— А в Греции сейчас тепло... — мечтательно проговорила Жанна Магомедова, открывая глаза и сладко потягиваясь.

— Так мы и есть в Греции, — недоуменно обернулся к ней Дима, вытирая с мускулистого сухого тела последние капельки, оставшиеся после контрастного душа.

— Я и говорю: в Греции сейчас тепло, и мы в Греции. Красота!

— Чудачка ты у меня, — прошептал Дима, с любовью и нс остывшим с ночи желанием глядя на обнаженное тело красавицы Жанны, небрежно, словно случайно отбросившей в сторону легкое покрывало.

Они познакомились на конкурсе красоты «Мисс-грация- 95». Жанна уже была топ-моделью, ее карьера за границей уже сложилась, так что это было чистой блажью, капризом, что она захотела участвовать в конкурсе. Обычно на подиум таких смотров выходят никому не известные юные дивы из маленьких провинциальных городков, снедаемые честолюбием, подталкиваемые уговорами  подружек, лишенных их длинных ног и смазливых мордашек.

Жанна согласилась прийти во Дворец культуры «Молодежный», тоже поддавшись на уговоры знаменитого модельера Тима Кирьякова, чтобы покрасоваться в его новых платьях и, возможно, позаседать на виду телекамер в жюри конкурса.

Там ее и увидел Дима. Подошел, познакомился:

— А что, вам самой слабо поучаствовать в конкурсе?

— Зачем?

— А для куража... Принять участие и выиграть...

— У этих малолетних писюшек?

— Именно. Или вы себе кажетесь бабушкой русского подиума?

— Ха!..

— А что же вас останавливает? Неужели сомневаетесь в своей победе? Вы, покорившая залы Парижа, Мадрида и Лондона?

— Да... Искус, юноша, — Жанна с интересом оглядела нервное, жесткое, хищное лицо Димы. В нем чувствовался мужчина- зверь, мужчина-победитель. Она любила таких. И в жизни. И в бизнесе. И в постели.

— У меня и костюмов столько с собой не найдется... — с сомнением посмотрела на подиум, перевела глаза на раздувающиеся ноздри Димы, покачала головкой.

— Это я устрою.

К ним подошел Тим Кирьяков со знаменитым визажистом Ильей Легостовым.

— Никак у нас отбивают девушку? — кокетливо, слегка жеманясь промурлыкал Илья.

— Сильно переживать будете? — иронично-снисходительно к сексуальной ориентации Ильи и Тима ответил Дима. — Я не девушку у вас увожу, я вам предлагаю грандиозный проект: сейчас Жанна наденет положенный по правилам конкурса свадебный наряд, Илья сделает ей кокетливый эскиз прически, и на подиум. Я хочу, чтобы она выиграла этот конкурс.

И она его выиграла. А потом в вызывающем пляжном костюме, в каком была на последнем показе, накинув сверху свадебное платье, в котором начинала смотр, катила с Димой в ресторан обмывать корону «Мисс грация-95». А потом — в отель, где Дима сорвал с нее пятитысячедолларовое платье. И была первая свадебная ночь. И белое свадебное платье валялось, разбросанное, разорванное, расхристанное на желтом иранском ковре роскошного номера гостиницы «Метрополь».

...Они встречались редко. Но оба знали, что эти редкие встречи, эти короткие минуты вдвоем потом будут долго и сладко вспоминаться.

Созванивались, договаривались о встрече. Учитывая киллерское ремесло Димы, это могли быть и Осло, и Мюнхен, и Ницца, и Венеция. Главное, чтобы о месте и времени встречи никто не знал.

На Диму охотились правоохранительные органы России и, через Интерпол, полиции ряда стран Европы. Плюс к тому в последние два года когда он, выполняя приказы Хозяйки, устранил нескольких криминальных авторитетов, еще и пехотинцы осиротевших бригад.

Приходилось очень осторожничать.

В отеле они зарегистрировались по хорошо сделанным фальшивым документам, которых у Димы был целый кейс, а менять фотографии он и сам научился.

Он проверил: Жанна действительно находилась в Афинах уже несколько дней с «официальным визитом»: в зале «Империя» демонстрировала нижнее белье фирмы «Надя Паццоли», и этот кратковременный контракт приносил ей ежедневно десять тысяч долларов.

Дима убрал чистильщиков, сбил со следа киллеров Олега Веретенникова, мотавшихся за ним по всей Европе в тщетной надежде отомстить за убийство в феврале—марте воров в законе Румпеля и Федоса.

Так что был в отличной физической форме. Никогда так прекрасно себя не чувствовал — боли в почке прошли, раны зарубцевались, силы восстановились.

У него было отличное, хорошо пристрелянное оружие.

Он был совершенно спокоен и счастлив.

Алису он из памяти вычеркнул...

Но кожей Дима, чувствовал дыхание смерти. Той самой раскрасневшейся кожей, которую он так тщательно сейчас растирал белым махровым полотенцем.

В комнате было тепло, даже жарко; тело он растер до красноты. Но мороз пробирал насквозь.

