьёзным. Только сейчас Тихон обратил внимание, что, помимо бледности, было ещё что-то мертвецкое в облике священника, в его взгляде. Улыбка медленно растворилась на лице офицера, он отвернулся и некоторое время молча глядел на дорогу. Во время поездки полковник почти неотрывно смотрел вперед, как будто сам вёл автомобиль, хотя никаких устройств для этого не было. Вместо этого левой рукой он осторожно придерживал подушечку, а правая рука лежала на панели.

– В самом деле? – наконец недоверчиво спросил полковник.

– Что?

– Ну… Вы в самом деле тот самый Василий или… Просто похожи?

– Похоже, что я тот самый.

Тихон опять многозначительно хмыкнул и сказал:

– Я Вас высажу на развалинах древнего города, уходите оттуда подальше.

– Мне нужно доставить грамоту.

– Забудьте про неё. В урбоцентре Вам появляться нельзя. Завтра я что-нибудь придумаю.

– Завтра меня уже здесь не будет.

– Ну, тогда ничем не могу помочь, – ответил полковник с раздражением.

Он минуту молчал.

– Откуда Вы здесь появились? – спросил он осторожно, всё ещё опасаясь стать жертвой розыгрыша.

– Из Ада.

– Я серьёзно.

– И я Вам серьёзно отвечаю. Видите ли, последние два с половиной века я мёртв и нахожусь в Преисподней.

Тихон посмотрел на него, как на сумасшедшего, а Василий, в подтверждение собственных слов, взялся своей ледяной рукой за правую кисть полковника. Полковник перевёл взгляд на свою руку, и по отвращению в его взгляде Василий понял, что тот ему поверил.

Снова повисла пауза. Автомобиль, как на американских горках, летел вверх-вниз, вправо-влево, а вокруг горели огни, мелькали небоскрёбы и другие автомобили.

– И, тем не менее, в ГПК Вам нельзя.

– ГПК – это спецслужба?

– Глобальная производственная компания – то, куда мы едем.

– Производственная компания? Она что, такая страшная?

– ГПК – это наше всё. По сути, с её появления и началась новая история мира.

– Расскажите, что случилось за это время! – попросил Василий.

Тихон некоторое время размышлял, то ли думая с чего начать, то ли решая, стоит ли доверять этому человеку.

– Примерно два с половиной века назад, – начал он, – возникла Глобальная производственная компания – тогда ещё небольшая, но удивительная и амбициозная организация. Она впервые начала использовать в своём производстве нанороботов. Нанороботы – слышали про такое?

– В общих чертах.

– Такие крошечные механизмы, размером в несколько молекул. Я как раз начинал карьеру в ГПК оператором производства. Очень интересная штука, надо сказать. Загружаете в специальную жидкость любой мусор – главное, чтобы химический состав был подходящий – и процесс пошёл: триллионы роботов начинают выхватывать из мусора нужные молекулы и атомы и перетаскивать их к месту синтеза. Там они встраивают свои «кирпичики» в положенное место, и вот так, молекула за молекулой, создаётся всё, что угодно: от шестерёнки до мяса.

– Мяса?

– А что Вас удивляет? Всё вокруг состоит из одних и тех же элементов: и мясо, и мусор. Кстати, забавное зрелище: в простой ванне медленно начинает расти кусок настоящей телятины – как будто человек-невидимка проявляется. Видны волокна, прожилки – всё! Обычное мясо, только возникает из ниоткуда! Вот так! – Тихон поднял правый кулак и разжал его, максимально растопырив пальцы. Это должно было проиллюстрировать появление чего-то из ничего.

– И что, это мясо можно есть? – удивился Василий.

– Можно? Нужно! Производство идеальное: если изделие из металла, то с правильной кристаллической решёткой, без дефектов, а это значит, что и деталь в сотни раз прочнее обычной. Если древесина, то без сучка и задоринки, если телятина, то… Телятина как она должна быть: со всеми белками и микроэлементами и без антибиотиков. Да, ещё учтите, что для производства нужна только куча мусора, а один оператор может заменить собой целый комбинат!

– Я бы, наверное, не рискнул есть говядину из мусора, – признался Василий.

– Ну, Вы же ели овощи, которые растут на навозе?

– Это разные вещи.

– Да не такие разные, всё одно: из отходов создается что-то новое. Производство хорошее, только уж очень энергоёмкое, но у компании уже тогда был квантовый энергоблок. Знаете, что это такое? Вот если взять килограмм вещества – любого вещества – и полностью расщепить его на энергию, то этой энергии человечеству хватит на тысячи лет! Представляете! С одного килограмма!

– Это что-то вроде E=mc2?

– Именно, – отозвался Тихон, обрадовавшись, что ему попался такой толковый собеседник. – И вот у ГПК такой расщепитель уже был с самого начала.

– И что было дальше?

