Наука и техника в Древней Греции

Когда жители при вторжении дорийцев бежали из Греции, они расселялись вдоль западного побережья Малой Азии. Места получили наименование Ионии. Рассказ о греческой научной мысли можно начать с упоминания имени Прометея. Легенда гласит, что Гефест, по указанию Зевса, якобы приковал его к скалам Кавказа за то, что он отдал людям огонь. Прометея называют «творцом человечества» и относят к титанам. Видимо, героя правильнее было бы назвать творцом знаний и техники.

П. Стаджи. Прометей, дающий жизнь

В «Мифах Древней Греции» Грейвс пишет: «То, что Прометей оказался прикованным к Кавказским горам, может быть легендой, с которой эллины познакомились во время своего переселения с берегов Каспийского моря и в которой говорилось о великом Морозе, лежащем (где-то там) на снегах горных пиков в окружении стаи стервятников». Прометея не зря называют «промыслителем». В трагедии Эсхила «Прикованный Прометей» сказано о причине, по которой Зевс наказал его. Это все из-за того, что он ум и сметливость в людях, «дотоле глупых, пробудить посмел»:

Воспринимали его по-разному: от восхищенного преклонения – у Эсхила – и до осуждения и низложения – у Гесиода и Горация. Эсхил называл его Другом Людей и Филантропом. Став творцом нарождающейся в Греции цивилизации, Прометей выступает символом творческих начал. Он побудил людей всерьез заняться наукой. Бердяев назвал легенду мифом о возникновении человеческой культуры, Прометея – истинным отцом человеческой культуры («Философия свободного духа»). Следы культа Прометея можно увидеть в Афинах, в центре ремесел, в Афинской академии ему установлен памятный жертвенник. К. Маркс справедливо называл его «самым благородным святым и мучеником в философском календаре».

Прикованный Прометей

Жизнь должна была со временем внести некие коррективы в представления людей о природе и окружающем их мире. За этим следует перестройка мировоззрения. В греках ожил протест против увлечения мифами и богами. Вот как охарактеризовал этот этап человеческого развития В.И. Вернадский в «Трудах по всеобщей истории науки»: «Зарождение научной мысли было формой протеста против обычной народной мудрости или учений религии. По-видимому, это совершилось за шесть столетий до н.э. в культурных городских общинах Малой Азии». И все же самые первые и робкие шаги в новом направлении мышления еще не означали появления науки.

Саркофаг Прометея. Музей Капитолия в Риме

Костяк научных представлений греков формировался на стыке знаний и мифа. В основе поиска лежало материальное начало. В Египте, Вавилоне, Индии, Китае, Греции издавна существовало предположение, что мир имеет некое физическое первоначало. И представлено оно предвечным Океаном, скоплением частиц или Хаосом. Уже в произведениях Гомера и Гесиода видны эти скрытые символы.

Финикиец Кадм прибыл в Беотию обучать ремеслам

«С самого начала и скажите, что из них возникло первым. Перво-наперво возник Хаос (Бездна)» (Гесиод. «Теогония»). Кстати говоря, известно, что китайцы полагали, что мир и жизнь возникли из хаоса. Греки постепенно сформируют основу базы научных знаний, откуда в дальнейшем и поведет отсчет европейская наука. Им же принадлежит идея о цикличности исторического развития. Извечно человеческий род переживает региональные катастрофы, в ходе которых гибнет большая часть наук и искусств. В итоге последующие поколения вынуждены открывать всё или почти всё заново. В таком духе писали Платон, Аристотель, Тит Лукреций Кар и др. Что же касается времени зарождения наук, то Феофраст считал, что первооткрыватели наук жили в период, предшествующий Троянской войне. С этого периода, теряющегося во тьме и дымке аттической дали, греки и ведут историю происхождения своей культуры. Ионических натурфилософов Фалеса и Анаксимандра (VI в. до н.э.) считают основателями космической физики. Философ-естествоиспытатель Эмпедокл (V в. до н.э.) в стихотворном сочинении первым опишет действия вулканов. Страбон с Геродотом соберут ценные сведения о земледелии, геологии и климате древнего мира, водных ресурсах Египта и других районов. Врач Гиппократ составит первый очерк физического землеведения, высказав важную мысль о делении поверхности Земли на разные климатические зоны, а земного шара – на северное и южное полушария. Этот гениальный ученик Эскулапа намного опередил свое время. Тогда все (включая Гомера с Гесиодом) представляли Землю плоской или цилиндрической. Заслуга же врачей-гиппократиков в том, что они не только определили место человека в окружающей среде, но и стали рассматривать медицину как один из важнейших факторов прогресса общества. Прометей у Эсхила говорит, что показал людям «смеси успокаивающих лекарств, с помощью которых они устраняют болезни». Софокл причисляет медицину к самым удивительным изобретениям человека, «который сумел измыслить средства избежать неизлечимых болезней» и т.д. И вообще, тема «научного прогресса» становится модной, появляясь даже у драматургов и историков: у Эсхила в «Прометее», у Софокла в «Антигоне», у Еврипида – в речи афинского царя Тезея в «Молящих». Ее высказывал в своих работах историк Фукидид.

Древняя ионическая одежда

Венера

Пифагорейцы внедрят в умы людей идею шарообразности планеты. Только в IV веке до н.э., во времена Александра Великого, греческий географ Пифей сумел это доказать. Он определил положение Северного полюса, измерил высоту Солнца и установил наличие географических широт («Об Океане»). Аристотель в трудах «Небо» и «Метеорология» высказал идеи о земном притяжении, а также ряд мыслей о природе светил, воздуха, ветров, осадков, природе морей, землетрясений и гроз. Греки Аристарх Самосский и Архимед Сиракузский породили удивительную для их времени догадку, что в центре системы планет находится не планета Земля, а Солнце. Среди выдающихся умов древнего мира надо бы упомянуть: естественника Эратосфена (III в. до н.э.), которому принадлежит ряд замечательных открытий в географии и хронологии; основателя практической астрономии и географии Гиппарха; Анаксимандра, составившего первую географическую карту, а также ряд других имен. После Гиппарха, с конца II века до н.э., как считает А. Боннар, больше не было открытий в астрономии, и можно было даже сказать, что «научная астрономия умирает». Римляне практически мало интересовались этой наукой, а иные из крупных римских писателей были «поразительно невежественны в этой области». Лукреций спрашивает себя, как в эпоху старого Ксенофана, о Луне, которую он видит в определенный день, та ли она самая, что накануне. Возможно, и Тацит сомневался в самом факте шарообразности Земли. Астрономия замерла.

Меркурий

Луна

Сатурн

Юпитер

Марс

Солнце

Первыми создателями математики были египтяне и вавилоняне. У той изначальной математики отсутствовала система доказательств. Перед нами скорее отдельные элементы математических знаний, чем наука. «Большое различие между греческой и древневосточной наукой, – отмечал историк науки А. Сабо, – состоит именно в том, что греческая математика представляет собой систему знаний, искусно построенную с помощью дедуктивного метода, в то время как древневосточные тексты математического содержания – только интересные инструкции, так сказать рецепты и зачастую примеры того, как надо решать определенную задачу».

Булевтерий. Реконструкция здания совета в Милете

Основоположниками греческой науки считаются ионийцы. Успех в торговле дал толчок и способствовал тому, что в Милете скопились огромные богатства к VII веку до н.э. Так в Ионии вызрели наиболее благодатные условия для процветания наук. С появлением добавочного продукта появилась и философия. Как заметил еще А. Чанышев, «ионийская философия – это протофилософия». Были и другие причины, вызвавшие расцвет позитивных и рациональных наук именно в Ионии и Греции – это многочисленность различных соревнующихся между собой духовных центров, постоянное, а порой и яростное столкновение мыслительных сил, демократическое государственное устройство, общий уклад жизни (в целом весьма благоприятный к обмену мнениями и свободному времяпровождению). Казалось бы, сама природа в сочетании с людскими способностями создала некий заповедный уголок, где могли накапливать свою энергию, мысль и дух первые ученые – великолепные образчики людской породы.

Это и способствовало вызреванию благодатных условий для зарождения технических знаний. Иные сравнивают процесс с умиранием, хотя правильнее говорить о рождении. Г. Дильс в «Античной технике» писал: «Взглянем лучше на почтенную колыбель греческой науки – Ионию… В VI веке до н.э. Иония умирала и, умирая, как самый драгоценный дар завещала миру науку. Во главе ее стоит милетец Фалес, которого легенда представляет то забывшим обо всем на свете чудаком, который пялит глаза на звезды и, наблюдая за небом, ночью сваливается в колодец, то расчетливым купцом, умеющим хитро использовать создавшееся на рынке положение с маслом. Серьезная история знает его как техника». Рост технических знаний вызван тем, что крупные и мелкие земледельцы, помимо занятия сельскими работами, стали искать иных способов упрочения экономического положения. Греки приложили немало усилий к тому, чтобы обручить науку с техникой. Еще у Гомера видим первые инженерно-конструкторские опыты богов, когда встречаем в обители Гефеста 20 треножников-роботов. Те могут сами собой приближаться «к сонму бессмертных», а затем сами в дом возвращаться. Но достижения механики и инженерного искусства в силу понятных причин не получили полного развития.

Кузница Гефеста (Вулкана)

Отклики на относительно быстрое развитие науки и техники находим у Сократа, Платона и Аристотеля. Эти настроения проникают в афинские школы и высшие учебные заведения. Т. Васильева пишет: «Профессиональное искусство и научное знание, «техне» и «эпистеме», обсуждаются в философии теперь неотрывно одно от другого, а зачастую и как прямые синонимы, все чаще в этот же синонимический ряд включается и «софия». Ремесленник и прежде считался мудрецом, когда за его искусством подозревали ведовскую или колдовскую силу; теперь божественная софия украсила себя атрибутами ремесленного мастерства». Рынок дал толчок развитию предприятий мелкой промышленности (частновладельческие мастерские или ателье). Хотя техника в то время заперта в узком кругу любителей.

Деревянный конь – задумка Одиссея

Понятно, что развитию ремесел, росту мастерства изобретателей способствовали возраставшие нужды общества в земледелии, торговле, строительстве, мореходном деле и медицине. Сама ситуация все более способствует тому, что инженерно-конструкторская служба становится незаменимой. Строители решают чисто практические задачи… Маяк на острове Фарос вблизи Александрии, возвышаясь на сто метров, освещал пламенем костра дорогу кораблям, спешившим в Египет из Эллады. Поил людей созданный инженером Эвпалином водовод на острове Самос. Особенно выделялись самосские мастера, создавшие такие чудеса строительной техники, как: храм Геры – самый большой храм тех времен, мощную морскую дамбу или водопровод, искусно проложенный сквозь горы. Интересно, что когда персы решили построить мост из Азии в Европу через Босфор, они пригласили для строительства именно самосских инженеров. Фалес отвел воды реки перед битвой у Галиса. Инженер Гарпал строит мост, опиравшийся на суда и выдерживавший бури. Аналогичные мосты возводят и ионийские техники при Дарии. Практическим целям служили туннель Семирамиды в Вавилоне, проложенный под руслом Евфрата, ирригационные сооружения в Фаюме, первый в мире судоходный канал в Китае, где был учтен рельеф местности, и Великая китайская стена, созданная императором Цинь Шихуанди в III веке до н.э. (ее строили 2 млн заключенных, военнопленных), предназначенная для обороны.

Без знаний математики, механики, физики, гидравлики вряд ли были возможны и успехи в судоходстве, не удалось бы создать водяное колесо, пресс или архимедов винт. Древние не смогли бы создать оросительные и отопительные системы, мосты, трубопроводы без помощи наук. Архит Тарентский, Архимед, Герон создали различные виды орудий, винты, блоки и прототипы паровых машин. Причем показателен и такой факт: плуг изобретается одновременно в ряде стран мира (Шэнь-нун – в Китае, Триптолем – в Греции, Хатис – в Испании). Уже Гомер писал, что морское дело потребовало таких инструментов, как медный топор, скобель, бурав, да и Одиссей, построивший деревянного коня, выступает в данном случае как «проектировщик». На Крите при Миносе изобрели пилу, рубанок, отвес, сверло, клей, возникло и столярное дело.

Афинская агора – торговая площадь

Параллельно с ростом промышленности, которая достигла в Афинах расцвета уже к концу V века до н.э., шло и развитие торговли. В связи с упрочением денежной системы появился ростовщический капитал. Особенный дар и талант обнаруживали в торговле милетцы и, конечно, сами афиняне. «Капиталы, – писал один афинский гражданин, – не должны пребывать втуне подобно мертвому баласту, они должны «работать», быть активными, расти и умножаться». Однако сам по себе капитал не обладает еще созидательной силой. Нужны ученые, техники, инженеры, механики, рабочие, которые с его помощью лишь и в состоянии наполнить производительную жизнь человеческого сообщества. Благодаря им примерно к середине III века до н.э. сформировался профессиональный язык техники. Основы наук заложили ученые. Великий Сократ произнес знаменательную фразу: «Изобретатель – отец богатства».

К слову сказать, греки стали первыми изобретателями денег… У Египта, хеттов, в Месопотамии, Палестине, Финикии, Израиле торговля долгое время осуществлялась с помощью так называемых товаро-денег (куски металла, скот, шкуры животных). В крито-микенском мире, гомеровской Греции также покупали, платя кто железом, кто яркой медью, кто бычьими шкурами или живыми быками, а кто и рабами. Шлиманом в Микенах были найдены золотые бруски, Эванс на Крите в развалинах Кносского дворца обнаружил деньги в виде шкуры быка. Такие же деньги, но уже в форме железных прутьев, находили и в погребениях Арголиды. Шесть «оболов» («обол» по-гречески – прут) составляли «драхму», что означало «горсть». Родилось и традиционное название греческих денежных единиц. Но кто же изобрел первые деньги, этот народный «национальный мундир» (К. Маркс)? Легенды говорят, что их якобы дали грекам боги вместе с письменностью и ремеслами. При этом называют разные имена: греки – Эрихтония или Тезея, римляне – бога судьбы Януса. Греческие историки утверждают, что родина монет – малоазийское государство Лидия. Геродот писал, что лидийцы, насколько известно, первыми из людей стали чеканить и ввели в употребление золотую и серебряную монету, первые занялись мелочной торговлей.

Агригентская монета. Состязание квадриг

В VII веке до н.э. в Лидии стали чеканить монеты из электра (сплав серебра и золота). Независимо от Лидии появились монеты и на греческом острове Эгине (серебряные). Их называли «черепашками», потому как черепаха была священным животным бога Аполлона, покровителя торговли и мореплавания. Вскоре монеты распространились по всему Средиземноморью.Славившийся богатством лидийский царь Крез чеканил золотые монеты, «крезеиды», затем золото в качестве монетного металла принял персидский царь Дарий. Заметим, что одновременно с появлением монет (процесс их внедрения в оборот был достаточно длителен) в употреблении продолжали находиться слитки и товаро-деньги. В древнем Иране производство монет предназначалось главным образом для торговых портов Средиземноморья, а на внутреннем рынке в ходу были товаро-деньги. Монеты тут выступали скорее в роли сокровищ, скапливаясь в хранилищах Суз, Персеполя и Экбатана. Пользовались ими только в особо важных случаях (расчете с греческими наемниками или при подкупе крупных политических и военных фигур хотя бы в той же Греции). Самые ранние датированные монеты, видимо, выпустил Сидон, дата на них исчислена от битвы при Иссе, где Александр Македонский победил Дария.

Сиракузская монета. Нимфа Аретуза

Каждый город имел свое летосчисление, монетную символику и художественный стиль. На одних монетах изображали богов-покровителей города, на других – животных, на третьих – предметы экспорта, на четвертых – портреты, на пятых – сооружения. Скажем, на Крите (Кносс и Гортина) стали чеканить так называемые «союзные монеты» – с лабиринтом и знаменитым быком, похищающим красавицу. Деньги становятся важным средством политического влияния и давления. Так, под давлением Афин многие критские полисы вынуждены были отказаться от эгинской денежной системы и перейти на аттическую. Вскоре монеты стали восприниматься не только как экономическое средство, но и как произведение искусства, средство художественного выражения. Своей красотой выделялись сиракузские монеты – дека– и тетрадрахмы – V – начала VI века до н.э. (труд монетчиков Кимона и Эвенета). Известно, что ими восхищался Микеланджело, а Гёте заметил: «Эти чудесные монеты представляют собой бесконечную весну цветов и плодов искусства». Монеты для специалиста являются еще и миниатюрными книгами, по которым можно прочитать важные страницы древней истории народов, страницы красочные, во многом уникальные.

С появлением колеса в Месопотамии (IV тыс. до н.э.) колесо изобретений вращается быстрее и быстрее. К середине III века до н.э. уже сформировался и профессиональный язык техники. Ученые древности заложат основы последующего бурного развития науки. Как справедливо заметил К. Дарлингтон в книге «Эволюция человека и общества», профессиональное мастерство небольшого числа людей привело к появлению класса изобретателей. Техники и механики древности дали толчок развитию производительных сил общества. Без знания математики, механики и гидравлики вряд ли были бы возможны успехи и в судоходстве. Иные же удивительно сочетали в себе таланты инженера и правителя. Архит Тарентский (400—365 гг. до н.э.), механик, математик и политик, разработал научные основы механики и семь раз в качестве стратега стоял во главе государства.

П. Соколов. Дедал привязывает крылья Икару

В летописи изобретательства тех лет остается еще немало загадок и белых пятен. Так, крупнейшему критскому инженеру Дедалу приписывается невероятное число изобретений (планеры, роботы, клей, противозачаточные средства, искусственное осеменение). Французский ученый Ж. Бержье подчеркивал, что, всего вероятнее, Дедал – это все же скорее собирательное имя тех мастеров, что имели за плечами определенную школу, подобно тому как в наше время слово «политехник» означает для французов питомцев Политехнической школы в Париже. «Тайна Дедала еще ждет раскрытия». История, увы, крайне скупа в описании деяний инженеров, изобретателей, мастеров далеких веков. Виной тому анонимный характер творчества и неопределенность времени изобретения. Что же касается собственно научных познаний, то греки бесспорно находились на дальних подступах к ним. Их высшее образование можно назвать гуманитарно-управленческим или политологическим, но не научно-техническим. Плутарх пишет, что Фалес был тогда, видимо, «единственным ученым», который в исследованиях пошел дальше того, что надобно было для практических нужд; все остальные получили название ученых за свое искусство в государственных делах.

Доменико Фетти. Архимед. Ок. 1616 г.

Одно имя тем не менее известно сегодня, пожалуй, всем на свете – Архимед (ок. 287—212 гг. до н.э.). Знаменитый математик и изобретатель античности родился в Сиракузах. Его отец, астроном Фидий, был близок к царю, тирану Гиерону. Но в ранние годы он был простым и небогатым гражданином. Об образовании юноши известно мало. Вряд ли он получил всестороннее образование, так как нет сведений о его занятиях философией и литературой. Математика тогда была побочной наукой философии. Друг Архимеда, Эратосфен, кроме математики, изучал философию, литературу и писал стихи. Науки не стали еще важной общественной потребностью. Аристотель писал: «Нет ничего недостойного для свободного человека в том, чтобы заниматься некоторыми свободными науками до известного предела, но слишком усидчивое изучение их до полного совершенства… делает тело и разум людей негодным для потребностей и дел добродетели». Полагаем, что с Аристотелем были решительно не согласны ремесленники, скульпторы и многие другие труженики, что посвятили жизнь занятию вполне определенным и конкретным делам. После того как Гиерон захватил власть, материальное положение семьи Архимеда, вероятно, настолько упрочилось, что он мог позволить себе уехать в Александрию, главный тогдашний научный центр в области естественных наук. Затем он вновь вернулся в родные Сиракузы.

Осада Сиракуз: машины Архимеда в действии. Гравюра XVIII в

Самым известным из физических открытий Архимеда стало обнаружение того, что различные материалы имеют и разную степень тяжести. Царь Сиракуз Гиерон II поручил проверить, не обманул ли его ювелир, изготовивший из золота венец, посвященный богам. Архимеду поручили провести техническую экспертизу. Тот долго думал, но ответ ему подсказало его же собственное погружение в ванну (чем глубже погружался, тем больше воды выливалось). Тогда-то он и выкрикнул свое знаменитое «Эврика!» Точно так же он поступил и со слитком золота, сравнив его с весом золотого венца (выяснилось, что ювелир все же надул царя). В поздних трудах Архимед применил математические методы и к физическим явлениям. Более всего он прославился в мире как изобретатель хитроумных механизмов (Архимедов винт, рычаги и т.п.). В связи с одним из своих открытий он сказал: «Дайте мне точку опоры – и я сдвину Землю».

Хосе Рибера. Архимед. XVII в.

В последние годы жизни усилия ученого направлены в основном на разработку военных машин (катапульт и подъемных кранов). К этому его побуждала и общая обстановка. Сиракузы подверглись осаде римских войск. Когда против Сиракуз, отпавших от союза с Римом, выступила армия Марцелла и осадила город с суши и моря (214 г. до н.э.), Архимед использовал свой талант инженера для защиты города, став душой сопротивления. Изготовленные по его чертежам метательные машины (катапульты) крушили и топили военные корабли Рима. Суда, которые смогли приблизиться к стенам, хватала чудовищная железная лапа: словно железный циклоп поднимая их в воздух, она разбивала корабли о стены и обрушивала их в море. Говорят, что Архимеду удалось изобрести особую установку, напоминающую гиперболоид или лазер, фокусирующую лучи солнца и поджигавшую корабли. Подъемные машины с железными лапами (механические саламандры) хватали римских воинов, поднимали и сбрасывали с большой высоты. Даже полководец римлян высоко оценил таланты великого инженера древности, заявив: «Не хватит ли нам воевать с этим геометром-Бриареем (сторукий гигант в греческой мифологии), который вычерпывает из моря наши суда, а потом с позором швыряет их прочь, и превзошел сказочных сторуких великанов – столько снарядов он в нас мечет!» Но Марцелл был упрям, и римляне не снимали осады с Сиракуз.

Смерть Архимеда от руки вражеского солдата. III в. н.э.

Почему Архимед принял столь активное участие в битве Рима и Сиракуз (215—214 гг. до н.э.)? В те далекие времена ученый не мог быть вне политики. Это уже и тогда понимали! Если же учесть еще и родственную близость к семье царя, становится понятной его активность. С. Лурье пишет в книге «Архимед»: «Подготовляя техническое оснащение для борьбы с римлянами, Архимед, друг и родственник царской семьи, придворный математик и механик, в момент ожесточенной партийной борьбы, конечно, выступал не как отвлеченный ученый, воспользовавшийся удобным случаем для постановки экспериментов по механике, а как активный деятель карфагенской партии. Всякому понятно, что структура его машин и приспособлений была теснейшим образом координирована с общим планом военной обороны и т.д., Архимед мог правильно рассчитать расположение отверстий в стенах, дальнобойность и радиус действия изобретенных им машин, вес снарядов и т.д.». Следовательно, он был членом, если и не руководителем сиракузского военного совета. Учитывая малолетство царя, пришедшего к власти в Сиракузах, и его родственную связь с царствующим домом, Архимед вполне мог быть одним из таких идейных и политических вождей Сиракуз.

Устройство часов в Газе

Римляне надеялись быстро справиться с непокорными защитниками города, но им помешал гений Архимеда. Сохранились рассказы Полибия и Плутарха. Полибий пишет, что римляне вначале не принимали в расчет его искусства. Они не учли, что «иногда один даровитый человек способен сделать больше, чем множество рук». По словам Плутарха, римские воины были так напуганы действиями машин Архимеда, что нередко бросали идти на приступ, обнаружив даже кусок дерева, торчащий из стен крепости (они кричали, что это Архимед изобрел на их погибель какое-то новое орудие). Когда солдаты ворвались в Сиракузы (212 г.), они на месте убили ученого и изобретателя. Еще одна легенда гласит, что Архимед при виде римлян не стал их молить о пощаде, но лишь бросил гоплиту: «Не прикасайся к моим чертежам».

Еще одним примером высочайшего технического мастерства греков является водопровод Эвпалина на Самосе. О нем с восхищением писал Геродот. Вода в него поступала из источника за горой Кастро и должна была пройти прежде через километровый туннель. И хотя самым старым туннелем, о котором пишет история, был ход, созданный по приказу Семирамиды между дворцами в Вавилоне (вход в него запирался медными дверями, так гласит легенда), но это было сравнительно простое сооружение, значительно уступавшее творению Эвпалина. Кстати, вести туннель через горы на расстояние один километр и сегодня задача сложная, при всей изощренности инструментов и высокой точности расчетов, а для IV века до н.э. это была задача наитруднейшая.

И правы те, кто считает: Поликрат, давший указание строить туннель и выделивший на это немалые деньги, конечно, не случайно пригласил в качестве главного строителя именно Эвпалина, чей авторитет в Мегаре и на Самосе был высок. Инженер вырос в атмосфере высокой культуры знаний, получил научное образование, позволившее ему провести через гору водопровод. Среди чудес античной техники можно назвать и так называемый будильник Платона. Это довольно незатейливое приспособление представляло собой устройство, которое ранним утром собирало товарищей и учеников академии на лекции и занятия Платона, и причем довольно противным свистом.

В сосуд заливалась вода, которая под давлением издавала свист, сзывая из домиков сада учеников, подобно тому как игравший на дуде факир привлекал внимание змей.

Наибольший интерес представляли часы, созданные неизвестным мастером уже во времена Боэция (V в. н.э.). Они украшали собой площадь в Газе. Эти часы описал Прокопий Кесарийский. Те представляли собой целое сооружение: портик защищал часы от непогоды, мраморные барьеры с железными остриями должны удерживать шалунов-мальчишек на расстоянии. Удивительно выглядело их художественное оформление. Верхний ряд часов образует 12 ночных дверей. Под ними находится второй ряд. Над первой из них парит орел, устремляющийся вперед. Створки двери открываются, и Гелиос, выступающий внизу по карнизу, указывает на эту дверь. Из нее выходит Геракл и показывает публике свою первую добычу, львиную шкуру.

Резчик по дереву

Затем он кланяется зрителям и исчезает с венком на голове в своей келье, двери которой опять затворяются. И так он совершает все свои двенадцать подвигов, показывая их, и каждый раз орел слетает с двери, каждый раз венок опускается на голову античного героя. А так как любой школьник знал порядок деяний Геракла, по очередности подвигов определялось время. В часах был еще и механизм для боя часов, чтобы даже те, кто был вдалеке, могли бы слышать их звук и знать время. На крыше часовни изображен Пан, который каждый раз при звуке гонга навострял ухо, будто бы слыша голос своей возлюбленной Эхо. Часовня была украшена и другими фигурами. Справа от Геракла стоял трубач Диомед. После совершения двенадцати подвигов Геракла тот трубил зорю. Тут же видна фигура слуги, несущего Гераклу купальные принадлежности, чтобы приготовить обычную для того времени ванну. Другой слуга подает купленные на рынке кушанья. Размер здания должен был быть 6 м в длину и 3 м в ширину. Перед нами настоящее техническое чудо – технический театр.

Но можно ли утверждать, что античность – золотой век техники и механики? Разумеется, нет. Платон в «Горгии» красноречиво говорит, что удел рабов – искусства механические и технические. Их труд близко нельзя ставить на одну доску с искусством высшего ранга – искусством свободных людей (историков, философов, поэтов, политиков). Дескать, это особая каста. Признавая необходимость механики (скажем, при защите государства), Платон вместе с тем выводит это занятие за пределы «приличного общества». Он говорит: «Однако ж ты тем не менее презираешь и его самого, и его искусство, и имя механика (изобретателя машин или ученого. – Ред.) произносишь как бы с пренебрежением, так что за его сына не захотел бы выдать своей дочки, а за своего не решился бы взять его дочь». Это презрение просто удивительно (хотя понятно, зная нравы той эпохи). Ведь рабовладельческое общество зиждилось не на технике, этой поэме разума, а на подневольном физическом труде.

Когда тиранический строй имеет возможность свободно распоряжаться дешевым трудом рабов, он до последнего использует свой шанс. Технический прогресс в этих условиях неизбежно отходит на задний план. Правда, Солон все-таки созвал лучших механиков и столяров, чтобы те создали сложный деревянный механизм с 24 вращавшимися таблицами. Каллиграфы нанесли на них систематизированные тексты законов, которые легко читались каждым грамотным гражданином. Но это скорее исключение. Общим же правилом тогда было: царские, военно-жреческо-управленческие должности котировались высоко, а таланты ученых, инженеров, строителей, учителей отходили на задний план и пребывали в забвении. Таким же образом в современной России труд ученого и инженера поставлен в ситуацию, в общем и целом напоминающую их положение в рабовладельческой Греции. У нас, увы, не творец, не ученый или изобретатель, а делец и посредник-торгаш стали ныне элитой.

Сорок семь утверждений Евклида

Сведения из разных эпох лишь подтверждают этот печальный опыт. В рукописи времен Нового царства в Египте, например, говорится: «Работа инженера, как и все, что связано с потребностями жизни, есть низость и бесчестье». К великому сожалению, даже известные мыслители античности не могли скрыть своего презрения к технике, к тем, кто ею управляет, являясь ее создателем. Для Аристотеля не существует большой разницы между одушевленным и неодушевленным орудиями. Для него матрос или руль – лишь простые инструменты в руках хозяина корабля. Малый интерес к профессии механика и инженера подтверждается и малым объемом литературы по технике. А вернее сказать, ее не было вовсе… Известно, что к I веку до н.э. в знаменитой Александрийской библиотеке, собравшей едва ли не все главные научные и литературные труды мира, насчитывалось 700 тысяч свитков или книг. Библиотека стала научной Меккой, кладезем мировой информации. Здесь работали такие выдающиеся ученые древности, как Евклид, Аристипп, Архимед и другие. Последний счел, что среди сокровищ Мусея и храма Юпитера он отыщет нечто, что могло бы помочь ему в инженерной работе… Однако прадед всех механиков к величайшему своему разочарованию не нашел тут по механике буквально ни одной строчки. Все его 40 изобретений родились в итоге его индивидуальных усилий.

Помимо материальных признаков образовательной культуры (школ, академий, университетов) возникли и научные заделы. В конечном счете именно греки ввели в оборот то, что мы определяем как «научный способ мышления». Под этим подразумевают не только знание или повседневную практику науки, но прежде всего саму интеллектуальную способность отделять фактическое и то, что поддается проверке, от сугубо эмоциональных и голословных утверждений. Эта особенность культурного восприятия древних произвела столь сильное впечатление на Бернала, что тот заявил: «Греки открыли цивилизацию». Грекам же принадлежит на Западе и пальма первенства в попытках соединить науку с поэзией. Столь дерзкого и блистательного вторжения научных познаний в поэтический мир, и наоборот, не знает история. Британец Дж. Бернал считал, что в поэмах Гомера «содержалось столько науки, сколько вообще было необходимо знать среднему человеку».

Гиппократ

Если Платон с Сократом были мастерами игры на струнах человеческих душ, то истинным волшебником врачевания, физиологии человека слыл Гиппократ (460—370 гг. до н.э.). Его родословная берет начало от врача-целителя Асклепия. Полное имя – Гиппократ из Коса, Асклепиад. Родился Гиппократ в один год с Фукидидом и Демокритом, что позволяет говорить о том, что и в Греции бывали годы, особенно урожайные на таланты. Плиний Старший (I в. н.э.), давая в «Естественной истории» историю медицины и говоря о Гиппократе, приводит версию Варрона. «Во время Троянской войны, в эпоху, когда источники были более достоверными, медицина уже была блестящей, но она ограничивалась лечением ран. Удивительно, что продолжение ее истории затерялось во мраке вплоть до Пелопоннесской войны. Именно тогда искусство было извлечено из небытия Гиппократом, родившимся на острове Кос, самом знаменитом и самом могущественном острове, посвященном Эскулапу. Существовал обычай, по которому выздоровевшие больные записывали в храме этого бога лечение, их исцелившее, чтобы потом можно было его использовать в аналогичных случаях. Говорят, что Гиппократ обнаружил эти надписи и, согласно общепринятому мнению, спалив храм, с помощью этих документов основал вид медицины, названной клинической. С тех пор больше не существовало пределов наживы от этой профессии». Конечно, это был очередной злой навет.

Эскулап – античная статуя

Но вместе с тем жизнь его во многом словно «окутана дымкой» (Литтре). Можно ли ее рассеять? Как и где обучался юный Гиппократ своему ремеслу? Сын и внук врача, он получил образование в семье. Обучение преимущественно было устным и практическим. «С малых лет дети учились от своих родителей делать вскрытие, как читать и писать», – говорил Гален в его трактате «Анатомические операции». Даже сегодня студенты большему могут научиться, наблюдая за операциями светил медицины… А в те времена, когда учебников как таковых не было и в помине, практика и наблюдение играли решающую роль. Впрочем, дед Гиппократа, как говорят, написал работу по медицине (возможно, по хирургии). Некоторые утверждают, что он был учеником врача Геродика, софиста Горгия из Леонтии и философа Демокрита из Абдеры. Так ли это на самом деле, сказать ныне трудно. Возможно, когда слава его разнеслась по миру, ему стали приписывать многое из того, чего не было вовсе, но что входило в кодекс образованного грека. Одна из легенд о Гиппократе утверждает, что он изучал медицину с помощью рассказов об исцелении, записанных на стелах храма Асклепия в Косе. Такие стелы действительно существовали: так, в храме Эскулапа в городе Косе на камне был высечен в стихах рецепт против ядовитых животных.

Географ Страбон писал, что врач преимущественно использовал методы лечения, которые были «обетами следовать предписаниям о режиме». Как выше сказано, рецепты и рекомендации помещали на специальных стелах, служивших своего рода справочниками. Вряд ли стелы могли стать серьезным подспорьем в деле овладения врачебным искусством. Каждый врач руководствовался в медицинской практике собственным знанием и опытом. Видимо, оно не всегда оказывалось на должном уровне, так как римляне недоверчиво относились к греческой медицине. В Риме богом медицины был бог Асклепий (Эскулап), хотя первоначально все эти функции должен был выполнять бог Аполлон, также носивший эпитет «Медикус». Известно, что бог врачевания Асклепий мог воскрешать людей (по крайней мере, так утверждал Аполлодор).

Обедающие

То, что богу Аполлону, покровителю искусств, отводилась роль врача, не должно нас удивлять. Медицина в древности считалась одним из видов искусства. Скажем, автор трактата «О древней медицине» рассматривал медицину как среднее между мастерством и наукой, отстаивая ее право называться искусством. Он вел спор с философом и врачом Эмпедоклом, который заявлял: «Не может знать медицинское искусство тот, кто не знает, что такое человек и как он вначале явился и из чего составлен, но что должно знать все это тому, кто намерен правильно лечить людей». Видимо, Эмпедокл прав (если смотреть на человека, его здоровье в широком плане), но есть резон и в утверждениях автора трактата. Тот не желал видеть во враче философа и жреца. Врач занят конкретным делом. Его главная забота – не только лечить людей, но и научить их здоровому образу жизни и правильному питанию. Врач – это повар «блюда», которое называется «человеческая жизнь». Автор проницательно говорит: виной тому, что среди людей царит высокая смертность, является ужасное питание.

Лишь тогда, когда люди научились готовить пищу более «сносную», они стали жить дольше и лучше. Продукты грубые или вредные, которых природа человека «не может превозмочь, если их принять, приносят страдание, болезни и смерть, а такие, которые превозмогаются природою, доставляют питание, рост и здоровье». Перед нами первые признаки зарождения диетологии. Автор заключал в итоге: «А таким открытиям и исканиям какое более справедливое или подходящее имя можно дать, как не Медицины?» Гиппократ был одним из самых заметных «художников» этой медицины здоровья. Платон, что был моложе его на целое поколение, в одном из диалогов сравнил медицину с иными искусствами, проведя параллель между Гиппократом и самыми великими скульпторами времени – Поликлетом из Аргоса и Фидием из Афин. Полагаю, Платон в каком-то смысле был прав, делая такое сравнение. Мы сами являемся ваятелями нашего физического и душевного здоровья (или, напротив, нездоровья). Кстати, современная наука подтверждает заключение великих врачей древности, а именно: хорошее питание увеличивает продолжительность жизни людей на треть.

Асклепий. Музей Барселоны

В сообщениях о его жизни находим массу легенд и мифов. Причина в том, что самые ранние биографы Гиппократа писали о нем два века спустя после его смерти. Поэтому так же как на Хиосе показывают место, где учил Гомер, на Косе можно и сегодня полюбоваться «платаном Гиппократа». Многое является домыслом. Одно не вызывает сомнений: уже в те времена сочинения врача были хорошо знакомы афинянам и другим грекам. С годами преклонение перед его авторитетом стало столь велико, что некий византийский монах-историограф выразил беспредельную степень его восхищения словами: «Что сказал Гиппократ, то сказал сам бог». Для множества врачей он был не только предметом удивления, но своего рода идеалом, которому надо следовать и в повседневной жизни. Он принадлежал, как отмечает автор очерка о нем В. П. Карпов, к знатному роду асклепиадов. Члены его рода принимали участие еще в Троянской войне. Кстати, у греков в Афинах культ Асклепия был введен лишь в 450 году писателем Софоклом. Ранее, как утверждают, тут царил культ бога-исцелителя Амина.

В Рим бог Асклепий проник еще позже, уже под именем Эскулапа. Обучался наш Гиппократ и у философов (Горгия, Демокрита, Продика). Его врачебные сочинения (60-книжие) вобрали в себя всю врачебную науку и мудрость того времени. И хотя у него были соперники и завистники (а известный врач Асклепиад, живший в I в. до н.э., ехидно заметил, что тот хорошо показывает, как люди умирают, но не говорит, как их вылечить), слава Гиппократа росла. В итоге даже великий персидский царь Артаксеркс, рассчитывая переманить к себе светило, пишет одному из подданных: «Царь царей великий Артаксеркс Гистану, наместнику Геллеспонта, привет. Слава искусства Гиппократа, косского врача, потомка Асклепия, достигла до меня. Дай же ему золота, сколько он захочет, и остального в изобилии, в чем он нуждается, и пришли его к нам: будет он в равной чести с лучшими из персов». На что знаменитый врач якобы ответил так: «Одежда, пища и жилье есть, а богатства врага мне не надобны».

Врач и пациент в древнегреческой клинике

И хотя почти единственное, что мы могли бы утверждать с высокой степенью надежности о нем и его судьбе, это то, что он был современником Софокла и Еврипида, Фидия и Поликлета, Сократа и Платона, что он лечил людей и писал книги о медицине (на ионийском диалекте), но даже и столь скудные сведения имеют ценность. Говорят, что он был совершенно лыс (так его и изображали на монетах Коса римской эпохи). Но в этой лысой голове мыслей было больше, чем в иной голове, полной волос. Это же можно сказать о масштабе его личности. В «Политике» Аристотель назвал имя Гиппократа в качестве примера человека, что превосходит многих других не ростом, а своими познаниями и наукой. Он не был единственным врачом-целителем в античном мире. У нас нет каких-либо строгих оснований называть его и «отцом медицины». Задолго до него в Древнем Египте и Вавилоне существовали опытнейшие врачи и хирурги. В законах вавилонского царя Хаммурапи имеются параграфы, относящиеся к врачам-глазникам, где фиксируется большой гонорар за хорошо проделанную операцию и строгое наказание за неудачный итог операции.

Папирус Эберса дает громадное число рецептов от различных болезней и указания для врачей при исследовании больных. Бронзовые инструменты для проведения операции на глазах найдены при раскопках в Месопотамии. Высокая и почетная роль врачей признавалась древними греками. Одна из песней «Илиады» гласит, что «опытный врач драгоценнее многих других человеков». И все же он был отцом науки медицины. Среди подлинных гиппократовских книг обычно называют такие его труды, как: «Эпидемии», «Прогностику», «Афоризмы», большую часть «Диэты при острых болезнях», «О воздухах, водах и местностях» и др. Чтобы составить представление о стиле повествования Гиппократа, достаточно прочесть отрывок из наставлений этого врача ученикам: «Поэтому должно, собравши все сказанное в отдельности, перенести мудрость в медицину, а медицину в мудрость. Ведь врач-философ равен богу. Да и немного в самом деле различия между мудростью и медициной, и все, что ищется для мудрости, все это есть и в медицине, а именно: презрение к деньгам, совестливость, скромность, простота в одежде, уважение, суждение, решительность, опрятность, изобилие мыслей, знание всего того, что полезно и необходимо для жизни, отвращение к пороку, отрицание суеверного страха пред богами, божественное превосходство. То, что они имеют, они имеют против невоздержанности, против корыстолюбивой и грязной профессии, против непомерной жажды приобретения, против алчности, против хищения, против бесстыдства. В ней заключается знание доходов и употребление всего того, что относится к дружбе, к детям, к имуществу. С этим познанием также соединена некоторая мудрость, так как и врач имеет многое из всего этого». Хороший совет.

Гиппократ – один из тех великих мужей,что формировал правила антропологии у народов Европы и Азии. Его иногда называют основателем науки о человеке. Он писал о скифах и сарматах, у которых женщины сражаются с врагами, пока девственны, и не могут выйти замуж, пока не убьют трех врагов, не принесут подобающих обычаям жертв (скифские амазонки). Труды его – кладезь информации.

Хирургия. Вправление смещенного позвонка

Вправление плечевого вывиха. I в. до н.э.

Процедура кровопускания. Гравюра

В знаменитой «Клятве Гиппократа» говорится: «Клянусь Апполоном врачом, Асклепием, Гигией и Панацеей, всеми богами и богинями, беря их в свидетели, выполнять по моим способностям и разумению эту клятву и этот договор; прежде всего почитать моего учителя в этом искусстве наравне с моими родителями; предоставлять в его распоряжение денежную помощь, и если он окажется в нужде, отдать ему часть моего состояния; считать его потомство наравне с моими братьями и обучать их этому искусству, если пожелают его изучать, без оплаты и договора; передавать предписания, устные уроки и остальную науку моим сыновьям, сыновьям моего учителя и ученикам, связанным договором и клятвой в соответствии с медицинским законом, и никому другому. Я буду использовать режим для пользы больных в соответствии с моим умением и разумением; но я клянусь этому воспрепятствовать, если это послужит их погибели или несправедливости по отношению к ним. Я никому не дам смертельного снадобья, если у меня его попросят, не проявлю инициативы в таком совете. Я также не дам женщине абортивный пессарий. В чистоте и благочестии я проведу свою жизнь и занятие искусством… Во все дома, куда я должен войти, я войду для пользы больных, избегая всякой умышленной несправедливости и всякого развратного действия, особенно любовных отношений с женщинами и мужчинами, свободными или рабами. Обо всем, что я увижу или услышу во время лечения или даже вне его касательно жизни людей, если это не должно быть повторено в другом месте, я умолчу, считая, что такие вещи секретны. Итак, если я исполню эту клятву и не нарушу ее, пусть мне будет дано наслаждаться жизнью и моим искусством, навеки пользуясь уважением людей. Зато если я ее (т.е. клятву) нарушу и совершу клятвопреступление, пусть будет обратное». Таков был кодекс античного врача.

Титульный лист сочинений Гиппократа

В городах с VI века до н.э. уже существовали общественные врачи. Потребовалось время, чтобы они завоевали авторитет и были приняты городами как общественные врачи. В IV веке до н.э. появляются высеченные на камне почетные декреты. В том, что в Греции существовали общественные врачи, нет ничего удивительного. Такой порядок в общем и целом отвечал самому духу демократии. Правда, авторитетных медицинских школ в то время было не так уж много (Кротона, Кирены, Кос, Книд). Поэтому каждый желающий мог попробовать себя в любой профессии. Человеку требовались и врачи-психологи, о которых тогда еще и не слыхивали. В частности, в «Жизни десяти ораторов» говорится о некоем Антифонте, выступающем в роли психотерапевта: «В то время, когда Антифонт пристрастился к поэзии, он создал искусство лечения скорбей, подобное лечению, которое применяли к больным врачи. В Коринфе он обустроил помещение, выходящее на центральную площадь, и повесил вывеску, на которой написал, что способен лечить скорбящих речами. Осведомляясь о причинах, он утешал больных. Но посчитав, что ремесло ниже его достоинства, он начал заниматься риторикой». Частично лечение души на себя взяли представители религии. Появятся даже иконы «Всех скорбящих». Однако не всегда даже бог мог заместить врача надлежащим и главное – эффективным образом. Известно имя некоего Питалла, общественного врача, упоминаемого в комедиях Аристофана.

Бесспорно, должность врача была в высшей степени необходимой. Особенно в обществах и государствах, которые вели постоянные войны. В дни войны, да и в мирное время без врача было не обойтись. «Города, которые хотят, чтобы люди у них были здоровыми, выбирают врачей, и военачальники берут с собой врачей для солдат», – подчеркивает Ксенофонт в «Киропедии». Достаточно в качестве примера привести ситуацию, сложившуюся в Греции во времена пелопоннесских войн. Когда в начале лета пелопоннесская армия вновь вторглась в Аттику, она безжалостно стала ее опустошать. Этот ужас проодолжался сорок дней. Все беженцы из разных мест скопились в Пирее и Афинах. Селились везде, где только было возможно: в храмах, на площадях, на пустырях, в укреплениях. Водоснабжение в Греции всегда считалось самым слабым местом. В итоге вскоре разразился страшный мор. Зараза распространялась стремительно. Больные заражали ухаживавших за ними здоровых людей. Словно пожар, эпидемия перекидывалась с дома на дом, с семьи на семью, с города на город. «Люди гибли как овцы; их тела наваливали грудами и хоронили, когда предоставлялась возможность. Многие выжившие оставались слепыми, калеками или потерявшими память. Ничто не могло защитить их от болезни – ни физическая сила, ни благочестие, ни богатство, – и лишь те, кто пережил болезнь, могли быть уверены, что останутся в живых». Даже медики тогда были бессильны.

Интересно и то, как осуществлялся найм врача на работу. Так как в древности не было ни дипломов, ни званий, врачу приходилось доказывать компетентность перед публикой. Чтобы получить должность, врач должен был привести примеры его компетентности (указать место подготовки, назвать своих учителей, а также имена вылеченных им пациентов, ну и, разумеется, самому выглядеть здоровым).

Гермес

Так как греки привыкли ко всякого рода состязаниям (словесным и физическим), то и врачу частенько приходилось бывать в шкуре софиста. Лечение напоминало своего рода актерское зрелище. Никаких врачебных консилиумов и уединений. Оно велось на виду у всех, сопровождаясь беседой с больным «на публике». Это было особенно важно для врача, приходящего в новый город. Платон, цитируя софиста Горгия, говорил, что врач должен быть готов к такому вот словесному поединку. Понятно, что всегда существовала опасность найма непрофессионалов,а то и явных проходимцев, но с хорошо подвешенным языком. Один автор-гиппократик говорил о горе-эскулапах: «Эти люди очень похожи на статистов, которые выходят в трагедиях. Как статисты имеют облик, одежду и маску актеров, не будучи ими, так и среди врачей многие являются ими по названию, но отнюдь не на деле». Против невежд и шарлатанов, называвших себя врачами, и боролись гиппократики, что вызывало их ненависть.

Василий Беляев. Изгнание бесовского духа. 1895—1903 гг.

Вот и Сократ высмеивает Эвфидема, который, не изучив политики, объявляет о своем намерении стать государственным деятелем. Сократ сравнивает его с врачом: «Выступление такого рода подошло бы тем, кто хочет добиться от города места врача. Им было бы полезно начать свою речь такими словами: «Афиняне, я до сих пор ни у кого не учился медицинскому искусству и никогда не искал себе учителя врача. Я всегда воздерживался не только узнать что-нибудь у врачей, но даже не притворялся, что я изучал это искусство. Тем не менее доверьте мне должность врача. На ваш страх и риск я попытаюсь его изучить»». Подобная тирада вызвала смех у афинян. Хотя нам сегодня смеяться почему-то не хочется. Сколько уж лет минуло со времен Сократа, а у нас в политике полно общественных «врачей», что не в состоянии вылечить государственный организм, а только еще больше загоняют внутрь все его болезни. У нас всё, как в Греции… Если врачи Египта, находясь на государственной службе, за совершенные ими при лечении серьезные ошибки подлежали уголовной ответственности, вплоть до смертной казни, то вот врачи в греческих городах не подвергались никакому наказанию за свои промахи и даже за смерть пациента, кроме разве что теряли репутацию. Такие же порядки видим у нас.

И. Репин. Исцеление больной. 1871 г.

Если медик у других народов был скорее заклинателем, кудесником, хранителем древних профессиональных тайн, то в Греции он слыл ученым мужем. Сравните тот образ «врача», который доносят до нас индийские источники в некой «песне врача». Эскулап бодро путешествует по стране с красивым ящиком для лекарств (из фигового дерева). Конечно, он стремится к полному выздоровлению больных, но на первом месте у него жажда получить солидный заработок. Ему нужны «конь, бык и одежда». Порой в лечении он использует травы: травы извлекают из тела все больное, «всякая хворь бежит от них, как от руки палача». Таких в Индии часто называли не только «изгоняющим болезни», но еще и «истребителями демонов».

Диего Веласкес. Пьяницы, или Сила Вакха. 1628 г.

Гнев же оскорбленного божества надо укрощать жертвами или молитвой, духа мучителя следовало задобрить ласковым к нему обращением или изгнать путем заклинаний. Сказанное относится не только к индийскому врачебному искусству, но и к искусству врачевания у первобытных народов и даже к знахарству поздних веков. Разумеется, суеверные способы лечения встречались порой и среди греков (вспомним сцену из «Плутоса» Аристофана) или у римлян (так, им злоупотреблял полководец Аристид, человек достаточно образованный и просвещенный). Однако тот факт, что города и правители тогдашнего мира приглашали наперебой видных греческих светил, стремясь таких врачей удержать, говорит о многом. Это значило, что в Греции имелись неплохие врачебные специалисты. Таких врачей уважали. О них говорили: «Лекарь, право, стоит нескольких других людей». Вердикт врача был чем-то вроде непреложного закона. Так кротонец Демокед был в течение года на жаловании города Афин, на следующий год – у общины эгинцев, а на третий – у Поликрата. Его гонорар быстро возрастал от 8200 драхм до 10 000 или до 16 000 драхм. После падения властителя Самоса, он в качестве пленника прибыл в Сузы, где выступал в роли не только врача, но и советчика, или «застольника», царя Дария (521—485 гг. до н.э.). Он настолько хорошо пользовал царя и его супругу, что даже придворные египетские врачи впали в немилость и стали опасаться за их жизнь.

В самом деле, порой важнее вылечить, сохранить живое человеческое тело, нежели воплотить в мраморе – мертвое. Авторитет его был столь высок и в древности и позднее, что его заветы, по словам Мольера, сравнивали с Евангелием. «Клятва Гиппократа» прямо указывает на переход к свободному практикованию врачебного искусства. Среди перечисленных в ней моральных требований к врачу, помимо клятвы лечить честно и умело, есть: обязательство учить врачебному искусству потомков, если те выберут эту профессию, учить безвозмездно, больному помогать по мере знания и сил, не применять врачебных средств во вред кому-либо или с преступной целью, не давать пациентам яду, не вытравливать плода у женщин, не производить кастрации (что вызывало особое неприятие у греков, но что спокойно воспринимали персы и евреи), не злоупотреблять знанием в эротических целях (как по отношению к свободным, так и по отношению к рабам), хранить врачебные тайны, не торговаться из-за гонорара, не обирать клиентов и т.д. Тут мы встречаем и прекраснейшее изречение этического характера: «Где нет недостатка в любви к людям, там не будет недостатка и в любви к своему призванию». Если врачи стремились излечить тело, то философы более заботились об уме.

Впрочем, сохранились некоторые афоризмы, в которых можно уловить и своего рода философское содержание. Так, Гиппократу приписывались некоторые из них: «Честные люди должны вести такой образ жизни: зимою они должны как можно больше есть, а пить как можно меньше; питьем пусть будет вино, возможно менее разбавленное, а пищею хлеб и все жареные блюда…»; «Из натур человеческих одни хорошо или дурно приспособлены для лета, другие – для зимы»; «Из болезней одни хорошо или дурно переносятся в одни времена года, другие – в другие. Так же точно и некоторые возрасты приспособлены к известным временам года, к местностям и к образу жизни»; «Нужно делать много всевозможных упражнений: бег, который полагается постепенно увеличивать; борьбу «в масле», которую надо удлинять, начиная с легкого упражнения; быстрые прогулки после упражнений и медленные – после обеда… Нужно пользоваться твердой постелью, ночными прогулками, ночным бегом, ибо все это заставляет похудеть и согревает… Надо не бояться подвергать себя холоду, только не после еды и упражнений, а во время утренних прогулок, избегая при этом чрезмерности. Нехорошо для тела не зябнуть в эту пору: ведь и деревья, не подвергшиеся в свое время холоду, не могут ни производить плодов, ни быть крепкими. Нужно пользоваться в это время всеми видами упражнений, ибо чрезмерности не будет, лишь бы не наступило переутомление». Тут уж философия выступает спутницей, помощницей и сестрой медицины.

Родство или близость двух этих профессий в древности для многих были очевидны; неслучайно даже математика Пифагора представляли врачевателем. А уж в отношении философов и софистов, как справедливо заметил Хейзинга, «медик, врачеватель зачастую и в самом деле – воистину исторически – был и остался их старшим братом». Все они и позже сохраняли черты этого «древнего родства». В дальнейшем центры греческой науки переместились из Эллады на Восток – в Александрию, Пергам, Антиохию, Селевкию, Тир или в другие города цивилизованного мира. Любопытно и то, что в эпоху эллинизма даже среди так называемого слабого пола проявляются отдельные случаи возникновения интереса к науке. Есть уже первые дерзкие «эмансипатки», стремящиеся получить доступ к мужским профессиям. У одного врача, жившего в Александрии во времена Птолемеев, училась девушка из Афин, некая Агнодика. Ее упорная настойчивость и тяга к наукам привели к тому, что этой женщине было разрешено изучать медицину (если верить сообщениям римских авторов).

Реконструкция храма Асклепия в Эпидавре

Характерной особенностью античной медицины было и то, что многие врачи являлись одновременно и философами. Это совершенно естественно, ибо физиология и дух находятся в самой тесной взаимосвязи. В этом смысле интересен трактат Галена «О природных способностях», где он прямо связывает проблему питания людей с их ростом (как физическим, так и духовным). Гален (129—199 гг. н.э.), сын математика и архитектора, был врачом гладиаторов в Пергаме, а затем лейб-медиком при дворе императора (со 169 г.). Сторонник платонизма в философии, он признавал высокий авторитет Гиппократа. Ему принадлежит важнейшая мысль о генезисе и развитии человеческой природы. Развитие человека состоит из формирования и изменения. Процесс этот непрост. Природе, телу человека (полагаю, и обществу) свойственно сохранение в ходе их роста «прежней идеи», т.е. памяти о былом.

Туннель и водопровод Эвпалинос на Самосе

Будучи крупным философом-медиком, имея связь с императорской властью, Гален, видимо, понимал то, сколь важно сохранять в памяти поколений уважение к тем величайшим авторитетам, которые сформировали великую греческую культуру (Платону, Аристотелю, Гиппократу и др.). Идея смешения культур может быть перенесена и на нашу почву, как один из острых вопросов античной традиции, да и современности. Ведь, с одной стороны, без смешения нет ни роста, ни прогресса. С другой стороны, смешивать нужно очень осторожно. Уже Аристотель понимал, что если смешать большое количество одного вещества с малым количеством другого, возникнет преобладание первого, а второе пребудет в «страдательном» состоянии. Это равносильно тому, как если бы взять и смешать каплю доброго вина с десятью тысячами ведер воды. Вина там не остается вовсе, ибо оно теряет свою форму и целиком изменяется в воду. То же происходит с человеком, у которого отсутствуют характер и воля, чей ум пуст, а душа мертва. Этим людям культура недоступна и чужда. Такой человек подвержен любой болезни и часто оказывается во власти диких и разрушительных инстинктов. Есть люди, лучшим исходом для которых была бы смерть. Как сказал Гиппократ, «чего не лечат лекарства, излечивает железо, чего не врачует железо, исцеляет огонь». То, что не в силах исправить природа или закон, исправит смерть. Мы близки к тому, чтобы погрузиться в философские воды.

 

Вершины греческой философии

Как выше сказано, наличие ряда условий и привело к развитию общественно-философской мысли, да и вообще науки в Греции. В основе этого лежали прежде всего изменения в материальных условиях существования общества (замена бронзы железом, рост рабовладения и торговли, освоение земли и моря, производство керамики и т.д.). С VIII в. до н.э. стала распространяться письменность, которая перестала быть уделом жрецов. В итоге в Греции стал меняться интеллектуальный и общественный климат… Ученый Ж. – П. Вернан в своей книге «Происхождение древнегреческой мысли» отмечал: «Знания, нравственные ценности, техника мышления выносятся на площадь, подвергаются критике и оспариванию. Как залог власти, они не являются более тайной фамильных традиций; их обнародование влечет за собой различные истолкования, интерпретации, возражения, страстные споры. Отныне дискуссия, аргументация, полемика становятся правилами как интеллектуальной, так и политической игры. Постоянный контроль со стороны общества осуществляется как над творениями духа, так и над государственными учреждениями. В противоположность абсолютной власти царя, закон полиса требует, чтобы и те и другие в равной мере подлежали «отчетности» (eythynai). Законы больше не навязываются силой личного или религиозного авторитета: они должны доказать свою правильность с помощью диалектической аргументации. В рамках полиса именно слово являлось инструментом политической жизни; письменность в собственно интеллектуальном плане начинает служить средством общей культуры и позволяет в полной мере распространять знания, которые ранее были уделом немногих или находились под запретом». Демократия открыла путь философии и философия, в свою очередь, стала повивальной бабкой общественных наук.

Северная часть Парфенона

Интеллектуальная революция начиналась в Ионии. Иония находится в азиатской части Греции. Где-то примерно на рубеже VII—VI веков до н.э. произошел всплеск интереса к духовному и мысленному творчеству среди греков. Ранее уже отмечалось: греки отождествляли всех, кто так или иначе был связан с мыслью («мудрец», «рапсод», «софист», «поэт» и т.д.), с деятелями культуры. Например, многие считали первым греческим философом певца Орфея. Другие называли куда большее число мудрецов, людей практического ума и жизненного опыта. По большей части это были люди выдающихся способностей. В их числе упоминали и Фалеса, основателя милетской философии, который, по словам Симпликия, «первым явил эллинам естественную историю», тирана из Мителен Питтака, Биаса из Приены и афинского поэта и законодателя Солона. В число этого ряда мудрецов входили: Анахарсис Скифский, Мисон Хенейский, Эпименид Критский, афинский тиран Писистрат и т.д. и т.п.

Историю древнегреческой философии обычно принято начинать изучать с Фалеса Милетского (624—546 или 650—543 гг. до н.э.). Фалес, сын Эксамия и Клеобулины, первый греческий философ, математик и астроном, – один из семи признанных мудрецов. Освобождение мысли от мифа вовсе не похоже на появление на свет ребенка, когда вместе с водами отходят сразу все наслоения мифологического сознания. Здесь жил народ смешанных культур и кровей (карийская, греческая, финикийская и другие).

Город Ираклион. Вид с крепости на порт

В этом братстве возникли первые научные школы. Жизнь Ионии была наполнена яростной политической борьбой, в которой участвовали три основных сословия: ремесленники, владельцы земель и виноградников, купцы, судовладельцы и моряки. Купцы и моряки повидали мир и владели знаниями иных стран, ремесленники имели навыки производства и изобретения. Поэтому Иония стала местом, где явился Фалес. Хотя легенда представляет его чудаком, который по ночам пялит глаза на звезды и, наблюдая за небом, из-за своей рассеянности ночью сваливается в колодец, история видит в нем выдающегося астронома, предсказавшего затмение Солнца (28 мая 585 г. до н.э.). Говорят, он знал формулу, найденную еще халдеями. Что же касается наук, Гегель считал, что с Фалеса, собственно говоря, лишь «и начинается философия». Дильс писал: «В области астрономии, следовательно, Фалес был не ученым, а человеком с практическими знаниями, который, правда, больше знал и мог, чем его земляки и соседи варвары. По крайней мере, до времени Геродота дошла молва, что Крез перед битвой у Галиса призвал его и поручил отвести поток. Историк, правда, отвергает этот рассказ: мидийское войско переходит у него через Галис по обыкновенному мосту. Если он и прав, то все же в V веке легенда должна была приписать такие чудеса гидротехники милетскому астроному». Иония стала местом изобретения многих вещей, в том числе вставных календарей. Возник особый ионийский стиль в архитектуре (колонны с нежными завитками напоминали грациозную фигурку гречанки с изящными локонами). Иония дала миру такие изобретения, как серебряные монеты, банки, залоговые письма.

Развалины храма Аполлона в Дельфах

Фалес занимался многим: был путешественником, инженером-гидротехником и даже купцом. Это тип ученого нового и, можно сказать, даже новейшего времени, ибо он ориентировал науку на задачи экономики и промышленности. Известно, что он научно установил, что в следующем году ожидается большой урожай фиников, задешево арендовал все маслобойни, стал монополистом по производству масла и заработал много денег. «Первый геометр» (Апулей), «первый астроном» (Евклид), «первый физик» (Плиний). Таким образом, он первым поставил теоретическое знание на службу практике, то есть достиг того, что и сегодня для многих является недостижимым идеалом. Он же точно установил день и время затмения солнца, высказал догадку, что Луна светится отраженным светом Солнца. Фалес определил продолжительность года (365 дней). Платон говорил, что Милетец прежде всего практик, а не теоретик, как считал Аристотель. До нас дошли названия его трудов «Морская астрология», «О солнцестоянии», «О равноденствии», «О началах». Ряд его идей – «Вода есть начало всего», «Все происходит из воды» – положили начало философскому осмыслению процесса мироздания и жизни в Природе. У Фалеса таким образом «материальное имеет философское значение» (Гегель). Чрезвычайно важна для понимания происхождения Вселенной высказанная им формула – «Космос един». В ней рассматривается универсум как единая система, единство живого и неживого. Жизнь – вечное движение. Она неуничтожима. Фалес считал душу движущим началом в человеке. Его положения имеют глубокое значение с точки зрения морали. Вспомним изречения: «Познай самого себя»; «Прекраснее всего мир, ибо он есть произведение Бога»; «Мудрее всего время, ибо оно открывает все»; «Больше всего пространство, ибо оно все содержит в себе»; «Сильнее всего необходимость, ибо она имеет власть над всеми»; «Не богатей дурными средствами»; «Прекрасно красоваться не наружностью, но своими занятиями»; «Надо одинаково помнить друзей – присутствующих и отсутствующих»; «Что на свете трудно? – Познать себя»; «Что легко? – Советовать другому»; «Кто счастлив? – Тот, кто здоров телом, восприимчив душой, податлив на воспитание»; «Что приятнее всего? – Удача».

Кратер Клития и Эрготима

Что дало толчок появлению столь важных элементов культуры современного мира? Видимо, мощный толчок дала свобода, свобода практической и духовной деятельности. Свободное население городов и станет социальной базой и опорой нарождающихся научных школ. Фалес старался выстроить здание наук из частей научных наблюдений древнего мира (из знаний наук египтян и халдеев). Боннар даже назвал Ионию «Греческим Вавилоном»… Фалес считал светила предметами естественными, а не божественными. Планеты для него – это физические тела. Он и другие ученые стремятся установить, из какой материи состоит мир. Началом всего была вода. Он полагал, что земля и все существующее образовалось из воды в силу естественного процесса. Боннар в «Греческой цивилизации» пишет, что греки, таким образом, создавали геометрическую науку в связи с искусством зодчества и с мореплаванием. Все предания о Фалесе приписывают ему способность определять расстояния от возвышенной точки на побережье до корабля, находящегося в открытом море. Те же предания приписывают ему геометрическое знание – на этот раз вполне отвлеченное, но рациональное, – свойств фигур, без построения которых невозможно измерить это расстояние. Эта наука является детищем класса купцов, которым надобны были суда для дальних плаваний и храмы для прославления своих городов не в меньшей мере, чем для прославления почитаемых ими богов. Фалес предложил Ионии образовать государство совершенно нового типа, а именно – федеративное государство, управляемое федеральным советом, но ионийцы его не послушались, видимо, зря.

Святилище греков в Дельфах

Фалес говорил, что он благодарен судьбе за три вещи: за то, что он, во-первых, человек, а не животное, во-вторых, за то, что он мужчина, а не женщина; в-третьих, за то, что он эллин, а не варвар. Его популярность у греков была велика. По этой причине они не только причислили его к «семи мудрецам», но и поставили на первое место среди всех них. Так высказался Дельфийский оракул. Фалес дважды награждался бронзовым треножником как самый выдающийся ум того времени.

Рождение Афины с помощью Гефеста

Столь высокую оценку он получил, вероятно, и по той причине, что учителей не имел (если не считать того, что ездил в Египет и какое-то время жил там у жрецов). Умер Фалес своей смертью от старческой слабости, наблюдая за ходом состязаний. Некоторые убеждены, что история греческой философии начинается с Фалеса, не с Гомера или Орфея. Этой корректировкой мы обязаны во многом Аристотелю, ибо до него Гиппий скорее подчеркивал близость, чем различия между греческими философами, поэтами, варварскими мудрецами. В эпоху эллинизма аллегорические толкования превратили поэмы Гомера в источник не только высокой поэзии, но и мудрости, в том числе философии. Порой в ряду мудрецов называлось до 12—17 имен. Однако Диоген Лаэрций (о котором ничего не известно: ни где жил и писал, ни датировок его жизни и смерти) отделяет всех этих мудрецов собственно от философов. Хотя и четкое представление о началах греческой философии у него отсутствует. Вот как видится ему зарождение этой науки (во тьме веков): «Занятия философией, как некоторые полагают, начались впервые у варваров: а именно у персов были их маги, у вавилонян и ассириян – халдеи, у индийцев – гимнософисты, у кельтов и галлов – так называемые друиды и семнофеи…; финикийцем был Ох, фракийцем – Замолксис, ливийцем – Атлант».

Аполлон с кифарой

Египтяне уверяют, что начинателем философии, хранимой жрецами и пророками, был Гефест, сын Нила… Однако сам Лаэрций решительно не согласен отдавать столь почетный приз – то есть первенство зарождения философии – в руки других народов. Поэтому далее он отмечает: «И все же это большая ошибка – приписывать варварам открытия эллинов: ведь не только философы, но и весь род людей берет начало от эллинов. В самом деле, достаточно припомнить, что именно среди афинян родился Мусей, а среди фиванцев – Лин. Мусей, сын Евмолпа, первый, по преданию, учил о происхождении богов и первый построил шар; он учил, что все на свете рождается из Единого и разрешается в Едином… Лин, по преданию, был сыном Гермеса и музы Урании; он учил о происхождении мира, о путях солнца и луны, о рождении животных и растений… Отсюда и взял Анаксагор свое учение, что все в мире возникло совокупно и лишь потом явился Ум и внес в это порядок. Умер этот Лин на Евбее от стрелы Аполлона… Вот таким образом началась у эллинов философия, самое имя которой чуждо варварской речи. Те, кто приписывают открытие философии варварам, указывают еще и на фракийца Орфея, называя его философом, и притом древнейшим». Таким образом, и здесь так или иначе признается ключевая роль древнейших цивилизаций в рождении философии. Любопытно, что сами философы Греции трезво оценивали свои способности. Пальму первенства (треножник) они охотно передавали от мудреца к мудрецу, и так вплоть до Солона, который заявил, что первый в мудрости – это все-таки бог. И отослал треножник в Дельфы.

Развалины храма Посейдона в археологическом комлексе Сунион

Почти вся Эллада испытала мощное воздействие пифагорического движения… Оное называют нравственно-религиозной реформацией Пифагора. Пифагорийство как течение философской мысли включает несколько периодов: древний (VI—V вв. до н.э.), средний (IV—I вв. до н.э.) и поздний (I—V вв. н.э.). Известны имена пифагорейцев: Филолая, Гиппаса из Метапонта, Алкмеона, Оккела из Лукании, Гераклита из Эфеса. Космология пифагорейцев покоилась на вере в магию чисел. Как отмечал Аристотель, все они полагали числа реальными вещами и прилагали математические абстракции к телам, считая, что вся Вселенная составлена согласно некоторому гармоническому соотношению, состоя из чисел. Она устроена согласно гармоническому числовому отношению. Пифагор думал, что все в мире возникает не из числа, но согласно числу. Как бы там ни было, ясно, что пифагорейцы внесли громадный вклад в развитие древнегреческой науки. И самой яркой фигурой был Пифагор, о жизни которого известно немногое. Даты рождения неопределенны (род. 580 или 570 или 540 гг. до н.э., а умер в 500 г. до н.э.). Он был сыном богатого купца с Самоса. Отец его был финикийцем, сирийцем или тирийцем, жителем Тира. Он специализировался как ювелир-камнерез, резчик драгоценных камней для перстней и гемм. Однако самым драгоценным его «произведением» стал великий Пифагор. Родители назвали его по имени пророчицы Пифии, что предсказала им рождение сына. Отец перед тем объездил много стран, но именно на Самосе, где он удостоился гражданства, решил свить гнездо. В знак благодарности за удачу (он вернулся на остров с огромной прибылью и сыном) Мнесарх воздвиг на Самосе святилище Аполлона, назвав его Пифийским. Детство Пифагора было светлым и радостным. Он рос в любви и внимании. У него было два брата. Отец и мать дали ему прекрасное воспитание. Пифагор учился грамматике, поэтике и риторике у Гермодаманта, потомка того Креофила, который принимал у себя самого Гомера и якобы даже получил от него бессмертные письма. Тот обучал его письму, чтению, правильной речи и стихосложению, а также искусству декламации. С детства Пифагор знал наизусть всю «Илиаду» и «Одиссею». У мистического философа Ферекида Сиросского он обучался диалектике, физике, теогонии. Этот самый Ферекид был известен тем, что сам себя выучил, приобретая тайные книги финикийцев. Он же первым сформулировал учение о переселении душ. Однако жизни было угодно, чтобы идея переселения душ обрела весьма конкретные формы. Позже конфликт с тираном Самоса Поликратом (вспомним шиллеровскую балладу «Перстень Поликрата») вынудил семью Пифагора покинуть родной остров, совершить путешествие в Египет и Вавилонию, посетив перед тем многие места в Греции.

Пифагор – первый философ

В 18 лет он достиг возмужалости и стал эфебом. Как и полагалось, его привлекли (после проверки происхождения, гражданства и физического осмотра) к воинской службе. Служил Пифагор «на границе» (в пограничных отрядах). Уже тогда умный юноша прекрасно отдавал себе отчет в том, что его истинное предназначение – это наука, а не военная карьера. Молва о нем, как о «Пифагоре Длинноволосом», дошла и до светил – Фалеса Милетского и Бианта из Приены. Тем не менее всё говорит о том, что гордыня его не обуяла («Ах, какой я умный, мне ли нести военную службу!»). Он исполнил с честью военный долг, находя даже приятным испытания и физические нагрузки.

Еще будучи эфебом, он отличался умом и достоинствами. В 18 лет он решил почерпнуть мудрости у Фалеса. Тот его принял ласково и посоветовал съездить в Египет, к египетским жрецам, заметив, что он получит от них то, что сделает его мудрым в глазах людей. Почерпнув от Фалеса ряд ценных советов, он поехал в Египет и там обошел всех жрецов и прорицателей, впитывая от них все, что было возможно (знания о звездном небе, математике и геометрии, медицине, музыке и т.д.). Напомним, что и Фалес в одном из писем говорит о путешествии в Египет и на Крит вместе с Солоном для изысканий. Ходили слухи, что его взял в плен Камбиз и увел его в Вавилон (однако сведения эти смутны). Одним словом, он пробыл на чужбине несколько десятков лет и вернулся на Самос примерно в возрасте 56 лет. Тут он попытался передать свое умственное достояние соотечественникам. Однако те не смогли подняться до уровня его требований. Лишь единицы стали его учениками. За городом он устроил себе в пещере убежище для мыслей, где и проводил дни и ночи, занимаясь науками. Видя, сколь тяжело дается сомосцам обучение, он уехал в Италию, куда за ним потянулись ученики. По прибытии на место он обустроил в г. Кротоне некий огромный «дом совместного слушания», где собирались уже толпы людей (до 2 тысяч человек). О том, что представляли собой жизнь и учение Пифагора, написал сириец Ямвлих в «Жизни Пифагора» (III в. н.э.).

Его жизнь поистине удивительна, являя собой живое воплощение того, как знания становятся посланниками цивилизаций. Судите сами. Рожден в Сидоне – в Финикии, откуда в Элладу, говорят, пришли многие науки и искусства, включая письменность. В Сирии его отец создал колоссальное состояние. Сам он жил на о. Самос. Учился у милетских мудрецов. Уехал в Финикию и Египет, а затем вернулся учить людей уму-разуму в Великую Грецию (так в древности называли колонии в Сицилии и Южной Италии). Обойдя, подобно солнцу, тогдашний культурный мир, как пчела с цветка, он всюду собирал знания (геометрию и науку о небе – у египтян, науку расчетов и чисел – у финикийцев, науку о звездах – у халдеев и египтян).

Вернувшись в Грецию, Пифагор выбрал местом обитания аристократический Кротон, где и стал обосновывать свою философию единства. Учение имело успех, в результате чего организованный им союз уничтожил демократического соперника, полис с весьма легкомысленным названием – Сибарис (510 г.). Некоторые говорят, что учение его было не столько философией, сколь религией бога света, знаком нравственной чистоты Аполлона. В Италии он создал религиозное товарищество или «школу мистерии». Целью Пифагора было воспитание сторонников в духе твердых нравственно-религиозных принципов. Он сторонник аристократизма духа, что противостоит распущенной и циничной демократии. Говорят, Пифагор мог ловить ухом музыкальную волну, идущую от звезд, мог слышать полет пчелы и жука, воздействовать на ум людей, животных, повелевая ими. Его считают изобретателем музыкальных интервалов. С помощью музыки он помогал видеть вещие сны. Он мог якобы с помощью ума и слуха воспринимать гармонию небесных сфер, не только видя движение светил, но и слыша их согласное пение. И вообще он обладал многими удивительными качествами, что дало некоторым основание считать его сыном самого бога Аполлона или Орфея (поэт назвал его сыном Аполлона).

Его перу принадлежат три важных сочинения – «О воспитании», «О государстве» и «О природе». Жизнь человеческую Пифагор определял одним возрастом (80 лет), сравнивая ее с олимпийскими играми, на которые одни приходят – состязаться, другие – торговать, а третьи – смотреть. Сосикрат в «Преемствах» говорил, что на вопрос Леонта, флиунтского тирана, кто он такой, Пифагор ответил просто: «Философ», что значит «любомудр». Жизнь, говорил он, подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные торговать, а самые счастливые смотреть; так и в жизни иные, что подобны рабам, рождаются жадными до славы и наживы, тогда как философы – до единой только истины. Только философы не знают страха смерти, ибо в полной мере понимают, что жизнь – это лишь часть нашего бытия, хотя и наиважнейшая. Однако «смотреть на жизнь» – это непозволительная роскошь. Ее нужно пить, как нектар, ее нужно ваять, как мрамор, и с ней надо быть честной, как со своим другом.

Юноши на пиру, развлекаемые танцовщицами и флейтистками

Следует воздерживаться от крайностей, излишеств и пороков. Пьянство именовал он доподлинно пагубой, а всякое излишество резко осуждал: ни в питье, ни в пище, говорил он, не должно преступать границ соразмерности. О похоти и любви высказывался довольно осторожно: «Похоти уступай зимой, не уступай летом; менее опасна она весной и осенью, опасна же во всякую пору и для здоровья нехороша». А на вопрос, когда надобно влюбляться, ответил: «Всякий раз, как хочешь обессилеть». Жизнь человеческую он делил на отрезки: «Двадцать лет – мальчик, двадцать – юнец, двадцать – юноша, двадцать – старец. Возрасты соразмерны временам года: мальчик – весна, юнец – лето, юноша – осень, старец – зима». Все мы в чем-то немножко юноши, даже в старости.

Главным законом жизни Пифагор считал закон крепкой дружбы. Он первый, кто, по словам Тимея, сказал: «У друзей все общее» и «Дружба есть равенство». Среди его учеников установилась настоящая «коммуна», ибо все в «общежитии» соединяли свои ресурсы и свои капиталы. Наибольшим злом он считал пьянство, похоть и вообще всякие излишества. Они расслабляют волю и опустошают душу. Существовал миф, что его ученики пять лет могли слышать только его речи, не видя лика. Они допускались в жилище лишь после окончания испытательного срока. В материальном плане он был обеспечен, раз принес в жертву целых сто быков после открытия им знаменитой теоремы о треугольнике (квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов). В сонете, посвященном памяти Пифагора, немецкий поэт А. Шамиссо так отразил сей эпизод:

Пифагор любил рассуждать по ночам. Он считал, что душа человека вершит круг неизбежности, облекаясь то в одну, то в другую жизнь. Сам Пифагор был убежден, что до Троянской войны он был Эталидом, во время Троянской войны – Эвфорбом, позже Гермотимом из Клазомен, потом рыбаком Пирром на Делосе. Он помнил даже все прежние воплощения своей души и знал, что с ним случится в будущем. Ученикам своим Пифагор предписывал всякий новый день начинать с вопросов: «Что я свершил? и в чем согрешил? и чего не исполнил?» У него была жена по имени Теано. Она была в него страстно влюблена и вообще считалась очень умной женщиной. Говорят, что на вопрос «на который день очищается женщина после мужчины?» она ответила: «После своего мужа – тотчас, а после чужого – никогда». Когда ее спросили, что такое стыд, она заметила: «То, что дает мне (право) называться женщиной». Но женщине, которая идет к своему мужу, она советовала вместе с одеждою совлекать и стыд, позволяя себе все, чего ее душа или тело пожелают. И вновь облачаться в стыд, когда их любовная беседа завершена и жена вновь облеклась в броню замужества. У них была дочь Мия, достойная родителей.

Пифагор из Кротона

Пифагор, насколько мы можем судить, был одним из первых гуманистов, наряду с великим Прометеем. Если тот принес людям огонь и дал им мясо, то Пифагор дал знания и разумное устройство. Сообщество, организованное мыслителем, жило по христианским принципам. Они не только сделали общим имущество. Главное же заключалось в другом. Они руководствовались, как мы бы сказали, строго научным мировоззрением, которое открывало душе глаза и вообще действовало «очищающе на ослепленный другими занятиями ум». Все жили единой общиной на принципах дружбы, воздержания, благоразумия, священного непричинения вреда всем другим живым существам, свято соблюдая законы. Говорят, что он приучил итальянцев к свободомыслию и сделал эти города свободными (Кротон, Сибарис, Катану и др.), действуя через уроженцев этих мест. Ко всем он обращался с такой речью, которая и сегодня могла быть стать основой толковой и разумной политики государства. Он говорил: «Любым способом следует избегать и отсекать огнем, железом и всеми другими средствами от тела болезнь, от души – невежество, от желудка – излишество, от города – смуту, от дома – разномыслие, от всего в целом – неумеренность». Он учил чтить родителей и взывал к самообразованию, ибо кто же лучший учитель, как ни сам человек, стремящийся к знаниям. Одно лишь образование можно отдать (или передать) другому, став при этом еще богаче. Даже любовь скорее отнимает силы, чем доставляет удовлетворение. Лишь «образованием отличаются люди от животных, эллины – от варваров, свободнорожденные – от рабов, философы – от профанов».

