СТРАШНЫЙ СОН

Солдат заставил Осипова отдалиться почти до кирпичного здания очистной станции и выстрелил в белесое ночное небо.

Будто со дна морского, ринулась вверх светящаяся рыбина. Она слишком быстро поднялась со страшной глубины на поверхность и, мгновенно раздувшись, лопнула зеленым шаром.

В ответ на сигнал из трех точек — с развалин, лесочка за Домом Советов, с лодки на реке — взлетели красные ракеты. Взлетели, вспыхнули ярко в вышине и, оставляя извилистый дымный шлейф, стали плавно опускаться.

От очистных не было видно, что делается в центральной зоне подрыва. Минуты потянулись ленивой вечностью.

Осипов прикрыл глаза или не прикрыл, сам не понял, но его сморил короткий и тревожный сон.

Сон этот не однажды уже виделся ему. Не просто причудливая ночная фантастика — реальная быль, которую пережил и никак не мог забыть Осипов…

Было это с год назад, в разгар белых ночей, когда не угадаешь, ночь ли кончается, наступает ли вечер. Осипов шел из милиции домой. Давно перевалило за полночь, а светло, как в пять часов после полудня.

Навстречу, косо выбрасывая костыль, словно птица с подбитым крылом, поспешно ковылял Миша Рахматулин.

— Дядя Армен! — крикнул он еще издали. — Я за вами. Думал, спите уже…

Осипов сразу затревожился. Миша Рахматулин попусту не придет. Так и оказалось…

Миша сразу отстал, а Осипов, не разбирая дороги, помчался во весь дух к лесу у Круглого озера.

Он прибежал туда в самый раз. Повезло ребятишкам!..

Семь или десять их, мал мала меньше, сидели полумесяцем на полянке. На широком низком пеньке, как на троне, восседал, расставив ноги, Барбос.

Осипов загодя сменил бег на осторожный шаг и подкрался совсем незаметно. Он затаился в кустах всего в двух-трех метрах от Барбоса и, к ужасу своему, увидел в руке Барбоса молоток. А на траве между ног, обутых в замызганные кеды, лежала круглая железная коробка, чуть поменьше и толще жестянки, в которой хранят и перевозят кинопленку.

В центре железной коробки пупырилась черная головка, нажимной взрыватель. Коробка была противотанковой миной.

— Резьба у ее — правая, — поучал малышню Барбос. «У ее» — означало у него, у взрывателя, минного детонатора. — И выкручивать надо против часовой стрелки — отсюда туда.

Барбос крутанул в воздухе молотком.

— Счас мы это и сделаем. — И он замахнулся, чтобы косо ударить по взрывателю.

А было тихо, птицы еще спали на ветках и в гнездах, и дымчатый серебряный свет белой ночи таинственно и ясно высвечивал сочную траву, заросшие бородавки кочек, темные кожистые листья и поблескивавшие от восторга и тайного страха глаза ребят. Осипов мог различить даже слюну, вытекавшую на подбородок из раскрытого рта Васи Пеночкина — первоклассника, соседа по лестничной площадке.

Барбос замахнулся молотком, через мгновенье могло произойти непоправимое несчастье, и свидетелей, наверное, не осталось бы. Погиб бы и сам Осипов. А он остолбенел, не зная, что предпринять.

Он боялся крикнуть и испугать Барбоса. От неожиданного ночного окрика тот мог не выпустить за спиной молоток, а, наоборот, опустить его, ударить по взрывателю. Или вскочить с пенька и ненароком наступить ногой.

Минный взрыватель рассчитан на тяжелый танк, но кто знает, в какое состояние и во что за десятилетия превратились стальные пружины в болотной земле.

Барбос замахнулся молотком, и не было у Осипова ни одного второго мгновения для обдумывания, для совета с сирели Арменом. Потом, позже, Осипов и сам не мог объяснить, почему он поступил так, а не иначе.

Барбос замахнулся и, раздайся в ту секунду треск сучьев, швырнул бы молоток наземь и кинулся наутек. Швыряя, он мог попасть и в минный взрыватель.

Барбос замахнулся молотком и услышал спокойный, несколько равнодушный даже голос:

— Не так молоток держишь, Валера.

— Чего? — переспросил машинально Барбос и, опустив до груди молоток, озабоченно посмотрел на него, а затем и оглянулся. — Почему не так?