А дальше начались проблемы. У всех, но не у ГПК. С таким-то производством, конечно же, компания пошла в гору, причём сразу по всем направлениям, и скоро её продукция стала вытеснять конкурентов во всём мире. Продукция качественная, дешёвая, но люди теряли работу, мировые рынки рушились, как карточные домики, поэтому не удивительно, что по планете прокатилась волна митингов, на которых громили всё, что только связано с ГПК. Правительства взволновались (ещё бы!), но что они сделают? Всё производство Компании размещено в странах третьего мира. Оставалось только вводить запреты на импорт, однако эти запреты уже ничего не могли изменить: удар по экономике был нанесён, десятки стран просто рухнули в глубокий кризис, и началась Новая Великая депрессия.

И тут ГПК делает удивительно щедрый шаг: она объявляет, что отныне все её товары распространяются бесплатно и в неограниченных количествах. Конечно, этому никто не верит, все ждут какого-то грандиозного подвоха, но… Проходит год, пять лет, а подвоха нет! Тем временем мировой кризис только усугубляется, население начинает возмущаться: дескать, с какой стати мы должны горбатиться на глав корпораций, когда ГПК предлагает всё это бесплатно? Смотрите, в Мозамбике уровень жизни выше, чем в Европе! И опять начинаются митинги, опять погромы магазинов, только теперь уже в поддержку ГПК. Ну, руководства стран ещё некоторое время пытались отстоять своих фабрикантов, старались убедить всех, что бесплатный сыр только в мышеловке, но куда там! К власти пришли лидеры, которые первым пунктом своих обещаний сделали снятие эмбарго, и вот так постепенно, страна за страной, всё производство планеты проглотил огромный кит – Глобальная производственная компания.

Какое-то время работа ещё была в сфере услуг – привезти, приготовить, убрать – но когда ГПК наладила выпуск целой серии роботов с разными функциональными обязанностями, то люди стали не нужны. Не нужны стали и правительства, ведь они уже ничего не решали, потому что решать было нечего. Отпала надобность в деньгах, исчезли государства как таковые. Нет, формально всё это существует и сейчас, но министры уж двести лет как бросили ходить на работу, границы никто не охраняет, а деньги просто превратились в фантики. Осталась одна ГПК со своими роботами. Кругом одни роботы! Чтобы управляться со всей этой армией и понадобился непрерывно обучающийся виртуальный разум «Лар».

– «Лар», – как таинственное заклинание повторил Василий. – А почему «Лар»?

– Не знаю, – пожал плечами Тихон. – Лары – духи-покровители в древнеримской мифологии. Я думаю, латынь выбрали исключительно, чтобы не было недовольных: ведь выберешь для названия английский язык – не понравится русским, выберешь русский – не понравится полякам. А так – всем угодили.

– «Лар» вам помогает?

– Помогает? – Тихон скривил рот в улыбке. – Это мы ему помогаем! «Лар» делает всё! Он контролирует людей, работу всех механизмов. В каждом помещении, в каждом автомобиле, на каждом столбе, в каждом устройстве есть выход в этот Мегамозг. Он везде, он всё знает, он всё видит, он может всё, он как умный слуга выполнит любой ваш каприз, за всем проследит, закажет, даст совет. Он всегда рядом с вами, он в курсе всех ваших дел, хотите вы этого или нет!

Тихон посмотрел на подушечку, которую прижимал левой рукой.

– И, тем не менее, Вам удалось его провести.

– Вы про что? А-а-а, про моё самоуправство с Вашим освобождением. Это не обман. Просто там, где можно положиться на людей, «Лар» так и делает, но лишь на время, потом всё равно входит в курс дела. Вот так, – Тихон глубоко вздохнул и ненадолго задумался. – На чём я остановился? На роботах. Роботы… Роботы сейчас везде, даже в людях. Да, в крови каждого человека курсируют мириады крохотных механических бактерий, они сканируют клетки, следят за их питанием, исправляют поврежденные ДНК, регулируют выработку гормонов, борются с инфекцией – словом, приводят организм в идеальное состояние. Теперь люди не болеют, не стареют и даже не умирают. Нет, умирают, конечно, но только от самоубийств, убийств или от несчастных случаев, а так каждый человек может жить вечно. Всего-то и нужно – раз в пять лет сделать серию инъекций для обновления состава роботов в крови. Правда, иммунную систему пришлось подавить, но роботы с её задачей справляются не хуже. Кстати, с их помощью можно и тело корректировать: сформировать фигуру по желанию, увеличить нос – это сейчас модно – изменить окраску кожи. Да всё, что хотите, только-то и нужно – кое-где ДНК изменить или кое-где запустить нужные процессы. И даже новый орган можно отрастить.

– Новый орган? То есть вместо утраченного?

– Не только. Совершенно новый, не предусмотренный природой, с новыми функциями. Коммутационный центр внутри черепа, например, через него можно общаться с друзьями на расстоянии…

– Вроде телефона?

– Да, раньше это так называлось. Или «глазапись» – у каждого вот здесь, – Тихон постучал по виску, – размещается такой орган, чуть больше горошины. Он соединен со зрительным нервом, и то, что Вы видите в данный момент, можно записать на молекуле, похожей на ДНК. Записать, а если в будущем вдруг захотите пережить это событие снова, то просто закрываете глаза и усилием мысли просматриваете свой видеоархив! Здорово? А ещё можно эту запись переслать своему другу через тот же «телефон в черепе». И ведь всё это – биологические органы, как печень или глаз.