— Нервы...

— Что ты сказал?

— Ничего, это я так. Вслух говорю, — успокоил ее Дима. — Будешь что-нибудь пить?

— Нет. Спасибо. В рабочие дни стараюсь с утра не пить. Разве что вечером. И то вряд ли. Выпьешь вечером, а утром вялость, мешки под глазами. Чай не девочка уже. Надо за собой следить.

— Это точно! — Дима осторожно потрогал кожу на лице. Пластическую операцию ему делал Александров Папанидреу-Костас, кудесник, берущий за чудеса гонорары, на которые иной врач мог бы жить годы.

— Как считаешь, меня можно узнать?

— Я тебя с трудом узнала. Если бы не твой взгляд...

— А... Значит, взгляд...

— Ну да... Я сильно сомневаюсь, что ты так же страстно будешь смотреть на посланных против тебя, по твоим словам, киллеров из России. На меня ты смотрел с ничем не прикрытой страстью. Так что я узнала.

— Еще бы!... Столько не виделись... И я тебя не рассчитывал здесь застать. Увидел, представил тебя в постели и... Выдал себя...

— Ничего страшного. От меня ты можешь не таиться...

— Надеюсь. Если и ты меня предашь...

— То что? Убьешь и меня? — тревожно-кокетливо проворковала Жанна.

— Нет, тебя нет. Но прокляну. И тогда тебе все равно жизни не будет.

Жанна вздрогнула, закуталась в одеяло.

— Что-то знобит...

— Это нервное. Я ж говорю, какая-то нервность сегодня разлита в воздухе греческой столицы.

— А... Романтика это все. Не верю ни в какие предчувствия. Пожалуй, я бы выпила глоток «Метаксы».

— То-то же. Я говорю, день необычный. Словно гроза вот- вот разразится.

— Никакой мистики, — уже спокойно, взяв себя в руки, заметила Жанна, делая большой глоток обжигающего греческого коньяка. — Просто сегодня, наверное, неблагоприятный магнитный день. Все гипертоники, сердечники и такие нервные, тонкие натуры, как мы с тобой, испытывают некоторый дискомфорт.

— Твои планы? — спросил Дима.

— Через два часа — мой выход. Так что никаких завтраков; чашка кофе, макияж, и за час я должна быть у визажиста. Одеться мне сегодня, что нищему подпоясаться; скорее раздеться придется, чем одеться.

— Не раздражает?

— Нет. Обычная работа. Что белье, что вечернее платье с украшениями от Картье и Кардена. За белье, между прочим, платят значительно больше.

— Не в деньгах счастье.

— Глубокая мысль. Счастье, счастье... Что это такое? Покой? Богатство? Разделенная любовь? Власть?

— Покой...

— Тогда мы с тобой выбрали не совсем подходящие профессии.

— А счастье, детка, это всегда что-то далекое, недостижимое. Как для нас с тобой покой. Иначе это называется удовольствием, наслаждением, удовлетворением. А счастье — это покой.

Они встретились после показов. Посидели за аперитивом в кафе «Демокрит» с патлатыми студентами, шумно обсуждавшими какие-то очень далекие от Димы и Жанны политические проблемы.

У Димы запищал пейджер. По пейджеру ему могла звонить только Мадам. Это был вызов на связь. Дима быстро перевел цифры, появившиеся на экранчике пейджера, в слова: «Подойди к телефону, тебе позвонят».

Это был нормальный, часто применяемый канал связи. Зная, где ее киллер в эту минуту, Мадам выходила на него по обычной телефонной сети.

Сотового телефона у него с собой не было. Не ждал звонка. И сам никому не собирался звонить в этой гребаной Греции. Но слово Мадам — закон для подчиненных. Как узнала, где он?

Извинился перед Жанной и прошел к телефону.

— Димос Катракис, это вы? — спросил его черноволосый юноша за стойкой бара.

— Я, — кивнул Дима, протягивая правую руку к трубке, а левой сжимая рукоятку «глока» с глушителем во внутреннем кармане куртки так, что сквозь тонкую ткань он мог бы прицельно уложить и этого бармена, и выглянувшего из кухни мордастого повара с вчерашней щетиной на щеках.

— Здравствуй. Это Ашот Баланис. По поручению Мадам звоню. У тебя все в порядке?

— Да. А что?

— Помощь нужна?

— Нет.

— Мы тут тебя потеряли немножко. Хотели помочь. Но потеряли.

— Это не страшно. Сам справился.

— У Алисы проблемы?

— Да, наверное.

— А у тебя нет?

— А у меня нет.

— Может, деньги нужны?

— Налички достаточно. Есть и кредитные карточки. На мои счета гонорары, надеюсь, перевели?

— Обижаешь.

— За мной кто-то ходит тут. Кто, как думаешь?

— Менты, наверное.

— А если люди Ходжаева?

— Нет. Ходжаев тебя потерял.

— А если это «быки» Олега Веретенникова? У них тоже, я слыхал, на меня лицензия.

— Нет. Олег умер, похоронен, памятник поставлен. Что старое ворошить?