Он повернулся спиной к мине и держал молоток у живота. Осипов прыгнул из кустов, обхватил железной хваткой Барбоса и заорал:

— Сидеть на месте! Всем!!!

…Во сне было иначе. То есть сначала все шло, как было, а когда Барбос замахивался молотком, Осипова охватывал такой парализующий страх за детей, что он не мог ни двинуться, ни языком шевельнуть. И просыпался в холодном поту.

Сейчас, на берегу Волхова, ему опять привиделся тот сон, и он опять покрылся испариной.

Прошло уже минут десять или больше, но взрыва не произошло.

— Почему они медлят? — охрипло после сна обратился Осипов к солдату. В глубине души он не хотел и боялся взрыва.

— В нашем деле торопиться — убиться, — с непонятным удовольствием пояснил солдат. — Минер ошибается только один раз.

От развалин не доносилось ни звука. Так, невнятные голоса вроде бы, но разобрать — ничего. Или чудятся голоса, ничего нет?

— Медлят все же, — опять не выдержал Осипов, а сам тайно молил: «Не надо, Январев! Еще попытаюсь!»

— Бикфордовым шнуром подрывают. Каждый поджечь, да в определенной очередности, да в укрытие отбежать… Время горения опять же долгое дело!

Вой сирены долетел и до очистных.

— Теперь ахнет! — сказал солдат, и сердце Осипова упало вниз.

Через несколько минут земля слабо качнулась — и раздался дальний хлопок.

— Сейчас остальные одиннадцать сработают! — горделиво объявил солдат. — Интервал — 60 секунд.

Но и через 600 секунд ничего не сработало. Солдат забеспокоился, Осипов — еще больше.

Послышались далекие голоса, множество голосов. И шум моторов, вой милицейской машины, сиплый сигнал «скорой помощи».

— Куда?! Отбоя не было! — крикнул солдат. Но Осипов не оглянулся. Солдат побежал вслед за ним.

Они выскочили на дорогу и за вторым поворотом увидели на развалинах толпу людей, машины, два бульдозера, автомобильный кран, которых прежде и близко не было. Что-то там случилось.

Осипов не сомневался — что. Случилось чрезвычайное. И Осипов знал — с кем.

ПОГРЕБЕННЫЕ ЗАЖИВО

— Ничего не все, — судорожно всхлипывая, сумел, наконец, и в третий раз сказать Антон. — Не может такого быть, чтоб ничего не было.

В другое время Алена обязательно сделала бы замечание: что за тарабарщина — «не может быть, чтобы ничего не было»! Но сейчас, здесь, каждый понял это, как реальность спасения. Не может быть, чтобы не было никакого выхода!

Они осмотрели и ощупали стены. Выхода не было.

Вернулись назад, в помещение, похожее на храм. Здесь, по крайней мере, легче дышалось.

В этот раз они произвели обследование по-настоящему. Ящики в штабелях были одинаковыми.

Проржавленные гвозди ломались как спички. Вскрыли еще три ящика.

Во всех лежали те же круглые жестяные коробки с пластмассовыми пробками. Антон сразу узнал их, у него уже была такая баночка…

— Мины!

Алена и Ростик зайцами отскочили в сторону.

— Не бойтесь, они — противотанковые. И ногами встанешь, не взорвутся.

Вывинтив пробку, Антон засунул в канал палец.

— Без детонаторов. Безвредные совсем.

От того, что мины без детонаторов и рассчитаны на танковый вес, ощущения безопасности не прибавилось.

— Если уж они от той бомбежки не сработали, теперь и подавно не взорвутся.

— Их тогда и не было здесь. Их после боев могли сюда сложить.

Антон признал здравость суждения Ростика. Действительно, какие дураки будут сидеть на пороховой бочке! Мины наверняка потом спустили в подвал. Собирались вывезти со временем, да так и не собрались, погнали фашистов до самого Берлина. А после войны запамятовали. Потом все входы-выходы затерялись…

(Между прочим, так оно и было в действительности!)

Но как эти ящики в подвал попали? Каким путем?

— Надо осмотреться, — со значением произнес Антон.

Видимо, и Ростик рассуждал так же.

Облазили храм еще раз. Ничего утешительного.