Он ухмыльнулся.

– Здорово, – согласился Василий, но его взгляд потерянно блуждал по полу.

– И гермафродитов прямо с детства тоже нанороботы делают, – продолжал Тихон.

– Зачем?

– Ну, сначала для некоторых… Любителей острых ощущений, которым захотелось расширить круг своих удовольствий, – ответил Тихон. – Для них составили специальную программу: от женщин взяли тело (поскольку оно более чувствительно к ласкам, да и вообще соблазнительнее), взяли половой орган, от мужчин – тоже половой орган и мускулатуру, сбалансировали гормоны и перестроили их организм под эту архитектуру. Сперва это были лишь единичные эксперименты, но потом вступились защитники прав человека и потребовали, чтобы различия между мужчинами и женщинами были устранены в корне, и гермафродитов стали «шлёпать» сразу с детства. Вот так общество избавилось от последнего неравенства.

Автомобиль выбрался из урбоцентра через северные ворота и помчался по прямой, как струна трассе, окруженной темным сосновым лесом. Василий был рад покинуть город: он уже порядком устал от яркого неонового света и постоянного мельтешения пестрых пятен.

– Но Вы ведь мужчина, – не то спросил, не то констатировал священник.

– Потому что я работаю в ГПК. Сотрудники не подвергаются радикальным изменениям.

– А разве не из полиции?

– Не совсем, – покачал головой Тихон. – Сейчас все работающие – это сотрудники Компании. Энтузиасты, блин… Городская охранная служба – это только одна из служб ГПК, есть ещё и другие. Например, когда я только пришёл в Компанию на её заре, попал в «производственный сектор» – тогда «службы» «секторами» назывались.

– На заре Кампании? – повторил Василий. – Сколько же Вам лет?

– В следующем году 260 стукнет, хотя в наше время точно свой возраст знают немногие. Время вообще потеряло смысл, – он посмотрел на Василия и, заметив на его лице удивление, добавил. – Да! Я ненамного моложе Вас и вообще один из старейших жителей Земли.

Повернувшись обратно, Тихон продолжил:

– Когда сняли все эмбарго, производство пришлось перевести на орбиту Земли, потому что «выращивание» с помощью нанороботов требует, помимо большой энергии, ещё и больших площадей, а тут потребовалось увеличить производство в тысячи, сотни тысяч раз. И у ГПК появляется антигравитационный двигатель, сделавший космические полеты простыми, как подъем на лифте… Интересно, – как бы размышляя вслух, произнес Тихон, – каждый раз, как только у Компании появлялись какие-нибудь сложности, она тут же доставала новое изобретение, как кролика из цилиндра… На орбиту я не полетел. Меня перевели в «службу координации» – это руководство большими роботами на различных работах. Кстати, эту световодную линию мы строили.

Тихон небрежно махнул правой рукой в окно – там слева от дороги снова тянулся таинственный еле видимый тусклый голубой луч, но здесь лес позволил ему «отойти» от трассы метров на двадцать.

– Что это такое? – спросил Василий.

– Это и есть световодная линия. Для передачи энергии. Сейчас вместо электричества используется лазер, даже в квартиры энергия поставляется по оптическим кабелям. Так проще и безопаснее.

Дорога немного изменила направление, и на изгибе появился высокий молотообразный тонкий столб. Одним концом он поглощал луч, а другим – возрождал в новом направлении. Сейчас священник мог хорошо рассмотреть его.

– Ретранслятор, – снова махнул рукой Тихон. Прежняя напряженность окончательно покинула его, он улыбался. Он так долго ни с кем не разговаривал по душам, что был искренне рад такой возможности.

– Намучились мы с ними на Кавказе, – продолжал он, довольно покачивая головой. – Пока поднимешься на вершину, пока установишь, потом еще угол настраиваешь, чтобы луч в нужную точку пошёл – и всё на холоде! Это только считается, что линию роботы возводили, а у людей, знаете, сколько было возни?

Он углубился в технические подробности, как иногда Пифодорос углублялся в подробности построенных им храмов и дворцов. Как и все старики, Тихон был сентиментален до своего прошлого, временами взгляд его то прямо устремлялся на свечение, то рассеивался в пространстве, становился мутный, задумчивый. В конце концов, в его глазах заблестели слезинки. Стыдясь этого, он прижал подбородок к груди и двумя молниеносными движениями правой кисти вытер следы своих эмоций.

– Зараза, – тихо выругался он и этой же рукой сделал в воздухе жест, говорящий: «Ну что тут поделаешь?»

Когда ему, наконец, удалось обуздать нахлынувшие чувства, он сказал, глядя вверх:

– Люблю то время.

– Когда возводили линию?

– Нет. Когда я ещё верил во всё ЭТО, – и, видимо, желая побыстрее переменить тему, он тут же продолжил свой рассказ, одновременно вернувшись и к своему первоначальному тону, отстраненному и немного печальному. – Затем ещё успел поучаствовать в проекте глобального переселения городов в новые урбоцентры. Вот. Потом…

– Извините, – перебил его священник, – что это за проект?