Древнегреческая амфора

Свои лекции и беседы он всегда сопровождал живыми рассказами историков, мнениями философов, красочными сравнениями из великих поэтов. Удивителен был и его дар говорить со всеми тем языком, который им более всего понятен. Так, когда его просили выступить с речью перед детьми, он говорил с ними их языком, когда он выступал перед женщинами, он находил понятные им мысли и образы, а в речах, обращенных к правителям и эфебам, выстраивал иную аргументацию. Будучи сам человеком не бедным, он знал цену золоту, и даже считал, что «по нему устанавливается цена всему остальному» (Ямвлих). Именно на Пифагора, судя по всему, намекал Эмпедокл, говоря о человеке огромного дарования среди греков:

Гораздо замечательнее всех легенд о наличии у него якобы «золотого бедра» явились поистине золотые его заслуги перед обществом. Пифагор первым ввел у эллинов понятие мер и весов. Говорят, что даже название науке философии он придумал первым, правда, называя себя не философом, а «любомудром». В основе его учения лежит стремление к мудрости и истине. Мудрость же есть не что иное, как знание о тех реальностях, что окружают нас (мира, человека, общества). Его ученики были искренне ему преданы. Тот из членов, кто выдерживал пятилетний испытательный стаж, становился членом пифагорейского ордена ученых-любомудров, где царили законы справедливости, милосердия, умеренности. Жили пифагорейцы, можно сказать, по-спартански: не ели мяса, обходились хлебом, овощами, медом. Недоброжелатели над ними смеялись:

Реконструкция деталей Парфенона

Надо отметить, что вокруг пифагорейцев сочинялось невероятное количество разного рода смешных, а часто явно злопыхательских историй. Одни говорили, что они «страдают словесным поносом» и поэтому ничего не едят. Как их только ни называли: жалкими, ничтожными, грязными, выродками, жрущими собак, надменными волосатиками, безумными нечестивцами. Иные считали их просто болтунами, говорящими о том, что им неведомо. Другие с недоверием взирали на их часто эпатажный вид. Так, Аристофонт в «Пифагорейце» скептически заметил:

Пифагорейцы тех, кто не подходил по своим нравственным или умственным качествам, отчисляли из кружка без сожаления. И в первую очередь тех, кто не разделял принципов дружбы, товарищества, а также их философско-идеологической платформы. Таких изгоняли из ордена, насыпав на его месте могильный холм, даже если он был живым (ходила легенда, что тем не менее им давали серебра и злата, ибо что есть злато по сравнению с бесценным даром мудрости и знаний). Учение его в дальнейшем воплотилось в его учениках, среди которых были политики, философы, законодатели, учителя. На вопрос, как и где лучше воспитать сыновей, один из них, Ксенофил, ответил: «Родить его в благозаконном государстве».

Философ считал, что самое трудное в жизни начать: «Половина всего – начало». Мы убеждены, что ничуть не менее важно в жизни государственного деятеля, да и обычного человека – это конец… Говорят же: «Конец всему делу венец». Можно запоздать с началом, совершить немало ошибок, но при наличии разума и верного взгляда все можно поправить и успеть совершить нечто великое и достойное. Хотя пример жизни самого Пифагора свидетельствует: идеологии умирают вместе с яркими вождями. Когда общество пифагорейцев осталось без своего вождя и учителя (тот уехал в Метапонт и там умер), тут же нашелся некий смутьян, который возомнил себя вождем. То был кротонец Килон, человек из знатных, но «по складу характера тяжелый, склонный к насилию, воинственный и тиранический человек». Когда-то он считал себя пифагорейцем, но попытка приобщиться к нормальной и умной жизни оказалась ему не по плечу. Тогда он повел войну против вчерашних соратников. Его переполняла злоба на то, что его изгнали из ордена пифагорейцев. В итоге он и его окружение решили осуществить подлый и коварный замысел. Подлость не прощает достоинств.

Дмитрий из Алопеки. Портрет философа Антисфена

Килоновцы выждали удобный момент, когда пифагорейцы обсуждали свои дела, – и подожгли белый дом, где заседали философы-общинники. Только двоим из них (Архиппу и Лисиду) удалось спастись. Самые авторитетные пифагорейцы погибли, а народ, который они учили достоинству и мудрости, как паршивое и безмозглое стадо, отреагировал на это с полнейшим равнодушием и безразличием. По другой версии, пифагорейцев не только сожгли, но побили камнями и выбросили без погребения (500 г. до н.э.).

Есть еще одна версия, которая, как нам представляется, ближе к истине. Будучи сильны в науках и искусствах, члены ордена пифагорейцев вскоре заняли все места в управлении полисом. Вначале это устраивало тех, кто пользовался их знаниями. Затем, переняв кое-какие знания, аборигены решили, что им не нужны вчерашние учителя. У них – «своя национальная гордость». Возник конфликт, в основе которого, как это часто случается, лежали властные, материальные и экономические интересы. Раздражало людей и то, что члены ордена общались только между собой, что было вызвано более высоким уровнем знаний и развития. Хотя нельзя, конечно, исключать и того, что вскоре пифагорейцы превратились в своего рода замкнутую касту. А это, будь ты пифагореец, коммунист или капиталист – все равно плохо для согласия. Ямвлих пишет, что народ потребовал, чтобы «все граждане имели право участвовать в органах власти и в народном собрании, а высшие должностные лица давали бы отчет тем, кто избран по жребию из всего народа». Пифагорейцы контролю стали препятствовать. Противники этим воспользовались. При этом дело не обошлось без фальшивок, интриг, науськиваний толп. Конец пифагорейцев, как видим, печален.

Краснофигурная пелика из Камироса

И все же учение Пифагора надолго пережило его время. Пифагор стал символом научного знания. У него не только учатся, но ему стараются подражать. В каком-то смысле слова Пифагор для ряда поколений стал учителем и богом одновременно. Это от него пошла традиция «Священного Слова Пифагорейцев» («Молитва от Пифагора»), стихотворное изложение его учения, которое легло в основу «Золотых Стихов Пифагорейцев». В этих стихах содержатся напутствия, «путевка в жизнь»:

Выдающееся место занял в истории греческой философии Гераклит Эфесский, родившийся в Эфесе между 540 и 530 годами до н.э. и умерший примерно в 470 году до н.э. Жизнь сына благородных родителей (архонта базилевса) из Эфеса пришлась на эпоху политического заката Ионии. Хотя он имел право на сан «царя» (будучи старшим в роде эфесских кодридов), он отказался от прав и привилегий в пользу брата. Это был сложнейший период истории Греции (Марафонская битва, борьба демократии и аристократии и т.д.). Учился он у Ксенофана, а также у самого себя. Молва рисует его гордым и высокомерным, но это не так. Просто, глядя на людей, он говорил: «Один для меня – десять тысяч, если он наилучший» (наилучший, а не наиважнейший). Наблюдая за поступками и нравами людской толпы, Гераклит подчеркивал, что в ней «много дурных, мало хороших», или буквально: «Многие – плохи, немногие – хороши». Его оценки толпы, ее идеологии и психологии, и ныне актуальны. Он прав, говоря, что большинство пользуется готовыми мнениями, не вырабатывая собственного взгляда на положение вещей. Однако оно убеждено, что думает, и принимает решения, которые ему не принадлежат. В действительности же массой движет лишь инстинкт насыщения («толпа же насыщается подобно скоту»). К сожалению, он почему-то не пожелал исправлять взгляды и законы эфесцев, когда они его попросили об этом. Диоген Лаэртский пишет, что он предпочел играть в бабки с мальчишками, удалившись в храм Артемиды. Гераклит не простил согражданам того, что те изгнали старую власть, при которой им, кстати говоря, жилось гораздо лучше. Потому он прямо и заявил им: «Чему дивитесь, негодяи? разве не лучше так играть, чем управлять в вашем государстве?» Это было жестоко, но честно. И еще более зло добавлял: «Поделом бы эфесцам, чтобы взрослые у них все передохли, а город оставили недоросткам, ибо выгнали они Гермодора, лучшего меж них…»

Портрет Гераклита

Гераклит – один из главных материалистов Древней Греции. Он – глашатай идеи вечного движения. Философ считал, что «покой и неподвижность – свойство мертвых». Жизнь воспринималась им как неустанная борьба и постоянное становление. Судя по всему, философ был знаком с произведениями Пифагора и Ксенофана. Он считал, что все живет и обновляется на базе Огня и Логоса (закона, управляющего миром и людьми). Гегель говорил, что нет ни одного положения Гераклита, которое бы он не взял в свою «Логику». О нем, впрочем, сохранилось больше анекдотов, чем достоверных сведений. Главная его книга, «О природе» (ее называли «Музы», или «Точный руль в направлении жизни», или «Мнение о нравах, строй единого и всеобщего образа мыслей»), дошла до нас лишь в фрагментах. В диалектике Гераклита нашел отражение и принцип всеобщей относительности («все течет – все изменяется»), принцип борьбы противоположностей на основе единства всего сущего. Принцип справедлив как в отношении событий истории, так и отдельных личностей. За редким исключением многие так называемые знаменитости мало чем путным и прославились-то. Поэтому надо бы восстановить справедливость. И пусть впредь первые места в истории займут те, кто, подобно Гераклиту, внес немалый вклад в мысль и творчество народа, а не тираны и олигархи (которых мы зовем темными).

Состязание колесниц

Уловите мысль Гераклита… Это тем более важно для мыслителя, ибо он должен понять, что все движение совершается в определенных и всегда повторяющихся формах. Нет «ничего постоянного, кроме перемен». Поэтому и власть, и богатства, и здоровье – категории изменчивые. Тот, кто сегодня у власти, завтра может быть осмеян и проклят… Он признавал достоверным и даже необходимым последовательное образование и разрушение мира (включая и мир наших жизней, идей и благополучия). В книге российского ученого Ф. Х. Кессиди «Философские и эстетические взгляды Гераклита Эфесского» дан исчерпывающий анализ воззрений древнегреческого материалиста. Философ, будучи противником демократии, осуждал в эфесцах их неприкрытую алчность и тягу к роскоши. Часть эфесцев привыкла к богатствам, и это неизбежно делало власть порочной и продажной. Он говорил: «Да не покинет вас богатство, эфесцы, чтобы вы срамились своей подлостью». Речь шла вовсе не о неприятии денег, богатства и благосостояния. Трагично иное: когда граждане забывают об интересах государства. В то время многие греки ощущали смертельную опасность со стороны персов. Философ превозносит не алчных олигархов, но отважных героев, что пали в бою за отчизну: «Павших на войне чтут боги и люди», ибо чем славнее смерть, тем «больше получаемая награда». Богатство – преходяще, слава же, обретенная в битве за родину, нетленна. Она сияет в веках «вечной красой». В природе над всем царит Огонь, а в человеческом обществе – Закон. Когда нарушен Закон в обществе, оное неминуемо пожрет Огонь. Политические позиции Гераклита условно можно назвать «аристократическими». Однако никаких особых прав за наследственными аристократами он не признавал. В лице Гераклита если и видим аристократа, то такого, что близок по духу к истинной демократии самого высокого уровня.

Элита, которая обычно толкует в ее пользу постановления и чинит произвол, по мысли Гераклита, обречена. Ее действия – произвол. Настойчивее, чем кто-либо у древних греков, Гераклит выступал против произвола царьков-басилевсов, чье своеволие «следует гасить скорее, чем пожар». Однако и народ не имеет право нарушать закон. Более того. Народ «должен сражаться за закон, как за свои стены». Такие законы могут явиться только, если во главе страны встанет личность типа Солона, отстаивающая всеобщий интерес и общественный порядок. Правда, тому же Гераклиту принадлежат слова, оправдавшие войны: «Война – отец всех вещей».

Однако он относился настороженно и к толпе, видя, что та в своих действиях и стремлениях часто руководствуется суетностью. Цели, которые толпа ставит перед собой, зачастую пошлы, низменны и бессмысленны. Гераклит, подобно Соломону в старости, был твердо убежден, что всё, кроме мудрости, является тленом, ибо всё преходяще и суетно. Но люди как раз и ставят перед собой подобные ничтожные цели: ищут денег и чувственных благ, руководствуются телесными желаниями или глупыми предрассудками. «Родившись, они стремятся жить, чтобы затем умереть, или, лучше сказать, успокоиться, и оставляют детей в уделе смерти». Так стоит ли к ним обращать свое «вечное слово», если слово одинаково не разумеют не только отъявленные тупицы или глупцы, но и те, кто претендует на наличие разума?!

Гераклит презирал популярные идеи, особенно те, которые являлись пищей для недалеких и слабых умов. Он равнодушно относился к мнению других о себе. Для достижения истины, говорил он, недостаточно и многознайства. Ведь знать много еще не значит знать истинное. В поиске истины он полагался прежде всего на свою интуицию. «Я искал самого себя». Это означало, что он бережно и внимательно прислушивался к тому внутреннему голосу, который вел его по дороге познания. Гераклит был страстным сторонником перемен. Он видел в переменах закон жизни, важнейший закон бытия. Известно его изречение: «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Один из его последователей сказал, что в одну и ту же реку нельзя войти даже один раз. Жизнь настолько быстра и скоротечна, что все в нас или вокруг нас находится в постоянном изменении. Всё и вся меняется. Смысл жизни – в борьбе, противоборстве и столкновении. Это то постоянное непостоянство, которое движет всем, всем заправляет, все подстегивает. Так же следует понимать и его тезис: «Война – отец всего». В самом деле, все разбито на противоположные пары: зло борется с добром, жара с холодом, огонь с водой, дружба с неприязнью, любовь с ненавистью и т.д. и т.п. Как скажет поэт, «вечный бой – покой нам только снится». В мире царит Закон справедливости и Логос. Но всем зачастую заправляет Зло, за котоорым также приглядывают фурии, его настигая.

Фаэтон, падающий с огненной колесницы

Иные видели в таком его поведении некую заносчивость, подобную заносчивости Фаэтона, что вздумал было управлять колесницей солнца… От него доставалось и Гомеру (он говорил, что того однажды выгнали с поэтических состязаний), Гесиоду и Пифагору, Ксенофану и Гекатею и другим. Он утверждал: «Многознание уму не научает». Не проявлял он интереса и к естественно-научным проблемам. Его более занимали вопросы мудрости. В лице Гераклита «мы впервые встречаем на своем пути не считающего, не измеряющего, не вычерчивающего, не искусного на все руки мыслителя, а мирового мудреца, спекулятивный ум, изумляющее духовное богатство которого нас еще и поныне питает и услаждает, но вместе с тем и «чистого философа» в менее похвальном смысле слова, то есть человека, не изучившего основательно ни одной специальности и вместе с тем ставящего себя судьей над всеми» (Гомперц). Полагаю, огромная эрудиция заменяла ему такое специальное обучение. Крайне важна сформулированная этим мыслителем идея гармонии. Ее ключевая фраза: «Мышление – великое достоинство», а также его великое пророчество: «И, однако, Правда настигнет лжецов и лжесвидетелей». Жизнь его была служением правде. В свое время Гераклитом увлекся до потери сознания Фердинанд Лассаль (1825—1864), создатель Всеобщего германского рабочего союза. Выражая свое восхищение философом, он говорил: «Видно, что Гераклит был далек от того равнодушия, которое сообщает этическо-политическим рассуждениям позднейших стоиков такую томительную скуку. В этой натуре таилась буря». Возможно, эта «буря» передалась и самому Лассалю, которого Г. Гейне называл «мессией XIX века».

В. Миронов

Одиссей в подземном мире. По Генелли

Заметное место среди умов того времени занимал Парменид (VI в. – середина V в. до н.э.). Он был ровесником Гераклита, ибо его «акмэ» (так греки называли расцвет жизни мыслителя) приходилось на 504—501 годы до н.э. Платон считал его учеником Ксенофана. Он станет главой школы элеатов (Элея). Основа учения Парменида изложена в его сочинении «О природе», в котором рассмотрены отношения бытия и небытия, бытия и мышления. В его трактовке мыслить – значит быть. Человек познает истину с помощью мышления и логики. Парменид воспевал в своих трудах и «грозно-звездную Правду». Движение свое к истине он выразил в образе кареты, запряженной «мудрыми конями», в которой он летит на встречу с богиней Истины. Людей, лишенных знания, сравнивал с отклонениями природы, видя в них уродцев о двух головах. В отличе от Гераклита он считал, что в мире царит неподвижность и некая непротиворечивость. Когда-то всем придется пройти через ворота Дня и Ночи.

Когда перед тобой, как нетронутая целина, лежат непознанные загадки мира, невольно ощущаешь себя Одиссеем, вдруг узревшим сказочную землю лотофагов… Ступив на ниву познания, всюду подмечаешь неизвестное и необычное. Эмпедокл говорил: «Разум растет у людей в соответствии с мира познаньем». Отсюда и вторая замечательная черта древних. Они стремились обрести знания в различных сферах. Позицию Демокрита они явно предпочитали позиции Сократа. Сократ утверждал, что «невозможно быть мудрым во всем», «кто что знает, в том он и мудр». Древним, вероятно (по крайней мере, лучшим из них), гораздо ближе был девиз Демокрита, высказывавшегося в энциклопедическом духе: «Мудрому человеку вся Земля открыта». Подобная максима, думается, в большей степени отвечала широте мировоззрения древних греков. Так древние чувствовали себя свободными. У них как бы появлялись крылья, позволяющие вознестись в светозарный мир идеалов.

Жизнь Демокрита (460—370 или 360 гг. до н.э.) схожа с полетом горного орла, что воспарил в высоты чистого и светлого разума… Рожденный в Абдерах (а у греков сей город считался городом глупцов), он еще раз подтвердил истину, что не место красит человека, а человек место… «Великий Мирострой» он написал в бедной крестьянской хижине в Абдере. И его назовут величайшим естествоиспытателем древности и даже «первым энциклопедическим умом среди греков» (К. Маркс). С юношеских лет его увлекло волшебное царство мысли. Он стал заниматься всеми науками своего времени (математика, медицина, этика, музыка). Богатство казалось ему тяжкими цепями, что сковывают человека в повседневной жизни. Получив от отца наследство, он истратил все деньги на путешествия – и все это ради познания. За 8 лет он побывал в Египте, Вавилоне, Персии, Эфиопии, Индии. В Афинах беседовал с Сократом. Его воспитателем был Остан, первый человек, принесший из Персии в Элладу учение магов (учителем Остана, видимо, был поздний Зороастр).

Демокрита ничуть не заботило, что он вернулся домой нищим. Наука принесла ему больше наслаждения, нежели жизнь прижимистого обывателя в кругу таких же ограниченных идиотов. Он говорил: «Я объездил больше земли, чем кто-либо из современных мне людей, подробнейшим образом исследуя ее; я видел больше, чем все другие, мужей и земель и беседовал с наибольшим числом ученых людей». По греческим законам тот, кто растратил отцовское имущество, подлежал наказанию. Его могли лишить даже права захоронения на родине, а это считалось тяжким позором. Греки не были еще тогда избалованы роскошью и богатством, предпочитая скромное существование. В простоте жизни античного полиса была своя прелесть. Все жили единой коммуной. Все знали друг о друге почти все. Это сближало людей. И Демокрита не наказали.

Доисторические хищные твари

Прожив долгую жизнь (90—109 лет), Демокрит стал «всезнающим». Он без устали взбирался по бесконечной лестнице знаний. Рациональный взгляд на науку и образование тогда не стал еще sine qua non (само собой разумеющимся) для большинства обитателей ойкумены. Аристотель даже называл скромность в науке и познании не иначе как «серединой между бесстыдством и стеснительностью». Закладываются основы и нормы научного знания. Если в VII—VI веках до н.э. философы утверждали истину как прорицатели, основывающиеся на туманных доводах и аналогиях, то, начиная с Парменида, и особенно с Анаксимандра, они чаще прибегают к научной аргументации, выделяя некие общие закономерности в сфере познания, дабы положить их в основу диалектики. Громкой славой пользовались Фалес и Анаксимандр, Эвпалин и Архимед. Говоря о теории сфер Анаксимандра, Шиллер писал («Художники»):

Ознакомившись с учениями Левкиппа и Протагора, Демокрит пленился красотой мироздания. Он считал, что жизнь на Земле и во Вселенной возникла не как результат божьего творения, но как итог механического взаимодействия частиц природы, и полагал, что сначала из сырого и влажного ила произошли земноводные, а от них произошли наземные животные. Первые люди рождены из воды и ила. Некоторые отцы церкви (Лактанций) вменяли ему в вину то, что он осмелился утверждать, что люди – всего лишь твари, которые «произросли из земли наподобие червяков, без всякого Творца и безо всякого разумного основания». В целом ряде случаев мы скорее согласимся с позицией Демокрита, чем Лактанция. История показывает, сколь слабо выражено в массе людей то, что можно было бы назвать «божественным началом». И наоборот: именно «червячное начало», где напрочь отсутствует мысль, где существо занято процессом поглощения пищи и ее переваривания, составляет для многих главное назначение и основную функцию их бытия. Б. Н. Чичерин пишет: «История привела к торжеству демократии, она явилась владычествующею в Афинах и в других греческих городах. Но с этим вместе начинается процесс ее разложения…» Учение Демокрита и было той демократией, которая умеет себя умерять, сдерживая свои стремления «в пределах закона и разума».

Греческий философ. С античной статуи

В те времена (VI—IV вв. до н.э.) творили Платон и Аристотель, Софокл и Еврипид, Алкей и Архилох. То время более располагало к созиданию и философии. Поэтому когда Демокрит прочитал согражданам сочиненный им труд «Великий Мирострой», люди смогли оценить оный по достоинству. Поэтому ему не только простили его бедность, но и щедро наградили. В честь философа воздвигали статуи. На старости лет он познакомился с Гиппократом. Впоследствии, когда к нему придет громкая слава, имя его – Абдерит – жители города Абдеры будут произносить с особой гордостью. Греция умела ценить ее выдающиеся таланты. Демокрит – одна из влиятельных фигур среди философов Древней Греции. Тимон выразил похвалу в таких словах: «Пастыря слов Демокрита, двойной изощренного мыслью, всемудреца, болтуна, поспешил я прочесть среди первых». Правда, Платон, упоминая почти всех древних философов, не упоминает нигде Демокрита (даже там, где надо было по логике вещей и возразить ему). Если это и не зависть, то, видимо, понимание того, что ему придется спорить с одним из лучших философов. Сыграло роль и присущее мудрецам чувство соперничества. Сам Демокрит говорил: «Я зашел дальше всех моих современников; я расширил мои исследования далее, чем всякий другой; я видел больше стран и земель и слушал больше ученых людей; в слагании линий, сопровождаемом доказательствами, никто не превзошел меня, даже египетские землемеры». Подобные самооценки в древности были довольно частым явлением. Ведь если сам о себе не напомнишь, то о тебе могут и забыть. Нужно было утверждаться в столичном, афинском мире, среди стольких светил и умов. В другом месте он косвенно подтверждает это мнение, говоря: «Я приехал в Афины, там меня никто не знал».

Философ Сократ

В его лице мы обрели яркого философа-атомиста, разрабатывавшего все отрасли познания, начиная с математики и физики и кончая этикой и поэтикой. Аристотель говорил о Демокрите как о человеке, который, по-видимому, размышлял обо всем. Философа Аристотеля, немало почерпнувшего из его трудов, иногда еще называли Стагеритом. Он различал два вида познания. Одно из них относил к области чувств, полагая его темным и незаконнорожденным, уводящим от истины. Другое познание считал относящимся к области духа и мысли, называя законнорожденным и достоверным. Демокрит был убежден: разум видит дальше и лучше, чем чувство. Чувство скорее нас ослепляет.

Пейзаж Аттики

Сочинения его включают разделы по физике, философии, математике, медицине, физиологии, эстетике и этике, психологии и технике. Малодостоверна легенда, согласно которой якобы философ ослепил себя, желая оградить от зрительных впечатлений, влияющих на ход рассуждений. Это вовсе не в духе его философии. Да и разве не зрительным впечатлениям обязан он первым росткам мудрости?! Нет, он прекрасно понимал: без сердца разум слеп! Поэтому сказал: «Мудрец – мера всех существующих вещей. При помощи чувств он – мера чувственно воспринимаемых вещей, а при помощи разума – мера умопостигаемых вещей». Во многом от него и берет начало научное восприятие человека как обучаемого животного. Демокрит считал его способным ко всякому научению. Помощником ему являются рассудок, руки и умственная гибкость. Природа делает человека тем, что он есть. Природу дополняет воспитание. Для этого нужна семья и школа. Оба «скульптора» работают вместе. К религии он относился индифферентно и исключительно скептически. К величайшему сожалению, сочинения Демокрита (их 70) впоследствии оказались утрачены.

Г. Доре. Христос исцеляет больных

Сократ (ок. 469—399 гг. до н.э.) – это целая глава в истории воспитания и культуры человечества. Сын ваятеля Софроникса и Фэнареты, он не принадлежал к знати и сливкам общества. Хотя сам он утверждал, что его род восходит к Дедалу (а тот, как известно, происходил от Гефеста, сына Зевса). В юности Сократ имел намерение пойти по пути отца, но на роду ему написано было иное. Говорят, в юности оракул Аполлона в Дельфах причислил его к числу мудрых людей. И тот же оракул посоветовал его отцу, когда Сократ был еще ребенком: «Предоставь мальчику делать все, что ему вздумается, не насилуй и ни в чем не ограничивай его наклонностей. Молись за него Зевсу Покровителю и Музам. И не беспокойся о нем, ибо он в себе самом содержит лучшего руководителя жизни, чем тысячи учителей и воспитателей». Отец так и сделал.

Смолоду он с величайшим энтузиазмом изучал естественные науки, исследовал философские течения (физику, космологию, софистику). Это было время мыслителей и строителей (тогда возвели Парфенон), историков, философов, государственных мужей и поэтов (Геродот, Перикл, Еврипид, Протагор). Человек необычайных дарований ступил на стезю духовной деятельности в 30 лет, став спутником и учеником философа Архелая. Вот как говорит о Сократе Алкивиад: «В военном Потидейском походе Сократ превосходил всех своими трудами, голодал, отличался таким терпением, что другие перед ним ничего не значили. В пирушках он не ест и не пьет, хотя в тех случаях, когда товарищество принуждало его, он был впереди всех, но пьяным никогда не бывал, что доказывает и настоящая попойка. Легко переносит стужу, идет в легкой одежде в мороз, ходит босиком по льду. Он презирает изнеженность солдат, решителен и отважен… Он самоотверженно выносит из сражения раненого Алкивиада, с самозабвением хлопочет о его награде. В сражении он отступает величаво, с презрением и спокойствием взирая на друзей и врагов. По делам нет подобного Сократу между людьми – ни из древних, ни из современников». В нем столько любви, что этот язычник близок образу Христа.

Жил он в Периклов век. Афины находились в расцвете своей силы и могущества. Сократ и душой и телом был связан с Афинами. Он ни разу не покидал города за исключением тех случаев, когда воинский долг отправлял его на защиту родины. Сократ не любил путешествий, полагая, что сельский пейзаж и деревья везде одинаковы, а новые виды не научат его ничему новому. Как некогда Христос обращался в первую очередь к иудеям, так Сократ обращался прежде всего к своим соотечественникам: «Прежде всего я обращаюсь к афинским гражданам, которые ближе мне по крови». Как позже скажет о нем Цицерон, Сократ «призвал философию с небес на землю и стал насаждать ее в городах и домах людей». В своих спорах с софистами он пытался доказать, что подлинное знание возможно, хотя и не достигнуто. Он откровенно признавался в невежестве. Это не помешало ему согласиться с дельфийским оракулом, что он самый мудрый из всех (так как признает свое невежество). Одной из главных своих задач он считал пробуждение в людях жажды познания, готовности сделать что-то для ликвидации собственного или чужого невежества, то есть излечить больных. Поэтому он охотно подтвердил дельфийский девиз «Познай самого себя». Дело в том, что только через такое самопознание возможно достижение личного счастья человека, если это возможно в принципе. Ведь всякие внешние атрибуты счастливой жизни (власть, богатство, статус, репутация, даже слава) – лишь фикция, некий туман. Главное условие для счастья – это жизнь, прожитая с пользой для души и тела, а также во имя людей.

Герои комедий Аристофана

Учение Сократа стало не только стержнем древнегреческой философии, но и будущей платформой для построения западной мысли. Его знаменитая диалектическая форма аргументации явилась как бы тем кремнем, на котором оттачивался острейший нож западного интеллектуализма. Отвечая на вопрос, чем он занимается, Сократ в пьесе Аристофана скажет: «Паря в пространствах, мыслю о судьбе светил». Он совершенствовал искусство беседы и аргументации, став отцом софистики, отцом той игры слов, против которой вроде бы выступал. Именно у Сократа диалектика софистов достигла наивысшего развития. Хотя Аристофан (в «Облаках»), поставив целью разоблачить софистическую манеру обучения, представлял Сократа в роли мудреца, наставляющего, как «кривую речь сделать правой», обвиняя его в том, что ложь у него стала истиной. В комедии Правда обещает слово правды сказать, на что Кривда возражает: «Опровергну тебя, возражу, докажу, что по сути вещей Правды нет никакой». Правда в ответ говорит: «Ты виною тому, что учиться подростки не ходят совсем. Но узнают афиняне все же, чему наставляешь и учишь ты глупый народ». Их судьей выступает Корифей. Он призывает для определения того, кто сильнее, Правда или Кривда, показать, как учили «молодежь в дни былые», чтоб каждый мог сравнить настоящее и прошлое, и, послушавши их, «наставника выбрал по сердцу себе». Кривда говорит, что в прошлом учили лишь пустой болтовне и то образование ничего не стоит. Однако Правда решительно ей на это возражает:

В этом споре Правды с Кривдой образ Сократа ассоциируется у нас с Правдой. В его лице мы видим общегражданского воспитателя граждан Афин. «Сократ был человеком своего времени в самом прямом смысле этого слова. Вокруг него веет ветер истории» – так выразился о нем Вернер Йегер. Он учил афинских юношей не только основам знаний, но и правильному мышлению, выступая в роли судьи, вменяя в обязанность образованным людям умение различать лучшее и худшее. Его можно считать создателем и основ народной философии, хотя иные видят в нем лишь «творца новой нравственности» (Г. Майер). Сократ ничего не написал. Он считал, что живое слово доносит мысль лучше писаного. Если он и пытался порой запутать учеников всевозможными хитростями и тонкостями диалогов, которыми злоупотребляли другие учителя и философы, то только для того, чтобы вернее помочь им отыскать путь к добру и истине. Так считали Платон и Ксенофонт.

Тюрьма Сократа

Любопытно и то, как решает Сократ извечную проблему соотношения знаний, власти, богатства. В романе «Сократ» писателей Й. Томан и М. Томановой он вновь касается этой важнейшей для любой страны темы. Он говорит ученикам, среди которых и Платон, сколь почетна и благородна эта задача – править своей страной. «Искусство правителя – самое сложное из всех человеческих занятий. Человек, поставленный на первое место в общине, обязан многое знать, уметь, быть рассудительным и отважным, и надо, чтобы в разуме его и в сердце была гармония добра и красоты». Сократ утверждает, что искусству правления можно научиться. Но тот, кто претендует на это, должен обладать чувством справедливости и правды. Без этого просто нет и не может быть истинно великого государственного деятеля. У многих правителей на первом месте – властолюбие, на втором – богатство, на третьем – желание прославиться. Эти господа всегда будут жестокими волками, а не добрым пастырем народного стада.

Изображение античной пары

С ними надо поступать как с волками: устроить на них облаву и снять шкуру.

Уроки Сократа вполне могут стать чашей жизненной философии. У него многому стоило бы поучиться… Прежде всего равнодушию к богатству, роскоши, почестям и даже к чувственным наслаждениям (в пожилом возрасте). В то же время брак он рассматривал как необходимость, которая временами скорее даже напоминает наказание Господне. Оттого-то Сократ и отвечал на нелегкий вопрос молодежи, следует ли жениться или нет, довольно уклончиво: «Как бы ни поступил, все равно будешь раскаиваться». Имея двух жен (иные уверяют, двух одновременно – одну в ранге официальной, другую – как сожительницу), он часто изменял и той, и другой. Однако не с женщинами (и даже не с мужчинами), а с философией! Одним словом, говоря, пожалуй, о самом знаменитом из греческих философов, мы вправе сказать о нем: «Он жил как учил, и учил, как жил». Стиль его жизни – это, по сути, и есть смысл его учения. «Тот наиболее богат, кто доволен малым, ибо такое довольство свидетельствует о богатстве натуры» (Сократ). В отношениях с женой Ксантиппой, которая все время ворчала, бранилась, досаждала, он был философски невозмутим. Сократ говорил, что привык к ее брани, как к вечному скрипу колеса. Перенося ее выходки, то, что обычно называют дурью, ему легче было общаться и с другими.

Отдаленные миры

Когда Афины стали свободными, ему пришлось резко обрушиться на политику вождей демократов. Оная привела к тому, что от могущественных Афин остался маленький клочок земли, разоренный дотла. Всему виной было то, что демагог Анит и ему подобные совершенно выпустили вожжи правления из рук. Вместо порядка в стране воцарились полнейший произвол и анархия. Таких людей нельзя называть «демократами». Это – демагоги, зараженные пустой софистикой. Объяснять народу они еще что-то ухитрялись, а решить и поправить дело – никак! И тогда Сократ попытался открыть афинянам глаза на истинное положение вещей в стране и обществе. Это в его понимании и было подлинной философией, образованием и воспитанием народа. Уроки гражданственности и совести – одна из важнейших сторон античной школы.

Особо стоит рассказать о смерти Сократа… Великий философ видел смысл своей жизни и деятельности в воспитании, обучении достойного молодого поколения. Он даже говорил, что это было главным делом его жизни. А так как он преподавал бесплатно, то Сократ дошел до бедности («так и дошел я до крайней бедности из-за служения богу»). Не этим были озабочены другие. Если вспомним, что Сократ жил в рабовладельческом государстве, что богатство афинян – дело рук рабов, которые владели ремеслом, и что в Афинах почти вся полиция состояла из скифов (это 1200 человек), что в Эпидамне все производство было сосредоточено в руках рабов, если укажем, что «законник» Солон покупал женщин, чтобы основать публичные дома, собирая в храмы тысячи гетер, то, видимо, придется согласиться с вердиктом – не все, далеко не все обстояло так уж благополучно в Афинском государстве. Кстати, ее и демократией-то можно назвать лишь с большой натяжкой. А. Валлон писал: «Чего больше всего здесь боялись – это численного увеличения членов общин. Законодатели видели в этом затруднение для своих строго установленных конституций, а граждане – уменьшение привилегий, достающихся на долю каждого из них. Как раз при помощи рабов стремились увеличить ресурсы государства; и, в противоположность мнению великих политиков и самых мудрых философов, рабов даже предпочитали поселившимся в стране иностранцам, так как они гарантировали, что исключительно граждане будут пользоваться всеми выгодами от цветущего производства и растущей торговли. Это было плохое предвидение будущего».

Западный фронтон храма Афины на острове Эгине. Реконструкция

За что афиняне подвергли казни Сократа? Объяснения встречаем у Ксенофонта в «Меморабилии», у Платона и у Диогена Лаэртского. «В постановлении против него было сказано приблизительно так: Сократ виновен в том, что не признает богов, признаваемых государством, а вводит другие, новые божества; виновен также в том, что развращает молодежь» (Ксенофонт). Платон писал: «Кажется так: Сократ, говорят они, преступает закон тем, что развращает молодых людей и богов, которых признает город, не признает, а признает другие, новые божественные знамения. Таково именно обвинение». Диоген Лаэртский добавлял, что он виноват в развращении юношества и в вводе новых божеств, «а наказание за это – смерть». Истинной причиной казни явились зависть и его непримиримая борьба с тридцатью тиранами. Критий, хорошо знакомый со взглядами Сократа, так как и сам некогда учился у него, из-за ревности запретил ему обучать молодежь, заявляя: «Нет, тебе придется, Сократ, отказаться от этих сапожников, плотников, кузнецов: думаю, они совсем уже истрепались оттого, что вечно они у тебя на языке». Как видите, и в Греции правители очень не любили «оводов» (так называл себя в кругу друзей философ Сократ), которые все время жалят и жалят. Поэтому многие норовили его «прихлопнуть».

М. Караваджо. Горгона Медуза. 1608 г.

Так что же в действительности стало причиной осуждения великого философа? То, чему учил Сократ молодежь Афин, – любви к родине и знаниям, нестяжательству и мудрости, в нашем понимании при нормальном порядке вещей можно было лишь приветствовать. Не в богатстве счастье (а все имущество Сократа оценивалось в 5 мин, то есть в сумму меньшую, чем цена, которую платили за 1 раба). «Серебряные сосуды, пурпурные одежды хороши для театра, а в жизни ненадежны» – эту идею втолковывал он юношам. Старался вдобавок возбудить в них недовольство таким положением, говоря, что «та жизнь, о которой ты говоришь, совсем не хороша». Тем самым он словно намекал, что они по сути дела мертвы, хотя, возможно, иные и богаты («мы – люди не бедные», – так сказал один горе-реформатор, неудавшийся «наследник царя Бориса»). Все это не нравилось состоятельной афинской публике, и та его обвинила, заявив: «Сократ преступает законы тем, что портит молодежь, не признает богов, которых признает город». Но что в действительности признает ваш город? Рабство, сытое брюхо, дары шлюх и жизнь на проценты… Поэтому Сократ говорит: было бы «удивительное счастье для юношей, если бы их портил только один, остальные же приносили бы им пользу». Условия для воспитания юношества в таком вот государстве – жуткие, ибо и сами родители-рабовладельцы обладали извращенной психикой. Для читателя, думаю, понятно: Сократа осудили на смерть клевета подонков и недоброжелательство. «Много дружеских связей расторгнуто, много домов обращено в развалины – доверием к клевете» (Лукиан). И дело не в его ошибках или якобы преступлениях против народа. Все это глупости! Он показал «народу» его истинное лицо, а уж этого ни скотская часть черни, ни элита простить ему не могли. Ницше прав, сказав в «Проблеме Сократа»: «Но Сократ отгадал еще больше. Он видел кое-что за спиной своих знатных афинян; он понимал, что его случай, его идиосинкразия уже не была исключительным случаем. Такое же вырождение подготовлялось всюду в тиши: старым Афинам приходил конец». Думаю, это и вынудило его принять чашу с ядом. И разве не так же у нас (с распадом СССР) по своей воле, будучи не в силах вынести триумфа этих ничтожеств, ушли из жизни поэтесса Ю. Друнина и герой Великой Отечественной маршал Ахромеев?!

Битвы Геракла. Изображение на амфоре

Поставьте перед нынешней «элитой» зеркало, заставьте ее мельком взглянуть в него: она затопчет смельчака, как стадо диких буйволов. Сократ не побоялся, как не боялся Геракл, смело встречавший опасности и совершавший свои подвиги. Он твердо и прямо сказал ей: «Ты, лучший из людей, раз ты афинянин, гражданин величайшего города, больше всего прославленного мудростью и могуществом, не стыдно ли тебе заботиться о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разуме, об истине и о душе своей не заботиться и не помышлять, чтобы она была как можно лучше?» И если кто из вас станет спорить и утверждать, что он заботится, то я не отстану и не уйду от него тотчас же, а буду его расспрашивать, испытывать, уличать, и, если мне покажется, что в нем нет добродетели, а он только говорит, что она есть, я буду попрекать его за то, что он самое дорогое ни во что не ценит, а плохое ценит дороже всего. Так я буду поступать со всяким, кого только встречу, с молодым и старым, с чужеземцами и с вами – с вами особенно, жители Афин, потому что вы мне ближе по крови… Будьте уверены, что если вы меня, такого, каков я есть, казните… вы больше повредите самим себе, чем мне». Если быть точным, он сам себе и вынес смертный приговор.

Судили его за то, что он был абсолютно равнодушен к деньгам, хотя согласно нравам времени «он мог зарабатывать деньги подобно другим учителям, преподавая свою науку молодежи» (Гегель), за то, что против обычаев греков «пил мало» на пирах, за то, что учил истине, а не испорченности, что его идеал достойных людей и благоустроенных государств отличался от идеалов толпы и преступных «элит», а также за то, что осмелился потребовать от уходящего правителя отчета за все содеянное. Поэтому Сократ дерзко говорил своим обвинителям: «Убивая меня, вы думали избавиться от угрызений совести и суда молодежи, но случится обратное. Больше появится у вас обличителей и будут они тем тягостнее, чем моложе».

Афина Варвакион

Однако, поняв мотивации философа, надо попытаться столь же честно взглянуть и на то, что подвигло афинян (охлос) к подобному решению. Так сказать, audiatur et altera pars (выслушайте и другую сторону). Среди обвинений, выдвинутых против него Анитом, которые разделяли, видимо, многие из афинян, было и такое: «Сократ внушал своим ученикам презрение к существующим законам». На это обвинение по существу никто не возразил – ни Сократ, ни его ученик Ксенофонт. Правда, в оправдание он сказал: «По законам смертная казнь назначена в наказание тому, кто уличен в воровстве, в похищении платья, в срезывании кошельков, в прорытии стен (стены домов делались из глины и необожженных кирпичей, и не составляло труда сделать подкоп и проникнуть в дом. – Ред.), в продаже людей в рабство (свободных людей или чужих рабов. – Ред.), в святотатстве; а Сократ больше всего на свете был далек от таких преступлений. Далее, перед отечеством он никогда не был виновен ни в неудачной войне, ни в мятеже, ни в измене, ни в другом каком бедствии. В частной жизни он также никогда ни у кого не отнимал имущества, никого не повергал в несчастие; никогда он даже обвинения не навлек на себя ни в чем вышеупомянутом. Так как же он может подлежать суду по этой жалобе?.. А при таком образе действий разве не заслуживал он великого почета у сограждан?» Бесспорно, слова Ксенофонта справедливы, убедительны, казалось, неопровержимы, но все же есть одно «но».

Кентавр

Косвенно Ксенофонт все же подтвердил обоснованность некоторых обвинений, говоря, что да, он не сторонник нынешних порядков, но ведь он и не побуждал учеников к насильственной смене конституции. Чтобы нашему современнику был понятнее смысл обвинения, представьте себе на мгновение, что вы вдруг решили бы выступить официально, на глазах у всех, против богоданной власти обожаемого монарха, или против советского строя, или Сталина, или против «демократической» (ельцинской) конституции и власти крупного капитала. Можно представить, что с вами бы произошло. Сократ не был другом тогдашнего политического устройства в Афинах. Более того, он был не только тайным, но явным противником оного, к тому же очень влиятельным.

П. В. Басин. Сократ спасает Алкивиада от гибели

Впрочем, дадим слово Т. Гомперцу: «Друзья Сократа не только не любили политического строя своего отечества, они были чужды и самой своей родине. В этом отношении Ксенофонт своей жизнью дал больше материала против своего учителя, чем привел доводов в его защиту в своем сочинении. И как Ксенофонт в Персии и Спарте, так Платон в Сиракузах чувствовал себя больше дома, чем в своем родном городе. Антисфен и Аристипп намеренно избегали общественной жизни, а в школе первого открыто провозглашался принцип «космополитизма». Никто не сомневается в том, что многие ученики Сократа пошли по стопам своего учителя.

«Идем же, Сократ, Протагор приехал…»

У многих уклонение от служения обществу высокоодаренного человека вызывало удивление. Платон в «Апологии» влагает в уста Сократу в оправдание следующие (странные) слова: «Кто хочет действительно бороться с несправедливостью, место того в частной жизни, а не в общественной». Сей взгляд обосновывается указанием на якобы полную бесполезность всех таких попыток, на невозможность изменить государственный строй Афин, на почти что полную безнадежность афинской толпы в смысле исправления ее мозгов. Сократ тем самым признает, что если бы он стал деятельно участвовать в общественных делах и отстаивать свою точку зрения – не сносить бы ему головы. Он должен был бы постоянно рисковать жизнью в борьбе с народом и демократией, на деле не принося ни ему, ни стране никакой пользы. Но, заметьте, это сказано о том самом народе, который выставлен как образец в речи Перикла, который в ряде случаев и на самом деле проявлял огромную выдержку, стойкость и мужество (даже после серьезных поражений). И вдруг столь славный народ называют совершенно «негодным материалом» в руках преданных, мудрых устроителей. Выходит, что Афины, «наиболее способный и благородный народ», покидают его лучшие и самые мудрые сыновья. Они равнодушно, холодно отходят от него, объявляя напрасными старания, направленные на его воспитание. Иные из писателей образно даже называли Сократа «ледяной сосулькой» (Ф. Райт).

Это просто глупость… Гегель писал, что Сократ с равным бесстрашием выступал как против тиранов, так и против народа «там, где он считал это справедливым». Но, поставив себя в этом споре на позицию тех и других (т.е. Сократа и Народа), право слово, я затрудняюсь найти единственно верное, абсолютно безошибочное решение. При всей очевидной гениальности, огромном таланте и величии Сократа мне трудно принять его позицию, по которой человек равнодушен к тому «уголку земли, в который судьба забросила его тело» (слова, которые ему порой некоторые приписывают). Хотя и бросать камни осуждения в Сократа как-то не хочется… Мы твердо и абсолютно убеждены в обратном: философия космополитизма губительна для страны и личности, что ее исповедуют. Плоды космополитизма гораздо более горьки, чем испитый Сократом напиток цикуты.

Любовь к любимой Родине, страстная, гневная, яркая и деятельная, только и в состоянии изменить порядок вещей. Страсть и ум, вместе с любовью, уверен, дойдут до сердца народа и его вождей. Если умом ученого понять Сократа мы еще можем, то наше сердце испытывает смущение перед его «виновной невиновностью». Если хочешь перемен, если тебе не нравится строй – сражайся за свои идеалы. Иди на жертвы, рискни карьерой, богатством (если оно есть и это нужно для святого дела), даже своей индивидуальностью, наконец, отдай жизнь, если веришь той святой цели, которой служишь. Да он так и сделал. Как и Христос, «пожертвовал своей индивидуальностью, но созданное им дело осталось» (Гегель).

Сократ был неутомим в познании и отважен в бою. Это он устремился первым на помощь окруженному врагами другу, Алкивиаду, прикрыл его телом, а затем с помощью оружия оттеснил врагов. В битве при Делии он поднял и спас историка Ксенофонта. Затем он же попытался спасти от казни достойного мужа Ферамена, которого вели на казнь по приказу тридцати тиранов. Сократ неприхотлив и стоек перед лицом самых серьезных испытаний. Монтень писал: «Всем известно, что двадцать семь лет он с невозмутимым выражением лица переносил голод, бедность, непослушание своих детей, злобный нрав жены и под конец клевету, угнетение, темницу, оковы и яд. Но если этого же человека призывали к учтивому состязанию с чашей в руках – кто кого перепьет, – ему первому во всем войске выпадала победа… Ибо, учит нас философия, всякая деятельность подобает мудрецу и делает ему честь. Образ этого человека мы должны неустанно приводить как пример всех совершенств и добродетелей». Хотя сам Сократ честно признавал, что он человек с отвратительно низкими страстями, которые ему, как он считал, все же с трудом, но удалось обуздать. Его ум и достоинство ценили даже вечные противники Афин, спартанцы. В высшей степени знаменательно то, что когда спартанцы уничтожили в Афинах демократию и ввели аристократическо-тиранический образ правления, его избрали членом совета, заменившего в качестве представительной корпорации народное собрание. Уж не это ли и стало истинной (возможно, самой главной) причиной его преследований и осуждения народом Афин? Его идеи усваивали и другие ученые. С. Соболевский определил ксенофонтовскую «Киропедию» как «похвальное слово сократовским принципам и спартанской практике» («Ксенофонт, его жизнь и сочинения»).

Или возьмите историю отношений Сократа и Платона (учителя и ученика). Много ли аналогичных примеров столь трогательной и бескорыстной дружбы найдете в прошлой или современной истории? Платон как бы отступает на второй план, влагая свои мысли в уста его божественного Учителя. Эти двое (Сократ и Платон) – Орест и Пилад философии! Б. Вышеславцев в «Этике преображенного эроса» указал на экстраординарный характер такого поступка даже в античные времена: «Единственный и парадоксальный для античного мира факт: величайший философ и художник всех времен скрыл свое авторство, отказался от высшей чести и славы, все свое лучшее перенес в образ «учителя», вообразил и воплотил в нем; и вместе с тем – его в себе. Говорит только Сократ, Платон не участвует в «диалогах», Платона нет. А если он и говорит однажды о своем авторстве, то лишь следующее: «Да и нет, и не было никакого Платона, а есть только Сократ, снова ставший молодым и прекрасным!»» Лишь великая культура способна к такому самопожертвованию, такой самоотдаче. Так Платон воздвиг своему учителю памятник нерукотворный, поистине вечный.

Г. Доре. Пророк Илия вызывает огонь с неба

Сократ в «Диалогах» Платона великолепен. Тут настоящая россыпь драгоценных мыслей и идей. Возможности говорить о них подробно нет, да и лучше Платона это вряд ли кому-либо удастся. К тому же их обязательно надо одолевать самому, как одолевает альпинист сияющую в лучах солнца горную высь: лишь пройдя путь до пика самостоятельно, узреешь волшебную красоту неба, гор и земли. Для этого нужно упражняться в искусстве мысли постоянно, имея верные ощущения своих способностей, правильное видение людей и жизни. Поэтому Сократ учил: «Увидь самого себя!» Молодым и зрелым людям, что решились встать на государственную стезю и службу, он, беседуя с Алкивиадом, советует: «Прежде всего упражняйся, мой милый, учись тому, что следует знать, чтобы взяться за государственные дела. А до этого – (даже) не берись, чтобы не лишиться противоядия и не попасть в опасное положение». Сократ настроен критично как в отношении самоуверенных претендентов на пост государственных лидеров, так и в отношении все того же народа, говоря, что народ «на вид очень хорош, но надо сорвать личину, чтобы он предстал в своем истинном свете; прими же предосторожность, какую я тебе посоветовал». Порой он напоминает пророка Илию, вызывающего огонь с неба.

Хотя среди его учеников были разные люди. Его ученик Аристипп основал у себя на родине, в Северной Африке, школу. В ней он учил тому же, чему учили и его: образованность дает человеку ощущение наивысочайшего блаженства. Правда, он поменял местами блаженство и образование, поставив наслаждение и любовь на первое место. Так он завоевал огромнейшую популярность. Афинская молодежь в жажде радостей земных охотно платила учителю, благословившему ее на подвиги на этой ниве. Гедонист Аристипп презрел принцип Сократа – ни от кого не брать денег за обучение. Богатая молодежь готова была платить учителям и гетерам, сделав девизом эпиграмму Асклепиада и восторженно ей вторя:

Сократ ничего не имел против любовных забав… Ведь он и сам когда-то был молодым. Но у старости уже свои заботы. Правда, к чести Аристиппа, тот не забыл своего учителя и послал ему с гонцом двадцать мин. Две тысячи драхм серебром – это целое состояние, которое обеспечило бы ему и жене Ксантиппе их старость. К тому же жена его очень больна и деньги нужны были позарез. Как оценить сей дар небес? Хоть Аристипп друг, а деньги – луч надежды, но истина дороже… И Сократ отверг щедрый дар, возвратив этот поистине царский подарок его владельцу. Ведь принять деньги значило бы нарушить свой принцип – никогда не брать ни драхмы за обучение и воспитание юношей! Слушатель пытался, было, возразить Сократу, ссылаясь на трудные времена, переживаемые страной. Сократ ответил, что ведь они и раньше жили ничуть не легче. Ничего страшного. Главное – это жить по совести. Кстати, когда Кристобул как-то в разговоре предложил ему оценить его состояние, Сократ заметил, что за его дом («со всем, что у меня есть») вряд ли можно было бы дать более пяти мин. Сумма весьма скромная (ведь у того же Кристобула – в сто раз больше). Всегда бывший непривередливым и скромным в желаниях, Сократ считал, что ему вполне хватает его средств и что у него все есть в достаточном количестве.

Сократ и Диотима

Гегель называл Сократа интереснейшей «всемирно-исторической личностью». Но и такой великий философ как Гегель, похоже, где-то «не понял» истинных мотивов поступков Сократа («История греческой философии»). Зная его преклонение перед любым законом и порядками любого государства и власти, нас это не удивляет. На деле он прекрасно осознавал, что Сократ выступает против суждений афинского государства, его нравов и духа. Воспитание философа оказалось «разрушительно для этого духа». Таким образом, фактически Сократ как бы «совершил нападение на афинскую жизнь в двух основных пунктах». И здесь принципиальнейший момент в истории гибели Сократа. Нам кажется, что, выпив чашу с ядом, он хотел показать элите страны всю порочность и гибельность ее курса для судеб народа! Элита же хотела, чтобы он жил тихо и мирно, просто не замечая ее пороков, гнусностей. Вот и Гегель делает вид, что он будто ничего не понял. Он приводит пример Перикла, который «тоже подчинялся приговору народа». «В этом нет никакого бесчестия для отдельного лица, ибо оно должно склониться перед всеобщей силой, а этой реальной благороднейшей силой является народ» (Гегель). Тут немецкий философ не вполне логичен.

Прощание Сократа со своею семьею. Канова

Во-первых, как мы уже говорили, речь шла не вообще о народе, а о сливках афинского общества (всего несколько тысяч человек). Это равносильно тому, когда наши демагоги болтают о народе, а сами принимают для себя привилегии, какие бедному народу и не снились (одному пару сотен рублей, а другому пару миллионов долларов). Во-вторых, и народ не всегда вправе распоряжаться судьбой человека, страны или тем более всей историей мира. Ведь и его приговор может быть ошибочен, а суждения фальшивы. И тогда должны звучать «демоны правды», что раздирают нам сердце и печень, мозг и душу, одновременно вопя, взывая к совести, чести, гордости, разуму. По словам Плутарха, Сократ – человек, более других «очеловечивший философию устранением из нее всякой напыщенной темноты». Он великий боец, каких ныне уж нет! Мне иногда кажется, что боги в награду за мужество должны были ему подсластить чашу смерти, представшей ему в образе молодой красивой женщины. Смертью Сократ попрал смерть, по сути дела взвалив на себя грехи его народа.

Яркий образ Сократа запечатлели многие художники (Давид, Басин), скульпторы (Антокольский, Коненков), композиторы (Сати), писатели (Варналис) и прочие. Великий философ представлен в произведениях скульптуры и живописи как некий идеал, как «носитель не божеского, а человеческого образа» (К. Маркс). Споры о нем идут много столетий, привлекая внимание. О нем писали Ксенофонт, Платон, Аристотель, Эсхин, Аристофан, платоники, а в наше время Г. Майер, А. Тейлор и В. Йегер. В частности Йегер писал: «Как деяния гомеровских персонажей стали на многие века образцом для подражания, так и борьба и жизнь Сократа послужили прототипом героя, поэтическим провозвестником которого стал Платон».

В. Миронов

Наша беседа о Платоне будет краткой, ибо говорить долго о нем неприлично. Его надо читать и почитать. Учитывая, что его жизнь и образ издавна стали своего рода мифом, о них можно говорить только в основных чертах. Родиной Платона были Афины, тогдашний центр культурной жизни эллинов. Великий сын Аристона и Периктионы принадлежал к знатному роду (427—347 гг. до н.э.). Он явился не случайно. О нем, как и о Сократе, не скажешь, что он «вырос, как гриб из земли» (Гегель). Будучи из богатой семьи, к счастью для себя, он имел возможность брать уроки у лучших учителей. Богатство в данном случае оказалось в союзе с талантом и разумом, что бывает очень редко. Настоящее его имя – Аристокл.

П. Чистяков. Се человек. 1871 г.

Говорят, что имя Платон дали ему в честь деда, или им его наградил известный борец Аристон, у того он некогда обучался гимнастике (греч. platys – широкий, широкий в плечах, platos – ширина). У Платона был широкий лоб и широкие плечи. Как и многие греческие юноши, Платон воспитывался в духе калокагатии (писал трагедии, эпиграммы, занимался живописью и даже выступал в качестве борца в общегреческих играх). О взаимоотношениях Платона с Сократом, с которым он познакомился еще 20-летним, говорить особо не стоит (о том лучше расскажут его книги). Давняя легенда гласит, что однажды Сократ увидел у себя на коленях маленького лебедя, который вдруг расправил крылья, полетел и запел сладостным голосом. И буквально на следующий день ему представили Платона… Платон стал сочинять свои знаменитые диалоги уже в зрелом возрасте. После смерти учителя (399 г.) Платон уехал в Мегару. Пару десятков лет философ странствовал по миру, посетив Египет, Кирену, Сицилию, Южную Италию, где, полагают, общался с пифагорейцами.

Панафинейская амфора победителю состязаний атлетов

Статуя с изображением Платона

О том, что у египтян он приобщился к таинственным знаниям, писали многие. Т. Тэйлор заметил: «Платон был посвящен в Мистерии в возрасте 49 лет. Инициация проходила в одном из подземных залов Великой Пирамиды в Египте. ТАБЛИЧКА ИСИДЫ служила алтарем, и перед ней стоял Божественный Платон и принимал то, что всегда было внутри него, но что Мистерия воспламенила и вырвала из сна. После этого восхождения, через три дня, он был принят Жрецом Пирамиды (Жрец принимал только тех, кто проводил в Великом Зале три дня, прошел три ступени и три измерения), и Платону словесно было дано Высшее Эзотерическое Учение, и каждый раздел сопровождался соответствующим символом. Еще через три месяца пребывания в залах Пирамиды Инициированный Платон был послан в мир делать работу Великого Ордена, как это делали до него Пифагор и Орфей». Вернувшись на родину уже зрелым мужем, он основал в роще мифологического героя Академа свою философскую школу (ок. 387 г. до н.э.), ту самую знаменитую Академию, напоминавшую «в равной степени и университет, и монастырь» (Р. Тарнас).

Человек на фоне диаграммы Вселенной

В силу принадлежности к аристократии взгляды его формировались во многом под влиянием рода (по матери род восходил к Солону). Видимо, в силу этого во время посещения Сиракуз у него завязались какие-то отношения с Дионисием Старшим и его двором. В итоге же Платон оказался замешан в острой политической борьбе. Кое-что нам известно о той атмосфере, что складывалась при дворе. Прямо скажем, она крайне далека от философии: пьяные оргии, разврат, интриги, козни, которыми наполнены дневные и ночные бдения Дионисия. Брат жены Дионисия пригласил Платона, надеясь, что философ как-то сможет повлиять на царя (Дион). Но мудрец для царей подобен бельму. Тиран был жутко им недоволен и выдал Платона послу Спарты. Тот приказал его продать как раба на невольничьем рынке в Эгине (там его выкупил киренец Анникерид). Благодаря заступничеству своего друга, философа, математика и механика Архита Тарентского (440—360 гг.), он лишь чудом избежал гибели. Платон с горечью вспоминал эту его попытку заняться политикой. В одном из писем он говорил так: «В результате всего этого я, горевший поначалу желанием сделаться общественным деятелем, вглядевшись в круговорот общественной жизни и увидев беспрестанное движение противоположных течений, вскоре почувствовал отвращение… и, наконец, ясно увидел, что во всех без исключения существующих ныне государствах система управления никуда не годится. Их конституции почти никогда не выполняются, за исключением некоторых чудесных планов, претворенных в жизнь благодаря удачному стечению обстоятельств. Поэтому я утверждаю, что достоинство правильной философии заключается в том, что она дает нам эталон, с помощью которого мы можем во всех случаях жизни судить о том, что справедливо для сообщества и отдельного человека. Человеческая раса не избавится от пороков, пока к власти не придут те люди, которые следуют по правильному пути, указанному философией, или пока класс, которому принадлежит власть в городах, волей Провидения не превратится в философов».

После всего этого он решил удалиться из политики и общественной жизни, равно презирая тиранов и демократов. Ведь когда в Афинах господствовали демократы (во время коринфской войны), он как раз вынужден был покинуть родину. Крепко обжегшись на попытке вразумить тех и других, он принял профессию педагога и стал обучать молодежь. Этому Платон посвятил всю вторую половину жизни, лишь дважды отрываясь от профессорской деятельности. Пару раз он все же попытался-таки провести в жизнь свои идеалы – утвердить Добро, Истину, Красоту. Попытки окончились полнейшим провалом (причем в последний раз он чуть не лишился еще и головы). В дальнейшем он занимался преподаванием и литературой. Цицерон отмечал, что Платон будет писать до самой смерти («scribens est mortuus»).

Персей с головой Медузы

В очерке «Платон» философ В. Виндельбанд отмечает: «С исторической точки зрения Платон в первую очередь представляется великим писателем, поскольку в этой его плодотворной деятельности мы невольно склонны видеть его наиболее существенное свершение. Между тем он сам утверждает (решительно в «Федре»), что писаное слово он считает лишь художественным воспроизведением устного слова и что подлинную свою деятельность он усматривает в живом воздействии устно сообщенного учения». Можно сказать, что Платон стал своего рода alter ego философа Сократа, всегда в глубине душе оставаясь педагогом. Педагогическая деятельность до самой его смерти «оставалась истинным содержанием его жизни», а школа «заменила ему семью, которой он (так и) не обзавелся, и общественную деятельность, от которой он в Афинах надолго отказался». Платон как учитель активно использует сократовский метод. Видимо, этот метод наиболее удачно мог быть применен в тех случаях, когда, как в Академии, бывшей свободным культовым сообществом, обучались люди не только различного возраста, но и разного уровня культуры и интеллекта. В лице Платона и его Академии греческое общество обрело мощный духовно-политический центр, который являлся средоточием тех сил, что выступали аналитиками социально-политических проблем. Виндельбанд писал, что при Платоне сей союз умов имел резко выраженную политическую направленность и служил «интеллектуальным центром для всех противников демократии». Это как раз то, чего сегодня не хватает России, где «демократия» и некоторые ее слуги в правительстве, политике, а также в бизнесе давно стали Горгоной Медузой, призванной на погибель России. Однако даже те политические силы, что по идее должны быть патриотическо-традиционалистским центром, боятся собственных «платонов» больше, чем врагов.

Если ионийцы, по словам Диогена Лаэрция, изобрели философию природы, Сократ прибавил этику, то Платон обогатил ее диалектикой… Наиболее известной стороной этического учения Платона стал идеализм, о нем написаны горы книг.

Платон

В эстетическом отношении иными из воззрений философа (его учением об идеях) мы зачастую руководствуемся в практической жизнии сегодня. Как отмечают многие, Платон больше прислушивался к побуждениям сердца, в то время как Аристотель скорее отвечал голосу логики. Так, Платон установил взгляд на красоту как на вечный, чистый, неизменный, божественный идеал. Важным представляется и стремление Платона, как и Сократа, «сделать сограждан как можно лучше». Понятно, что если ни телесная красота, ни богатство, ни могущество, ни остальная земная чепуха (так говорит Платон) не составляют счастья человека, то что же тогда может дать ему счастье? Чистота помыслов, справедливость и бескорыстное влечение к истине… Неслучайно от Платона пошло само понятие «платонической любви». Философское значение этого чувства состоит в нашем стремлении дойти до познания истины путем созерцания прекрасного, а затем увековечить образ и мысль в величайших творениях. Платону, говорят иные, мы обязаны даже грезами любви, зная до него лишь чувственную любовь или же кровную родственную привязанность. Те «отрешенные от всего земного и как бы сотканные из запаха цветов и лунного света грезы любви, которыми теперь туманятся дни юности и которые воспеваются всеми поэтами у всех образованных народов, им не были знакомы». А. Гиляров утверждал, что ни в произведениях индийских поэтов, ни в творениях восточных певцов, ни в песнях греческих лириков он, находя образы неподражаемой красоты, «нигде не видал той чистоты или, по крайней мере, той просветленной мечтательно-грустным идеализмом чувственности», которые есть у Платона. Хотя автор все же признает, что Платонова идея находится «в занебесном пространстве», а любовные идеалы все же питаются действительным и земным.

Платон – певец идеального в политике… Он требовал от правителя и политика острой восприимчивости к наукам и быстрой сообразительности. Они должны быть трудолюбивы, обладать хорошей памятью. Когда собеседник говорит ему: «Такого нам не найти, разве что это будет исключительно одаренная натура», тот говорит: «Но к этому надо стремиться». Платон ставит задачи перед правящим классом: «Если мы подберем людей здравых телом и духом и воспитаем их на возвышенных знаниях и усиленных упражнениях, то самой справедливости не в чем будет нас упрекнуть и мы сохраним в целости и государство, и его строй; а если мы возьмем неподходящих для этого людей, все у нас выйдет наоборот». Поэтому столь важен отбор ведущих руководителей страны: «…говоря тогда об отборе, мы выбирали пожилых, а теперь выходит, что это не годится – ведь нельзя верить Сократу, будто человек, старея, может многому научиться; напротив, к этому он становится способен еще менее, чем к бегу: именно юношам принадлежат все великие и многочисленные труды».

Пинтуриккьо. Кратес, или Наука о здравомыслии

Внесем некоторые коррективы в его позиции. Наше время относительно того, кто должен быть у власти, не столь безоговорочно высказывается в пользу молодости. Молодость полна энергии и силы и многое может. Беда лишь в том, что у нее завышенные апетиты и завышенные самооценки. Она зачастую не имеет опыта и не готова трудиться денно и нощно. Она хочет получить все сполна, много и сразу. Однако ничто сразу не приходит – ни слава, ни знания, ни деньги. Труднее всего даются познания и творчество. Науки изучают в молодости, но плоды их пожинают в зрелости. Платон прав и в другом. Он считал, что для политиков самой важной наукой является «наука о здравомыслии»… Увы, как редко видим ее следы среди политиков. Сегодня греческий мудрец, грамматик Кратес (II в. до н.э.), сбросивший с Горы добродетели в море драгоценности, символ богатства, отказавшийся от них во имя Мудрости, чтобы присоединиться к иным мудрецам на острове Фортуны, у многих политиканов, движимых алчностью, вызовет разве что улыбку презрения.

Но что значит «здравомыслие» для политика, государственного мужа? Из чего оно слагается? Из суммы глубоких знаний, важных навыков, из владения возможно большей информацией, из умения постигать и узнавать все новые и новые факты, сводить их вместе, анализировать и делать верные выводы, опираясь на мудрейших и опытнейших знатоков своего дела. Солон в старости не уставал учиться, говоря: «Старею в постоянном я многоучении». Так, греки были убеждены, что общество (город-государство) является абсолютно естественным институтом, в то время как человек, будучи общественным животным, должен быть его неотъемлемой частью. Вне общества человек есть тварь!

Разумеется, в греках был достаточно силен индивидуализм, и тем не менее они не считали, что есть одна мораль для гражданина, а другая – для государства. Два эти субъекта истории очень тесно взаимосвязаны. Если плох или аморален один, то плохим и аморальным становится другой, и наоборот. Надо учитывать, что Платон явился в трагическое время Пелопоннесской войны, нанесшей непоправимый ущерб Афинам. Хотя он убежден, что и человек и государство всегда должны подчиняться вечному кодексу справедливости, Платон не мог рассматривать государство как зло, подавляющее свободное развитие человека. Поскольку не каждая конституция и не каждое правительство отвечают идеальному принципу справедливости, задача ученого и философа показать всем, что более или менее хорошее управление (т.е. реально хорошее) может быть получено при условии воспитания правящей элиты в духе истины и справедливости. Этого можно достичь с помощью науки, культуры, законов. Понятно и то, что народ не должен рассчитывать только на волю Провидения.

Фрагмент Афинской Академии. Статуи Сократа и Аполлона

Многие отмечали, что самое верное понятие о личности Платона дают его труды, и прежде всего его «Государство» и «Законы». Первые два произведения – альфа и омега политической мысли древних греков. Платон проводит в них важную мысль: «Я был неотвратимо приведен к убеждению… что беды государства не прекратятся до тех пор, пока раса подлинных, чистых философов не придет к власти…» Это говорит, что автор осуществлял жизненный идеал Сократа: научное исследование сполна проникнуто серьезностью нравственного стремления, которое должно осуществиться в государстве. В просветленной красоте их композиции и в законченной тонкости их языка виден художник, который, стоя на высоте развития своего времени, облек современные ему идеи в форму, далеко их превосходящую. Они представляют собой (за исключением Апологии) диалоги. Его письма – не столько ученые трактаты, сколь художественные произведения, эстетические размышления, в которых научные происшествия, имевшие место, передаются в несколько идеализированной форме.

Об этом говорится и в платоновских «Соперниках», где сказано, что философ должен постоянно изучать «нечто одно – и в молодости и в старости, – дабы познать как можно больше». Сократ, правда, говорит, что философ не должен быть «подобен многоборцу, не достигшему совершенства, и претендовать всегда лишь на второе место в этом искусстве, будучи бесполезным всегда, когда присутствует кто-либо из таких мастеров». Философия – «отнюдь не многознание и не суетное ремесленничество». Политикам может быть труднее, чем философам. Ведь те должны изучать не «одно», а «многое». И вовсе не для того, чтобы «стать многоборцем», а чтобы уметь грамотно, разумно и квалифицированно оценить ситуации, решения, предложения, проекты и т. д. Не «многоборцем», «многоведцем» должен он быть.

Афинская школа. Платон и Аристотель

Платон создавал умозрительное идеальное государство, ибо в те времена таковое могло существовать лишь в идеале. Естественно, что в своем конструировании его основ он не мог обойтись без мифа. Он был уверен, что и массы не могут обойтись без мифов. Мифы – это духовные опоры их существования. Жизнь сурова, жестока, а поэтому приходится верить в лучшую жизнь, судьбу, в возможность идеала. Надо признать, что он невысокого мнения об интеллектуальных способностях масс. Если люди верят в Кадма или в зубы дракона, из которых якобы вырастают воины, то они поверят во что угодно («Законы»). Поверят даже в то, что счастье и прекрасное будущее могут вырасти из обещаний политиков. Ослы… Скорее уж во льдах севера расцветут финиковые пальмы, созреют дыни и клубника, чем слова иных нынешних политиков, их обещания воплотятся в реальность. Греческий философ полагал, что народу достаточно выразить хотя бы некое правдоподобие, и тот уже готов «удовольствоваться правдоподобным мифом, не требуя большего». Он считал, что миф можно «перенести в действительность» с помощью воли правителя. Проект его идеального государства был мифом, не мог не быть им. Хотя он творит миф не о прошлом, но о будущем, создавая в идее своего рода воспоминание о будущем.

Афинская школа. Платон и Аристотель

Эллада, как вы знаете, прославилась знаменитыми школами Сократа, Платона, Аристиппа, Аристотеля. В философских форумах или духовных академиях ученики и учителя блистали красноречием. Тут совершенствовались в мудрости. «Ликей» производят от корня «лик» (lyc), отсюда «ликос», т.е. «волк». Известно, что боги часто представлялись в виде животных (Аполлон Ликейский в Малой Азии и Зевс Ликейский в Афинах). Иногда этимология слова «ликей» возводилась к «левкос» (leycos), что означало «светлый» или «белый». Вначале Ликей был обычным местом для верховой езды всадников. Неподалеку обычно находился гимнасий. Среди создателей гимнасиев называют Ликурга и Перикла. Ликей существовал задолго до Аристотеля (за 100 или даже за 200 лет до того). Основатели философских школ в V веке до н.э. вели беседу с учениками и коллегами в так называемых «Садах разума» (перинатах, при гимназиях), где и шло преподавание. В дальнейшем эти сады разума и станут отождествлять со словом «школа» (по-гречески – «схолэ»).

О платоновской Академии как о высшей школе говорят с момента ее образования. О Ликее же как о философской школе в собственном смысле слова правильнее вести повествование с 322 года до н.э. (после смерти Аристотеля). Платон после приобретения Ликея всю жизнь провел в Афинах, тогда как Аристотель прожил здесь недолго и считался чужаком. Ликей и Академия имели существенные различия, и не только в доктринах, но в устройстве и в обычаях. Эти соперничающие высшие школы имели также и разных божественных покровителей. Ликей издавна был связан с именем Аполлона. Здесь находился храм Аполлона Ликейского. В Академии же поклонялись иным божествам – Афине, музам, герою Академу, Прометею. Более подробно о различиях между Ликеем Аристотеля и Академией Платона можно прочесть в интересной книге А. Ф. Лосева и А. А. Тахо-Годи «Платон. Аристотель».

И тут и там имелись старинные гимнасии, сады разума (перипаты), где два эти философа вели ученые беседы с учениками. Академия находилась к северо-западу от Афин, в шести стадиях, за Дипилонскими воротами, а Ликей – к востоку от Афин, вблизи городских стен у Диохаровых ворот, там, где били источники с освежающей жар бесед родниковой водой. Возможно, что дух Аполлона и Афины всякий раз появлялся над садами разума, когда музыкант настраивал кифару, а философ одерживал блистательную победу над невеждами. Уж не этот ли момент и был изображен на картине Б. Спрангера «Минерва побеждает невежество»?

Будильник Платона

Академия Платона была в высшем смысле слова «школой». Путь к ней, возможно, вызывал легкий трепет в сердцах учеников, когда они, поднявшись по будильнику, шли на занятия.. Дорога была обрамлена каменными стелами, воздвигнутыми в честь выдающихся героев и храбрецов, сражавшихся за свободу родины. Главой школы или схолархом вначале являлся сам Платон, но затем руководители школы будут меняться. Академия будет называться первой, второй, третьей. В стенах Древней Академии главное внимание уделялось математике и астрономии. Перед входом в здание учеников встречала надпись: «Негеометр сюда да не войдет». Это свидетельствовало не только о величайшем уважении Платона и его соотечественников к математике, но и о точности мышления. Название школы восходит к имени афинского гражданина Академуса, уступившего свой сад Платону для бесед с учениками. Ученики шли сюда по своей доброй воле. Высшее знание невозможно без свободы выбора. В эпоху античности даже возник афоризм: «Мудрый ничего не делает против своей воли».

Капитель

По примеру пифагорейцев, живших строгими общинами, ученики в Академии вели жизнь почти что аскетическую: спали мало, бодрствуя и размышляя в тишине. На занятия все собирались «по свистку», так называемому «будильнику Платона». Иногда устраивались совместные трапезы. Мяса «академики» не ели, считая, что оно возбуждает чувственные страсти. Из другой пищи ученик обычно довольствовался фруктами, овощами, молоком. В области духа вкушали чистые помыслы. В Академии наряду с учителями преподавали помощники из числа окончивших ее опытных учеников. Изучали философию, математику, астрономию, естественные науки и литературу. Иные, например, Аристотель, увлекались изучением природы. Последний провел в стенах Академии 20 лет, затем открыл свою научную школу – Ликей. Аристотель в утренние часы читал лекции для избранного круга слушателей. Послеполуденные занятия предназначались им для менее подготовленных слушателей. Тогда же юноши занимались спортом.

Инфибуляция в палестре. V в. до н.э.

Пожалуй, куда менее значительны успехи Платона как лидера научной школы. Хотя в диалогах Платона много говорится о значении точных наук (математики и геометрии), ни у кого из младших академиков интереса к геометрии не отмечено. Предшественники Платона (пифагорейцы и софисты) действительно дали плеяду блистательных математиков – Феодор, Архит, Теэтет, Евдокс и его ученики. У Платона же научная программа встречается только в диалогах, да и то в качестве вспомогательного предмета, как подход к изучению диалектики. Почти ничего не известно и о преподавании геометрии в Академии. Чему и как учили в ее стенах, также неизвестно. Такой знаток Академии, как Крэмер, отмечал: «Нам неизвестно о стабильной программе обучения, типа тех, что описаны в «Государстве» и «Законах»… Образовательная программа, основанная на VII книге «Государства» и XII книге «Законов», не может быть прямо перенесена на реальные отношения в Академии». Оснований говорить об успехах Академии в дальнейшей науке нет: никто из учеников Платона не оставил следа в точных науках. Если же говорить о науке в целом, то из академиков лишь Аристотель достиг в ней подлинного успеха.

Инфибулированный атлет. V в. до н.э.

Ватиканские станцы Рафаэля. Афинская школа

За все время ее существования Академия так и не дала ни одного значительного математика или астронома. Вероятно, «Государство», «Теэтет», «Законы» обратили, как подчеркивали ученые, не одного талантливого юношу к занятиям математикой, но, занявшись ею, те неизбежно должны были бы подчиниться и требованиям, разработанным профессионалами. Если же Платон оставался для него дороже, чем математическая истина, он становился одним из тех, кто развивал математическую теологию в духе Анатолия и Ямвлиха, то есть толковал математические пассажи в платоновских диалогах, либо в лучшем случае, как это и было с Проклом, написал некие комментарии к Евклиду. Так что было бы явным преувеличением говорить о расцвете точных наук при Платоне, хотя он в меру своих сил старался поставить результаты и методы точных наук на службу философии и диалектике. Умер Платон в 347 году до н.э., в день рождения, в праздничный день рождения Аполлона, в зените славы, оставив после себя более 30 произведений (до нас дошли почти все). Говорят, что смерть буквально похитила его со свадебного пира. Так что смерть как бы обручилась с жизнью. На смерть Платона откликнулся Симмий, написав о великом философе:

Рафаэль в ватиканских станцах, прежде всего в Станце делла Сеньятура, отразил этот триумф античной мысли и поэзии. В апартаментах, где находится резиденция папы римского, на четырех ее стенах как раз и были изображены триумфы Поэзии («Парнас»), Богословия («Месса в Болонье»), Юриспруденции (группа Мудрости, Умеренности и Силы), Философии («Афинская школа»). Все отмеченные триумфы представлены в виде научного диспута. «Афинская школа» – персонифицированная в живописных образцах история античной мысли. Платону тут приданы черты Леонардо да Винчи, Евклиду – черты Браманте, Гераклиту – Микеланджело, тут же и Рафаэль. И эта связь между живописью и мыслью осуществлена столь живо, что воспринимаешь божественную мысль поистине как кисть самого Господа. Платон олицетворяет Мудрость и Теологию, Аристотель – Диалектику или Философию в целом, Архимед – Геометрию, Птолемей – Астрологию или Астрономию, Пифагор – Магию. Такое характерно для античности, где каждый мыслитель – еще и художник.

Персефона, внезапно попавшая в объятия Аида

Политические идеи философа сосредоточены в его «Законах» и «Государстве». Нам представляется, что многие его идеи способны осветить путь и современного политика. Парадокс в том, что почему-то в России эти произведения реже всего изучали и обсуждали. Ученые верно заметили, что платоновские «Законы» остаются каким-то «далеким и редко посещаемым заливом» (Р. Евдокимов). Государственные и частные «корабли» редко заходят в сей залив потому, что те и другие у нас заняты скорее пиратством и каперством, чем нормальной законопослушной деятельностью (так недавно было). Пожалуй, наше нынешнее состояние точно выразил Платон, сказав устами Клиния, что «все находятся в войне со всеми как в общественной, так и в частной жизни и каждый с самим собой». На месте наших государственных мужей мы бы с карандашом прочли Платона от корки до корки (особенно политические работы). Платон прямо говорит, что в любом законодательстве не должно быть ни лазеек, ни уклончивых постулатов. Законы – это оплот прочного и стабильного государства.

Пьяные сатиры или силены. V в. до н.э.