— Ладно, — сказал Антон неунывающим голосом, — давайте пока пообедаем и обмозгуем, как быть. Выход есть! А консервы не потащим же обратно, верно?

Против обеда никто не возразил. Устроились, как верховные жрецы. Приспособили ящики под стол и сиденья. И обедали словно в храме, при свечах.

Ростик предложил разогреть мясную тушенку. Долго ли маленький костер разложить!

— А дышать чем? — остановила его Алена. — И здесь — мины!

— Мины только от детонации срабатывают, — профессионально объяснил Антон. — От огня тол просто горит, коптит, правда.

Алена в процессах взрыва не разбиралась, и Антон с удовольствием выложил ей все свои знания по этому предмету. Минное дело — не грамматика!

Ростик дополнял Антона. В общем, Алена уяснила, что динамит, тол и другие взрывчатые вещества возгораются не от пламени, как порох. Вообще, порох в открытом виде горит относительно медленно. И это не взрыв. Взрыв — горение со скоростью света.

— Поменьше, — поправил Ростик.

— Поменьше, — не стал спорить Антон. — Но тоже — ого-го! И такое горение-взрыв происходит только от детонации, от сильного сотрясения.

Ростик задел коленом ящичный стол, свеча качнулась.

— Ах! — невольно вскрикнула Алена.

— Не бойся, — сказал Антон, — это разве то сотрясение? Детонация — как ударная волна от атомной бомбы!

Теперь прояснилось. Про атомную бомбу все все знают.

— Попала бы сюда бомба или снаряд. Или взорвали бы что-нибудь поблизости, тогда конечно…

Все украдкой посмотрели на бетонный потолок.

После обеда опять потянуло на сон. Наверное, наверху уже была ночь.

При всей трагичности положения сидеть при свече и обедать за столом с минами было романтично. И, признаться по-честному, не очень хотелось сейчас возвращаться домой, где, конечно же, не ждет ничего приятного.

Сидели на минах, обедали на минах и спать улеглись на минах.

Спали они так долго, что потом даже приблизительно не могли определить, ночь ли, день ли там, наверху. Может быть, вечер, утро.

— Чем позавтракаем? — спросил Ростик.

— Погоди ты со своим завтраком, — сонным еще голосом отозвался Антон. — Дело сперва сделать надо. Главного-то мы не нашли.

— Сначала бы выход найти, — робко напомнила Алена. «Найдем и выход!

Но они не нашли ни документов, ни выхода из подвала. Положение становилось серьезным.

— Вот что, — сурово произнес Антон, — надо подсчитать продовольственные ресурсы. Установим строгую норму, как в блокаду.

Подсчитать оставшуюся провизию было несложно: две банки консервов, рыбная и мясная, нетронутый кулечек с соевыми батончиками, печенья две пачки, плавленый сырок, полбуханки хлеба. Плохо обстояло дело с водой — бутылка лимонада и остывший чай на донышке термоса. Хорошо, что забыли про лимонад, когда Алена заикала. Икота и так прошла, а драгоценная жидкость осталась нетронутой.

— Воду экономить прежде всего! — приказал Антон. — Человек без пищи месяц прожить может, а без воды…

Он не договорил, молчали и Алена с Ростиком. Все, наверное, подумали об одном и том же: неужели придется сидеть в подземном заточении месяц? Тридцать суток! Нет, дольше месяца: если растянуть продовольствие по блокадной норме, они могут прожить много-много дней, не дней — сплошных ночей…

— Как у нас со свечками? — спросил Антон. Он все-таки не терял присутствия духа.

Осталось четыре свечи и огарок.

Антон задул огонек.

— Совещаться и в темноте можно.

На сердце стало еще тягостнее.

— Я читал, — печальным голосом заговорил Ростик, — что в блокаду ленинградцы соблюдали «закон сохранения энергии». Люди старались меньше двигаться, экономили силы.

— Ерунда! — отрубил Антон. Не такой у него был характер — сидеть сложа руки, покорно ждать конца.

— Это правда, — сказала Алена, — но только не помогало. Даже наоборот.

— Вот именно! Кто экономил себя, погибал еще скорее. Отец рассказывал, что в Ленинграде школы работали. В бомбоубежищах или просто на квартире где-нибудь. И те, кто учился, те выжили.