– Переселения? Возвели новые города. Со стеклянными куполами, с новой инфраструктурой. И постепенно, постепенно все перекочевали в эти урбоцентры. Кто из-за того, что в новых городах удобнее, кто-то из-за того, что в старых никого не осталось. Так за полвека количество городов сократилось втрое, а деревни и вовсе исчезли. За стеклянными куполами ведь не страшны ни ветер, ни мороз, ни жара, ни ливни. Неважно, что творится снаружи. Под стеклом всегда тепло и уютно, даже насекомые не беспокоят.

Он тяжело вздохнул.

– Город вообще сильно изменился с ваших времен. Очень сильно. Урбоцентр стал каким-то… Трехмерным, что ли. Из-за системы развязок он стал больше похож на один огромный многоэтажный торговый центр. Вот вы идёте по нему, вокруг магазинчики, и знаете, что над и под вами есть другие миры со своими продавцами и покупателями. Они живут своей жизнью, как в параллельной Вселенной, и вы всегда можете перейти на другой уровень по ближайшей лестнице. Люди настолько влились в этот трехмерный мир, что некоторые уже никогда и не покидают пределы урбоцентров и даже не задумываются, что там снаружи за колпаком. Да что говорить, многие и квартир-то своих не покидают: лежат на диванах, стереовид смотрят или играют.

Некоторое время в автомобиле висела грозная тишина. За окном была кромешная тьма, которая лишь изредка нарушалась вспышками фар встречных автомобилей – маленькие аквариумы везли своих рыбок из одних аквариумов в другие.

– Вечная жизнь сыграла злую шутку, – вдруг заговорил Тихон, и этот мрачный голос после такой гнетущей тишины показался Василию страшнее голоса самого Дьявола. – Люди перестали к чему-либо стремиться. Казалось бы, в таких-то условиях должен произойти расцвет общества, всемирная любовь друг к другу, бесконечное самосовершенствование, что-то там ещё… А вышло всё с точностью до наоборот: праздность, взаимное презрение и сплошные неврозы! Сперва, в самом деле, был расцвет творчества, но длилось это золотое время, ну… От силы лет двадцать. Уже следующее поколение людей родилось вечным, они-то первые и смекнули, что торопиться, собственно, некуда: то, что мы не сделали сегодня, можно отложить на завтра, если у тебя есть какие-то «срочные дела». Времени вагон, никуда оно не убежит. И так всё стало откладываться: сначала на неделю, потом на год, потом на век… И заглохло.

– Но разве возможно, чтобы человек совсем отказался от творения?! – попытался оспорить Василий и тут же получил ответ:

Ну, может я не совсем удачно выразился. Придумывают, есть даже люди способные, только всё это выродилось в сиюминутные пошлые экспромты, дешёвые самоделки на скорую руку, лишь бы показать, что ты существуешь, что ты не такой, как остальные, что ты что-то можешь, – Тихон взмахнул правой рукой, указывая на горизонт. – У людей нет ориентиров, у них нет вопросов, которые необходимо решить. Им не надо думать – они и не думают. Почитайте им Достоевского – они не поймут его. Не поймут не потому, что язык стал другим или жизнь изменилась, а потому что они не го-то-вы. Всё стало мелким, незначительным. Изобретения, которые сразу после «изгнания Диявола» посыпались, как мука из рваного мешка, через тридцать лет закончились. За последние два века не было сделано ни одного крупного открытия, лишь небольшие усовершенствования того, что имелось, да и те сделаны в самой ГПК.

Он помолчал с минуту, а затем сказал неожиданно, быстро и громко, чем снова напугал Василия.

А знаете, как теперь пишут музыку? Нет? «Лар» берёт известные аккорды, сочетает их, отбрасывает совсем неудачные комбинации, а «автору» остаётся только выбрать что-то подходящее.

Он ещё помолчал.

Всё это ещё потому, что нынешние поколения необразованы. Они даже читать не умеют. Зачем тратить время на ненужное обучение? Никто не спросит твоего диплома, никто не даст прибавки к жалованию, твои навыки никому не нужны! Лучше потратить время на удовольствия. Удовольствия! Удовольствия! Землю захлестнуло сумасшествие на почве удовольствий. Максимум раздражителей за минимум времени. Конечно, люди всегда стремились к ним, но, пожалуй, впервые они достигли неограниченных возможностей. Можно всё! В любых количествах!

Тихон начал ёрзать в кресле и нервно пожимать плечами. Василий неотрывно следил за его левой кистью, которая при этих движениях дёргалась, угрожая сползти с микрофона, но подушечка строго знала своё место и ни на мгновение не обнажала предательской решетки.

Полковник не унимался, он заискивающе склонился перед мнимым клиентом и вопрошал его:

– Что желаете? Хотите чего-нибудь вкусного? Ради Бога, на любом углу вам выдадут фигурки с любым вкусом: сладкие, соленые, кислые. Чего-то изысканного? Белые трюфели и чёрную икру? Можете жрать хоть каждый день: насинтезировать можно сколько угодно. Вам всё это приелось? Ничего страшного. Сделаем вкус насыщеннее, еду слаще, солоней, жирней. Излишков можно не бояться: все они нейтрализуются нашими внутренними роботами, которые и работают на этих самых лишних калориях.