— Не слыхал, на Хозяйку никто не выходил с просьбой «сдать» меня?

— Как можно? Ты лучший специалист в нашей структуре. Зачем тебя сдавать?

— Странный тут климат, в Греции. Мотать хочу.

— Документы в порядке?

— Да.

— Куда хочешь ехать?

— Пока секрет.

— Ладно, твои проблемы, твои секреты. Ехай. Надо будет, найдем.

— Это точно. Вы везде найдете.

— Ну, будь.

— А чего звонил-то? Что срочное?

— Нет, просто хотел узнать, как дела. Хозяйка волнуется. Чуть тебя не потеряла. Я нашел.

— Значит, просто так звонил?

— Просто так.

Странно. Просто так Ашот никогда и никому не звонил. Очень свое время бережет. И ничего лишнего не делает и не говорит. Странно.

Он вернулся на место. Жанна уже разлила, не дожидаясь его возвращения, холодное красное «студенческое» вино в бокалы.

Небритый кудлатый бармен с улыбкой и равнодушием смотрел на красивую женщину.

Не повезло ей с мужчиной, подумал. Утро ли, день ли, а ему в вино наркотик приходится подсыпать. Наркоман... А с виду такой еще крепкий. Сколько он, Леонидас, повидал на своем веку наркоманов в этом студенческом кафе! Начинают с легких, с травки, с марихуаны, а потом нюхают кокаин с листа, сыплют «снежок» в бокалы с вином, колются прямо в туалете. Недолог у них век.

— Твое здоровье, — приподнял свой бокал Дима.

— За тебя. Знаешь, я даже, кажется, тебя любила. Прости, если что не так.

— Откуда эти слезы, детка? Я тоже тебя любил. Более того, тебя люблю и сейчас. Будь счастлива и не плачь.

— Это чисто нервное.

— Что-то вино у них горчит, сыплют в него, поди, всякую дрянь для крепости, а молодое вино и не должно быть крепким. Оно...

Он с удивлением посмотрел на Жанну. Ее лицо стало вдруг большим и красным, потом вытянулось в высоту, став похожим на зеленую бутылку, и вдруг со страшной скоростью стало удаляться от него. Он хотел закричать, но с его губ сорвался лишь короткий хрип. Дима уронил голову на столик.

— Нужна помощь? — подскочил участливо бармен.

— Нет, справлюсь сама. Вон наш приятель идет, он и поможет дотащить мужа до машины.

В машине ликвидатор определил: Дима мертв.

Второй ликвидатор, чистильщик, сидевший у окуляра винтовки с оптическим прицелом на здании напротив кафе, удовлетворенно крякнул, когда машина с телом Димы отчалила от кафе и, набрав скорость, резко ушла по боковой улице в сторону центральной магистрали. Тщательно прицелившись, поймал в перекрестье лоб бармена и плавно нажал на курок.

Тем временем машина с мокрой от волнения, дрожавшей мелкой противной дрожью Жанной и вялым, еще не деревенеющим Димой добралась до виллы «Магнолия» на окраине Афин. Выбежавшие из виллы пехотинцы подхватили тело и отнесли в дом.

— Как стемнеет, так и похоронят, — заверил ликвидатор.

Жанна, сидевшая на переднем сиденье рядом с водителем, ничего не ответила. Даже не шелохнулась.

Ликвидатор с заднего сиденья спросил:

— Может, попрощаться с ним хочешь?

Жанна молчала.

— А и то верно. Зачем прощаться? Не навсегда расстались. Вечером и встретитесь.

С этими словами ликвидатор накинул на тонкую, красивую, смуглую шейку Жанны шелковый шнур и, резко разведя руки, затянул удавку.

Жанна не сопротивлялась, не извивалась всем телом, не хрипела, как это делали многие другие.

Когда увидела лицо умирающего Димы, сразу поняла, что тоже не хочет жить.

И она умерла.

Тогда ли, когда упал головой на стол Дима в кафе «Демокрит», или когда ликвидатор, врач по образованию, констатировал в машине его смерть, или когда машина подошла к вилле и вялое тело Димы вытащили из салона, задев головой о ступеньку и даже ободрав щеку уже мертвого Димы, или когда шелковая удавка легла на шею? Как теперь узнаешь? Вскрытия здесь не делают. Убивают и хоронят. И вся недолга.

Похоронили их вместе, шагах в двухстах от виллы «Магнолия». Могилку выкопали неглубокую. Не потому, что ленились. Просто земля здесь уж очень каменистая. И времени мало. Да и нужды не было глубоко закапывать. Нужда была как раз в обратном — чтобы по наводке верных людей в Москве, после утечки информации из криминальных кругов в правоохранительные, приехали бы сюда московские менты и прокуроры, и на весь мир в СМИ объявили: Дима Эфесский убит.

Хозяйке перед криминальными авторитетами отчитываться надо. Она с «коллегами» считается: раз попросили убрать Диму, ее люди и убрали.

А как же? Ей с ворами жить. А чтоб ей жить, эти двое должны были умереть...