Иллюзии для государства и народа – штука опасная. Сколько лидеры возились с разрядкой, отдав Западу важные бастионы. И в результате, подобно неосторожной, наивной Персефоне, оказались пленниками Аида. А ведь еще Платон сказал: «То, что большинство людей называет миром, есть только имя, на деле же от природы существует вечная и непримиримая война между всеми государствами». Причина тривиальна: в мире, где идет постоянное соперничество, одними призывами к миру успеха не добьешься. Никакого толка не будет, если не одержать победу в битве с врагами Родины. Конечно, война – это крайняя необходимость, лучше «всеобщее дружелюбие». Но часто это – чистой воды иллюзия, ибо везде средства и ресурсы ограничены. Русский читатель высоко оценит следующую рекомендацию Платона относительно того, кого ставить во главе государства и вообще в начальники: «Не правда ли, надо ставить начальником над нетрезвыми человека трезвого, мудрого, а не наоборот. Ведь если над нетрезвым будет поставлен пьяный, юный, немудрый начальник, он лишь благодаря очень счастливой случайности не наделает страшных бед». Платон продолжает увещевать варваров – не ставить во главе страны пьяниц: «Разве ты не замечаешь, что пьяный кормчий и вообще всякий нетрезвый начальник – чем бы он ни распоряжался, – опрокидывает вверх дном корабли, колесницы, войско, – все, чем он управляет». Такой опрокинет и все государство. Мы – варвары, поставившие во главе страны пьяницу и полное умственное убожество. Более того, остаемся варварами, ибо, похоже, у власти нет политической воли убрать с «Олимпа» скомпрометированных ставленников царя Бориса, зачатых в грехе и преступлениях, погрязших в коррупции «детей Франкенштейна».

Ио, Аргос и Гермес

Политическое искусство – искусство совершенно особого рода. Кто посвятил себя политике, обязан быть (хотя бы в первом приближении) человеком выдающихся умственных, нравственных и душевных качеств, поскольку только такой политик в состоянии создать государство, основанное на «высшей ценности Правды и Блага». Для этого нужно быть философом, историком, энциклопедистом, психологом. Такой человек должен владеть всей суммой знаний или стремиться к этому. Мы редко задумываемся над тем, что политик в конечном счете строит то государство, каковы его душа, вера, образование и воспитание! Аристотель в трактате «О душе» подчеркивает: «Думается, что познание души много способствует познанию всякой истины, особенно же познанию природы. Ведь душа есть как бы начало живых существ». Даже хваленый ум – вторичен, ибо и он вызревает внутри души. Душою обязательно должно обладать и государство. Ведь «государство» по-латыни означает «общественное дело» («Res publica»). Дж. Реале и Д. Антисери говорят о необходимости понять душу государства, душу общего дела. «Только поняв это, мы можем увидеть структуру «Государства», шедевр Платона и почти «сумму», итог размышлений нашего философа». Построить Город-Государство значит познать до конца человека, его место в универсуме. «В самом деле, – говорит Платон, – Государство есть не что иное, как увеличенная фотография нашей души; эта гигантография в широких измерениях воспроизводит все то, что есть в нашей душе, психэ. Центральная проблема справедливости, являющаяся осью, вокруг которой вращаются все прочие, получает свое адекватное решение при наблюдении, как рождается (либо как гибнет) совершенный Город». На Руси без справедливости нет ни человека, ни государства! Таковы реалии.

Дух зла и богатства. Золотая маска

Что же выделяет Платон в своей работе? Как он понимает идею государства? В самых общих чертах это означало бы утверждение такого порядка, при котором в обществе воцаряется Справедливость. Однако тут же начинает выясняться (и в этом тонкость Платона), что всякая власть, пользуясь силой, устанавливает в свою пользу законы. Но при этом называет новый порядок «справедливостью» («во всех государствах справедливостью считается одно и то же, а именно то, что пригодно существующей власти»). Тирания считает справедливыми ее законы, а демократия – свои. Однако в основе тех и других всегда лежит сила. Порой бывает даже так, что справедливостью называют «нечто воровское, однако направленное на пользу друзьям и во вред врагам». Все власти, разумеется, считают справедливым, когда выполняют их приказы. Власть имущие иногда такого наприказывают, что это «им самим идет во вред». Лучше всего было бы устроено государство, которое состояло бы из пяти человек. Понятно, легче достигнуть гармонии в малом сообществе. Тут и демократия может еще как-то быть к месту. У Платона это – колония в 5040 семей. Но вот в тех «чудовищах», которые заполонят в дальнейшем мир (с их миллионами и миллиардами), все очень и очень усложняется. Идеал Платона – это аристократическая республика, где во главе всего стоит элита. Он не мог даже и помыслить себе другую форму правления в условиях рабовладения. Платон пишет: «Значит, государство, основанное согласно природе, всецело было бы мудрым благодаря совсем небольшой части населения, которая стоит во главе и управляет, и ее знанию. И по-видимому, от природы в очень малом числе встречаются люди, подходящие, чтобы обладать этим знанием, которое одно лишь из всех остальных видов знания заслуживает имя мудрости»… Речь в этом случае, конечно же, идет о духовно-научной аристократии, которая одна (гением ума и таланта) в состоянии построить «умную модель» по законам разума, эффективности и справедливости.

Сцены из жизни греков на вазах и амфорах

Замечательнее всего в рассуждениях Платона, как нам показалось, его мысль о трех частях демократического государства. Как ему удалось определить почти две с половиной тысячи лет тому назад, что при демократии общество состоит из трех групп – трутней, богачей и народа – нам и по сей день непонятно. Причем трутни тут злее, опаснее и влиятельнее. «Там они (при диктаторском строе. – В. М.) не в почете, наоборот, их отстраняют от занимаемых должностей, и потому им не на чем набить себе руку и набрать силу. А при демократии они, за редкими исключениями, чуть ли не стоят во главе: самые ядовитые из трутней произносят речи и действуют, а остальные усаживаются поближе к помосту (к власти и информации. – В. М.), жужжат и не допускают, чтобы кто-нибудь говорил иначе. Выходит, при таком строе всем (в стране), за исключением немногого, распоряжаются подобные люди». Это то, что мы видели в России во время пребывания у власти «трутней». Есть еще народ, что «трудится своими руками», чужд делячества, «да и имущества у него немного». Народу власть трутней скоро надоест, и он будет готов «отнять собственность у имущих и роздать ее народу». Но чтобы народ вернул то, что украдено у него трутнями, к власти должен прийти умный тиран. Его правильнее называть «ставленник народа». Платону это, правда, не нравится, но он понимает: это неизбежный ход истории: «Он – тот, кто подымет восстание против обладающих собственностью». Далее последуют преследования виновных и конфискации. Не без этого. Но тут чувство правды вдруг изменяет Платону. И он кричит: «Народ тогда узнает, клянусь Зевсом, что за тварь он породил, да еще и любовно вырастил…» Он заключает: не хотели быть в рабстве у трутней, будете в рабстве у тирана. Уверены, умный народ может обойтись без тех и без других. Хотя лучше один тиран, чем тысячи трутней!

Сова мудрости

Мысли Платона не имеют ничего общего с идеями установления «коммунизма». Хотя понимание всей важности воцарения нормального экономического равенства, полагаю, в его трудах безусловно имеется. Окружающая мир действительность, с ее классовой враждой, индивидуализмом, отсутствием коллективной солидарности у классов делали шансы на построение идеального государства чистейшей утопией. Поэтому его назвали идеалистом. То, о чем мечтал его ум, казалось невыполнимым. Платона упрекали в шаткости идей и теорий. Ницше счел его «отклонившимся от всех основных инстинктов эллинов». Платон в его глазах даже выглядел «первым декадентом». Он не только невыносимо скучен, но стал представителем высшего шарлатанства или идеализма. Ницше предпочитал ему Фукидида или Макиавелли, которые не морочили ни себя, ни других, видя «разумность в реальности – а не в «разуме», и еще того менее в «морали». Вот и П. И. Новгородцев в работе «Об общественном идеале» писал о шаткости оснований, на коих строил свои основные теории греческий философ. Платон видел единственный способ разрешить все острейшие социальные вопросы путем создания «социального рая» для избранных счастливцев: «Мы стараемся представить себе общественный быт, осуществленный по этому плану, и не можем не прийти к заключению, что гармония тут, может быть, и достигнута, но зато жизнь исчезла: она сменилась каким-то заколдованным сном спящего царства, каким-то гипнозом добродетели – безразличием замолкших страстей и угасших стремлений». Полная гармония бывает только во сне, на небе или кладбище. В государстве же должны царить Труд, Порядок и Справедливость.

С. Боттичелли. Минерва и кентавр. XV в.

Платон проектировал свое идеальное устройство для небольшой колонии в 5040 семейств, но похоже, сегодня некоторые из его идей встречают в мире большее понимание. По крайней мере более чем актуальна мысль о необходимости разумной общественной модели, то есть социального государства вместо нелепого деления мира на «государства богатых» и «государства бедных». И вовсе не о том идет речь, что абсолютно все в полисе «должно быть общим», а о необходимости ликвидации вопиющего социального неравенства. Если же добром никто ничего отдавать не пожелает (из украденного у народов самым бессовестным образом), народы должны пойти на карательные меры и «полицейские приемы управления» (в отношении трутней, бандитов и воров). Тут уж вполне к месту оказались бы и слова Катулла, обращенные к лживым политикам и тогдашним цезарям (а заодно и к нынешним): «Зачем с мерзавцем нянчиться?» А мы все еще нянчимся с ними, отдав демократию на откуп негодяям.

Павшая амазонка из композиции «Дары Аттала»

Самый парадоксальный, а во многом даже и сенсационный раздел «Государства» посвящен проблемам воспитания женщин, семьи и детей. Платон считал, что в развитом обществе жизнь женщин не может быть посвящена одной семье. Семья – не единственный бог. Кто служит честно и самоотверженно обществу, у того не останется времени на семью. Семья и женщина по своему устройству эгоистичны. Они все подчиняют семейному и женскому эгоизму. В таком обществе мужья и жены будут все тащить в дом, забывая о пользе и здоровье государства. Человек по своей сути страшный эгоист. Поэтому его свобода, действия его личности должны быть ограничены. В Спарте, где мужчины служат прежде всего стране, семейная жизнь отходит на задний план. Да и нравы спартанок отличались от общепринятых в Греции. Женщины Спарты – более независимы, самостоятельны и мужественны. В идеальном государстве у Платона женщина похожа на кентавра: она не только жена, но и боевая подруга, соратница. Минерва может принимать участие в делах сообщества, не замыкаясь в кругу рожениц, уходе за мужем или детьми. Поэтому она и должна обучаться, воспитываться наравне с мужчинами, ее надо обучать не только музыке, но и гимнастике, и даже готовить к бранным подвигам. Платон ратует за то, чтобы мужчины и женщины занимались спортом до глубокой старости. Пусть не считают для себя зазорным выполнять упражнения в гимнасиях голыми. Ведь и Геродот в эпизоде о Гигесе и Кандавле писал, что дамы вместе с одеждой сбрасывают стыд (и в этом нет позора). В древнегреческом искусстве в V веке до н.э., правда, не было еще изображений обнаженных женщин. Но с тех пор нравы заметно изменились.

Танцующий сатир

Феномену личности Платона трудно найти аналоги в истории. Нам в нем видится предшественник будущего Ренессанса человечества. В.Ф. Асмус сказал о нем: «Его гений многогранен. Его литературное наследство принадлежит не только истории античной философии, но и истории античной науки и античной художественной литературы. И не только потому, что в молодости Платон писал талантливые стихи (эпиграммы дошли до нас). Философ-ученый неотделим в Платоне от философа-поэта. Его философские диалоги, письма принадлежат к лучшим произведениям древнегреческой художественной прозы». Перед нами античный гений, желающий и в других людях видеть совершенные существа. Хотя это невозможно. Поэтому платоновский идеал, как Атлант, ногами вырастает из земли, а головой погружается в небеса. И по той же причине он «не любит человека», а точнее, не любит все то наносное, вторичное, смертное, что мешает людям достичь совершенства. Платоновский герой и «сотворен по образу и подобию космоса». Это философский Прометей. Полагаем, что Россия могла бы стать через сотню лет первой в мире цивилизацией, где воплощается в жизнь мечта Платона: правителями должны стать лучшие ученые, инженеры, мыслители, охранять его будут воины (наследственные касты). Страна созреет со временем для прихода к власти не аристократии богатств, а аристократии знаний.

Амфора «Аякс и Ахилл, играющие в кости»

Греция дает нам пример небывалого интереса к философии. Показательна фраза Лукиана из «Зевса уличаемого», где тот устами Зевса (в ответ на вопрос, зачем же люди ходят к богам, если их судьбой распоряжаются мойры, т.е. богини судьбы) говорит: «Я знаю, где ты можешь найти ответы на свои вопросы: ступай в школу этих гнусных философов, которые оспаривают наше покровительство, оказываемое людям. Это их безбожие вселяет в них подобные вопросы». Чувствуя себя оскорбленным тем, что ему не хотят верить на слово, Зевс в ярости угрожает испепелить философа молнией. Наука стала конкурентом языческих богов. Философ не склонит главу и перед Зевсом.

Кайрос. Бог удачи и случая. Рим. II в. н.э.

Наиболее остро суть многих общественных и социальных противоречий выразили деятели кинической школы. Историки обычно оценивают кинизм как «образ жизни, способ существования, линию поведения». Эти люди были внутренне свободны от пут власти, чем-то напомнив нам ироничных свободолюбивых сатиров. Они отражали настроения бедных и средних слоев, которые не принадлежали ни к богачам, ни к аристократам. Их философия несла в себе протест социальных низов (массы бедняков, изгнанников, рабов, вольноотпущенников, метэков, женщин, неимущих интеллигентов). Кинизм просуществовал примерно тысячу лет (с конца V и до начала IV вв. до н.э.), т.е. практически до самого конца античности. Причины растущей популярности этой философии в усилившемся обнищании масс собственников. В недрах течения в античной Греции оформились и приобрели новое звучание идеи индивидуализма, независимости, равенства людей, равноправия женщин, опрощения и бедности.

Диоген

Во взглядах известных деятелей этой волны находят выражение как разум, так и неразумие народа. Киническая школа была основана Антисфеном из Афин (ок. 440—336 гг. до н.э.). Сын фракийской рабыни, он был учеником Горгия, учителем и софистом, большим почитателем Сократа. Каждый день проходил по 8 километров, чтобы его послушать. Антисфен – родоначальник философии кинизма. Из всех наук он считал самой главной ту, которая «учит отучаться от зла». Когда его спросили, что дает ему занятие философией, он сказал: «Умение оставаться наедине с собой». Антисфен считал самым прочным из укреплений на земле разум, ибо его нельзя ни уничтожить, ни предать. Мудрый человек всегда действует так, что учитывает все последствия своих поступков. Поэтому он и советовал мудрецам находиться как можно дальше от тиранов. Тем более что образованного и умного человека, по его словам, глупая власть вообще не переносит, ибо глупость, неразумие – вещь легкая, необременительная, а разум «непреклонен, непоколебим, тяжесть его неодолима». Государства же погибают тогда, когда народ перестает отличать дурных лидеров от хороших. Антисфен, наблюдая за политиками, был абсолютно убежден в том, что у них отсутствует нормальная человеческая привязанность: «этот сброд невежд и тиранов никогда не может стать друзьями». Он даже посоветовал афинянам принять специальное постановление, которое считало бы ослов конями. В ответ на недоуменные расспросы он возразил: чему удивляетесь, ведь у вас же можно стать стратегом, ничему не учась; для этого большинству достаточно поднять руку. Так и демократическая политика: ее ахиллесова пята, которая ее и погубит, в том, что глупцам (или людям абсолютно несведущим) доверено, как в игре в кости, бросать в урны бумажки (или нажимать кнопки), не зная глубоко людей и их способности.

Александр и Диоген

Наиболее ценным качеством человека Антисфен считал его непритязательность. Сколько вокруг негодяев, обманщиков и тиранов, что и поныне бессовестно крадут у людей последние гроши, похищают людей, уничтожают семьи, разрушают целые города и страны, казнят невиновных, обращают людей в рабство (все ради злата и наживы). Что же думает по поводу этих «душевнобольных» Антисфен? Он прямо говорит в их адрес: «Мне их очень жалко, что у них такая тяжелая болезнь: мне кажется, с ними происходит что-то похожее на то, как если бы человек много ел, но никогда не был сыт». В действительности, человеку не так много и надо, чтобы удовлетворить его насущные потребности (в пище, одежде, любви, дружбе и очаге). Великий киник провозгласил идеалы умеренности, справедливости и мудрости. Главное богатство он усматривал не в роскоши или в чревоугодии («я не покупаю на рынке дорогих продуктов, потому что это накладно»), а в духовной жизни. Он говорил: я достаю богатства «из кладовой своей души». Когда его спросили, почему он счел себя богачом, не имея в наличии ни денег, ни земли, он ответил просто: «По моему убеждению, друзья, у людей богатство и бедность не в хозяйстве, а в душе». Его считают по праву основателем самого строгого течения в стоицизме. Антисфен кончил жизнь в бедности. И хотя он умер от чахотки, тем не менее оставил в наследство людям 10 томов сочинений. С него берут начало Кратет, Зенон, Диоген. Диогена Антисфен пытался было палкой отвадить от философии, но, видя его усердие и стремление к знанию, смирился. «Кого не бьет слово, того не будет бить и палка» (Сократ).

Дж. Кастильоне. Диоген, ищущий с фонарем хорошего человека. XVII в.

Колоритной фигурой был Диоген Синопский (его называли еще «безумствующим Сократом»). Будучи сыном менялы, он, как и его отец, заведовавший казенным меняльным столом, был фальшивомонетчиком. За это его подвергли изгнанию. История утверждает, что на столь нехороший поступок якобы подтолкнул оракул, посоветовавший Диогену и его отцу сделать переоценку ценностей, или, по-нашему, «дефолт». Однако греки – это не мы с вами. Они тут же упрятали папашу Гикесия в тюрьму, где тот и умер. Мы же своих жуликов выдвигаем в «базилевсы». Изгнали и сына, после чего тот только надумал стать философом… После всех перипетий судьбы он избрал местом обитания бочку и уподобил свою жизнь жизни мыши, серой и незаметной. В образе Диогена Синопского нам видится иной современный «герой», что, как и он, не умеет ничего делать руками и головой, кроме того, чтобы «властвовать людьми». Их речи представляют собой язвительные насмешки над прошлым и настоящим. Диоген и Антисфен критиковали Платона и его учение, оценив по достоинству только золотой язык диалогов. Таких вот «диогеновских типов» сегодня в России пруд пруди. Они в принципе не способны ни к какому созиданию или творческой деятельности, однако бочкам предпочитают дворцы.

Собака Одиссея, встречающая своего хозяина. По Генелли

Суть метаморфоз иных наших политиков, что еще вчера были первыми лицами, а сегодня стали плутократами, прекрасно выразил две тысячи лет тому назад Диоген, с его «переоценкой ценностей»… Как собирательный образ киника Диоген выведен у Лукиана. Он говорит: «Ты видишь перед собой космополита, гражданина мира». Диоген называл себя «врагом страстей», «освободителем человечества», утверждая, что хочет быть «пророком правды и свободы слова». Диоген расписывал прелести «свободной жизни»: «Прежде всего я сниму с тебя изнеженность… заставлю тебя работать, спать на голой земле, пить воду и есть что попало. Богатства свои ты бросишь в море. Ты не будешь заботиться ни о браке, ни о детях, ни об отечестве… Котомка твоя пусть будет полна бобов и свертков, исписанных с обеих сторон. Ведя такой образ жизни, ты назовешь себя более счастливым, чем великий царь…» Лукиановский Диоген обещает, что такой вот космополит сможет навсегда избавиться и от такого «порока», как способность краснеть. Наш космополит не краснеет, став богачом и вором.

Вот как охарактеризовал философию Диогена неокантианец В. Виндельбанд в своей «Истории древней философии»: «Навязчивые поучения этих философов-нищих высказывались преимущественно в грубых остротах, из которых много анекдотического приписывают Диогену. Серьезного размышления в них мало. Еще Антисфен, настаивая на ничтожности всяких удовольствий (вероятно, против Аристиппа), пытался обосновать свое убеждение тем соображением, что если это убеждение и неверно, то все-таки оно предохранит человека от рабства перед чувственными наслаждениями. Но у Диогена это презрение к внешним благам переходит в желчный юмор ничем не жертвующего пролетария. Кроме духовного развития, которое он еще несколько ценил, по крайней мере настолько, насколько оно ведет к добродетели, он отрицал все проявления цивилизации, объявляя их лишними, бессмысленными и опасными для добродетели. Наиболее виновны циники в том бесстыдстве, с которым они намеренно оскорбляли обычаи, касающиеся половых отношений, а также в равнодушии к семейной жизни и к государству; ибо их космополитизм, которым (так) хвалился Диоген, не носил позитивного характера общечеловеческого идеала, а только освобождал личность от всяких рамок, наложенных на нее цивилизацией. В частности, циники, подобно их предшественникам – софистам, порицали рабство, как нечто неестественное и несправедливое…». Заметим, что подобные типы встречались и в Индии (голые факиры).

Ян Брейгель Старший. Изобилие. XVI в.

Они везде вносят в течения общественной жизни элементы радикализма, обычно присущие левацким течениям. Одной из их идей стало предложение ввести общность жен и детей. Диоген противополагал природу и закон, разум и богатство, культуру и естество. В то же время его остроты и меткое словцо были у многих на слуху. Он как никто иной мог довести до белого каления сытых мещан, издеваясь над их богами. Пес, как его прозвали за собачье-бродячий образ жизни, считал, что «люди соревнуются в том, кто кого столкнет пинком в канаву». Нищета и привела его к философии. Он называл сребролюбие матерью всех пороков и, как утверждала легенда, выходил на дневной свет с фонарем, объясняя это тем, что ищет «человека» (то есть идеал).

Людей он в глубине души презирал. И даже осуждал Прометея за подаренный им огонь. Диоген считал глупым и абсолютно наивным стремление изменить мир с помощью каких-то там идеальных систем. Отличительной чертой его воззрений являлось поддержание философии умеренности. Он даже сетовал на то, что слишком много производится и продается такого, без чего нормальный человек вполне мог бы обойтись. Диоген органически сочетал в себе люмпен-пролетарское и социально-критическое направление мысли. У Диогена есть и стихи, гневно бичующие «немужественную, грязную роскошь».

«Некоторые восхищались им как мудрейшим человеком на свете, другие называли его безумцем» (Дион Хрисостом). Из мыслей Диогена вырастут Рабле, Вольтер и Дидро. Умер он в Коринфе в возрасте 90 лет. Жители поставили ему памятник из паросского мрамора в виде колонны, на вершине которой стояла фигура собаки (Павсаний). Собака на могиле стоит, видимо, потому, что таково было бранное имя, которое дали ему злейшие недруги. Собака звучала «Kyon» – отсюда и «киники». Кстати, образ жизни киников очень напоминал образ жизни индийских аскетов. Этому обстоятельству особо поразился и Онесикрит, сопровождавший Александра Македонского в его походах. Среди определенной публики космополитизм стал со временем популярен, как и собака Диогена. Известно, что собака признает только того хозяина, кто ее кормит.

Но их идеи, повторяем, находили своих приверженцев. Кратет из Фив роздал, как утверждают, все свое состояние, чтобы посвятить себя образу жизни киников (нищенскую жизнь разделила и его жена Гиппархия). Он бродил по свету с посохом и нищенской сумой за плечами, упражняясь в добродетели. Господствующие в обществе взгляды этот опростившийся аристократ считал «дымом и чадом». Под влиянием мягкого, доброго характера Кратета кинизм приобрел демократичный и менее радикальный характер. Кратет был идеологом философии любви к человеку (филантропии). Он пользовался почти что всеобщей любовью. В народе его звали «открывателем всех дверей» и «добрым демоном». Греки даже писали на дверях домов: «Здесь вход для доброго гения Кратета». Философ не только не стеснялся своей бедности, но и воспринимал ее как большое благо и даже награду, говоря: «Я гражданин темноты и бедности, они неприступны для судьбы». Кратет мог бы стать, пожалуй, и неким идеалом для русской разночинной интеллигенции. Автор очерка о кинической философии И. Нахов так оценивал результат его воздействия: «Конечно, киник кратетовского типа, внушая людям идею превосходства бедности, звал к бедности, а не к богатству, но звал всех, что практически было равнозначно призыву к богатым раздать свое имущество, как это сделал в свое время сам Кратет, и жить одной жизнью с народом, иными словами, это было замаскированное политически, актуальное и популярное требование передела имущества. Все это означало осуждение имущих, переоценку общепринятых ценностей, а не банальный конформизм, свойственный официальной идеологии. Ненависть к праздности и богатству, жажда свободы и справедливости составляют пафос поэзии Кратета».

Думаю, что ныне в России, одурманенной жаждой богатств, эти взгляды были бы непопулярны. Антисфен заметил: «Пусть дети наших врагов живут в роскоши!» Сомневаюсь, что это позволит народ, глядя на вопиющую и вызывающую роскошь одних на фоне убогой жизни сотен миллионов. Лучше упрятать в тюрьму тех олигархов, что устроили ограбление целого народа. Жизнь такого богача, который безобразно роскошествует и разучился краснеть (при виде вопиющей бедности народа), никак не отвечает русскому духу… Разница между киниками и циниками в отношении к роскоши и богатству огромна. Первые шли от богатства к мудрости, вторые, напротив, к алчности и безделью. «Для того, чтобы жить как следует, надо иметь или разум, или петлю» (Диоген). Чего достойны наши циники, решайте сами.

Гораздо интереснее те мысли, которые высказывал Диоген в его «Государстве» (подлинность сочинения была засвидетельствована стоиками). Там им нарисована картина идеального общественного и государственного строя в Древней Греции. Его «Государство» многие ставили в один ряд с трудами Платона и Зенона. Стоит добавить, что то нищенство и странничество, что связывают в сознании с образом жизни киников, не было не только главным, но и сколь-либо существенным. Они видели суть и смысл идеального устройства в том, чтобы снять в конечном счете все сословные различия, разделяющие людей перегородки, привилегии богатства, все градации по национальному признаку и т.д. и т.п. Их взгляды получили довольно широкое распространение в различных частях мира: в Египте (о чем говорят трактаты времен Птолемея), в Греции (ученик киника-стоика Аристона, александрийский ученый Эратосфен доказал несостоятельность аристотелевского тезиса деления человечества на греков и варваров). И даже, как считал Плутарх, восприняты Александром Македонским, который попыткой основания мирового царства, казалось, осуществлял кинический идеал государства. У Платона в диалоге «Аксиох» Сократ, так сказать, «исповедуя» умирающего философа Аксиоха, возвращается в Киносарг, в это пристанище философов-киников. Хотя Платон, подчеркнем это, явно недолюбливал Диогена, называя того «безумствующим Сократом».

Сибиртий, учитель юношества

Мы не принадлежим к последователям Кратета и Диогена, или тех, кто подобно рабу коринфского банкира, наслушавшись кинической пропаганды, стал бы вдруг выбрасывать из окон господские деньги. Мы не хотим видеть в молодом поколении неумех и люмпенов, равнодушных к благам цивилизации. Но и жажда богатств, добытых любым способом, представляется позорной и опасной. Вчерашние киники стали у нас циниками. Их идеалы концентрируются вокруг богатств и власти.

К киникам примыкают стоики… Стоицизм становился правилом жизни в Риме и Греции среди достаточно широких кругов. Основателем стоицизма считают Зенона (336—264 гг. до н.э.), прибывшего в Афины с Кипра. Считают, что он мог быть представителем семитской расы. Зенон излагал мысли, прохаживаясь взад и вперед по территории, называемой Расписной Стоей. Афиней писал о стоиках:

Учителем Зенона был самый симпатичный из киников, Кратет, о котором выше говорилось. Несмотря на то что природа посмеялась над ним (тот был горбун), он смеялся над природой, над всеми своими горестями. Кратет ходил из дома в дом, примирял семейные ссоры, давал людям разумные практические советы. Его пригласил в качестве воспитателя своего сына диадох Деметрий Полиоркет (337—283 гг. до н.э.). Одно время царь даже попытался реализовать принципы стоической философии в политике. Зенон прибыл в Афины, где и основал школу философов, ставшую известной как Древняя Стоя. Так называлось в Афинах место, где любили бывать поэты, – украшенный фресками художника Полигнота портик (Стоя). В Афинах тогда, как и в России недавнего времени, царили анархия и произвол. В идеологии сплошная путаница. Сократ погиб. Его лозунг «Познай самого себя» не удовлетворял ни жаждущих удовольствий киренаиков, ни стремившихся к некой автаркии младших сократиков. Платона в Академии тоже заменили другие люди. Великих философов не осталось.

Зенон

Зенон внимательно прислушивался к веяниям эпохи. В обществе шли яростные споры, куда идти, что делать, чем наполнить жизнь. Как и мы, греки понимали, что без идеологии общество не может быть прочным. Заметное влияние на него оказали киники, особенно тонко чувствовавшие одиночество человека в условиях разрушающегося античного полиса. Так же как у нас, многие оказались неожиданно выброшенными из жизни и предоставлены сами себе, без опоры и поддержки.

Будучи финикийцем и торговцем, так или иначе космополитом, Зенон, который и родился на Кипре, где всегда было полно представителей разных стран и народов, оказался не чужд умственных интересов, натурфилософии. Виндельбанд в работах его обнаруживает «элементы древней науки». Среди стоиков было немало и тех, кто продвигал вперед математику. Они развили провозглашенный впервые Зеноном Элейским тезис о принципиальном различии меж телом и пространством. Выход эллинистического человека за пределы полиса изменил и его отношение к миру. Подобно россиянам, многие из которых впервые для себя открыли иной мир, имея возможность посетить его, греки также познавали мир таким, каков он был – соблазнительным, прекрасным, опасным и губительным. Все это расширяло их кругозор, обогащало разум и способствовало, как скажет стоик Хрисипп об их поиске, «взращиванию истинности разума». Для этого понадобилась наука, что исследует разум. Стоики подготавливали почву для ясного и трезвого восприятия всех сторон жизни и мира. Не случайно в дальнейшем к числу поздних стоиков будут относить себя такие известные фигуры, как Эпиктет, Сенека, Марк Аврелий. Они сочетали то, что следует сочетать и нам, – логику, этику и физику.

Гений вечного покоя. Лувр

В среде стоиков заметно восточное влияние, что и неудивительно, так как многие выдающиеся стоики происходят из Карфагена, Вавилона, Селевкии в Месопотамии и греческих городов на севере Малой Азии. А Восток из любого человека, хочет он того или нет, сделает стоика. Правда, мы мало что можем сказать о ранних стоиках. Несмотря на то что многие из них были плодовитыми мужами, работы их погибли: из 705 трудов Хрисиппа остались скудные фрагменты, а от Зенона и того меньше. Поэтому приходится реконструировать их мысли и идеи по сочинениям Цицерона, Диогена Лаэртского, Секста Эмпирика, Плутарха или Галена. Суть же их такова… Все в человеке возникает спонтанно, оформляясь в уме где-то к 14 годам. Но при рождении душа напоминает чистый лист, tabula rasa, постепенно заполняясь в ходе обучения и накопления жизненного опыта. И все же стоики своеобразно понимали жизнь.

Страсти и эмоции, считали они, вредны и их надо искоренять. Их идеал – полная апатия, свобода от страстей, эмоций и аффектов. Стоик должен быть равнодушен ко всем внешним вещам, к богатству, власти, силе, славе, женщине. Ему не следует иметь друзей, любить, иметь серьезные привязанности и т.п. Не признавали они и прогресса, морали и т.д. «Почти все наследники Александра, можно сказать, все важнейшие цари в продолжение целых поколений были последователями Зенона – объявляли себя стоиками», – говорил профессор Г. Маррей. Все плохое и хорошее в этой жизни зависит только от нас самих. Добродетель заключена в воле, а посему зависит только от самого человека, впрочем, как и все порочное и злое, что также есть внутри нас. Порой их одолевала жуткая хандра, ибо стоики понимали: идеал недостижим. Стоику оставалось одно – спокойно воспринимать все удары судьбы, ибо, по их словам, «человек может так же утонуть в стакане воды, как и в морских глубинах». У них считалось хорошим тоном с полным безразличием относиться к жизни и смерти.

Дж. Уотерхаус. Гилас и водяные нимфы. XVIII в.

Иные думают, если к стоицизму добавить некую дозу скептицизма, подобного скептицизму Пиррона, основателя школы, то можно тут же обрести нужную опору и устойчивость в этом безумном и ненадежном мире. В действительности лишь немногие были бы вправе называть себя истинным стоиком. Что такое стоик, всем очень доходчиво объяснил Эпиктет: «Покажите мне человека, созданного по мерке тех суждений, какие он изрекает, точно так же как мы называем фидиевой статую, которая высечена по правилам искусства Фидия. Покажите мне человека, пораженного болезнью – и все же счастливого, в опасности – и все же счастливого, умирающего – и все же счастливого, в изгнании – и счастливого, в немилости – и счастливого. Покажите мне его. Клянусь богами, тогда я увижу стоика. Нет, вы не можете показать мне законченного стоика; но покажите тогда формирующегося, того, кто вступил на этот путь». Так говорил грек Эпиктет, показывая, сколь невелик шанс увидеть истинного стоика.

В Древней Греции аскетизму киников, даже во многом показному, противостоял гедонизм киренаиков. «Гэдонэ» означает наслаждение. Философы направления и их сторонники видели главный смысл жизни в удовольствиях. Основателем школы считается Аристип из города Кирены (435—360 гг. до н.э.), греческого полиса на Североафриканском побережье (Киренаика). Известно, что он учился у Протагора и Сократа и был моложе Антисфена. К сожалению, его сочинения не сохранились. Этический гедонизм киренаиков покоился на сенсуализме, то есть на чувствах и ощущениях. Аристип учил: человеку ничего не дано познать, кроме его ощущений, природа коих неизвестна. А посему не следует даже пытаться проникнуть в тайну природы и ее законов. В чувстве они видели своего рода религию и поклонялись ему как богу. Если Антисфен-киник говорил, что он скорее повесится, чем испытает удовольствие, то Аристип считал, что без удовольствий жизнь не стоит и ломаного гроша. Уж тогда точно, полагал он, лучше пойти и повеситься.

Ставя превыше всего в жизни удовольствия, киренаики неизбежно должны были попасть (и часто попадали) в зависимость от них и от тех, кто им доставлял такого рода удовольствия. В ходу у древних греков был даже такой анекдот. Как-то раз Аристип встретил Диогена, который мыл в ручье овощи, намереваясь вскоре приступить к скромной трапезе. Аристип, увидев это, насмешливо сказал: «Если бы ты умел обходиться, как нужно, с Дионисием (правителем, тираном Сиракуз. – Ред.), тебе не пришлось бы довольствоваться таким обедом». Диоген в ответ ему заметил: «А если бы ты умел довольствоваться таким обедом, то тебе не пришлось бы заискивать перед Дионисием». Разумеется, гедонизм как течение был популярен, хотя и чрезвычайно опасен во многих отношениях. Если даже оставить в стороне вопрос о здоровье, которое не становится лучше от невоздержанности в питье и еде, прежде всего он ведет к довольно быстрому пресыщению радостями жизни. Не случайно те, кто яро поклонялись богам греховных наслаждений, нередко и сами становились их жертвами. Гегесий Александрийский, вначале вставший на этот путь, вскоре увидел невозможность удовлетворения всех своих страстей и желаний. В итоге стал известен античности как убежденный певец смерти, «Пейситанатос» («Смертепроповедник»). После его лекций иные из слушателей кончали жизнь самоубийством.

Перикл

На совершенно иных позициях стоял великий Эпикур (342/341 – 271/270 гг. до н.э.). Родом он был с Самоса. Остров еще за сто лет до рождения Эпикура был взят войсками Перикла. Захватив земли самосцев, афиняне многих за приверженность к олигархическому образу правления изгнали (правильно сделали). Эпикур в отличие от Платона, сына аристократа из рода Солонов, или Аристотеля, сына близкого ко двору, родился в семье бедного школьного учителя. Философ рано познал нужду и страдания, бродя с матерью, что читала заклинания, по лачугам. Ему было всего 3 года, когда после поражения союзнических войск греков при Херонее старинные полисы утратили свободу и стали жертвой македонских завоевателей (338 г.). Не помогли грекам и страстные речи Демосфена. К философии Эпикур обратился с 14 лет не из любви к такому роду занятий, а из презрения к учителям словесности, которые не смогли объяснить ему, что значит слово «хаос». По крайней мере так объяснял его шаг эпикуреец Аполлодор в первой книге «Жизнеописания Эпикура». Куда более убедительно звучит версия Гермиппа. Тот утверждал, что Эпикур был учителем, пока ему не попались книги Демокрита и не обратили его к философии. Косвенным подтверждением этой версии можно считать слова философа Тимона, характеризующие его как «самого последнего из физиков». Эпикур был пытлив и отличался упорством в поиске знаний. В г. Теосе прослушал лекции по философии Раксифана и Навсифана, учась, как говорили о нем недоброжелатели, «на медные деньги». В Афины он приехал в годы краха демократического правления. Это были страшные годы, когда на глазах народа захватчики из Македонии восстанавливали власть тирании или местных олигархов. В Афинах все политические права теперь были предоставлены только богачам, тем, кто имел не менее 2000 драхм (таковых оказалось всего 9 тысяч). Таков был общий фон.

Толпа и мудрец (Христос)

Остальным предложили покинуть родину (323 г.). Гиперид, Демосфен и другие защитники истинной демократии вынуждены были покинуть город. Однако тиран Антипатр, получивший Македонию и Грецию в качестве приза при дележе земель, захваченных Александром Македонским, потребовал их выдачи. Ни один из них добровольно не готов был пойти на эту жертву. Тогда «народ, по предложению Демада, приговорил их к смерти». Их приговорили к смерти те же, кто еще вчера с восторженными криками приветствовали их на площадях и улицах. Тут же нашелся доброволец-палач (бывший актер Архий по прозвищу Ищейка). Этих бедняг после пыток казнили, а Гипериду перед смертью еще и вырезали язык. Демосфен в храме Посейдона вынужден был принять яд. Афинская демократия приказала долго жить. Тысячи афинян взошли на корабли, намереваясь покинуть родину. Бедный Эпикур был свидетелем этого позора. Его тогда охватило острое чувство стыда и ненависти при виде того, как среди его сограждан вызрел обильный «урожай предателей, взяточников и богопротивных людей». Эпикур покидает Афины после двух лет пребывания в них и службы эфебом. Вскоре он вынужден стать учителем, ибо остался без средств. У его отца конфисковали все (дом, участок). Жизнь заставила отправиться в Митилены, на остров Лесбос, где он и учительствует 18 лет.

Бюст Эпикура

Чему и как учил Эпикур, которого античный мир будет знать под почетным именем «Спасителя людей»? В деталях сейчас трудно восстановить программу, но дошедшие до нас отрывки его воззрений показательны. Он стоял на пути мудрости и познания. Эпикур считал, что «мудрец не должен быть влюблен», что «любовь дана людям не от богов» и «ни жениться, ни заводить детей мудрец не будет». При этом он согласен был питаться хлебом и водой, а кусок сыра считал невиданной роскошью, говоря: «Я плюю на дорогие удовольствия». Богатство он презирал, считая алчность и жадность худшей из болезней, подобной раку. Он утверждал, что «богатство, приобретенное дурными путями, носит на себе слишком заметное пятно». С возрастом он еще более укрепился в правильности своих взглядов. Он был счастлив, если была постель, скудный обед, крыша над головой и, разумеется, если с ним были его драгоценные свитки-книги. В то же время его нельзя считать сторонником крайностей, как и глашатаем полного опрощения. Главное во всем – это чувство меры. Эпикур заявлял: «Мудрец не будет болтать вздора даже пьяный… не станет тираном, не станет жить и киником или нищенствовать». Вместе с тем он советовал воспринимать жизнь такой, какова она на самом деле – без иллюзий.

Купив за восемьдесят мин дом и сад, он открыл там философскую школу. На воротах сада (поэтому его прозвали «Садослов») было написано: «Гость, тебе здесь будет хорошо, здесь удовольствие – высшее благо». Это дало повод для пересуд, кривотолков, обвинений, клеветы, ибо каждый понимал сей девиз в меру своей испорченности. Хотя обяснение Эпикура четко разъясняло: «Итак, когда мы говорим, что удовольствие есть конечная цель, то мы разумеем не удовольствия распутников и не удовольствия, заключающиеся в чувственном наслаждении, как думают некоторые, не знающие, или не соглашающиеся, или неправильно понимающие, но мы разумеем свободу от телесных страданий и от душевных тревог. Нет, не попойки и непрерывные кутежи, не наслаждения мальчиками и женщинами, не наслаждения рыбою и всеми прочими яствами, которые доставляют роскошный стол, рождают приятную жизнь, но трезвое рассуждение, исследующее причины всякого выбора и избегания и изгоняющее (лживые) мнения, которые производят в душе величайшее смятение. Начало всего этого и величайшее благо есть благоразумие. Поэтому благоразумие дороже даже философии». С каждым годом он все больше времени отдавал труду, работая над своими сочинениями. Числом книг он превзошел всех (около 300 свитков). Их было больше, чем у Демокрита, Аристотеля и др. Это вызывало страшную зависть, и даже ненависть противников-стоиков. Эпикур уверен: надо постараться прожить последнуюю часть пути лучше первой, а, придя к финалу, порадоваться тому, что удалось сделать если и не все из того, что желал, то многое из намеченного.

Золотое блюдо с изображением Афины

Отношение его к тогдашней школьной программе и практике было, мягко говоря, весьма критическим. Кличем и девизом его школы стало – «Учиться без опоры на Гомера и Геосида» (поскольку те изрядно поднадоели). В чем тут дело? Внешне позиция Эпикура выглядит как восстание против рутины. Эпикур терпеть не мог ни начетничества, ни догматизма. В письмах его проглядывает глубочайшее презрение к типу образования, что утвердился в Греции. Он говорил, что не встречал худшей заразы, чем такого рода образование. И советовал одному из учеников «залезть поскорее в лодку и изо всех сил грести прочь от той культуры, которой забивают головы в афинских школах». В письме к Пифоклу сей тезис звучал так: «От всякого воспитания, радость моя, спасайся на всех парусах!» Справедливости ради заметим: Эпикур восстает не вообще против знаний и образования, что, конечно, нелепо, но против школ и программ, предназначенных исключительно для избранных, то есть для меньшинства. Кредо Эпикура: равные возможности для всех в образовании! 2300 лет тому назад он заявил: все без исключения люди имеют равные права для достижения наивысшего развития. Равные права, если равны таланты!

В мировоззрении, и особенно в этике Эпикура, как мы видим, было немало привлекательного. Мы понимаем, отчего он, философ-бунтарь, словно магнит, притягивал свободолюбивые и вольные души. Главное в учении Эпикура – его этика. Он был подобен бичу божьему, хотя и считал, что природа развивается без вмешательства богов. Не зря же он советовал тем, кто жаждет мудрости, чаще бывать на лоне природы («любить простор полей»). Свобода человека зависит не от богов, но от разумного выбора пути и образа жизни. Ведь мудрый человек готов обуздать свои аппетиты и всегда довольствуется немногим. Он осуждал тех, кто упивались неправедно нажитой роскошью, ставил статуи из золота гетерам, ел на золоте и наряжал своих шлюх в золото… Он смеялся над теми, кто превратился в зверей, у кого имущество «накапливается кучей, но жизнь образуется несчастная». Ясно, его ненавидели те, кто жизнь посвятил накоплению богатств и имущества. Они обвиняли его в гедонизме, аполитизме, отсутствии чувства гражданственности.

Картинка с изображением пьяного сатира

Философ ратует за изменение политической жизни, нравов, что установились в Греции. Демократический полис бесспорно изживал себя. Политика все более напоминала театр абсурда. Становилось ясно: все решает не народ, а указы монарха. И все же как умный государственник Эпикур в душе был согласен с Демокритом. Тот превыше всего ставил государство, говоря: «Следовало бы убивать врага государства во всяком государственном строе». Но он наблюдал, как афиняне в раздорах, ссорах, сварах теряли государство. В такой публичной комедии он не хотел принимать участие и призвал граждан «высвободиться из уз обыденных дел и общественной деятельности». Хотя тот же Аристотель, напротив, считал, что человек и народ как существа общественные не могут без них обходиться. Эпикуровская трактовка государства и права подразумевала необходимость равенства, свободы и независимости для членов общества. Исторически это по существу первая философско-правовая концепция либерализма, либерального индивидуализма. От него правовая нить тянется к идее общественного договора Нового времени. Справедливость – естественное право на службе у общества.

Философская беседа. Ваза. Музей античности. Берлин

Правда, и сам философ не был свободен от «недостатков»… Он любил женщин и мужчин. Любил необузданно и страстно. К примеру, в письме к Леонтии он восклицал: «Владыка Аполлон! Каким шумствованием полны мы были, милая Леонтия, читая твое письмецо!» К жене Леонтея, Фемисте, обращал нескромный свой призыв. Привечал даже цветущего мальчика Пифокла: «Что ж, буду сидеть и ждать прихода твоего, желанного и богоравного!» Ко многим гетерам сочинял он пламенно-чувственные письма. Диотим насчитал у него 50 писем «развратного содержания». В сочинении «О конечной цели» есть такое признание: «Не знаю, что и помыслить добром, как не наслаждение от вкушения, от любви, от того, что слышишь, от красоты, которую видишь». Эпиктет бранил его последними словами и обзывал «развратником». Данте, вряд ли пытавшийся всерьез разобраться в его взглядах, и уж тем более в философских, в «Божественной комедии» сказал о нем нелицеприятно: «Вот Эпикур, прославивший разврат, учения которого гласят, что с телом дух погибнет без возврата…» Недруги утверждали, что на чревоугодие он ухитрялся в день тратить целое состояние. Может быть, потому, что ему принадлежат слова: «Начало и корень всякого блага – удовольствие чрева; даже мудрость и прочая культура имеют отношение к нему». Стоит добавить, что на самом деле он многие годы жил на строгой диете. Страстная любовь Эпикура к жизни – в ее чувственных, дионисийских проявлениях – вызывала восхищение всех нормальных людей и влекла к нему многих мыслителей. Как метко выразился Аркесилай в ответ на вопрос, почему это философы разных школ идут в стан Эпикура, а не обратно: «Из мужчин можно сделать евнухов, но из евнухов мужчин не сделаешь». Пока в тебе горит огонь желаний и ты что-то можешь, о современник, будь эпикурейцем!

Застолье эпикурейцев

Что же до брани в свой адрес, то философ должен воспринять ее спокойно. Эпикур ведь и сам называл учеников Платона – Дионисиевыми лизоблюдами, Платона – златокованым мудрецом, Протагора – дровоносом и деревенским грамотеем, Гераклита – мутителем воды, Демокрита – Пустокритом, Пиррона – невеждой, киников – бичом всей Эллады, Аристотеля – мотом, который пропил отцово добро и пошел наемничать и морочить людей. Как видим, даже философы и писатели – довольно занятная публика.

Чтобы утешить тех, кому доставалось от злых на язык философов, напомню, что и им, в свою очередь, ох как крепко досталось от язвительного Лукиана, – Эпикуру, Демокриту, Пифагору и другим.

В диалоге «Vitarum auctio» Лукиан выводит на продажу с аукциона руководителей различных философских школ. Цены, скажем прямо, – если и не совсем бросовые, то явно не очень-то высокие для мудрецов: Сократ идет за 2 таланта, Пифагор – за 10 мин, Диоген – за два обола, а Демокрита и даром не берут. Оно и понятно, ведь философ – не евнух, не кастрат, не наложница, и даже не политик.

В. Миронов

Шли годы. Жизнь приближалась к концу. Эпикур преподавал в Саду разума. Он учил людей не терять здравый смысл и благоразумие, которое считал «дороже даже философии». Популярность его была так велика, что его считали почти божеством. Среди его слушателей были те, кто жил достойной, умной жизнью, кто были демократами на деле, а не на словах, кто не принял новых порядков, сытое и наглое самодовольство тех, кто захватил в руки собственность страны (тех, кто не прочитал ни одной толковой и умной книги, но зато теперь пишет их пачками). Его любили ученики. Они были «прикованы к нему словно песнями сирен». Один из таких учеников даже пал на колени после одной из его речей, так что Эпикур сказал с усмешкой: «Теперь придется мне в свою очередь воздать тебе поклонение и божеские почести». И хотя он предпочитал «жить скрываясь», со всех сторон греческого мира шли к нему люди за советами и уроками. В действительности Эпикур был гораздо ближе к простому народу, ибо уж он хорошо знал, что такое нелегкая жизнь ради куска хлеба. К несчастью, все эти политики и богачи, болтуны и их пособники, не знают, что такое жизнь народа, того народа, что постоянно ложится и встает с одной лишь мыслью о том, как и чем ему сегодня кормить семью и детей.

Все болезни – от злоупотреблений

Один из его последователей (Диоген из Эноанды) на главной площади города запечатлел слова учителя: «Нечего бояться богов. Нечего бояться смерти. Можно переносить страдания. Можно достичь счастья». Заслуга Эпикура в том, что он поставил во главу задач общества потребности, интересы человека, достижение им человеческого счастья (Курц). Когда в старости стали одолевать болезни и жизнь перестала его радовать, он, как и подобает философу, стал готовиться к смерти.

Эпикур оставил сад и книги Гермарху, отдал указания, чтобы философы его круга имели достаточно средств для занятий любимой наукой, отпустил рабов на волю. Затем лег в ванну, где и закончил жизнь, повторяя любимую фразу: «Хорошо мы пожили» и «Всякий уходит из жизни так, будто он только что родился». Поэт и философ Лукреций Кар (96—55 гг. до н.э.) в поэме «О природе вещей» скажет так о жизни великого Эпикура: «О украшение Греции! Ты, что из мрака впервые светоч познанья извлек, объясняя нам радости жизни». Поистине это был философ от бога.

И хотя эпикурейское учение не прижилось на римской почве, а в 173 году до н.э. его последователи даже были с позором изгнаны из Рима (по обвинению, что чрезмерно «предавались наслаждениям»), оно не только не умерло, но и мощно проявило себя позднее. Хотя надо прямо сказать: христианская мысль и церковь также одно время признавали в Эпикуре опасного врага веры, яростного противника их господства. Климент Александрийский писал: «Если апостол Павел нападает на философов, то он имеет в виду только эпикурейство». Платон-идеалист для Церкви казался менее опасным, та его даже зачислила в союзники. Оно и понятно: Платон строил свое идеальное царство в высотах Разума, Церковь – в недостижимых высотах Небес. Поэтому и платоновские мечты (при легкой доработке) перевоплощались в «откровения» христиан.

Оплакивание умершего

На какое-то время учение Эпикура «как бы впало в спячку»… Но уже в эпоху Ренессанса один из деятелей той поры, Раймонди, напишет великолепную «Речь в защиту Эпикура – против стоиков, академиков и перипатетиков». В ней сказано: «Относительно Эпикура существуют большие разногласия не только в наше время. Все древние философы и главным образом школы академиков, стоиков и перипатетиков объявили ему, главе остальных, преступную войну и так набросились на него, что не пожелали отвести ему в философии какого-либо места, а все труды его отвергли, побуждаемые, на мой взгляд, завистью, так как в его школу приходило гораздо больше учеников, чем к ним». Эпикуровская философия – глубоко оптимистична. В этом суть! Воспевая наслаждение, он имел в виду наслаждение ума, творчества и любви. Числом написанных книг он превзошел многих (300 свитков).

Эпикур-мыслитель не был забыт потомками и в XVII веке, когда «эпикурейство» стало еще популярнее, чем в древности. К их числу относились вольнодумцы, среди которых встречались сторонники гедонизма (богемного образа жизни). К эпикурейцам причисляли философа-материалиста Т. Гоббса. Как бы там ни было, а именно Эпикур, ратовавший за разумно-трезвый мир, обрел немало сторонников среди протестантов. Поэт XVII века Хр. Гофмансвальдау писал, обращаясь к нему:

Музеи Рима, Неаполя, Лондона, иных городов доносят до нас ныне (в статуях и геммах) образ этого древнейшего греческого педагога и философа. Его идеи нашли отражение в трудах немецких просветителей. Приверженцами его идей были Руссо, Гассенди, Фейербах. К натурфилософии Эпикура часто обращался и К. Маркс. Его цитировали Ломоносов, Радищев, Новиков, Герцен и Ленин. Ряд гипотез Эпикура предвосхитили и основные положения молекулярной теории. Поистине он один из тех, которого А. И. Герцен называл «роскошью истории»… «Революции потрясают нашу землю, – писал А. Боннар. – Они изменяют, они торопят ход истории. Новые классы, новые народы (уже без классов?) шествуют по миру. Наследие Эпикура – для них, оно ждет их… Эпикур возникает снова, он всегда верен сам себе. И (он) так же неизменен, как (и) Млечный Путь». Это был философ жизни и человеческого естества. Не потому ли и Вольтер скажет: «Мы имеем сотню эпикурейцев на одного платоника».

Древнегреческий канделябр

Последним в ряду великих греческих философов стал Плотин (204—270 гг. н.э.). Он был уроженцем Ликополя, что основан Птолемеями на восточном берегу Нила, почти в самом центре Египта. Родители его были греками и богатыми людьми. Сын получил прекрасное образование не только в школе, но и у специально нанятых педагогов. К знаниям, полученным из книг, добавились сведения, почерпнутые им у оракулов и магов. К тому же и дома была приличная библиотека. После смерти отца он перебирается в Александрию (232 г. н.э.). Порфирий писал о его жизни: «Что касается жизни своей, то в беседах с нами он рассказывал вот что. Молоком кормилицы он питался до самого школьного возраста и еще в восемь лет раскрывал ей груди, чтобы пососать; но, услышав однажды слова: «Какой гадкий мальчик!», – устыдился и перестал. К философии он обратился на двадцать восьмом году и был направлен к самым видным александрийским ученым, но ушел с их уроков со стыдом и печалью, как сам потом рассказывал о своих чувствах одному из друзей; друг понял, чего ему хотелось в душе, и послал его к Аммонию, у которого Плотин еще не бывал; и тогда, побывав у Амонния и послушав его, Плотин сказал другу: «Вот кого я искал!» С этого дня он уже не отлучался от Амонния и достиг в философии таких успехов, что захотел познакомиться и с тем, чем занимаются у персов, и с тем, в чем преуспели индийцы». Речам Амонния внимал Ориген. У него он проучился 11 лет, овладев широким кругом знаний, в том числе и в философии. Его главное произведение («Эннеады») – песня о Едином и гармоничном бытии, в основе которого лежит взаимодействие Ума, Души, Тела. Важнейшим элементом, пронизывающим, объединяющим систему Плотина, стало понятие потенции (силы и мощи). Потенцией живет Мировая Душа, отражением которой является душа человека. Потенцией движется Мир. Потенцией оплодотворяется вся наша Жизнь. Но над всем царит Ум как образ Единого. Душа наша это и есть по сути отражение Ума.

Философ Плотин

То было время, когда в Риме к власти приходили те, кто пользовался поддержкой армии. В 235 году н.э., после смерти императора Александра Севера, сенат Рима назначил императором Максимина, родом из Фракии, в детстве бывшим пастухом. Он был отчаянным храбрецом и отличался исключительной силой, за что получил прозвища Геркулес, Ахилл, Гектор, Аякс. Еще он отличался жестокостью, убивая всех, кто осмеливался напомнить о его незнатном происхождении. После него к власти пришел Гордиан вместе с сыном. Но их убили. После вереницы назначений и смертей императором стал Гордиан III. Так, на протяжении 120 дней в Риме сменилось пять императоров. Подобная атмосфера склоняла к философии. Плотин переселился в Италию и стал известным учителем в Риме (244 г.), а перед тем участвовал в походе императора Гордиана в Персию, где собирался изучать персидскую философию (но после поражения Гордиана бежал в Антиохию). Имя его вскоре стало популярным. Его лекции посещали и сенаторы (Оронтий Марцелл и Сабинилл, из сенаторского сословия был Рогациан). Он был добрым человеком, легкодоступным. Прожив в Риме целых 26 лет, он выступал посредником во многих ссорах и, удивительное дело, никому не стал при этом врагом. Правда, философ Олимпий Александрийский все же завидовал его славе и даже замыслил покушение на Плотина. Однако оно не удалось. И тот впоследствии говорил: Плотин обладает великой силой, и тот, кто замышляет против него, сам становится жертвой своей же собственной подлости.

Галлиен и Салонина

Плотин попытался объединить некоторые главные элементы философии Платона и Аристотеля («Эннеады»). Согласно Платону, основным условием и принципом совершенного устройства являлся принцип справедливости. Он говорил: «Единое есть мощь всего». Порой это звучало скорее как: «Справедливое есть мощь всего». Государство, общество, политики, партии, все социальные слои обладают (или же не обладают) потенцией. И чем совершеннее государство, общество и человек, тем выше их потенция. Плотин обладал огромной силой убеждения и многих наставил на путь истинный… Послушав какое-то время его наставления, Рогациан проникся таким отвращением к своему образу жизни, типичному для знатного римлянина, что отказался от всего своего имущества, всех знаков достоинства и распустил всех своих рабов. Более того. Он покинул свой дом, стал ходить по друзьям и близким, там же ел и спал, принимая пищу через день. Плотин его уважал и ставил в пример занимающимся философией. То, что философов надо слушать, это несомненно. Но то, что не все их рекомендации следует принимать, – еще более несомненно, нежели первое… Рогациан наглядный тому пример. Наслушавшись Плотина, от такого воздержания и нерадения о себе он заболел подагрою, ослабел до того, что уже не мог встать с носилок и поднять руки. Плотин тут неправ, ибо хотя он говорил, что материя – «украшенный труп», но и без поддержания плоти, согласитесь, какая может быть философия.

Античная ваза

В дальнейшем Плотин постарался донести свои идеи и до римского государства. Видя, как буквально начинает трещать по швам великая Римская империя, он не раз задумывался над тем, какие причины способствуют укреплению общественных сил, а что приводит к их ослаблению и гибели государства. Вот как передал образ мыслей философа Ш. Султанов. Общество должно обладать такими качествами, как мудрость, мужество, рассудительность и трезвость. Все эти качества должны быть присущи как политической организации, так и государству с обществом. Такое общество, во-первых, должно было бы располагать и средствами защиты, достаточными для сдерживания вражеского давления. Во-вторых, оно должно снабжать всех своих членов необходимыми для жизни естественными благами. В-третьих, оно должно руководить развитием их духовной деятельности и направлять ее. Выполнение этих задач означало бы осуществление идеи Блага как высшего принципа. Плотин был в большом почете у императора Галлиена и у его супруги Салонины. Философ хотел воспользоваться их благосклонностью, чтобы возродить в Кампании город философов, якобы некогда существовавший, впоследствии разрушенный. К философии он относился с любовью, торжественно отмечая даты появления на свет Сократа и Платона (не свои дни рождения) и устраивая по этому поводу пиры.

Христианская проповедь

Он просил восстановить город в Кампании, желая воссоздать тут все так, чтобы люди там жили по законам Платона. В этом городе он хотел поселиться и сам со своими учениками – и назвать его Платонополем. Но этому воспрепятствовали императорские советники – то ли из экономических соображений, то ли просто из зависти или ревности. Говорят, что именно по совету Плотина Галлиен отменил преследования христиан.

М. Караваджо. Апостол Матфей с ангелом. 1602 г.

Плотин был одним из первых, кто попытался если и не обосновать, то хотя бы обозначить идею возможности бессмертия души. «Мысль эта для классического мира была совершенно новая», – писал российский философ М. И. Владиславлев. Царство Аида древнему греку представлялось, по сути, царством бессильных и бесплотных теней, влачивших там жалкое существование, сравнительно с которым бедственная земная жизнь человека была наслаждением. «Этому убеждению классической древности Плотин противопоставляет мысль о деятельности жизни. Для древних греков смерть порывала все связи человека с живущими. Для Плотина загробная жизнь была возможным поприщем для благодеяний оставшимся. Очевидно, здесь мы вправе подозревать новое влияние, чуждое классическим представлениям, и едва ли ошибемся, предположив влияние христианских убеждений…».

Не секрет, что платонизм стал для многих образованных подданных Римской империи символом философии как таковой. Результатом этого стало появление через одну-две сотни лет множества платонических кружков. Однако шло время, и понадобилось как-то привести идеи великого учителя в некую систему. Нужно было объединить круг обсуждаемых вопросов в рамках единой ассоциации. Если угодно, нужен был единый платоновский Храм, где можно было бы развивать его идеи. Эту миссию возложил на себя Плотин. Как отмечают, Плотин первым задался вопросом: как можно помыслить абсолютно трансцендентное условие бытия и знания полноправным и деятельным началом всего? Он ставит вопрос об уме как сущем, то есть вопрос о предметном содержании ума, о его источнике и о границах знания. Таким образом, он ввел в понимание языка Платона элементы священного, демиургического и теургического. О нем и его жизни писал ученик Порфирий.

Особый интерес представляет проблема отношения к платонизму (и вместе с тем к неоплатонизму) Отцов Церкви. Все это интересует нас лишь в той мере, в какой позволяет ответить на вопрос – противостоит или нет вера разуму. С. Н. Трубецкой был твердо убежден, что вера не противостоит разуму, а греческая философия в лице наиболее глубоких, ярких ее представителей – Платона, Аристотеля, Плотина – не только не оппонент христианства, но и его союзник, несмотря на целый ряд важных расхождений. «В древности метафизика первая восстала против языческого многобожия и проповедала единого духовного Бога разумною проповедью, – отмечал С. Трубецкой. – Метафизика приготовила все просвещенное человечество к разумному усвоению начал христианства». Иные считают, что из неоплатонизма проистекает и основной догмат христианства – о Святой Троице. Известно, что Василий Великий, Григорий Богослов часто обращались к определениям Плотина, порой дословно повторяя его мысли. Нынешние философы не могут прийти к единому мнению. Так, Лосев считал, что «христианство не принимало платонизм и даже придавало его анафеме», или (в другом случае) полагал, что и среди неоплатоников были разные люди: «Были неоплатоники языческие, и были неоплатоники христианские».

Б. Гоццоли. Августин встречает Богомладенца

Как бы там ни было, очевидно одно: христианская мысль не прошла, да и не могла пройти мимо античной философии. Более того, она взяла некоторые важнейшие ее положения, перелицевала их по своей фигуре. Зная, как мы уже убедились, сколь яростно выступали виднейшие фигуры христианской Церкви против наук, и против философии в частности, следует скорее согласиться с позицией тех, кто считает (как, например, А. Сидоров), что христианство постаралось противопоставить богословие последнему великому философскому синтезу античности – неоплатонизму. И все же даже Афанасий Великий, считавший, что времена «эллинской мудрости» прошли, тем не менее охотно воспользовался эллинским инструментарием для своих построений. Достаточно напомнить о триадологии Плотина, об учении о Едином, Уме и Душе – трех основных уровнях и ипостасях сверхчувственного мира, – чтобы увидеть в нем следы и очертания будущего учения о Св. Троице. Возможно, и один из столпов христианства Ориген (185—253) посещал лекции Аммония Саккаса (ок. 175—242) – непосредственного учителя Плотина. Так что христианские ученые мужи безусловно многое заимствуют у Плотина (хотя бы то, что образ Единого реализует неживые вещи; а отсюда полшага до того, чтобы признать Единого Бога их создателем). Почти с уверенностью можно сказать: не будь греческой философии – не было бы Бога.

Понятно, что в данном случае мы имеем аллегорию, ибо прекрасно известно, что помимо ипостасей-сущностей древнегреческих богов, такие же существовали у других народов. Вспомним, нерасщепленный на части образ Бабы-яги у русских, положенный в основу более поздних представлений ряда христиан о божественной Троице, индусов о Тримурти (триединстве Брахмы, Шивы и Вишну), египтян и римлян о «группировках» богов по три. Образ триединой богини запечатлен и в бронзовых языческих идолах I—III веков н.э. с нижней Оби, и в верхнекамских бронзовых «иконках» VIII века некой трехголовой крылатой богини, владеющей трехчастным миром, на серебряном медальоне XII века из Северной Месопотамии с изображением владычицы животного мира, водной и воздушной стихий и т.д.

И все-таки платонизм и христианство – если и не братья-близнецы, то по крайней мере особи двоюродного родства. Видя, сколь несовершенен мир, понимая, что в нем нет места для воплощения в жизнь их чаяний и мечтаний, одни из них (философы) обратились к вечному миру идей, другие (христиане) – к прекрасному, хотя и иллюзорному небесному царству. Те и другие в равной мере отвернулись от зрелища разорения и нищеты в мире, чтобы созерцать в дымке вечный мир блага и красоты. Христианские теологи многое взяли у Плотина. Настоятель Инге в книге о Плотине честно говорит, чем они обязаны философу. «Платонизм является частью жизненной основы христианской теологии, с которой никакая другая философия, я позволю себе сказать, не сработается без трений». Более того, он признает и то, что просто невозможно «отрезать платонизм от христианства, не разорвав… на куски».

Инге отмечал, что Августин отзывался о системе Платона, как о «чистейшей и самой блестящей из всех систем философии», а о Плотине говорил, как о человеке, в котором «снова живет Платон» и который, если бы он жил немного позднее, «изменил бы несколько фраз и стал христианином». По его словам, многие, в том числе и св. Фома Аквинский, «ближе к Плотину, чем к подлинному Аристотелю». Плотин глубже и точнее многих мыслителей той поры понимал смысл и суть христианства, пытаясь и философию создать по «мере, счету и весу» христианства. И так же как в труде Августина «О Книге бытия буквально» впервые исследуются в богословском плане отношения между естественными науками и религией, так же и Плотин первым почуствовал философскую глубину учения христианства. Не берусь утверждать наверняка, но все же рискну предположить: если б философы античного мира пришли сегодня на российскую почву, вероятно, глядя на нас, они сказали бы: «В России живут самые героические стоики». Русские – стоики по своему характеру, сюжетам истории, превратностям жизни. У нас если и захочешь стать эпикурейцем, сама действительность быстро сделает тебя стоиком, ибо жизнь в России выковывает и «закаляет душу» лучше, чем в любом огненном горниле. Создавая ненужные трудности, а затем «героически» их преодолевая, мы, судя по всему, стали хроническими стоиками, так и не научившись быть эпикурейцами.

 

Историки и географы Древней Греции

Сенека считал, что основной наукой античности является философия, ибо только она «исследует весь мир». Но философия без истории все равно что душа без тела. Разумеется, одни лишь мифы и поэтические картины исторического процесса при всей красочности и яркости не могли удовлетворить зарождающуюся науку. Мысль требовала не только этих сказочных или полусказочных образов, но точных имен, дат, фактов. Жизнь требовала реалистичного и точного описания мира. Одним из первых, кто попытался выделить в мифах собственно исторический материал, был Гекатей Милетский (ок. 546—480 гг. до н.э.). Стараясь ввести в процесс восприятия истории элемент объективности и истинности, он предваряет свою «Историю» следующей фразой: «Так говорит Гекатей Милетский: я пишу это так, как мне представляется истинным, ибо рассказы эллинов многоразличны и смехотворны, как мне кажется». Автор подводит к более понятному и, главное, точному восприятию описываемых в мифах событий. У него присутствуют начала научной критики мифа. Тем не менее даже для отца истории Геродота миф все еще остается важнейшей частью истории.

Орфей, Эвридика и Гермес

Мифология и история переплетены столь тесно, что они воспринимаются им как два равновеликих начала… И лишь Фукидид решительно выступает за первенство историзма. Требуя от ученых прежде всего надежности приводимых ими сведений при подаче материала, Фукидид заявляет: «Как ни затруднительны исторические изыскания, но все же недалек от истины будет тот, кто признает ход событий древности приблизительно таким, как я его изобразил, и предпочтет не верить поэтам, которые преувеличивают и приукрашивают воспеваемые ими события, или историям, которые сочиняют логографы (более изящно, чем правдиво), историям, в большинстве ставшим баснословными и за давностью не поддающимися проверке. На основании приведенных выше очевидных доказательств он сможет убедиться, что результаты исследования столь древних событий достаточно надежны». На первые роли выходят понятия точности, надежности, достоверности описываемых авторами событий. Это – непременное, главное условие того, что труд создается творцами «как достояние навеки, а не для минутного успеха у слушателей».

Одежды греков и римлян (пеплос, туника, хитон, тога)

Заметную, если не сказать решающую, роль в воспитании античного юношества всегда играла история. «История – древний автор» (Болингброк). Примерно с 750—753 годов до н.э. греки стали систематически излагать свою историю, соблюдая строгий порядок и ясность. Варрон охарактеризовал этот период как «рассвет, или начало исторического времени». Напомним, что тогда же был основан Рим. Чуть раньше берут начало и Олимпийские игры (776 г. до н.э.). Первыми историками греков были Кадм Милетский и Акусилай Аргосский. Сюда же относят Гекатея. Цицерон «отцом истории» называл Геродота. Другие считают не совсем верным отдавать ему пальму первенства, говоря, что Геродоту в развитии эллинской историографии принадлежит скорее «серединное, центральное, а ни в коем случае не передовое положение». Начало историографии обычно возводят ко времени более раннему, когда еще только начиналась обработка мифологических и легендарных событий. Историческая наука возникла в Ионии, в том числе в Милете, в первой половине VI века до н.э., причем история, как и проза, возникла позже поэзии.

Геродот

Древнейшие произведения греческой прозы носили название «логос» («слово», «рассказ»). Поэтому первых историков иногда и называли логографами. Историзм есть и у «кикликов», что располагали события во временной последовательности. Их описания имели хронологию и т.д. и т.п. (VIII—VI вв. до н.э.). Говорится и о том, что некоторые сочинения об отдельных эллинских и варварских народах и странах, включавшие как легендарные, так и исторические, географические или прочие данные, составлялись до Геродота и использовались позже Фукидидом, Платоном, Аристотелем, Страбоном и другими авторами. Они черпали из них сведения и различные варианты, «которые отсутствуют в историях Геродота».

Сам термин «историк» (historicos) возник позднее у греческих историков (Диодора Сицилийского, Плутарха, Фукидида), впервые встречаясь у Фукидида. Что надобно для того, чтобы стать приличным историком? Талант наблюдателя, ум аналитика, мастерство писателя, трудолюбие крестьянина, мужество бойца. Болингброк в «Письмах» отмечал: труд философа начинается с деятельности разума и заканчивается работой воображения. Историк же действует как бы в обратной последовательности: он начинает свой труд, опираясь на источники, и иногда даже заканчивает его, обращаясь к ним. Что идет первым – действительность или источник, повествующий о событиях прошлого и настоящего, не столь важно. Не станем разъединять эту неразлучную пару – воображение и разум. Словно птицы, парят они высоко над нами, обозревая все происходящее и устремляясь вперегонки за добычей. Знание – их пища. Говорил же Лао-цзы: «Кто имеет знания и имеет вид незнающего, тот на высоте…» Ученого, историка, философа должна питать любовь к истине, отечеству. Как и художник, он движим жаждой совершенства! Историки и поэты древности стремились к красоте. Сам дух эпохи способствовал появлению богатых, целостных натур. Таковым был и великий греческий историк Геродот.

Публичные чтения отрывков из него буквально полонили пылкое воображение афинян. Следы его влияния видны в пьесах Софокла, Еврипида, Аристофана. «Отец истории» Геродот (ок. 480—425 гг. до н.э.) был родом из Галикарнаса (западное побережье Малой Азии). Земли находились тогда под властью персов. В роду его были известные поэты (Панассий), так что он повенчан с музами с детства.

В 455—447 годах до н.э. он, покинув родину, около 8—10 лет провел в путешествиях. Жизнь его наполнена событиями и богата приключениями. Историк объездил огромное пространство от Ливии до Вавилона, от Ассирии до Экбатана, побывал и в Египте, собирая сведения от местных греков, смешанного греко-туземного населения и от жрецов. Геродот путешествовал по Малой Азии и Северному Причерноморью, посетил Ольвию, был в ряде греческих государств Балканского полуострова и на островах Эгейского моря. В молодости он принял участие в политической борьбе. Тогда же погиб его дядя Паниасид. В итоге же и ему самому пришлось покинуть родину. Приютил будущего историка о. Самос, к которому он сохранил на всю жизнь глубокую благодарность. Принял он участие в основании общеэллинской колонии Фурии, которую ранее (на месте разрушенного Сибариса) думал основать Перикл. Следует подчеркнуть: как говорят, Геродот был вхож во власть. Судя по всему, он входил в знаменитый кружок Перикла-Аспасии (Перикл, Протагор, Софокл), что позволяло быть хорошо осведомленным о всех важнейших событиях, законах, лицах и т.д. Главную его заслугу видят в том, что он сделал попытку нарисовать историю всего греческого мира, написать очерк всемирной истории. Ранее логографы описывали местные истории. Так вот появилась состоящая из девяти книг «История». В основе ее – история вражды между Грецией и Персией, а также последовавших за сей враждою греко-персидских войн. Поскольку большую часть жизни он провел в Афинах, история полиса занимает центральное место в его труде. Видимо, потому афиняне столь высоко оценили его труд, выделив ему за его дар награду (сумму в 10 талантов, около 30 000 золотых рублей). Напомню, что Пиндар получил за свой дифирамб в честь Афин лишь 1/6 таланта.

Дорога из Элевсина в Афины

Конечно, своей объективностью он нажил себе немало врагов. Редко где зависть и злоба принимают столь изощренные и иезуитские формы, как среди иных деятелей науки и искусства. Плутарх разразился речью («О злокозненности Геродота») и заявил, что греки наградили его «за свою лесть им». Вряд ли это так. Столь весомая награда историку, по словам С. Лурье, скорее объясняется немалыми заслугами на ниве дипломатии или в области организационных усилий. Интересен его подход к истории. Геродот выстроил такую модель, в которой боги неминуемо наказывают тех, кто забирает больше счастья, чем ему отведено судьбой. Иначе говоря, Геродот призывал всех к умеренности в их желании славы, власти и денег. Меру он считал основным законом истории. Книги иллюстрируют этическую норму божественного провидения.

Фермопильское ущелье

В уста персидскому вельможе Артабану, поучающему Ксеркса, он эту мысль влагает: «Ты видишь, как божество молнией поражает живые существа, выдающиеся над другими, не дозволяя им возноситься; напротив, мелкие существа не раздражают его. Ты видишь также, что божество всегда мечет свои перуны в наибольшие здания и в самые высокие деревья; божеству ведь приятно калечить все выдающееся… Божество не терпит, чтобы кто-нибудь другой, кроме него самого, мнил высоко о себе». В этих его словах некоторые увидят попытку обосновать неравенство и неравноправие. Вряд ли стоит упрекать Геродота в таком грехопадении, хотя он не был энтузиастом и демократии, принимая ее с очень большой оговоркой.

Поражают тщательность и особое внимание к деталям, которое видим в его книгах. Думая о Греции, он не забыл уделить достойное место также истории древней Персии, Египта, Вавилона, Скифии и т.д. Детальное описание Вавилона, его стен позволяет предположить, что Геродот доехал до него (речной дорогой по Евфрату), побывав и в Финикии. Он признался, что одна из главных его задач: «описать замечательные достижения, как наши собственные, так и варварских (азиатских) народов». Возможно, уже то, что он родился в точке соприкосновения Европы и Азии, побуждало его стремиться к соединению культур двух материков.

Геродоту совершенно чужд узкий местнический «патриотизм», от которого порой попахивает шовинизмом. Во всяком случае, он честно старался сообщить читателю все точки зрения, донести весь доступный ему как историку материал.

В этом он видел главное условие для развития в людях самостоятельности мышления. Мы уже приводили его слова: «Я обязан сообщать все, что мне говорят, но верить всему не обязан». Он подвергал критике всех и вся, поддерживая тех, чьи взгляды ему ближе, даже если это был тиран или чужеземец. Панэллинский патриотизм вовсе не был главным стержнем книг Геродота. Хотя отсюда не следует делать вывод, что ему чужды и идеи патриотизма. С. Лурье писал, что речь в этом случае не могла идти о таком живом и великом явлении, «как русский патриотизм» (или французский), скорее о сравнении с такими «мертворожденными и по существу реакционными учениями», как «паневропеизм», или, скажем, «панисламизм». Как видим, время меняет акцент: паневропеизм и панисламизм стали довольно популярными идейными течениями.

Фигура греческого воина

Геродота можно назвать одним из лучших писателей-историков, поэтом истории. То, что главной темой его книг стала освободительная война греков против персов, естественно. Историк только тогда оправдывает свой хлеб, если он пишет о том, что представляет самое важное и нужное для страны и народа. Такова наша позиция… Если первые четыре книги и начало пятой «Истории» можно назвать рассказом о прошлом Эллады и связанных с нею цивилизаций Востока, то последующая часть труда выглядит как история современности. Ведь Геродот был современником Пелопоннесской войны, начавшейся в 431 году до н.э., когда ему было чуть за 50. Война захватила практически весь тогдашний мир. Описывает он ее довольно объективно. Думаю, дело даже не в том, что сам историк был родом из Галикарнаса, входившего в состав персидской державы, правители которого были в близких отношениях с двором царя персов. Просто, стараясь быть объективным историком, он считал этот момент – объективность – главным условием самого существования науки история.

Столкновение цивилизаций

Некий анонимный критик даже называл его «самым гомерическим писателем», тем самым намекая на близость его произведений по стилю к трудам великого Гомера. Стоит прочесть хотя бы изумительный отрывок, что гласит о подвиге спартанского царя Леонида. Во главе 300 спартанцев он сумел в Фермопилах остановить армию персов в 300 или 400 тысяч человек (пусть и не многомиллионную; видимо, цифры преувеличены)… Полчища Ксеркса стали подходить. Эллины во главе с Леонидом вышли на смертный бой, группируясь в самом узком месте прохода в ущелье. В первые дни часть спартанцев защищала стену, тогда как другие бились с врагом в самой теснине, куда они отступили. Теперь же эллины бросились врукопашную уже вне этого прохода.

В жестокой схватке варвары гибли тысячами. Не помогло даже то, что персов подгоняли бичами начальники их отрядов.

В результате давки многие персы упали в море и погибли. Немало врагов было раздавлено своими. На погибших никто не обращал внимания. Эллины дрались с мужеством обреченных. Они безусловно знали, что им грозит неминуемая смерть от персов, обходивших гору. Поэтому греки, проявляя величайшую боевую доблесть и отвагу, бились отчаянно. Когда у спартанцев сломались копья, те стали поражать персов мечами. В последовавшей жестокой схватке пал царь Леонид, а с ним много других знатных спартанцев. За его тело между персами и спартанцами началась яростная схватка. Наконец эллины вырвали павшего героя из рук врага.

«Свет и тени в своем огромном историческом полотне он (Геродот) распределил под сильным влиянием политической ситуации, сложившейся к тому времени, когда он писал свой труд, – писал В. Борухович. – Это было время назревания Пелопоннесской войны, когда политические противоречия между двумя сильнейшими политическими объединениями Эллады – Афинским и Пелопоннесским союзами – достигли крайнего обострения и перешли в открытые военные действия. Можно с уверенностью утверждать, что «отец истории» был сторонником Афин и выражал в своем труде главным образом афинскую точку зрения на все то, что происходило тогда в Элладе. Причина заключалась в том, что Афины стали второй родиной Геродота. Историк не только подолгу жил в этом городе, но входил в кружок наиболее выдающихся деятелей культуры и науки, который группировался вокруг Перикла. Туда же входили художник Фидий, поэт Софокл, философ Анаксагор. Возможно, что именно эти обстоятельства сыграли решающую роль в выборе им темы своего сочинения. Афины были ведущей политической силой Эллады во время греко-персидских войн, организатором борьбы против персов». Геродот называет афинян «спасителями Эллады». Такие люди, как Перикл, смогли по достоинству оценить масштаб его замысла. Его ценили вовсе не потому, что он восхвалял род Перикла. Он славит родину, свою страну, взявшую на себя роль организатора борьбы против захватчиков. И хотя в ряде случаев политические пристрастия Геродота очевидны, мне это импонирует, тем более что он оказался по большинству вопросов на уровне поставленных им же самим великих задач.