Тихон замолчал, потому что слишком возбудился. Он нервно повёл головой и снова продолжил ровным спокойным голосом, но уже не таким отстранённым, как в начале:

– Единственное, в чём разбираются современные люди – это в гормонах и пептидах, потому что они заменили наркотики. Наш организм, знаете ли, вырабатывает большой арсенал веществ, которые влияют и на наше настроение, и на нашу активность. Искусственные наркотики больше не нужны, есть натуральные. Вы, думаю, уже видели в развлекательном центре автомат с мордочками?

– Пептидный дилер, – вспомнил стойку с разноцветными пластинами Василий.

– Ну вот, Вы даже название знаете. Выбираете себе эмоцию от гнева до счастья – на это указывает лицо на пластине – и вашим нанороботам даётся команда стимулировать выработку какого-то определённого вещества. Хотите почувствовать себя счастливым – заказывайте эндорфин или сератонин. Адреналин – и вы готовы свернуть горы, тестостерон усиливает сексуальное желание. Одно только «но»: вы попадаете в зависимость от этого дилера ещё быстрее, чем от любого наркотика, – Тихон сунул правую руку подмышку, и лицо его скривилось в безобразную презрительную мину. – Слава Богу, хоть додумались ограничить количество таких инъекций в день. У людей хоть цель в жизни появилась: дожить до завтра или заработать лишнюю инъекцию в игре.

Тихон ещё раз помолчал, но это, видимо, уже плохо помогало успокоиться.

– Нет, я не хочу сказать, что всё так отвратительно. Действительно, сейчас нет ни войн, ни болезней, экология в идеальном состоянии. Опять же коррупция, кражи, мошенничество просто исчезли. Но, в то же время, количество убийств почти не изменилось, стало больше драк, вырос уровень хулиганства. Суицид и хулиганство – это сейчас основные болезни общества. Смерть вообще стала такой далекой и такой, знаете ли, эфемерной, что ли. Люди ищут острых ощущений, не считаясь ни со своей жизнью, ни с чужой. Они не понимают, что даже с миллиардами роботов в крови они уязвимы, смерть всё равно может настигнуть их в любой момент. Для них нет большей радости, чем сделать какую-то пакость или нарушить какой-нибудь запрет. Одно время даже об стену с разбега бились, пока это было запрещено – они, видите ли, таким образом, за свои свободы боролись. Герои глобальной сети, твою мать!

Распаленный Тихон снова замолчал и отвернулся в сторону. На минуту установилось молчание.

– Я надеялся, что люди станут мудрее, – негромко нарушил тишину Василий.

– Мудрости нас учит не время, а события и, к сожалению, как правило, негативные. А когда жизнь от тебя ничего не требует… – Тихон оставил своё высказывание незавершённым. Что-то вдали слева привлекло его внимание. Он некоторое время щурился, пытаясь рассмотреть это, и раскачивал головой, словно сова.

– Кажется, приехали, – сказал он и на время убрал подушечку с микрофона. – Останови здесь.

Автомобиль остановился, Тихон снова закрыл микрофон и обернулся к Василию:

– Это развалины прежнего города – выходите.

Василий наклонился к окну, силясь рассмотреть хоть что-нибудь, но сквозь кромешную тьму проступало лишь несколько прямых линий, не свойственных природе.

– Вы же везли меня в Серверную, – напомнил он Тихону.

– В Серверную Вам нельзя. Оттуда Вы не вернётесь, – заверил его полковник. – К сожалению, господарей здесь нет, но переночевать найдёте где, только уйдите от трассы подальше.

За окном простирался Васин родной город. Если бы он последовал словам Тихона, то, пройдя всего двести метров, вышел бы на свою улицу, которая заросла травой и кустарником и теперь лишь угадывалась благодаря окружавшим её зданиям и проступающим кое-где из-под земли кускам асфальта. Он смог бы найти свой дом – без окон, с обвалившейся крышей, но с ещё крепкими стенами, как и двести лет назад. Даже во тьме без труда Василий нашёл бы и фундамент своей школы, поросший молодым ельничком, узнал бы частично рухнувшие фасады знакомых домов, магазинов, кинотеатров – это была его прошлая жизнь, от которой уже мало что осталось, однако эти остатки ещё хранили память о том времени. Но Василий ничего этого не знал, он отрицательно покачал головой и прижался спиной к спинке кресла, показывая тем, что никакая сила не заставит его вылезти отсюда.

– Нет, с рассветом моё время на Земле истечёт. Сколько сейчас?

– Полчетвёртого, – взглянул на свои наручные часы Тихон.

– Ну, значит, уже совсем скоро.

Долго уговаривать Тихона не пришлось. Со словами «Ну, как знаете» он опустил вниз дверь и скомандовал автомобилю продолжать путь.

– Кто такие «господари»? – задал вопрос Василий, как только они снова тронулись.