— Не все, — грустно произнесла, будто подумала вслух, Алена. Ей вспомнился рассказ о маленьком Алеше Градове, который просил супа.

Когда люди в одинаковом положении, у них и мысли совпадают.

— Не все, — со вздохом подтвердил Антон. — Мой брат, например. Но он же не учился, его только собирались записать в школу, в первый класс…

Тут все вспомнили школу, свой родной класс, учительницу.

— Хотел бы я знать, — сказал Антон, — Светлана Васильевна переживает за нас?

— А ты как думаешь! — сразу горячо вступилась Алена. — Она знаешь как болеет за нас? Думаешь, ей твои фокусы и грубости просто так, ничего не стоят? Люся видела, как Светлана Васильевна даже плакала. Из-за этого всего!

Люська Шибалова, конечно, не авторитет. Люське Шиба-ловой насплетничать, что Антону сквозь щелочку в зубах на два метра плюнуть.

Но все- таки Антон почувствовал себя виноватым.

— Выйдем, больше не буду так. — В голосе его прозвучало раскаяние.

— Прощения попросить надо, — с учительской строгостью сказала Алена. Когда она начинает говорить таким голосом, спорить и возражать бесполезно. И права ведь: надо признать свою вину перед человеком, если сам человеком хочешь быть.

— Хорошо, — безропотно согласился Антон.

— Только выйти еще надо…

Как?

Пробраться назад, к завалу, и пытаться продолбить выход к реке? А если тоннель обрушился на всю длину? Жизни не хватит на такую работу.

Вскрыть бетонный потолок?

— А если… — Антон и Ростик сказали это одновременно. И смолкли.

— Что «если»?

Мальчики не видели, но почувствовали, что Алена подалась к ним.

— Нет, нельзя, — здраво отказался Ростик. — Сдетонирует весь склад.

— Вы же говорили, что, когда далеко, не взрывается, — напомнила Алена. Она ухватилась за этот единственный выход.

— Разве что… — раздумчиво заговорил Антон, — тоннель…

— Конечно! — воскликнула Алена.

И, как обычно, прекрасную идею погубил Ростик:

— А где детонаторы взять?

— Найти. — Голос Антона опять окреп. — Зажигай, Ален!

— Мины?!

— Свечу.

— Они должны в комплекте храниться, — авторитетно заявил Антон. — Где мины, там и взрыватели. Только в других ящиках.

Ящики с взрывателями, очевидно, поменьше минных. В штабелях лежали одинаковые ящики, деревянные, с планками для рук, с черными трафаретными цифрами и буквами непонятных индексов.

Решили искать по размеру.

Все ящики как близнецы.

— Между штабелями могут быть. Или под низом, — высказалась Алена. Девчонка, ничего не соображает!

— Кто же держит взрыватели под целой горой мин! — Антон говорил таким тоном, словно хранение боеприпасов его специальность. — Нашел в своей жизни одну-разъединственную противотанковую мину и уже завоображал неизвестно что.

— В войну все могло быть, — упрямо сказала Алена.

— В войну… — протянул Антон. И вдруг подумал, что они сейчас в настоящей военной обстановке. Враг отрезал их от своих, завалил все выходы, ждет, когда запросят пощады. А они не сдадутся! Ни за что! Как ленинградцы. — В войну, — еще раз сказал Антон, но уже иным голосом. — В войну знаешь как действовали? Или — или! И мы должны рисковать.

Какому еще риску он собирался подвергать себя и своих товарищей? Во имя чего? Конечно же, во имя спасения, во имя свободы, жизни.

— Лучше умереть стоя!

Знаменитые эти слова Антон произнес с пафосом.

Но их ведь никто и ничто не заставляло опускаться на колени. Они могли умереть здесь, в подземелье, стоя, сидя, лежа. Умереть от голода, от жажды, от нехватки кислорода.

Странно, но дышалось совсем не трудно. Сырая затхлость, но дышать есть чем. Значит, откуда-то воздух все-таки проникает сюда!

— Где-то есть щель, — как заклинание произнес Ростик.

Вообще- то и Антон полагал так. Хотя, с другой стороны, выдышать весь кислород в таком громадном помещении сразу невозможно.

— Давайте еще раз осмотрим.

Осмотрели. Сожгли огарок и почти целую свечу. Неприступные стены, непробиваемый пол, несокрушимый потолок — и ящики, ящики, ящики.