Вероятно, Геродот был первым, кто стал разрабатывать столь популярную сегодня тему столкновения цивилизаций… И здесь он оказался поистине непревзойденным мастером. Историк Хаммонд писал: «Как Гомер превзошел авторов эпических песен, создав великую эпическую поэму, так и Геродот превзошел своих предшественников, вплетая свои «сказки» в историческую канву. Его плавный стиль даже в переводе обладает непревзойденной прозрачностью и очарованием, превосходно подходя для устного чтения длинного рассказа. Полем его исследований служило все протяжение человеческой памяти и границы известного мира; он сочинял собственные «сказки» или привязывал «сказки» предшественников к конкретным районам. Единство его материала обеспечивалось не только складом его ума, но и центральной драматичной темой – конфликтом между Западом и Востоком».

К слову сказать, Геродот писал и о наших предках скифах, выделяя их из всех народов по эту сторону Понта: «Ни одного народа мы не можем предложить, мудростию известного, ни одного мужа, ученостью знаменитого, кроме народа скифского и царя Анахарсиса». Видимо, он лично общался со скифами. Приводит он их самоназвание – «сколоты» (от «сокол», который являлся одним из главных символов наших предков-славян). Согласно греческой традиции, Геродот считал, что скифы (славяне) произошли от Геракла. Одним из трех сыновей Геракла и женщины-полузмеи и был Скиф. Сами скифы считали, что их первопредок – Таргитай, рожденный от любовной связи Зевса и дочери реки Борисфена (Днепра). Отдавая должное их мужеству, Геродот не скрывал того, что его неприятно поразило в скифах. Анализируя факт захвата скифами Азии, он крайне невысоко оценил их управленческие способности. Он писал: «Всё в ней (Азии) приведено было в расстройство спесью их и презрительностью». Довольно верная оценка их натуры.

Народы Великой Степи (скифы)

Описание Геродотом двухвековой истории греков дало ту фундаментальную основу, которую не мог в прошлом и не может ныне игнорировать ни один историк. По словам Дионисия Галикарнасского, Геродот поднял историю на высшую, более достойную ступень: он решил написать о делах не одного государства и не одного народа, но «соединил в изложении многочисленные и разнообразные рассказы, европейские и азиатские». Уже со II века н.э. подражание стилю и языку Геродота стало модой. Похоронен он в Южной Италии, в бывшей общеэллинской колонии. На могиле его оставят эпитафию, о которой Стефан Византийский писал:

Иные даже увидели в нем первого «космополита», первого «глобального историка», хотя это – отнюдь не синонимы. Так, в отличие от Фукидида, считавшего не нужным изучать чужие миры, мифы, религию, обычаи, традиции, Геродот с большим интересом внимательнейшим образом исследует нравы, обычаи, порядки народов. Английский историк О`Брайен, давая оценку деятельности Геродота, отметил среди его заслуг и то, что тот пренебрег узколобым европоцентричным подходом и представил в «Истории» широкий обзор не только эллинистического мира, но и Египта, Индии, Вавилонии, Аравии, Персии. Он, по его собственным словам, хотел сохранить в памяти прошлое, записав поразительные достижения «наши и азиатских народов». Можно сказать, что Геродот, подавая в хронологической последовательности важнейшие события, что происходили в разных странах, на нескольких континентах в течение длительного времени, тем самым дисциплинировал, упорядочил историю. Конечно, прославляя прежде всего победы греческих полисов (главным образом Афин) над Персидской империей, представляя конфликт между Западом и Востоком в духе борьбы цивилизаций или культур, он не избежал очевидных слабостей «европейского триумфализма». В его трактовке победителем в споре систем стал Запад, ибо на стороне того были завоевания свободы, демократии, цивилизации.

Изображение Геродота и Фукидида

О`Брайен продолжает: «Глобальные историки восхищаются Геродотом: широтой его взглядов, целеустремленностью и пристальным интересом к достоинствам варваров, которые он без особых колебаний противопоставлял порокам греков. Они сожалеют о большом провале в написании светской всемирной истории, который длился вплоть до тех нескольких коротких десятилетий перед самым началом Французской революции, когда Вольтер и его современники-просветители вновь выдвинули этот проект. И с недоумением отметят, что, за исключением горстки стоиков (Диодора, Полибия и Дионисия), а также географов и этнографов (Страбона, Птолемея и Плиния), всемирная история не привлекала других ученых, творивших в греко-римскую эпоху». Автор считает просчетом древних то, что те, проживая в империях, включавших в себя множество разных культур, граничивших или контактировавших с ними (африканская, арабская, персидская, индийская, китайская), всецело заняты Европой. «Их произведения… были в основном посвящены политическим событиям и скандалам в Риме или (как у Фукидида) войнам между греками». Энциклопедист, что и говорить, редкий тип даже в истории.

Другой греческий историк, Фукидид (ок. 460—404/400 гг. до н.э.), успел еще застать славное время Геродота. Византийский писатель отмечал: «Говорят, будто однажды Геродот читал публично свою «Историю», а присутствовавший при этом Фукидид, слушая чтение, заплакал. Геродот, заметив это, сказал отцу Фукидида: «Олор, натура твоего сына жаждет знания»». Будучи человеком знатным и богатым, Фукидид в зрелые годы был назначен стратегом и принял самое активное участие в Пелопоннесской войне. Но в 424 году до н.э., после поражения в битве за Амфиполь, его изгоняют на 20 лет из Афин (во Фракию). Пребывание там дало досуг для написания 8 книг знаменитой «Истории Пелопонесской войны». Труд сей ценен прежде всего обилием этнографического, историко-экономического и социально-исторического материалов. Во главу угла своих исследований он ставил достоверность, а не вероятность. Историк, подчеркивал он, просто обязан точно излагать все, что происходило в действительности. А так как природа человека остается неизменной, значит и события в будущем (при всех вариациях) будут повторяться. Фукидида еще называют основоположником, создателем прагматической историографии. Описательной историографии, выразителем которой был Геродот, он противопоставил реальную историю. По словам Ницше, в его трудах обрела законченное выражение культура реалистов. Фукидид – «великий итог, последнее откровение сильной, строгой, суровой фактичности, которая коренилась в инстинкте более древнего эллина». «Мужество перед реальностью различает в конце концов такие натуры, как Фукидид и Платон: Платон – трус перед реальностью, – следовательно, он ищет убежища в идеале; Фукидид владеет собою, следовательно, он сохраняет также и владычество над вещами». Оставим на совести Ницше упреки Платона в сомнительной его трусости и похвалу в адрес Фукидида, в которой тот вовсе и не нуждается.

Надгробие афинского всадника. Мрамор

Ища и находя причинные связи между историческими событиями и движущими силами, определявшими характер тех или иных событий, историк особое внимание уделяет личностному фактору. Фукидид уверен: какова личность лидера, вождя, такова и история страны… Взгляд на события политической и социальной жизни страны с точки зрения антрополога, психолога, клинициста (а в последние годы мы стали привыкать и к такому подходу), бесспорно, интересен. С Плутарха и Фукидида берет начало традиция изучения жизни замечательных людей. Его труды известные историки (Гоббс, Нибур, Ранке) считали для себя образцовыми.

Полагаю, современным историкам неплохо бы вспомнить советы, которые дает во введении к «Истории» Фукидид: «И все же не ошибется тот, кто примет эти события скорее такими, какими я описал их по упомянутым свидетельствам, а не такими, как воспели их поэты с их преувеличениями и прикрасами, или как сочинили прозаики, в своей заботе не столько об истине, сколько о приятности слуха, сообщающие известия недоказуемые и за давностью времени превратившиеся большею частью в невероятные сказки. Пусть знают, что события мною восстановлены по достовернейшим свидетельствам, настолько полно, насколько это позволяет давность… Что же касается событий войны, то я не считал достойным писать все, что узнавал от первого встречного или что сам мог предполагать, но записывал то, что было при мне самом или о чем я узнавал от других, посильно точно исследовав каждую подробность. Изыскания были трудны, потому что очевидцы событий передавали об одном и том же не одинаково, но в меру памяти или сочувствия к той или другой из сторон. Быть может, такое отсутствие басен покажется менее приятным для слуха; зато его сочтут достаточно полезным все, кто пожелают ясно понимать то, что было и что впредь, по свойству человеческой природы, может быть еще такое же или подобное. Труд мой слажен не звучать в скоротечном состязании, а быть достоянием навеки». Но чтобы стать «достоянием навеки», работа историка должна быть не только фактологически точной, но острой и уверенной, как скальпель гениального хирурга. Для этого надо отсечь всю мифологию (или если и оставить ее, то как литературный сюжет).

А. Ф. Лосев пишет, что такое отпадение мифологии впервые сделало возможными исторические исследования как исследования фактографические (в смысле описания фактов) и как прагматические (в смысле объяснения их причин). Им были сделаны попытки установления и более точной хронологии событий. Не имеет большого значения то, что Фукидид широко пользовался «Сицилийской историей» Антиоха Сиракузского при написании его истории, ни разу не упомянув об этом.

 Фукидид

А вот учет разницы подходов в описании истории Геродотом и Фукидидом немаловажен. На эту разницу указывал известный историк Дионисий Галикарнасский (I в. до н.э.): «Фукидид следует хронологии, а Геродот стремится схватить ряд взаимосвязанных событий. В итоге у Фукидида получается неясность и трудно следить за ходом событий. Поскольку за каждое лето и зиму в разных местах происходили различные события, то он, бросая на полдороге описание одного дела, хватается за другое, происходившее одновременно с ним. Это, конечно, сбивает нас с толку… Геродот же, начав с царства Лидийского и дойдя до Креза, сразу переходит к Киру, который сокрушил власть Креза, и затем начинает рассказ о Египте, Скифии, Ливии, следуя по порядку, добавляя недостающее и вводя то, что могло бы оживить повествование… Таким образом получается, что Фукидид, избрав своей темой только одно событие, расчленил целое на много частей, а Геродот, затронувший много самых различных тем, создал гармоническое целое».

Золотой венок победителя

В том же «Письме к Помпею» он продолжает сравнивать особенности творчества великих историков: «Третья задача историка – обдумать, что следует включить в свой труд, а что оставить в стороне. И в этом отношении Фукидид отстает. Геродот ведь сознавал, что длинный рассказ только тогда приятен слушателям, когда в нем есть передышки; если же события следуют одно за другим, как бы удачно они ни были описаны, это (неизбежно) вызывает пресыщение и скуку, и поэтому Геродот стремился придать своему сочинению пестроту, следуя в этом Гомеру. Ведь беря в руки его книгу, мы не перестаем восторгаться им до последнего слова, дойдя до которого хочется читать еще и еще. Фукидид же, описывая только одну войну, напряженно и не переводя дыхания нагромождает битву на битву, сборы на сборы, речь на речь, и в конце концов доводит читателей до изнеможения». Геродот более умело сочетает дар историка и писателя, хотя Фукидид, возможно, более лаконичен и даже более точен.

Книжные свитки

Кому же из них отдать венок победителя? Решайте сами. Геродот интереснее, хотя некая отстраненность Геродота меня смущает. Нет даже попытки найти объяснение событиям. Но разве историк – сказочник, что призван развлекать изнывающих от скуки снобов?! Читатель хочет видеть в истории руководство к действию. Для этого нужны определения и оценки, которые мы видим у Фукидида: «Стремление к наживе вело к тому, что более слабые находились в рабстве у более сильных, тогда как более могущественные, опираясь на свои богатства, подчиняли себе меньшие города». Или вот Фукидид объясняет цели военной экспедиции, предпринятой Афинами против Сиракуз (всё четко и понятно, вполне в русле понятий нынешней геополитики). Афиняне послали корабли под предлогом племенного родства, на деле же желая воспрепятствовать доставке хлеба из Сицилии в Пелопоннес, а также предварительно попробовать, нельзя ли подчинить себе Сицилию. Но их авантюра закончилась страшным разгромом. Вот как об этом пишет историк: «Когда весть об этом пришла в Афины, афиняне долгое время не верили тому, будто все так окончательно и погибло, хотя о том с достоверностью передавали именитые воины, спасшиеся бегством из самого сражения. Узнав потом истину, афиняне ожесточились против тех, которые своими речами поощряли их к походу, как будто не они сами подавали голоса в его пользу… Все и везде огорчало их. Страх и сильнейшая паника овладели ими по поводу случившегося. Действительно, как отдельные лица понесли тяжелые потери, так и все государство удручено было гибелью множества гоплитов, конницы и молодого поколения, заместить которое другим у них не было возможности». Кстати, в работах многих древних историков (греков и римлян) заметно влияние Фукидида. Особое внимание уделяет он стилю (хотя временами тот и выглядит несколько архаичным). Он считался образцовым писателем, каким был для ораторской прозы Демосфен или для поэзии – Гомер. Труд его и стал «достоянием навеки», а его примеры стали «источником риторики».

К числу бессмертных отнесем и Плутарха (ок. 46—119 гг. н.э.), знатока литературы, истории и естественных наук. Плутарх принадлежал к состоятельному старинному роду. После обучения в Афинах он избрал карьеру политика и верховного жреца Аполлона Пифийского в Дельфах. Греки считали Аполлона богом пророчеств, в их представлении он как бы владел всей Землей. Напомним читателю, что в истории античный человек видел прежде всего интересное и поучительное развлечение, или, как мы говорим, чтиво. С ее помощью педагоги пестовали юность, а затем на закате дней за исторической книгой многие скрашивали свою старость. Жизнь Плутарха, автора знаменитых «Сравнительных жизнеописаний», – единственная в своем роде… Он побывал в Риме и Александрии, Спарте и Сарде, общался с выдающимися людьми того времени (среди них императоры Траян и Адриан), вел беседы с выдающимися учеными и ораторами. Плутарх проявил себя и мудрым государственным мужем, занимая в родном Херонее высшую управленческую должность архонта-эпонима.

Омфал («Пуп Земли») в Дельфах

Плутарх был человеком довольно обеспеченным. Это позволило ему заниматься творчеством, не думая о заработке (тогда как Аппиану и Лукиану пришлось «идти в чиновники», чтобы жить и творить). Людей среднего достатка в то время почти не было. Эллада, о которой Лукиан писал, что та «воспитана на сочетании философии и бедности», ушла в прошлое. А если что-то и в состоянии окончательно погубить человечество, так это, по моему глубочайшему убеждению, чудовищное расслоение общества, собравшее на одном полюсе совершенно отчаявшихся, опустившихся и готовых буквально на все бедняков-люмпенов, а на другом – жадных, циничных, пресыщенно-алчных, погрязших в роскоши властных и бесчеловечных тварей. Увы, в эпоху Плутарха Греция и Рим все более напоминали именно такое общество. В этих условиях историку необходимо было найти точку опоры, которая поддерживала бы его дух, служила бы надежной опорой творчества.

Такой точкой опоры стал для Плутарха родной город Хероней, захолустный и мелкий городок. Для фигуры подобной Плутарху он не был тем местом, за которое следовало бы цепляться, тем более что библиотек тут было мало. А историку и писателю нужны книги, ибо они и есть главная его пища. В молодости он учился в Афинах, Дельфы были его второй родиной. Он изъездил всю материковую Элладу, побывал в Александрии и Риме. Известно, что греки – легкий на подъем народ. Они частенько вели жизнь торговцев, путешественников, наемников, космополитов, для которых ubi bene ibi patria (лат. – «где хорошо, там и родина»). Многие черпали из своих путешествий знания, мудрость, радость общения, но жить и работать все же предпочитали на родине. Плутарх до конца жизни был верен родному городу. Поддерживая беотийских поэтов, философов, ученых, воспев Херонею, он основал тут и своего рода филиал платоновской Академии.

Плутарх отстаивал идеалы гражданской общности и полисной гласности, заявляя, что не видит для себя смысла жизни вне общества, вне родины: «Хорошо жить – значит жить в общности». Покинувшие по своей воле отечество как бы отрекаются от него, тем самым обрекая себя на многие несчастья: «Тот, кто ввергает самого себя в безвестность, кто закутывается в темноту и хоронит себя заживо, – похоже, досадует на то, что родился, и отрекается от бытия…» Плутарх в глубине души ненавидел и презирал космополитов, резко осуждал теорию и практику идеологии. Хотя его подход встречал осуждение со стороны некоторых видных историков и писателей, таких как Дион Хрисостом, Лукиан, Элий Аристид и др.

Пифия на треножнике. Рисунок на вазе

Плутарх был решительным сторонником участия в политике достойных людей. В родном городе он исполнял должность не только архонта-эпонима, но и куда более скромные магистратуры. В 119 году до н.э. он (уже в преклонном возрасте) был назначен наместником Эллады (Евсевий Памфил). Плутарху при первых Антонинах была предоставлена довольно широкая возможность вмешиваться в дела римского управления Грецией. Историк не чурался политики и даже порицал стоиков за то, что те в теории требуют от мудрецов участия в государственной жизни, а на практике избегают участвовать в делах сами. Хотя на словах все они мастера (Зенон, Клеант, Хрисипп), раздают советы, но никто из них никогда не исполнял должности стратега, не вносил ни одного закона, не ходил в совет, не выступал в судах, не сражался за отечество, не участвовал в посольстве. Вместо того они «проводили жизнь на чужбине, вкусив, словно некоего лотоса, покоя, – среди книг, бесед и прогулок». Эту позицию сам историк подтвердил особым трактатом «О том, что философу надлежит беседовать прежде всего с правителями». И все же он умалчивает о своих деяниях во времена близости к большой политике. Тому есть два объяснения: или причина в известной скромности, или результаты его усилий были столь незначительны, что упоминать о них даже не стоило. В последующие века, несмотря на весь прогресс цивилизации, человечество редко позволяло писателю и историку становиться во главе власти.

Пора его жизни пришлась на трагическую эпоху. Греция потеряла независимость, став римской провинцией Ахайей. Правда, Рим был более снисходителен к грекам, чем к другим побежденным народам. Вспомним хотя бы то, как Цезарь поступил с галлами: их вожди были взяты в плен или перебиты, а их мятежный вождь после триумфа 26 сентября 46 года до н.э. задушен. Взяв один из галльских городов, Цезарь приказал отрубить каждому осажденному правую руку. Так что к грекам Рим отнесся, можно сказать, почти дружески. Греки надеялись, что покорившие их римляне вернут стране былое величие, учитывая симпатии к ней Нерона. Филострат даже воскликнул в эйфории: «Нерон даровал Элладе свободу, оказавшись в этом отношении мудрее самого себя, и города вернулись к дорическим и атттическим нравам!..»

Однако кто-кто, а Плутарх, знавший Рим, не испытывал на сей счет иллюзий. Он понимал, что Римская империя погрязла в грабежах, коррупции, убийствах, войнах. Он вспоминал жуткие рассказы о гражданских войнах, когда трупы лежали горами («вровень с кровлей храма»). Храмы и кровь, кровь и храмы. И все же римляне продолжали вбирать культурные традиции греков. Ранее уже говорилось о могучем влиянии эллинизма. Можно сказать, что Греция отдала Риму ее кровь. Культурная жизнь греков отныне уже будет протекать в рамках римской системы. За все надо платить. Далее не будет у греков ни блестящей плеяды философов, ни историков подобных Геродоту, Фукидиду, Плутарху. Это – последние титаны. И хотя будет еще греческое Возрождение, оно проявится лишь в поверхностных деталях культуры – учителя, мифологизмы, переводы. Постепенно литературная жизнь Греции замирает. Люди из круга второй софистики близко не подойдут к славе великих софистов прошлого. Лишь кометой на небосклоне промелькнут грек Аппиан и сириец Лукиан. Лосев в «Мифологии греков и римлян» пишет о вкладе Плутарха (в том числе в историю философии): «Таким образом, впервые за все существование греческой литературы только у Плутарха имеется попытка дать философскую концепцию Аполлона, которую едва-едва намечали пифагорейцы и которой не дали ни Платон, ни Аристотель». О том, что этот писатель был популярен у его современников и потомков, говорит и трактат некоего Лжеплутарха («О Реках»).

Пересказывать труды последнего совершенно нет смысла. Заметим лишь, что он вызвал у филологов огромное возмущение, и даже не столько тем, что сей неизвестный автор использовал имя великого историка, но своим примитивизмом, «бедной фантазией сочинителя» (Якоби), тем, что продемонстрировал скудость своего «умишка». Авторитетный издатель Плутарха Виттенбах (много сделавший для восстановления текста и смысла его трактата) называл сей труд «грязной книжонкой обманщика, пустейшего, глупейшего и, самое главное, всех лживейшего». Другой, Бернгарди, написал о нем: «Эта книжонка… вся наполненная ложью и грязной похотью». Карл Мюллер начал очерк о трактате лаконским афоризмом из Ксенофонта: «Ничем не хуже жила бы Спарта, если бы он погиб» (а не сохранился, к несчастью для всех читателей).

Русский философ А.Ф. Лосев

Его истории и беседы строились на разработке трех главных тем (политической, застольной и философской). Застольные беседы протекали так, что серьезные темы перемежались шутками. Любимые темы бесед – о правителях, характере народовластия, законах. К примеру, Солон утверждал в беседе: «Я так полагаю, что более всего стяжает славы царь или тиран тогда, когда он единовластие над гражданами обратит в народовластие». Анахарсис добавлял: «И не один среди всех будет разумен». Фалес назвал лучшим государством то, в котором нет ни бедных граждан, ни безмерно богатых, а Хилон – то, где больше слушают законы, чем ораторов. Смена тем обычно сопровождалась сменой блюд, вин и собеседников.

Дионис и дух вина

Заканчивались же беседы, как правило, «женской темой» (речами об их доблестях, добродетелях и пороках). Один из его сюжетов посвящен умению сочетать беседы и напитки: «Те, кто лишает застолья философии, …поступают хуже гасящих свет. Ведь люди благовоспитанные и разумные не станут хуже, если унести светильник: их взаимное уважение не зависит от того, видят ли они друг друга. Если же к действию вина присоединится грубость и невежество, то и сам золотой светильник Афины не сделает такой симпосий благопристойным и радостным. Ведь, собравшись вместе, напиваться и насыщаться в молчании уподобляло бы людей животным, да это и невозможно… Философы, осуждая опьянение, называют его пьянственным суесловием; а суесловие означает не что иное, как пустую болтовню. Но пустая болтовня, превысив известную меру, переходит в наглость, безобразнейшее и отвратительнейшее завершение пьянственного излишества».

Греческий симпосион

И хотя на ниве управления общественной жизнью его достижения были не столь заметны, как «Жизнеописания», ставшие, пожалуй, самым популярным источником исторических знаний среди любителей античности, все же рискнем вам дать совет: пусть начнет с Плутарха тот, в ком проснулась неистребимая любовь к истории. В нем он обретет редкое сочетание мудрости, гармонии и знаний. В чаше его дивного таланта словно слито содержание знаменитых апулеевских чаш. Слава этого выдающегося историка Греции с годами только будет крепнуть… Критик В. Белинский в письме к В. Боткину от 28 июня 1840 года, говоря о своих удивительных впечатлениях от плутарховских «Сравнительных жизнеописаний», не скрывая своего восхищения, восклицал: «Книга свела меня с ума… Во мне развилась какая-то дикая, бешеная, фанатическая любовь к свободе и независимости человеческой личности… Я понял через Плутарха многое, чего не понимал. На почве Греции и Рима выросло новейшее человечество». Надеюсь, и вы, войдя в мир Геродота, Фукидида, Тацита, Плутарха, Ливия и Полибия, поймете весь пафос этих слов Белинского: в некотором роде в них содержится упрек бескровным и холодным, как рептилии, ученым схоластам, претендующим на внимание широкой читательской аудитории. Читая плутарховские лекции и беседы, внимая его рассказам, вспоминаешь героя романа «Война и мир» Николая Болконского, уносящегося в своих мечтах к тому славному времени, чтобы хотя бы мысленно оказаться рядом «с людьми Плутарха».

Рассказ о великом греческом историке Ксенофонте (445—355 гг. до н.э.) будет краток, ибо сведения о нем скудны: принадлежал к аристократической верхушке афинского полиса, получил прекрасное образование, хорошее военное воспитание. В молодые годы слушал лекции Сократа и служил в коннице. Его время – время жестокой борьбы между станами демократии и олигархии. Внутренняя борьба в полисах шла на фоне обостряющихся отношений между важнейшими центрами Греции и Персией. Двумя главными поджигателями войны выступали тогдашние гегемоны греческого сообщества —Афины и Спарта. Вокруг них образовались два военно-экономических блока – Афинская архе во главе с Афинами и Пелопоннесская лига во главе со Спартой. Следствием этих противоречий стала Пелопоннесская война – «первая мировая война античности» (431—404 гг. до н.э.). Война эта не только стала губительной для самих греков, но и вовлекла в конфликт Персию и Карфаген.

Главное, что показала та война, так это полнейшую несостоятельность малых полисных государств и вообще демократического устройства в условиях серьезной военной угрозы (при масштабном военном конфликте). Болтать, жить себе в удовольствие, предаваться излишествам при демократии, разумеется, приятнее и намного веселее (хотя кому как), чем жить в строгих рамках спартанской философии. Разное воспитание и культура, а следовательно и ориентиры (об этом пишут мало), еще более обострят разногласия, усугубят непонимание сторон. Как отмечают, та война поставит под сомнение основательность таких незыблемых устоев полисной жизни, как автаркия и автономия, и даже экономическую и политическую независимость. В качестве сравнения опять же возьмите историю ряда стран Кавказа, Восточной Европы или Прибалтики после развала СССР. Их болтовня о полной независимости может ввести в заблуждение лишь неуча и обывателя, совсем не знающего мировой истории и законов политики. Уйдя из сферы влияния России, все они неизбежно рано или поздно должны будут попасть (уже попали!) в тиски нового партнера-хозяина – США.

Воин в полном вооружении

Грекам также не удавалось оставаться в стороне от конфликтов и схваток держав. Вот и Ксенофонт в 401 году до н.э. вынужден был записаться добровольцем. Он завербовался в наемное войско Кира Младшего, активно участвовал в походе против Артаксеркса и даже возглавил 13?тысячный греческий отряд на его обратном пути на родину. Так афинянин оказался в стане враждебной Афинам Спарты. В учебе и походных буднях рождался великий историк… Своему учителю он посвятил книгу «Воспоминания о Сократе». Поход описал в «Анабасисе» (букв. «восхождение», поход от моря вверх, то есть в глубь страны). Там показано, как греки, выйдя из Сард, двинулись вдоль границ Сирии к Евфрату и дошли почти до Вавилона. Ксенофонт признает, что греки охотно согласились принять участие в походе Кира.

Греческий и персидский воины

У него есть описание сцены, из которой совершенно ясны и понятны мотивы участия отряда греков в военной авантюре Кира. Один из военачальников, Клеарх, откровенно говорит воинам, да, я был изгнан с родины, верно, я получил от Кира десять тысяч дариков, «деньги я взял, но не припрятал для себя и не прокутил, а все истратил на вас». Далее он говорит, что «сперва воевал с фракийцами», вместе с его воинами «мстил за Грецию», а потом, «по зову Кира, я взял вас и пришел, чтобы в случае нужды помочь ему за все хорошее, что он для меня сделал». Что же такое «хорошее» сделал для него Кир? Дело понятное – заплатил ему, воинам приличные деньги. Вот и все… Ни у кого из греков на сей счет нет сомнений, все прекрасно понимают, о чем говорит Клеарх, когда они попытались взбунтоваться и не идти в пекло битв: «Воины! Всем ясно одно: как мы к Киру, так и Кир к нам. И раз мы за ним не следуем, то ни мы ему не воины, ни он нам не плательщик». Чем же кончился сыр-бор? Что порешили «свободолюбивые греки», «демократы» (или как их там еще называть)? Поспорили и приняли решение, обычное для наемных убийц и проституток-политиков, будь то Древняя Греция, современная Восточная Европа, Прибалтика, Молдавия, Грузия, Чечня, Украина или Россия, – пусть заплатит «в полтора раза больше, чем они получали: вместо дарика по три полударика в месяц на каждого воина». Наемники дали понять: неважно, куда и против кого их поведет Ксеркс, лишь бы платил хорошо. Так действовали и действуют все наемные шлюхи.

Будучи частью греческого мира, Ксенофонт нес в себе, так сказать, и его атомы. Неслучайно он подружился с беотийцем Проксеном, что отправился к Киру Младшему, надеясь на службе у перса «прославиться, получить большое влияние и разбогатеть». К тому же в Афинах поле активной деятельности для него было закрыто. Знаменательны и те слова, какими соблазнял Ксенофонта его друг Проксен на участие в авантюре Кира. Он обещал, что в случае приезда Ксенофонта будет «содействовать его дружбе с Киром, а последний, по словам Проксена, дороже для него отчизны». Известно, что Ксенофонт согласился и принял участие в походе. Но известно и другое (о чем надо не забывать нынешним сателлитам Восточной Европы, Балтии, Молдавии, Украины, сателлитам «нового Кира»): когда Кир был убит в битве (кстати, у стен Вавилона), то ряд стратегов-наемников были схвачены и казнены самими же персами. Правда, Ксенофонт, проявивший себя как талантливый организатор и полководец, вывел все же остатки войск из Месопотамии (половину из 13-тысячного войска). Кстати, он дважды склонял греков остаться в Понте и основать там новое государство, а не возвращаться на родину, ибо их там никто не ждет. Но этих вояк-наемников вовсе не прельщала перспектива оказаться на земле в качестве трудяг-колонистов. Тогда-то Ксенофонт и нанялся на службу к фракийскому царю Севфу (400/399 г. до н.э.).

Могила Арсинои II, супруги фракийского царя, дочери Птолемея I, в Священном квартале Самофракии

После целого ряда военных приключений историк-кондотьер угомонился, все же получив в качестве вознаграждения небольшой дом и земельный надел. Э. Фролов задается риторическим вопросом: «Оценивая все достигнутое Ксенофонтом за годы его политической деятельности, приходится признать, что по сравнению с целями и усилиями, затраченными на их осуществление, итог был разительно ничтожен. Между тем после ухода от дел человек этот прожил еще долгую жизнь, считая от конца Коринфской войны, – свыше 30 лет. От природы он был наделен крепким здоровьем, энергией и предприимчивостью. Чем мог он заполнить свой досуг? Чем мог компенсировать свои неудачи на политическом поприще? Ответ здесь очевиден: литературным трудом. И вот, отложив в сторону меч, он взялся за перо, с тем чтобы снова пережить все пройденное, еще раз обдумать и развить любимые прожекты, создать для них – пусть на листе папируса – идеальные условия и, наконец, увидеть их осуществленными в новом, фантастическом мире. И действительно, этот заключительный период жизни Ксенофонта отмечен интенсивной литературной деятельностью… При этом поражает удивительная особенность творческого труда Ксенофонта – неуклонное нарастание его интенсивности при весьма почтенном возрасте писателя». Таков был этот историк, мужественный воин, талантливый стратег и тактик, политик, ученый и писатель, в котором самым удивительным образом соседствуют мудрость Сократа, честолюбие Алкивиада, цинизм, любовь к деньгам Зенона и отвага Александра Македонского.

Древний Коринф

Последним в нашем списке великих исторических фигур Греции стоит Страбон (64/63 г. до н.э. – 23/24 г. н.э.). Само время, в которое он жил, говорит о многом. То была эпоха перелома. На его глазах возникала Римская империя и заканчивалась эпоха эллинизма. В 30 году до н.э. пало последнее эллинистическое государство – царство египетских Птолемеев. Уже более ста лет (с 146 г. до н.э.) Греция была под пятой римлян, став ареной грабежей, войн и разбоев. Разорялись сельские жители, приходили в запустения греческие города. Целые области обезлюдели. От былой славы Греции, ее знаменитых культурных центров остались жалкие руины. Приход к власти в Риме императора Августа заметно изменил ситуацию. В ойкумене стало больше порядка. Греческая верхушка стала приспосабливаться к новой ситуации. И даже крупнейшие ученые и философы (Полибий, Панеций, Посидоний) заняли позицию откровенной поддержки Рима, воспевая его победы. Греческие философы, грамматики, риторы зачастили в столицу Римской империи. Многие делали тут карьеру, достигали почестей и становились обладателями немалых богатств. Все дороги тогда вели в Рим. Прибыл сюда средь прочих и уроженец Понта, историк и географ Страбон. Родом он был из знатной семьи г. Амасии, эллинистического центра в Понте. Члены его семьи занимали высшие должности у понтийских царей. Прадед Страбона был полководцем Митридата Евпатора, родственник – верховным жрецом в Коммагене, фактически вторым лицом после царя. Дед Страбона перешел на сторону римлян, и хотя обещанной награды не получил, но положение семейства упрочилось. Сохранение римской ориентации дало возможность самому Страбону получить хорошее философское образование. У него были средства, позволившие путешествовать и посвятить себя науке.

Древнегреческий кратер

Благодаря финансовым возможностям семейства он имел возможность не только увидеть мир, но и обучаться у тогдашних светил античной науки (Аристодема из Нисы, философа Ксенарха из Селевкии, грамматика Тиранниона из Амисы). В те времена самые знаменитые и известные педагоги нередко вояжировали по миру. Учитель Страбона Ксенарх, перипатетик из Селевкии Киликийской, читал лекции в Селевкии, затем в Александрии, Афинах и, наконец, в Риме. Помимо занятий и одновременно с ними Страбон объездил немало стран (побывал в Нисе, в Катаонской Комане, в ущелье реки Пирама на Тавре, посетил Траллы, Гиераполь, Эфес) и везде вел наблюдения. Путешествия, являясь предметом его гордости, продолжались и в зрелом возрасте. Он посетил немало стран от Армении до Сардинии и от Черного моря до Эфиопии.

Одиссей и Навсикая

Вообще этого величайшего географа древности можно было бы назвать в своем роде «географическим Одиссеем». Повидал столько, сколько немногим в его время удавалось узреть за всю жизнь. Стратановский в очерке «Страбон и его география» пишет о том, что ученый подолгу жил в столице мира, Риме, и вращался в высшем обществе. Среди его близких друзей были такие известные фамилии, как Сервилий Исаврийский, Гней Писон, Элий Галл и, быть может, как думают, даже Гораций. Знал он, вероятно, и Феофана Митиленского, друга Помпея и историка его походов на Восток. Он мог знать его и раньше, а затем вновь встретиться с ним в Риме. Там же он видел молодых британцев, мог наблюдать в цирке смерть сицилийского разбойника Селура. В храме Цереры, еще до того как тот сгорел, успел увидеть знаменитую картину Аристида. Из Рима Страбон, возможно, по знаменитой Аппиевой дороге доехал до Брундисия, а оттуда морем прибыл в Популонию. По пути из Италии в египетскую Александрию, плывя вдоль берегов Африки, Страбон видел с корабля Кирену. Остановившись надолго в Александрии, он встретился там с историком Николаем Дамасским. Во время путешествий он повидал немало чудес и диковинок (индий-ских змей, уродца «гермеса», привезенного индийскими послами в подарок Августу). Из Александрии он совершил прогулку по Нилу. Маршрут его поездки был таков: Гелиополь – Мемфис – Пирамиды – Арсиноя на Меридском озере – Фивы – Сиена – остров Филе – границы Эфиопии. Одним словом, ему можно позавидовать.

Страбон является автором двух крупных сочинений. Первое – не дошедшие до нас «Исторические записки», задуманные им как продолжение «Истории» Полибия. Они охватывали исторический промежуток от разрушения Карфагена и Коринфа и доходили, возможно, до битвы при Акциуме (31 г. до н.э.), когда флот Антония и Клеопатры потерпел решающее поражение от войск Октавиана. «География» – это своего рода продолжение «Исторических записок». Страбон закончил ее около 7 года до н.э. в 70-летнем возрасте. И вероятно, труд увидел свет уже после его смерти.

В своем труде великий географ преследовал сугубо практические цели, видя в качестве главной цели – «государственные интересы и пользу народа». Страбон считал, что его книга «должна быть полезной вообще – одинаково полезной и для государственного деятеля, и для широкой публики». Такую же цель он ставил во время написания и своего исторического труда. И все-таки на первом плане у него – правители и политики. Ведь они, «величайшие властители – это исключительно люди, которые могут господствовать на суше и на море и объединять народы и города под единой властью и единым политическим управлением». Поэтому ясно, что география как целое «имеет прямое отношение к деятельности властителей».

Шарль Лебрен. Дедал и Икар

Страбон ставит географию в один ряд с историей политических и этических учений: «Итак, большая часть географии, как мы сказали раньше, имеет отношение к жизни и нуждам правителей; так же и большая часть этического и политического учений имеет отношение к жизни правителей». В числе своих главнейших задач он видел: 1) информировать политическую элиту страны и прежде всего верховного правителя о положении дел в мире, расстановке сил, формах государственного управления, нравах, религиях и порядках народов; 2) в описаниях увиденного мира дать общее представление о культуре народов, имея в виду чисто практические знания, которые римляне, не любившие научных теорий, ставили на первое место; поэтому «География» – своего рода энциклопедия; 3) создать книгу, что могла бы служить настольным чтением, развлекая и просвещая, давая сумму практических знаний и сведений: «Далее, как в моих «Исторических записках» упомянуты только события из жизни выдающихся людей, а мелкие и бесславные деяния опущены, так и в настоящем сочинении я не должен касаться маловажных и незаметных явлений, а заняться предметами славными и великими, содержащими практически полезное, достопамятное и приятное». Его книга – феноменальный труд «о колоссальном», затрагивающий «явления огромной важности и весь мир».

Остров Икария

Подобно тому как Фукидид считал историю философией в примерах, о Страбоне можно сказать, что он оставил читателям географию, историю, философию в живых картинах. Однако написать даже выдающийся труд недостаточно. Желательно вдохнуть в него историческую душу. Некогда немецкий географ А. Геттнер, опубликовавший в Германии в 1927 году книгу «География. Ее история, сущность и методы» (в 1930 г. она вышла и в СССР), указывал на необходимость познания «характера стран и местностей». Он считал, что делать выводы надо с учетом глубокого понимания сосуществования и взаимодействия различных царств природы и их различных форм, а также познания земной поверхности. Он отмечал, что древние называли географию «хорографией» или «хорологией». И самыми выдающимися представителями этого направления в древности были Птолемей и Страбон. Чтобы донести важнейшие мысли и идеи до огромных масс людей, и нужна историческая «хорография», нашедшая ее аудиторию.

 

Политическая хорография: демократия и тирания

Политический строй Древней Греции большинством авторов воспринимается традиционно как строй демократический. Безусловно, ему были присущи черты демократии, хотя наряду с демократическим правлением она знавала олигархию и тиранию. Слово «тиран» негреческого происхождения, видимо, оно занесено было в Грецию из Лидии. Синоним его – «царь», «гегемон», «руководитель», «монарх». Первое упоминание о тирании встречаем в середине VII века до н.э. К примеру, поэт Архилох называл тираном лидийского царя Гигеса, хотя и говорил, что не завидует ему в том, что у того много золота. Тирания связывалась не только с идеей власти, но и нередко с богатством. Скажем, Семонид Аморгосский видел смысл тирании исключительно в богатстве (VII в. до н.э.). Но и элита часто служила тиранам, ибо такова, если угодно, ее натура. Ведь она и не могла существовать иначе как без щедрых даров, зрелищ и кнута.

Платон видел сущность демократического устройства в следующем: «Демократия, на мой взгляд, осуществляется тогда, когда бедняки, одержав победу, некоторых из своих противников уничтожат, иных изгонят, а остальных уравняют в гражданских правах и в замещении государственных должностей, что при демократическом строе происходит большей частью по жребию. Да, именно так устанавливается демократия, происходит ли это силой оружия или же потому, что ее противники, устрашившись, постепенно отступают… Прежде всего это будут люди свободные: в государстве появится полная свобода и откровенность и возможность делать что хочешь… А где это разрешается, там, очевидно, каждый устроит себе жизнь по своему вкусу… Я думаю, что при таком государственном строе люди будут очень различны… Казалось бы, это самый лучший государственный строй. Словно ткань, испещренная всеми цветами, так и этот строй, испещренный разнообразными нравами, может показаться всего прекраснее». Платон в «Государстве» далее подчеркивает, что при таком строе всякий может управлять либо судить, даже если закон тебе это запрещает. Все, что тебе придет в голову, можно делать, не обращая никакого внимания даже на законы. Такой строй очень снисходителен к поступкам людей. Настолько снисходителен, что в нем даже приговоренные к смерти или к изгнанию люди ведут себя так, как будто им до этого нет никакого дела. Никто этого и не замечает. Разгуливает такой человек в обществе (будь то олигарх или преступник) «прямо как полубог». И это отнюдь «не мелкая подробность демократического строя». Это присуще демократии – «строю, не имеющему должного управления, но приятному и разнообразному». Тут же Платон указал на недостатки демократии. Демократия склонна высокомерно относиться к наукам, к занятиям прекрасному. И в политике она преследует совсем иные, корыстные цели: «Между тем демократический строй, высокомерно поправ все это, нисколько не озабочен тем, от каких кто занятий переходит к государственной деятельности». Потрясающе, насколько точно и верно греческий философ описал самые главные, сущностные черты этой «демократии».

Главное для «демократии» – увлечь громкими лозунгами толпу и на этой волне обещаний въехать во власть, сев на шею народа. Большинстве ее героев абсолютно пусты и ничтожны, ибо «акрополь их души пуст». Платон прямо говорит, что у них нет «ни знаний, ни хороших навыков, ни правдивых речей». Приди они к власти, вскоре это государство, говоря словами Главкона, «будет состоять из свиней». Подобный строй близок олигархам, и он глубоко порочен. Его вредоносность в том, что он внедряет в души алчность, цинизм, тягу к роскоши, низкие забавы и пьянство. «Демократы» (а в образах Платона только слепой не увидит российские аналоги) «низведут туда, с большим блеском, в сопровождении многочисленного хора, наглость, разнузданность и распутство, увенчивая их венками и прославляя в смягченных выражениях: наглость они будут называть просвещенностью, разнузданность – свободою, распутство – великолепием, бесстыдство – мужеством».

Облик демократического правления. Химера

Ксенофонт в «Воспоминании о Сократе» уточнял, кого греки относили к демосу, а кого к олигархам. Демос – это бедные люди. «У кого нет достаточных средств на насущные потребности, те, думаю, – бедные, а у кого их больше, чем достаточно, те – богатые». Далеко не любая демократия хороша и разумна. Исократ в большинстве речей осуждал олигархию и тиранию, и одобрял равноправие и демократию, хотя и «не любую, а лишь хорошо организованную, созданную не как попало, но на справедливой и разумной основе» (Исократ). Прочтя такое вот определение демократии античными авторами, возможно, кто-то и удивится тому, что спустя 2,5 тысячи лет в России нам почти ежедневно подавали власть олигархов под соусом демократии. Иначе описывал демократию и олигархию Аристотель… Различая пять видов демократии, он указывал в его «Политике»: «Таким образом, демократией следует считать такой строй, когда свободнорожденные и неимущие, составляя большинство, имеют верховную власть в своих руках, а олигархией – такой строй, при котором власть находится в руках людей богатых и благородного происхождения и образующих меньшинство». Вот как Аристотель видел тиранию.

Школа Л. Бернини. Голова Медузы

Тираны и мздоимцы ненавидят собственный народ, говоря о нем: «эта страна», «этот народ». Они опираются не на весь народ, а на узкий клан чиновников, что нередко ведут себя, как чужеземные правители в оккупированной стране. У них в почете льстецы, воры, демагоги и подхалимы. Они всячески поощряют взаимную вражду в стране, сталкивая «друзей с друзьями, простой народ со знатными, богатых людей с людьми из их же среды», ибо так легче управлять. Они стараются разорять своих подданных, чтобы, с одной стороны, иметь возможность содержать свою охрану и чтобы, с другой стороны, подданные, занятые ежедневными заботами, не имели досуга составлять против них заговоры. Тиран «склонен также вести войны, чтобы подданные не имели свободного времени». Плутократы не сочувствуют «ничему возвышенному, ничему свободному». Показателен вывод: «Все те признаки, какими отличается крайняя демократия, свойственны также и тирании». Как он понимал демократию? Главный признак демократического строя – наличие свободы, если ею пользуются все. Одно из главных условий свободы – когда по очереди управляют и правят. Но все же решающий фактор демократии – чтобы те, кто составляет в стране большинство (народные массы), обладали и верховной властью («верховная власть принадлежит народной массе, то, что решено будет большинством, должно считаться решением окончательным и справедливым»).

Диомед – благородный, но обедневший

Греция и Рим знамениты не только великими мыслителями, ораторами, врачами, но и яркими политиками (Ликург, Солон, Перикл, Демосфен, Исократ и др.). В 594 году до н.э. главой Афин стал Солон (ок. 640—560 гг. до н.э.), выходец из обедневшего аристократического рода. С VII века н.э. в Афинах стали развиваться торговля и ремесла. Прежде чем стать политиком, он занялся торговлей, продавая оливковое масло. В политику он пришел тогда, когда два непримиримых лагеря, с огромным недоверием взиравших друг на друга, стали искать подходящую кандидатуру на вождя нации. Вероятно, он более других подходил на эту роль, соединяя в себе, по словам Плутарха, казалось, два совершенно несовместимых и взаимоисключающих качества: «Знать уважала его за его богатство, бедные – за честность».

Павший гигант. Из серии «Дары Аттала»

Случается так, что страна изнемогает под бременем грабителей и богачей, что народ лишен элементарных средств к жизни и вынужден покидать родину (из-за отсутствия средств к жизни). Примерно такая ситуация возникла в Афинах, когда кончилась Килонова смута и «проклятые» наконец ушли из Аттики. Общество предстало, как у нас в России, расколотым на партии: одни афиняне были сторонниками демократии, другие – олигархов, третьи ратовали за смешанный строй. За наименованиями партий, о которых говорит Плутарх в биографии Солона, стояли конкретные группы жителей Аттики. Первая группа состояла из владельцев самых плодородных земель вокруг Афин. В основном это были эвпатриды (или «правые»). И так как в руках у них находились лучшие земли, то настроены они были олигархически. Центр занимали «центристы». В этой группе нашли пристанище состоятельные люди, купцы, богачи, старая греческая «номенклатура». Сюда временами примыкала и большая часть мелких торговцев и их семей, стоявших на умеренно-демократических позициях. На левом фланге находилось большинство, т. е. беднейшее население северо-востока Аттики. Левые ратовали за решительное изменение политического курса страны.

А вот как описал ситуацию Плутарх: «Поскольку неравенство между бедными и богатыми дошло тогда, так сказать, до высшей точки, государство находилось в чрезвычайно опасном положении: казалось, оно сможет устоять, а смуты прекратятся только в том случае, если возникнет тирания. Ведь простой народ был в долгу у богатых: одни обрабатывали землю, платя богатым шестую часть урожая; их называли «гектеморами» и «фетами»; другие брали у богатых в долг деньги под залог тела; их заимодавцы имели право обратить в рабство; при этом одни оставались рабами на родине, других продавали на чужбину». Многие вынуждены были продавать даже собственных детей (закон этого не воспрещал) и бежать из отечества из-за жестокости заимодавцев. Но огромное большинство, люди решительные, большой физической силы, «собирались и уговаривали друг друга не оставаться равнодушными зрителями, а выбрать себе одного вожака, надежного человека и освободить должников, пропустивших срок уплаты, а землю переделить и совершенно изменить государственный строй». И тогда в Афинах сочли, что Солон, – пожалуй, единственный человек, за которым «нет никакой вины, который не является сообщником богатых в их преступлениях и в то же время не угнетен нуждою, как бедные». Все стали просить его взять в свои руки государственные дела и наконец-то покончить с раздорами и распрями в афинском государстве.

Солон

Каждая сторона надеялась, что Солон встанет на их сторону. В глазах богатых он был человеком их круга (зажиточным), но и бедные ему благоволили, в их глазах он оставался честным и рассудительным человеком, к тому же глубоко порядочным. По словам Аристотеля, «народ рассчитывал, что он произведет передел всего, а знатные, что он вернет прежний порядок». Надо признать, что действия его были радикальны. Получив как архонт чрезвычайные полномочия, он спас крестьян-полурабов от полного закрепощения. Межевые столбы на полях, отданных за долги, были вырваны и уничтожены, земля была возвращена прежним владельцам, о чем он писал в стихотворении:

Другим радикальным действием стала отмена долгов («снятие бремени») и запрет в будущем давать деньги в долг («под залог тела»). Солон уменьшил проценты с закладных и вернул с чужбины всех закабаленных за долги. Отменил он и законы Драконта, что были написаны, по его словам, «кровью, а не черной краской», кроме законов об убийстве. Законы те карали смертью за любую кражу (отсюда название «драконовы законы»). Чтобы богачи, владевшие деньгами, не скупили земли, он установил предельную норму земельных владений. Принял строгие меры по охране вдов и сирот, а также законы против роскоши. За богачами установили присмотр – на какие средства живете, господа… Запрету подвергли: богатые приемы, пышные туалеты, большие свиты, неумеренные мужские попойки. Запретили даже пышные похороны. Брань и словесные оскорбления в судах, правительственных местах и общественных процессиях запрещались (за их нарушение – штраф в пять драхм).

Солон всегда был сторонником активной политики… В политике не должно быть места людям безразличным к судьбам отечества. Все граждане обязаны твердо выражать свою волю. Солон провел закон, по которому все классы афинского общества (от первого до четвертого) имели право голоса в народном собрании, независимо от того, богаты они или бедны. Аристотель скажет: «Когда народ – хозяин выборов, он хозяин и правительства». Хотя стоит заметить: в каком-то смысле народ Афин был более свободен в принятии важнейших решений, чем народ России, где без больших денег, прессы и ТВ ни в какое «народное собрание» сегодня просто не попадешь, будь ты самым умнейшим и талантливейшим человеком. По этой причине хотя народ голосует, не он выбирает кандидатов, и уж тем более не его голоса (если убрать формальную сторону) делают «проходными» тех или иных политиков… По этой причине мы не можем сказать, подобно Фенелону: «Все в Греции (точнее, в Афинах) зависело от народа, а народ зависел от слова». Нынче золотым правилом в политике становится иной девиз: «В России всё и везде зависит не от народа, а от денег».

Доссо Досси. Юпитер, Меркурий и Добродетель

Солон создал суд присяжных (высший верховный орган, состоявший из 6 тысяч человек). Трибунал гелиастов – это суд народа, а не чиновников, которых можно подкупить или запугать. О солоновской конституции известно мало. Следов от нее в истории не осталось, хотя он и надеялся, что его законы будут жить 100 лет.

Солон взял за твердое правило по всем важнейшим вопросам спрашивать согласия у народа. Происходя из среднего класса, он хотел государства, в котором царствует правило золотой середины. Его можно назвать одним из первых «демократов». Хотя в отличие от нынешнего понимания этого слова, он под словом «демократия» подразумевал «справедливость» (кстати, это слово чаще других встречается и в его поэзии). В то же время надо помнить, что, несмотря на то что он сам считал себя умеренным, прикрывая, словно щитом, две противоборствующие силы, стоя меж ними, словно меж ратями на рубеже, «как пограничный столп», он исторически был преемником популярной тирании и предшественником тирании. Немудрено, что порой он действовал в ее духе. Любопытно, что последующий тиран, преуспевший Писистрат, был из того же рода, что Солон. Но традиция мнения о Солоне пошла совершенно другим путем.

Коррадо Джаквинто. Веселье на небесах

Солон принял закон против «равнодушных»: не примкнувший ни к одной партии во время междоусобиц мог быть вообще лишен гражданских прав. Закон призывал граждан выступать на защиту пострадавших, призывал оказывать взаимопомощь, проявлять сочувствие. Казалось, он установил нужные законы, добился равновесия в стране. Сам он так говорил о сути своего законодательства: «Власть даровал я народу в той мере, в какой он нуждался, чести его не лишил, но и не дал лишних прав». Ему предлагали установить тиранию, чтобы легче было проводить в жизнь его политику. Солон был слишком осторожен, да и «враг всем властодержцам». Поэтому подумав, он отказался и заметил: «Тирания – отличная крепость, только из нее нет выхода». Вдобавок ко всему, он проявил себя как стратег и умный политик, хотя и признавался, что вынужден «словно волк вертеться среди стаи псов».

Каков же результат его правления? Вскоре стало ясно: всех не удовлетворить и при желании. Плутарх писал: «Солон не угодил ни той, ни другой стороне: богатых он озлобил уничтожением долговых обязательств, а бедных – еще больше – тем, что не произвел передела земли, на которые они надеялись, и, по примеру Ликурга, не установил полного равенства жизненных условий. Но Ликург был потомком Геракла в одиннадцатом колене, был царем в Спарте много лет, пользовался большим уважением, имел друзей и власть, которая отлично служила ему в исполнении задуманных им перемен в государственном строе; он действовал больше насильственными мерами, чем убеждением, так что ему даже выбили глаз. Таким путем он осуществил реформу, самую важную для блага отечества и единодушия граждан, – чтобы в государстве не было ни бедных, ни богатых. Солон своим государственным устройством не мог достигнуть этой цели, потому что он был из демократов, человеком среднего состояния. Однако он сделал все, что мог, в пределах бывшей у него власти, руководствуясь только желанием иметь также и доверие сограждан». Солон избрал в политике путь «разумного компромисса».

Полицейский скиф в Афинах

Его причислят к семи мудрецам, хотя равноправия при нем не наступило. Можно задаться вопросом, а был ли он вообще демократом? Гибкий и умный политик, считавший, что равноправие к смутам не приводит, он был чужд всяких иллюзий. Может, поэтому уехал из Афин, взяв с граждан слово, что они не будут менять его законов. Так бегут те, кто установили законы или наделали долгов, по которым будут платить иные поколения. Солон надеялся, что через 10 лет все привыкнут к ним. Но они не привыкли, как россияне не привыкли к бандитским действиям плутократов ельцинского десятилетия. Поэтому Солон, вернувшись из странствий, застал все те же старые противоречия, только еще более резко обострившиеся. Меж партиями-антагонистами сгущалась лютая ненависть. Богачи хотели грабить народ, как это бывало прежде. Крестьяне, средний класс горячо желали вернуть украденную у них собственность и порядок. Так что Афины внутренне уже созрели для переворота (560 г. до н.э.). Солон говорил: «Стар становлюсь, но всегда многому учусь». Ему предстояло увидеть и власть Писистрата, которого все назвали тираном, но который завершил многое из того, на что Солон так и не решился. Говорят, что скончался Солон на Кипре, прожив восемьдесят лет. И будто бы пепел великого законодателя, согласно завещанию, был отвезен на о. Саламин и там развеян. Дух его вознесся к небесам, ибо, как говорилось в тогдашней песне, афинянам «был легок Солонов закон».

Вид на пристань острова Миконос

Однако чтоб читатель в полной мере почувствовал эту совершенно удивительную, потрясающую, невероятную (почти фантасмагорическую) близость к эллинству и Элладе, пожалуй, вам нет даже и надобности совершать довольно дорогое путешествие в Грецию. Нищему русскому интеллигенту сегодня и книгу-то зачастую не на что купить, а не то что особо по заграницам ездить. Если это все же удастся (то есть купить книгу), пролистайте стихи Солона, правителя и законодателя греков, и вообразите себе, что вы в России. Взгляды Солона, как и вся его поэзия, сформировались под влиянием общественно-экономической и политической жизни того времени. В Аттике VI века происходят стремительные перемены в экономике (как и в России). В обществе решающую роль играет богатство. Ему посвящены мысли и чаяния многих людей.

Через все творчество Солона проходит мысль о том, что стремление к деньгам и богатству составляет, пожалуй, неотъемлемое свойство человеческой натуры… Все хотят их иметь: бедняк, чтобы выбраться из бедности, богач, чтобы увеличить его вдвое-втрое, если повезет, то и более. Стремление к корысти и прибыли для многих оказывается непреодолимым. Это как болезнь. Понимая, что богатство с собой в Аид (могилу) не унесешь, тем не менее все хотят иметь больше серебра и золота. Ведь деньги дают возможность приобрести землю, собственность, коней, богатые особняки, дают возможность угождать «чреву, бокам, ногам», да и всем прочим членам. Но оказывается, виной тому вовсе не люди, а боги (ах какие замечательные боги!). Солон и сам хочет, чтобы боги принесли ему богатство.

Правда, он оговаривается: жаждет не любых денег, но лишь денег справедливых. Увы, многие готовы добиваться денег, богатства любым, в том числе и нечестным, путем. Поэтому жажда богатства и пороки очень тесно связаны со злонравием. Богатство, большие деньги – это злая сила. Потому она чаще всего и послушна корыстным и неправедным людям. Честный человек больших денег не имеет. Богатство зачастую добывается с помощью несправедливостей и обмана. Тот, кто стремится к богатству, становится зломыслящим и подлым, портя народ и воздух.

Среди его ценностных установок отметим следующие. Здоровье и крепкие ноги он считал не меньшим даром, чем золото, серебро и земли. Счастлив тот, кто имеет «серебра в изобилье, золота много, земли и плодородных полей», но счастливее тот, кто имеет «крепкие бедра и грудь, силу и резвость в ногах», если к тому же судьба ему еще даст «молодую красотку, счастлив он будет, пока сам он и молод и свеж». Солон любил науку, философию, много размышлял и был неплохим поэтом. Как уже говорилось, Солон, будучи не в силах удовлетворить две враждующие стороны (народ и богачей-олигархов), «нашел решение» – он просто-напросто сбежал или убрался из страны, предоставив ей право жить по установленным им законам.

Наступала славная эпоха Писистрата (560—527 гг. до н.э.). Родом он был из семейства древних царей Кодридов (родственников Солона). Существует легенда, что его отец, Гиппократ (не врач), получил даже некое знамение до рождения сына (котлы с жертвенным мясом будто бы вспыхнули сами собой, без всякой помощи огня). Все говорило о божественном избранничестве ребенка. Древние придавали знакам судьбы большое значение, как и харизме. Обладая талантом политика, Писистрат и возглавил переворот (к счастью, удавшийся). Против были лишь аристократы и Солон. В своем стихотворении тот писал о поддержке народом «тирании»: «Сами возвысили этих людей вы, им дали поддержку, и через это теперь терпите рабства позор». Солон попытался защитить ту, свою «демократию», даже взял оружие и встал у дверей дома. Позже он скажет: «Я по мере сил защищал отечество и законы».

Но народ был абсолютно прав, поддержав тиранию Писистрата. В социальной политике тот опирался на поддержку народа, ориентируясь преимущественно на бедные слои. Его приход был оправдан и стратегическими задачами афинского государства. Во время его правления не было допущено произвола и насилия. Он соблюдал законы (того же Солона). Писистрат давал беднякам ссуды, чтобы те могли прокормить себя, занимаясь земледелием. Правда, он распустил народное собрание, сказав при этом людям: идите по домам, я позабочусь о делах общества. Это порой лучше, чем кормить орды бездельников, выступающих от имени народа.

Аполлоний и Тавриск. Фарнезский бык

Аттика – страна земледельцев. И Писистрат получил мощную социальную опору в лице трудового крестьянства. Интенсивная строительная программа дала работу и заработок городской бедноте. Он стимулировал денежное обращение, отчеканив монету с ликом Афины, поддерживал торговцев и ремесленников. При нем стала расцветать экономика. Аттика стала экспортером масла и ремесленных изделий. Многие люди тогда пришли к выводу: для народа лучше один тиран, чем их куча.

Путешествие по загробному миру

Большинству народа ближе Писистрат, проводимая им политика. Опираясь на поддержку мелких, средних земледельцев, он осуществил золотой век, царство Крона – политические иделы крестьянства, труженика. Он понял: бессмысленно убеждать сверхбогачей в необходимости предоставлять народу право на труд и сносные условия существования. Глас вопиющего в пустыне. И он стал быстро и решительно расправляться с теми, кто угнетал, грабил народ, вызывая его лютую ненависть. Одни богачи погибают, других изгоняют, третьи сами бегут из страны.

Писистрат роздал народу большую часть земли, конфискованной у олигархов и аристократов, ввел очень выгодный для нуждающихся крестьян (с более низким процентом, чем у ростовщиков) государственный кредит. Он установил налоговые льготы для неимущих и издал закон о содержании на счет государства изувеченных войной солдат. Энергично вел общественную стройку. В итоге страна буквально на глазах похорошела. Люди были заняты делом – у всех появился хлеб, работа! При нем проводят водопроводы, строятся храмы и даже мраморные дворцы для народа. При нем создается мощный морской флот. Афины могли торговать самостоятельно. Писистрат сам назначал и смещал чиновников, твердой рукой пресекал беззакония. Политические же права граждан остались незыблемы. Народ доволен, видя такую власть. То, что кучка безмерно алчных сволочей получила по заслугам, лишь приветствовалось. В его понимании это и была истинная демократия! Своей политикой он укрепил положение средних слоев афинских граждан. При нем стали развиваться ремесла.

Собственно с Писистрата началась классическая мифология. Он вдохнул жизнь в греческий Олимп, в образы героев, каковыми мы их себе сегодня представляем. Аристотель утверждал, что Писистрат правил «с умеренностью и скорее в духе гражданского равноправия, чем тиранически». Он был гуманным, спокойным, можно даже сказать, кротким человеком, снисходительным к провинившимся, разумеется, если это не были смертельные враги народа. Тираном его называли люто ненавидевшие враги. В охрану он отобрал 300 беднейших крестьян с дубинами, оберегавших дворец. Поистине это был Юпитер во власти, умевший сочетать таланты управителя с добродетелями.

Конечно, Писистрат скорее исключение. Нередко причиной тиранического правления была обычная жажда власти. Таков лидийский царь Гигес, и греческий тиран Кипсел в Коринфе, и Псамметих в Египте, Саргон II в Ассирии, персидский царь Кир, Александр и некоторые другие. Тирания неизбежно несет с собой издержки. И Писистрат прибегал к социально-политическим акциям, ухищрениям, инсценировкам. Вспомним хотя бы историю его возвращения в Афины рядом с «богиней Афиной». Ее роль блестяще сыграла красивая женщина, поддержавшая его всем своим видом. И все же тирания была гораздо популярнее демократии. Многие мужи Греции и Рима мечтали о том, как овладеть тиранией, «богиней всесильной» (Еврипид). Им это частенько удавалось.

Актеры, исполнители комедийных ролей

Тема эта исключительно актуальна. Не случайно историки будут обращаться в их трудах постоянно к теме «демократии» и «тирании». Чтобы объяснить сей феномен, надо понять, что тирания – не столько даже этическая категория, сколь важнейший политико-экономический феномен. И далеко не всегда, как порой думают глупцы, в ее лице находит воплощение власть тупых или жестоких самодуров. Конечно, ряд ее признаков (узурпация власти, опора правителей на войско, разоружение народа или его вооружение, волюнтаризм) вызывал негативные чувства и у части обитателей древнего мира. Это понятно. Важно отметить и другое. «Тирания», которую имели в виду греки, подразумевала торжество и раскрепощение индивидуума на службе не только (и не столько) своей гордыни и интересов, но и целей общества. Тирания часто возникала как естественная реакция масс на растущий эгоизм знати, как инстинктивная их тяга к справедливости, как вера в высший Закон, хранитель нравственного начала, мститель за злодеяния против народа. Фактически это была форма национального предводительства и возникала она в период смут, в переходные эпохи, когда старая власть рухнула и занять свободный трон стремилась стая хищников, где намного больше шакалов и гиен, чем львов.

Поэтому мы в принципе согласны с мнением историка Г. Берве, который, говоря о так называемых сторонниках демократии в Греции, отмечает их фальш, двуличие, крайнюю неискренность: «Их ненависть к тирании определяет в гораздо большей степени соперничество, зависть и ненависть к тому, кто поднялся над ними как властитель, чем подлинное нравственное возмущение и принципиальное отрицание тирании. Очевидно, они совершенно не осознавали, что именно их эгоизм и корыстолюбие создавали почву для появления тирании». Так что же такое тиран? Тиран, на наш взгляд, – ответ на бессовестную власть воров или продажной политической группировки (так было в Греции, так было и будет в России).

Одним из примеров подобной благотворной и целебной тирании можно назвать власть Дионисия Старшего в Сицилии. Установление такой тирании в Сиракузах в 406/5 году до н.э. было исторически необходимо. Кризис показал, что неограниченная демократия продемонстрировала полную неспособность управлять полисом. Внешняя угроза еще более обострила ситуацию. «Сицилия, которой карфагеняне угрожали гибелью, могла искать помощи лишь у тирании» (Ад. Гольм). Правда, Э.Д. Фролов в книге «Греция в эпоху поздней классики» писал, что в высшей мере антиисторично считать, что греки республиканской Сицилии якобы были обречены на поражение при демократии и что, видимо, единственное спасение могло прийти к ним от этого вождя. Но ведь сам он именно тирану Дионисию Сиракузскому посвящает едва ли не лучшие страницы своей книги. Дионисию в момент захвата им власти было 25 лет. Тот был от природы наделен крепким здоровьем, твердым характером и умом, и вообще выделялся среди сограждан своими достоинствами: он был смел, настойчив, предприимчив, в делах и речах обнаруживал трезвый расчет и обладал страстной убежденностью, что производило на людей исключительное впечатление. Главным же достоинством тирана было то, что всегда на первое место он ставил интересы целого государства, а не отдельных групп или олигархов.

Краснофигурный кратер

Порой, правда, и демагогический характер речей Дионисия очевиден… «Он советовал, – писал Диодор, – выбирать в стратеги не сильнейших, а скорее наиболее преданных и демократичных, ибо те, первые, деспотически управляя гражданами, презирают массу и в несчастьях отечества видят источник собственной выгоды, тогда как люди менее значительные ничего подобного не будут делать, испытывая страх из-за собственного своего бессилия». Но следует помнить, что с начала истории элементы демагогии присущи всем политикам без исключения. Просто одни верят тому, что говорят, и стараются в делах воплотить ими сказанное, другие даже и не помышляют об этом, будучи бессовестными лгунами… Дионисий, используя национально-патриотическую риторику, в реальной политике как раз воплощал многие положения его речей. В этом и только в этом подлинная причина симпатий к нему не только народа, но некоторых представителей полисной элиты (как мы бы сказали, национально-ориентированной). Конечно, опасность тирании состоит и в том, что у человека, захватившего власть в стране, тут же появляется огромное число «друзей». Ими движет своекорыстный расчет: одни хотят получить теплые места, другие – загрести немалые деньги, приобрести земли, третьи – устроить будущее их семей и родственников. Но народ поддерживает политика, глядя не на речи, а на его дела. Дионисий, человек простого происхождения, как раз отражал интересы широких народных масс Сиракуз, выступая под лозунгом защиты народа от посягательств олигархов. Это была почти современная личность.

Историки отмечают близость Дионисия к народу, его глубокую приверженность отстаиванию интересов народных масс и армии. Так, прибыв в Гелу, готовящуюся отразить наступление карфагенян, он застает там брожение в низах. Народ был недоволен действиями богачей, армии задерживали жалованье и т.п. Дионисий, посланный туда с отрядом пехотинцев и всадников, выступил на собрании гелойцев с обвинениями в адрес богачей, добился их осуждения и казни, тут же выплатив задолженные воинскому гарнизону суммы из конфискованного у олигархов, элиты имущества. Так он смог расположить к себе армию («сделал их себе лично преданными»). Часть конфискованного у богачей имущества, конечно, перепала и простому люду. Действия эти вызвали восторженный отклик со стороны народа. Тот особым постановлением почтил Дионисия как восстановителя свободы. Можно себе представить ту бурю чувств и эмоций простого народа России, если к правлению страной придет такой вот «тиран», который вернет в казну страны награбленные олигархами богатства.

Ахиллес вооружается к битве

Необходимо подчеркнуть и следующий важнейший момент. Для малых полисов, какими были Сиракузы или другие государства Греции, в условиях постоянных внешних угроз очень важно было сосредоточить власть в одних руках. Дионисий, председательствуя в народном собрании, получил возможность выносить (и принимать!) важные решения. Он представлял общину во внешних сношениях, заботился о техническом (и вообще материальном) оснащении войска, об изготовлении оружия, сооружении машин и кораблей, о заготовке провианта, о призыве на военную службу, о наборе наемников, о взимании чрезвычайных налогов и т.д. и т.п. Правда, он же после восстания 404/3 года провел массовое разоружение граждан. Но и это вполне разумный шаг, если вспомнить недавние примеры по вооружению толп. Естественно, тирания несла в себе и целый ряд негативных черт. Он поставлил под жесткий полицейский контроль гражданское население, создал целый штат осведомителей и доносчиков, в частности из числа певиц, танцовщиц и гетер. Все проявления нелояльности в поступках (и мыслях) безжалостно пресекались. Вся страна наполнилась узниками. Тюрьмой стали каменоломни в районе Эпипол, число казненных тираном людей составило 10 000 человек, хотя эта цифра и звучит как безусловное преувеличение.

Геракл, поражающий льва

Наконец, не секрет, что в тех же Сиракузах, когда в конце IV века власть попала в руки своекорыстной плутократии и та стала поддерживать ее насильственными и жестокими мерами, а демократы повели себя самым гнусным образом (вступили в сговор с олигархами и те стали угрожать родине, как это недавно имело место и в нынешней России), к власти пришел военный человек, храбрый Агафокл. После принесенной им торжественной клятвы соблюдать существующее государственное устройство (так сказать, конституцию) его избрали в стратеги. Свое положение и влияние он использовал в направлении, в котором его подталкивал народ Сиракуз (прежде всего бедные и средние слои общества). Он стал физически истреблять своих противников, особо многочисленных именно среди олигархов. С помощью солдат и черни он организовал кровавое избиение этих господ. Р. фон Пёльман подробно описывает сложившуюся тогда в Сиракузах ситуацию: «Все ужасы социальной революции обрушились на преследуемых; и очень возможно, как сообщают наши источники, что страсти народных масс и в данном случае были возбуждены обещаниями уничтожить долговые обязательства и произвести передел земли. Это делает понятным то настроение, при котором предводитель масс, после притворного сложения с себя должности, был провозглашен стратегом-автократом, т.е. неограниченным повелителем Сиракуз». Естественно, что реакция различных кругов общества на такие его решения была диаметрально противоположной. Одни любили тирана, называли «добрым и любящим свой народ» (и это была святая истина), другие его люто ненавидели и заявляли, что правил он, как «свирепый тиран, преследовавший имущих и образованных, но был примерным покровителем черни» (и это тоже было абсолютной правдой). Причина разброса мнений понятна: одни выражали чаяния большинства народа, другие – настроения кучки богачей.

Вооружение греческих гоплитов

У историков, пишущих о Дионисии, сицилийском Геракле, даже сегодня можно видеть совершенно диаметральные отношения к этой сильной личности. Одни в нем видят защитника низших слоев, т.е. большинства народа Сиракуз, другие же – тирана, гонителя аристократов и богачей. В числе первых можно назвать Филиста Сиракузского, сторонника тирании Дионисия Старшего, автора «Истории Сицилии», от которой практически не сохранилось ничего. Противники Дионисия приводят слова Феодора: «Каждый раз, как после массового убиения граждан оставшиеся в живых задумывали свергнуть тиранию, он снова и снова объявлял войну карфагенянам – страх перед нарушением клятвенных договоров был слабее, чем страх перед еще не уничтоженными тайными организациями сицилийцев». Феодору предпочтительнее была политика карфагенян. Поэтому он, говоря о них, указывает: «Карфагеняне, если даже и побеждали в войне, довольствовались тем, что брали с нас умеренную дань и не мешали нам жить в нашем государстве по нашим отцовским законам; Дионисий же грабит храмы и отнимает имущество честных людей вместе с их жизнью… Все те ужасы, которые происходят при взятии городов, он учиняет в мирное время. Для нас гораздо важнее, чем положить конец войне с финикиянами, положить конец тирану, находящемуся в наших стенах». Кого имел в виду Феодор, говоря о тиране, ясно, как ясно и то, кого он защищал в своем труде. Всадников, аристократов, олигархов… Поэтому для него, как и для наших плутократов-иудеев, иудейский Карфаген (США, Англия или Израиль) не противник, а друг, в стенах которого, что случись, можно будет укрыться. Эти господа, убежавшие на Запад или пока еще тут пребывающие в надежде на возврат былого всевластия, имеющие двойное гражданство и финансово-коммерческие интересы, хранящие основную часть капитала «в своем Карфагене», ясное дело, осудят «Дионисия».

Актеры, снявшие маски

При нем была создана империя, воздвигнут великий город, организована мощная армия и флот. Состав гражданского общества в Сиракузах подвергся существенным изменениям. Подавив мятеж сиракузских всадников, Дионисий провел передел собственности: земли, дома мятежных аристократов конфисковали, лучшие из них он подарил друзьям и командирам наемных отрядов, остальные – разделил между гражданами и наемниками. Вместо казненных и изгнанных олигархов пришли так называемые неополиты (новограждане). Кем они были? Освобожденными на волю Дионисием и наделенными всеми правами гражданства рабами репрессированных аристократов и олигархов! Историк Н. Хаммонд, явно его осуждающий, признает тем не менее за ним личные таланты: отличался храбростью, был изобретательным, упорным, блестящим организатором десантных операций и пионером среди греков в осадном деле, имел заслуги в кораблестроении, был самым великим греческим командиром наемников и блестящим организатором спецслужб в эру непрерывных войн. И все же он пишет о нем скептически: «Хотя Дионисий создал великий город, мощную армию и флот и крупную империю, сплоченного государства ему построить не удалось. Заполнив Сиракузы смешанным населением, он лишил город единства, необходимого для полиса, и заменил кровные узы общими узами политического рабства. Как он ни старался узаконить свою власть, объявляя себя освободителем, сохранив некоторые конституционные нормы и чеканя на своих монетах название Сиракуз или символ Сицилии… греки из Сиракуз и подчиненных государств не примирились с потерей политической свободы. Империю Дионисия связывали лишь стальные кандалы, которые он выковал, манипулируя людьми и деньгами. Успехи Дионисия были его личными успехами. У него почти не было советников и друзей, он жил в страхе перед предательством, сместил своего брата Лептина и изгнал своего сторонника, историка Филиста. Опору своему режиму он искал за морем – в Спарте, греческом государстве-тиране, и в Афинах, когда возродилась их морская мощь. В Греции Дионисий пытался воплотить свои амбиции, над которыми едко насмехались его враги – стать признанным трагиком».

Смеялись далеко не все. Каковы бы ни были достоинства его трагедий, политические достижения Дионисия вызвали в Греции гораздо больший интерес. Сиракузы посетят Платон и Аристипп, чтобы изучить этот пример единоличного правления (хотя оба и жестоко пострадали от Дионисия). Лисий, выступая на Олимпийском празднике в 394 году, призывал греков объединиться и освободить Сицилию. «Исократ, не питавший иллюзий о характере правления Дионисия, провозглашал его спасителем эллинизма и призывал его объединить Грецию против персов». Несомненнно, величайшей заслугой Дионисия было то, что он сумел, как подчеркивает историк, спасти греческую Сицилию от карфагенского завоевания, – не всякому на его месте это удалось бы. Однако на этом основании его все же еще нельзя считать «идейным защитником эллинизма».

Оплакивание погибшего

Тем не менее нельзя пройти мимо или просто отмахнуться от феномена Дионисия. Можно сколько угодно втыкать шпильки в тела мертвых тиранов (того же Ленина или Сталина), болтать о «маске народного защитника», что якобы носил Дионисий. Это чушь. Тайна их влияния проста: им не нужна была маска, ибо их любил народ, знавший, что они всегда на его стороне. «Сицилийский Сталин» находился у власти 38 лет, больше, чем российский коллега. И он сумел спасти Сиракузы от такого грозного противника, как Карфаген (как власть и правительство Сталина спасли всю Россию, Европу, мир от Гитлера). Где были тогда эти жалкие демократии?! Плакали и трусливо сдавали страну за страной. Дионисий из породы тиранов, несомненно, но другим не выжить в этом мире. Могучей империи римлян понадобилась сотня лет и концентрация всей мощи союзных армий, чтобы отбить бешеный натиск войск Ганнибала. А что касается якобы морали и благородства сиракузских аристократов и олигархов, полагаю, о них лучше скажет такой факт: в самом начале правления, после поражения от карфагенян в тяжелой битве под Гелой, аристократы нанесли коварный удар в спину. Не имея отваги и мужества сразиться с Дионисием в честном бою, они, пока он дрался за их общую родину, ворвались в его дом в Сиракузах, полностью его разграбили, изнасиловали жену (несчастная в отчаянии покончит с собой). Такова, друзья, демократия олигархов в действии. А разве нас с вами не изнасиловали еще более жестоким образом правители, отняв многие права и льготы?!

Алкивиад и гетеры. Неаполь

Тирания была осуждена демократической теорией, но народ более других помнил тирана и его (полувековую) власть в Афинах вспоминал добрым словом. Тогда демократическая легенда, отыскивая ему противовес, сделала в лице Солона ему предшественника, представителя законных конституционных начал демократии, от которого остались политические элегии в народническом духе. А раз установилось убеждение, что родоначальником демократии был Солон, его образ стал все более обрастать «идеализирующей фантазией и резонерством». Мы сегодня вспоминаем (думаю, не без ностальгии) недавние советские времена, при которых нас каждый день не взрывали, не убивали, не брали в заложники детей при полнейшем бессилии этой «демократии». Платон, глядя на разложение демократии в Афинах, прямо заявлял, что это устройство более походит на «отвратительную, гротескную театрократию». Думаю, он прав.

Когда заходит речь о том или ином политическом устройстве и государстве, в первую очередь проанализируйте имущественное и материальное положение его граждан. Историк, как и политик, должен четко понимать: истина всегда социальна, предметна и конкретна. Можно сто и даже тысячу раз назвать, скажем, нынешний строй в России «демократией», но он таковой не станет, как не станет слаще слово «халва», если ты повторишь его даже тысячу раз. Это – «ящик Пандоры», откуда, несмотря на его лоск, разлетаются по необъятной России тысячи бед и трагедий.

Взгляните, как живет основная масса народа – и вы поймете, кому выгоден этот строй… Чтобы представить себе уровень жизни и состояний древних греков в ту пору, приведем ряд цифр. В Афинах в V и VI веках до н.э. было немного богатых людей, но много тех, кто владел суммой меньше таланта, а то даже и менее десяти мин, что являлось совсем уж небольшим состоянием. Но уже и одного таланта, как отмечает Гиро, якобы было достаточно, чтобы не относить себя к нуждающимся. Упоминание же о состоянии от двух до пяти талантах встречается довольно-таки часто. К примеру, наследство оратора Эсхина равнялось пяти талантам. Имущество Кристобула оценивалось Ксенофонтом в 500 мин, и он уже считался богатым. Дикеоген (не путать с Диогеном) имел 800 мин годового дохода (то есть что-то около 11 талантов). Тимократ владел 10 талантами. Торговец по имени Диодот имел 14 талантов, а отец Демосфена оставил после себя 15 талантов. Это состояние представляется уже весьма значительным, если принять во внимание набегавшие проценты (в том случае, если владелец пускал деньги в оборот) и низкие цены на продукты. Некоторые были еще богаче: Онетор имел состояние в 30 талантов; Конон – в 40 талантов; Стефанос, сын Фалла, и Пасион – по 50 талантов каждый. На первом месте среди тогдашних богачей в Афинах находилась семья Никия.