– Господари, – повторил Тихон, тяжело вздохнув, и задумался. – Их считают отсталыми фанатиками, отчасти это, наверное, так, но, тем не менее, сейчас это единственные, кто ещё живёт. Когда-то пару веков назад появилась одна… Секта или не секта, в общем, группа верующих. Они не стали переселяться в урбоцентр, а остались за городом. Сами выращивали хлеб, шили одежду. Старались походить на древних славян, поэтому носили длинные волосы и подвязывали их лентами, а на лентах писали «Господь» (вместо украшения). Отсюда и «господари». Название «господарь» стало обобщающим для всех подобных групп, «господарями» сейчас называют и протестантов, и мусульман, и атеистов – всех. Они просто живут за урбоцентрами, часто в старых городах, работают, сами рожают детей, сами их воспитывают.

– Сами рожают? Разве дети сейчас появляются по-другому? – перебил Василий, не столько поражённый этой новости (он уже ничему не удивлялся), сколько желая услышать подробности про эту часть современной жизни. Времени осталось совсем немного, а он так мало успел узнать! И теперь Василий использовал любую оговорку, любой повод, чтобы «выдавить» из Тихона максимум информации.

Тихон ухмыльнулся:

Сейчас дети появляются и растут в центрах репродукции. Сначала центры эти создавались для женщин, которые не могли завести детей по различным причинам. Пара приходила туда, сдавала «исходный материал» и больше этого не касалась. Эмбрион попадал в инкубатор, где для него создавались идеальные условия, ребенок развивался, и в один прекрасный момент пару извещали: «У вас родился мальчик или девочка». Вот так просто! Никаких родовых травм, мук, никакого риска ни для ребёнка, ни для матери – идеальные условия под круглосуточным контролем. Неудивительно, что вскоре такой метод размножения стали рекомендовать вместо традиционного, а с появлением гермафродитов, он вовсе остался единственным, поскольку гермафродиту очень трудно родить ребенка, да они и не хотели. При центрах были и интернаты, в которых младенцев откармливали, а старших детей можно было оставить на время, если родители собирались провести его в одиночестве. Но на деле родители, апеллируя к свободе личности, старались почаще спихнуть детей в них и особо не спешили забирать. А когда они окончательно перестали заниматься детьми, специальным распоряжением ГПК вся забота о будущих поколениях легла на центры репродукции. Теперь уже полностью.

– Но ведь родной ребёнок…

– А что ребёнок? Они не видят своих детей, как их самих не хотели видеть родители. Когда ваша жизнь – это любовь к самому себе, то места для остальных не остаётся. Люди не нужны друг другу. Сейчас даже браки не регистрируют, потому что два законченных эгоиста вместе и нескольких дней не проживут.

– Зачем же тогда рожать?

– Льготы: дополнительные порции пептидов, клубы, куда пускают только «родителей», да и сотрудники ГПК относятся к ним с особым уважением, а это всегда льстит, – Тихон пожал плечами. – А что делать? Они же как большие дети.

Некоторое время они ехали в полной тишине.

– А у Вас дети есть? – неожиданно спросил Василий.

– Нет, – сухо ответил Тихон.

– А жена?

Этот вопрос застал Тихона врасплох, он на минуту замолчал, а затем коротко ответил:

Нет. Охранникам не положено. С населением мы мало контактируем, да и вообще… Вроде как… Ниже своего достоинства, что ли…

У Вас не было любимой женщины?

Тихон снова замолчал, казалось, этот вопрос окончательно выбил землю у него из-под ног.

Была, – так же сухо и коротко ответил он и опять с минуту помолчал. – Мы познакомились примерно восемьдесят лет назад. Тоже, кстати, в церкви. Я тогда уже был в Городской охранной службе, у меня было много наград, я дослужился до майора – почти вершина карьеры. И вот приехали мы как-то однажды, не помню – не то сумасшедший на прихожан кидался, не то господарь рядом проповедовал, в общем, нас отправили разобраться. И там я увидел её. Она была настоящей женщиной – не гермафродит – такие сразу в глаза бросаются. Ну, увидел – и увидел, выяснили, что надо, уехали, но чем-то она меня зацепила. Нет, у меня не было, как, знаешь, поэты пишут: взглянул – и словно молния поразила. Ничего подобного, но с этого момента я начал замечать, что постоянно её вспоминаю, и чем больше проходило времени, тем более навязчивым становился её образ. В конце концов, я выяснил через «Лара», где её можно найти, и приехал. Соврал, что у меня, дескать, возникли вопросы к ней, как к свидетелю, – Тихон улыбнулся. – Мы зашли рядом в «жрачечную» – туда в основном приходят, чтобы просто взять еду и ехать дальше, поэтому там легко можно остаться наедине. За столиком я задал ей какие-то вопросы, что-то вроде: «Как Вы попали в церковь?», «Что Вы можете сказать о пастве?» – в общем, ненужную чепуху, которую она мне рассказывала не меньше часа. А я сидел и смотрел на неё. Взгляд у неё всегда был весёлый, смеющийся. Тогда она на меня смотрела с недоверием, а глаза у неё всё равно были живые, взгляд открытый. Ты смотрел когда-нибудь на облака? На белые кучевые облака в ясный день?

Тихон, наконец, почувствовал себя совершенно свободным и незаметно для себя перешел с Василием на «ты». Священник кивнул, и это удивительным образом растрогало полковника.