— Придется взрывать, — принял окончательное решение Антон. — Возражения есть?

Возражений не было. Не было и детонаторов.

— Переложим все штабеля, до последнего ящика, а найдем. Не может быть, чтобы ничего не было.

— За такую некомплектность под трибунал отдать мало! — сурово сказал Ростик.

Ему не перечили. Трибунал так трибунал. Где он только?

— Дядя Армен Осипов нас наверняка ищет, — сказал Антон.

Имя старшего лейтенанта милиции заключало в себе больше надежды, чем слово «трибунал».

— Нас вся милиция ищет, — уверенно заявила Алена.

— С собаками, не иначе, — не смолчал и Ростик.

— А может быть, им уже Барбос все выболтал? — не без основания предположил Антон.

Алена развила его мысль:

— По радио объявили. Всем-всем! Если кто знает что-нибудь, немедленно явиться в милицию.

— Так тебе Барбос и придет сам в милицию! — усомнился Ростик.

— Приведут!

— А кто знает, что он знает про нас?

Ростик такой умный, что с ним просто трудно разговаривать!

— Может быть, проберемся назад, к тоннелю? — неуверенно предложила Алена. — Вдруг там уже докопались?

Решили, что не стоит: слишком уж путь тяжелый.

Разлеглись на ящиках — еще поразмыслить — и незаметно для себя задремали…

Странно: они много времени отдыхали, а силы убавлялись. Растаскивать тяжеленные ящики с минами становилось все труднее и труднее. Работали с большими перерывами, но работали. Другого дела не было, и не было другого способа вырваться из заточения.

Перерывы все удлинялись. Совершенно исчезло представление о времени, даже первобытное; лишь непроницаемая темень и желтый светлячок стеариновой свечи.

Свечи таяли на глазах. Таяла и надежда. Они еще стыдились признаваться в этом, но бодриться уже не могли.

Голод не ощущался, только очень хотелось горячего: ненавистной с детства каши, опостылевшего дома супа. И — пить. Само сознание, что воды почти не осталось, вызывало жажду. Недоступного всегда хочется сильнее всего на свете!

Экономили еду, воду, огонь. Свечи зажигали для работы и когда делили паек. Ели в темноте. И отдыхали, конечно, в темноте.

…Антон лежал на спине, подложив под голову заскорузлые от грязи руки. Их теперь неделю отмачивать. Или в бензине мыть. После него, правда, кожа белеет и трескается. Впрочем, теперь это уже вряд ли играет роль…

Можно не показывать вида перед Аленой и Ростиком, но себя не обманешь! Нет выхода. Нет…

Неужели нет никакого выхода? Не может быть…

Как же не просто отдавать свою жизнь, оказывается! Никак умирать не хочется…

А герои, сложившие головы за товарищей, за народ, за Родину? Чапаев, Саша Чекалин, Зоя, Матросов — все они без сожаления отдали свою прекрасную жизнь.

Нет, не без сожаления. Родиться второй раз невозможно — * у каждого только одна жизнь, и умирать никому не охота, но герои не о себе думают, не для себя совершают подвиги.

Марь Петровна объясняла, что подвиг — это совсем не обязательно когда кто-нибудь гибнет. Вообще подвиги бывают не только на войне и, конечно же, человек не может сказать себе: «Стану-ка я бессмертным героем!» И стать, другим на зависть. Такого не бывает.

Настоящие герои не считают, что свершили нечто необыкновенное. Да, трудно было, опасно, но — работа, долг. Герой тот, кто выполняет свой долг до конца.

Как бы поступил на его, Антона, месте геройский человек? Наверняка не стал бы уповать на чужую помощь, рассчитывать, что другие за него долг выполнят!

Антон спустил ноги, поднялся и, шаркая, на ощупь подошел к последнему, неразобранному штабелю с минами.

Он взялся за планки верхнего ящика и потянул его на себя.

КРАСНЫЕ РАКЕТЫ

Злая память у людей недобрых. Обыкновенно люди хранят в себе воспоминания о приятном или смешном. Наверное, поэтому, слушая ветеранов войны, можно подумать, что на фронте приключались лишь веселые истории, похожие на благополучные похождения бравого солдата Швейка.