Имущество этого человека оценивалось в 100 талантов. Его сын Никерат считался самым богатым из афинян, что погубило его во время правления тридцати тиранов. Еще более богатым считалось семейство Каллия. Его основатель, Каллий I, скупал имущество Писистрата всякий раз, когда того изгоняли из Афин, тратил большие суммы на разведение лошадей, был победителем на олимпийских играх и выдал огромное приданое за своих трех дочерей. Его сын, которому он оставил состояние, хотел выстроить дом на Акрополе – священном для всех афинян месте. Но затем сынок ухитрился наследство промотать, так что к 385 году у него оставалось не более двух талантов. Состояние Алкивиада доходило до 100 талантов, и значительную часть оного он, как утверждали, тратил на пиры и гетер. Однако те же греки под демократией понимали не только право на безудержное накопление капиталов любым способом, а и священное право народа на конфискацию капиталов богатых людей. Ведь уж тогда прекрасно знали: капиталы эти нажиты далеко не праведным способом. Конфискованное имущество некоего Дифила во второй половине VI века до н.э. оценивалось в 160 талантов, а по древнегреческим понятиям – это был явный олигарх.

Правда, Гиро уверяет: «В общем, в Афинах имелось несколько крупных состояний, но их было немного и, кроме того, они недолго сохранялись. Преобладали главным образом средние и мелкие состояния. Бедных было очень много, если верить современникам, то в 322 году до н.э. только девять тысяч граждан из двадцати одной владели суммой больше одного таланта». Это и был греческий средний класс. На основании вышесказанного можете сами сделать выводы. «Демократия» у нас – это все-таки преимущественно олигархическое правление, хотя и в маске демократии. Очевидно, что бедных у нас очень много, богатых же – очень мало, кучка. Но пока о случаях конфискации неправедно захваченных имуществ и богатств, по крайней мере до сих пор, в России никому не известно. Хотя пресса и телевидение, находящиеся на тайном или даже явном содержании у олигархических кланов (через рекламу и проч.), пугают народ тираном.

Образцы греческих монет

О том, что демократия в Афинах в отдельных случаях была завоеванием народа, а не только кучки богатеев и прохвостов, использующих этот лозунг к их выгоде, говорят события. Так, после того как с помощью Спарты к власти в Афинах вернулась группировка правых, олигархи предприняли попытку повернуть общественную и политическую жизнь страны вспять (вернуть к досолоновским временам), сведя на нет последние завоевания народа. Тогда афинский народ восстал и изгнал спартанцев вместе с главой аристократов Исагором. Власть перешла в руки Клисфена, который провел свои знаменитые реформы (509 г. до н.э.). В чем состояла главная суть его реформ?

Отметим два важнейших момента… Во-первых, он разрушил деление общества на «чистых» и «нечистых». Старая же организация предполагала деление на 4 филы (пережиток родового строя), в которых заправляли аристократы. Солон оставил их в неприкосновенности. При такой организации все дела в стране решала их партия, выродившаяся в антинародный организм. Народ при Солоне не имел никакого доступа к управлению. Аристократ по рождению, Клисфен нанес ощутимый удар афинской родовой аристократии, покончив со старым административным делением Афин, сохранявшим пережитки родовых кланов в стране. Создал 10 фил, придав им функции территориальных округов. Дальнейшие реформы завершат процесс образования нормального государства. Надо сделать то же и в России, где на диво всему миру сохраняется средневековье в лице вотчинных республик. Во-вторых, чтобы голос народа с мест был услышан, Клисфен организовал Совет пятисот, от каждой филы избрав по 50 человек. Им же была создана коллегия стратегов (10 человек). Ее выбирали, а не назначали по жребию. Стратеги руководили военными делами в государстве и должны были ежегодно отчитываться перед народом.

Вид на Афины и Акрополь из долины Илисса

Если они обнаруживали талант и были верны долгу, то могли переизбираться на эту должность сколько угодно раз. Клисфен ввел такое средство борьбы с врагами государства, как «остракизм» (греч. ostrakismos – «суд черепков»). Эта практика была введена для того, чтобы убрать от власти людей, угрожающих демократии, порядку в афинском государстве. Аристотель отмечал, что в полисах с демократическим правлением существовала такая мера как остракизм. К примеру, в Афинах могли подвергнуть преследованию и осудить любого человека, заметим, нередко даже не за преступление, а за отсутствие того, что греки звали «гражданской добродетелью», то есть за недостаточное уважение и внимание к интересам и нуждам родного полиса. Для вынесения приговора собиралось народное собрание. И если 6000 голосов подавалось за изгнание провинившегося политика из пределов страны, тот обязан был покинуть пределы отечества на 10 лет (порой его возвращали и ранее назначенного срока). Энгельс видел в этом революцию. Полагаю, ближе к истине Л. А. Остерман: «Реформы Клисфена поставили Афины на путь последовательного развития демократии, так что некоторые исследователи именно Клисфена считают ее родоночальником». Хотя реформы в Греции шли трудно и растянулись на 100 лет, заслуги Солона, Писистрата, Клисфена народ всегда ценил и помнил.

Благосостояние греков во времена Писистрата

И тиран Дионисий крайне редко прибегал к насилию и соблюдал законы, ибо был силен волею народной… Он выступал покровителем поэтов, философов (несмотря на жестокие споры с Платоном), финансировал и поощрял грандиозные общественные работы, вместе с гражданами самолично работал на возведении стен вокруг Сиракуз, храмов и гимнасий. Нередко устраивал пиры, раздачи подарков народу. Дочерей назвал именами Правосудие, Самообладание и Добродетель. Он был скромен в поведении, лишь изредка позволяя себе носить знаки особого отличия (золотой венец, пурпурное одеяние). Полагаем, Корнелий Непот не прав, говоря, что «единственной его страстью была единоличная пожизненная власть». Народ его любил. Мастера и ремесленники любили его за то, что он поддерживал производителей. Дионисий дал им то, что более всего ценят, – постоянную работу. Диодор отмечал и мудрую политику, направленную на сохранение высокой обороноспособности страны: «Он собрал много умелых ремесленников, распределил их по разным специальностям и поручил присмотр за ними самым влиятельным горожанам, обещая оружейникам богатые дары. Он роздал им образцы каждого вида вооружения, поскольку наемников он набирал из разных племен. Он заботился, чтобы каждый солдат был вооружен оружием своего племени, рассчитывая, что тем самым армия будет наводить больший страх, и что каждый его соратник в бою будет лучше управляться привычным оружием. Сиракузяне с воодушевлением поддержали политику Дионисия, началось соперничество за изготовление оружия. Все место было занято людьми за работой…» И хотя у него были уязвимые места (он был так недоверчив и подозрителен, что к себе не подпускал даже цирюльника; волосы ему опаляли тлеющим углем), тем не менее, «он умер в своей постели, несмотря ни на что, невредимый от громов Зевса» (Дж. К. Дэвис).

По свидетельству Т. Гомперца, «начиная с Клисфена (конец VI в. до н.э.) почти до половины пятого столетия, борьба сословий, бушевавшая до того времени во всей Греции и преимущественно в Афинах, почти совершенно затихла, а затем, за исключением отдельных проявлений (например, убийство Эфиальта), вплоть до Пелопоннесской войны, протекала в гораздо более мягких формах…». Как видим, даже греки, воспитанные преимущественно в демократических традициях, все же охотно соглашались с тираническим правлением, хотя лишь в тех случаях, когда их собственная демократия не выполняла своего главного предназначения: служить большинству свободных граждан. Писистрат трижды возглавлял власть в Афинах.

Проницательный философ

У него среди историков есть как сторонники, так и противники (хотя последних, пожалуй, и больше). Скажем, Юстин писал о том, что он одержал победу «не для отечества, а лично для себя». Геродот утверждал, что аттический народ якобы был угнетен и раздроблен Писистратом. Аристотель отмечал, что за время тирании тот два раза подвергался изгнанию. Однако все они вынуждены признать и достоинства этой выдающейся личности. Геродот отмечал как достоинство то, что он не менял прежних законов, а управлял государством правильно и честно, согласно давним порядкам. Плутарх заметил, что тот всегда занимал сторону бедных, а потому и «толпа была готова защищать Писистрата». Он сумел привлечь на свою сторону даже Солона, то есть своего политического противника. Тот «стал его советником и одобрял многие его мероприятия».

Благодаря его законам «в стране улучшилось земледелие, а в городе стало спокойнее». Афиней отмечает, что Писистрат был щедр и великодушен, умерен в наслаждениях. На своей земле и в саду он не ставил охрану, но «позволял каждому, кто желал, приходить туда и брать все, в чем он нуждался…». Ему в этом позднее подражал Кимон… В другом месте Плутарх говорит о роли тиранов как правителей, и оценивает ее весьма высоко. Как бы ни пришли они к власти, но «потом правили добродетельно и по законам, так что сделались умеренными и полезными для народа властителями, блюдущими благозаконие, заботливыми о земле и сумевшими даже самих граждан из болтунов и насмешников сделать разумными и трудолюбивыми». Писистрат был доступен и прост в обращении, дальновиден и мудр. Он сам явился в суд, когда его однажды обвинили в убийстве. Р. Виппер отмечает: «…до Солона было общее задолжание и разорение крестьян и все земли перешли в руки немногих, Солон сделал первый шаг к облегчению бедных, уничтожив долги; Писистрат довершил социальный переворот, открыв прямую поддержку мелким землевладельцам: при нем наступает для крестьян настоящее царство Крона (т.е. золотой век)». Он терпеть не мог партий, видя в них источник пустой болтовни. При нем на деньги общества энергично строились дороги, водопроводы, храмы. Он привлек в Афины художников, особенно из стран, покоренных Персией. Стараясь поддерживать национальный капитал, он смог активно привлечь его на свою сторону, что в принципе должен сделать «русский Писистрат» или «Перикл».

Заметим, что демократия греков неплохо умела защищаться, не допуская анархии. Внимательно и строго следит государство за тем, чтобы народ соблюдал установки патриотизма. В ту демократическую пору всех наших так называемых демократов давно бы побросали со скалы или забили бы насмерть камнями (при всеобщем восторге и одобрении граждан). В Спарте матери, узнав о поражении при Левктрах, не имели право даже демонстрировать свою радость при известии о том, что их сын жив. Если это требование может показаться современному обществу чересчур жестоким, то правило, согласно которому философ, писатель, человек науки, и уж тем более любой купец или олигарх не имели права пренебрегать интересами государства и народа, эта идея представляется в высшей степени закономерной, необходимой и демократичной. По какому праву те, кто гораздо большим обязаны обществу, чем своему труду, цинично и с вызовом заявляют о полном безразличии и равнодушии к судьбам отечества?! Такой человек – паразит и обуза для любой страны и любого общества. Он его разлагает и ведет к гибели. Греки бдительно наблюдали за тем, каков облик и поведение граждан. Всех, заподозренных в злонамеренном действии или даже только в намерении, подвергали строгим наказаниям. Самый известный случай, конечно же, казнь Сократа, но ведь изгнали и Аристида, который вообще не совершал никакого преступления против общества и даже не подозревался в нем.

После ухода Писистрата сыновья продолжат его курс. «Будучи тиранами, сыновья Писистрата отличались в высшей степени достохвальным поведением и трезвой политикой; они украшали город, успешно воевали и исполняли религиозные обряды», – писал Фукидид. Они следовали курсу отца, курсу по поддержке, как мы бы сказали, собственного производителя и торговца, снижая прямые налоги. Имея солидные финансовые резервы, они стали взимать лишь двадцатую часть всей натуральной продукции Аттики. Поддержку получили искусство и культура, а также усилия по деторождению.

Гиппарх сам сочинял стихотворения и куплеты, что вырезались на могильных камнях (гермах). Он организовал доставку гомеровских поэм с оккупированного персами Хиоса в Афины (те давно были записаны Гомеридами и там хранились). Чтение поэм Гомера становится важной частью праздника Панафиней. Добавлю, что при них из изгнания возвратились некоторые представители ведущих родов. Хотя тираны и не конфисковали имущества своих противников из знатных родов (подвергшиеся остракизму политики не лишались греками собственности и их поместий, что, на наш взгляд, было роковой ошибкой), но они в дальнейшем не смогли найти общий язык со знатными политическими группами Алкмеонидов и проч.

Классическая герма. V в. до н.э.

Обосновавшись в Дельфах, как иные наши беглецы в Англии, США, Израиле, Европе, те не утихомирились, стремясь всячески вредить Афинам. Результаты такой политики быстро сказались. Вскоре вызрел заговор. На Панафинейском празднике Гармодий и Аристогитион убили Гиппарха, руководствуясь личными мотивами, а вовсе не политическими интересами или желанием принести свободу (в 514 г.). Гиппарх был убит, а Гиппий, правивший еще четыре года, вынужден был в итоге бежать (510 г. до н.э.). Греки воздвигли «тираноубийцам» на рыночной площади Афин памятник. Их «подвиг» ежегодно отмечался официальной церемонией: все хором пели песню во время званых обедов с хвалебными словами в адрес убийц:

И хотя греки воспевали тираноубийц, прославляя их за то, что, убив «тирана», якобы вернули на афинскую землю равноправие, на деле те приблизили наступление смуты в Греции. К тому же в подоплеке сей истории лежала вовсе не любовь к родине, а обычная ревность гомосексуалистов… Гиппарх, брат афинского тирана Гиппия, захотел соблазнить Гармодия, но был им отвергнут. Тогда он оскорбил сестру Гармодия и надругался над ней. Любовники Аристогитон и Гармодий его убили на виду у всех и были убиты сами. Как видим, эта история не имеет ничего общего с политикой и борьбой за свободу (если не иметь в виду свободу половых отношений между схожими полами). Акт гомосексуалистов приблизил войну с могучей Персией, став косвенным предлогом для вмешательства в дела Греции.

Критий и Несиот. Гармодий и Аристогитон

Персия оказывала покровительство тиранам Самоса и Афин. Вдобавок ко всему Спарта напала в 524 году до н.э. на персидского ставленника, самосского тирана Поликрата. Тот имел крупнейший флот в восточной части Эгейского моря. Будучи настроен проперсидски, он представлял некую угрозу для Греции. Таким образом, к 510 году до н.э., когда все острова вдоль побережья Малой Азии оказались в руках персов, а Дарий двинулся в Европу, перед греками замаячила перспектива столкновения с персидской державой. Все последующие события, среди которых были битвы меж полисами, создание союзов Спарты и Афин, схватки с персами на суше и море, неизбежно придется рассматривать под углом зрения их противоборства. Однако мы чуть забежали вперед и должны вновь вернуться к рассмотрению вопроса о политическом строе.

Известно, что Греция была расположена к республиканскому правлению, а не к тирании. Та выполняла (что бы ранее не говорилось) у них функцию скорее временного учреждения. Поэтому даже сильные тираны в Греции долго не удерживались. Но и демократия не представляла собой постоянное учреждение. Она многолика, как и понятие «охлос». В одном случае это «толпящийся народ», в другом – общее собрание, которое собирают для решения важных государственных вопросов, в-третьем, как видим у Аристофана, – сборище плутов или актеров, которыми манипулирует бог богатства Плутос… У Аристофана и Еврипида охлос представляет собой скорее граждан, чем просто толпу людей. Геродот употреблял слово охлос для дефиниции больших масс людей и крайне редко. В устах глашатаев аристократического правления охлос имеет явно негативный облик. Фукидид увидел в афинянах или сицилийцах лишь неразумную «перемешанную толпу». Охлос – это худшая часть демоса. Примерно в том же духе высказывался Ксенофонт, но еще определеннее. Пренебрежительно-презрительное отношение к толпе сближает Ксенофонта с другим учеником Сократа, Платоном. Для Ксенофонта неприемлемо то, что охлос требует равенства, а не вознаграждения по его трудам и заслугам. Феогнид в отношении плебса высказывался еще жестче:

Исократ же, в отличие от многих, всегда отделял охлос от народа… Так, в речи «К Никоклу» он пишет: «…Одни почитают тех, кто способен произносить речи перед толпою, другие же – людей, умеющих управляться с делами». В другом месте он же говорит: «Знай, что из всех форм правления – и олигархических, и всяких иных, – те дольше других сохраняются, которые лучше всего заботятся о народе. Ты сможешь отлично управлять народом, если не будешь позволять бесчинствовать толпе и не станешь спускать бесчинства над нею другим». Есть над чем подумать.

Одиссей, слушающий пение сирен. По Генелли

Мы, являясь, как и автор «Всеобщей истории» Полибий, сторонниками умеренной классической демократии, не поклоняемся слепо ни одному виду власти. Власть в чем-то подобна бесчувственному божку. Однако все равно приходится выбирать из разных ее видов и типов. Полибий выделял два типа власти. Один (положительный) включал в себя следующие виды: царство (единовластие), аристократию (власть избранных) и демократию (народовластие). Другой (отрицательный) состоял из: монархии – власти, осуществляемой одним, хотя и не достойнейшим, действующим по доверенности в угоду алчности и гордыни; олигархии – власти немногих, но также не лучших (не тех, кто избран народом за их ум, достоинство, благородство), а кучки захватчиков, заполучивших богатство и власть случайно и использующих их в личных целях; наконец, охлократии – власти народа, но не как организованного, разумного, просвещенного целого, а как стихийно действующей толпы, увлекаемой дикими инстинктами. Полибий считал, что один вид власти временами, по законам природы, перерастает в другой: «Когда царское управление переходит в соответствующую ему по природе извращенную форму, в тиранию, тогда, в свою очередь, на развалинах этой последней вырастает аристократия». Когда аристократия выродится по законам природы в олигархию и разгневанный народ выместит обиды правителей (а точнее, обиды, нанесенные ему правителями), тогда и нарождается демократия. «Необузданность народной массы и пренебрежение к законам порождает с течением времени охлократию». Но и демократия, в свою очередь разрушаясь, переходит в беззаконие и господство силы. Привыкшая кормиться чужими состояниями и богатствами толпа выберет в вожди отважного честолюбца, а сама вследствие бедности и невозможности заниматься политикой устранится от должностей. И тогда вновь наступает господство силы.

Кратер из Дипилона

Собравшаяся вокруг вождя-узурпатора толпа, завороженно слушающая его (как Одиссей – пение сирен), совершает убийства, изгнания, переделы земли, пока не одичает окончательно. Тогда она вновь считает для себя необходимым избрать очередного самодержца. «Таков, – считает Полибий, – круговорот государственного общежития, таков порядок природы, согласно которому формы правления меняются, переходят друг в друга и снова возвращаются». Забегая вперед, скажем: сила Рима заключалась в том, что тот избрал не какой-то один вид власти, а умно и тонко соединил в государстве все три положительных вида власти. Иначе говоря, он, как известно, прогнал царей, однако не давал особой воли ни олигархам, ни охлократии. По мысли Полибия, консульская власть в Риме воплощала принцип царства (жесткая и сильная, отвечающая за свои поступки), сенат воплощал в себе принципы аристократизма (мудрость и талант), в комициях осуществлялся принцип демократии (тут царствовал народ и он же контролировал решения и действия консулов, принципов, императора, аристократии). Полибий ратует за вид некой синтетической власти. Понятно, что такая власть не могла выступать против частной собственности, если та не приняла форму олигархии. Платон, породивший некоторые «социалистические тенденции», выступавший в «Республике» за общность имуществ, в «Законах», сочинении, где сказано об устройстве реального, а не идеального государства, является также сторонником частной собственности.

Греки и римляне, позволим сделать предположение, были не глупее нас с вами, но, заботясь о правах собственников, они все же не превращали эту частную собственность в главное божество государства, в священный закон общественного строя. Они четко следовали принципу сохранения чувства меры в этом вопросе. П. Гиро подчеркивает: «Они не допускали, чтобы общественный интерес отступал когда-либо перед интересом частным, так что всякое посягательство на это право (на частную собственность. – Ред.) казалось им законным, если только общество может извлечь из этого какую-либо выгоду. Затем права гражданина, даже его частные права, были ценны в их глазах только до тех пор, пока какой-либо гражданин сам выполнял все свои обязанности по отношению к государству, и достаточно было кому-нибудь только прослыть плохим гражданином, не говоря уже о том, чтобы быть им в действительности, чтобы закон перестал защищать их». У нас же в России закон пока только и занимался тем, что зачастую защищал тех, кто является не просто «плохим», но порой «очень плохим гражданином». Так какую же, простите, «демократию» мы строим?! Уж не ту ли «демократию», которую некогда с пеной у рта воспевал иудей Филон? Или, быть может, «демократию», которая покрывает воров и бандитов, уберегая их от карающего меча правосудия, позволяющая им избегнуть высшей меры – казни?!

 

Риторика и софистика в греческом обществе

Уже в те времена ораторское искусство высоко ценилось у всех народов. Моисею пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить свой народ в необходимости покинуть Египет. В древних египетских текстах встречаем прямые указания на то, сколь высоко ценили риторское искусство: «Речь сильнее, чем оружие!» или: «Будь искусен в речи, и ты победишь». Первый трактат по риторике, как утверждают источники, принадлежал оратору Кораксу, ученику Эмпедокла. Ему же принадлежит и такое выражение: «Красноречие есть работница убеждения». Видимо, эти мастера умели увлечь даже скептиков-греков мастерством ораторского дара, как Орфей когда-то увлекал своим пением многочисленных слушателей. Пройдет время, прежде чем многие поймут: риторика и софистика – обоюдоострое оружие, которым следует пользоваться осторожно. Кто блистал на философской и риторской аренах? И кого выбрать в собеседники? Выбор не прост. По словам Цицерона, вся Греция «поистине пылала страстью к красноречию и долгое время им славилась и преуспевала в нем больше других государств». Известно, прекрасным оратором был и упомянутый Перикл.

Орфей, поющий песни зачарованной публике

Почему эти искусства явились на свет? Битва афинской демократии с образом правления в Спарте привела к серьезному кризису в миросозерцании греков… Кризис достиг апогея в период Пелопоннесской войны (так называют серию войн за господство над Грецией между демократическими Афинами и олигархической Спартой в 431—404 гг. до н.э.). Естественно, что в борьбе сторон в ход шло любое оружие, включая и такое мощное, как слово. Ведь Герцен справедливо называл софизм «торжеством юношеского упоения в науке». Это было вступление в философию. Софизм – песнь брызжущего энергией младого греческого разума… Как явление, софизм гораздо значительнее и глубже простой публичной риторики. Риторика может стать оружием и невежд, глупцов, плутократов и негодяев. Софийность же – совершенно особое свойство вдохновенной, мудрой, высоконравственной души. Именно так ее определяет отец Флоренский, видя в ней осуществленную Мудрость Божью. София (Премудрость) по отношению к твари, каковой является человек, выступала и выступает в роли ее ангела-хранителя. Она выступает «божеством» всех идеальных личностей мира.

Термин «софист» появился в Древней Греции в V веке до н.э. и первоначально означал просто-напросто умного человека, или мудреца (sophos). Появление его в обществе связано с некоторым ослаблением позиций древней мифологии и космологии. Софисты стали учителями и глашатаями «общественного человека». Они были близки скептическому настроению народа. Вот как описал А.И. Герцен назначение философа-софиста в то время. Наука черпалась из жизни и тотчас погружалась в нее. Деятельность философа в Греции не ограничивалась школой, в стенах которой споры могут длиться веками, прежде чем кто-то услышит их. Тогда философ был преимущественно учителем народа, то есть тем, в задачу коего входило давать ему советы. Поэтому столь значима его роль в обществе. Эмпедоклу и Гераклиту предлагали корону. Зенон погиб в геройской борьбе. Уважение к Пифагору порой доходило до божественного поклонения. Перикл ходил по Афинам, вымаливая софистикой у толп прощение ученому Анаксагору. Филипп Македонский благословлял судьбу за то, что сын его родился в эпоху Аристотеля. Афиняне хотя и казнили Сократа, но Платона называли «божественным». Но затем философы древности стали отходить от дел площади, с сожалением видя страшную болезнь, пожиравшую древний порядок вещей. Эта смертельная болезнь (демагогия) имела не одну, но много причин.

Евфроний. Пелика с ласточкой

Софисты желали донести знания народу, желающему слушать и слышать. Плод их состоял из двух половинок – диалектики и риторики. Тот, кто вкусил первую из них, овладевал искусством рассуждения, кто познал вторую – искусством убеждения. А.Ф. Лосев заметил, что и сама греческая софистика является не чем иным, как «греческим Просвещением». Видимо, в значительной мере это так. Ведь что представляли собой софисты? По сути дела, все они были бродячие учителя, проповедники законов, неких истин. Античное красноречие, совпавшее с периодом расцвета рабовладельческой демократии, пользовалось большой популярностью у широких масс населения. В известном смысле ритор становился некоронованным королем античности. Имена Исократа, Демосфена, Эмпедокла, Цицерона у всех на устах. Софисты впервые заговорили о силе слова, создали теорию красноречия, блестяще применяя ее на практике. Они разъезжали по городам и обучали людей понятиям и законам. При этом умели даже «слабейший аргумент сделать сильнейшим». Таких виртуозных ораторов Платон называет «Дедалами речей» (Протагор, Горгий, Тисий, Гиппий, Продик, Пол). Впрочем, он же устами Сократа сказал, что хотя «душа питается знаниями», грек часто сталкивается с опасностью быть надутым софистом. Как и политики, те зачастую приторговывают любым «товаром», даже гнилым («расхваливают все ради продажи»). Многие из них «развозят знания по городам и продают их оптом и в розницу всем желающим». Народ толком даже не знает, хороши ли те вещи, что они продают («Протагор»). Иные особенно преуспели в искусстве демагогии.

Греческий рельеф

Самыми знаменитыми софистами были Протагор, Горгий, учитель Сократа – Продик – и другие… Протагор из Абдеры (480—410 гг. до н.э.) жил на побережье Фракии, в греческой колонии, и родом был из простой семьи. О его пути в науку и риторику известно немногое. Говорят, когда с ним познакомился Демокрит (также родом из Абдеры), тот носил дрова. Жизнь его протекала скучно и однообразно. Вскоре он счел, что лучше доносить мысли, чем дрова. Сведения о нем отрывочны: знакомства с Демокритом и с Сократом (тот был моложе его на 15 лет). Прибыв в Афины, он познакомился с правителем Периклом. Вскоре он стал известен как общественный учитель (в прямом смысле слова). Свои произведения он читал вслух, подобно рапсодам и поэтам. В то время не было еще ни учебных заведений, ни учебников. Главным средством обучения являлась поэзия. Стать образованным, по словам Платона, значило «стать сильным в стихотворении». Гегель отмечал, что в то время обучение с помощью стихов и речей было примерно тем же, чем у народов Европы позже станет обучение библейской истории при помощи библейских изречений и цитат из изречений святых отцов. Софисты знакомят людей не только с поэзией, но с игрой мысли, творениями ума философов. Видимо, успехи Протагора были действительно велики, раз на него обратил внимание Перикл. «В общении с такими людьми Перикл развивал свой ум, получая подготовку к красноречию, ибо в духовном занятии, какого бы рода оно ни было, может быть великим лишь образованный ум, а истинное образование возможно лишь посредством чистой науки. Перикл был великим оратором, и мы видим из Фукидида, каким глубоким пониманием государства и своего народа он обладал». Можно позавидовать как философу, так и правителю, которые нашли друг друга. Мы же знаем, как редко наши правители обращаются за советами к мудрейшим и знающим людям эпохи, считая это зазорным.

Если рассматривать софистику «с положительной стороны» (что мы и делаем), то главной заслугой Протагора стало помещение человека во главе ценностного, да и вообще материального мира. Основное положение своей философии он выразил такими словами: «Человек есть мера всех вещей, тех, которые существуют…» Двусмысленную часть его суждения мы пока не рассматриваем, хотя и оно играет весьма существенную роль – особенно при определении эгоизма и индивидуализма. Важно то, что Протагор увидел в разуме и человеке опору всего существующего. Это – «великое слово» (Гегель). Труды его до нас не дошли, хотя их было немало («Наука спора», «О борьбе», «О знаниях», «О государстве», «О сущем», «Великое слово», «О честолюбии», «О добродетелях», «О неправильных людских деяниях», «О том, что в Аиде»). Его сочинение «Антилогии» сохранилось лишь в отрывках и преданиях. Надо сказать, что Протагор и его коллеги были в Афинах популярны. На их выступления люди шли не только ради познания, но и ради эстетического удовольствия. Он научил их видеть различия в явлениях, отличать, как говорят, две стороны медали в событиях и вещах. Протагор «первый сказал, что о всякой вещи есть два мнения, противоположных друг другу» (Диоген Лаэртский), дал научное обоснование самой возможности иметь свою собственную точку зрения. У Платона в диалогах Протагор говорит: «…Какой мне кажется каждая вещь, такова она для меня и есть, а какой – тебе, такова же она, в свою очередь, для тебя» («Теэтет»).

Горячие споры греков по любому поводу

Эллины охотно следовали утверждению: «Следуя по стопам Протагора, эллины часто говорили, что о всякой вещи есть два мнения, противоположных друг другу» (Климент). При определенных условиях, исповедуя подобную философию, можно стать на путь релятивизма и агностицизма, а то и на путь скептицизма, полнейшего цинизма. При том разнообразии людских умов, нравов, образования, воспитания, культур, вероисповеданий, интересов, желаний, целей и намерений – учение Протагора давало почву индивидуалистическому инстинкту. Как известно, он ввел в обычай публичный диспут. Диспуты эти, словно зараза или ветрянка, охватили Грецию. Народ так ими увлекся, что стал спорить по любому поводу и без повода.

Диоген Лаэртский констатирует: возникшие школы риторики стали учить эвристике, т.е. умению вести споры. И не только… Педагоги за свой труд стали требовать деньги, и немалые. Протагор первым ввел плату за обучение, беря со слушателей за урок до 100 мин (более половины таланта). Учителя быстренько сообразили – дело это очень выгодное. Неуемное племя спорщиков становилось все обширнее. Школы плодились, как кролики. Впрочем, иные из аналитиков (типа Протагора) пользовались немалым авторитетом и у политиков. Известно, Перикл поручил Протагору подготовку законопроектов для новой греческой колонии в Фуриях (444 г. до н.э.). Чем объяснялся столь головокружительный его успех? Восхищением его мудростью и познаниями? Скорее чрезвычайным удобством его релятивистских одежд. По Протагору, все в мире относительно: нет ни абсолютной истины, ни абсолютных моральных ценностей, ни абсолютной власти. Сей сугубо прагматический и циничный взгляд на действительность позволяет легко менять принципы и ориентиры, с такой же легкостью, как одежду при любой погоде.

Фигура греческого мудреца

Пока был жив его друг, великий Перикл, все для Протагора складывалось более или менее сносно. Но когда Перикл скончался, все изменилось. Близость к правителям всегда несет в себе опасность. Ревнивое окружение или недруг не преминет отомстить «счастливчику» при первом удобном случае. Лишенный защиты вождя, Протагор был обвинен в нечестии и изгнан из Афин, а его книга о богах (предмет гонений) была сожжена публично по приказу государства. Произведение начиналось словами: «О богах я не могу ничего знать, ни того, что они существуют, ни того, что они не существуют, ибо многое мешает познанию этого; мешает этому как темнота предмета, так и кратковременность жизни человека». Его приговорили к смерти, но решили помиловать, изгнав из Афин. Во время переезда в Сицилию его корабль попал в шторм и он утонул.

Каковы итоги его трудов? Как отмечают итальянцы Д. Реале и Д. Антисери, его знаменитая аксиома («Человек есть мера всех вещей в том, что они существуют, и в том, что они не существуют») стала со временем на западе чем-то вроде magna charta, великой хартией западного релятивизма и заповедью индивидуалистов. А таким был и остается по сей день западный мир. Итак, с одной стороны, Протагор и софисты своей деятельностью способствовали развитию ума, расцвету демократических порядков, ибо демократия – прежде всего индивидуальность. Греция подарила миру и «прекрасную индивидуальность, и прекрасную демократию» (Гегель). С другой стороны, идеи софистов, восторженно встреченные в трибуналах, ассамблеях, политических кругах (ибо позволяли в случае нужды вывернуть буквально наизнанку правду и истину), стали одной из предпосылок заката и гибели афинского государства. Греция в конце концов превратилась в захолустную провинцию Римской империи под именем Ахайя (с центром римской администрации даже не в Афинах, а в Коринфе). По мысли Гегеля, виной тому во многом и стали эти самые софисты-демагоги: «Прекрасную демократию погубил тот вид рефлексии, который культивировался софистами». Я все же не стал бы на бедных софистов возлагать весь груз ответственности за трагедию Греции. Хотя с другой стороны, видя, как политические болтуны России смогли всего за 20 лет превратить великую державу, мощное государство (а заодно народ-победитель) в жалкое подобие, в полурабов, невольно задумаешься.

Идеи Протагора были развиты и дополнены построениями софиста Горгия… Горгий родился на Сицилии и прожил более века (483—375 гг. до н.э.). Он искусно возвел здание риторики на фундаменте нигилизма. В трактате «О природе, или О небытии» в первой части он доказывал, что объективно ничего не существует; во второй части доказывал, что субъективно, т. е. если предположить, что бытие все же существует, оно все равно не может быть познано; и наконец, в третьей части Горгий пытается убедить в том, что если субъективно и объективно бытие все же существует, если оно познаваемо, нет никакой возможности сообщить другим это познанное. Гегель, правда, указывает, что диалектика Горгия имеет «интересное содержание» и совершенно объективный характер, и это вовсе «не болтовня».

Ионическая капитель на дороге к Дельфам

Что привлекало Гегеля в рассуждениях Горгия? Чистая диалектика. Нас же куда более привлекает «диалектика грязная», то есть то, что и сам Гегель определяет как «здравый человеческий смысл». «Здравый человеческий смысл заключает в себе образ мышления, максимы и предрассудки своего времени, и определения мысли этого времени управляют им совершенно бессознательно для него», – пишет Гегель. Горгий заставляет нас вступить на путь мнений и ситуаций. Иные пытаются оправдать эту философию, считая ее вполне разумной и даже рациональной. «Это анализ ситуаций, описание того, что надо и чего не надо делать… Горгий, таким образом, один из первых представителей этики ситуаций. Ваши обязанности, говорил он, зависят от момента, эпохи, социальной характеристики; один и тот же поступок и хорош, и плох, в зависимости от того, к чему он относится» (М. Миглиори). Понятно, что человеку, находящемуся в самой гуще жизни, просто невозможно укрыться за «китайской стеной» релятивистской философии и там преспокойно пересидеть все бури и невзгоды. Горгий мог еще позволить себе бросить лозунг, что, мол, в этом мире «все ложно» (познание, бытие, истина). Это вполне в духе и вчерашних политиканов в России: бросить громкий лозунг и исчезнуть, оставив людей в отчаянии и полнейшем недоумении – как жить дальше, во что верить. В примитивном восприятии масс это часто означало следующее: «Пропади все пропадом» или «Гори все ясным пламенем».

Две маски – трагическая и комическая

Относиться несерьезно к такой философии невозможно. Она и сейчас популярна. Уйти в себя, уйти с арены борьбы, отдав все на откуп фиглярам и политическим прохвостам… Понятно, почему им восторгались чиновники и политики. Риторика в духе Горгия позднее даже станет «надежным штурвалом в руках государственного деятеля» (В. Йегер). И хотя следующее его высказывание относится к искусству, а не к общим вопросам бытия, многие деятели нашей эпохи взяли на вооружение и эту его фразу: «Обманывающий поступает лучше того, кто не обманывает, а обманутый – мудрее того, кто не обманут». Иначе говоря, этика Горгия признавала, что обман может быть законным инструментом в политической деятельности. Ведь мысль о том, что правда вовсе не обязательна, а народу хватит того, что его кормят иллюзией правды или истины, такого царского подарка правящая элита не могла не оценить по достоинству. Полагаю, тут налицо не столько «дурной идеализм нового времени» (Гегель), сколь циничный и подлый политико-экономический практицизм новейшего времени.

Маска раба и маска проститутки

Немало и у нас тех, кто умело играет словами, хоть им и далеко до греческих софистов. Ведь те выступали с целыми представлениями. «Появление известного софиста в греческом городе – целое событие. Зеваки глазеют на софистов, как на чудодеев, их сравнивают с борцами, одним словом, выступление софистов полностью ситуируется в рамках спорта. Зрители бурно поощряют их возгласами, удачный ответ встречается одобрительным смехом. Это игра в чистом виде: соперники ловят друг друга в сети силлогизмов, отправляют в нокаут, похваляются умением задавать противнику столь каверзные вопросы, что любой ответ на них всегда будет ложным. Когда Протагор называет софистику «древним искусством» – …он попадает в цель». Это древняя игра ума, которая еще в архаических культурах, на самых ранних стадиях, поочередно то соскальзывала из священнодействия в чистое развлечение,то возвращалась в чисто игровую состязательность (Й. Хейзинга).

Наши политические бойцы также иногда напоминают кулачных бойцов, норовя отправить идейного противника в нокаут, но вот в силлогизмах они как-то не очень сильны. Они даже не знают, что это за фрукт. Греки учились у философов. Поэтому Горгий и брал большие деньги за свои выступления. Говорят, что затем он даже поставил богу массивный золотой бюст в храме в Дельфах. Доморощенные наши горгии, продики, протагоры берут горы взяток и гонорары охотнее греков, при этом не утруждая себя чтением философов… Говоря о значении философии, Горгий привел афоризм: «Те, кто пренебрегает философией, занимаясь частными науками, похожи на женихов Пенелопы, что, добиваясь ее, совокупляются с ее служанками». Иные горгии в прессе, думе, чиновничестве охотнее «совокупятся» с богатыми и властными, выступая в роли «женихов Пенелопы». Его циничную методику ловко использовали иные «реформаторы» в России, хотя уверен: ни один из них даже и не слышал о Горгии.

Горгий известен и своими олимпийскими речами, призывавшими к единству, а также тем, что сей ритор взялся обучать всех желающих риторике. Он обещал научить покорять людей речью, дабы те делались «рабами по доброй воле, а не по принуждению». Голубая мечта тиранов, олигархов и чиновников. Вот что значит уметь потрафить вкусам одновременно богачей и плебса. Горгию, единственному из греков, и поставили в Дельфах золотую статую. В отношении таких демагогов верна критика Платона. В диалоге «Софист» он рисует бессовестного дельца-лжеца, политика-софиста, способного надувать народ, подобно ловкому фокуснику («он из рода фокусников»). Так же действовала одна партийно-демократическая, академическая тля, которую некогда по воле судьбы наш народ вознес на корону Советской империи… Она сделала все, чтобы продать русский народ в рабство Америке, назвала это свободой и еще недавно с удивительным цинизмом заявляла (А. Яковлев): «Я думал, они все будут плясать от восторга и восхвалять нас (за нашу «демократию»). Почему они не пляшут?» «Лгать словами, лгать делами, лгать под клятвой – все при ней» (Тит Плавт).

Говорят, что Горгий был учеником Эмпедокла. Мы специально поставили его перед учителем, чтобы показать, что у великих учителей, увы, бывают и жалкие, ничтожные ученики. В понимании Платона такой софист – жалкий лицемер. Он «способен лицемерить всенародно, в длинных речах, произносимых перед толпою». Они (а я имею в виду наших «демократических» политиков всех мастей и «героев» последних лет) также способны до поры до времени «обольщать молодых людей и тех, кто стоит вдали от истинной сущности вещей, речами, действующими на слух, показывая словесные призраки всего существующего…». Обманывая других, господа безмерно при этом обогащаются. Горько видеть, как в новой России сей бездуховный плебс (включая псевдолитераторов и деятелей масскульта) купается в золоте, тогда как у истинных ученых, изобретателей, творцов зачастую нет куска хлеба. Надо, чтобы эти призраки исчезли с первыми лучами Солнца, которое непременно взойдет над Россией.

Солнце свободы и справедливости обязательно взойдет, если больше появится у нас умных и знающих бойцов истины. Аристотель приписал изобретение риторики пифагорейцу Эмпедоклу. Тот жил в Сицилии, в городе Агригенте (480—420 гг. до н.э.). Потомок островных дворян (его дед одержал победу на Олимпийских играх 496 г. до н.э.), он посвятил жизнь людям. Его учителя – Парменид и пифагорейцы. Правда, последние отстранили его от слушания уроков, обвинив в разглашении тайны. В нем сочетались таланты философа, ученого, врача, религиозного проповедника и оратора. Его ученик, Горгий, вспоминал, как тот завораживал публику речами, являясь перед толпой, словно сошедший с Олимпа бог. Эмпедокл слыл народным учителем, великим защитником дела народа и народного правления (он изобличил заговорщиков против народной власти, решительно осудив их на заслуженную казнь). По воззрениям его можно отнести к демократам. Известно, что он положил конец господству аристократии, в течение трех лет угнетавшей Агригент. Ему принадлежит заслуга в проведении и ряда реформ, положивших конец междоусобицам и политическим переворотам. Пожалуй, это самая яркая личность в богатой славными именами Сицилии. С ним мог бы сравниться разве что Эсхил, неоднократно приезжавший из Афин в Сицилию, пока наконец не переселился туда окончательно (459 г. до н.э.).

Фигура богини Победы

В дальнейшем его имя будут прославлять Мадзини и Гарибальди. Г. Якубанис пишет об Эмпедокле: «Об его дальнейшей судьбе наши сведения крайне сбивчивы и противоречивы. Достоверным можно считать только то, что Эмпедокл приобрел себе за это время такую громкую и повсеместную известность, какая выпадала на долю весьма немногих сынов Эллады за все время существования этой последней. К своей славе выдающегося политического деятеля, общественного благотворителя и поэта он прибавил теперь целый ряд новых лавров, сделавшись одновременно философом, ученым, ритором, врачом, инженером, чародеем, чудотворцем, словом, универсальным «всезнайкой», обладавшим всеми средствами к тому, чтобы стать кумиром впечатлительной, утратившей непосредственность религиозного чувства и в то же время крайне суеверной сицилийской толпы. Однако несмотря на столь поразительный успех на родине, Эмпедокл, по наиболее правдоподобным известиям, окончил жизнь на чужбине, в Пелопоннесе». Хотя философия его была, пожалуй, философией закоренелого скептика. Жизнь человеческая представлялась ему мукой или тяжким скитальчеством. Почему сей удивительный человек был пессимистом? Догадаться не трудно. Видимо, потому что сама жизнь часто делает самых умных пессимистами. Что видят они вокруг? Владычество вражды и ненависти. Почти никто из его предшественников не писал о царящих на Земле порядках так, как это делал он, характеризуя всю землю как «дол безотрадный, где и Убийство, и Злоба, и сонмы Бед смертоносных, Немощей, плоть изнуряющих, язв и бесплодных страданий…» Люди пожирают друг друга ради призрачных богатств и корысти. Удел человека на земле – беспрерывная борьба, страдание, которым нет конца до момента его ухода:

О нем в народе ходила молва, что он мог исцелять больных, избавлять от мук немощных и якобы даже оживлять умерших. Сам же философ свято верил в то, что в состоянии повелевать ветрами, зноем и ливнями. Он часто повторял: «Я для вас ныне бессмертный бог». Несмотря на явно мифический характер этих сведений, в них была толика истины: известно, что он смог облегчить страдания многим, а однажды даже избавил целый город от свирепствовавшего там мора, осушив почву, смешав воды рек, пробив проходы в горах для целебного северного ветра. Его произведение «О природе вещей» рисует картину мироздания, где четыре элемента являются «корнями всех вещей» (огонь, воздух, земля и вода). Он мифологизирует элементы, сравнивая их с богами. В мире, считал он, нет ни рождения, ни смерти, а есть лишь смешение и разделение. Помимо этого он написал труды «Очищения» и «Врачебное слово», а также трагедии. Этот царственный муж всегда был сумрачен и невозмутим. Тем не менее он был добр и щедр к людям. Эмпедокл на свои собственные средства осуществлял стройки, носившие общественно-полезный характер, помогал бедным и даже давал приданое за многими бедными бесприданницами.

Греческий политик, разрывающий путы олигархии

Историки сообщают: «В пурпурной одежде, препоясанный золотом, с жреческим лавром в длинных волосах, обрамляющих смуглое лицо его, он из края в край проходил Сицилию, окруженный толпами благоговейных почитателей и почитательниц. Тысячи, десятки тысяч людей славили его, хватались за края его одежды и вымаливали у него то счастливые предсказания, то излечения различных немощей и болезней. Он утверждал, что имеет власть и над ветром и непогодой и может повелевать иссушающим солнечным зноем и губительными ливнями. И он имел на то некоторые основания. Ему удалось избавить город Селинунт от свирепствовавшего там мора, осушив его почву; своему родному городу он дал более здоровый климат, пробив в скале проход, открывший доступ освежающим северным ветрам. В качестве инженера, как и в качестве врача, он совершил, быть может, много великого, и еще больше обещал. Мнимоумершую, пролежавшую тридцать дней «без дыхания и пульса», он вывел из ее летаргического состояния. Горгий, бывший его ученик, видел его «чародействующим», причем мы вряд ли будем правы, приписав его чудесные излечения одному лишь гипнозу или силе воздействия на воображение больных». Эмпедокл сумел обогатить плодотворными идеями биологию, физику, физиологию, а с его учением о веществе мы словно по мановению ока переносимся почти что в современную химию. Разделение веществ началось, как говорит он в одном стихе, с отделения «легкого» от «тяжелого» (Гомперц). Видимо, разделение людей, как и их сближение, началось с того момента, когда они, как считал Эмпедокл, обнаружат, что подобное притягивается, а разное отталкивается.

Жерло огнедышащего вулкана

Вероятно, умер он в Пелопоннесе в возрасте 60 лет… Хотя легенда гласит, что он бросился в жерло вулкана Этна, желая укрепить в народе молву, что его призвали боги. Он заявил: «Я для вас ныне бессмертный бог, а не смертный человек». Как гласила легенда, огнедышащее жерло выбросило один из медных сандалий. Поэт Ф. Гёльдерлин в память этого оригинального ученого и философа написал стих:

Статуя Эмпедокла стояла сначала на родине, затем ее перенесли к зданию сената Рима. То была «поистине космическая смерть, когда вместе с мыслителем гибнет вся Вселенная». Живя ныне, как на вулкане, мы чувствуем себя в чем-то сродни философу. Поэтому, как писал профессор Г. Башляр, порой и в нас просыпается комплекс Эмпедокла, просыпается при виде всепожирающего пламени жизни.

Греция пылала страстью к красноречию. Интереснейшей личностью был Исократ (436—338 гг. до н.э.), ритор и педагог. Риторика была в Греции крупной силой, а Исократ был самым прославленным из преподавателей. Его звали «отцом общего образования». Он был известен в Афинах, как никто другой. Цицерон писал: дом его, открытый для всей Греции, стал подлинной школой, кузницей красноречия. На его произведениях учился мастерству Демосфен. «Великий оратор и превосходный учитель, он чуждался открытых выступлений в суде, но в четырех стенах своей школы он завоевал такую славу, какой, по моему мнению, после него не достиг никто. Он и сам прекрасно написал много сочинений, и других этому научил».

Исократ. Римская копия IV в. до н.э.

Исократ родился во времена Перикла, а умер после битвы при Херонее. Это был, по сути дела, последний аккорд песни независимости греческих полисов. Потеряв отцовское состояние, он, находясь в оппозиции к режиму 30 тиранов, вынужден был покинуть родные Афины. Исократ открыл школу риторики на о. Хиос, затем, вернувшись, стал логографом (писал за деньги речи для судебных процессов). В период с 392 по 352 год Исократ возглавляет созданную им школу красноречия, ставшую крупнейшим и известнейшим риторическим центром всей Эллады.

Его творчества изучено В. Йегером, российским историком В. Исаевой, многими другими. Говорят, что в политику он не пошел потому, что был робкого нрава и чуть заикался. Исократ говорил о себе: «Нет у меня ни достаточно сильного голоса, ни смелости, чтобы обращаться к толпе, подвергаться оскорблениям и браниться с торчащими на трибуне». Видимо, это было скорее формальное объяснение, нежели истинная причина, ибо далее он добавлял: «Я не пал духом и не позволил себе остаться незаметным и совершенно безвестным, но, после того как я потерпел неудачу в политической деятельности, я обратился к занятиям философии, к упорному труду, к изложению в письменной форме того, что было мною обдумано». За свою долгую жизнь Исократ написал около 60 речей (до нас дошли 21 речь и 9 писем). Обучая красноречию, он был твердо убежден в том, что это – искусство богов. Обладающий таким даром одолеет больше врагов с помощью речи, чем целая армия (так он считал). Тот, кто научился красноречию, в состоянии не только сам стать лучше, но привести к достойной, нравственной жизни немало сограждан.

Одни называли его сторонником олигархии, другие – противником демократии. Правильнее сказать, что Исократ был противником того и другого. В нем всегда жил свободный человек, чей вольнолюбивый дух служил народу. Порой его называют еще и создателем историко-публицистического жанра, жанра, где «переплелись элементы истории и политической пропаганды». Его интересно читать, поскольку он умел отбросить всю шелуху, которой политиканы так любят забивать уши несведущему народу. Он был очень популярен как учитель. Известно, что к нему приезжали издалека, чтобы насладиться мудростью. У Исократа было больше учеников, чем у других риторов, вместе взятых. Проходившие у него курс оставались в его школе три или четыре года. В основном это были богатые люди. Среди его учеников находим Лизетеида, одного из богатейших афинян того времени, Андротиона, представителя богатого рода, Эвнома, Каллина, Онетора, Антикла, Филонида, Филомела, Хармантида и др. Все они отличились на поприще услуг, оказанных республике, и были награждены золотыми венками. С афинских слушателей Исократ денег не брал (хотя те с ним расплачивались дорогими подарками, а его друг Тимофей однажды подарил ему целый талант), но с чужеземцев он брал по тысяче драхм (седьмая часть таланта). И вообще Исократ был не беден. Его талант отмечали даже цари. Так, к примеру, царь Кипра, Никокл, заплатил 20 талантов за написанную специально для него речь.

Холм Пинкс – место речей и народных собраний в Афинах

Речи дают представление об уровне его мастерства и взглядах. В «Ареопагитике» он подвергает жестокой критике государственный строй Афин, утверждая, что к власти пришли коварные люди, воспользовавшиеся инструментами демократии для обмана народа. Исократ видел мелочность и ничтожество иных риторов, что не просвещают народ, но долгими и бесплодными дискуссиями наносят стране страшный вред, забалтывая истину. Знаменательно расхождение взглядов на роль знания в жизни между Платоном и Исократом. Исократ отверг узкую трактовку пользы знания, отстаиваемую Платоном. Философию он воспринял как духовную культуру in toto, включающую литературу, историю, философию, образование, медицину, право, риторику. То была первая гигантская битва между старой и новой философией (В. Йегер). В его речах предстала как бы вся жизнь эллинов, где кипит яростная битва этико-политических концепций. В жизнь Афин ворвалось новое поколение общественных деятелей, воспитанных при Перикле. В сфере внутренней и внешней политики они попытались выработать новую концепцию строя, создав иные культурно-этические принципы (насколько это удалось, иной вопрос). Греции именно тогда и потребовались умы, которые могли бы теоретически обосновать новую идеологию, «новый моральный кодекс греков». Исократ и станет такого рода идеологом. Смеем утверждать, что иные его речи («Против софистов», «Об обмене имуществом»), будучи направлены против отжившей свой век старой философии, могут быть с успехом использованы против постулатов «демократии» варваров.

Хор всадников (знать на шее народа). Ваза

При политике предков в Афинах царила относительная гармония в частных и общественных делах. Власть афинян у греков зиждилась на авторитете, который допускал добровольную гегемонию. Тогда Афины одерживали победы на суше и на море и были грозой варваров, врагов эллинов. Теперь же (при демократах), отмечал Исократ, царят хаос, анархия, нужда. Полис рассорился со всеми своими бывшими союзниками. Афины не вызывают былой веры и уважения. Чем была вызвана близорукая, преступная политика «демократов» первой волны? Одна из причин такой ситуации в том, что к власти тогда пришли те, кого было бы правильнее называть расхитителями общественного состояния, алчными мздоимцами, антипатриотами и льстецами. Исократ называл такой строй «искаженной демократией».

Эвфроний. Краснофигурный кратер «Геракл и Антей»

Посмотрите на нынешних политиков и демагогов, говорит Исократ, они даже не пытаются найти истину. В профессиональном отношении они ремесленники, руководствующиеся в деле государственного строительства какими-то жалкими экспромтами. Большинство этих людей – циники, воспитанные в рамках старых стереотипов и догм. Им ли создать новый строй?! Немудрено, что, по сути дела, возрождается тирания. Достаточно взглянуть на того, кто управляет страной. Единственный правитель (тиран) обязан быть культурным человеком. Тогда его просвещенная деятельность пойдет на пользу подданным. В противном случае невежда погубит страну, собрав вокруг себя таких же ничтожеств, как и он сам. С отвращением взирает философ на ораторов-болтунов, заменяющих словесами полезную деятельность на благо людей и государства. Талантливый и яркий полемист, Исократ считал себя арбитром истины и совести на службе у простых людей. В то же время он высоко оценивал роль образования, которое, по его мнению, может помочь человеку достичь счастья в жизни. Что же касается самих Афин, то, по его мнению, они должны стать центром философии и образования, объединить вокруг себя разобщенные греческие полисы. Если этого единения не произойдет, то и достигнутые ранее успехи в культурной области не уберегут народ Афин от гибели.

Рафаэль. Диспут (левая нижняя часть). 1509 г.

Исократ уже тогда говорил о существовании двух видов политики, одна из которых принадлежит прошлому, тогда как другая – будущему. Главной проблемой для перестроечных Афин стало отсутствие в них равенства (как понимали его греки) и культуры среди политических вождей. Политика и тогда зависела не столько от противоречивых постановлений народного собрания (их принимали сколько угодно, по любому поводу), а от состояния добродетели, справедливости, воли в обществе в целом. Нет воли к справедливости – никакие законы и указы не помогут. Исократ как политик и мыслитель выступал за ту демократию, что сохраняла черты былого «золотого века» полисов (гармония меж личностью и государством, порядок и устойчивость законов, высокая нравственность и мораль, воспитание молодежи). И неравенство между людьми в Древней Греции не было столь вопиющим, каким оно стало позже.

По мысли философа, распри имели истоком причины скорее экономические, чем политические (недостаток земли и хлеба). Это почти современный подход. В его речах постоянно встречаются ссылки на выгоду, пользу, доходы и т.д. Все главные политические акции рассматриваются им с точки зрения вреда или пользы для уровня жизни и благосостояний тех или иных полисов. В речи «О мире» он выступал убежденным сторонником мирной политики. Исократ говорит, что из-за постоянных войн военные расходы растут, государственная казна пустеет, налоги растут, а жизнь людей все время ухудшается. В Афинах появилось множество бедняков. Они скитаются по всей Элладе и выпрашивают подаяние. Их число столь велико, что уже угрожает самому существованию Афин. Итоги войны между полисами известны – в Афинах дважды свергали демократов (в 411 и 404 гг. до н.э.). Афинская демократия приказала долго жить. На смену ей пришли тираны, что стали осуществлять переустройство полиса в соответствии с законами отцов. Это закономерно. По воле народа верхушку демократов (по словам Аристотеля, 1500 человек) попросту уничтожили. Тираны же вернулись к прошлой конституции.

Не все были в восторге от речей Исократа, что совершенно естественно. Иные, правда, считали, что он был «защитником интересов богачей». Мы не убеждены в этом. Известна его речь против банкира Пасиона, которого обвиняли в присвоении доверенных ему денег. Разжившийся вольноотпущенник (то есть раб, которого отпустили) сумел скопить громадное состояние, благодаря которому пользовался большим влиянием у правителя Боспорского царства Сатира. Так вот этого банкира как раз и обвинял Исократ. Правда, философ был сторонником идеи «сильной руки». В 365 году до н.э. он обращался с такой идеей к наследнику спартанского престола Архидаму, затем в 360 году до н.э., прославляя убитого кипрского тирана Эвагора, обращался к его преемнику Никоклу. Когда на севере стал укреплять власть Филипп Македонский, Исократ стал в Афинах представителем его партии и даже обратился к нему с призывом стать во главе всех греков, иначе говоря выступить в роли Объединителя.

Исократ выступал за единство эллинов под властью сильного правителя. Он хотел их объединить, к чему одно время стремились Афины и Спарта. Базой объединения должен был стать поход против Персии, за которым последовал бы захват Азии и ее богатств. Не вызывает сомнений то, что Исократ явился идеологом азиатского похода Александра Македонского. «Его произведения читались от одного конца греческого мира до другого, а к влиянию литературному присоединялось еще личное влияние на целый ряд даровитейших юношей, которые отовсюду стекались в Афины к стопам знаменитого учителя и которые позднее сделались духовными вождями нации. Голос такого человека влиял на общественное мнение, как ничей другой, и если Филиппу удалось объединить Элладу, если Александр смог открыть далекую Азию для греческой культуры и греческой предприимчивости, то это в значительной степени было заслугой Исократа…», – писал немецкий историк.

Поход казался спасительным решением. Это позволило бы объединить греков и македонцев, удалить из страны немалое число безработных, обеспечить приток огромных средств и новых рабов, добытых в походах. Лозунг Исократа возьмут на воооружение македонские цари. Греки неохотно шли на усилия по поддержанию военной мощи. Их приходилось уламывать чуть ли не силой. Вообще-то нежелание тратить силы и средства на войну понятно, хотя и недопустимо для страны, желающей занимать достойное место в мире, имея благодаря этому существенные экономические выгоды. Даром богатства и привилегии никому не даются. Это и заставило Исократа начать голодовку как вызов недальновидности граждан. И каждое слово «Ареопагитики» – атака Исократа на отсутствие культуры в Афинах.

Полиевкт. Статуя Демосфена

Представляют интерес его взгляды на науку и образование. Он занял позицию умеренного оптимиста, с немалой долей скепсиса относясь к возможностям наук способствовать социальному прогрессу. Говоря об изобретении философии, частью которой явились астрономия, геометрия и арифметика, он, отмечая полезность этих наук, не вполне уверен, что они способствуют росту добродетели. В древнем мире одни считали, что занятие науками дело абсолютно пустое, бесполезное для успеха в частной и общественной жизни, другие видели в занятиях науками некую пользу. В своих поздних трудах (речь «Об обмене имуществом») Исократ отмечал, что в отличие от других занятий математика помогает не в жизни (если только, конечно, вы сами не преподаете математику), а в процессе обучения. Изучая ее, юноша тренирует, оттачивает ум, укрепляет память и приучает себя к труду. Это помогает в дальнейшем легче и быстрее справляться с более важными проблемами и вещами. Сие еще не «философия» (т.е. образование, необходимое для всех свободных граждан), но лишь «гимнастика души» и «приготовление к философии». Занятие ею вряд ли поможет в навыках ораторского мастерства, т.е. в умении говорить и верно судить о важных вещах. Поэтому Исократ советовал изучать ее в молодости, и то не слишком долго, чтобы ум человека не закостенел от этих занятий. Вместе с тем Исократ добавляет и «ложку дегтя в бочку меда». Не возражая в принципе против общепринятого типа обучения, он предупреждает, что всему свое время: время учиться, а время и дело делать. Взрослые и солидные люди должны заниматься более важными делами, чем математика. Преуспевшие в математике не всегда преуспевают в использовании знаний, нередко оказываясь глупее не только своих учеников, но и своих слуг в жизненных делах. Здесь стоит напомнить и слова Аристотеля: Гиппократ Хиосский слыл глупцом во всем, кроме математики. Хотя разумеется, полезность ее никто не отрицал. Но в таком случае вряд ли можно считать полезными (с точки зрения достижения вершин мудрости) и философию с риторикой. Ведь ни то, ни другое, к сожалению, не помогло Исократу, который умер от истощения.

Знаменательна судьба Демосфена (384—322 гг. до н.э.), героя, отдавшего жизнь за родину, но так и не смирившегося с предателями и врагами. Возможно, герой стоит всех Александров Македонских и Цезарей, вместе взятых. Родился он в Афинах. У отца его была мастерская по изготовлению мечей (отец владел двумя мастерскими, где полсотни рабов делали мебель и оружие). При более удачных обстоятельствах Демосфен мог бы рассчитывать не только на известность и карьеру. Однако судьба вначале не была к нему благосклонной. Отец умер, когда ему было 7 лет, оставив сыну, матери, дочери наследство. Управление оным возложил на опекунов, но к 18 годам Демосфен узнал, что от былого его наследства (т.е. от 14 талантов) остались крохи. Родные дяди-опекуны все расхитили. Пришлось искать справедливости в суде. По обычаю афинян истец обязан был сам вести свое дело. Так жизнь сделала из Демосфена оратора поневоле. Он стал прилежно учиться у Исея, считавшегося лучшим адвокатом по делам о наследствах, изучал Платона и Фукидида (Фукидида он знал наизусть, так как переписал его «Историю» 8 раз), штудировал сочинения Исократа, Алкидама, других риторов. Пять раз он выступал в судах и добился все же своего. Суд признал иск Демосфена справедливым, но денег не вернул. История тривиальна и не вызвала бы интереса, если бы не яркая личность Демосфена. Эта борьба развила в нем упорство и настойчивость, обострила ум, закалила волю.

Золотая ваза

В истории человечества не так много фигур, которым удалось воплотить мечту: достичь в жизни громкого успеха, да еще на поприще, которое, казалось, заказано ему самой природой. По своим физическим данным он был невзрачным и хилым человеком, с тихим, слабым и картавым голосом, часто срывавшимся в фальцет. Говорил Демосфен обычно робко и нерешительно, комкал фразы и мямлил, а при волнении заикался. Во время выступлений он имел привычку нелепо размахивать руками, дергать плечом, как от нервного тика. Первое выступление Демосфена встречено всеобщим хохотом и шиканьем. При таких данных адвокатура или ораторство, казалось, абсолютно противопоказаны, как женщине внематочная беременность… Однако почему-то именно картавых более всего тянет в политику. Впрочем, иные из них, как известно, кое-где добились поистине феноменальных успехов. Вот и Демосфен еще мальчишкой возмечтал стать оратором, выступая публично с речами перед народом.

Золотой ритон

Так или иначе заслуживает внимания и восхищения то, как упорно и целеустремленно стремился Демосфен к своей цели. По словам Деметрия Фалернского, тот для укрепления легких будто бы взбирался по нескольку раз в день на гору, стараясь как можно реже и глубже дышать; для усиления голосовых связок он произносил целые монологи, стоя на берегу моря и пытаясь звуком своего голоса заглушить шумящий прибой. А чтобы произношение его стало четким и ясным, он набирал в рот мелкие камешки и без устали говорил, говорил, говорил. По нескольку часов в день он упорно тренировал речь. Стараясь произнести букву «р», он учился у рычащего щенка. Пытаясь овладеть мастерством жеста, он скрывался в подземной хижине, где целые месяцы выучивал и оттачивал разные жесты. Позже, отвечая на вопрос, что необходимо для того, чтобы стать хорошим оратором, Демосфен воскликнет: «Жесты, жесты и еще раз жесты!» Хотя фигура с полуобритой головой (чтобы пресечь соблазн покинуть его пещеру), упражняющаяся перед зеркалом, размахивающая руками, видимо, представляла странное, почти сюрреалистическое зрелище. Преодолеть робость и дефекты Демосфену помог некий актер, прочитавший ему Софокла и Еврипида. Это сделано было столь талантливо, выразительно, что юноша понял, как добиться успеха. Он выучивал речи наизусть, тщательно обдумывая слова и общий смысл. Демосфен не позволял себе пустой болтовни. Он строго придерживался предмета выступления. Легенда гласит, что он еще и подвесил над плечом острый меч, чтобы фиксировать позу и не делать лишних движений. (Неплохо иным политикам России, что лгут народу, подвесить такой меч над головой, чтобы с каждым лживым обещанием его лезвие приближалось к их шее…) К 30 годам он стал известным оратором. Время было тревожное. Греческие государства раздирали межплеменные распри и войны. Тогда против Афин выступил грозный противник – македонский царь Филипп. Прежде чем напасть на Афины и Грецию, он готовил почву, работая среди греческой элиты, подкупая ее с помощью золота. Филипп говорил: «Осел, нагруженный золотом, возьмет любую крепость». Принцип сей будет не раз еще с успехом использован и другими (в том числе врагами России в начале и конце XX в.).

Ослы в ожидании золотого груза

Показательно то, что в Греции прежде всего местные богатеи и крупные рабовладельцы (их «номенклатура») открыто пошли на сотрудничество с врагами родины. В стране обострялись социальные противоречия между богачами и бедняками. Как говорилось в анонимных стихах поэта, «людей покинула Совесть, и они, как Гарпии с крючковатыми пальцами, готовы из каждого камня выдавить прибыль, каждый ищет, где бы пограбить». В обиход греков входит пословица, своего рода девиз времени: «Везде ищи только выгоду, никого и ничего не стыдясь». Некоторые готовы были ради корысти утопить даже родных и близких. Иные в отчаянии восклицали, подобно поэту Фениксу: «Ныне многие из честных и достойных людей вынуждены подыхать с голоду, а те, кто… гроша ломаного не стоят, купаются в богатстве». Возмущенные этим неравенством бедняки требовали раздела имущества и земли богатых мерзавцев. В схватку политиков были вовлечены практически все известные риторы. Каждая из сторон пыталась опереться на сторонников. Демосфен возглавил партию патриотов против царя Филиппа и местных компрадоров-коллаборационистов. Если Исократа отнесем к македонской партии,то Демосфен был главой антимакедонских сил. Он всю свою жизнь посвятил борьбе с царем Филиппом. Хотя, похоже, сам оратор не был кристально чист, занимаясь торгово-ростовщическими операциями. Они принесли ему богатство. Ходили слухи о том, что Демосфен клюнул на взятку Гарпалла: якобы тот наполнил золотой кубок 20 талантами и передал его оратору.

Известный оратор и политик Демосфен

Тем не менее Демосфена избрали первым стратегом, и он встал во главе Афин. К тому времени положение Афин стало угрожающим, ибо Филипп захватил Фракию, а затем и Олинф (крупнейший город на Халкидике). Промакедонская партия (Евбул и Эсхин) всячески уверяла афинян, как им будет хорошо при власти чужого царя, а чтобы привлечь на свою сторону массы, они подкупали часть народа, давая им те или иные государственные подачки («из закромов родины»). Демосфен громил Филиппа и предателей (его страстные речи затем назовут «филиппиками»). Кстати, афинянам он показал: кто больше всех разглагольствует о пользе мира с грозным противником, на поверку оказались предателями и платными агентами все того же царя Филиппа.

Вулкан, приготовляющий оружие в своей кузнице

Филократ и Эсхин заключили мир на невыгодных для Афин условиях (346 г. до н.э.). Благодаря Демосфену их разоблачили и обвинили в измене (кто-то из них бежал, кто-то затаился). Демосфен объезжал греческие государства, уговаривая их объединить силы для борьбы с врагом. «Сила македонян, – говорил он, – в слабости и разрозненности греков; если все греки будут едины, то Филипп не осмелится напасть на нас». Коринф, Мегары, ряд других городов Пелопоннеса вступили в союз с Афинами. Затем к этому союзу присоединились Фивы. И хотя Демосфен жаловался на народное собрание, что предпочитало слушать «пьяниц, мореходов и невежд», а не мудрых ораторов, озабоченных судьбами родины, хотя ставил народ в один ряд с самыми злобными тварями (ибо сам был певцом аристократов и богачей, являясь, по словам Динарха, «богатейшим человеком в городе»), можно все же понять его горячую любовь к родине, тоску по сильной власти и сожаление по поводу того, что в Афинах много говорят, тогда как царь Филипп действует. И действует очень успешно.

Судьба Греции решалась в битве при Херонее (338 г. до н.э.). Против греков македонцы выставили войско опытных воинов (Филипп, Александр, Антипатр). В битве победу одержали македонцы, греки потеряли тысячу человек убитыми и две тысячи ранеными. Демосфен сражался в центре рядовым гоплитом и ушел одним из последних с поля боя (хотя Плутарх утверждал, что он сбежал). Афинский народ считал иначе, оценил его мужество, поручив ему произнести надгробную речь в память воинов, павших при Херонее. Дальнейшие события были катастрофическими для судеб Афин. Несмотря на смерть Филиппа, Александр Македонский захватил Фивы. К власти в Афинах пришла македонская партия. Уже тогда многим было ясно, что это партия врагов отечества и предателей своей родины. Они тут же набросились на Демосфена, в котором народ всегда видел защитника. Голову великого оратора у афинян потребовал и Александр Великий, но в битве главы компрадоров (Эсхина) и оратора народа (Демосфена) победу вновь одержал последний. Эсхина подвергли штрафу и удалили в изгнание. Демосфена же народ наградил золотым венком за заслуги перед родиной. Борьба греков против македонского господства не утихала.

Вначале борьба шла успешно, но в итоге войско греков, состоявшее из многих отрядов наемников, вновь потерпело поражение (322 г. до н.э.). Пришлось идти на позорный мир (платить контрибуцию, пускать в свои гавани чужие гарнизоны). Так в Афинах была уничтожена демократия. Управлять страной захватчики поставят сговорчивых богачей. Демосфена и ряд патриотов приговорили к смерти. Он укрылся в храме Посейдона на о. Калаврии. К нему прислали актера Архия с наемниками для того, чтобы тот силой взял его и выдал в руки македонскому царю Антипатру. Тогда Демосфен, взяв перо, что служило ему на протяжении жизни в написании речей, надкусил его конец, где был запрятан смертельный яд. Афиняне воздвигли ему медную статую на городской площади, где он был изображен со скорбным выражением лица и сжатыми в отчаянии руками. Внизу на постаменте надпись:

Истинные корни причин поражения афинян глубже… О них Демосфен сказал так: «У Филиппа было, граждане афинские, важное преимущество… у эллинов – не у каких-нибудь одних, но у всех одинаково – оказался такой урожай предателей, взяточников и враждебных богам людей, какого еще никогда не бывало прежде, насколько помнят люди. Их он и взял себе в соратники и сотрудники и с помощью их довел эллинов, у которых и прежде были плохие отношения и нелады друг с другом, до еще худшего состояния, одних обманывая, другим что-нибудь давая, третьих всякими способами обольщая, и таким образом разделил их на много партий, а между тем для всех польза была в одном – не допускать, чтобы он становился сильным». Тех людей, которые обрекли Демосфена на смерть, настигла карающая рука судьбы. Подтвердились слова оратора: первыми изменники себя предают. Их казнят сами же македонцы, в глубине души презиравшие предателей.

Казнь предателей (месть Одиссея)

Не касаясь второстепенных деталей противоборства Афин и Македонии, обрисуем суть спора. В основе конфликта лежали военно-политические и идеологические интересы. Греция, состоящая из городов-государств (Афины, Спарта, Фивы, Олинф), представляла собой «демократию». Македония же была монархией и тоталитарной деспотией. Населенная фракийцами, та казалась грекам варварской страной. Греки смотрели на фракийцев как на клятвопреступников, полудикарей, как на народ с отсталыми политическими учреждениями и слабым войском. Одним словом, то был в их глазах «реликт догомеровской эпохи». Поведение Македонии во время греко-персидских войн, Пелопоннесской войны также не способствовало проявлению к ней симпатий греков. Александр I открыто сотрудничал с персами, состоя при армии Ксеркса в качестве агента влияния. Он советовал афинянам капитулировать, уверяя, что персов им все равно не дано одолеть, и выдал сестру за перса. Если же говорить о планах наследников царя, то Пердикка и Архелай хотели объединить Верхнюю и Нижнюю Македонию и тем самым выдвинуться на передний план общегреческой политики. Архелай усилил войско, предпринял шаги к эллинизации Македонии, был поборником просвещения, покровителем литературы, искусства и наук. Но с убийством Архелая страна погрузилась в пучину анархии. Македонская знать вернулась к охоте, попойкам, содомии как обычной практике их сексуальных развлечений, оставив скучные и однообразные занятия музыкой или литературой. Одним словом, в глазах многих греков они выглядели чем-то вроде дикого Пана.

Портрет царя Филиппа I

Но вот в 382 году до н.э. на свет появился Филипп II, почти одновременно с Демосфеном (384 г. до н.э.). К тому времени безнравственность и цинизм династии Аргеадов перешла все мыслимые границы. Македонским правителям было наплевать на положение их страны. Они униженно раболепствовали не только перед Афинами, но и перед Фивами, все более набиравшими силу, превращавшимися в могущественный полис. Туда в качестве заложника и был направлен пятнадцатилетний юноша Филиппа. Там он получил возможность пройти прекрасную выучку у знаменитых греческих военачальников – Паммена и Эпаминонда. Последний был известен прежде всего тем, что разбил непобедимых спартанцев при Левктрах. Это был лучший греческий полководец до появления Александра Великого. Филипп понял настоятельную необходимость тщательной выучки и подготовки войска, перенял у фиванцев приемы профессионального отношения к делу. Все, что составляло тайну военного дела (вопросы тактики, взаимодействие родов войск, сочетание тактики и стратегии, планирование действий штаба и непосредственно солдат и офицеров), все было им изучено и взято на вооружение.

Македонская фаланга

Он усвоил важнейший принцип: «Самый лучший способ с наименьшей затратой сил победить противника – нанести ему удар не с самой слабой, а с самой сильной стороны». В конечном счете он настолько хорошо изучил действия фиванского «священного отряда», что тридцать лет спустя вместе с сыном ему удалось наголову разбить элитное фиванское подразделение. Помимо прекрасной военной выучки, наблюдая за греческими полисами, Филипп понял, быть может, и самое главное – демократия как политический строй не выдерживает в серьезной схватке с грозным противником, если борьба не скоротечна, а продлится долгое время.

Он видел, как между различными полисами греков (и даже внутри них) идет постоянная грызня, как порой преступно медленно, неэффективно принимаются решения (часто бесполезные из-за противоборства спорящих сторон), как выборы на деле становятся фикцией, ибо потом власть, ни за что не отвечая, все свои грехи валит на народ (мол, сами же нас избрали), как отсутствие профессионализма в войске и болтовня довершают общую невразумительную картину их правления. Филипп, искусный военачальник и хитрый политик, все это запоминал, брал на вооружение. Он понял, что главное условие успеха любой страны – это железное единоначалие, абсолютное и беспрекословное подчинение воле царя и главнокомандующего.

Херонейская равнина

Тогда же родилась идея создания македонской фаланги, лучшего на то время в мире соединения тяжелой пехоты, вооруженного длинными копьями-сариссами. Тараном войск служила военная фаланга (Полибий скажет: «страшный зверь, ощетинившийся тысячью копий»). Македонскую фалангу не могли остановить ни боевые слоны, ни страшные колесницы персов, ни скалы Тира. Армия македонцев постоянно тренировалась, училась соблюдать дисциплину и организованность. После ряда успешных войн (с иллирийцами и другими) Македония стала представлять собой весьма грозную силу. Благодаря притоку золота в македонскую казну годовой доход Филиппа возрос до 1000 талантов (для сравнения: столько же в V в. до н.э. имели Афины – от своей огромной морской империи). Филипп стал чеканить и золотую монету – статиры. Он назвал их «филиппами» (видимо, в противовес персидским «дарикам», что были названы по имени царя Дария), а также серебряные шекели. В итоге менее чем за четыре года Македония превратилась из захолустного царства в одно из сильнейших государств Эллады. Так вызревал неизбежный конфликт с Афинами.

Как уже говорилось, Демосфен обрел громкую известность в Афинах благодаря речам, прозванным филиппиками, поскольку те направлены были против Филиппа, царя Македонии. Вначале, недооценив противника, Демосфен говорил о нем с презрением – «этот македонский Филипп». Но, поняв серьезность положения, он стал требовать от народа концентрации сил и средств ради борьбы с Филиппом. В борьбе против него Афины потерпели ряд поражений (349, 347, 338 гг.). Демосфен выступал против македонской партии, к которой принадлежал Исократ. Он обвинял тех, кто жил за счет Филиппа, продавая национальные интересы, – ряд богачей и именитых граждан Афин. Они охотно продавали интересы Афин, отдав Грецию в руки Филиппа Македонского, уклонялись от повинностей, в результате чего вся тяжесть расходов в государстве ложилась на бедных. При этом они не стыдились называть себя «друзьями» и «гостеприимцами» владыки Македонии. Важную роль в направлении общественного мнения в пользу Македонии сыграли такие люди, как Фокион и Эсхин. Но если Фокион, один из вождей партии мира, был неподкупен, честен и справедлив (афиняне 45 раз выбирали его в стратеги, он выступал против схватки с Филиппом из соображений общегреческой пользы), то иные цели ставил Эсхин. Это был циник и прагматик. Видя, сколь силен (да еще и щедр) Филипп, он стал его тайным эмиссаром, доверенным лицом. Когда Афины направили к македонскому царю посольство во главе с Демосфеном и Эсхином, тех потрясла роскошь приема. Филипп их переиграл и сумел навязать мирный договор. Эсхин, действуя по инструкциям царя Филиппа, рьяно помогал разоружить Афины (те сдали союзников, как наши бывшие вожди эти политические ничтожества, сдавали и предавали вчерашних друзей в Германии, Сербии, на Кубе).

Царь Филипп Македонский

В битве при Херонее (338 г. до н.э.) Филипп наголову разбил фиванско-афинское войско, потерявшее тысячи убитых. Полководцы афинской армии позорно бежали. Фивы разрушены. Многие жители были казнены и проданы в рабство. С тех пор в Греции установилась гегемония македонян. Угроза нависла над Афинами. Еще раз обратим ваше внимание на поразившую Грецию моральную деградацию. В стране, говорил Демосфен, созрел невиданный урожай изменников (как в «демократической» России). Повальная болезнь распространилась на страну. Он назвал имена отдельных предателей, иногда приводя целые списки людей, запятнавших себя изменой. Демосфен говорил о случаях откровенного шпионажа в пользу врага. О решениях греческого правительства Филиппу становилось известно задолго до того, как власти Афин начинали действовать. Демократический строй оказался откровенно продажен и слаб и не мог оказать сопротивление такому противнику, каким был Филипп. Тот, будучи прекрасным дипломатом и тонким политиком, побеждал зачастую не столько силой оружия, сколько с помощью золота. «Он увеличил свою власть более золотом, чем оружием», – говорил Диодор о способности царя Филиппа подкупать.

Демосфен. Римская копия

Демосфен обвинял в измене многих, тех, кто орудовал в коридорах власти Афин. В одной из его речей он говорил о причинах поражений Афин: «В самом деле, кто же из стратегов погубил Гал, кто фокидян, кто Дориск, кто Керсоблепта, кто Святую гору, кто Пилы? Кто открыл Филиппу путь до самой Аттики через земли наших друзей и союзников? Кто оторвал от нас Коронею, кто Орхомен, кто Эвбею? Кто недавно чуть не сделал этого с Мегарами? Кто усилил фиванцев? Из всех этих столь многих и столь значительных областей ни одна не была потеряна по вине стратегов, и Филипп владеет ими не потому, чтобы вы по мирному договору согласились их уступить, но все они потеряны из-за этих вот людей и из-за их продажности…» Доставалось от него и народу Афин, что тогда уже стал обретать жалкую привычку бесцельно слоняться по улицам, прислушиваться ко всякого рода сплетням, клянчить у богачей деньги, жить на подачки, вообще возлюбил зрелища.