Сейчас никто не смотрит на облака. Ты видишь их мягкость, свет на вершинах, как будто… Святой свет. Он оживляет, он выше всего этого. Вот то же самое я испытывал тогда, когда смотрел на неё. И волосы у нее были вот посюда, – он провел пальцем по основанию шеи. – Золотистые… Как у Солнца.

Как её звали?

Мария. Маша. Красивое имя, правда?

Красивое. У Вас есть её снимки?

Тон Тихона стал вдруг резко твёрдым:

Я не держу её изображений, она у меня здесь, – он постучал пальцем себе в грудь.

Повисла пауза. По глазам было видно, что Тихон погрузился в океан невероятно приятных воспоминаний, который не хотелось покидать, и в то же время ему хотелось излить этот океан на священника.

– Она была умная, – продолжил он изменившимся голосом. – Поразила меня своими рассуждениями. Это было мне на руку: мы обязаны были «фиксировать» рассудительных. Нет, не подумай, их никто не арестовывал, не выселял – мы просто за ними наблюдали. Так, на всякий случай. Я доложил о ней и лично взял под свой контроль. С этого момента я только о ней и думал. Сначала мне это очень не нравилось: мысли о ней отвлекали меня от работы, не давали сконцентрироваться и вызывали какое-то беспокойство душевное. Но постепенно стал испытывать радость, когда вспоминал её, а если у меня вдруг появлялся повод встретиться с ней, я начинал жутко волноваться, даже заснуть не мог. Тогда я садился в такушу и всю ночь ездил по городу. И, знаешь, еду и представляю, что рядом сидит она, и мы с ней беседуем. Если бы меня в этот момент кто увидел, то решил, что я с ума сошел, – Тихон негромко засмеялся нервным смехом. – Как раз в то время я себе впервые такую подушечку и сшил. Дальше – больше, я стал представлять, что она всегда рядом со мной, даже не рядом, а во мне. Она стала моей совестью, моей эманацией. Что бы ни происходило, что бы я ни говорил, слышал или делал – я думал о том, что бы сказала Она по этому поводу. Наверное, я тогда был счастлив. Не могу сказать точно, просто, я думаю, когда человек счастлив, он любит всё! Всё вокруг! И я любил, любил каждое время года и каждую погоду: ведь мне доводилось встречать Её в разные времена года, и потому каждый сезон напоминал мне встречах с Ней. Я готов был расцеловать любого сотрудника службы, который мне сообщал, что надо встретиться с подопечной. Я обожал свою работу, как никогда раньше, обожал «Лара», город, жителей, эту церковь…

Тихон разволновался не на шутку и взял паузу.

Прочитал Библию, – продолжил он, немного успокоившись. – Было интересно понять, что такого она в ней нашла. Пристрастился к стихам. Мои чувства требовали какой-то разрядки, какого-то выхода. Сам я писать не умею, а когда читал, мои эмоции приобретали оформленную… Форму. Нелепо сказал, но… Словно все ветра, рвавшиеся из моей души, смотали в легкий светящийся шар и запустили в воздух… Сейчас я тоже частенько перечитываю стихи, но именно читаю. Люди неграмотны – везде одни картинки и озвучка текста. Тыкаешь на кнопку – тебе говорят быстро, коротко, тыкаешь дальше – другая информация.

Она Вас любила? – спросил Василий.

Тихон немного помолчал.

Не знаю, – неуверенно ответил он, но, как показалось Василию, без сожаления. – Наверное, нет. Мне казалось, что я даже раздражал её. Поэтому я и не навязывался, мне тогда это было неважно… Нет, конечно, важно, но… Мне уже было хорошо. Моё счастье не было абсолютным, но мне действительно было хорошо, и я боялся всё испортить.

Почему же Вы не признались ей?

Слова эти вызвали у Тихона небольшое раздражение:

Это легко вот так, на словах сказать, а на деле? Не получилось бы у нас ничего: браки уже не регистрировали, но даже не в этом дело: «охранникам» это не позволялось, да и я к обывательской жизни относился надменно, ведь мы были особыми, элитой, хранителями. К тому же, я посвятил своей работе всю жизнь, был включен в Высшую сотню сотрудников – я просто не представлял, как смогу жить без всего этого, и мне жалко было всё это потерять.

Они несколько минут молча мчались по трассе, и монотонность работы тихого, почти бесшумного мотора лишь изредка нарушалась шумом пролетавших мимо пёстрых пятен встречных машин.

– Мы были знакомы уже года два, – неожиданно прервал молчание Тихон. – Я старался видеться с ней каждый день, правда, на расстоянии: я знал расписание церковных служб и был в курсе, когда её там ждать, но приезжал всегда заранее, останавливался в стороне и ждал. Она приезжала, заходила в церковь, затем шла в нашу «жрачечную», брала энергетик с зеленой пеной и разноцветными присыпками – это напоминало ей цветочную поляну – садилась в стороне и 10–15 минут пила его. Мне нравилось в ней всё, даже то, что она выпивала напиток на месте, а не мчалась, как «эти». Потом она уезжала, а я ещё полчаса сидел в машине. Я не решался подойти к ней или зайти в церковь. Это было чревато для моей службы, да и она становилась напряженной, когда видела меня. Мне можно было обращаться к ней, только когда у меня были веские основания.