Добрая память вызывает не только желание рассказать о прошлом, но и побуждает хоть ненадолго «тряхнуть стариной». Отставные солдаты любят, как дети, пострелять из духового ружья в городском тире, бывшие водители — поменяться местами с шоферами, прорабы — взять в руки мастерок каменщика.

Обычно прораб Градов Павел Кириллович, заслышав дальние взрывы, тайно завидовал молодому офицеру Январеву. До мурашек в ладонях хотелось крутнуть разок подрывную машинку или, прижав серную головку спички к черному свежему срезу огневого шнура, резко провести коробком, услышать тонкий свист горящего пороха, бережно отпустить шнур — и стремглав прочь.

Прыгнуть в ровик, залечь за камень, нырнуть в крытую траншею и, жадно глотая воздух, с волнением ждать взрыва. Сколько тонн взрывчатки вздыбил над землей Градов за четыре года войны!

Он знал, что сегодня Январев должен подрывать развалины в центре Иришей. И его потянуло к саперам. Только в этот раз стремления еще раз вдохнуть горький запах взрывчатки не было.

Дело саперов предстояло довершить строителям. И не до «потряхивания стариной» было сейчас Градову.

Пропал сын, пропал, как солдат, без вести.

— В общем, Павел Кириллович, сделаем все в лучшем виде, — сказал Январев и улыбнулся, застенчиво и светло.

Они стояли у входа в штольню, беседовали и смотрели, как окружают место подрыва солдаты и милиция. Извлеченные из земли смертоносные трофеи обычно уничтожали за городом. В этот раз все происходило на виду у всех, и от любопытных не было отбоя. Не каждый день в центре города поднимают навоздух железобетонные холмы!

— Товарищи, граждане! — упрашивал через мегафон милиционер. — Не напирайте, отойдите подальше!

Старший лейтенант Январев мог считать себя по праву опытным и бывалым разминирователем, но к Градову испытывал неподдельное почтение и чувствовал себя перед ним, заслуженным боевым офицером запаса, курсантом-стажером.

— Да я и не сомневаюсь, — отвечал Градов. — Ни одно стеклышко в окне не треснет, думаю. Другое заботит: как нам дальше с этим «добром» быть? Вывозить? Сколько машин понадобится. И попробуй такие громоздкие штуки погрузить, мертвой хваткой сцепились.

— Неудобные плиты можно потом, дополнительно расколоть. Две-три шашки на плиту — и порядок.

— Этак неделю бабахать придется. И что за производительность? Каждый ведь раз оцепление ставить, разгонять всех. Вот если удастся перекрытие обрушить, другой коленкор. Тогда мы бульдозерами весь хлам под землю сбросим. Все равно от тех подвалов проку никакого, а так еще одну, последнюю добрую службу сослужат. Потом чернозема подбросим, озеленим. Тут же Дом пионеров и школьников запланирован.

— Знаю, Павел Кириллович. Постараемся. Не в один, так в два, три захода пробьем перекрытия. Хотите взглянуть, как заряды разместили?

— Давай, если надо.

Саперы поработали на совесть. Градов на собственном опыте знал, чего стоит пробиться через пятиметровый железобетонный завал. Саперы добрались до крыши подвала, расширили внизу штольню так, что она похожа была теперь на колбу с длинным горлышком, но объемом — в многоместный дот.

Внизу довольно свободно помещались двое.

— Боковые шурфы, — пояснил Январев, сидя на корточках и посвечивая в радиальные каналы для взрывчатки, — по восемьдесят сантиметров, так что, по расчету, должны выломать круг диаметром метра четыре-пять.

— Да, пожалуй, этак и получится, — поразмыслив, согласился Градов.

Вспомнился наган, после стольких лет увиденный в кабинете милицейского инспектора. Градов тогда не удержался, покрутил барабан с пустыми патронниками. Потому, очевидно, он и вспомнил о нагане, что стоял сейчас в центре огромного барабана с гнездами, заполненными толом. И сработают толовые заряды не одновременно, а один за другим, как револьверные выстрелы.

— Машинкой безопаснее, — сказал Градов, и Январев понял его без разъяснений.

— Это точно, Павел Кириллович. Но боюсь, что после первого взрыва обвалится что-нибудь и запросто даже пересечет провод, а то и все остальные подводы. Шнуром в данном случае надежнее.