Демосфен говорил: «Так слыхал ли кто-нибудь из нас, чтобы Эсхин хоть слово сказал в обвинение против Филиппа? Да что? Видал ли кто-нибудь, чтобы он изобличал его или говорил что-нибудь против него? – Нет, никто!.. Почему? …потому, что (тот) отдал себя внаймы и получил деньги; просто он предал все дело тому человеку (Филиппу. – В. М.); он стал… наемником того человека, но в качестве посла и гражданина по отношению к вам – предателем и потому заслуживает по справедливости не один раз, а трижды быть казненным». (Эти же слова можно было бы повторить в адрес целой плеяды наших политиков, что верой и правдой служили и продолжают служить США и Западу в качестве тайных и явных агентов влияния, осуществляя прямую измену советским, ныне российским национальным интересам.) Понятно, что эти люди люто ненавидели Демосфена, видя в нем угрозу их будущему. Великий человек не мог простить им измену Родине. За такие речи македонская партия стала преследовать его и отправила в изгнание. Хотя говорят, что даже его ярый противник, Энний, находясь в изгнании, заставлял учеников слово в слово выучить речь Демосфена «О венке», несмотря на то что она стала фактически предлогом того, что потрясенные речью афиняне отправили Энния в изгнание. Греки, отдадим им должное, предпочитали не возлагать венки (тем более одарять высшими наградами родины) явных негодяев, воров и изменников. Мы, русские, к нашему стыду, делаем иначе… Демосфен вошел в историю не только как оратор и патриот Афин, но и как автор идеи панэллинизма, торжества единой и неделимой Греции, обладающей общим языком, культурным богатством, общими политическими и экономическими интересами. Когда в 323 году до н.э. скончался Александр Великий, Греция восстала… К Демосфену, находившемуся в изгнании, обратился народ, фактически призвав его возглавить восстание и борьбу против ненавистной Македонии. Но после ряда побед вновь настал черный день для афинян: наследник Александра, Антипатр, в битве при Краноне (322 г. до н.э.) сумел разбить афинское войско. Одним из главных условий позорного мира стало требование выдачи Демосфена и его соратников. Чтобы не унижаться перед трусами и предателями, он принял яд. Греция после этого позорного мира надолго попала под пяту воинственной тирании.

Под пятой тирании

Для историка еще недостаточно осудить войны и междоусобицы. Важно выявить то и тех, кто несет наибольшую ответственность за эту дикость, которая вот уже тысячи лет разрушает ткань обществ и является причиной трагедий стольких людей. Опыт веков показывает, главные виновники – «цари», властители всех мастей, их слуги: там полно гадов алчности, ехидн властолюбия, змеенышей приспособленчества. Народ должен понять: пока власть находится у них, выпестованных подлостью, они будут посылать нас на смерть под любыми предлогами. Перелистав труды по истории и литературе, увидите, в них постоянно воспеваются войны. Мифы полны упоминаний о кровопролитных битвах и единоборствах. Миф о схватке Гора и Сета отразил многолетнюю борьбу кланов за господство в Египте. У Гомера в «Илиаде» герои призывают богиню Палладу, дабы она «возбуждала мужей», понуждая их «без устали вновь воевать и сражаться». Не только политики, но писатели и поэты приложили руку к возвеличиванию войн и охаиванию мира. Вот дщерь Востока, Нестан-Дареджан из «Витязя в тигровой шкуре», раскрывает благоуханные уста (в ее послании к возлюбленному) лишь для того, чтобы вымолвить: «Вот совет тебе разумный: объяви войну хатавам, заслужи почет и славу в столкновении кровавом». В «Шахнаме» противоборство добра и зла находит отражение в схватке Фаридуна и тирана Заххака. Гераклит, автор учения о логосе и мировом порядке, утверждает: «Война есть отец всего, царь всего». Платон в «Законах» говорит о войне и мире: «Мир – один пустой звук». Даже такой проникновенный лирик, как Овидий, певец любовных метаморфоз, в «Скорбных элегиях» выразил сожаление, что не воспел взятие Трои аргосским воинством, Фивы, взаимное братоубийство, подвиги жестокого Рима. Хотя в словах его ощутима почти неприкрытая ирония, когда он говорит цезарю, что должен был воспеть его «великие деянья», и вдруг понял, что неспособен на это – и «возвратился опять к легкомысленным юности песням».

Театр, где был убит Филипп II

Спустя много лет немецкий философ Кант, пытаясь определить источники войны и мира, скажет в работе «Вечный мир»: «Эта сатирическая надпись («Вечный мир») находится на вывеске одного голландского трактирщика, рядом с изображенным на той же вывеске кладбищем. К кому обращена она? Вообще ли к людям, или в частности к правителям государств, которые никогда не могут пресытиться войной, или, быть может, только к философам, мечтающим об этом чудном сне?.. Этот вопрос можно оставить нерешенным». Так пока сделаем и мы с вами. Но напомним: война более всего нужна глупым правителям, олигархам, империалистам, богачам, ворам, а также продажным и ненасытным воякам, тем, кто наживается на ней за счет простого люда, «пушечного мяса». Недаром же древние говорили: «Сходят владыки с ума, а спины трещат у ахейцев».

 

Эпоха Перикла – «золотой век» или век войн и междоусобиц?

Как ранее отмечено, век Перикла многие назовут «золотым веком». В ту эпоху жизнь молодой Греции строилась на началах известного равенства и благородства. Не потому ли Шекспир на базе греческой истории пишет пьесу «Перикл», которая в его дни вызвала бурный восторг в Англии. Один из поэтов так характеризовал ее: «С Софоклом мы можем сравнить великого Шекспира; никогда не было у Аристофана такого полета фантазии, как у него; доказывает это его Перикл…»

Перикл, родившийся в эпоху битвы у Марафона (490 г. до н.э.), где 10 тысяч греков дали бой 100-тысячной армии персов, наголову разбив оную, обозначил собой начало целого века славы, который так и назовут – «век Перикла». Перикл (ок. 492 – 429 гг. до н.э.) происходил из знатного афинского рода (отец командовал афинским флотом в битвах с персами). Вот как представляет его историк. Природа щедро наградила Перикла телесными и духовными дарами. Он имел ладную спортивную фигуру, рос сильным и здоровым. Необыкновенная величина и форма головы стала мишенью для острот, дав недругам предлог называть его «Луковицеголовый». Во многом благодаря природному уму его постоянно влекло к знанию и образованию. Слушал лекции Зенона, обучался ораторскому искусству, естественным наукам у Анаксагора. Не довольствуясь обычным аттическим образованием, Перикл искал любой удобный случай для беседы с умными людьми своего времени – философом, историком, художником, поэтом. К его кругу принадлежали известные их красноречием виртуозы Пифоклид и Дамон. Особое значение для его интеллектуального развития имела встреча с такой яркой личностью, как философ Анаксагор Клазоменский. Будучи по складу своей натуры человеком возвышенных мыслей, он обрел в этом философе верного друга и соратника. Перикл и сам был превосходным оратором.

Бюст Перикла

Его сравнивали с Олимпийским Зевсом и называли Олимпийцем. «Он производит гром и блещет молнией на ораторской трибуне. Он имеет страшный перун в устах», – говорили о нем поэты. Овладеть искусством красноречия помогли и юношеские занятия с Зеноном. Манерой речи и голосом он походил на афинского тирана Писистрата. Науками Перикл занимался не в мечтательном уединении, пребывая в философской башне, а на боевом посту, на мостике государственного корабля полиса. И от него зависело, какой курс выберут Афины – верный или ошибочный. Этому он посвящал все время. Народ видел, что он не ходил никуда, кроме как по дороге, ведущей на площадь, где он выступал перед народом, или в государственную думу.

В кругу мудрецов

Он отказывался от приглашений на пиры, торжественные собрания или всяческие сходки, банкеты и празднества; и, за редчайшим исключением, не бывал в гостях. А если где-либо и приходилось бывать по долгу службы, он уходил с попойки. По второстепенным вопросам Перикл не любил мелькать и в думе, предоставляя право друзьям и соратникам доносить свои главные мысли до народа. Важнейшими его достоинствами были высочайшее бескорыстие и совестливость в управлении общественным достоянием. Будучи смелым человеком, он старался не втягивать страну в войны или в сражения ради собственной славы, считая это преступлением (это утверждение, к сожалению, абсолютно не соответствует действительности). В частной жизни его поведение можно считать безукоризненным. Был он верным и преданным другом. Когда голод едва не свел философа Анаксагора в могилу, Перикл поспешил к нему с помощью и словами участия. Старый философ сказал вождю: «Перикл, кто имеет нужду в светильнике, тот пусть подливает масла».

«Пропилеи» Акрополя. Реконструкция

Правда, порой он бывал и высокомерен, но только с дураками или прохвостами. Выражение его лица на бюсте скульптора Кресила говорит скорее о гордости и ироничности, чем о высокомерии. Ему было 30 лет, когда он стал убежденным демократом! Он хотел построить такую демократию, где было бы хорошо не кучке аристократов типа Кимона, а всему народу Афин, творцу славы и величия страны. Это не наши «демократы» плутократической волны. Его учителя – композитор и музыкант Дамон, считавший, что «музыку следует сделать крепостью государства», Анаксагор, учивший, как исторгать мир из хаоса с помощью Разума, живший в Афинах Зенон (тот самый Зенон, что под пыткой отказался назвать имена своих политических соратников и, как гласит легенда, чтобы молчать до конца, откусил даже язык, выплюнув его в лицо палачу). В античной политике объединялись во имя родины мысль, искусство и мужественность. Хотя Писистрат и Перикл ломали политическое устройство Афин 30 лет (подобно Моисею, что водил евреев по пустыне 40 лет, выбивая из них предрассудки), но в отличие от наших господ олигархов они мечтали более о славе отечества, надеясь сделать Афины «школой Греции», а народ свой предметом гордости всех греков.

Развалины Акрополя

Надо подчеркнуть, что у греков слово «тиран», как мы видели, вначале вовсе не носило нынешнего отрицательного смысла. Напротив, скажем, с именем тирана Периандра был связан блестящий расцвет Коринфа. При нем город превратился в крепость, были проведены водопровод, дороги, изобретен якорь, отчеканена первая в Греции монета и т.д. Случалось, что народ ждал тирана как награды судьбы, чтобы избавиться от тех малых и больших кровососов, что, словно слепни, впились в народное тело. Таков был и правитель Митилены Питтак. «При всеобщем одобрении поставили тираном над мирным несчастным городом Питтака, человека низкого происхождения», – писал поэт Алкей. Питтак – человек мудрый, умеренный и бескорыстный. Он навел порядок в Митиленах, заставил принять нужные законы, принесшие покой и больший порядок в управление государством. Уже в конце VII века до н.э. греки говорили: «Деньги делают человека». Однако большинство народа вовсе не были в восторге от подобных порядков. Поэтому и в Греции потребовался тиран для уничтожения тех акул бизнеса, которых называли «новыми богачами», так как они не способствовали развитию города, работая не на национальные интересы, а прежде всего на свой карман (точно как у нас в России). По словам Страбона, «Питтак воспользовался единовластием для уничтожения олигархов и, истребив их, возвратил городу независимость». Находясь под защитой народа, он дожил до глубокой старости и умер частным лицом, добровольно сложив с себя государственные полномочия.

Карта греко-персидских войн

Но вернемся к Периклу. Он пришел к власти в 461 году до н.э. и находился у власти 32 года. Это было время расцвета политических и художественных талантов греческого народа. За плечами имелся опыт Солона и Писистрата, да и самого Перикла называли тираном. Не кажется ли странным: как только в стране является умный, волевой, жесткий вождь, так плутократы и ворье сразу начинают вопить о тирании. В древности тираном называли тех, кто поставлен у власти народными массами. Перикл и стал таким тираном, хотя отец его Ксантипп был вождем демократической партии. Он не раз говорил: «Наше общественное установление зовется демократией, потому что власть находится в руках всего народа, а не нескольких людей». И вот современникам еще один урок. Аристократ, демократ, тиран, «ненавистник народа», а поди же ты, стал любимцем народа, заслужил Афинам славу в веках, хотя и, по словам Плутарха, «у него в молодости было чрезвычайное отвращение к народу». Принципиальнейшая разница между великим и мелким политиком в том и состоит, что великий государственный муж, даже видя все недостатки и пороки народа, как бы забывает о них, начиная служить интересам своего народа, тогда как ничтожная тварь, став политиком, презирает свой народ еще больше, чем ранее, и полностью занимается своими собственными делами!

Весь тогдашний мир находился в состоянии войны всех против всех. В борьбе так или иначе участвовали не только Персия и Греция, но все (даже самые маленькие) государства или колонии. Такова была суровая реальность многополюсного мира, в котором ни один из его участников не мог бы выжить самостоятельно. Все, как у первобытных диких людей, где нужно было примкнуть к тому или иному стану, чтоб выжить. Причем сотни и тысячи факторов влияли на то, как и где окажется тот или иной участник этого вечного и неутихающего конфликта интересов. Когда в конце VII века до н.э. развалилась огромная Ассирийская держава, а затем в 546 году до н.э. пало Лидийское царство, персы захватили власть над огромным регионом Малой Азии. Дарий I подчинил себе весь регион и стал подчинять греческие колонии в Азии. Тогда восстали греческие города, предводительствуемые Милетом (500 г. до н.э.), которые обратились за помощью к греческим союзникам. Афины и Эретрия отправили экспедицию в Ионию, где их войска захватили и сожгли Сарды, столицу персидской сатрапии. Этого персы стерпеть уже не могли, они направили мощное войско и буквально стерли с лица земли Милет, всех жителей обратив в рабство. Вдохновителя восстания Гистиея посадили на кол, а его голову отправили Дарию. Событиям в Ионии посвятил трагедию Фриних, она настолько потрясла аудиторию, что пьесу запретили, а на автора наложили штраф (видимо, не желая провоцировать персов еще более). Персы начали готовиться к вторжению в Грецию, направив туда посольство с требованием «земли и воды» (символ подчинения). Те отвергли оскорбительное предложение и стали готовиться к бою. К тому времени оформился Спартанский союз и окрепли Афины. В 490 году до н.э. персы напали на Эретрию, а их флот подошел к Марафонскому заливу, готовый напасть на Афины и наказать за помощь повстанцам Ионии. Столкновение армий персов и греков было уже неизбежно.

Персы в своих традиционных костюмах

Персы были могучим и грозным соперником. Даже их имена на эллинском языке звучали, по словам Геродота, так, что вызывали почтение (Дарий – деятельный, Ксеркс – воин, Артаксеркс – великий воин). Конечно, на первый взгляд могло показаться, что греки, даже сильнейшие из них, Афина и Спарта, подобны карлику по сравнению с огромной персидской державой (численность граждан Афин в 500 году до н.э. достигала 30 тысяч человек, Спарта из числа свободных граждан могла поставить не более 5 тысяч гоплитов). Но греческие гоплиты и греческие моряки оказались в военном, тем более в психологическом отношении готовы гораздо лучше, чем персы. С другой стороны, навряд ли даже приблизительно точны те огромные цифры, которые приводят греческие авторы, говоря о численности армии персов. Так, они уверяют, что армия Ксеркса насчитывала 3 миллиона человек, не считая обоза. Геродот дает общую цифру в пять с четвертью миллионов, хотя сам же сомневается в том, что такую ораву можно было бы прокормить в греческих землях. Подсчеты, что были сделаны уже в наше время, в начале двадцатого века специалистами, говорят: вся персидская армия вряд ли могла насчитывать более чем 210 000 человек воинов.

Тем не менее ситуация для греков была крайне серьезной. Многие греческие полисы, включая островные, подчинились приказам Дария и дали ему свой флот. Армия Дария, состоящая из кавалерии и пехоты, насчитывала не более 25 тысяч человек, а ее флот, видимо, превосходил объединенный флот Афин и Эретреи. Персы пересекли Эгейское море, по пути захватывая один остров за другим. Они сожгли и разграбили Наксос и депортировали всех, кто не успел скрыться в горах. Они призывали жителей на военную службу, а детей брали в заложники. Шесть дней оборонялась Эретрия, на седьмой день город пал по вине предателя. Храмы разграбили и сожгли, людей депортировали. Персы высадились в Марафонском заливе. Узнав об этом, Афинское народное собрание приняло тут же решение – идти к Марафону. Афиняне сразу отправили посла в Спарту, призывая ее прийти на помощь соотечественникам и отразить общую угрозу. Но спартанцы справляли в это время праздник Аполлона Карниоса, а их священный закон категорически запрещал им вести любые военные действия до полнолуния. Полнолуние должно было наступить лишь через шесть дней. Так что напрасно спешил гонец Филиппид, преодолев 140 миль, стремясь донести крик о помощи. Впрочем, спартанцы твердо заявили, что по окончании срока действия закона они обязательно выступят.

Гонец доносит весть о марафонской битве. 490 г. до н.э.

В итоге 10 000 тяжеловооруженных гоплитов Афин представляли собой все войско греков, у которых не было конников, лучников и застрельщиков. Дело осложнялось и тем, что у афинян не было одного главного военачальника, а было десять стратегов. По афинским законам, стратеги осуществляли оперативное командование поочередно, сменяясь ежедневно. К счастью, рассудок возобладал и стратеги уступили командование Мильтиаду, который хорошо знал тактику персов и вообще персидскую армию со времен Скифской кампании и его правления в Херсонесе. Он был отважным и опытным воином, залог успеха и победы видел в наступлении. Преимущество персов в количестве войск было очевидно. Но повели себя персы довольно легкомысленно: расположившись лагерем под охраной удобного рельефа, они чего-то выжидали. Греки же, не теряя времени даром, сближались, валя деревья и строя частоколы (для охраны себя от нападения персидской конницы). Вдобавок, ионийцы, служившие у персов, вдруг сообщили грекам, что куда-то ушла конница персов. И Мильтиад нанес удар: в стремительной рукопашной схватке они одолели персов, причем конница тех оказалась не у дел.

Античный воин надевает поножи

Вот как описал сражение Геродот. Битва при Марафоне длилась долго. В центре боевой линии, где стояли сами персы и саки, одолевали варвары. Здесь победители прорвали ряды афинян и стали преследовать их прямо в глубь страны. Однако на обоих крыльях одерживали верх афиняне и платейцы. После победы афиняне не стали преследовать обратившихся в бегство врагов, но, соединив оба крыла, сражались с врагами, прорвавшими центр. И здесь в итоге победили афиняне. Затем они начали преследовать и рубить бегущих персов, пока не достигли моря. Греки старались напасть на корабли и поджечь их. В этой битве пал доблестно бившийся с врагом Полемарх (Каллимах), а из стратегов – Стесилай, сын Фрасила, потом Кинегир, сын Евфориона (ему отрубили руку секирой, когда он ухватился за изогнутую часть корабельной кормы). Погибло и много других знатных афинян. В битве при Марафоне пало около 6400 варваров, афиняне потеряли 192 человека. Персы бежали на кораблях, а афиняне вернулись в город, так как боялись десанта персов. Стратег Мильтиад послал гонца с вестью о победе. Легенда гласит: тот прибежал в Афины и, воскликнув «Радуйтесь, мы победили!» – упал замертво. Правда, у Геродота нет ни слова о «марафонском забеге».

Аристид

Спартанцы явились, когда все было кончено. Они поздравили победителей и ушли к себе в Лаконию. Поражение персов при Марафоне нашло отражение в росписи в Поикильской Стое, или Расписном портике (павший в битве Каллимах, приветствующий бойцов Мильтиад, Кинегир с отрубленной рукой, драматург Эсхил, персы Датис и Артаферн, якобы присутствовавшие там боги – Тесей, Афины, Геракл).

Вид Марафонского поля

В ту героическую эпоху юноши считали идеалом архонта Аристида (540 – ок. 467 гг. до н.э.). В битвах он был первым, всю жизнь посвятив служению отечеству. В Марафонском сражении Аристид принял на себя главный удар персидских когорт. Затем после триумфальной победы, сидя среди груды захваченного у персов золота и серебра, он читал книгу, даже не смотря на золото, словно это мусор. Увы, из-за интриг Фемистокла, опасавшегося соперничества, Аристида подвергли остракизму в 483 году до н.э. Несмотря на эту вопиющую несправедливость, когда Афинам стали угрожать персы, окружившие у острова Саламин греческий флот, Аристид вновь поспешил на помощь родной земле. Когда его назначили полководцем аттического войска, во многом его мужество обеспечило победу афинян в 479 году до н.э. в битве при Платее. Он способствовал тому, что четвертый класс граждан (средний класс) получил доступ ко всем государственным должностям. Пробыв у власти 20 лет, он умер нищим, не оставив денег даже на похороны. Его похоронил на свои средства город Фалеры.

Греческий воин в атаке и его щит

Идеи патриотизма очень сильны в античной традиции. Пожалуй, это – главный элемент идеологии античного государства. В Греции, Риме, на Востоке патриотизм, отвага в порядке вещей. Так, у японцев особым почетом пользовалась «Хагакурэ» (Книга воина), идеи которой позднее стали активно внедряться в умы нации. В книге сказано: «Вы можете потерять свою жизнь, но честь – никогда». Любой народ восхищается защитниками отечества. Вспомним хотя бы и героическую оборону русскими Козельска от Батыевых полчищ (1238 г.). Все жители положили «животы свои», но не сдались, за что татары тогда и прозвали наш Козельск «злым городом».

Раненый воин с фронтона храма Афины на острове Эгине

В то время защита отечества, выполнение воинского долга считались священной обязанностью граждан. Сократ, воспитанный как воин, в 18 лет дал клятву: «Я не посрамлю священного оружия и не покину товарища, с которым буду идти в строю, но буду защищать и храмы и святыни – один и вместе со многими. Отечество оставлю после себя не умаленным, а большим и лучшим, чем сам его унаследовал». Представляет интерес произнесенная на похоронах афинских воинов речь Перикла. На протяжении последующих веков она всегда привлекала внимание многих историков и политиков. Образ Перикла яркими мазками набросал Фукидид. Чтобы почувствовать величие его речи, да и вообще лучше и полнее понять, что же такое истинная демократия (ибо в России в конце XX в. делалось все, чтобы лишить наш народ понимания всей важности подлинной демократии), послушайте речь Перикла на похоронах жертв первого года Пелопоннесской войны (войны гражданской).

Воины, несущие тело погибшего товарища

Обращаясь к афинянам, он начал прежде всего с предков, ибо справедливость и пристойность требовали воздать им дань воспоминания. Ведь это они, от века обитавшие в этой земле, из поколения в поколение доблестью своею сохранили ее свободной. И за это они, по глубочайшему убеждению Перикла, достойны похвалы; а еще достойнее ее отцы, потому что к полученному ими наследию трудами своими приобрели нынешнее могущество и оставили его им. А затем его приумножили и они сами, ныне здравствующие и полные сил, сделав город вполне и во всем независимым в военное и в мирное время… Государственный строй Афин не подражает чужим учреждениям; они сами скорее служат образцом для некоторых, чем подражают другим. Называется этот строй демократическим, потому что он зиждется не на меньшинстве, а на большинстве народа. По отношению к частным интересам законы Афин предоставляют равноправие для всех; что же касается политического значения, то у них в государственной жизни каждый им пользуется предпочтительно перед другим не в силу того, что его поддерживает та или иная политическая партия, но в зависимости от его доблести, которая и приносит ему добрую славу в том или другом деле; равным образом скромность звания не служит бедняку препятствием к деятельности, если только он может оказать какую-либо услугу государству… Афиняне любят красоту без прихотливости и мудрость без изнеженности; пользуются богатством, как удобным средством для деятельности, а не для хвастовства на словах; и сознаться в бедности у них вовсе не постыдно, напротив, гораздо позорнее не выбиться из нее своим трудом. Одним и тем же лицам можно заботиться о своих домашних делах, и заниматься делами государственными, да и прочим гражданам, отдавшимся другим делам, не чуждо понимание дел государственных. Они одни считают не свободными от занятий и трудов, но бесполезными тех, кто не участвует в государственной деятельности.

Обращение Перикла к народу

Превосходство их состоит также и в том, что они обнаруживают и величайшую отвагу и зрело обсуждают задуманное предприятие; у прочих, наоборот, неведение вызывает отвагу, а размышление – нерешительность. Говоря коротко, Перикл утверждал, что государство Афины стало центром просвещения Эллады. При этом он подчеркивал, что каждый человек может у них приспособиться к многочисленным родам деятельности и, выполняя свое дело с изяществом и ловкостью, всего лучше может добиться для себя самодовлеющего состояния. А то, что все сказанное – не одни лишь громкие слова по удобному поводу, но сущая истина, доказывает и само значение государства, приобретенное ими именно благодаря этим свойствам… В этой силе своей, очевидной для всех и доказанной великими доказательствами, оно послужит предметом удивления для современников и потомства, и нет им нужды ни в панегиристе Гомере, ни в ком другом, доставляющем минутное наслаждение своими песнями в то время, как истина, основанная на фактах, разрушает вызванное этими песнями представление. Своей отвагой они заставили все моря и все земли стать для них доступными, они везде соорудили вечные памятники содеянного ими добра и зла. В борьбе за такое государство и положили свою жизнь эти воины, считая долгом чести остаться ему верными, и каждому из оставшихся в живых подобает желать трудиться ради него…

Перикл вручает награду

Упомянутая речь Перикла стала символом, особым знаком демократического строя. В ней подчеркнуто, что Афины благодаря демократии добились громких побед и стали школой Эллады. Однако необходимо более трезво взглянуть на идеальную картину демократического правления. Какую бы из версий речи вы ни взяли (Фукидида или Платона), по зрелому размышлению всем становится ясно: перед нами все же яркий образец политической пропаганды.

Кресилай. Портрет Перикла. V в. до н.э.

Погибшему в битве воину воздают почести и хоронят. О том, что являла собой могила воина, можно судить по обнаруженному в Марафоне захоронению воина. В загробную жизнь, царство Аида, его сопровождали железный меч и бронзовый нож, бронзовая фибула, два сосуда и два кольца. Предметы указывают, что родичи усопшего имели некоторый достаток и неукоснительно соблюдали права покойника на его личные вещи, в том числе и на достаточно ценный в то время железный меч. В могилах других воинов также находят качественное оружие, железные удила, различного рода украшения и т.д. Фукидид, пересказывая речь Перикла над телами павших греческих воинов, показывает нам пример того, как и о чем должен говорить великий муж (без пошлых «рокировочек» и «лакировочек»). Разве мы слышим в его словах жалобы и стенания? Или завуалированную измену и трусость? Греки на месте растерзали бы такого «главу отечества», которых столько развелось. Великий муж должен воздать дань предкам. Он обязан бережно передать потомкам и все лучшее, что ранее в боях и трудах было создано и завоевано ими.

Афина в трауре. Рельеф V в. до н.э. Стела погибших воинов

Повторим слова Перикла: «Ведь они всегда и неизменно обитали в этой стране и, передавая ее в наследие от поколения к поколению, сохранили ее, благодаря своей доблести, свободною до нашего времени. И за это они достойны похвалы, а еще достойнее ее отцы наши, потому что к полученному ими наследию они, не без трудов, приобрели то могущество, которым мы располагаем теперь, и передали его нынешнему поколению. Дальнейшему усилению могущества содействовали, однако, мы сами, находящиеся еще теперь в цветущем зрелом возрасте. Мы сделали государство вполне и во всех отношениях самодовлеющим и в военное и в мирное время». А смогут ли вчерашние вожди России, опозорившие свою родину, глядя в глаза внукам, повторить слова Перикла?! Что эти прохвосты оставили людям?

Разумеется, говоря о патриотизме греков, величии Афин, мудрости Перикла и т.д. и т.п., не забывайте и о том, что, во-первых, греки очень часто вели захватнические войны и, во-вторых, войны эти являлись причиной многих трагедий. Поэтому даже античные ученые, мыслители, писатели пытались умиротворить страсти. Скажем, Гомер в уста греков, видевших нелепость и бессмысленность войн, вкладывает такие слова: «Мы, воюя, творим преступленье» («Илиада»). Историк Фукидид писал о жутком и разрушительном воздействии беспрерывных войн на положение государств. Хотя Перикла и назвали «главным архитектором Пелопоннесской войны», длившейся 27 лет, все же надо упомянуть о его робкой попытке добиться объединения греков. Он предлагал всем эллинам Европы и Азии прислать своих уполномоченных на съезд в Афины, где поставил вопрос о необходимости создания условий для безопасного плавания. Солон также говорил о желательности для народов «сложить свое оружие». Война была совершенно не нужна простым людям. Поэтому герои пьесы Аристофана и перебрасываются репликами: «За что воюете, ребята? – За тень осла идет война!» Впрочем, попытка найти дорогу к миру была скорее всего обычной риторикой.

Так почему все-таки войны не прекращались? В любом обществе найдется достаточное число бессовестных мерзавцев, властителей, толстосумов, наконец, просто бандитов, готовых нажиться на войне и грабеже (за счет простого люда, который идет на бойню). Иные гордятся разбоем и убийствами (такого типа высмеял римский драматург Плавт в «Хвастливом воине»). Кто только не писал и не говорил о мире, начиная с Рамсеса II, призывавшего в XII веке до н.э. племена хеттов к «миру и братству»: «О сильный царь, мир лучше войны». Все без исключения попытки заключения длительного мира в истории, увы, кончались неудачей. Правда, по сей день в Лувре хранится конусообразный камень. На нем запечатлен древнейший мирный договор. Два враждовавших шумерских города 4,5 тыс. лет тому назад пришли к согласию. Однако мир был исключением из правил.

Кимон

Говоря о Перикле как о наиболее известном афинском политике того периода, нельзя не упомянуть о Кимоне и Никии. Перикл своей главной заслугой считал, что «ни один афинский гражданин не надел из-за меня черного плаща». Греки надевали черный плащ по погибшим в войнах и распрях (наивысший знак доблести для государственного мужа). Не все могли сказать о себе словами Перикла (включая его самого), ибо то было время жестоких противоборств и гражданских войн. Как ни славны Перикловы времена, величие Афин заложено было еще при старике Кимоне. Это фигура, не уступающая Периклу, а в чем-то его даже превосходящая.

Ваза из Дипилона. VIII в. до н.э.

Кимон (ок. 510 – 450 гг. до н.э.) был сыном Мильтиада. Сторонник спартанского воспитания и образа жизни, он являлся одним из предводителей антиперсидски настроенной аристократии. Активно выступая за создание Афинского морского союза, он немало способствовал победе греков над персами при Эвримедонте на суше и на море (между 469 и 465 гг. до н.э.). Вот как описал его заслуги перед Афинами историк. Кимон на деньги от персидской кампании выстроил южную стену Акрополя, заложил фундамент для Длинных стен. Местность там, кстати, была болотистая, и Кимон укрепил ее, засыпав болото множеством возов щебня и опустив на дно тяжелые валуны. Он первым украсил город прелестными местами для прогулок, городскую площадь обсадил платанами, Академию, находившуюся в безводной местности, превратил в рощу, богато орошаемую, с тенистыми аллеями и открытым местом для бега. В отношении других греков он не применял насилия. Он поступал довольно снисходительно с теми, кто не желал участвовать в военных походах, беря с них плату деньгами и кораблями. Им же охотно предоставлял право заниматься своими собственными делами. Тем самым от нагрузок военного бремени оказались освобождены созидатели – землепашцы и купцы. Тогда афиняне не расставались с морем, кормили себя сами и еще считались хорошими вояками. Но все течет, все изменяется. «Времена золотого Кимона, наследника побед над персами, и серебряного Перикла, придавшего Афинам опасный статут столицы эллинства, времена роста и расцвета проходят. После первых неудачных лет войны население города на три четверти разбавлено отъявленным сбродом, деревенщиной, бездельниками, дезертирами, женщинами и инвалидами, а цветут теперь не Кимоновы рощи, но повсюду вынюхивающие жирно пахнущий след доносчики, сидящие на жалких подачках судейские, да еще на всем ухитряющиеся погреть руки торгаши, да красноречивые бахвалы вкупе с безумствующими фисиками, толкующими о каких-то «законах природы», да нашедшие кров и стол в тесноте аттической столицы акробаты и эквилибристы, в том числе орудующие языком. Простолюдью неуютно в собственном городе. В Афинах Кимона и Перикла, тогда еще просто большой деревне, они почти все знали друг друга…» (Г. Гусейнов).

Руины фаллического храма на острове Делос

О жизни Никия до его акме (30 лет), а то и даже до его пятидесятилетия мало что известно. Вероятно, он был старше Сократа, что родился в 469 году до н.э., но не более, чем на 10 лет. Условно датой его рождения можно считать середину 70-х годов V века до н.э. Родом он был из дема Кидантиды филы Эгеиды и принадлежал к числу политиков новой волны, то есть тех самых «новых богачей», что вышли на арену политической жизни Афин в 20-е годы V века до н.э. Богатство его семьи было нажито еще его отцом, Никератом, разрабатывавшим Лаврийские рудники. О его состоянии говорят и такие цифры: известно, что он сдавал в аренду в Лаврийских рудниках 1000, Гиппоник – 600, Филемонид – 300 рабов. Делалось это через фракийца Сосия, который обязан был платить Никию по 1 оболу в день за каждого раба. Годовой доход Никия от этих операций составлял 60 тыс. драхм, т.е. 10 талантов. Общая же сумма его состояния равнялась примерно 100 талантам. Представляется актуальным рассмотреть взгляды афинского богача, входившего в самый привилегированный слой граждан. Понятно, что его влияние на внешнюю и внутреннюю политику Афин было значительным. Однако Никий (в отличие от большинства «русских Никиев») значительную часть своего состояния предпочел пустить на общественные нужды: на эти средства делались «социальные выплаты» бедным гражданам, приобретались земли для храмов, закупались дары и хлеб, организовывались «священные посольства на Делос», устраивались церемонии и т.д. Никий, видимо, давал деньги и на творения иных греческих интеллектуалов. Во всяком случае очевидно, что его щедрость вызывала к нему симпатию в самых широких слоях афинской публики. И та наградила его постом стратега, который он занимал в течение шести лет непрерывно (с 427 по 421 г.). Он не принадлежал к политикам первого ряда до смерти Перикла, однако его щедрость открыла ему путь во власть. От наших же «никиев» спустя века не останется даже руин, подобных тем, что на о-ве Делос.

С пальмовой ветвью мира

И если Перикл (забудем о его риторике) был сторонником агрессивной внешней политики, то Никий стал символом умеренного и спокойного политического курса. Трусом он не был. Подтверждение этому хотя бы то, что его не раз посылали во главе войск для решения тех или иных военных задач. Он захватил остров Миною (427 г. до н.э.), возглавил экспедицию на Мелос, атаковал Танагру, разорил локрийское побережье, возглавил высадку в Коринфии, добился сдачи Киферы, захватил Менду и т.д. Справедливо говорят, что ни один афинский полководец Архидамовой войны (первой фазы Пелопоннесской войны) не участвовал в столь большом количестве схваток и сражений, не проиграв при этом ни одной.

Оплакивание погибших

Но в данном случае нам не это хотелось бы особо выделить и подчеркнуть. Дело в том, что война меж Афинами и Спартой возникла как схватка между двумя братскими союзами. Такое случалось и между славянами. Заслуга Никия в том, что он стремился примирить Афины и Спарту. Но если раньше агрессивному крылу (Перикл, Клеон, Брасид) удавалось доказывать необходимость войны, то после битвы при Амфиполе (422 г. до н.э.), когда афиняне потерпели тяжелейшее поражение (при этом погибли вожди обеих сторон – Клеон и Брасид), переговоры о мире возобновились. По мнению Фукидида, тогда Никий вышел впервые на первый план афинской политики. Никию сопутствовали «счастье и почет в городе» потому, что он «предпочитал не рисковать». Он хотел «не только сам избежать тягостей войны, но и избавить от них сограждан, оставив потомкам память о себе как о человеке, который за свою жизнь не принес несчастья родине». Никий был из числа тех политиков, которых называют «миролюбцами».

Он считал, что наилучшей защитой от опасностей является мир. Знаменательно и то, что этот богатый человек занимал сторону крестьян, а не торговцев, которые жили морем и войной. Плутарх считает, что старшее поколение и большая часть земледельцев, будучи решительными сторонниками мира, являлись опорой Никия. Вероятно, его поддерживали в основном мудрые и опытные люди, и те, что видели главные источники прибыли в мирном труде и земле. Если учесть еще и то, что Никий был весьма благородным человеком, то можно понять причину его большой популярности. Плутарх писал: «Никий готов был скорее перенести утерю победной награды и славы, чем оставить без погребения двух сограждан». Надо признать, что подобного рода позиция, полагающая, что худой мир лучше доброй ссоры, была большой редкостью для древнего мира, что жил в условиях перманентных войн.

Знаменательны слова Плутарха, сказанные о времени, когда прервалось жестокое соперничество, вражда братских народов: «Уже раньше афиняне и спартанцы договорились о прекращении военных действий сроком на год. В течение этого года они встречались друг с другом, общались с чужеземцами и близкими, избавились от страха, вновь вкусили покоя и жаждали и впредь жить без кровопролитий и войн. Им приятно было слушать, как хор поет: «Пусть копья лежат паутиной, как тканью, обвиты», приятно было вспоминать изречение, что во время мира пробуждают спящих не трубы, а петухи. С бранью отшатывались от тех, кто говорил, что войне суждено тянуться три девятилетия. Договорившись по всем спорным вопросам, они заключили мир. Большинство граждан верило, что пришел конец несчастьям. Про Никия все твердили, что он муж, угодный богам, и что по их воле в награду за благочестие его именем нарекли величайшее и самое прекрасное из благ. И действительно, мир называли делом рук Никия, войну – делом рук Перикла. Ведь тот из-за ничтожного повода и вверг греков в великие бедствия, первый же сделал их друзьями, заставив забыть о величайших бедствиях. Вот почему и поныне этот мир зовется Никиевым».

Греческий саркофаг

Все сказанное выше никак не объясняет, почему же тогда войны следовали одна за другой, если Ксенофонт уверял, что из всех полисов Афины естественным образом «приспособлены для увеличения своего богатства в мирное время». Слово «мир» стало расхожей фразой. Сравнивая Перикла и Никия как двух совершенно разноплановых политиков (один «ястреб», а другой – «голубь»), надо все же помнить конец их историй. Конец же таков: Перикл умер своей смертью. Став жертвой моровой язвы (чумы), он никогда в политике не становился жертвой собственной слабости. Никий же, говоря все время о мире, следуя курсом «разрядки», был человеком если и не слабым и пассивным, то гораздо менее удачливым. В конечном счете он во время похода на Сиракузы оказался в плену (вместе с остатками войска) и был благополучно казнен. От судьбы, как и от смерти, никуда не уйдешь. Но в нашей воле сделать собственную судьбу и жизнь страны достойной памяти потомков.

 

Афины, Спарта и Фивы– битва за гегемонию

Невольно забежав вперед, мы не объяснили глубинные причины конфликта между Афинами и Спартой. Эти два мощных полиса (государства) на протяжении веков определяли ход древнегреческой истории… Афины постепенно пришли к контролю над Аттикой, став к 500 году до н.э. самым мощным государством в центральной Греции и важнейшим культурным центром эллинского мира. Спарта вела свое происхождение от дорийцев, грозных воителей, что некогда вторглись в Грецию. Она преимущественно держалась границ ее Лаконии, которую завоевала (отсюда их наименование – «лакедемоняне» или «спартанцы»). Местное население они частью обратили в рабов, прикрепив их к земле (илоты). Те обязаны были обслуживать воинов и частично свободное население, т. е. периэков. К концу VII века под властью Спарты оказался весь южный Пелопоннес, жители которого с помощью силы и принуждения были организованы в Пелопоннесский союз. Меж Афинами, морской державой, и Спартой, преимущественно сухопутным военным государством, развернется долгая и кровопролитная битва за лидерство в Греции.

Спартанский царь Архидам

В качестве некой аналогии (довольно условной) можно привести пример России и Соединенных Штатов Америки. Россия является преимущественно сухопутным государством, США – скорее морская держава. Обе страны полвека находились в жесткой конфронтации. Поэтому схему современного мира в XX веке были готовы подать в виде противостояния «тоталитарной Спарты» и «демократических Афин». Подобным образом разделилось и мировое сообщество: на сторонников «демократического» государственного устройства (Афины—США) – и союзников так называемой «тоталитарной» Спарты (СССР или Россия). Двум этим государствам и сообществам приписывали разные философии и характеры. Одни – непримиримые индивидуалисты, другие – убежденные коллективисты. Одни – «афиняне», другие – «спартанцы». Одни восхваляли, всячески превозносили преимущества демократии, поклоняясь Афинам (США). Другие ценили твердую власть избранных, воспевая идеалы Спарты (СССР). Ныне искусственность подобного деления очевидна, ибо афинские идеалы, как и спартанские, содержат в себе немало мифологем.

Ликург

Читатель понимает всю искусственность сравнения этих стран, ибо всем очевидна разница их происхождения, положения, их географии и т.д. И все же что-то было и есть в этом давнем историческом и геополитическом споре. Ведь схема конфликта и суть противоречий не зависят от величины объекта. Чтобы лучше понять основные причины противостояния Афин и Спарты, надо особое внимание уделить вопросам геополитики, не забывая, конечно, и о экономической стороне противоборства сторон.

Большое значение имеет и личный фактор… Скажите мне, чем живут вожди, и я вам отвечу, что ожидает ту или иную страну через пару-другую десяток лет. В этом смысле особый интерес представляет жизнь спартанского законодателя Ликурга. По мнению Эратосфена и Аполлодора, начало его деятельности можно отнести к 884 году до н.э. В Спарте правили одновременно два царя. Власть их передавалась по наследству. Вот вам пример торжества строя, в котором правит не кучка богачей (олигархов) и их прихвостней, а народ и гражданский коллектив, по сути дела являющиеся правящим сословием. Знаменательно и то, что спартанцы рано стали именовать себя «гомеями», т.е. равными. Свободные граждане превратились в правящую элиту, пусть даже военного толка. Помимо царя в Спарте существовала еще «герусия» (пожизненный совет старейшин из 28 самых знатных старцев). Члены герусии, геронты, фактически управляли Спартой. Существовал институт эфоров, которому в классическое время принадлежала вся исполнительная и контрольная власть в государстве. Коллегия из 5 эфоров, учрежденная, видимо, в царствование царя Феопампа (754 г. до н.э.), избиралась из массы граждан, выражая интересы всей общины (с VI в. до н.э.). Спартанское «Политбюро» имело право отстранять от власти царей. Власть их была столь велика, что Аристотель счел ее «тиранической». В руки эфоров перешло гражданское судопроизводство и управление финансами. За неправедные деяния они могли наказать любого, отстранить от должности любого чиновника до истечения срока его полномочий, и «даже заключать в тюрьму любых магистратов». Хотя присудить человека к смерти мог лишь суд. В эфорах видим все признаки демократической власти народа, что сближает сей институт с властью народных трибунов в Риме. Совет старейшин сдерживал в известных границах и царскую власть, ибо пользовался одинаковым с нею числом голосов при решении важнейших вопросов. По выражению Платона, сей Совет в Спарте стал «якорем спасения» государства, уравновешивая власть царя и народа и тем самым привнося в общество мир. Однако полномочия народа Спарты были не так уж и велики: тот мог лишь принимать или отвергнуть предложения геронтов и царей (всего лишь).

Пять эфоров в Спарте

В том, что Ликург ставил власти некие пределы, Плутарх видел признак высокого ума и прозорливость законодателя. Но особое значение он придавал тому, что Ликург поделил земли и дал их народу, то есть по сути дела осуществил передел земель, находившихся в руках крупных собственников, в пользу неимущих. Неравенство состояний до него было ужасным: «Масса нищих и бедняков угрожали опасностью государству, между тем как богатство было в руках немногих». Ликург решил уничтожить «две самые старые и опасные болезни государства – богатство и бедность». Ради этого крепко прижал олигархов и богачей, убедив их отдать часть собственности в пользу государства, чтобы «жить на равных условиях, так чтобы никто не был выше другого». Историк хвалит Ликурга даже за то, что, зная поганую и алчную натуру этих воротил, он обманывал их. В другом известном труде, «Лакедемонской политии» Ксенофонта, также с явным одобрением сказано, что спартанский строй представлял собой общину равных. Плутарх писал о законах Ликурга: «Вообще он приучал сограждан не желать и не уметь жить отдельно от других, напротив, они должны были, как пчелы, жить всегда вместе, сбираться вокруг своего главы и вполне принадлежать отечеству, совершенно забывая о себе в минуты восторга и любви к славе. Такие мысли видны в некоторых изречениях».

Изображение воинов в бою

Спарта – полувоенное государство, в котором лишь тот, кто защищал родину с оружием в руках, имел право носить почетное имя гражданина и участвовать в управлении страной. Одевались спартанцы просто, а греку, дивившемуся простоте их одежд, царь Спарты Агесилай, объясняя вкусы спартанца, сказал: «Такой образ жизни – почва, на которой выросла наша свобода». Государство тут регулировало буквально все области в жизни гражданина, начиная от воспитания и обучения молодых людей до смерти и захоронения. Элита страны тщательно следила за тем, чтобы даже матери будущих воинов росли здоровыми и выносливыми. В возрасте семи лет детей забирали у матерей и помещали под надзор опытных и храбрых воспитателей. Дети жили, ели, спали и обучались в одном коллективе, у одного наставника. Основной упор в их воспитании делался на дисциплине, физических упражнениях и выносливости. В любую погоду дети Спарты бегали на стадионах босиком, нося зимой и летом одну тунику. Молодые люди, признанные гражданами в 16—18 лет, становились эфебами, лишь тогда обретали гражданские права, когда получали от государства оружие – щит и копье. Уже к 20 годам юноша становился воином и мог принять участие в битвах. Аристотель писал о спартанцах в «Афинской политии»: «После этого они охраняют границы страны, дежуря все время на сторожевых постах, гарнизонную службу они исполняют в течение двух лет… и на это время освобождаются от всех повинностей… По истечении этих двух лет они становятся уже на один уровень с остальными гражданами».

Э. Дега. Упражнения молодых спартанцев

Ели и пили спартанцы немного. Пища была скромной, почти грубой. Общий обед состоял из черной похлебки, вареной свинины, вина, овсяного хлеба и сладкого печенья. Не все греки могли удовлетвориться их пищей. Молва гласит, что когда сибарит из Афин попал к спартанцу на обед, он сказал: «Действительно, спартанцы – самые храбрые из людей. Всякий предпочел бы тысячу раз умереть, чем так жить». Будучи наслышан об их еде, тиран Дионисий купил лакедемонского повара, приказав тому приготовить их знаменитую похлебку: съесть ее не смог, выплюнул. Повар сказал ему: «Чтобы оценить это кушанье, надо делать нашу гимнастику и купаться в Евроте». Спартанцы ели обычно гороховую кашу. Пьянства и кутежи исключались. Толстяков в Спарте практически не было (Олеша не смог бы там написать «Трех толстяков»). Если они появлялись, их изгоняли из страны указом правительства (а уж на правительственный Олимп «тяжеловесам» в Спарте путь и вовсе был заказан). Не пускали туда демагогов и проституток. Не приветствовались и богачи. В Спарте в ходу была пословица: «Бог богатства слеп и лежит без жизни и движения» (Плутарх). Само собой пропала роскошь. Трусов презирали, более всего ценили – храбрость. Убитых в бою несли на щитах. Отсюда выражение: «Со щитом или на щите».

Спартанский обед

Понятно и исключительное значение, которое играли в жизни Спарты военные. Во многом это объяснялось суровыми условиями тогдашней жизни, когда войны следовали одна за другой, постоянно стуча в двери их дома. Спарта – военное государство, наводившее страх на соседей. Однако среди всех греков было широко распространено мнение, что один спартанец стоит в бою нескольких гоплитов из других земель. Жили спартанцы единым общежитием, так что Исократ называл их государство, фактически состоявшее из четырех кварталов, государством-станом. Законы полиса строились с учетом общинной идеологии народа. Ликург запретил заниматься ремеслами, торговлей, воспрепятствовал ввозу серебра и золота, а в качестве денег постановил использовать железо. И чтобы доставить небольшую по нашим понятиям сумму в пару тысяч рублей, нужно было не меньше пары быков – деньги были железными.

Дурис. Эос с телом Мемнона. Роспись килика

Главным занятием спартанского гражданина считалось участие в войне. Смерть в бою считалась, как и у викингов, наивысшей доблестью. Имена павших героев были окружены почетом и славой. Спартанка напутствовала уходивших на войну сыновей фразой: «Возвращайся со щитом или на щите». Это была демократия, хотя сугубо военного типа. Пассивным избирательным правом тут пользовались лишь 8000 мужчин из 376 000 населения Спарты. Но свободные и не стремились к демократии. Ликург в ответ на просьбу одного либерала учредить в Спарте демократию философски заметил: «Введи ее для начала, друг мой, у себя дома». Платон, Плутарх, Ксенофонт восхваляли спартанцев и их общественный строй. Напротив, Аристотель в его «Политике» осуждал ее: «Для спартиатов все соседи были врагами: и аргосцы, и мессенцы, и аркадяне». Какую из систем предпочтет современный мир – вот в чем вопрос?!

Два основных источника сведений по спартанскому государственному устройству и армейской системе – «Лакедемонская полития» Ксенофонта и труды Фукидида. Ксенофонт подробно рассказал о том, как была организована спартанская армия. Все мужчины в возрасте от 20 до 60 лет должны были служить в армии. Основу войска составлял гоплит, тяжеловооруженный воин, который содержал себя сам и экипировался сам. Исключение делалось для тех, чей отец погиб, защищая отчий дом и родину. Вооружение спартанца было таким же, как и у остальных греков (длинное копье, меч, поножи, шлем и щит). Спартанца от остальных греческих воинов отличал красный плащ. Войско состояло из лохов, т.е. крупных военных подразделений по 144 человека. Войско Спарты строилось в несколько шеренг (до конца V в. до н.э. их было восемь, затем значительно возросло, по примеру Фив). Вся спартанская армия делилась на шесть частей, называемых морами, те, в свою очередь, состояли из четырех лохов. К каждой море была приписана конница. 300 лучших гоплитов спартанской армии – гиппеи. Они находились на правом фланге и являлись телохранителями царя. Подобный же отряд был и у фиванцев, называвшийся Священным отрядом. Такой же отборный корпус был у персов – 10 тысяч «бессмертных».

Статуэтка спартанского воина в плаще

Царская одежда в Спарте

Следует отметить, что примерно с VII века до н.э. население Спарты стало быстро уменьшаться. Причиной тому была политика в области семейного и гражданского планирования (ограничение числа полноправных граждан), а также постоянная и естественная убыль в результате смерти и войн. В итоге армия из 9-тысячной превратилась сначала в 8-тысячную, а затем в 4-тысячную, причем собственно спартиаты составляли всего лишь тысячу воинов (VII—V в. до н.э.). Пришлось идти на уступки низшим слоям общества. Армию стали увеличивать за счет вольноотпущенных илотов и периэков. Наступали времена, когда армейская служба стала уделом не только высших слоев общества, но и тех, кого ранее относили к париям. Смешанное спартанское войско называлось «лакедемоняне». В битве при Фермопилах участвовали все спартанцы.

Таким образом можно сказать, что Спарта пожертвовала большим разнообразием вкусов и запросов в угоду равенству части населения, которое являлось главным защитником страны. Ликург предложил миру древнейшую хартию, где сказано: «Созывай правильно от времени до времени народ… тут (ему) предлагай и обсуждай, но народу – решение и власть». Под словом «народ» имелось в виду, конечно, дорическое население страны, дворянство, в противоположность периэкам и илотам, покоренным народностям. «Илоты» представляли собой земледельческое население долины. Фактически это были обращенные в неволю военнопленные. Они обязаны были работать на полях, которые победители, спартиаты, разделили между собой. В несколько лучшем положении находились «периэки», окрестные жители Спарты. Доряне (спартанские дворяне) жили в городе Спарте, который сохранял характер открытого военного лагеря и простирался свободно без всяких стен. При очевидной несправедливости того социального устройства, которое установилось в государстве, естественными были постоянные распри. Собственно, именно так и было до прихода к власти Ликурга. Страну раздирало двоецарствие, да еще имущественное неравенство терзало спартанское общество. С приходом к власти Ликурга, однако, вся ситуация в экономике коренным образом изменилась.

Д. Веласкес. Кузница Вулкана. 1650/51 г.

Штоль писал о переменах, которые принес Ликург: «До тех пор между гражданами существовало сильное неравенство имуществ. Уже при покорении страны земля, вероятно, разделена была неравномерно; с течением же времени одни завладели огромными имуществами, а другие пришли в нищету. Между тем государство налагало на всех одинаковые обязанности и тягости, требуя от всех равномерно, чтобы они защищали и расширяли страну, завоеванную предками. Недовольство, с одной стороны, гордость и высокомерие – с другой стороны, привели к раздору и беспорядку. Необходимо было положить предел такому положению, для того чтобы сохранить мир между гражданами. Ликург уничтожил разницу между богатыми и бедными; он разделил между беспоместными и мелкопоместными семействами, вероятно, царские поместья, принадлежавшие прежде Пелопидам, и вообще создал равенство имуществ. …завоеванная земля была разделена между 9000 спартанскими семействами на 9000 довольно равных наделов, и дальнейшими распоряжениями Ликург позаботился о возможном сохранении в будущем этого положения. Разделенные земли не считались свободной собственностью владетелей, они были собственностью государства, и владетели не имели права их продавать, дарить или завещать. Они нераздельно переходили от отца к старшему сыну, который делил доходы с них с младшими братьями, если они не получали надела женитьбой на наследнице другого семейства или свободного участка после вымершего семейства. Если какое-нибудь семейство вымирало, то его свободный надел возвращался в собственность государства, и царь, как глава войска, …снова отдавал его». Владение наделом налагало на граждан и обязанность военной службы.

Дорянин был прирожденный воин. Вся община была войском, где царило жесткое правило: «Кто не сражается – тот не имеет земли и не ест». Спартанцы презирали плуг и мотыгу, считая, что свободные люди созданы лишь для битв и сражений. Землю же обрабатывали илоты, получавшие за это определенную долю урожая. В отношении их был установлен твердый порядок – илотов нельзя было убивать, продавать или отдавать в дар, ибо они были собственностью государства. В Спарте они не были прямыми рабами, но закрепленными за землей крестьянами (примерно такое же положение при режиме Сталине занимали и наши крестьяне). При всех слабостях и недостатках такого строя (особенно глядя с высот нашего исторического развития) в пользу Ликурга и его «Законов» говорит не только то, что они появились на два века раньше, чем в Афинах, но и то, что Спарта оказывалась победителем почти во всех тогдашних войнах и конфликтах. И разве же не показательно то, что по пути Ликурга, его законов вынужден был пойти даже такой «демократ», как Солон?!

Среди защитников историчности предания о Ликурге можно назвать ученых Г. Бузольта, Н. Хэммонда, К. Краймса, Г. Мичелла, В. Форреста, Дж. Хаксли, Э.Д. Фролова, И. Шишову, Л. Печатнову. Опровергая позиции противников реальности существования Ликурга, Л. Печатнова пишет: «Несмотря на остроумие некоторых из подобных гипотез, всеобъемлющий скептицизм в отношении античной традиции о Ликурге неоправдан. У нас нет серьезных оснований отвергать все предание о Ликурге как лишенное какой-либо исторической ценности. Конечно, проблема Ликурга очень трудна. Это одна из самых больших загадок древнегреческой истории… В настоящее время в науке преобладает скорее позитивное отношение к Ликургу, которого причисляют к крупнейшим греческим законодателям архаической эпохи наподобие Драконта или Солона в Афинах».

Ахилл, перевязывающий Патрокла

Однако при всем уважении к умеренному строю Спарты (с точки зрения ряда жизненных установок и нравов), идеализировать его никоим образом не стоит. Спарта представляла собой полис, руководствовавшийся исключительно своими, личными и эгоистическими интересами. Никакие высокие мотивы, призывы к защите общей родины на них не действовали. Приведу один или два примера. Когда огромное войско Ксеркса вторглось в Грецию, двинулось через Фессалию и подошло к Афинам, афиняне отправили послов в Спарту, убеждая их оказать помощь. Те медлили. Это же было при Марафоне. Придя на второй день пути в Спарту, посол сказал: «Лакедемоняне! Афиняне просят вас помочь им и не допустить порабощения варварами древнейшего города в Элладе. Ведь Эретрия уже несет ярмо рабства, и Эллада стала беднее одним знаменитым городом». Спарта хотя и согласилась прийти на помощь Афинам, но при этом все медлила, ссылаясь на закон, словно беременная женщина на девятом месяце. «Это ведь был как раз девятый день первой половины месяца, а в девятый день, говорили они, нельзя выступать в поход, если луна будет неполной» (Геродот). При этом одновременно они лихорадочно увеличивали стены на Коринфском перешейке. Видимо, надеялись как-то отсидеться от врага за великой спартанской стеной.

Битва воинов царя Леонида

Между двумя ведущими государствами Эллады шло острейшее соперничество, не только открытое, но и скрытое, которое старались всячески закамуфлировать. Вот как описывает события Геродот: «А в Лакедемон афиняне отправили послов с упреками лакедемонянам за то, что те допустили вторжение варваров в Аттику, не встретив врага в Беотии. Послы должны были, кроме того, напомнить им о щедрых посулах персидского царя афинянам (в случае их перехода к персам). Да к тому же еще объявить лакедемонянам: если те откажут в помощи, афиняне сами найдут средство спасения. Лакедемоняне же как раз справляли тогда праздник, именно Гиакинфии, и для них важнее всего в то время было чествование божества (да и стена, воздвигаемая в Истме, была почти готова, и на ней даже ставили зубцы (башен). По прибытии в Лакедемон афинские послы вместе с мегарцами и платейцами явились к эфорам и сказали вот что: «Послали нас афиняне и велели передать вам, что царь мидян возвращает нам нашу землю и желает заключить с нами союз на условиях полного равенства (обеих сторон), без обмана и коварства. Он жалует нам кроме нашей земли еще и другую по нашему выбору. А мы не приняли его предложений из благоговейного страха перед эллинским Зевсом и потому, что измена Элладе для нас – отвратительное деяние. Мы отказались, хотя эллины обижали нас и покинули на произвол судьбы и хотя мы знали, что мир с царем нам выгоднее войны. Все же добровольно мы, конечно, не заключили мира с персами. И (поэтому) наш образ действий и намерения по отношению к эллинам честны и искренни. Вы же, напротив, были тогда в сильнейшей тревоге: как бы мы не помирились с персидским царем. А после того как вам стали ясны наши намерения (именно, что мы никогда не предадим Эллады) и так как стена на Истме была почти готова, тогда вы стали совершенно безразличны к афинянам. Договорившись с нами встретить персов в Беотии, вы покинули нас и допустили варваров в Аттику. Поэтому-то афиняне в данный момент гневаются на вас: ведь вы поступили нечестно. Афиняне требуют теперь, чтобы вы без промедления послали войско и вместе с ними дали отпор врагу в Аттике». Но спартанские вожди медлили с ответом. Геродот назвал причину, по которой лакедемоняне повели себя именно таким вот образом, говоря, что он не видит иной, «кроме той, что теперь они успели укрепить Истм и считали, что афиняне им уже более не нужны».

И лишь когда афиняне пригрозили отдать весь афинский флот под командование полководца персов Мардония (что означало бы гибель Спарты), те согласились включиться в борьбу: 5000 спартанцев и 35 000 илотов выступили на север. К ним присоединились 17 000 гоплитов из северо-восточного Пелопоннеса. Однако персы сумели захватить и сжечь Афины. Укрывшиеся на Саламине афиняне видели столб дыма над городом. Можно представить себе охватившее их чувство возмущения и горечи. В свою очередь, и они не пришли на помощь спартанскому царю Леониду, принявшему неравный бой в Фермопилах. Многие покинули войско перед битвой.

Ж.-Л. Давид. Леонид при Фермопилах

Спартанцы все же были отважными воинами. Да и в их личном мужестве никто в Греции не усомнился бы. Фаланга спартанцев всегда билась до конца. Не случайно спартанский поэт Тиртей писал: высший долг воина – стоять плечом к плечу с товарищами, а не пытаться показывать личный героизм в ущерб боевому порядку. Спартанцы осудили Аристодема за то, что в битве при Платее тот проявил безрассудную храбрость, но при этом поставил под угрозу жизнь товарищей.

Хрестоматиен пример спартанцев, оборонявших Фермопилы (480 г. до н.э.). В узком ущелье воины царя Леонида (300 спартанцев и 700 феспийцев) защищали от персов проход. Знаковый пример – бой при Фермопилах. Историки подробно описали эту битву. Ксеркс задержал выступление до середины утра. Когда спартанцы увидели, что его войска вошли в проход, они не пытались больше оборонять стену. Вместо этого лакедемоняне вышли в самую широкую часть прохода и построились там обычной фалангой. Легковооруженные илоты прикрывали их с флангов. Здесь они приняли бой, сражаясь с безрассудной яростью. Персы, которых, как говорят, гнали в бой бичами, вынуждены были карабкаться по горам трупов, чтобы добраться до греков. Вскоре большая часть греческих копий была сломана. Греки вынули мечи, сомкнули ряды и дрались до конца. Леонид пал, и за его тело развернулась ожесточенная битва: персы и греки стремились им завладеть. Четыре раза брали его персы, и четыре раза греки отбивали тело Леонида. Сражение продолжалось до тех пор, пока «бессмертные» персов не добрались до конца тропы, не напали на греков сзади. Развязка близилась.

Тогда греки сомкнули ряды и стали отступать за стену. Миновав ворота, они укрепились на невысоком холме, что возвышался над болотистой равниной. Они выстроились в круг и приготовились к смерти. Персы хлынули через стену, пытаясь забраться на холм, но их оттеснили. Фиванцы подняли руки и сдались. Остальные греки бились мечами, пока те не сломались, а затем голыми руками и зубами они продолжали бой, покуда персы не погребли их под градом стрел. К полудню все было кончено. О мужестве спартанцев говорит такой факт. Некий воин, по имени Еврит, страдавший от глазного недуга, узнав, что персы обошли гору, потребовал доспехи и приказал своему илоту вести его в самую гущу сражения. Там он вступил в бой, хотя и был почти что слеп. Правда, был и другой, Аристодем. Как сообщает Геродот, он отступил вместе с союзниками. По возвращении в Спарту его ожидали бесчестие и позор. И лишь его безумная храбрость (в последующей битве против персов при Платее) смогла вернуть ему доброе имя. Изменник Эфиальт, который долго скрывался, боясь возмездия, все ж был убит, когда дерзнул вернуться домой.

Последний день битвы при Фермопилах

Все 300 спартанцев пали смертью храбрых, но так и не сдались. Понятно, почему бой у Фермопил, как и всем известные битвы при Марафоне и Саламине, считают вершиной греческой военной истории. Слова Леонида, с которыми он обратился к собратьям по оружию, обессмертили его имя: «Давайте-ка завтракать, соратники: ведь ужинать будем в преисподней!» Святость долга гражданина по защите отечества прославил Гораций (65—8 гг. до н.э.). Обращаясь к римским юношам, он убеждал их, что «и честь и радость – пасть за отечество», и при этом восклицал:

Персы поступят с прахом убитых спартанцев недостойно. Ксеркс отдал приказ, чтобы тело царя Леонида обезглавили; остальных мертвых захоронили. Сдавшихся же в плен фиванцев персы заклеймили особым царским знаком. После окончания той войны Дельфийская амфиктиония воздвигла спартанцам памятник с надписью: «Путник, расскажи лакедемонянам, что мы полегли здесь, исполнив их волю». Этот подвиг воспели Симонид и Байрон: «Когда в неравный бой за Фермопилы шла без надежды горсть богатырей…» Однако пример битвы и гибели Леонида указывает на то, что и разногласия среди греков были сильны. Байрон скажет в «Чайлд-Гарольде:

Спартанцы были храбрыми воинами, спору нет. Но со временем и их нравы стали меняться. Спартанское войско, одерживая победы, в особенности полководцы и вожди, становились богаче. Присваивая военную добычу, они отучились жить скромно, привыкли к роскоши. Такие люди, как Агесилай, не взявший себе ничего из огромной персидской добычи, были исключением. Политик справедливый и бескорыстный, хороший товарищ, которого любили воины, равнодушный к славе и почестям, он был готов на все во имя благополучия и славы Спарты. Иногда он прощал товарищам и дурные поступки. Когда один из его командиров захватил во время перемирия Фивы, сверг демократов, привел к власти аристократов, Агесилай выступил в его защиту и сказал: «Все, что приносит пользу Спарте, разрешается совершать даже без приказа». Спас он от сурового наказания и того воина, что чуть было не захватил врасплох главного противника Спарты – Афины. Кто-то поставит под сомнение этичность его поступков. Но следует помнить, что и сами Афины не упускали случая ослабить и даже уничтожить Спарту, не брезгуя ничем. Получили же они от персидского царя 30 тысяч золотых монет. Тот дал их на восстановление афинских укреплений и фиванской армии. Фивы были грозным противником. Достаточно упомянуть, что в 371 году до н.э. в битве при Лектрах, в 10 км от Фив, искусный полководец Эпаминонд полностью уничтожил спартанскую армию. Так что «на войне как на войне».

Спартанский гоплит в коринфском шлеме

Пример Спарты и для нас во многом поучителен. Государство могущественное в военном отношении, казалось бы, имевшее хорошую систему воспитания граждан, тем не менее стало клониться к упадку. Почему это стало возможным с нашей «русской Спартой»? Потому что, развиваясь однобоко, уповали лишь на силу армии. «Поэтому они держались, пока вели войны, и стали гибнуть, достигнув гегемонии: они не умели воспользоваться досугом и не могли заняться каким-либо другим делом, которое выше военного дела», – писал Аристотель. В итоге лакедемоняне очутились в ситуации, схожей с российской: казна пуста, власть корыстолюбива, и почти все соседи стали врагами.

Афина Паллада

Этот исторический пример можно дополнить и нынешним состоянием отношений между Россией и некоторыми вчерашними «союзниками и друзьями», членами единого союзного государства – СССР. Иные вчерашние «друзья», чьи народы, находясь некогда на грани полного уничтожения (в результате агрессии соседей), слезно умоляли Россию о помощи, а затем и добровольно вошли в состав империи, сегодня спешат напрочь забыть о прошлом, о некогда могучей державе и ее грозных вождях. Не скрывая намерений, торопятся продать побыстрее и подороже их «независимость», так сказать, конвертировать политический капитал в золото… Некоторые еще и угрожают нам вступлением в военный блок НАТО, устройством баз США в непосредственной близости от границ России, считая, что русские более не нужны. Они, мол, «слабаки» и уже кончились как великая нация… Не спешите делать необдуманные шаги. Завтра ведь ситуация может в корне измениться – и вам вновь потребуется наша помощь. Но кто же захочет иметь дело с предателями и изменниками?! Никому не удалось сломить дух русских воинов. И современная российская армия и разведка, как мы видим, год от года становятся все сильнее…

Гора Тайгет, откуда в Спарте сбрасывали предателей

С другой стороны, и нам есть над чем поразмыслить. Русская Спарта одолела почти всю Европу и Азию в битвах XX века. И что же? Плоды побед достались иным. Видимо, побеждать во внешних войнах еще недостаточно. Надо уметь побеждать внутреннего врага. В России сей враг – верхушка новой элиты и бюрократия, узурпировавшая власть. Они произвели самозахват самой прибыльной части собственности. Все сокровища России, все, что создавал народ, попало в руки бездарного жулья. Это была катастрофа. Народу они пели лживые песни о свободе слова, тогда как сами, под шумок пустопорожних речей и демагогических обещаний, растаскивали Россию.

Сменились ценностные и жизненные установки нации (Спарты и России). Ведь и у спартанцев было время, когда ее лидер, отвечая на вопрос, какой из спартанских обычаев важнее, говорил: «Презрение к удовольствиям». Но с годами стремление к богатству росло… Говоря об особенностях национального характера спартиатов, греки стали отмечать их безудержную тягу к деньгам. И хотя тот же Агесилай гордо заявил царю персов, приславшему к нему делегацию с подарками, надеясь на благоприятные условия мира, что у них принято брать от врагов не подарки, а добычу, в действительности многие вожди и политики Спарты (и России) охотно брали и подарки и взятки. Геродот привел имена ряда спартанских царей, замешанных в коррупции.

К примеру, командующий объединенным греческим флотом при Артемисии и Саламине спартанский наварх Еврибиад, по слухам, получил от Фемистокла взятку в 5 талантов за то, что изменил план экспедиции в пользу Афин. Прибывший в Спарту правитель Самоса, Меандрий, надеясь получить в войне с персами помощь спартанцев, опять-таки по слухам, был готов с этой целью подкупить всю верхушку спартанской элиты. Говорили, что и самосский тиран Поликрат подкупил спартанское командование, используя для этого фальшивое золото. Взяточничество среди военного и высшего руководства страны (Афин и Спарты) становилось уже нормой. Одного из спартанских царей, Леотихида, возглавлявшего экспедицию в Фессалию, по словам Геродота, «застали на месте преступления: он сидел в своем собственном стане на мешке, полном золота», который он только что получил от врагов своей родины (476 г. до н.э.). И мы в России имеем аналогичные случаи измены. Если народ «очень захочет», будут вскрыты тысячи случаев подкупа нашей элиты!

Правда, даже при поражениях лучшие люди Спарты вела себя мужественно и непримиримо. В решающие минуты царь Спарты, Агесилай, взял в руки оружие, бился как простой воин, хотя сам был уже в преклонном возрасте. Когда в Спарте возник заговор, он приказал схватить изменников и с согласия эфоров убить тех без суда и следствия (хотя без судебного разбирательства ранее не казнили ни одного спартанца). Спарта победила грозных фиванцев в битве при Мантинее (362 г. до н.э.), но ее силы и казна были истощены до предела. И Агесилай пошел служить наемником к отложившемуся от Персии египетскому царю Таху. Его стали упрекать в поступке, но он возразил: «Не может быть ничего недостойного в том, что пойдет на пользу родине». И когда через год вспыхнула Пелопоннесская война и любимой родине вновь потребовались его ум, отчаянная отвага, Агесилай вернулся, привезя в казну страны огромную сумму, данную ему за верную службу фараоном Нектанебом – 230 талантов. Агесилай умер на пути к родине. Тело залили воском и доставили в Спарту. Он лишь просил, чтобы ему не воздвигали памятников. «Если, – сказал он, – я сделал что-нибудь хорошее – это и будет мне памятником; если же – нет, не помогут мне все статуи в мире». К сожалению, не дошло ни одного портрета Агесилая, так как он запрещал живописцам и скульпторам изображать себя. Но помните, что Плутарх из всех греческх правителей лишь его называл «Великим».

Рабы в руднике

Тягостная тема – отношение к рабам… Положение рабов (периеков, илотов и др.) было ужасным как в Спарте, так и в Афинах. В Спарте илоты были, по сути дела, государственными рабами и не могли быть отпущены на волю их господами или проданы за пределы страны. На их плечи ложились все трудовые обязанности. Их называли государственными крепостными. Они жили отдельно, доставляли своим господам хлеб, масло и вино, обслуживали их и обязаны были выступать в случае войны в числе легковооруженных воинов. Правда, их не имели право ни продавать, ни предавать смерти, а за участие в войне на стороне Спарты некоторые из них получали свободу, но чудовищная эксплуатация делала их жизнь невыносимой.

А. Валлон в «Истории рабства в античном мире» приводит слова одного древнего писателя: «Нет народа, где бы раб не был большим рабом, а свободный человек – более свободным». В Спарте илот половину добытого им в ходе тяжелейшего труда на земле урожая должен был отдавать хозяину-спартиату. «Илоты, – отмечал в этой связи Мирон, – должны нести труды самые позорные и наиболее бесчестящие… Каждый год им полагается определенное число ударов, хотя бы они не совершили никакого проступка, чтобы они помнили, что они рабы; более того, если они переходят меру физической силы, которая прилична рабу, их наказывают смертью и на их хозяев накладывают штраф за то, что они не сумели сдержать их развития». В дополнение к этому рабам запрещалось даже петь песни дорян и участвовать в их воинственных плясках. Спартиат не только властвовал над илотом и жил за его счет, но он еще и всячески издевался над ним. Политикой правящей элиты стало сознательное и умелое спаивание илотов (для ослабления их физического и духовного состояния).

Раб из Пафлагонии

Рабы должны были внушать молодежи отвращение и презрение своим пьяным видом (ныне есть еще одна страна, где политика спаивания масс проводится с огромным успехом). Однако этого власти в Спарте казалось недостаточно. Они последовательно, умело проводят против рабов-илотов политику неприкрытого геноцида. Каждый год эфоры (правители), вступая в свою должность, по словам Аристотеля, объявляли «охоту на ведьм» (то есть на илотов). Фактически молодые головорезы, наиболее жестокие и подлые, вооружались кинжалами и рассыпались по стране. Прячась в перелесках и в пещерах (подобно нынешним бандитам), они подкарауливали вечером рабов и убивали их. Это называлось «криптией». Причина столь жуткого порядка заключалась в том, что на 340 тысяч илотов и периэков приходилось 32 тысячи спартиатов (рабов в 10 раз больше, чем спартиатов). Спартиаты убили даже тех рабов (2 тыс.), что показали особое мужество в битвах за Спарту, перед тем цинично украсили их главы венками, как бы уже освободив.

Поэтому ненависть илотов и прочих угнетенных к спартиатам была закономерной. Неудивительно поэтому, что Ксенофонт, говоря о заговоре Кинадона 398 г. до н.э. против спартиатов, заметил, что замыслы заговорщиков «совпадают со стремлениями всех илотов, неодамодов, гипомейнов и периеков: ведь когда среди них заходит разговор о спартиатах, то никто не может скрыть, что он с удовольствием съел бы их живьем». Впрочем, в тех случаях, когда Спарта особенно остро нуждалась в воинах, она все же решалась освободить часть илотов, предоставляя им особое положение. Безусловно, многие достоинства спартиатов не должны скрывать от нас и явные признаки разложения этого общества, где, с одной стороны, были «равные», а с другой, «меньшие» или «худшие», т. е. 700 спартиатов, из которых лишь 100 имели свои клеры, и массу остальных, которых Плутарх называл «толпой» или «чернью». В самой Спарте была и «жалкая и нищая толпа», а за фасадом политического равенства скрывалась формация земельной олигархии. В отличие от римских рабов спартанских илотов отпускали на волю только от случая к случаю, в моменты военной опасности, и ни они сами, ни их дети не могли стать полноправными гражданами. В Риме же, как мы позже убедимся, многие вольноотпущенники пользовались всеми правами и даже в ряде случаев становились представителями самых высших слоев общества.

Ахилл и Аякс за игрой в кости

Спартанцы с пренебрежением относились к обычному человеческому труду, как и все прочие греки, презирая труд ремесленников. Геродот писал: «Я вижу только, что и у фракийцев, скифов, персов, лидийцев и почти всех других варварских народов меньше почитают ремесленников, чем остальных граждан. Люди же, не занимающиеся физическим трудом, считаются благородными, особенно же посвятившие себя военному делу. Так вот, этот обычай переняли эллины, и прежде всего лакедемоняне. Менее всего презирают ремесленников в Коринфе». Конечно, подобное уничижительное отношение к труженику имело губительные последствия.

О. Бердслей. Послы Спарты. 1896 г.

Характерно и другое: пожалуй, ни в одном из тогдашних греческих государств не уделялось столь ничтожное внимание образованию, как в той же Спарте. Например, Исократ открыто упрекал спартанцев в безграмотности. Обучение чтению и письму даже не входило в их учебные программы (большинство граждан все же училось самостоятельно). Не приходится удивляться, что спартанский утилитарно-военный идеал, который превосходно описан Г. Жураковским в очерках по истории античной педагогики, оказался бесплодным с точки зрения художественно-эстетического, философского и литературного наследия. Жизненные силы народа обращались на милитаристские устремления и войны. Воин почти полностью доминировал в общественной жизни Спарты. Производительный труд был в загоне. На одной армии далеко не уедешь! Даже если у тебя имеется самое грозное оружие, которого лишен твой противник.

Удивительно и то, что с такого рода философией они стремились обратить в свою веру других. Спартанцы хотели на свой лад переделать мир, но мир сопротивлялся унификации. «Ненасытное честолюбие, – говорит Эзоп, – помрачает ум человека, и он не замечает грозящих ему опасностей». В истории мы найдем страны, ставшие вольно или невольно наследниками Спарты (со всеми плюсами и минусами). «Желая уничтожить гордость, зависть, преступления, роскошь и две самые старые и опасные болезни государственного тела – богатство и бедность, он (Ликург) убедил сограждан отказаться от владения землею в пользу государства, сделать новый ее раздел и жить всем на равных условиях, так чтобы никто не был выше другого, – отдавая пальму первенства одним нравственным качествам», – писал Плутарх. Чтобы воплотить в жизнь сей идеал, из Спарты изгнали «бесполезные, лишние ремесла». В итоге исчезли деньги, имевшие хождение в других государствах. Сюда перестали заходить чужеземные корабли. Сама собой исчезла роскошь, а с ней исчезли мастера золотых, серебряных дел, гетеры, ораторы. Это уже была крайность, а крайность попахивает дикостью.

Рыночная площадь в Спарте

Поэтому, оценивая плюсы и минусы Спарты, нужно принимать во внимание все эти особенности и нюансы строя. Американец В.Дюрант в «Жизни Греции» дал взвешенную оценку спартанской цивилизации. Он пишет, говоря о сторонниках Спарты: они могли позволить себе восхваление Спарты, потому что им не пришлось в ней жить. Им не доводилось близко чувствовать себялюбие, холодность и жестокость спартанского характера; встречаясь со сливками знати или вспоминая героев прошлого, они не понимали, что спартанские законы производили хороших воинов и никого более, что телесную (и мужскую) силу они превращали в бесстыдную брутальность, ибо почти полностью притупляли умственные способности. С триумфом этих законов скоропостижно скончались искусства, до их установления переживавшие расцвет; после 550 года мы уже почти не услышим о поэтах, скульпторах и строителях, работающих в Спарте.

Оставались только хоровой танец и музыка, ибо здесь торжествовала спартанская дисциплина, а индивидуализм мог раствориться в массе. Отрезанные от торговли с миром, лишенные права путешествовать, ничего не знающие о науке, литературе и философии бурно растущей остальной Греции, спартанцы стали в итоге народом превосходных гоплитов с разумом пожизненного пехотинца. Путешественники восхищались их простой и неприкрашенной жизнью, ревностным ограничением числа полноправных граждан, упорно цепляющимся за любой обычай и суеверие консерватизмом, их прославленной отвагой и жесткой дисциплиной – столь благородными по характеру, столь низменными по цели и столь бесплодными по результату. Тем временем на расстоянии в день пути на тысячах несправедливостей и ошибок афиняне строили цивилизацию с широким кругозором, напряженно деятельную, открытую всем новым идеям, жадную до общения с миром, довольно терпимую, разнообразную, сложную, пышную, изобретательную и скептическую, наделенную богатым воображением, чуткую к поэзии, кипящую и свободную. Этот контраст окрасит и, пожалуй, предопределит весь ход греческой истории. В конце концов духовная узость подкосила силу спартанской души. Спарта опустилась до освящения любых средств на пользу своей цели; наконец, в своих завоевательских аппетитах она дошла до того, что продала Персии свободы, отвоеванные для Греции Афинами при Марафоне. Ее поглотил милитаризм, превратив некогда столь уважаемую общину в ненавидимое соседями пугало. Когда она пала, все были поражены и удивлены, но никто ее при этом не оплакивал. Труднейшей задачей политики является, как видим, установление такого общественного строя, который бы гармонично сочетал скромность, простоту и неприхотливость Спарты с изобретательностью, живым разнообразием, творческой и деловой энергией Афин (если это вообще возможно).