Во время одной из таких бесед она как-то мимоходом сказала, что хочет отказаться от нанороботов. Я сначала не придал этому значения, подумал, что она меня просто дразнит (как можно отказаться от нанороботов? зачем?), а потом мне сообщили, что она действительно не прошла процедуру обновления наносостава. Я встретился с ней, пытался её переубедить, но мои слова, казалось, только раздражали её. Она сказала, что это не моё дело, чтобы я отстал от неё и ещё это: «Естественная смерть для меня ценнее искусственной жизни». «Глупость», – подумал я. Тогда я, действительно, считал, что жить, жить вечно гораздо важнее, чем какие-то идеологические бредни.

Как только её роботы прекратили работу, она стала быстро набирать вес, и вообще вид у неё стал нездоровый. Скорее всего, у неё появились какие-то заболевания – в медицине я не силен, да и к тому времени больных людей уже не было. А потом она пропала. Пропала, но её не было в списках умерших – просто исчезла. Я её искал почти тридцать лет…

Тридцать лет. Раньше это звучало как «полжизни», а сейчас… В вечности и время течёт как-то по-другому. Крутишься, выезжаешь на дела, отдыхаешь, развлекаешься, пьёшь, ешь, в стереовид пялишься. Прожил сто лет и не замечаешь: то ли сто прошло, то ли год. Только когда ставишь на документ дату, осознаешь: «Боже, я прожил СТО лет. Ещё сто лет». Когда мы возводили световодную сеть или строили новые города, что-то менялось. Мы знали, что и для чего делаем. А как попал в Городскую охранную службу – каждый день суициды, массовые драки, убийства… Главное: ради кого, ради чего? Я проработал в охранной службе полтора века, как шестерёнка: механизм работает – шестерёнка вращается. Вращается, вращается и вращается. Сто оборотов, тысяча, миллион…

Тихон снова замолчал, у него было потерянное лицо, а глаза бессмысленно уставились на панель.

Как-то на развалинах Древнего Красноярска появились господари, они как раз начали селиться в урбоцентрах или возле них, чтобы своим примером влиять на жителей. Так было и в тот раз, но одно из зданий рухнуло. В нём были люди. Когда подняли тела, среди них оказалась и Мария. «Лар» прислал мне её снимок, поскольку я был её куратором, и сообщил, что моё дело закрыто.

Он задумчиво повторил ещё раз:

– Дело закрыто.

И опять долгое молчание. Машины стали встречаться реже, световодная линия куда-то исчезла, а лес подступил к трассе вплотную. Кромешная тьма царила над землей, разбиваемая единственно светом фар. И в это мгновение казалось, что они едут в пустоту, в вечную пустоту.

– Она уже была немолода, – продолжил Тихон. – Не знаю, может быть, ещё поэтому я не храню её изображения. Мы отвыкли видеть немолодых людей, и если бы я сейчас смотрел на её ранние снимки, то понимал, что на самом деле такой она была давным-давно, сейчас другая. А в то мгновение мне даже страшно стало, как она изменилась.

Во мне произошёл какой-то надлом. Я по-другому начал смотреть на жизнь, на эту жизнь. Хотел даже уволиться, а потом… Посмотрел на людей – куда ж они без опекунов? О них и позаботиться-то некому кроме нас, как дети.

– А господари?

– А что господари? Господарей мало, слишком мало, чтобы хоть что-то поменять. Со своими примитивными технологиями они едва себя умудряются прокормить. Нет, – заключил он, и сколько отчаяния было в этом последнем слове.

В салоне очередной раз повисло гробовое молчание, пока Василий не спросил:

– Что было дальше?

Тихон приподнял брови и скривил рот, как бы спрашивая: «Ну, а что может быть ещё дальше?»

– Работал. Однажды вспомнил её высказывание про искусственную жизнь… Какого чёрта! – он хлопнул с досады ладонью по панели. – Нет, всё-таки хорошо быть животным или гермафродитом: живёшь и не задумываешься – просто живешь. А во мне эта фраза засела глубоко. Когда пришла пора менять наносостав крови, я отказался. Теперь вот старею. И не ем обычную пищу – мне готовят из полуфабрикатов. Ничего! Сначала казалось безвкусно, а потом привык.

Он ещё помолчал, а потом добавил:

– В позапрошлом году начал заходить в церковь. А что? Нет, в Бога я не верю… Во всяком случае, не верил до сегодняшнего дня, – он оглянулся на Василия и кисло улыбнулся. – Просто вспоминаю её, хочу окунуться в ту атмосферу, которая была частью её жизни.

Тут Тихон развернул кресло к Василию и неожиданно бодрым, заинтересованным голосом спросил:

Слушай, а ты на самом деле тот Василий? Или это просто шутка?

Тот самый.

Тихон задумчиво помолчал и негромко спросил:

– И как «там»?

Где?

Ну, там, в Аду.

Плохо.

Тихон почему-то погрустнел и развернулся к дороге – то ли он ожидал более подробного описания, то ли его расстроило, что в Аду «плохо». До самого прибытия он больше не проронил ни слова.