— Я шнуром работать тоже любил, — признался Градов, и по ладоням забегали мурашки. — Ладно, — закончил он со вздохом, — полезли.

Они выбрались на поверхность. Там ждали начальник милиции и лейтенант-пехотинец, командир взвода оцепления.

— Старая гвардия инспектирует? — без улыбки пошутил начальник.

Градов молча кивнул и поздоровался с ним за руку.

— Пока ничего, — тихо, сочувственным голосом сказал начальник.

Градов все так же молча кивнул еще раз.

— Район оцеплен! — доложил лейтенант.

— Добро. — Январев огляделся, подтянул ремень, засунул под него большие пальцы и отвел руки за спину, гимнастерку расправил. — Будем начинать. Сирену!

Низко и хрипло, затем все выше и громче взвыла сирена. Все, в том числе и Градов, заспешили прочь.

У шурфа остались Январев и сержант с мотком бикфордова шнура и жестянкой с детонаторами. Потом и они исчезли, скрылись под землей.

Январев, сверяясь с таблицей, резал огневой шнур на куски разной длины. Желтые змейки с косыми угольно-черными срезами становились короче и короче.

Сержант всовывал один конец шнура в свободную часть детонаторной трубки и обжимал, скрепляя их воедино.

Внешне работа шла медленно и осторожно, но дело подвигалось быстро.

Детонаторы с желтыми хвостами Январев сам вкладывал в гнезда зарядов. В той же последовательности, в какой нарезал шнур, от самого длинного до последнего коротыша, рассчитанного на пять минут — столько требовалось, чтобы выбраться из начиненной толом колбы и добежать до укрытия. С запасом, конечно.

Укрытие для себя Январев выбрал под нависающей плитой в окраинной части развалин. Близко и вполне безопасно.

— Нормально, — сказал Январев, удовлетворенный работой, и подмигнул, улыбнулся сержанту, но тотчас согнал с лица улыбку. Неуместна она сейчас, а подмигивать подчиненному и вовсе не положено.

Первым вылез сержант. Январев тоже выбрался на поверхность, убедиться еще раз, что все в порядке, отдать последние распоряжения.

Он забрался на сваленную утром колонну, прошел по ней, как по наклонному бревну, и огляделся вокруг.

По часам — ночь, по небу — заря утренняя. Нежно-зеленый майский лес острова Люкки, опрокинувшись, купался в сине-розовом Волхове. По песчаным отмелям пустынных берегов бродили речные чайки. Вдали, у красных кирпичных стен очистной, ярко выделялся желтый «газик» милиции.

«Осипов, — понял Январев и на какой-то миг засомневался в своей убежденности. — А что, если… Нет, такого не может быть. Не могли туда дети проникнуть. И вода же там, в подвалах».

И опять лес, веселый кустарник, одинокие фигуры солдат оцепления. Ближе к домам цепь плотнее, милиционеры и солдаты через каждые двадцать, десять метров.

На площадке перед Домом Советов густая толпа. Молчаливая, настороженная, ждущая. В открытом окне третьего этажа женщина в белой кофточке облокотилась на подоконник, смотрит сюда.

Январев узнал ее. «Что она делает там, в горкоме партии?… Вызвали, очевидно. В школе как в армии: рядовой набедокурил, забот и неприятностей из-за него от взводного до генерала».

Январев поднял руку до груди и помахал. Светлана Васильевна ответила. И от ее приветствия стало еще светлее вокруг, захотелось скорее разделаться с сегодняшней работой, освободиться, встретиться.

«Скорее бы кончился трудный месяц май!»

— Ракеты! — во всю силу легких крикнул Январев, и со всех сторон запретной зоны взлетели красные искрящиеся комья.

Спрыгнув вниз, Январев молниеносно расстегнул и сбросил ремень с портупеей и стремительно направился к штольне. Филимонову он еще издали жестом приказал уходить в укрытие.

Аккумуляторный фонарик Январев повесил на грудь. Светло, и руки свободны. Он придирчиво оглядел новый коробок, зажег, раз и другой, спички для проверки. Все нормально.

Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул воздух, как на вышке перед прыжком в воду, и быстро, сноровисто, точно поджег все пороховые фитили. Со всех сторон засипели тонкие дымные струи.