Воины на боевой колеснице

Многие отдавали предпочтение афинскому политическому устройству. Вряд ли в данном случае имеет смысл уходить в глубины афинской истории и описывать приход к власти в качестве басилеев (царей) Меланфа и его сына Кодра (видимо, случилось это событие в конце XII в. до н.э.). Тем более что об этом поведал Геродот. С утверждением царем в Афинах Кодра, храброго воина и искусного военачальника, полис не только прочно встал на ноги, но и смог отбить вторжение дорян. Кстати, Аристотель считал, что именно со времени правления Кодра начинается самостоятельное развитие Аттики. К той же эпохе относят и начало соперничества между Афинами и Спартой (XI в. до н.э.). Заслугой царя стало то, что он сумел создать боеспособную армию, состоявшую из ополчения. Туда призывался каждый боеспособный житель царства с оружием. В то время войско составлялось из тех граждан, достаток которых позволял иметь оружие и служить в армии. Как видите, ситуация в корне отличная от нашей: у нас в России (да и во всем так называемом развитом мире) в армию попадают те, у кого нет средств, кому нечем заплатить не то что за оружие, а иногда просто даже за скромный обед или кров над головой!

Денежный капитал – основа олигархии

Установленные Кодром порядки сформировали соответствующую политическую структуру афинского общества. Тот, кто защищал власть и страну с оружием в руках, нес расходы и жертвовал жизнью, тот и должен был пользоваться правами. Такое было при советской власти: те, кто служил в армии, имел преимущественное право на прием в вузы. Именно в ту эпоху (но когда точно, неизвестно) произошли перемены и в структуре высшей политической власти: в Аттике ввели должность архонта. Он должен был решать текущие вопросы полисной жизни, из полномочий басилея выделили обязанности верховного военного руководителя (полемарха). Царь (басилей) оставался царем. Платон скажет: «Ведь цари у нас были всегда, то ли в силу происхождения, то ли избранные». Тут мы уже видим возникновение института разделения властей. Аттическая правовая мысль совершенствовалась, отвечая тем новым реалиям, при которых приходилось жить и бороться Афинам.

Правовые нововведения имели длительную историю, и мы не будем вдаваться в их детализацию. Скажем лишь, что в 624—623 годах до н.э. архонт Драконт завершил запись строгих правовых установлений полиса и провел их опубликование. Сам он ничего не придумал, но кодифицировал правовые предписания былых времен. Эти «драконовы законы» были довольно суровы, поскольку аттические власти строго требовали от народа соблюдения суровых правил жизни. Однако в одном плане его установления имели вполне определенную направленность, а именно: они служили преимущественно олигархам. В законах четко прослеживается стремление архонта оградить интересы состоятельных земледельцев, т.е. закрепить за богачами право частной собственности. Записанные Драконтом (Драконом) установки в аттической терминологии именовались фесмами, хотя Аристотель в «Политике» называет их законами. Конечно, это был важный сдвиг в правосознании общества, такой же сдвиг, какой происходит сегодня в России, когда все мы учимся действовать уже не внутри системы, где «все вокруг мое», то есть ничье, но когда право на полученное, закрепленное законом становится и вашей собственностью (к сожалению, за исключением прав новых рабов современного мира – ученого, изобретателя, учителя, рабочего).

Кратер с изображением Диониса и Ариадны

Поэтому мы не можем не видеть узко ограниченный, враждебный плебею характер данного законодательства. Чего же, собственно, достиг Драконт? Перевел право в плоскость обслуживания интересов довольно узкого клана – то есть клана богачей и крупных земельных собственников. Олигархи времен Драконта сделали все угодные и выгодные им записи в общеполисное законодательство, как они сделали записи в конституцию России (где четко закрепленные права народа на недра, леса, моря и т.д. отсутствуют или обозначены общими и абсолютно ничего не значащими фразами).

Разумеется, древний совет на холме Арея, оставленный из отслуживших свой срок архонтов-олигархов, как пишет Т.В. Блаватская, в большинстве случаев занимал проолигархические позиции. Поэтому в конце VII века до н.э. в Аттике и «развилась безудержная олигархократия». О состоянии того общества говорил и Солон, сын Эксекестиада (635 – ок. 560 гг. до н.э.). Быстрое развитие денежного обращения и сосредоточение средств в руках у олигархов позволило им своевольно толковать экономические уставы и законы Аттики. Правда, Демосфен восхвалял Драконта за полезные афинянам законы, но эта похвала явно носит характер лести, вызванной политэкономическими симпатиями самого Демосфена. Законы Драконта служили узкому кругу лиц и уже по этой причине неизбежно должны были бы встретить сопротивление и осуждение всего общества. Государства и погибают тогда, когда народы перестают отличать дурных правителей или дурные законы от хороших. Свидетельства Солона, Аристотеля и иных авторов позволяют заключить: Драконт заботился прежде всего о правоспособности и преимуществах своего социального круга. Даже то, что Солон и его единомышленники отменили большинство фесм Драконта, указывает на проолигархический характер предписаний законодателя. «Не думая об интересах и правах народа и попирая ряд «отеческих» моральных ценностей, Драконт не понимал реального состояния общества (Афин) и сложного правосознания своих современников». Итогом власти олигархократии стало неизбежное крушение. Хотя сведения о злоупотреблениях в Афинах в конце VII века до н.э. не идут ни в какое сравнение с тем беспределом, который наблюдался и наблюдается в конце XX – начале XXI вв. в России.

Такая правовая и социальная беззащитность населения, произвол олигархов, власть верхов, бандитов, пиратов – все это чрезвычайно ослабляло устои афинского общества, угрожало самому его существованию. Ради чего и во имя чего защищать всех этих бандитов, которые ограбили тебя до нитки?! Губительность и абсолютная порочность подобной власти становилась очевидной как для рядовых политов, так и для наиболее умной и ответственной части политической элиты страны. Поэтому Аристотель и осуждал олигархический строй и господство олигархов. Фактически они привели дело к тому, что «неравенство в одном отношении обусловливает и неравенство вообще: раз существует имущественное неравенство, то из него вытекает и неравенство вообще». Он-то прекрасно понимал, что пустыми речами о свободе, о которой так любят поболтать ныне журналисты и политиканы, делу не поможешь. Раз у народа нет реальных прав, то есть нет мало-мальски приличных средств к проживанию и достойному существованию, рано или поздно жди бунта и мятежа. «Вот каковы бывают первоисточники внутренних междоусобиц, вот где зарождаются мятежи». Вот главные причины и военных переворотов… Собственно, для этого всегда были две главные причины: одни поднимают мятеж, ибо считают, что обделены правами и не имеют ничего из того, что есть, скажем, у богатой части общества (они стремятся к равенству); другие поднимают мятеж по иной причине – имея больше, чем другие, они хотят иметь еще больше власти и денег, т.е. распоряжаться всем в стране (эти стремятся к неравенству во всех областях жизни данного общества).

Если Афины и сумели выстоять в течение ряда веков против многочисленных угроз, то это произошло лишь потому, что Солон и особенно Клисфен и Писистрат поставили на место олигархов, держа их в железной узде. Хотя упомянем и великое мужестве афинян. Им пришлось испытать на себе ужас персидского нашествия. Все или почти все, что уцелело в Афинах от первого разрушения, было окончательно уничтожено. Страна была опустошена. Надо вспомнить и моральное превосходство Афин. В заслугу им поставим создание панэллинского национального собрания для обсуждения вопросов организации войска и флота для борьбы с персами. Ведь они выступили на свой страх и риск на защиту азиатской Эллады. «И дело не в одном только национальном значении Афин, – пишет Р. фон Пёльман, – все решительнее выступавшем в течение греко-персидских войн, но и в том, чем Афины стали для человечества. Афины вели яростную борьбу за свободу. Политическая и духовная свобода, без которой невозможно ни всестороннее развитие народных сил, ни полный расцвет свободной творческой личности, – долго была бы немыслима в покоренной Востоком Элладе». Действительно ли война Афин за свободу означала «победу обращенного к посюстороннему свободного эллинского духа, даровавшего нам те культурные сокровища, которыми мы живем до сих пор»? Пафосные слова западного историка о «битве за свободу» вызывают у серьезного историка грустную улыбку.

Театр в Афинах

При всех наших симпатиях к свободе, демократическому правлению, к торжеству эгалитарных принципов, к идее подчинения афинян вождям в силу их авторитета, доблести и ума – все же надо не забывать и о фактах. Утверждения, что в Афинах и полисах древнего мира правили не тирания с монархией и олигархией, не произвол правителей, а закон, на каждом шагу опровергаются фактами, когда смотришь на их дела. Обращение к конкретике политической, экономической и военной жизни позволит нам лучше понять место и роль Афинской империи в тогдашнем мире и понять суть ее политики… Афины громогласно восхваляли сами себя как лидера союзных демократических государств греческого мира. Но после того как союзное казначейство было перевезено с Делоса в Афины (в 454—453 гг. до н.э.), наступила уже иная эпоха. Раньше союзники контролировали финансы. Теперь же Афины стали распоряжаться ими единолично, а вскоре союзное совещание и вообще перестало собираться. Так союзники Афин, потеряв контроль за экономическими решениями, фактически стали сугубо номинальными фигурами (такими, каковыми являются ныне, что вовсе не является секретом, прибалтийские страны или же многие страны Восточной Европы в НАТО), ничего не решая. Финансовой столицей империи стали Афины.

Теперь афинское народное собрание (подобно правительству и сенату США) самолично решало все вопросы войны и мира. Правда, США, будучи более богатой страной, платят своим марионеткам (иногда деньгами, иногда в форме грантов и помощи, обещая выделить 5 тысяч бесплатных стипендий деткам проамериканской элиты Украины, для воспитания в духе американизма и презрения к собственной стране). Афиняне тут же стали беззастенчиво грабить союзников. Специальные казначеи с 454 года до н.э. собирали дань с союзных государств, исходя из оценки имеющихся у тех ресурсов. Установленный размер дани оглашался на Панафинейских празднествах. Хотя дань собирали чиновники самих союзных государств, все вопросы по выплате и суммам решались в столице империи – Афинах. Суммы выплат все время росли.

Летом после праздника за недоимками отправлялись афинские военные суда, что были известны как сборщики дани. Хаммонд подчеркивает, что Афины получали от империи и другие доходы: это были репарации от восставших государств, например Самоса, штрафы и средства от продажи конфискованной собственности противников афинян (судьи в Афинах работали исправно, хорошо понимая, кому они должны служить), арендная плата с покоренных земель (порой доходившая до десятой части урожая), деньги, полученные от военной добычи (в том числе за продажу пленных или выкуп за них). Были и другие формы взносов и даже взяток.

Триера, преследующая торговое судно

В общей сумме деньги, перевезенные с Делоса в Афины, составляли примерно 8 тысяч талантов. Сумма осела в афинской казне и составила резерв, скопившийся на Акрополе. Общие поступления от союзников составляли в 431 году до н.э. 600 талантов (а на 1 талант в 483 г. до н.э. можно было построить трирему). Конечно, значительные суммы вносили и сами афиняне. Если они брали из казны суммы на ведение войн, они старались их возместить (в 434 г. до н.э. Афины внесли 3 тысячи талантов). Однако надо понимать, сколь тяжелым грузом ложились на экономику малых государств все эти имперские амбиции Афин. Вероятно, в состав Афинской империи входило что-то около 300 государств (в «списках квот» в 454—431 гг. до н.э. фигурирует 180 государств). Во всяком случае известно, что после 425 года до н.э. Афины назначали размер дани более чем 300 государствам. Разумеется, отношения внутри столь пестрого сообщества были различными. Более терпимой, сдержанной была политика Афин в отношении малоазийских государств. Афины боялись, что те могут вновь вернуться под флаги Персии, как Соединенные Штаты более всего на свете страшатся, что бывшие союзные республики СССР вновь встанут под крыло России. Наиболее сурово и жестко вели себя афиняне с островными государствами в центре империи и на севере Эгейского моря. Конечно, сбирая эту дань, они предоставляли кое-какую защиту от Персии и пиратов, но ведь сами Афины и были главными пиратами.

Воины поднимаются на корабль

О том, что пиратство и разбой уже тогда были чуть ли не «конституционным правом» каждого уважающего себя гражданина, говорят историки. Даже после того, как закончились войны между главными соперниками, морской разбой не только не утих, но стал свирепствовать с новой, еще большей силой. Похоже, что моряки и пираты, ранее находившиеся на службе у сторон конфликта, оказались без работы. Вот они и вышли на «большую морскую дорогу» в надежде поправить свое пошатнувшееся экономическое положение. «Хуже всего было усиление опасности пиратства для приморского населения. Между афинской талассократией IV века и родосской талассократией II века ни один из эллинистических правителей не принял достаточных мер к защите морей – на самом деле многие эллинистические цари были в сговоре с пиратами; и ряды морских разбойников постоянно пополнялись за счет вливания наемных экипажей» (М. Кэри). В этом промысле участвовали многие весьма известные лица. Ученик Сократа Алкивиад, презрев занятия философией, свидетельствует оратор Лисий, «проиграл в кости все, что у него было, и, избрав себе опорным пунктом Белый берег, топил в море своих друзей (сограждан)». Занимались неприкрытым грабежом афиняне, которых посылали власти в города и порты союза с выполнением официальных поручений. Все государства фактически поощряли разбой, если уж не открытый, то скрытый (что вообще характерно для законов и нравов «демократии»). Почти повсюду в древних обществах процветали законы, разрешавшие налагать арест на груз и корабль чужого купца или противника.

Перикл любил говорить о том, что Афины являются центром культуры, «школой всей Греции» и т.д. и т.п. Безусловно, в каком-то смысле это было так. Но еще они были и торговой столицей, вроде Москвы… Сюда свозилось все, что только было интересного в мире. «Все, что было хорошего на Сицилии или в Италии, на Кипре, в Египте, в Лидии, на берегах Понта, в Пелопоннесе или где бы то ни было, все свозилось в Афины», – писал современник. Все достижения, товары, находки других народов и стран находили тут отклик. Так, из Фурий (колонии на месте Сибариса) попала в Афины мода на жаркие бани, из Карфагена – на пестротканые ковры и пузатые подушки. Египтяне везли папирус, ткань для парусов, снасти для флота, Сирия присылала благовония, Геллеспонт доставлял вкусную селедку, Пафлагония – маслянистый миндаль и сладкие каштаны, Родос – кишмиш и инжир, Сиракузы – сыр и поросят, Италия – зерно и скот, Финикия – пшеницу, айву, финики, Фригия – рабов, Аркадия – наемников, Крит – кипарис для богов, Кирены – мечи и щиты.

Элевсинская равнина

Однако за пышными фразами Перикла о свободе торговли скрывалась политика силы, «выкручивания рук». «Граждане подчиненных государств возмущались тем, что Афины поддерживают демократические режимы и поощряют доносительство, а также необходимостью приносить клятву верности и передачей в афинские суды дел, связанных с убийствами и политическими обвинениями, не говоря уже о таких исключительных мерах, как размещение гарнизонов, назначение комиссаров и взятие заложников. Государства должны были присылать дары установленной стоимости на Панафинейский праздник Афине и в Элевсин – Деметре. Их граждане были обязаны платить налог за прибытие в Афины и вносить залог, который они зачастую теряли еще до того, как обращались в афинский суд. Перикл знал о чувствах, которые союзники питали к Афинам, но ослаблять бразды афинского правления было слишком поздно». Афины выступали не как равноправный, пусть и более сильный, союзник, но как откровенный деспот и тиран, угнетавший и своих.

Так что и Перикл выступает как политический демагог. Не случайно демократия в его устах оказывается аристократией. Благодаря ораторскому таланту и уму он управлял народной массой по своему усмотрению. Вождь находился у власти около 15 лет и все это время держал Афины под своим жестким контролем. Он держал железной хваткой и всю Аттику. По первому требованию Афин посылали войска, всех недовольных подвергали казни, разрушались стены городов, афиняне забирали корабли, союзников вынуждали вносить в казну Афин громадные суммы. Это и произошло с Эгиной, которая в течение двух веков принадлежала к числу самых богатых государств Эллады. Маленький остров площадью около 80 кв. км был беден землей и водой, но остров процветал благодаря мореходству, торговле и выгодному расположению в центре залива, где пересеклись морские пути. Его жители добирались до Черного моря, устья Нила, до богатой серебром и золотом Испании. Торговля приносила им огромные богатства. Они же первыми в Элладе стали чеканить монету. Только спустя десятки лет монеты возникли в Афинах, Коринфе, Халкиде, Сикионе. Понятно, Афины видели в нем конкурента, который снимал сливки с торговых потоков. Отсюда и ненависть к удачливому сопернику.

Вспомним и карательную экспедицию Фрасилла против богатого Эфеса. Афиняне выступают тут как откровенные разбойники, желающие поживиться за счет города Артемиды Эфесской. Диодор описал неудачный поход Афин: «Фрасилл, посланный афинянами с тридцатью городами, большим количеством гоплитов и ста всадниками, приплыл в Эфес. Он высадил свое войско в двух пунктах и пошел приступом на город. Горожане сделали вылазку, и завязалась жестокая сеча: не выдержав натиска всенародного ополчения эфесцев, афиняне отступили, потеряв четыреста человек; остальных Фрасилл успел усадить на корабли и отплыл в Лесбос». Такого рода военных авантюр против своих соотечественников не счесть.

Разумеется, не секрет, что в основе всей внешней политики Перикла, наряду с главной задачей (противоборство со Спартой), стояли локальные военные планы, целью которых была ликвидация всех конкурентов и соперников. Поэтому он даже не стеснялся заявлять публично: «Мы должны вытащить эгинскую соринку из глаза нашего Пирея». А ведь тогда, когда под нажимом афинян срывали стены Эгины (457 г. до н.э.), не пожелали вспомнить о том, что 23 года назад эгинцы отличились в битве против персов при Саламине, проявив огромное мужество. Так предали своих союзников Афины, не без участия Перикла «навеки погас блеск островного государства». А как поступили Афины с союзным государством Самос? Это был один из главных основателей Морского союза греческих государств. Самос стал известен в эпоху тирана Поликрата своими великолепными зданиями, туннелями, храмом Геры, чудесами техники. Известна история с «перстнем Поликрата», который, желая умилостивить судьбу и отвести от себя угрозу, выбросил в море самый ценный перстень, но море возвратило его (в брюхе пойманной рыбы). Злым роком Самоса стал Перикл.

Я. Брейгель. Триумф смерти. Фрагмент. 1562 г.

Он вторгся туда, установил политический строй («демократию»), который ему был по душе. Когда же в Самосе вспыхнуло восстание (что неудивительно), «демократов» прогнали взашей, а афинских чиновников и воинов выдали персам, разъяренный вождь Афин повел войну на их уничтожение. Захваченным пленникам он ставил клейма на лоб. Девять месяцев сопротивлялся город, но пал. Самосцев заставили срыть стены, отдать все корабли и заложников, выплатить военные издержки (1500 талантов). Те даже богов уступили афинянам. Воинов самосского флота привезли в Милет и выставили на позор у столбов тамошней агоры. Через 10 дней и ночей умирающих добили палками, а тела выбросили на поживу псам и птицам. Перикл при этом хвалился: «Царю Агамемнону понадобилось десять лет, чтобы захватить Трою, а я заполучил богатейший город Ионии всего за девять месяцев».

Так за что же пали молодые люди Афин? За свободу? За родину? Нет, в угоду интересам самой подлейшей демократии, которая всегда скрывается под маской. И права была старая женщина, которая, послушав немного хвастливую речь Перикла, подошла к нему и презрительно бросила ему в лицо: «Твои деянья прекрасны и достойны удивления, Перикл! Ты отправил на смерть столько храбрецов. И ради чего? Только для того, чтобы надеть ярмо на братский, союзный с нами город. Мой брат тоже сражался и вел воинов в смертельную схватку. Но ведь он побеждал врагов Эллады – персов и финикийцев!» Таков был этот «народный вождь» без прикрас. Туманс отмечает, что образ Перикла некогда был популярен в советской России и фашистской Германии. Однако еще более популярен стал образ афинской демократии на Западе. Новые режимы ощущают родство с Периклом и Афинами.

А разве не так же действуют новые властители современного мира, Соединенные Штаты?! Разве они не вломились (вместе с ближайшим их союзником, Англией), как бандиты, в Югославию и Ирак?! Разве не захватили, как пираты, законных правителей и государственных деятелей двух этих стран?! Разве не отдали их под суд в Женеве, который на поверку оказался самым гнусным и лживым судом за всю историю человечества, ибо не обладает пусть даже фикцией независимости от своих хозяев?! И по какому праву эти убийцы судят независимые народы?! Что происходит в мире?! Вот она цена серии предательств, которые разрушили могучую державу СССР и отдали мир на потребу главному хищнику – Соединенным Штатам Америки. Как афинский «президент» Клеон издавал приказы о казни жителей Скионы и Менды, так американский президент отдает приказ убивать непокорных жителей Ирака, а глава Израиля убивает граждан Палестины и Ливана.

Язык меча и кинжала

Ранее мы как-то «щадили» афинян, обходя, как вы заметили, войны и все ужасы, которые им сопутствовали и ими же порождались. Однако при более объективном рассмотрении выясняется, что Афины и Спарта были пусть и не очень большими, но сильными, жестокими и прожорливыми хищниками… Спарта последовательно покорила многие земли и стала к концу VI века до н.э. во главе почти всего Пелопоннеса. Это же можно сказать и в отношении Афин. Их возвышение привело к временной гегемонии их «империи». Поэтому на каждую страницу славы приходится десяток случаев позора, предательства, измен, корыстолюбия, трусости и обмана. Спарта и Афины поклялись уважать «автономию греческих государств», но в жизни редко этому следовали. Известна фраза спартанца Лисандра: «Детей мы обманываем бляшками, а взрослых – клятвами». Листая страницы истории Греции, то и дело сталкиваешься с междоусобными войнами. Историк де Ромили прав, утверждая: частые вооруженные конфликты между греческими полисами были явлением обычным и совершенно естественным. Это так. Ведь в Пелопоннесской войне шла постоянная борьба за гегемонию, экономические и политические преимущества. Результатом непрерывных междоусобиц становились акции мести и устрашения, сопровождавшиеся жестокими расправами с пленными, опустошением территорий и земель, гнетом населения. Славные герои Афин без малейшего колебания отрубали пленным правую руку, сбрасывали в пропасть экипажи захваченных в плен триер и т.д. Спартанцы, в свою очередь, казнили пленных афинян. Все отмечали фанатизм Пелопоннесской войны («первой мировой войны» древности), продолжавшейся целых 27 лет. Не забудьте, войну начал не кто иной, как «великий» Перикл, которого считают отцом западной демократии. Это по его приказу войска атаковали Мегары и захватили Эгины, надеясь тем самым заполучить полный контроль Афин за всей греческой торговлей.

Греческий военный корабль

Афины, как и Спарта, силой побуждали к покорности все свободные полисы и малые государства в Эгеиде (район Эгейского моря). Союз свободных городов на деле был фикцией. О сути взаимоотношений греков открыто сказал Фукидид, хотя и устами Клеона. Обращаясь к народному собранию, Клеон сказал: «Вы должны помнить, что ваша империя – это деспотия, сохраняемая против воли ее подданных, которые постоянно злоумышляют против вас; они не станут повиноваться вам в ответ на любую милость, оказанную вами в ущерб себе, но будут подчиняться вам только до тех пор, пока вы господствуете над ними; у них нет любви к вам, но они покорствуют силе». Отсюда и яростное сопротивление политике Афин, исходившее фактически от всех государств Греции. Историк Дюрант сравнил античные Афины с Англией, которой «предстояло выбирать между империей и голодной смертью» (на деле Англия захватила полмира). Добавьте сюда большое число не всегда смышленой, туповатой и просто безработной молодежи, о которой писал Фукидид («Пелопоннес и Афины были полны молодежи, чья неопытность побуждала их взяться за оружие»), и вы поймете, что везде и всегда причины войн одни и те же.

Гоплиты вступают в бой

На одной стороне оказались Афины, на другой – Спарта, поддержанная всеми государствами Пелопоннеса. Разгром афинянин под Сиракузами на реке Асинар (415—413 гг. до н.э.) западными греками приблизил крах Афин. Фукидид писал о той битве: «Это было величайшее сражение среди эллинов за всю войну и, по моему мнению, величайшее сражение, известное нам в эллинской истории». Мы также оказались перед выбором после разгрома советской, народной демократии. Бездарные вожди предали страну и ее национальные интересы. Греки хотя бы понимали опасность. Гермократ (лидер сицилийцев и Сиракуз) произнес то, что никак не могут выдавить из себя наши политики: «Когда угрожают гражданам Сицилии, живущим вдалеке от нас, можем ли мы воображать, что опасность минует кого-либо из нас?» Напрасно наши предатели надеются, что за давностью лет им простят преступления. Народ помнит все!

Греческая демократия (V – конца IV вв. до н.э.) отличалась от господствующей в нынешнем мире представительной демократии. Правильнее было бы назвать ее «прямой демократией», поскольку вся власть принадлежала в полисе Народному собранию (экклесии). Оно собиралось примерно раз в 10—14 дней (на холме Пникс, где находился и алтарь Зевса). Вторым важным органом был Совет (Буле), куда по жребию избиралось 500 человек. Сюда мог попасть даже бедный афинянин, если ему исполнилось 30 лет (служба его в Совете оплачивалась). О масштабах той демократии говорит и такой факт: примерно 70 процентов всех афинян в течение жизни смогли побывать членами Совета. Поэтому они и старались укрепить свой полис: интенсивно, энергично занимались созиданием, а не разрушением, строили могучий флот, порты, длинные стены (своего рода систему «противоракетной и ядерной обороны»). Античность – это гражданственность, сила духа, чувство чести и высочайшая ответственность. Участие в делах общественной и государственной жизни (res publica) считалось самой важной, а во многом и определяющей чертой, характеризующей античного гражданина. Греки и римляне были сторонниками непосредственной демократии общины (civitas), но только такой, в которой идея свободы предполагала наличие неких общих экономико-политических прав. В тех случаях, когда происходило то, что древние обычно называли убийством отечества (parricidium patriae), всякий уважающий себя грек и римлянин должен был браться за оружие, встать на защиту республики (полиса) и ее законов. Демократы Греции в отличие от наших старались помогать развитию национальной промышленности и торговли. Как бы в противовес им, олигархи стояли на классово-консервативных, антинародных, паразитических позициях. После них хоть потоп, клятва олигархов звучала следующим образом: «И я буду враждебно настроен к простому народу и замышлять против него самое что ни на есть худое». Все греческое общество тогда разделилось на друзей и врагов («наши» и «не наши»). Что лежало в основе столь яростного и непримиримого спора? Вопрос главенства тех или иных сил в народе и государстве!

Мать и сын. Рим

Тогдашняя греческая демократия имела, конечно, немалые преимущества (для самих афинян), суть которых довольно отчетливо выразил оратор Эсхин: «Простой человек в демократическом государстве царствует с помощью закона и права голоса». При этом Эсхин определил и черты истинного демократа (думаю, читателю будет небезынтересно сравнить их с обликом тех, что сегодня столь часто выступают в личинах «демократии» в России): «Я думаю, все согласны в том, что у приверженца демократии должны быть следующие качества: во-первых, он должен быть человеком хорошего происхождения и со стороны отца, и со стороны матери. Это для того, чтобы он из-за неприятностей, связанных с происхождением, не относился враждебно к законам, охраняющим демократический строй. Во-вторых, у него должны быть предки, совершившие что-либо хорошее для народа или, уж во всяком случае, не питавшие к народу вражды. Это для того, чтобы он, мстя за неудачи своих предков, не стремился причинить вред нашему государству. В-третьих, он должен быть рассудительным и скромным в своей повседневной жизни, для того чтобы из-за безудержной расточительности не брать взяток и не действовать вопреки интересам народа. В-четвертых, он (демократ. – Ред.) должен быть благоразумным человеком и искусным оратором. Ибо хорошо, когда рассудительность оратора помогает ему выбрать наилучшие решения, а его образованность и красноречие убеждают слушателей. Если же оба качества не соединены в одном человеке, то благоразумие всегда следует предпочесть красноречию. В-пятых, он должен быть человеком храброй души, чтобы не покинуть город в период бедствий и опасностей». Если читатель честно сравнит два типа демократии (греков и наш), он легко убедится: мы создали нечто иное – полнейший антипод демократии. У нас в обществе 20 лет заправляют как раз те, кто в Греции считался бы врагом демократии. Когда афинянин хотел одной фразой объяснить свою позицию, он говорил: «Поэтому естественно, что я – сторонник демократии, хотя бы в силу тех подвигов, которые совершили мои предки». Как видим, у нас и тут все совсем иначе. В России «демократия», собственно, и поднялась на охаивании, оплевывании, оболгании, осмеянии деяний родины, веры и героев.

Бегущие Нереиды

Греческие демократы противопоставляли себя олигархам и опирались на волю народа. Они даже конфискацию («приватизацию») часто осуществляли с мыслью о том: а будет ли от того польза всему полису, государству, или нет. Любопытен отрывок из речи оратора Лисия (речь о конфискации имущества у Никиева брата). Она дает представление и о тех принципах, которыми руководствовались властные, судебные органы греческой демократии (где казнокрадство, взятки, надо это честно признать, были распространены столь же широко, как в нашей цивилизации): «Если бы вы видели, господа судьи, что конфискуемое ими имущество идет на пользу государства, то я извинил бы это. Но вы знаете, что часть его ими перехватывается, а другая часть, дорого стоящая, продается за бесценок. А если вы последуете моему совету, то вы получите от такого имущества не меньше пользы, чем мы, владеющие им… Чего же еще не хватает, господа судьи, до полного нашего несчастия, если мы, в правление Тридцати оставшись сиротами, при демократии лишимся (еще и) состояния, тогда как судьба дала нам возможность еще в детстве прийти к палатке Павсания и помочь народу? При таких наших заслугах к каким судьям мы захотели бы обратиться за помощью? Не к тем ли, которые охраняют государственный строй, за который отец и родные наши погибли?» В России, надо это признать, пока нет серьезной общественной силы, которая бы защитила интересы народа (и те идеи, «за которые погибли наши отцы и деды») от власти безумных олигархов, обокравших Россию.

Храм Зевса

Если греческая демократия чем-то привлекает нас, то это ее творческой стороной, и менее всего государственным устройством, которое зачастую оказывалось просто несостоятельным перед лицом врагов. К тому же то рабовладельческая демократия, ненавидящая народ. Еврипид считал рабство естественным состоянием варваров, не относя к ним греков. Платон в «Законах» требовал, чтобы идеальное государство имело рабов в необходимых количествах для должного функционирования строя. Аристотель почти дословно повторил слова учителя, отмечая, что «государства должны иметь в больших количествах рабов, а также постоянно проживающих чужаков и иностранцев», чтобы накапливать богатства. Он предполагал, что в его идеальном государстве сельскохозяйственные работы будут выполняться рабами, которые находятся в государственном или частном владении (по примеру Лаконии и Крита). Ксенофонт предлагал Афинам приобрести по три раба на каждого взрослого гражданина для использования в рудниках и шахтах при разработке месторождений. Он считал, что это «снимет» все социальные проблемы общества и вообще доставит необходимые средства полису. Рабы, как известно, облагались налогами и учитывались как один из видов капитала при определении суммы налога на капитал. Соответствующее законодательство закрепляло эти положения. Если принять к сведению сообщение Гиперида о том, что в 338 году до н.э. во всей Аттике, включая серебряные рудники, было примерно 150 тысяч взрослых рабов мужского пола, то можете себе представить и уровень «демократического мировоззрения» греков. Рабы доставляли грекам немалые богатства. Одна деталь. Когда Афины 17 лет не вели войн, эксплуатируя на полную мощь все рудники, некоторые граждане на использовании рабов в рудниках сколачивали состояние в 300 талантов. Это о чем-то говорит, если самый богатый гражданин Афин, Никий, обладал состоянием в 100 талантов. Так что Греция могла процветать, пока была империей, имела рабов и, разумеется, пока сама (в свой черед) не пала жертвой завоеваний и рабства. Можно сказать, что история в дальнейшем отомстит Греции, ввергнув ее в рабство.

Вид Афин с Пиреем и длинными стенами. Реконструкция

Можно ли в политическом смысле считать Афинскую империю демократией? Если под этим словом подразумевать только свободное население, то с натяжкой можно. Ведь примерное соотношение властных групп внутри свободного населения Афин таково: 10 процентов афинян – бедные люди, 10 процентов – богатые, остальные 80 процентов составляли мелкие и средние собственники. Причем число очень богатых ничтожно, составляя 1—1,4 процента. Такой баланс позволяет, казалось, говорить об известном демократизме строя. Ведь некоторые исследователи даже утверждают, что Афины представляли собой общество, где на самом деле всем и вся фактически заправлял «средний класс» (не олигархи, не эвпатриды, не номенклатура, не богачи, а мелкие и средние собственники). И все же не видеть за так называемым средним классом трагическую фигуру раба для философа и историка просто непозволительно. В Афинах были каменоломни, игравшие роль каторжных тюрем. Там в тяжелейших условиях трудились и погибали, словно дикие звери, тысячи и тысячи рабов. И тут уж действительно нельзя не привести цифру, на которую обращает внимание ряд историков (как древних, так и современных). По данным историка Ктисикла, при переписи населения Аттики, проведенной в конце IV века до н.э., в Афинах у 21 тысячи свободных граждан и способных носить оружие 10 тысяч метэков числилось в услужении 400 тысяч рабов, в это число включены как мужчины, так и женщины.

Изображения диких животных

Эта цифра настолько же красноречива, насколько и поразительна. Она означает, что греческая демократия всегда была демократией господ, державших в тисках массы трудового населения. Боннар пишет: «Большинство историков оспаривают эту огромную цифру. Но, по правде сказать, кажется, что они оспаривают её только потому, что не хотят признать, что греческая цивилизация была в основе своей рабовладельческой. Не нужно бояться правды. Выдающийся эллинист Джордж Томпсон принимает эту цифру, он почти единственный, кто принимает эту цифру вместе с Гернетом. Несомненно, эти два крупных ученых знают, что без такого огромного количества рабов Афины никогда бы не возвели Парфенон и не достигли бы величия в остальном. Они знают также, что эта же цифра привела Афины и Грецию к неизбежной гибели. Но время этой гибели подошло не вдруг. Оно не могло прийти, пока для афинян иметь рабов было так же «естественно», как пить, есть и спать». Рабство поддерживали виднейшие философы античной Греции – Платон и Аристотель. Это рабство было связано с торговой и военной экспансией Афин. Оба философа понимали, что без рабов даже и относительное благополучие афинской державы рухнет в мгновение ока. Поэтому и оправдывали «реальность», как оправдывают иные нынешние ученые, слуги плутократии, – «чудище обло и озорно». Честный ученый должен был бы сказать: «Кончайте с этим рабством!»

Греческие воины: гоплит, пельтаст, пращник

Среди западных ученых апологетом афинской «индивидуальной демократии» стал К. Поппер. В Древней Греции, писал он, индивидуализм являлся составной частью «интуитивной идеи справедливости». В качестве аргумента Поппер привел слова Перикла, где тот связывает индивидуализм с альтруизмом. Кульминация его речи (речи Перикла) – описание афинских возможностей: когда молодежь вырастет, она сможет приспособиться к самым разнообразным занятиям и «добиться для себя независимого состояния». В том вся прелесть буржуазной демократии – «добиться для себя независимого состояния». И пусть все вокруг горит огнем! Разумеется, Поппер прямо этого не говорит. Он даже выстраивает целую систему аргументов, упорно утверждая, что западная демократия – это христианское и альтруистичное общественное устройство. «Этот объединенный с альтруизмом индивидуализм стал основой нашей западной цивилизации. Это – ядро христианства («возлюби ближнего своего», – сказано в Священном Писании, а не «возлюби род свой»), а также всех этических учений, получивших развитие в нашей цивилизации и ускорявших ее прогресс… Ни одна другая мысль не оказала такого мощного влияния на нравственное развитие человечества». Далее следует враждебный выпад в адрес Платона за то, что тот был противником индивидуалистской демократии. Он обвинил философа в том, что тот, «подобно другим милитаристам, восхищается Спартой», копируя в «Законах» установления полиса Спарты. Поппер сознательно вводит в заблуждение, хотя мы знаем: Запад говорит как демократ, а действует как тиран и палач. Государственное устройство Запада – олигархия в маске демократа.

Вид древнегреческих Фив

Может, именно в силу идеологических неприятий многие всячески поносили и оскорбляли героев Спарты. Показательно хотя бы отношение к Ликургу… В науке об античности XIX—XX веков прослеживалась тенденция принизить, а если удастся, то и вовсе низвести эту фигуру с пьедестала. Ее подают как легенду, а законодательство Ликурга хотят представить как фикцию. Его признавали то богом, то героем мифа. «Кто же этот Ликург? Единственно, что мы надежно о нем знаем, это то, что он был богом, который высоко почитался в Спарте, имел свой храм, ежегодный праздник жертвоприношений», – восклицал Э. Мейер. Откуда делаются подобные довольно спорные выводы?

А на том основании, что в Спарте существовали культ и храм Ликурга. Но это же должно было, казалось бы, говорить в пользу реальности фигуры Ликурга?! Нас поражает готовность западной науки представлять как фиктивное то, что является одной из самых интересных и знаменательных страниц истории Древней Греции. Иные выражаются осторожнее, заявляя, что эта легенда о Ликурге, подобно прочим мифам, не чистая фантазия, но мифическое эхо исторической действительности (П. Олива). С таких же позиций выступал и Ю.В. Андреев, считавший «совершенно неприемлемыми попытки реабилитировать античную традицию о Ликурге как серьезный исторический источник». Но, думается, ближе к истине автор первого в отечественной истории труда о Спарте – Л. Печатнова. Она считает абсолютно реальной и исторически обусловленной фигуру Ликурга (не касаясь его позиций).

В то же время на Западе и в России немало было и тех, кто восхищался строем спартиатов. На Западе это был Я. Буркхардт, считавший, что именно Спарта, а не Афины представляют подлинный образец идеального полиса, самый совершенный его вариант. Иные сравнивали аристократию Спарты то с японскими самураями, то с тевтонским орденом и средневековым рыцарством. Спарта требовала от граждан «воинственности без войны, аскетизма без принуждения, равенства, несмотря на фактическое неравенство» (Г. Берве). Главное же, она отличалась от большинства греческих полисов духом гражданственности, патриотизма и коллективизма. Об известной «близости воззрений» спартиатов к русскому образцу говорит и то, что только в Спарте государство на раннем этапе истории последовательно боролось с частной собственностью. Личный интерес тут был подчинен общественному, а во главе страны стоял патриарх, отец народа (в форме диархии). Плутарх подчеркивал и такую особенность атмосферы в Спарте: любой гражданин воспринимался только как член коллектива. Любопытно и то, что Запад, превознося в течение ряда веков Афины и ее демократию, в последние годы всё заметнее поворачивается к уроку и историческому опыту Спарты. Что же касается России, то мы абсолютно убеждены в неизбежности пришествия «века русской Спарты»! Это вопрос выживания нации.

Фиванский гоплит

Говоря об Афинах и Спарте, мы обошли стороной Фивы, что играли важную роль в определении баланса сил в тогдашней Греции. Беотийский государственный деятель, полководец Эпаминонд, и Пелопид основали Беотийское федеративное государство во главе с Фивами (379 г. до н.э.). Таким образом, самыми опасными соперниками Спарты в центральной Греции были Фивы и Афины. Фивы стояли во главе Беотийской лиги, а та обладала сильной армией в 11 тысяч гоплитов и 1100 всадников. Спартанцы захватили Фивы и поставили там военный гарнизон, что поддерживал проспартанских вождей Фив – Леонтиада и других сторонников оккупационного режима. Тогда в Фивах вспыхнуло восстание, коллаборационистов убили. Спартанцы вывели гарнизон. Пытаясь помешать Фивам вновь окрепнуть, Спарта направила против Фив в конце 378 года до н.э. войска во главе с Агесилаем. Это была для той поры огромная армия, состоявшая из 18 тысяч гоплитов и 1500 конников. Фиванцы сумели к тому времени создать оборонительные укрепления, и поход Спарты ничего не дал. Но на следующий год Агесилай вновь вторгся в Беотию, опустошил страну еще больше, но решающего сражения Фивам не смог навязать. После ухода основных войск воины Фив стали уничтожать поодиночке гарнизоны спартанцев. При этом священный отряд фиванцев, состоявший из отборных гоплитов, одержал в 375 году до н.э. историческую победу над превосходившими их числом 2-мя бригадами спартанцев. Впервые в истории войн греков спартанцы бежали от врага, что значительно уступал им в численности. Престиж командира Пелопида необычайно вырос. Источником силы Фив в политическом плане было федеральное устройство. В федеральном правительстве Фив действовал совет из 660 членов. Правительство обладало пропорциональным представительством, и все номы (территории) имели одинаковые избирательные права. Фивы и их владения составляли четыре нома, в состав этой федерации входила Платея и другие полисы.

Полководец фивян – Эпаминонд

Правление совета осталось, правда, олигархическим, ибо полноправные граждане определялись имущественным цензом. Но ведь так было почти всюду. К тому же вскоре (между 376 и 374 гг. до н.э.) лигу воссоздали на демократической основе. Правами были наделены все беотийцы без различия классов. В Фивах проводили всеобщее собрание беотийцев, которое решало и все важнейшие политические вопросы. Все чиновники федерации избирались на номовой основе, отчитываясь перед всеобщим собранием. Количество номов уменьшилось до семи, так как это заметно облегчало управление страной, да и сокращало чиновничий аппарат. В совете федеральных полководцев самым высоким авторитетом пользовались два фиванских полководца – Пелопид и Эпаминонд. Если Пелопид был знатного происхождения и богат, то Эпаминонд также происходил из знатного рода, но был беден. Оба они оказались прекрасными воинами. Эпаминонд к тому же не чужд был занятиям философией и часто беседовал с пифагорейцами. Большой удачей для Фив стало и то, что два этих выдающихся человека стали верными друзьями, ведь дружба так редка между политиками. «Высокое образование Эпаминонда, его скромность и воздержание, справедливость и возвышенный характер в соединении со свободою в обращении, патриотизмом, храбростью и военными дарованиями ставят его в один ряд с величайшими людьми эллинской эпохи. Пелопид и Эпаминонд были связаны узами крепкой дружбы, и единственным предметом их соперничества могло быть только величие их родины» (Беккер). Победе соратников способствовало государственное устройство Фив и Беотии, для того времени безусловно довольно прогрессивное.

К сожалению, как это часто случается в жизни, вчерашние друзья и союзники могут запросто стать соперниками или даже врагами. Когда беотийцы готовились перейти в наступление, расширяя их экспансию, Афины встревожились. Ведь Фивы вдобавок еще и прекратили выплату Совету союзников. Создание Беотийской лиги, покорение Платеи, нападение на Фокиду усиливали Фивы. Те могли стать главным центром притяжения в союзе, а этого Афины допустить никак не могли. Афины заключили мир со Спартой (374 г. до н.э.), который распространялся и на Фивы, но они претендовали на полное господство в рамках союза. Постоянные вмешательства Афин в дела греков вызывали у всех раздражение, а финансовое их положение оставляло желать лучшего. Чтобы выйти из провала, пришлось вводить налоги на капитал, особые налоги и даже (чтобы накормить войска и моряков) пришлось сдавать моряков внаем в Керкире (как рабочую силу). Все устали от войн, и на мирной конференции в Спарте (летом 371 г. до н.э.), на которую все враждующие стороны прислали своих депутатов, наконец-то, было решено заключить «вечный мир».

Кефисодот. Богиня мира Эйрена с Плутосом

Спарта предложила и условия, поддержанные Афинами и Персией. Условия были таковы: греческие государства получали независимость, все гарнизоны отзывались, приступали к всеобщему разоружению… Если бы вдруг какое-то из государств и нарушило условия мира, другие не имели обязательств вмешиваться. Но каждый из участников мог по усмотрению договора оказать помощь жертве агрессии. Спарта поклялась соблюдать мирный договор от имени себя и своего союза. Принесли клятвы и Афины с членами их союза, включая Фивы, каждый независимо друг от друга. Возникла уникальная возможность сохранить общий мир, ибо даже Персия признала за Спартанским и Афинским союзами право главных гарантов мира. Но уже на следующий день после принесения сей торжественной клятвы фиванцы попросили заменить в мирном договоре слово «фиванцы» на «беотийцы». Понятна и причина их просьбы: Фивы желали закрепления авторитета и мощи Беотийской лиги, тогда как Спарта и Афины, напротив, хотели воспротивиться этому любым способом. Поэтому Агесилай, говоривший от имени Спарты, отказал фиванцам в их просьбе, сказав: «Фивы должны соблюдать принесенную клятву, иначе их имя будет вычеркнуто из договора». Фиванские делегаты, во главе с Эпаминондом, предпочли быть вычеркнутыми. Так что не успели еще высохнуть и чернила на договоре, как стороны стали демонстрировать несогласие и подозрительность.

Смерть Эпаминонда

Правда, Афины выполнили условия договора, вернув в Спартанский союз все полисы, что откололись от него. Затем Афины и Спарта отозвали свои гарнизоны и вооруженные силы. Однако нрав и душу агрессора не переделаешь. «Царский мир» 371 года до н.э. оказался коротким, как и все слова о верности и их клятвы. И через три недели после заключения мира спартанский полководец Клеомброт во главе армии из 10 тысяч гоплитов и 1000 всадников напал на беотийцев (6 тысяч гоплитов и 600 всадников). Тогда в знаменитой битве при Левктре Пелопид во главе «Священного отряда» с Эпаминондом сумели наголову разбить войско спартанцев, уничтожив половину их воинов (400 спартанцев) и смертельно ранив Клеомброта. Вскоре Эпаминонд довершил разгром Спарты, подорвав ее экономическую мощь. Хотя его победы и привели к созданию очередной лиги, новые союзы не давали гарантий мира. Все стороны продолжали строить интриги друг против друга. Войны продолжались. Схватка за первенство между давними соперниками и конкурентами – Афинами и Спартой – закончилась тем, что более мощный и сильный хищник набросился на Грецию и поработил ее.

 

Александр Македонский и греки

Война приносила всем участникам предприятия довольно значительные прибыли. Поэтому вожди греков, македонцев, персов, евреев, египтян и вели бесконечные войны. Двойную функцию войны определил Исократ: «Война эта единственная, она лучше мира, более похожа на зрелище, чем на поход, полезна обеим сторонам – как желающим иметь мир, так и желающим вести войну. Ибо одним можно безбоязненно пользоваться своею собственностью, а другим – приобрести большое богатство из чужого имущества». Эта идея была чрезвычайно популярной среди торгашей и военных. Ну а настроения мирных тружеников выразил еще Лукреций:

Тяжелые битвы греков против персов, но еще в большей мере Пелопоннесские войны (гражданские войны) нанесли огромный материальный и человеческий урон всему греческому миру. Единство греков было серьезнейшим образом подорвано, а с ним исчезли и все шансы одолеть столь серьезного противника, как Македония. Ведь та находилась в гораздо более удобном стратегическом положении, чем греки. Хаммонд пишет: «Главные сухопутные коммуникации Европы проходят в стороне от Греции. Таким образом, контроль за сухопутными коммуникациями на Балканах, а также за важнейшим выходом Балканских стран к морю находится в руках Македонии. Преимуществами ее положения воспользовались великие македонские цари и римляне периода республики. Македония находится в центре коммуникаций Греции с материком. Однако греческим государствам никогда не удавалось полностью покорить Македонию, и в итоге они так и не стали военной силой, способной доминировать на Балканском полуострове. Вместо этого они в поисках богатств и власти обратили свои взоры на море». Конечно, море и тогда, доставляя товары, являлось источником прибыли, но окончательно не решало судьбу войн.

Карта северной Эгеи с Македонией и ее соседями

Македонская агрессия против греков увенчалась успехом отнюдь не случайно… Причина не только в хитрости и мощи Филиппа. Ведь тот, как писал Плутарх, хотя и покорил ее силой оружия, не смог все же «принудить греков смириться и покорно нести свое бремя». Греки готовы были сопротивляться вторжениям оккупантов. Но македоняне нанесли удар в солнечное сплетение системы, в систему управления Греции. Филипп «перевернул и смешал там все, оставив страну в великом разброде и волнении, вызванном непривычным порядком вещей». К тому же, и в этом тайна их быстрых побед, интервенты обрели верных союзников в лице олигархической буржуазии полисов. Той давно было наплевать на родину, свой народ, на традиции и веру отцов. Богатство заменило им и то, и другое, и третье. Массовая безработица плодила бедняков в ужасающих размерах. Власть имущие и олигархи тут уж стали бояться собственный народ куда больше, чем даже самых ненавистных оккупантов.

Олимпиада, мать Александра. Барельеф

То, что не удалось сделать грекам (т.е. объединить греков), сделали македонцы – Филипп и Александр. Александр был достойным сыном своего отца. Он появился на свет от брака Филиппа и Олимпиады. Легенды доносят, что он был прямым потомком Ахилла, героя легендарной Троянской войны. Накануне той ночи, когда новобрачные уединились в покоях, Олимпиаде привиделось, что раздался удар грома и молния ударила ей в чрево, от этого удара вспыхнул огонь. Филиппу же привиделось, что он после соития запечатал чрево жены печатью, на которой был вырезан лев. Все эти сны истолковали так, что будущее дитя «будет обладать отважным, львиным характером». Говорили также, что видели змея, обвившегося вокруг тела спящей Олимпиады. Впоследствии возникли разного рода домыслы, будто бы сын ее родился от божественного змея. Говорили, сама мать открыла Александру тайну его рождения перед персидским походом. Известно, что Олимпиада ревностнее других была привержена всякого рода орфическим таинствам и оргиям в честь Диониса. В этих шествиях часто несли змей, что наводило неподдельный страх и на мужчин. Подобные увлечения охладили страсть Филиппа, что стал реже бывать в спальне жены. Его можно понять: ведь когда не знаешь, кого найдешь в постели (женщину или змею), даже самая пылкая страсть может улетучиться в мгновение ока… Александр появился на свет в тот день, когда был сожжен храм Артемиды Эфесской. Находившиеся в Эфесе маги сочли это величайшим несчастьем, они кричали, что «этот день породил горе и великое бедствие для Азии» (Плутарх).

С младенческих лет Александр проявил способности, которые интерпретировали каждый по-своему. Так, рассказывают, что когда двор Филиппа посетила афинская делегация, та узрела 10-летнего Александра, игравшего на арфе и певшего. Увидев все это, яростный противник Македонии, Демосфен, будто бы насмешливо бросил в его адрес: сей маменькин сынок вряд ли будет когда-либо представлять серьезную опасность для Греции. Однако то, что Александр был воспитан отцом в греческом духе, не помешало ему в дальнейшем стать властелином Греции. Он с детства стремился не только достичь славы отца, но и превзойти ее. Плутарх писал, что Александр, слыша об очередной победе отца или же захвате им нового города, мрачно говорил сверстникам, что его отец успеет захватить все, так что ему ничего в жизни не останется, «не удастся совершить ничего великого и блестящего».

Аристотель – учитель полководца

Поучительна история обучения Александра Македонского, «победителя мира», великого полководца древности. Это наглядный пример того, как осязаемо увидеть плоды учения и наставничества в жизни воинов и политиков. Хотя в этой же связи возникает другая важная проблема: взаимоотношение мудрейших людей – ученых, историков, философов, литераторов – с сильными мира сего, с властью. Какой путь в жизни избрать ученому? Путь спокойного, холодного и ироничного наблюдения (с высот созерцательного Олимпа) за тем, что вершит власть, путь союза с властью или критики в надежде, что власть станет чуть умнее благодаря наукам и гению? И тут частичный ответ на вопрос могла бы дать история взаимоотношений великого философа Аристотеля и знаменитого полководца Александра Македонского. Пред нами, с одной стороны – 13-летний мальчик, с другой – зрелый муж, умудренный, не потерявший вкуса к знанию и совершенству (Аристотелю тогда исполнилось 40 лет). Лучшее сочетание возрастов и возможностей для эффективного преподавания.

Философ Аристотель

Уникальна возможность – донести философию мудреца до политика. Насколько же преуспел Аристотель (384—322 гг. до н.э.) в обучении своего самого знаменитого ученика? «Аристос» по-гречески значит «лучший, достойнейший, благородный». Родом он был из старинной семьи врачей (отец Никомах служил придворным врачом македонского царя Аминта). Как известно, Аристотель с 18 лет учился в Академии Платона, находясь в ее стенах до самой смерти учителя. Аристотель был знаком с демокритовско-гиппократовскими методами, разбудившими в нем страсть к наблюдению и анализу. Вскоре он проявил себя не только как яркий философ, но и как талантливый педагог. Славу ему принесли речи «о красноречии» против Исократа. Между платониками и Исократом шла тогда острейшая конкурентная борьба. Важнейшим рубиконом в жизни Аристотеля стал вызов его ко двору Филиппа Македонского (343 г. до н.э.). Там он стал воспитателем 13-летнего сына царя, – будущего великого Александра. Каков же был результат наставничества? Можно ли обучить царя, главнокомандующего, премьера, президента не только знаниям или навыкам, но хорошим нравам и достойной морали? Чрезвычайно трудно. Тем более что период обучения царя был довольно кратким. Когда Филиппа убил телохранитель (336 г. до н.э.), Александру волей-неволей пришлось взвалить на себя бремя управления государством. После этого учеба «цезаря» как таковая, собственно, закончилась.

Александр Македонский (356—323 гг. до н.э.), став учеником Аристотеля, соединял в себе две души или два начала. Вот что писал Плутарх в «Избранных жизнеописаниях» о некоторых положительных чертах царя: «Мне кажется, что и любовь к врачеванию Александру более, чем кто-либо другой, внушил Аристотель. Царь интересовался не только отвлеченной стороной этой науки, но, как можно заключить из его писем, приходил на помощь заболевшим друзьям, назначая различные способы лечения и лечебный режим. Вообще Александр от природы был склонен к изучению наук и чтению книг. Он считал, и говорил об этом, что изучение «Илиады» – хорошее средство для достижения военной доблести. Список «Илиады», исправленной Аристотелем и известный под названием «Илиада из шкатулки», он всегда имел при себе, храня его под подушкой, вместе с кинжалом… Так как в глубине Азии Александр не имел под рукой книг, Гарпал по приказу царя прислал ему сочинения Филиста, многие из трагедий Еврипида, Софокла и Эсхила, дифирамбы Телеста и Филоксена. Александр сначала восхищался Аристотелем и, по его собственным словам, любил учителя ничуть не меньше, чем отца, говоря, что Филиппу он обязан тем, что живет, а Аристотелю тем, что живет достойно».

Шлем воина

Александра в походе сопровождали крупные придворные историки, дипломаты, литераторы (Аристобул, Пиррон, Анаксарх, Каллисфен). В задачу их входило запечатлеть для потомства бессмертные деяния царя и вести научные исследования. Дневник похода, который вел Евмен, стал важным историческим документом той эпохи. Культурно-образовательные итоги его завоевательных походов также были важны. По словам И. Шифмана, поход сделал возможной греческую колонизацию Востока, создал условия для интенсивного культурного взаимодействия греков и народов Востока. Во многом благодаря походу сложилась и эллинистическая цивилизация, ставшая впоследствии фундаментом двух культур: европейской и ближневосточной арабской. Поход Александра способствовал разрушению части перегородок между народами Восточного Средиземноморья. Он пытался заложить основы идеологии, что нашла выражение в словах – «несть ни эллина, ни иудея». Поход Александра на Восток раздвинул географический горизонт греков, сделал возможными контакты Греции с отдаленными частями тогдашнего мира, сыграв заметную роль в развитии естественных наук. И это далеко не все, что можно отнести к его последствиям.

Как же мыслил себе ход воспитания учитель? И чего желал царственный ученик? Аристотель-педагог считал, что человек должен стремиться не к практической мудрости, воплощающейся в каких-то отвлеченных этических добродетелях, но к высшей форме жизни и деятельности, к «созерцательной жизни» (bios theoretikos), что развивает интеллект и мудрость. Поэтому в курс обучения Александра входили такие предметы, как философия, литература, география. Среди читаемых им книг – Геродот, Еврипид, Ксенофонт, Пиндар. Александр писал Аристотелю: «Я хотел бы превосходить других не столько могуществом, сколько знаниями о высших предметах». И надо заметить, что Аристотель сумел передать ему основательные знания медицины, так что впоследствии царь сам лечил больных друзей диетой и лекарствами. Без курса обучения у учителя Аристотеля Александр вряд ли стал бы покровителем наук. Даже скудный анализ их взаимоотношений (философа и царя) свидетельствует, что польза от этого была, и немалая. Аристотель хотел видеть в Александре будущего просвещенного гегемона эллинов. Итогом его трудов стали и некоторые полезные вещи для школ и наук. Во-первых, высшая школа, Ликей, под негласным покровительством Александра Македонского процветала. Тот даровал Аристотелю на одни только зоологические изыскания 800 талантов (в то время талант был равен 1500 золотых рублей). Царь помогал ему и в проведении опытов всем, чем мог. Это тем более было важно, что аристотелевский Ликей (в отличие от платоновской Академии) был ориентирован на практическую деятельность. И на эти цели была выделена немалая сумма из персидских денег. И все же, это во-вторых, Александр предпочел отвлеченным философским спорам радость военных побед. Почему это произошло? Может, внутреннему идеалу царя более отвечала военная деятельность (energia), а не досужая болтовня за чашкой вина или даже научные эксперименты? Главная причина, конечно, иная: «царское дело» – это управление страной и битва.

Х. Гелль. Аристотель и его ученик Александр

Вторая часть их взаимоотношений касается советнической деятельности философа. Тут дело сложнее, ибо царям трудно советовать. Приведу письмо, которое считают письмом Аристотеля к царю Александру. Он пишет: «Многие мудрецы доказывали, что желание добра позволяет приобщиться к участи богов, потому что на возвращении дара и дарении держится жизнь людей, состоящая в том, что они отдают, принимают и снова воздают. Поэтому прекрасно и справедливо жалеть и миловать всех незаслуженно несчастных, ведь жалость есть признак кроткой души, а жестокость признак невоспитанной, и особенно добрых; ведь безобразно и жестоко презирать впавшую в несчастье добродетель… Старайся же быть скор на добрые дела и медлителен на гнев: первое – царственно и милостиво, второе – отвратительно и свойственно варварам. Впрочем, делай, что считаешь правильным, не презирая полезных мнений». Если в начале их дружбы царь внимал учителю, как простой ловец истины, то в дальнейшем он склонился к мысли, что есть знания скрытые и недоступные даже философам. Если его наставнику в области военных и физических упражнений, верному служаке Леониду, Александр, завоевав Восток, прислал не менее 18 тонн пряностей, ладана и мирры (удовлетворив «надежду, что учитель поселил в душе мальчика»), то, разумеется, труднее было удовлетворить духовные и интеллектуальные надежды своего великого учителя – Аристотеля.

Карта походов Александра Македонского

Особенно если принять во внимание некоторые стороны его взглядов. Так, в сфере конкретной политики Аристотель выделял 3 основные демократические акции: 1) запрещение рабства за долги; 2) предоставление права жаловаться на суд лицам, посторонним потерпевшему; 3) апелляция к народному суду. «Последнее, как говорят, более всего повело к усилению массы, потому что, ставши верховным судьей, народ делается неограниченным властелином в государстве». Весь этот демократический соус, конечно, выглядел нелепо в глазах царя – повелителя мира. Так же нелепо выглядит введение в стране, руководствующейся тысячелетней традицией царей, суда присяжных.

Хотя вряд ли Александру удалось бы создать империю без усвоения полученных им от философа важных знаний. Опираясь на знания и опыт наставников, тот показал себя талантливым стратегом и умелым администратором. Понимая, что Восток – материя особая, Александр выработал свой стиль управления. Суть оного – учет специфики регионов, обычаев, нравов. Подтверждение того, что он искренне пытался понять нравы и систему ценностей Востока, служит и его известная «беседа» с брахманами-софистами (индийские мудрецы). О ней рассказывают многие: Арриан, Страбон, Плутарх. Хотя иные отрицают факт беседы. Арриан считал, что софисты ответили всего на один вопрос. Плутарх же говорит о беседе Александра с плененными им гимнософистами. Зная нрав полководца, можно предположить, что беседа скорее всего походила на допрос. Мегасфен же пишет, что завоеватель мира не нашел ничего умнее как стал угрожать мудрецам. Если учесть, что встретились люди, говорящие на разных языках, воспитанные в совершенно разных культурах, мыслящие в разных плоскостях, вряд ли такая беседа могла быть сколь-либо плодотворной. Позднее факт встречи был сообщен культурному сообществу киниками-греками. В описании киников Александр рисуется жестоким завоевателем, что в общем и целом соответствует действительности. По их мнению, в споре с мудрецами Индии, что близки в своих воззрениях киникам, Александр потерпел жестокое поражение.

В случае с Александром Македонским Аристотелю не удалось реализовать свои идеи. Ученик, не успев построить Александрию, тут же поспешил объявить себя богом. Стоило царю ознакомиться с обычаями восточных сатрапов, как он ввел их и у себя при дворе. Аристотель писал ему: «Время не сможет здесь ничего затмить, потому что прекрасные советы учений и увещаний имеют своим зрителем вечность. Старайся поэтому превратить власть не в высокомерие, а в добрые дела сообразно добродетели, выше которой в жизни ничего не может быть. Человек, смертный по природе, после неизбежной смерти может благодаря величию своих дел стяжать бессмертную память. Помни одно: ты воспитан не неразумно, как некоторые, получившие нелепые убеждения; у тебя и знатный род, и унаследованное царство, и надежное образование, и повсеместная слава. И насколько ты выделяешься дарами судьбы, настолько же ты должен и первенствовать в доблести и прекрасных делах. Впрочем, твори полезное, довершая задуманное». У философа и политика-завоевателя различные представления о том, что следует считать «доблестью» и что является подлинно «прекрасными делами». И всегда ли надо следовать тому, чему учит греческая философия? Так, Аристотель внушал ему, что в варварах следует видеть лишь животных или растения, а вовсе не соратников и друзей. Философ рекомендовал, что одними народами надо управлять «гегемонически», а другими – «деспотически». Но полководец и политик, конечно же, не мог себе позволить такой вольности, реализуя идею «всемирной империи».

Битва при Гранике

Еще при жизни Филиппа стало ясно, что между жизненными целями и задачами ученого и царя-завоевателя, каковыми были Аристотель или Филипп с Александром, лежала бездна, преодолеть которую трудно. На словах те превозносят Аристотеля. В книге «Цветы литературы» Аль-Хусри приводится такой разговор: «Спросили Александра Великого: – Почему ты уважаешь своего учителя больше, чем родного отца? – Отец подарил мне жизнь бренную, – ответил Александр, – а учитель – вечную». Александр рвался к власти, к славе победителя-громовержца и воина… Молодость мужественна. Аристотель считал, что Сократ не прав, называя мужество знанием. Знание становится наукой благодаря опыту. «Стало быть, мужество не наука». Но при чем тут мужество или наука? У царя на первом месте одна наука – искусство управлять и властвовать (и по возможности с наибольшой пользой для его народа). Поэтому серьезные разногласия между учителем и учеником были неизбежны.

К примеру, Аристотель в одном из ранних писем дает наказ царю Филиппу: «Выведи гарнизоны из городов, дай эллинам свободу управления; заблудшим дай раскаяние, благомыслящих немедленно надели дарами. Действуя так, и не однажды, а всегда, ты надежнейшим образом сохранишь и будешь иметь в безопасности здание своей власти». Надо ли доказывать, что подобный текст выглядит (в свете тех жесточайших реалий) не только наивно, но и глупо. Разве Аристотель не понимал, что вывести гарнизоны из городов равносильно их потере (в тогдашнем мире, где все или почти все держалось на силе и мощи армий или золоте, как и ныне). Дать свободу управления в тогдашнем мире значило – потерять провинции. Выполнение такого требования Аристотеля не могло привести в тех условиях к позитивным результатам. А разве не так же бездарные лидеры России (1985—2000 гг.), живя в отвлеченном «мире грёз», пошли на полное разрушение мощной державы. Хотя заметим, СССР – более крепкое и жизнеспособное объединение, нежели Империя Александра! И это все яснее становится (уже сегодня) многим нашим собратьям и друзьям.

Греческая музыка

Слов нет, стремясь одолеть врага, привлечь симпатии «интеллигенции», он использовал достижения науки. Процесс ускорился, когда Аристотель, которого ссужал деньгами Александр Македонский, привел в систему все отрасли науки и установил главный метод исследования – предварительный отбор данных для анализа. Шахермайр замечает: «Без обучения в Миезе он (Александр) никогда не стал бы покровителем наук… Без уроков Аристотеля связь царя с греческой духовной культурой никогда не могла бы стать сильной и глубокой. Но самое важное: без Аристотеля концепция мирового государства не была бы выработана столь рано и в такой четкой форме. Именно благодаря учителю Александр воспринял мир как единое целое… Аристотель стремился организовать научное мышление людей. Александр при помощи той же организации хотел поднять человечество на высшую ступень развития». Приведу еще один пример. В Индию с ним ходил Пирон из Эллиды (360—270 гг. до н.э.). Опираясь на идеи Демокрита о чувственных качествах, на уклончивый релятивизм софистов и учение киренаиков, он создал теорию, утверждая, что человеческий разум вообще не способен постичь внутреннюю сущность вещей и ухватить смысл того, что происходит в мире. И так как разным людям одни и те же объекты кажутся различными, то нельзя узнать и то, чье мнение правильно, а чье – нет. Любой посылке можно противопоставить то или иное утверждение. В итоге то и другое может быть справедливо или ошибочно. Поэтому ни в чем нельзя быть до конца уверенным. «Мудрый человек» – это тот, кто воздерживается от окончательных и резких суждений. А значит, что вместо того чтобы говорить: «Это так», лучше осторожно заявить: «Мне так кажется» или «Вполне возможно». Александр Македонский не знал сомнений, по крайней мере в политике. Философы лишь укрепляли его в самомнении, пренебрежении к закону. Ведь философы создавали умозрительные системы, а он сумел увеличить в четыре раза границы эллинского мира. Царь действовал нетрадиционно, пуская в ход не только силу своего войска и гения, но и инструментарий идеологии искусств.

Войско Александра Македонского в походе

Представляется, что беря с собой в походы ученых, инженеров, деятелей искусств, Александр преследовал практические цели. Уже тогда без инженера не обходилось ни одно военное мероприятие. Потому и македонский царь не мог шагу ступить без их помощи. Одним из наиболее характерных примеров роли, значения инженерной службы стал захват им Тира. Выходцы из Тира основали знаменитый Карфаген. Являясь самым богатым городом Финикии, а, возможно, и всего Средиземноморья, город считался неприступным. Он был построен на скалистом острове в море (по-еврейски название острова звучало как «Сор», т. е. «скала», ныне Сур). Остров расположен довольно далеко от берега. Учитывая, что тут скопились огромные богатства, это был лакомый кусок для всех завоевателей. Тир безрезультатно осаждали 5 лет ассирийцы, 13 лет штурмовали его стены войска вавилонского царя Навуходоносора, пока не овладели им с помощью измены и голода (в городе к тому времени поедали даже трупы людей). И вот перед решением такой же задачи встал царь Александр. По словам Арриана и Плутарха, Александр решил захватить Тир потому, что принял за Геракла местное божество Мелькарта (тот протягивал к нему якобы руки). Думается, дело обстояло гораздо проще: полководец решил протянуть руки к сокровищам Тира. Созвав инженеров, он выслушал их идеи. Те хотели подступиться к скалистому острову в море с помощью моста. Мост осажденные постоянно сжигали с помощью града стрел и частых вылазок. Тогда инженеры придумали следующее решение. Они стали насыпать огромную земляную дамбу под защитой громадных щитов («черепах»). Осажденные тирцы беспомощно наблюдали, как грозная земляная змея приближается к городу. Войско македонцев сколотило огромные башни на колесах, высотой в 50 метров (20-этажный дом). На верхних площадках установили «секретное оружие» – бочки с кипящим маслом и разбрызгивателями, которые поражали защитников крепости. Через семь месяцев строительство дамбы завершилось и город был взят штурмом. Не помогло горожанам и то, что они опутали своего бога Аполлона веревками, дабы тот не перебежал к Александру. Всех жителей Тира продали в рабство, как это ранее было проделано с гражданами Фив.

Александр Македонский. Скульптура Леохара

Говоря о великом царе и великом философе, надо четко понимать, сколь различны их функции и роли. Один (царь) – правит, строит или разрушает, другой (философ) – думает, советует или критикует. Поэтому естественно, что при всем пиетете к своему учителю, предлагавшему ему видеть в варварах животных и держать себя с ними как хозяин, Александр в этом вопросе не мог и не хотел идти этим путем. Ему ближе философ Зенон, стремившийся к объединению греков и варваров. Александр пытался, используя силу оружия и армии, тем не менее вступить на путь объединения народов. За этим стремлением уравнять различные расы и народы, возможно, стояла и подлинно великая идея – о равенстве людей, некоем «братстве», в котором нет места различию между победителями и побежденными. Люди могут жить одной дружной семьей вне зависимости от их нравов, привычек, религий, языков, одежд и т.д. «Доблесть Александра, – пишут философы, – как раз и заключалась в том, чтобы воплотить философию в жизнь, взвалив на себя ношу, достойную не просто царя, но бога, а именно, собрать все народы в один мир, некий единый космос (heni cosmoi cosmesanta pantas anthropoys), связанный общностью власти и обычаев». Невольно тут напрашивается вопрос: а не были ли эти мечты и планы скорее плодом работы ума будущих его интерпретаторов, нежели целью самого Александра?!

Александр Македонский в битве против персидских войск

Александра в походах сопровождали ученые, художники, музыканты. Художник античности Апеллес, сопровождавший Александра, рисовал его в образе Зевса, что держит в руках молнии. Скульптор Леохар изобразил в виде божества, подобного богу Аполлону. Но живой и реальный Александр – это империалист, царь-разбойник, имевший задатки государственного деятеля и великого полководца. Он стремился к мировому господству. Аппиан так охарактеризовал созданное им государство: «При Александре же Македонском государство стало выдающимся по величине и обширности, удаче и быстроте военных действий и едва не дошло до безграничного и неподражаемого, но по кратковременности своего могущества уподобилось блестящей вспышке молнии; ведь даже тогда, когда оно распалось на многие сатрапии, некоторые его части были весьма блестящи». Список городов и стран, покоренных Александром Великим, неуклонно рос (как и его аппетиты) – Милет, Исс, Тир, Египет, Вавилон, Персеполь, Мидия, долина Инда. И все же то была лишь небольшая толика мира.

Здесь вы должны себе ясно представить внутреннюю подоплеку действий сторон. С одной стороны, это желания македонцев, бывших «медвежьим углом» Греции, воплотить давнюю затаенную мечту греков – овладеть Азией и ее сокровищами. Мысль выразил Исократ, обратившись к македонскому царю Филиппу со словами: «Перенесем богатства Азии в Европу, а бедствия Эллады – в Азию». Этого хотели многие. К стремлению обогатиться прибавилось желание и отомстить персам за их вторжения в Грецию, за жертвы и страдания греков. После того как македонцы одолели греков в битве при Херонее (338 г. до н. э.), собравшийся в Коринфе общегреческий конгресс подтвердил главенство Македонии и вручил Филиппу «жезл главнокомандующего». Поход в Азию становился делом решенным. Мотив возмездия был предлогом, действительной же причиной намеченного предприятия стал передел мира. Филипп и Александр действовали в схожем направлении, но разными методами. Римский автор Помпей Трог писал: «Способы побеждать у того и другого были различны. Александр вел войны открыто. Филипп пользовался военными хитростями. Он радовался, если ему удавалось обмануть врагов. Александр – если удавалось разбить их в открытом бою… Благодаря этим чертам характера отец заложил основы мировой державы, а сын закончил дело». С другой стороны, многие греческие полисы, которые недавно и сами являлись гегемонами греческого мира (Спарта, Афины, Фивы, Коринф), разумеется, были не в восторге от «железной пяты» Филиппа, а затем и Александра. Отсюда и восстания против македонцев (Фивы и др.). Александру удалось на какое-то время удержать греков в пределах своего влияния. Но надолго ли?! И вовсе не случайно на стороне персов будут выступать многие греки. И это не только потому, что вольнолюбивая Греция «звенела в карманах» персидским серебром и золотом. Она куда больше, как нам представляется, боялась «звона македонских кандалов» на ногах ее свободы. Стоит привести хотя бы такой многозначительный ответ коринфянина Демарата, данный на вопрос царя Филиппа: «Как ладят между собой греки?» Подтекст был таков. Филипп надеялся услышать предложение стать гарантом мира и единения Греции в лице Македонии. Но Демарант заявил: «Что и говорить, Филипп, кому как не тебе заботиться о Греции, тебе, который в свой собственный дом внес распрю и беды!» (вздумав жениться на молодой девчонке, Филипп в гневе чуть не убил сына, Александра).

А. Мюллер. Свадьба Александра и Статеиры, дочери Дария

Говоря о роли и значении походов Александра Македонского (и вообще о его личности), нельзя забывать, сколь многим он обязан отцу – Филиппу. Тот основал Коринфский союз, запланировал азиатский поход и начал его. Его дело продолжил Александр. Хотя бешеный и необузданный нрав отца вполне передался и его сыну. В нем явственно обозначились те же черты завоевателя. В качестве примера можно упомянуть отрывок из «Истории Александра Македонского» Курция Руфа. Царь читает там своим воинам «лекцию», описывая яркими красками, что ожидает их на Востоке. «Они, мол, прошедшие по всему миру, покорят себе не только персов, но и все остальные народы: Бактрия и Индия станут македонскими провинциями. То, что они видят теперь, – это наименьшая часть их добычи; победа откроет перед ними все. Их уделом будет не бесплодный труд на крутых скалах Иллирии и камнях Фракии, но весь Восток станет их добычей. Им почти не понадобятся мечи: вражескую армию, дрожащую от страха, они смогут отогнать щитами… Обращаясь к грекам, он напоминал им, что война против Греции была начата народами Персии, сначала по дерзости Дария, а затем Ксеркса, потребовавших от них земли и воды, чтобы не оставить сдавшимся ни глотка из их источников, ни привычного куска хлеба. Дважды были разрушены и сожжены греческие храмы, осаждались города и нарушались все божеские и человеческие законы. Иллирийцам же и фракийцам, привыкшим жить грабежом, он приказывал смотреть на вражеское войско, сверкающее золотом и пурпуром, несущее на себе добычу, а не оружие; пусть они, как мужи, отнимут золото у этих по-женски слабых народов и обменяют свои голые скалы, промерзшие от вечного холода, на богатые поля и луга персов».

Александр разобьет войско Дария, разрушит легендарную столицу персидских царей – Персеполь. Но самое замечательном в этом отрывке иное. Как прекрасный психолог, царь к каждому слушателю постарался найти свой волшебный ключик. Грекам он напомнил, что они мстят губителям и гонителям родной страны. В начальный период войн панэллинская идея еще задавала тон в политике полководца. Солдатам удачи, или наемникам, он показал, что они получат взамен за свои раны и возможные увечья. И хотя войско, победившее стольких царей, добыло «больше славы, чем денег», но как могло оно возразить своему царю, убивавшему всех недовольных! В свою очередь, охваченный безумной идеей Александр не мог понять нормальных чувств хлебопашцев, ремесленников, скотоводов, которым смертельно надоели эти войны и битвы, лишения и страдания. Они мечтали об одном – поскорее вернуться домой.

Лисипп. Римская копия. Мрамор

Александр создавал форпосты греко-македонской цивилизации в виде городов (Александрия). Для этого отдал ключевые должности в империи близким лицам из числа греков-македонцев, хотя его войско было разноплеменным. Для ускорения процесса единения народов он обратился к семье как эффективному посреднику. В Сузах, куда вернулось измученное походами войско, Александр приказал 10 тыс. воинов единовременно сочетаться браком с азиатками, каждой паре молодоженов сделав свадебный подарок. Массовое бракосочетание его воинов с женщинами Востока ставило перед собой разные цели, но имело и главное, хотя и скрытое намерение. Такой целью являлся бы совместный поход македонцев, греков, персов против «западной цивилизации». Ведь помимо сугубо политического значения «армейская свадьба» имела этнический смысл. Смешение кровей должно было умиротворить и сблизить враждующие народы. Можно представить, какой психологический эффект имела эта акция в глазах окружавших толп. Казалось, свершилось бракосочетание самого бога войны, неистового Марса, с прекраснейшей из богинь, любимейшей дочерью Зевса – Афродитой. Союз македонцев, греков, азиатов (при наличии иных факторов, нежели военный роман) мог стать прелюдией к созданию величественнейшей из империй! Ведь с семенем любви должны быть переданы и «плоды эллинизма». Это чем-то напоминает мне усилия великого русского народа по единению Евразии! Хотя Александру до него, пожалуй, далеко.

П. Миньяр. Великодушие Александра Македонского

Ни о каком серьезном единении народов и речи тогда быть не могло, как не было речи о каком-то историческом повороте во взаимоотношениях между победителями и побежденными, «какого мир до того не знал» (А. Ранович). Широко рекламируемая акция группового брака народов, символизирующая «брак Европы и Азии», и закончилась полнейшим фиаско. Разумеется, воины охотно приняли подарки царя, а с доставшимися им в «жены» женщинами поступили так, как они обычно и поступали с пленницами (испив «бокал любви», бросили). Они вели себя, как и их вождь, оставивший беременной жену Роксану, которую полонил в Средней Азии. Была у него и еще одна жена, старшая дочь Дария. Конь Буцефал был ему дороже всех женщин, ибо в его честь он назвал город в Индии. После смерти Александра персы были изгнаны из свиты, а его империя развалилась. Ничто не говорит, что на смертном одре Александр успел сделать какие-либо распоряжения о регентстве, порядке наследования в государстве и т.п. С его последним вздохом начались раздоры между вельможами, мятеж войск, разрушение и падение его государства.

П. Веронезе. Семья Дария перед победителем

Многие склонны представлять его величайшим героем (так он выглядит на одном из портретов Лисиппа). Асклепиад писал: «Полный отважности взор Александра и весь его облик вылил из меди Лисипп». Восхваляет его и Плутарх: «А говоря об Александре, не будет ли справедливо признать, что родивший его бог вложил в него сочетание многих доблестей, и он обладал самоуважением Кира, скромностью Агесилая, мудростью Фемистокла, опытностью Филиппа, отвагой Брасида, красноречием и государственным умом Перикла? Если же сравнивать его с героями древности, то мы увидим, что он сдержаннее Агамемнона: тот предпочел пленницу законной супруге, а он и до женитьбы не сближался с пленницами; великодушнее Ахилла: тот взял какие-то деньги за выдачу непогребенного тела Гектора – он же устроил Дарию торжественные похороны; и тот принял от друзей богатые дары в уплату за прекращение своего гнева, а он обогащал побежденных врагов; благочестивее Диомеда: тот был готов сражаться с богами, а он считал себя всеми своими свершениями обязанным богам; своим близким желаннее Одиссея: от скорби по Одиссею умерла мать, а смерти Александра не смогла перенести умершая вслед за ним мать Дария». Говорили, что он превосходит щедростью Солона и Перикла, так как те отменили долги, а Александр сам заплатил чужой долг заимодавцам. Те строили храмы на деньги афинян, он же – на деньги варваров и т.д.

Когда Александр вернулся из похода в Индию и обнаружил, что гробница Кира, основателя Персидской империи, разграблена, приказал Аристобулу восстановить усыпальницу, заменить украденные сокровища факсимильными, заблокировать вход и запечатать его царской печатью (Страбон). Милостив он был не только к побежденным врагам-мужчинам, но особенно к женщинам (по-царски обошелся с пленными дочерьми и женой Дария). Александр старался пресекать типичные для его времени акты насилия и жестокости в отношении женщин. Услышав, что два македонца из отряда Пармениона надругались над женами двух наемников, он отдал письменный приказ: «Если дело будет разбираться, придать их смерти, как диких зверей, которые позорят человеческий род». В другой раз, когда Атропат, наместник Мидии, прислал ему в подарок сотню девушек, Александр отослал их, дабы избежать «возможных попыток их обесчестить со стороны македонян или варваров». Такое отношение к дамам древнему миру незнакомо. Мир совершенно не мог такого понять, ведь в обычную практику входили захваты и насилия над всеми побежденными врагами, а женщин воин рассматривал как самую сладкую и приятную добычу. А тут командующий, вдобавок ко всему еще и сам красавец, приказывает людям, как было им сказано при захвате Персеполя, «держаться подальше от женщин и их украшений». Такое поведение отличало его от всех.

Филот, сын Пармениона

Но и идеализировать Александра Македонского не стоит… Все-таки он оставлял за собой кровь и пепел. В ярости он убил друга детства Клита, командира царской илы, отборного отряда македонской конницы, спасшего его в битве при Гранике. Тот донимал и укорял его за то, что он уподобляется богу, присваивая только себе заслуги их побед. Царю не понравился стих из Еврипида, что прочел ему Клит: «Не те прославлены, которые трудились, а вождь один себе хвалу берет». Но более всего возмущало Клита и других ревнителей греческо-македонской старины то, что царь вводит персидские порядки: «Мы считаем счастливыми тех, кто умер еще до того, как македоняне оказались в таком положении, что вынуждены обращаться к персам, чтобы получить доступ к царю». Греки видели в проявлениях раболепия черты, характерные для подданных Персидской империи, что «в душе низки и полны раболепного страха». Когда острый на язык Каллисфен (историк, ритор, ученик Аристотеля) не пал перед ним ниц, Александр приказал повесить его, обвинив в тайном заговоре. Когда военачальник Кассандр расхохотался, видя, как персы бросились к ногам Александра, царь, вцепившись обеими руками тому в голову, в ярости ударил его. Защитники Александра оправдывают его поведение речами о заговоре. И приводят пример его полководца – Пармениона. Александр сместил его с поста командующего и оставил в Экбатанах охранять сокровища. Конечно, это уязвило старого вояку, которому было 70 лет. Возможно, тот выражал недовольство. Хотя в эти годы надо думать уже больше о душе, нежели о ратной славе. Тогда Александр приказал полководцам Мидии умертвить Пармениона. Смерть Пармениона была «чистой воды убийством». Был ли заговор с целью покушения на жизнь Александра, сказать трудно. Говорят, сын Пармениона, Филот, впоследствии признался и был казнен. Понятно желание Александра избавиться от отца и сына во избежание проблем. В политике такое часто случалось. Сталин казнил ряд маршалов, боясь, что те готовили заговор с целью свергнуть его власть. Ныне же не казнят и тех, кто того заслуживает.

Александр принимает лавры победителя

Александр был жесток, беспощаден и вызывал у людей неподдельный страх. Ему ничего не стоило казнить любого сатрапа, если он считал его виновным. Войдя в Персеполис, в священный город персов (31 января 330 г. до н.э.), город, сравнимый с Меккой и Иерусалимом, он разрешил воякам безнаказанно грабить и убивать, хотя гарнизон города с согласия командира капитулировал без боя. Вы помните, он уничтожил Фивы, которые осмелились поднять восстание против владыки мира. На их сторону стали Афины и персы. Фивы возглавили освободительную войну греков против македонского тирана. Дитя аристотелевской философии разрушило крупнейший город Беотии, семивратные Фивы. Ахматова скажет в стихотворении, рисуя образ царя Александра: «Наверно, страшен был и грозен юный царь, когда он произнес: «Ты уничтожишь Фивы». Итог был печален для Фив: город, считавшийся местом рождения Дионисия и Геракла, родина Антигоны и Эдипа, был захвачен и превращен в развалины. 6000 фиванцев погибли в бою, а 30 000 греческих воинов были проданы в рабство. Победители пощадили только одно здание Фив – дом поэта Пиндара. Проходивший военную службу в Афинах в 324—322 годах до н.э. Эпикур признался бывшему рабу Мису в ненависти к оккупантам из Македонии: «О, если бы впоследствии свергнуть самых злейших врагов наших – македонян!»

Воины Александра и их путь на карте

Когда он взял Тир, по его приказу все мужчины были казнены, а женщины были проданы в рабство. Плутарх пишет: «Утешением в скорби для Александра была война, которую он превратил в охоту на людей: покорив племя коссеев, он перебил всех способных носить оружие». Ненужная, слепая жестокость. Много лет спустя Кассандр, став царем Македонии, владыкой Эллады, оказавшись однажды в Дельфах, увидел статую Александра (уже после его смерти). Он затрясся от страха, волосы его встали дыбом, и он едва пришел в себя. И эта личность стала героем истории?! Хороша «цивилизация»… Хотя вот Арриан заметил: «Те, кто считают Александра дурным человеком, пусть остаются при своем мнении; однако пусть они прежде всего будут иметь в виду не только его действия, за которые следует его порицать, но и всё им совершенное. Затем пусть оглянутся на себя, а также на то, какая судьба им выпала, и только тогда оценивают, кого же они порицают».

А. Альтдофер. Битва Александра Македонского с Дарием. Деталь. 1529 г.

Льстецы превозносили царя. Философ Анаксарх, известный своим презрительным отношением к общественному мнению, заявил: «Разве ты не знаешь, что Зевс для того посадил рядом с собой Справедливость и Правосудие, дабы все, что ни совершается повелителем, было правым и справедливым?» Он упрекал царя за то, что тот, словно раб, страшится закона и порицания людей, хотя «он сам должен быть для них и законом и мерою справедливости». Наслушавшись подобных речей, Александр, по словам Плутарха, в итоге для себя «сделал выводы»: стал в дальнейшем проявлять еще большую надменность и пренебрежение к законам.

Сдача оружия противнику

Главная цель почти всех походов Александра Македонского – неприкрытый грабеж и мародерство. Взяв под личный контроль дворцы и цитадель, где хранились сокровища Дария, он приступил к их «приватизации». В Царской сокровищнице хранилось не менее 120 000 талантов, накопленных со времен Кира Великого. Только в царской опочивальне Дария было обнаружено 8000 талантов золотом (Дарий буквально спал на золоте). Помимо денег там нашли золотой виноградный куст, символизировавший «древо жизни» династии Ахеменидов. Грин, автор книги о полководце, отмечает, что если принять за основу фунт стерлингов 1913 года, то Александр получил в Персеполисе 44 000 000 фунтов стерлингов. Это примерный национальный доход Эллинского союза за триста лет! Убедительные мотивации, спору нет, в пользу войн, грабежей, захвата чужих территорий и столиц.

Развалины дворца в Персеполисе

Грабежом царь не удовлетворился. Он объявил Персеполис «самым ненавистным городом Азии». На что рассчитывал завоеватель, надеявшийся к тому же занять трон Ахеменидов, что было просто невозможно сделать без поддержки персидской знати и жрецов-магов, тем более без поддержки народа? Но он не проявил к религии и культуре великого народа необходимой уважительности. Мало того. Вскоре он отдал распоряжение разрушить Персеполис. Конечно же, это было очень «дурное решение» (Аппиан). Не только дурное, но и гибельное для завоевателя. Разрушение сопровождалось дикими пьянками и оргиями, во время которых прекрасный дворец Ксеркса был разграблен и подожжен. Устыдившись действий кумира, в дальнейшем греческие авторы старались как-то приукрасить событие.

Красавец Антиной, погибший от вина

Сюжет довольно обычен. Александр на пиру выпил много вина. Таис Афинская (Таида), любовница Птолемея, заявила, что было бы здорово сжечь дворец Ксеркса (эта версия снимает всю первоначальную ответственность с самого Александра). Принесли факелы, и процессия пировавших направилась во дворец. У дверей некоторое время они колебались. Но тут кто-то громко закричал, что это было бы деяние, достойное одного Александра. Царь в порыве пьяного энтузиазма и, может быть, желая еще раз почувствовать себя мстителем за Элладу, первым поджег здание. Охранники, прибежавшие с ведрами воды, вместо того, чтобы гасить огонь, наблюдали за происходящим как за потехой. Вскоре всю террасу охватило пламя. Поэтому у многих возникло искушение объяснить поджог инцидентом во время пьяной оргии, о котором исполнители вскоре пожалели. Такая версия (или легенда) довольно прочно вошла в историю, и изменить ее с помощью каких-то научных аргументов сегодня трудно. Так что попытки историков представить Александра этаким античным Антиноем могут быть восприняты довольно превратно.

Антиной. Музей Неаполя

Перед сожжением дворец был основательно разграблен, македоняне вытащили из него почти все ценное – монеты, золото, ювелирные украшения; варварски разбили красивые каменные вазы, сбивали головы статуй, калеча рельефные изображения. Таким вот образом «крестовый поход» эллинов против «азиатского варварства» достиг своего «триумфального завершения»… «На сегодня нам остались только красноречивые следы пожара и то, что уцелело после него. Пламя обожгло сотни глиняных табличек (что было удачей, иначе те давно рассыпались бы в прах), глазурь рельефов с изображением процессий времен Ксеркса. Покидая дымящиеся развалины, Александр едва ли мог знать, что своим поджогом он обессмертил Персеполис». Хотя правильнее было бы сказать, что этим поступком он опозорил свое имя в истории.

Битва войск Александра с армией Пора

Одним словом, это злой демон войны. В труде Палладия «О жизни брахманов» образ и деяния полководца даны в критическом ключе: «В нем был божественный дух, но обращенный каким-то злым демоном к убийствам и распрям». Полны сарказма и слова грека Лукиана: «Он отличался природными дарованиями, гибкостью и остротою ума; был наделен немалой любознательностью, понятливостью, памятью, способностью к наукам, но пользовался всеми этими задатками самым дурным образом. Дав благородным качествам своей души низменное назначение, он превзошел своим злодейством Керкопов, Эврибата, Фринонода, Аристодема, Сострата». Душа его – душа человека без предрассудков, смелого, готового на опасный шаг, терпеливого в исполнении планов, обладающего даром убеждения, умевшего внушить доверие, показать добрые чувства, представив все это в лучшем свете, и в то же время вместилище клятвопреступлений, лжи и хитрости. Добавим к характеристикам оценку Курция Руфа, настроенного критично к македонянину. Тот писал: «Он хотел, чтобы его не только называли сыном Юпитера, но и верили в это; как будто он мог предписывать людям, что думать и что говорить. Он приказал македонцам по персидскому обычаю раболепно приветствовать его, падая ниц на землю. Это желание царя подогревалось гибельной лестью, обычным злом для царей, ибо угодничество подрывало их силы чаще, чем даже враг». Не так далек от истины один из афинских ораторов, заявивший: когда Александр все же подохнет, запах тления от него заполнит всю Вселенную. Поэтому и мы готовы повторить: «Хватит восхвалять Александров, воздадим хвалу ученым, педагогам и врачам».

Бесспорно, это был великий полководец и амбициозный политик… Когда он двинулся за Инд, в «страну чудес», каковой все считали Индию, он, видно, уже стал подумывать о создании греко-македоно-евразийской империи. В битвах он одолел мужественного царя индов Пора. Александр встретился с его армией у реки Гидасп (326 г. до н.э.). Индусская армия имела около 30 тысяч пехотинцев, 3—4 тысячи всадников, 300 боевых колесниц и 100 слонов. Боевые слоны стали для македонцев неожиданным и грозным оружием. В свою очередь, македонская армия вместе с союзниками насчитывала около 30 тысяч пехотинцев, в том числе 6 тысяч тяжелой пехоты, 5 тысяч конницы, лучше, профессиональнее подготовленной, нежели у индусов. В начале битвы македонцы на какое-то мгновение растерялись, увидев этих страшных животных, что, как танки, вламывались в ряды фаланг, топтали воинов, хватали их хоботами, швыряли в воду, вонзали клыки в тела, а стрелки со спин слонов стали осыпать их стрелами. Но вскоре они пришли в себя, вновь пошли на слонов, стали теснить их, убивая стрелами и дротиками погонщиков и воинов-индусов. После этой битвы слоны стали использоваться в бою и другими.

Боевые слоны в действии

Селевк обменял 500 слонов для армии, а за это уступил правителю Чандрагупте значительную территорию. Слоны стали использоваться в Греции и Карфагене. Одержанной им победой над римлянами Пирр фактически был обязан слонам. Как показали битвы у Беневенента и Гераклея, слоны действовали успешнее всего против тех войск, что впервые с ними встретились. Но смелые и хорошо обученные воины находили средства борьбы с ними. К тому же слоны в случае бегства вносили замешательство в ряды их войска. С этой целью у погонщика был специальный стальной клин, который в случае необходимости вбивался в затылок слону, чтобы, умертвив его, обезвредить грозное животное. Обычно против слонов применялись горящие стрелы, которые могли их напугать и обратить в бегство. А некий неизвестный греческий изобретатель соорудил железные клинья, что были связаны цепью и закреплены на земле. Слон, наступив на такую преграду, разрывал свои нежные ступени и, конечно, выходил из строя. Это изобретение, похожее на заградительные шипы для машин, затем использует царь Птолемей под Газой.

Богиня победы Ника Самофракийская

Одной из искусных операций прикрытия была акция, получившая наименование «гордиев узел»… Зимой 333 года до н.э. Александр пришел в Гордион, значительный центр Фригии. В античной традиции доэллинистического периода сохранялись представления о том, что в прошлом фригийцы – это переселенцы из Македонии. Согласно генеалогии македонских царей Александр считался потомком Карана, изгнавшего Мидаса из Македонии (того Мидаса, что известен богатством, садами и «ослиными ушами»). Это указывает на то, что Александр был заинтересован в том, чтобы попытаться мирно убедить народ страны в законности его наследной власти. Отсюда и его интерес к преданию о фригийских царях и к предсказанию, которое (в случае выполнения) делало его законным наследником династии, и достоверность посещения им храма Гордиона. Легенда гласила, что тот, кто развяжет узел на повозке фригийских царей, тот станет властелином мира. Сей узел ассоциировался с центром Земли, как и фетиш, олицетворявший «пуп Земли» в Дельфах. Гордиону придавалось большое значение и потому, что град сей символизировал власть над Азией (прежде всего в силу географического положения). Град сей находился на равном расстоянии от Синопы, Геллеспонта, Киликийского моря и, согласно древнеионийской географии, мог считаться центром известного тогда мира. Потому Александр Македонский, разрубив «гордиев узел», продемонстрировал всему миру то, что он решил, казалось, одну из главных головомоек древнего мира, а потому вправе был владеть им. Подобно Мидасу, он желал заполучить все золото мира.

Лисипп. Александр Великий. Копия

В действиях Александра Македонского, как в деяниях империалистов всех эпох, видимо, были крупицы необходимости и закономерности. Он расширил границы древнего мира, вовлек в него новые страны. Он не только принес на Восток многие важнейшие достижения греческой культуры, но и дал импульс строительству и торговле. А. Свечин заметил: «Македонская фаланга Александра несла на остриях своих копий народам Востока завоевания греческой культуры, греческую мысль – греческую литературу, греческое искусство и технику». Хотя и говорят, что свободу и культуру не приносят на острие мечей или штыков, видимо, бывают исключения. Он реализовал программу эллинистического империализма. Дело в том, что любая программа мертва, если не появится тот, кто достойно воплотит ее в жизнь. Таким гениальным демиургом стал Александр Македонский. Он прекрасно понял не только военную сторону задачи, что также не просто, но сумел заглянуть в глубины политического космоса. Что такое его города, как не континентальные станции, что должны были связать человечество? Свечин подметил характерную черту: «Глубокое понимание Александром политических условий, в которых ему приходилось бороться, видно из методической подготовки его кампании 311 г. – вторжение внутрь Персии, а также из попытки подвести экономический базис под свои завоевания. Найденным морским путем от устья Инда к устью Евфрата он продолжал караванный путь через Переднюю Азию, и на обоих концах этой важнейшей торговой артерии древнего мира он построил два города – Александрии, – которым он придавал наибольшее значение: Александрию в Египте, близ устья Нила, и Александрию в Индии, на реке Инд. Завоевание Востока Александром Македонским вызвало для древнего мира такие же экономические последствия, как открытие Америки – для новой Европы». Александр – это Колумб античного мира.

Подлинный лик завоевателей и захватчиков

Последствия его действий значительны… Во-первых, Александр подал пример к созданию империи. Рим, Карфаген, персы – это уже эпигоны. Откровенно говоря, только Рим по-настоящему мог претендовать на звание «всемирного владыки». Во-вторых, он и в самом деле подал пример того, как за военной победой начинать осуществлять мирные завоевания. Победы Александра Великого повлекли за собой такое ускорение развития техники производства и столь радикальное ее улучшение, какого не наблюдалось в мире пожалуй что с начала бронзового века. Повсюду на Среднем Востоке стали возникать новые города, за завоевателями шли торговцы. Политика вела к важным экономическим, градостроительным, научно-техническим открытиям. До его походов в Средиземноморье было три города с населением свыше 100 тысяч человек (это Сиракузы, Афины, Карфаген), а спустя всего один век появились четыре города с населением свыше 200 тыс. человек (Александрия, Селевкия, Антиохия, Карфаген), несколько городов с населением около 100 тысяч человек (Сиракузы, Коринф, Рим, Афины, Родос, Эфес и др.). Земли бывшей Персидской империи стали доступнее для прохождения товаров. Экономическая экспансия немногим отличалась от той, что имела место в районе Эгейского моря в VII веке до н.э., но шла с большим размахом. И поскольку экспансия захватила Египет и Месопотамию, эти древние центры цивилизации впервые в политическом и культурном отношении объединились с Грецией. В результате их объединения и возникла цивилизация, названная эллинистической. Там, несмотря на объединение различных народов, продолжавших пользоваться собственным языком, греческий язык признан международным посредником в управлении, торговле и культуре. Наука постепенно стала освобождаться от подчинения натурфилософии. По образному выражению Ланселя, царь Александр «перенес осеннюю розу эллинской культуры на Восток».

Гордиев узел

Если это даже и так, то лепестки ее быстро опали… Да и сам образ розы, которую дарят восторженные юноши и поклонники своим возлюбленным, на наш взгляд, не очень подходил к облику Александра Македонского. Не лавр, не мирт и не розу нес он народам, но меч. А если все же принять образ Ланселя, то это была скорее роза печали, роза смерти… Когда Александр вторгся в Малую Азию и нанес поражение Дарию III в битве в 331 году до н.э., он за пять лет завоевал почти все области Ахеменидской империи. Каков же итог его «розовых походов»? Иранцы и жители Ахеменидской империи очень скоро поняли кровавую суть его политики. Понятно, почему в зороастрийских сочинениях он упоминается не иначе как «ненавистный». В одном из фрагментов на согдийском языке он даже помещен среди наихудших грешников в истории человечества. За что такая «честь»? Злодеяния заключались в том, что он «убивал магов». В другом сочинении на пехлеви сказано, пишет Бойс, что Александр убил «много учителей, законоведов, эрбадов и мобадов». В третьем сочинении сообщается, что он «погасил много огней». Все эти злостные преступления были совершены тогда, видимо, когда воины Александра грабили храмы и святилища, а жрецы погибали в попытках защитить свои святыни. Увы, об этих и других разрушениях по воле «гения Александра» мало что известно. Храм Фратадара в Персеполе пострадал, когда Александр разграбил столицу, а храм Анахиты в Экбатанах (Хамадан) македонцы грабили несколько раз. Они сорвали серебряные пластины с крыши и золотое покрытие колонн. Если персы как-то могли возместить материальный ущерб (это еще можно было перенести), то особенно ощутимой для иранской религии и культуры стало убийство священнослужителей-персов. Историк объясняет это так: «В те времена, когда все религиозные произведения передавались изустно, жрецы становились как бы живыми книгами религии, а с их массовым убийством многие древние произведения, как утверждают предания, были утрачены или дошли до наших дней не полностью». Но европейцы, похоже, напрочь забыли о кровавом следе, что ими был оставлен в истории. Хотя сегодня в отношении Александра принят более взвешенный и трезвый подход. Писатель П. Грин заметил: «Напрасно было бы, вопреки этой истине, считать, что Александр мечтал каким-то таинственным путем, перейдя реки крови, достичь братства людей. Всю жизнь, со всеми ее легендарными победами, он посвятил достижению личной славы, а эта цель до недавнего времени считалась вполне достойной похвалы». И тем не менее восхвалений и восторженных речей в адрес завоевателя хватает по сей день. Поклонники его охотно поведают о бурном романе, что случился между полководцем и красавицей Роксаной, об их страстной любви.

П. Баратта. Александр Македонский

Бесспорно, Александр Македонский сделал ставку на армию, и только на армию. Он видел в ней идеальный инструмент, с помощью которого можно разрубить любой «гордиев узел» в политике или управлении. С самого начала своей карьеры он заботился об армии, ничего не жалел для нее, во всем потакал ей. Известно, что перед началом войны с Персией он роздал все свои богатства воинам. «Что же ты оставляешь себе?» – спросили его. «Надежды», – ответил молодой царь. Македонцы жаждали богатств. Однако всему есть мера. Ведь когда битвы уносят твою жизнь, а богатства достаются другим, любой наемник начинает задумываться. Воины его победоносной армии смертельно устали от бесконечных войн и походов. Так, Клитарх в красках изобразил жалкое положение его армии… «Немного македонян осталось в живых, и эти оставшиеся были близки к отчаянию, копыта лошадей были стерты далекими походами, множество сражений притупило и сокрушило оружие воинов; никто не имел более греческого платья, лохмотья варварской и индийской добычи, кое-как сшитые друг с другом, прикрывали эти покрытые шрамами тела завоевателей вселенной; уже семьдесят дней с неба падали страшнейшие дожди, сопровождаемые вихрями и бурями». К чудовищным ливням, не оставлявшим сухого места на теле людей, прибавились разливы рек, постоянная сырость, туманы, недостаток одежды и продовольствия, болезни и многое иное. Все это подрывало физические и нравственные силы македонского войска, что находилось в непрерывном движении по ужасным дорогам. Нужда, смертность, муки телесные, приступы отчаяния, тоска по родным и близким, по родине – все это не могло не вести к потере энтузиазма, воинственности, упадку сил, апатии.

А. Дюрер. Всадники Апокалипсиса. 1498 г.

Правда, они сделались обладателями немалых богатств. Он говорил воинам, что еще царь Филипп застал их нищими бродягами, одетыми в кожухи, которые пасли по нескольку овец в горах. Македонцы еще не так давно и сами боялись варваров, прежде уводивших их и их семьи в плен и уносивших все их добро. Александр увел их из этой бедной страны, которая уже не могла прокормить, распахнул перед ними дорогу в иной обильный и богатый мир – Иония, Эллада, Фригия, Лидия, Милет, Палестина, Междуречье, Индия, Парфия. Богатства Египта и Кирены, лидийцев, персов – теперь к их услугам. Из диких полурабов они превратились в сатрапов и стратегов, в богатых людей. Они стали, по сути дела, его «родственниками», его «семьей». Отслуживших он щедро наградил и отправил на родину, в Македонию (10 тысяч). Все это так. Но более точной представляется оценка, которую дал ему древнегреческий историк Феопомп (IV в. до н.э.), ученик Исократа и автор истории Греции, истории македонского царя Филиппа и его эпохи. В обвинительной речи против царя Филиппа и его друзей он дал им характеристику, которая подошла бы Александру Македонскому и сообщникам: «Мужеубийцами были они по натуре, мужеблудниками стали по образу жизни. Они назывались сообщниками, а были соложниками». Добавим, что воины Александра стали к тому же и заложниками его безумств. Хотя тот же Феопомп, называя ближайших соратников Филиппа не гетайрами, а гетерами (ибо они – «не воины, но подонки, по натуре злодеи, по привычкам блудодеи», предпочитающие пьянство, стремящиеся вместо порядка к грабежам и убийствам), все же отметил те немалые привилегии, которые они получили от своего царя. Феопомп писал о македонцах: «Владея большою частью Европы, они пренебрегали тем, что есть, и гнались за тем, чего у них не было. В это время гетайров было не более восьмисот, но земельных доходов они получали не менее, чем десять тысяч эллинов в обширной и плодородной местности».

П. Пюже. Александр Македонский и Диоген. 1692 г.

Награды и богатства хороши, когда их обладатели могут ими воспользоваться с пользой и удовольствием для себя. Вскоре стало ясно, что даже такой великий полководец, как Александр, не может того, что не под силу смертным. Ему удалось победить войска противников, но не под силу, оказалось, одолеть все превратности судьбы и чуждой природы. Жаркое испепеляющее солнце, проливные тропические дожди, непроходимые девственные леса, змеи, скорпионы, непривычная пища, бесчисленные болезни, да и тоска по родине, что действует сильнее вражеского оружия, – все это подрывало мощь его армии. Болели и ныли старые раны. Воины хотели вернуться домой, совершенно этого не скрывая. И кому нужны богатства, полученные в сражениях, если ими нельзя будет воспользоваться.

Конечно, Александр бесспорно был мужественным воином. Подтверждение тому – его тело воина, все покрытое шрамами и рубцами… При переходе через Граник его шлем раскололся от удара меча, который чуть не рассек его голову; в Газе дротик пронзил ему плечо; в Марканде стрела раздробила ему ногу так, что кость торчала наружу; в Гиркании пущенный камень с такой силой поразил его в затылок, что он почти потерял зрение; в Маллах стрела в два локтя длиной прошла сквозь его грудь. Его воинские подвиги таковы, что позволяли сравнивать его с Гераклом. В мужестве ему не откажешь. Однако был ли победоносный царь и правителем-философом? Можем ли мы согласиться с позицией Плутарха, видевшего в нем в первую очередь «ученика Аристотеля»? Иные ответят на вопрос утвердительно. Разве Александр, питавший глубокую привязанность к Аристотелю, не выделял философа Анаксарха, учившегося у Демокрита?! Разве он щедро не одаривал Пиррона и Ксенократа, друга Платона?! Разве не почитал киника Диогена, а его ученика Онесикрита не сделал навархом?! Бесспорно, царь ценил и уважал людей науки. Но Диоген, что будто бы сказал ему, когда он попросил исполнить любое его желание: «Не заслоняй солнца», был прав: он не мог стать солнцем философии. Философия и массовое убийство – это, согласитесь, все же разные категории.

Персидский сатрап Карии – Мавсол (377—353 гг. до н.э.)

Хотя говорят, что, мол, в отличие от Платона, создавшего умозрительный строй, идеальный строй, так никогда и не воплощенный, Александр все же построил нечто реально существующее – основал посреди варварского мира 70 городов, посеял там семена греческих законов. К тому же «Законы» Платона мало кто и читал, тогда как вот законодательством Александра имели возможность воспользоваться тысячи и сотни тысяч людей. Он попытался воплотить идею стоика Зенона, выдвинувшего мысль о едином человеческом обществе. Будто бы целью его походов (утверждают сторонники и наследники Александра) была попытка соединить персов и греков, эллинство и Восток, Европу и Азию. В подтверждение они говорят о тех одеждах и привычках, что он обрел во время завоевательных походов (усваивая образы жизни, костюмы, нравы покоренных народов). Он даже попытался переженить чуть ли не все нации. Н. Панин пишет: «За этими как будто внешними атрибутами скрывалась идея о равенстве всех народов, о единой слаженной общности, где нет различия между победителями и побежденными, но все соединяют свои жизни, обычаи, нравы, семьи как в одной дружеской чаше. Доблесть Александра как раз и заключалась в том, чтобы воплотить философию в жизнь, взвалив на себя ношу, достойную не просто царя, но бога, а именно – собрать все народы в один мир, некий единый космос, связанный общностью власти и обычаев». Все это звучит довольно красиво, но мы все же склонны считать, что влечение к философии и науке были скорее изящной оправой в венце тирана, каковым и был Александр Македонский.

Александр – это политик-прагматик. Поставив перед собой цель стать мировым гегемоном, великим императором всех покоренных им народов, он должен был менять стратегию, тактику и идеологию. Отсюда и известные перемены в системе управления, в войсках, нравах и одеждах. Македония не могла одна вынести бремя всемирной власти. Поэтому Александр и делает ставку на греческих и азиатских наемников, создав прообраз вооруженных сил Организации Объединенных Наций. Все указывало на то, что «азиатизация» не только войска Александра, но и его системы управления были предприняты им отнюдь не в силу каких-то глупых заблуждений или тем более религиозных мотивов, но сугубо в прагматических целях. У него просто не оставалось иного выхода. Как справедливо подчеркивают, уже во время захвата Милета царь счел разумным взять к себе на службу греческих наемников (напомним, что их приглашали все без исключения властители). А уж после вторжения в Азию, удаления от европейского мира нужда в воинах, которые были бы знакомы с местными условиями, еще более возросла, и возросла стократ.

Царь Мидас и его гробница

Новая армия Александра напоминала слоеный пирог: в трех первых рядах шли македонцы, затем двенадцать рядов – персы, а замыкали их – вновь македонские гоплиты. Вскоре появились изменения и в царском окружении. Александр окружил себя не верными «гетайрами», а персидскими телохранителями («яблоконосцами», чьи копья украшены золотыми шарами). Полагаю, что на сей шаг его толкнула суровая необходимость: по подсчетам ученых, примерно лишь четырнадцатая часть его 70?тысячной армии состояла тогда из родных македонцев. Греков и персов он влил в македонские подразделения, как сегодня американцы пытаются создать в Ираке союзные силы, разбавляя войска подчиненными «варварами». Думаю, он просто не видел иного способа удержать под своим контролем обретенные им огромные части Азии. В новой смешанной армии он хотел бы видеть инструмент ассимиляции народов, своего рода плавильный котел типа войск НАТО. Также сегодня американцы, столкнувшись в Ираке с сопротивлением народа, уже планируют использовать как пушечное мясо своих новых союзников в Европе и Азии, которых они с большим удовольствием зажарят на кострах развязанных ими новых мировых битв.

Войска, что присылал Антипатр, состояли из уроженцев зависимых Балканских стран. Они всегда были ближе к Азии, чем к Европе. Причем все увеличивающиеся масштабы потерь среди воинов (смерть от ран, болезней, истощения и т.д.), нужда в новых гарнизонах (для удержания захваченных им крепостей) вынуждали царя искать замену быстро таявшему войску. В итоге с осени 330 года до н.э. в армии Александра стали служить лидийские наемники и персы-горцы в качестве подданных. В начале 327 года до н.э. царь приказал обучить греческому языку и владению македонским оружием 30 тысяч персидских юношей (ровно столько, сколько у него насчитывалось всего пехоты в 338—334 гг. до н.э.) Менялась и организация военных сил, что должно было отвечать условиям ведения горной войны в 330—327 годах до н.э. Для такого рода войны требовались в больших количествах и «горные стрелки», иранские спецотряды конных метателей дротиков и лучников. Создан был и новый род войск, конница в качестве гоплитов. Стало ясно: в Азии надо применять азиатские способы борьбы.

Раненый Телеф, сын Геракла

Взвесив все содеянное, можно ли сказать, что Александр Македонский все же не случайно назван иными «великим»? Так что же достойно похвал? То, что он готов был убивать вновь и вновь, губить сотни тысяч, миллионы людей во имя миража? Конечно, он почти завоевал весь тогдашний античный мир. И все же не весь: Рим был вне зоны влияния, схватка между двумя гигантами не состоялась. Александр, вернувшись из Индии, год занимался подготовкой нового, более дерзновенного предприятия – похода на Запад. Вся весна 323 года до н.э. ушла на заготовку вооружений для его новой армии. Со всех концов обширного царства в Вавилон прибывали войска всех родов оружия, азиатские всадники, греческие наемники, обученные по македонскому образцу войска. Отовсюду приезжали строители, моряки, капитаны кораблей. Что было причиной этих лихорадочных сборов? Вскоре стало известно: с наступлением лета должен был начаться поход на запад. Его полководец Неарх с находящимся на Евфрате флотом хотел обогнуть Аравию и направить силы Александрова войска против Карфагена или Италии. Флот должен был проникнуть через Геркулесовы столбы в западный бассейн Средиземного моря. Завладение его берегами позволило бы завершить эллинизацию. С той целью по его приказу и накапливались громадные вооружения в гаванях Средиземного моря. Подобные шаги, по мысли Александра, довершили бы и упрочили на будущие времена «смелое здание всемирной монархии». Царь захворал буквально за пять дней до начала величайшей авантюры – покорения Запада. Затея провалилась, ибо он вскоре умер. Показательно, что буквально у мертвого тела возникла схватка за царские регалии.

Выбор наложницы на Востоке

Вправе ли мы говорить, что он «изменил ось его (мира) вращения» (Дж. Фуллер)? Вилькен скажет: «Весь последующий ход мировой истории, политику, экономику и культуру позднейших времен нельзя понять без деяний Александра». Спустя столетия после его смерти Аппиан из Александрии сравнивал его короткое правление со вспышкой молнии, столь яркой, что якобы только недавно историки осознали его значимость. Возразить ему трудно в отношении одного: бесспорно, правление Александра было в чем-то подобно вспышке молнии. Но что же высветила эта вспышка? Только то, что весь античный мир огромен, что он состоит из множества народов, которые отнюдь не жаждут оказаться под началом мирового владыки, царя или императора. Если даже и сегодня при колоссальных возможностях современной техники, средств сообщения, мощнейших экономик вряд ли кто решится выступить этаким мировым монархом (при условии если он не идиот и не самоубийца), то в те времена подобная затея была изначально обречена.

Но может быть, его походы имели какую-то научно-географическую и культурную ценность, скажем, подобно походу Наполеона в Египет? Бесспорно, крупицы новых знаний для европейцев и азиатов это «мероприятие» дало. Предприняты были определенные усилия в направлении научных изысканий: в государственный архив Вавилона сданы на хранение важные отчеты генштабистов Александра, где приложены измерения завоеванных стран, так что его можно назвать и «первым землемером». Вспомним, что еще Аристотель жаловался на неверность данных по расстояниям, полученных от купцов и караванов. Благодаря ему и Неарху Критскому стали известны течения Инда и Ганга и другие данные по географии Индии и Месопотамии. Конечно, есть доля истины в словах и тех авторов, что говорят: «Историки часто приписывают ряд географических открытий Александру Македонскому и участникам его походов или сильно преувеличивают их роль в деле изучения географии Востока. Войска Александра проходили через области Персидской империи, заселенные древними народами высокой культуры, либо через территории, хорошо известные этим народам. Участники македонских походов, как правило, не добыли на месте новых и не обработали старых географических материалов, собранных покоренными ими народами (египтянами, персами и др.). И все же можно отметить по крайней мере три относительно крупных географических достижения, связанных с именем Александра и его соратников: получение сведений о Приаралье, исследование Персидского залива и Красного моря». Поручение исследовать Каспийское море не было исполнено в связи со смертью полководца. Неудачей закончилась попытка обогнуть Аравию (ни Архей из Полы, ни Андросфен из Тазоса, ни Гиерон из Солои не смогли этого добиться). Эра подлинных масштабных географических открытий была еще впереди. И стоило ли ради этого положить несколько сотен тысяч людей – большой вопрос. Сенека писал: «Александр, царь Македонский, принялся изучать геометрию – несчастный! – только с тем, чтобы узнать, как мала земля, чью ничтожную часть он захватил. Несчастным я называю его потому, что он должен был понять ложность своего прозвища, – ибо можно ли быть великим на ничтожном пространстве?» Далее Сенека очень злободневно говорит о «безумце», который простирает «свои помыслы за океан» в мечтах о мировом господстве…

Античная камея, изображающая Александра и Роксану

И вообще надо бы ответить на вопрос – что все-таки хотел создать Александр? Одни утверждают, что его целью было создание огромной эллинской державы, с царем-греком во главе, основой которого было бы греко-македонское войско и греческая культура. Так ли это? Полагаем, что скорее он все же думал о своего рода «мировом правительстве», основой которого стали бы азиатские порядки и нравы, да и азиатское войско. Иначе он венчался бы в Афинах или в другом греческом полисе. Попытки соединить Запад и Восток по-своему замечательны, но они в то время были нереальны (проблематичны они и ныне). Вот какими представлялись цели Александра авторам труда «История человечества»: «Таким образом, духовное завоевание востока удалось благодаря живой наблюдательности, присущей жителям запада. Но брак между странами востока и запада, который был отпразднован брачным пиром в Сузах, оставался всегда рабским браком, причем восток играл (в нем) роль господина. Правда, включение персов и вообще других племен в македонское войско обозначало собою победу западной организации; но планомерное включение персидских войск в самые ряды македонских фаланг могло только разрушить эти фаланги. И все-таки Александр полагал, что политическое господство греков над всем миром возможно только при условии слияния народов. Переселения народов из Азии в Европу и из Европы в Азию должны были создать для этого освященного религией всемирного царства однородные массы, связанные только с династией, но не между собой. В отдаленном будущем ему представлялся греческий город-государство, носитель новой культуры; здесь же, на родине, древнее государственное устройство могло стать опасным, и поэтому Александр, вместе с вытеснением всяких воспоминаний о Коринфском союзе, издавал указы, предписывающие возвращение изгнанников и запрещающие общие собрания ахейским и аркадским городам. Гарнизоны ставились по городам, одним тиранам оказывалось покровительство, другие были в опале, так что восточный деспотизм одержал, казалось, победу над всей западной цивилизацией». Тут интересно осторожное упоминание о том, что в будущей карте мироустройства пальма первенства отдается не Западу, но Востоку. То, что начал Александр, может все же свершиться.

Ж. Фуке. Коронация Александра Великого

В Азии Александа Македонского называли Искандером Двурогим, ибо «один рог означал Запад, другой – Восток». В действительности он кажется более похожим на воинственного быка, сломавшего оба рога. Не могло быть и речи о покорении им Востока. Он дошел только до Пенджаба (до реки Биас), хотя ему уж очень хотелось дойти до моря. Но армия его была настолько измучена и обессилена, что мечтала лишь о том, как бы вернуться домой. К тому же Александр узнал, что где-то далее в Индии находится Ганг, а за ним владения Ксандрама, чья армия насчитывает 400 000 солдат и тысячи боевых слонов. У него же в лучшем случае 120 000 человек и огромный обоз, а впереди неизведанный путь домой. Ветераны, раненые, обоз (20—30 тысяч человек) повернулись и пошли через пустыню. Часть войск направлена морем. Убивает чудовищная жара Гедросийской пустыни, где и ночью температура не опускается ниже 35 градусов по Цельсию, отсутствие воды, болезни, жалкий провиант, штормы на море. Все говорит о том, что число погибших на море и на суше во время этого «марша смерти» составило 45 000, то есть более трети его войска. Конечно, военачальники привыкли не жалеть солдат. Но мы видим: в Сузы приходит уже не победитель Востока, а беглец из Индии, «призрак пустыни». Может, он кое-что стал понимать? Азия и Индия принадлежат к иной культуре. Его увлекла духовная жизнь аскетов. Греция и культура эллинов никак не подходят к нравам индусов. Было ясно: можно основать еще сотню городов, но народ тут жил и будет жить своей жизнью. Индией правят бесчисленные князья, раджи, а то и просто свободные люди. Как объединить весь конгломерат в единое государство? Это было немыслимо. Индия – не Египет и не Персия. Тут Запад был бессилен.

В дебрях Индии

Но нет, он еще ничего не понял и мечтает о походе в Аравию, Северную Африку, Италию, хочет завоевать Европу до Геракловых столбов. Безумной идее не суждено воплотиться. Сенека характеризовал деяния македонского вояки как «несчастные»: «Несчастного Александра гнала и посылала в неведомые земли безумная страсть к опустошению. Или, по-твоему, здрав умом тот, кто начал с разгрома Греции, где сам был воспитан? Кто отнял у каждого города то, что там было лучшего, заставив Спарту раболепствовать, Афины – молчать? Кто, не довольствуясь поражением многих государств, либо побежденных, либо купленных Филиппом, стал опрокидывать другие в других местах, неся оружье по всему свету? Чья жестокость нигде не остановилась, уставши, – наподобие диких зверей, загрызающих больше добычи, чем требует голод? Уже множество царств он слил в одно; уже греки и персы боятся одного и того же; уже носят ярмо племена, свободные даже от власти Дария; а он идет дальше океана, дальше солнца, негодует, что нельзя нести победу по следам Геркулеса и Либера еще дальше, он готов творить насилие над самой природой. Он не то что хочет идти, но не может стоять, как брошенные в пропасть тяжести, для которых конец паденья – на дне». Александр умер от загадочной болезни в Вавилоне (известны версии о его отравлении и смерти от малярии). Не исключено, что смерть прозаичнее: умер как заштатный пьяница (от горького запоя). В этом случае с горечью замечу: «плоды просвещения» уместились на дне кубка. Похоже, вовсе не философ Аристотель (или кто-то иной) приготовил ему яд (по приказу Антипатра), а он сам. Поэт Вийон так описал гибель одного из величайших полководцев древности:

Умный и тонкий политик Филипп, видимо, все же сделал ошибку, сказав сыну: «Ищи, сын мой, царство по себе, ибо Македония для тебя слишком мала!» Он тем самым заронил в голову сына мысль о возможности покорения всей необъятной ойкумены. Поставив перед собой цель немыслимую для смертного – создание всемирной империи, он рано или поздно должен был пасть под ударами суровой Судьбы. Поэтому и смерть его в молодом возрасте была неизбежна. Прекрасно сказал об Александре Петр Великий: «Какой тот великий герой, который воюет только ради собственной славы, а не для обороны отечества, желая быть обладателем вселенной!» Упрек слышится и в таких его словах, которые он обращает в адрес македонского полководца: хотел стать «великаном всего света; последователям его – неудачный успех». Кстати говоря, стать «великаном» можно ведь и у себя на родине. Как нам кажется, в том больше пользы для нее, для тебя и человечества.

Вавилон, где закончился путь завоевателя

Когда царь умирал (323 г. до н.э.), возможно, он вспомнил слова индийских софистов, когда-то сказанные: «Царь Александр, каждому человеку принадлежит столько земли, сколько у нас сейчас под ногами. Ты такой же человек, как все остальные, только суетливый и гордый; уйдя из дому, ты прошел столько земель, сам не зная покоя и не давая его другим. Вскоре ты умрешь, и тебе достанется столько земли, сколько хватит для твоего погребения». Согласно воле Александра его должны были похоронить в оазисе Сива. Жрецы Египта приветствовали его там как сына Зевса – Аммона – и предрекли ему господство над землей. Так вот и умер сей лев, скованный не железный цепью, а обычной болезнью… Для перевозки тела греческий инженер создал специальную колесницу на рессорах, запряженную 64 мулами. На ней был установлен мраморный саркофаг, на золотой крышке лежало оружие царя Александра и щит Ахилла из Трои. Балдахин, украшенный камнями, опирался на колонны из слоновой кости. Впереди шли отряды строителей и землекопов. Они выравнивали старые, строили новые дороги, возводили мосты. Видимо, это были самые пышные проводы венценосного покойника в истории древнего мира. В процессии шли тысячи всадников, индийские слоны, колесницы, фаланги пеших воинов. Птолемей принял колесницу с телом в Дамаске, но саркофаг в Сиву не отвез, а доставил его в Мемфис, в свои владения, а затем уже – в Александрию.

Колесница, перевозившая тело Александра

О месте захоронения македонских царей давно идут горячие споры. Греческий археолог М. Андроникос, искавший древнюю столицу македонских царей, все же обнаружил гробницу царя Филиппа в 70 км от Салоник. Ее украшала фреска длиной 5,5 м, изображавшая охоту на оленя, кабана и льва. Гробница полна была драгоценной утвари и украшений. Нашли там и золотую урну весом 8,5 кг, крышку которой украшала звезда. Тут же находились ожерелья, золотые цепочки и диадема. Обнаружили и скелет дамы, указывавший, что ей в год смерти было около 23—27 лет. Далее располагался главный зал гробницы: стоял саркофаг на львиных лапах, вокруг него горами располагались сокровища, включая богатое боевое оружие (золотые наконечники стрел, золотой колчан, меч, шлем, украшенный головою Афины, щит, покрытый пластинами слоновой кости и листовым золотом, чешуйчатый панцирь с львиными головками). Неподалеку белели кости коня в роскошной сбруе. В мраморном саркофаге обнаружили 11-килограммовую золотую урну, украшенную драгоценными камнями. В центре урны сияла звезда, символ македонских царей. В найденном черепе повреждена левая глазница. Там же нашли пять миниатюрных статуэток из слоновой кости, имеющих сходство с царем Филиппом. Сомнений не было, это – отец Александра Македонского. В гибели его немало загадочного. Имя убийцы известно. Но вот кто направлял его руку? Коварная Олимпиада и Александр? Персы, заинтересованные в предотвращении восточного похода? Греки, жаждавшие освобождения? Тайны сопровождали Филиппа и после его упокоения. Кто эта молодая женщина, как бы охраняющая вход в гробницу?

В золотой шкатулке из усыпальницы Вергина хранился прах Филиппа

Так, уже упомянутый Андроникос уверен, что это был прах Клеопатры, любовь к которой и стоила якобы Филиппу жизни. С этим предположением трудно согласиться. Да и как могла допустить Олимпиада посмертное торжество ее счастливой соперницы? Появление останков Клеопатры в царском склепе иные готовы представить себе следующим образом. Погребальный склеп Филиппа при жизни Александра не засыпался землей. После смерти завоевателя Азии возникли споры о месте его захоронения. Македонская партия настаивала на возвращении тела Александра на родину и захоронении его в отцовском склепе или рядом с ним. Египетская партия во главе с Птолемеем полагала, что душе Александра надо находиться ближе к его египетскому «отцу» Аммону. Большинство полководцев выступали за отправку останков Александра в Македонию. Но Птолемей уже в Македонии похитил саркофаг и отправил в Египет, где тот хранился близ царского дворца в Александрии. Через некоторое время родственники Клеопатры поместили и ее останки в преддверии гробницы Филиппа, а сама гробница была ими засыпана.

«Сидонский саркофаг» Александра

Легенд о смерти Александра множество, ничуть не меньше, чем разного рода «Александрий», то есть рассказов о нем… Источники утверждают, что Александр, прослышав про оазис Сива с древним храмом, направился туда через пустыню (300 км). Принявшие его жрецы объявили его сыном Амона. Выйдя от них, он заявил: «Я узнал то, что он хотел узнать, и ответы мне пришлись по сердцу». Биограф македонского царя Кальсиниас писал, что после встречи с оракулом Александр и выразил желание быть похороненным в Сива, рядом с храмом Амона-Ра. В 1989 году греческие археологи, проведя в тех краях раскопки, вскоре обнаружат целый комплекс в виде гробницы (30 м длиной, 7 м шириной). В оформлении видны элементы, характерные скорее для македонской, нежели для древнеегипетской гробницы.

Александр Великий в львином шлеме

Найдены обломки саркофага, барельеф с восьмиконечной звездой – символом Александра, тайный проход из гробницы в храм Амона-Ра и стелы с надписями на древнегреческом языке. На главной стеле написано: «Александр, Амон-Ра. Во имя почтеннейшего Александра я приношу эти жертвы по указанию Бога и переношу сюда тело, которое такое же легкое, как самый маленький щит, в то время, когда я являюсь господином Египта. Именно я был носителем его тайн и исполнителем его распоряжений, я был честен по отношению к нему и ко всем людям. И так как я последний, кто еще остался в живых, то здесь заявляю, что я исполнил все вышеупомянутое ради него». Тут же стоит дата – 290 год до н.э. Автор текста – ближайший сподвижник Александра Македонского, Птолемей Лаг. Ему великий македонец и завещал перенести останки в Сиву. Вторая стела сообщает причину смерти царя: «Первый и неповторимый среди всех, который выпил яд, ни мгновения не сомневаясь». Говорят, был у македонцев обычай: когда человек достигал вершины славы и хотел, чтобы его имя осталось навечно в памяти потомков, он должен был принять яд. Третья стела указывает на число людей, проживающих в районе в момент погребения, – 400 000 человек (100 000 из них служат в армии, 30 000 охраняют гробницу). Дальнейшие раскопки могли бы дать ответ на всех волнующий вопрос: осталась ли мумия Александра в одном из помещений? Но египетские чиновники по какой-то причине не позволили вести раскопки и разорвали контракт. Загадки остаются. Возможно, в Александрии находилась официальная гробница, в Сиве – оригинал гроба с останками Александра. Высказывали версию: тело сожжено, прах помещен в сосуд и его потомками отправлен в Македонию.

Сцены войны. «Сидонский саркофаг» Александра

Мы опускаем богатую событиями страницу, посвященную борьбе наследников Александра (диадохов) за власть. Пока был жив Антипатр, империя держалась. Но через два года, в 319 году до н.э., он умер. Началась серия убийств. Семья Александра словно сошла с ума. Все желали стать наследниками. Мать его, Олимпиада, замуровала в подвале царского дворца внучку Александра, Евридику, и сына Филиппа Арридея. По ее приказу слабоумного беднягу расстреляли из луков. Она принудила к самоубийству Евридику. Сотни представителей македонской аристократии были казнены по ее воле. Когда Кассандр пришел к власти, он убил кровавую мать Александра. Жена Роксана уничтожила добрую Статиру (дочь Дария), вторую жену Александра Македонского, заманив ее обманом к себе и убив вместе с ее сестрой. Но и Роксана кончила жизнь печально – ее закололи вместе с сыном, Александром IV. Видите, к чему привели подвиги покорителя мира. Дали обильную пищу смерти… Прав был Антигон, когда, став царем, задумчиво произнес: не счесть зла, что таится в его диадеме, то есть в символе власти. «Если бы вы знали об этом, вы не подняли бы ее даже с навозной кучи». Таким же завоевателем был Деметрий Полиоркет, сын Антигона Одноглазого (род. в 336 г. до н.э.), да и другие. Однако с тех пор политики всех стран и народов идут на любые ухищрения, чтобы взбираться на самую вершину этой «кучи». И ее запахи их не смущают… У главарей партий на устах были красивые слова: «равноправие для всех» или «умеренная аристократия». Они утверждали, что борются за благо государства, в действительности же вели между собой борьбу за личное господство и за богатства, которые приносит власть.

Карта государства Александра и его наследников (диадохов)

Мало кто из пишущих на исторические темы обошел вниманием фигуру великого полководца. Российский писатель И. Ефремов дает такую оценку его деяниям (из уст героя, египетского жреца): «Еще не бывало, чтобы великий гений, полководец, владыка, какому бы народу он ни принадлежал, принес бы счастье людям! Чем более он велик, тем больше беды. Люди обычные повинуются тысячелетним законам, выросшим из здорового опыта поколений. Они связаны необходимостью жизни, верой и службой богам и власти. Великий человек ставит себя превыше всего общечеловеческого, разрушая устои бытия, и совершает вечную ошибку, сводящую на нет его деяния и низвергающую его в бездну Тьмы. Богоравные люди только тогда приносят счастье, когда они не имеют власти: философы, врачи, поэты или художники… Еще не взвешены его (т. е. Александра Македонского) деяния на весах времени, еще боги-судьи не считали белую и черную стороны его жизни. Одни историки, вроде Драйзена, восторгаются деятельностью Александра и его политикой. Другие, наподобие Нибура, считают всех македонцев «разбойниками» и хотели, «чтобы земля разверзлась и поглотила всех македонцев». Спору нет, лучше быть историками, писателями, поэтами, врачами, инженерами, нежели испытывать судьбу царей, полную превратностей. Но иные и по сей день грезят о славе Александра Великого… Не обладая храбростью и волей Александра, не имея желания обрести хотя бы каплю глубоких знаний, иные ограничились, впрочем, грабежом страны и умножением собственных богатств, «взяв разом то, что копилось веками в большом народе, в огромной стране». И нас еще пытаются убедить, что это справедливо.

Перге в Малой Азии. По стопам Александра

У моряков существовало поверье: когда в Эгейском море бушует шторм, якобы это демоны глубин борются за душу Александра. Правильнее было бы сказать, что демоны войны и насилия овладели им, так и не выпустив из своих объятий до самой смерти. Во многом знаменательны и слова Августа, которые приводит Плутарх в «Застольных беседах». Услышав, что в тридцать два года Александр, покорив весь мир, вдруг затревожился, что ему делать дальше, Цезарь Август подивился тому, что великий Александр предпочитал завоевания разумному управлению тем, что у него уже есть. Чтобы завоевать чужие земли, конечно, нужны мужество, доблесть, военная удача, определенные таланты полководца и кое-что еще. Но чтобы разумно и эффективно управлять собственной страной и своим народом, необходимы мудрость, глубокие знания, честь, справедливость, любовь, способность предвидеть будущее – т.е. нужны истинные добродетели. Ими владеют немногие.

Сцены из жизни властителей и царей

Что остается в памяти человеческой по прошествии многих веков? Что надо совершить такое, чтобы люди сразу стали создавать легенды о человеке, считая его то «непобедимым богом», то сверхчеловеком, то просто «великим человеком»? Почему воспели деяния Александра Великого, от которого не осталось и праха?! Возможно, дело в том, что для многих он сочетал в себе качества, непостижимые для смертных. Он был воином и поэтом, мечтателем и прагматиком, царем и философом, революционером и тираном, человеком Запада и Востока. Он хотел покорить даже не мир, а Пространство, покорить не народы, а само Время! Это казалось совершенно немыслимым, особенно тогда, ибо эпоха, в которую он жил, была, строго говоря, сугубо замкнутой, ограниченной и провинциальной. И вот явился Александр Македонский! Появился тот, кто разбудил в народах дерзновенную Мечту! Пытаясь найти скрытые причины столь удивительной популярности героя, автор книги о нем, П. Фор, счел, что в основе этого обожания лежат религиозные корни. Но Александр – выражение не только коллективной веры, но и коллективной мечты: «Ему приписывают даже то, что было лишь замыслом или мечтой, – покорение Аравии, завоевание Запада, всемирное царство, усвоение всей мудрости, и это происходило в то время, когда диадохи, наследники, буквально рвали друг друга на части; тогда-то и получили хождение всякого рода вымыслы: тенденциозные мемуары, анонимные сочинения, подложные письма, вымышленные посольства (такие, как посольство римлян, якобы явившееся в Вавилон), рассказы о вымышленных путешествиях (паломничество Александра в Иерусалим). Все великие завоеватели, от Пирра и до Марка Аврелия, которые, будучи не в состоянии сохранить трезвость мысли и вдохновляясь идеей всемирного господства, внесли свой вклад в создание нового образа Александра. «Роман об Александре» (если быть точным, «Книга о достославных деяниях и жизни Александра»), безосновательно приписываемый Каллисфену, начал писаться в людских умах и сердцах с самого начала эллинистической эпохи». Подобно тому как три с половиной века спустя Христос овладеет сердцами людей, поверивших в чудо воскресения, Александр овладел сердцами верховных властителей как демон-искуситель. В его облике Власть обретала (в легендах) те добродетели, которыми по самой сути она и должна быть наделена. В образе Александра Македонского, как представляется, не столько человечество, сколь сильные мира сего создали себе кумира, не поняв вполне ни феномена Александра, ни его предназначения. В действительности власть царей зачастую примитивна, глупа, слаба и ничтожна, и не в состоянии поддерживать не то что вечный мировой Порядок, но порядок в их стране, ибо первая и является источником беззаконий и беспорядков. Но хочется выглядеть сильной и победоносной!

Аристотель в раздумье. Чего же он достиг?

Им восхищались даже римляне, ревностно относившиеся к любой чужой славе. В фигуре повелителя Вселенной они увидели прекрасный пример для подражания и следования по его пути. Хотя философы и историки выпустили в направлении Александра Македонского немало язвительных стрел, не было полководца, что не желал бы сравняться с ним бранной славой или превзойти его (хотя бы в мечтах). Император Октавиан носил перстень с изображением Александра, Коммод чеканил монеты с изображением – своим и Александра, Каракалла, следуя его примеру, не только создал фалангу по македонскому образцу, но принял конституцию, давшую римское гражданство свободным обитателям империи и тем самым, как и Александр, уравняв людей Запада и Востока. Преемник Элагабала, император Север принял имя Александра, так что Римская империя почти уверовала в то, что явился наследник великого македонца. По словам Фора, тот «никогда окончательно не уходил из жизни» и «не переставал вдохновлять глав западных государств, в том числе трех Александров – российских самодержцев, поскольку он никогда не переставал быть любим поэтами и сказителями». Порою мне кажется, что человечество увидело в нем прообраз Хозяина Земли. Это – личность-идея, которая сильна не столько грезами о всемирном господстве, что вряд ли могло бы послужить прочной основой для долгой памяти, сколь своими планами по объединению различных культур, языков, народов, вер, континентов. Возможно, мы живем в преддверии явления чуда «нового Александра» (кто знает!), который своим божественным гением создаст-таки единое государство будущего – Империю Народов.

Александр Великий с телом Дария. Персидская миниатюра. XVI в.

Что же касается Аристотеля, то после смерти македонского царя его обвинили в преступлениях против религии (из политической ненависти или из зависти). Может, ему не простили, что он, относясь с пренебрежением к мнению афинян, терпеть не мог, чтобы ему предписывали, что тот должен делать. Множились слухи, что он якобы спустил все свое состояние и вынужден был изготавливать лекарства для тех, кто в них нуждался. Может быть, сыграло роль и то, что он был невысокого мнения о женщинах, хотя и любил их. Во всяком случае, «в узде» он себя отнюдь не держал (как советовал ему Платон). Полагаю, толпа не могла ему простить презрения к ней. Один из древних писателей сказал об этом: «Во дни Соломона мудрость подняла голос на площадях, но не была услышана. Так продолжается и до сих пор. На площадях нет места для мудрости. Мудрость требует спокойного размышления; на площадях же всегда шум и суматоха. Аристотель проникнут презрением к толпе, а толпа, в свою очередь, питает инстинктивное презрение к Аристотелю. Крайние мнения, выраженные резким языком, имеют в толпе наибольшую популярность». Детище Аристотеля, философская школа Ликей, просуществует до конца античного мира. Он соединял разносторонние познания с самостоятельностью суждений, проницательностью, широким кругозором, глубокой аналитикой и гуманизмом, что делает его совершенно исключительным явлением в истории древности. И хотя отдельные положения из его философии современник вряд ли полностью приемлет, в целом его значение в истории науки и философии огромно. Он бежал в Халкиду на Евбее, где летом 322 года до н.э., всего через несколько месяцев после смерти Демосфена, и умер от желудочной болезни. Это был благородный, смелый и чистый ум.

Оплакивание Александра Великого. Персидско-монгольская миниатюра. XIV в.

Мечеть, посвященная Наби Даниилу, под которой возможно находится гробница Александра Великого

 

Злаки и плевелы в наследии эллинов

Что приходит на ум при слове «Эллада»? Греки известны не только торговыми талантами (хотя и этот их важный дар мы нисколько не отрицаем). В первую очередь на ум приходят греческие герои, великий Гомер с родниковой прозрачной строфой. Л.Н. Толстой назвал его поэзию «водой из ключа, ломящей зубы, чистой и сладкой». И чтобы проникнуться духом прошлого, вовсе нет необходимости «жить античностью». Достаточно мысленно воссоздать картины того, как Ахиллес играет на лире, жарит на огне баранов, как златокудрую Елену (отцом ее был спартанский царь Тиндарей, дочери которого обречены стать «двоемужними и троемужними») еще девочкой похищает Тесей, как сватать ее собрались герои со всей Греции, как развертываются события Троянской войны. Если эта тема не увлекает, обратимся к истории греческой мысли и литературы. Гегель сказал во введении к «Философии истории»: «Если мы хотим составить себе общее представление, получить понятие о греках, то мы найдем это у Софокла и у Аристофана, у Фукидида и у Платона». В этих индивидуумах греческий дух гениально выразил самого себя. И это более глубокое удовлетворение, но в то же время «оно идеально и отличается от реальной действительности». Добавьте имена Сократа, Аристотеля, Демокрита, Гераклита, Эпикура, Протагора, Анакреонта. Suum cuique tributo! («Воздайте каждому свое»). Сколько славных имен историков, философов, писателей, государственнных мужей, сколько дивных поэтических образов дошло до нас из той дали. Их, мы абсолютно уверены, не уничтожат «ни меч, ни огонь, ни алчная старость», и «вовеки нерушимо останется имя» (Овидий). Путешествие по следам их жизней и творений ничуть не менее интересно, нежели вояж Одиссея и Ясона за мифическим золотым руно.

Афродита в раковине

Античная культура возвестила собой начало гуманистической линии развития, которая должна быть сохранена и поддержана в российском обществе. В романе И. Ефремова «Таис Афинская» древнегреческий философ Лисипп так формулирует кредо античного мировоззрения, его гуманистической составляющей: «Мы считаем, что благородный человек может родиться у кого угодно, и он заслуживает и знания, и искусства, и мастерства, какое он может усвоить и применить. Если он найдет себе такую же хорошую пару, то благородная линия потомков пойдет от такого человека во дворце Афин или в доме земледельца в Халкидике равно».

Карта греческой колонизации – распространения эллинизма

Греки создали образец модели культурного мира, имя которой – Эллинизм. «Эллинистический принцип» со времен Александра распространился среди народов Запада и Востока (И. Драйзен). То, что сделали и оставили они в сфере культуры, выходит далеко за пределы Греции, став своеобразной школой, образцом, традицией, идеалом для обитателей Римской империи, Византии, Передней Азии, Причерноморья. Общегреческий язык на базе аттического диалекта стал языком образованных слоев. На нем сделан перевод еврейской Библии. С этим языком вошла в обиход народов раннехристианская литература. Все или почти все, что в дальнейшем легло в основу научного знания о древнем мире, также написано на греческом – труды Манефона, Бероса (истории Египта и Вавилона), произведения древних евреев (Филон и др.) и т. д. Рост интереса к книге привел к тому, что почти во всех значительных городах Эллады были свои библиотеки (Полибий). Библиотека Мусея в Александрии имела до 700 тысяч свитков. В этом центре наук велись серьезные исследования, шла трудная работа по систематизации знаний. Во главе библиотек стояли крупные ученые, руководившие работой (Деметрий Фалернский, Аполлоний Родосский, Эратосфен, Аристофан, Аристарх, Каллимах). Каллимах говоорит: «Я ничего не воспеваю без доказательств». Аполлоний вторит ему, заявляя, что чтение – сущность стиля жизни. Наряду с литературной, исторической, научно-философской, переводческой работой ведется строительство. Мир восхищался замечательными творениями зодчих и инженеров: маяк Фароса, Родосский колосс, Пергамский алтарь и т.д.

Египетские фараоны. Тутанхамон

Откроем любой диалог Платона, известных как «сократовские», и насладимся их великолепием… В «Соперниках» описывается сцена посещения Сократом училища грамматиста Дионисия. Идет спор то ли об Анаксагоре, то ли об Энопиде… Сократ вопрошает одного из участников, считает ли он занятие философией прекрасным делом. Тот говорит пренебрежительно о подобных занятиях: «Несут философский вздор!» Уязвленный Сократ (в изложении Платона) пытался выяснить, что же вызвало столь отрицательный отзыв его слушателя… Ответ приходит, но уже из уст другого участника дискуссии: «Ни к чему тебе, Сократ, спрашивать его, не считает ли он философию чем-то постыдным! Или ты не знаешь, что он всю свою жизнь провел в обжорстве и беспробудном сне, подставляя под удары свою шею? Так какого еще ответа ты можешь от него ожидать?» В одном этом диалоге, похоже, больше жизненной правды, чем в уныло-дидактических поучениях, формулах иных нынешних педантов от науки.

Клавдий Птолемей (90—168 гг.) в Александрийской обсерватории

Философия, история проложили путь естественным наукам. Преемник Аристотеля, Теофраст, стал основоположником научной ботаники, одним из величайших естествоиспытателей, философ Аристоксен стал специалистом в области теории музыки, Стратон получил титул «физика» и т. п. Заметно возросла роль науки и философии в общественно-политической жизни. Ранович пишет: «Более видные философы подвизаются при дворах властителей: стоик Персей – у Антигона; боспорец, тоже стоик, Сфер – у спартанского царя Клеомена, скептик Гекатей – у Птолемея Лага; академик Панарет получал 12 талантов в год от Птолемея Филометора; Кратер занимал видное место при пергамском дворе. Также и в Риме философ Метродор был воспитателем детей Эмилия Павла; Тиберий Гракх держал при себе философа стоика Блоссия; Панэтий был близок к Сципиону; Диодор был в близких отношениях с Цицероном, Антиох – с Лукуллом, Филодем – с Пизоном и т. д.». Греческая общественно-политическая жизнь явила миру и виднейших homo politicus.

Афины и Рим

Следы греков видны повсюду – в Малой Азии, Европе, Египте, что позволяет говорить о взаимовлиянии культур. В подтверждение влияния Египта на духовную жизнь Греции приведем отрывок из «Эфиопик» Гелиодора. Действие романа начинается в низовьях Нила, «близ устья, называемого Геракловым», неподалеку от Александрии. В основном действие происходит в Египте в эпоху правления там персов (519—322 гг. до н.э.). Гелиодор, живший в позднеримскую эпоху (в III в. н.э.), отмечает и широкое распространение греческого языка, и знание литературы греков, и осознание всей важности египетского наследия. Поэтому один из героев романа утверждает, что Гомер – «египтянин и обучался священной науке». На это один из собеседников, Кнемон, пораженный, отвечает: «Божественный муж, ты посвятил меня в эту тайну. Но ты не раз назвал Гомера египтянином, а об этом, пожалуй, еще никто не слыхивал до сих пор. Я не смею сомневаться, но, совершенно пораженный, умоляю тебя не пропускать никаких подробностей в твоем рассказе». Тогда Каласирид продолжил свой рассказ: «Пускай, друг мой, Гомера называют по-разному и всякий город желает быть родиной мудреца. На самом же деле Гомер был наш сородич, египтянин. Родина его – Фивы, называемые у нас стовратными. Отцом его, по видимости, был жрец, на самом деле – Гермес, жрецом которого был мнимый его отец. Его жена, исполняя некий отечественный обряд, ополчила в святилище, и вот сошло божество и зачало Гомера, отмеченного знаком, что рожден тот от неравного соединения». Слушатель охотно соглашается, что творения Гомера изобилуют «каким-то египетским смешением загадочной сокровенности со всяческой приятностью».

В искусстве греки, прежде чем выработали свой стиль, одно время подражали Востоку. Но и когда греки с римлянами перегнали учителей, обаяние восточной культуры не исчезло, оно продолжало оказывать на европейцев влияние. «Греческие ученые не только учили восточных людей, но нашли сами, чему научиться у Востока: нашли в Вавилоне астрономическую науку и астрологическое искусство, искусство гадать по звездам; у египтян они нашли немало полезных сведений по анатомии и физиологии человеческого организма. Больше всего тянуло к Востоку религиозных людей тогдашней Европы».

Но более всего влияние греков распространилось в Риме. Тот стал италийским продолжением Греции, агентом влияния, хотя и был ее антитезой. Как известно, легенда гласит, что основатели Рима (Ромул и Рем) были вскормлены молоком волчицы. Но разве не так же эллины вскормили римскую культуру? Та переняла у греков навыки чтения и письма, основную канву легенд и мифов, художественные и поэтические образы. Римлянин Гай Саллюстий Крисп отмечал, что «у афинян были писатели редкостного дарования». Римский же народ «писателями не был богат никогда, ибо самые рассудительные бывали заняты делом без остатка, и никто не развивал ум в отдельности от тела…». И если греки воспитывались на примерах из Гомера, то римляне учились на примерах из «Энеиды» Вергилия. Хотя, по словам Лессинга, «Вергилий довольно удачно подражал Гомеру, так как все подражание его заключалось в том, что он ничего не прибавлял к словам Гомера».

Марк Туллий Цицерон

Греки очаровывали и привлекали, подчеркнем это, не столько материальными богатствами, сколь своими знаниями и талантами. В классическом труде «История Рима» Моммзен писал: «У финикийцев можно было покупать, но учились только у греков». Он оставил нам описание двух различных по своему содержанию и типу цивилизаций: «У римлян даже не сохранилось никаких следов от самых древних и общих мифов, как например от того уцелевшего у индусов, у греков и даже у семитов рассказа, что после большого потопа остался жив один человек, сделавшийся праотцом всего теперешнего человеческого рода. Их боги – не так как греческие – не могли жениться и производить на свет детей; они не блуждали незримыми между людьми и не нуждались в нектаре. Но о том, что их отвлеченность, кажущаяся вульгарной только при вульгарном на нее взгляде, овладевала сердцами сильно и быть может более сильно, чем созданные по образу и подобию человека боги Эллады, может служить свидетельством, даже в случае молчания истории, тот факт, что название веры Religio, т. е. привязанность, было и по своей форме и по своему смыслу римским словом, а не эллинским». В греческой мифологии господствует личность, а в римской – понятие, у греков – свобода, у римлян – необходимость. Обучение в Риме носит замкнутый характер, в Греции же оно и широко, и многосторонне. «По бедности своего художественного развития Лациум стоит почти на одном уровне с теми народами, у которых не было никакой культуры, а в Элладе с неимоверной быстротой развились из религиозных представлений миф, культура, из этих последних тот дивный мир поэзии и ваяния, равный которому история не может указать. В Лациуме, и в общественной жизни и в частной, признавались исключительно власть ума, богатства и силы, а в удел эллинам досталась способность сознавать блаженное могущество красоты… Таким образом, обе нации, в лице которых древность достигала своей высшей ступени, были столь же отличны одна от другой, как одинаковы по своему происхождению. Преимущества эллинов над италиками более ясно бросаются в глаза и оставили после себя более яркий отблеск; но в богатой сокровищнице италийской нации хранились глубокое понимание всеобщего в частном, способность отдельных личностей к самоотречению и серьезная вера в своих собственных богов. Оба народа развились односторонне, и потому оба развились так совершенно». Грек силен в искусстве, римлянин в битвах. Это, так сказать, общая картина склонностей.

Э. Фальконе. Пигмалион и Галатея

Вспомним, сколь мощным и всеохватывающим явилось влияние ораторской школы греков на римлян… Чтобы приобрести ораторские навыки, Цицерон, Брут, Мессала и другие делали вольные переводы с греческих образцов, декламируя по-гречески различные отрывки (главным образом ораторов). Во II веке до н.э. ораторы-греки появились в Риме. Несмотря на сенатское указание от 161 года до н.э., поручавшее претору Помпонию сделать все возможное, чтобы в Риме не было греческих философов и риторов, несмотря на речи типов подобных Гаю Марию, что хвастался перед собранием римского народа: «Я не учил греческих букв; меня нисколько не интересовало учение, которое не могло вызвать у самих учителей любви к доблести», учителя и ораторы-греки стали желанными гостями почти в каждом состоятельном римском доме. К грекам идут не только ораторы, желавшие блеснуть яркой речью, не только те, кто готовился к серьезной профессиональной карьере, но и политики. Зрелые государственные мужи упражнялись в составлении речей и декламации под их чутким руководством. И даже стойкие противники греческого образования говорили: «…Ведь у греков, каковы бы они там ни были, я все-таки видел, кроме этой развязности языка, хоть какие-нибудь научные сведения и знание, соразмерное их общему образованию» (Красс). К примеру, Квинтилиан рекомендовал начинать учебу с изучения греческого языка, затем переходить к латинским авторам, «двигаясь в паре» с греками по извилистой дороге знаний.

Поликлет Младший. Толос в Эпидавре. Реконструкция

Подтверждением влияния, которое оказали Афины, греческая культура на Рим и римское общество, стало и решение Нерона предоставить Греции свободу (хотя то был шаг скорее пропагандистский, рекламный). Возможно, на Нерона повлияло то, что во время поездки в Грецию он получил там восторженный прием. Греки как никто другой сумели оценить его мастерство актера, певца и колесничего. Серия выступлений в городах Греции вдобавок ко всему принесла ему миллион восемьсот восемь тысяч сестерциев, полученных в качестве присужденных призов. В итоге 28 ноября 67 года н.э. он, выступив на стадионе в Коринфе, объявил Грецию свободной: «Нежданный дар, эллины – хотя всего можно ожидать от щедрот моих, – подношу я вам; столь велик он, что вы и просить о нем не могли. Все эллины, живущие в Ахайе на земле, что до сегодняшнего дня называлась Пелопоннесом, объявляются отныне свободными и освобождаются от налогов». Но ведь Рим и раньше предпринимал усилия, нес издержки, подвергался военной опасности ради освобождения эллинов, защищая их от произвола македонского царя Филиппа. Видимо, Нерон захотел выглядеть в истории нисколько не хуже царя Александра, который вернул грекам все жертвенные дары, похищенные у них ранее персами.

Греки научили нас быть мудрыми! Они восхитительны в своем благоговейном отношении к жизни, к раскрытию способностей человека и народа. Их мирская душа стремится к познанию и свободе даже вопреки всем превратностям бытия. Они удивительно человечны, и прежде всего в том смысле, что им не чуждо ничто человеческое: увлекаются, борятся, страдают, ненавидят, убивают и порождают, ценят семью и детей, долг и честь, справедливость и родину. Гегель сказал: «Поэтому греки – самый человечный народ: все человеческое здесь утверждено, оправдано, развито и имеет меру». Это же можно сказать об их богах. Если в Египте и Месопотамии богами чаще всего выступали странные фигуры, не имеющие прототипов в реальной жизни (многометровые колоссы, сфинксы, люди с головами орлов, кошек и собак, львы с головами быков, с орлиными крыльями), то в Греции боги прекрасны, как Аполлон и Афродита, могучи, как Зевс, искусны, как Гермес, ревнивы, как Гера. Все – как у людей.

Пергамский алтарь (по Боку)

А сколь привлекательны все эти греческие гераклы, одиссеи, ахиллы, эвридики, орфеи, оресты, клитемнестры, купидоны, психеи, галатеи. Казалось, перед нами – существа мифические. Но любовь сделала их живыми. Примечательно, что женоненавистник Пигмалион, талантливейший скульптор, что, по словам Овидия, «оскорбясь на пороки, которых природа женской душе в изобилье дала, холостой, одинокий жил», а холодное ложе его «лишено было долго подруги», и он не вытерпел. Оставаясь закоренелым холостяком, он все же решил изваять прекраснейшую женщину. Заметьте, не корову, быка или крокодила – а женщину. Пигмалион трудился над своим творением очень долго. В итоге создал столь прекрасную статую, с которой не могла даже сравниться не то что какая-либо другая фигура из мрамора или слоновой кости, но и восхитительная девичья плоть. Правда, статуя стала ему мстить (как все женщины, она хотела любви и, вероятно, страдала). Мастер одевал ее в роскошные наряды, украшал драгоценностями, приносил ей цветы, живых птиц. Он даже клал ее к себе на ночь в постель. Все было напрасно. Тогда, полный отчаяния, в день, когда устраивались торжества в честь богини любви Венеры, он обратил свою мольбу (и свои дары) к богине, прося даровать ему в подруги живое существо, подобное созданному им в скульптуре идеалу. Богиня смилостивилась и вдохнула жизнь в Галатею. Та ожила, наполнилась теплом, ответила на поцелуй поцелуем. Красотою женщин восхищались и другие. Пастернак написал: «Тебе молился Поликлет».

В круг греческой мысли был вовлечен Вавилон и его культурное наследство, и Египет. Современник Аристотеля Гераклид из Гераклеи Понтийской открыл, что Земля вращается вокруг оси, а Меркурий и Венера – вокруг Солнца. Ранее считали, что Солнце, Луна и планеты вращаются вокруг неподвижной Земли. Гиппократ заложил основы современной медицины. Страбон написал свою «Географию», эту «лебединую песню эллинизма». Скопас в гигантском фризе алтаря Зевса в Пергаме изобразил битву богов и титанов, выразив сущность эллинизма лучше, чем кто-либо другой: сумятица эпохи, встреча цивилизации и варварства, конфликт добра и зла, постоянная борьба различных сил. Это не «трон Сатаны», как иногда называли его в литературе, а трон божества, имя которого классическая Греция. В нем мы видим редкую мощь, вкус, эрудицию. Многое стало прахом. Из 1100 писателей Эллады многие похожи на тень Эвридики. Об их присутствии приходится лишь гадать. Немало эллинистической литературы погибло. Как отмечал В.С. Сергеев (1883—1941), перу которого принадлежит изложение древнегреческой истории в ее наиболее фундаментальном варианте, сегодня в наших руках, увы, только обломки, хотя «раскопки в песках Египта постоянно увеличивают их число». Причины этого великого бедствия для культуры и роль в том Рима еще не достаточно ясны.

Древняя Греция стала для многих народов прекраснейшим учителем… Какую страну древнего мира ни возьмите, везде ощущалось ее влияние – в Селевкидском царстве, являвшемся преемником империи Александра Великого, в Месопотамии, Египте, Риме, Азии. На малоазийском побережье появилось немало греческих городов. Стремясь распространить греческую цивилизацию на Восток, Селевкиды основали на территории державы более 150 новых городов. Греки основывали не только города, но и царства. Так, грек Филитер стал основателем Пергамского царства, оазиса греческой культуры. Хотя Пергам перешел затем во владение Рима, он оставался греческим по духу (133 г. до н.э). Атталиды стремились превратить Пергам в «Афины эллинистического мира». Библиотека Пергама соперничала с александрийской (тут хранилось более 20 тысяч рукописей). Царский дворец являл собой настоящий музей скульптуры. Тут зародилось и искусствоведение. Гремела школа риторов, мастерские скульпторов. Те умели соединить внешний эффект и патетику. К примеру, дионисийские актеры, которым покровительствовали цари, создали в Пергаме крупнейший для своего времени центр театрального искусства. Вспомним, что пергамский царь Аталл II воздвиг в Афинах в дар городу (в память о годах учебы) монументальный памятник высокого эллинизма – афинскую Стою…

В наследии греков видим не только «злаки», но и «плевелы». Не все в полной мере смогли перенять культуру, искусство, язык греков. Даже Александр Македонский, ученик философа Аристотеля, не смог овладеть греческим стилем своего времени. Об этом можно судить по тому манифесту, что он послал Дарию после битвы при Иссе. Документ был составлен «удивительно тяжелым и плохим языком». Да и многие другие правители, скажем Деметрий, говорили по-гречески «варварским языком». Но того же Деметрия посылали в Афины, как в столицу самого культурного и просвещенного государства той поры. Он воображал себя будущим правителем настоящей эллинской империи, в столице которой будут процветать истинная культура и утонченность. Правда, его надеждам и планам так и не суждено было сбыться. Восточные деспоты не созданы для демократии. Ему вскоре надоела и демократия, и эти афиняне – с их преувеличенным представлением о собственном величии. Деметрий становился все более грубым и распущенным. Он устроил кутеж среди святынь Акрополя, пригласив с собой проституток поужинать в Парфенон (так сказать, ужин при свечах). В итоге же стал бичом своего времени.

П. Брейгель. Триумф смерти. 1562 г.

А сами греки? Не стали ли они бичом для себя и для других? Присмотримся к ним чуть внимательнее. Так ли они «человечны», как уверял нас Гегель? Ведь не только мифы их полны сражениями и жестокими сценами, но такова и повседневная политическая жизнь «демократических» Афин. Со страниц книг предстают картины жестоких политических распрей. Любая из сторон не останавливается и перед массовыми убийствами… «В Милете первое время победителем оказался народ, убивавший жен и детей аристократов; затем стали господствовать аристократы, которые сжигали живьем своих противников, освещая городские площади живыми факелами». Ликург, легендарный законодатель Спарты, создавший политические институты по образцу государственной системы Крита, принял мудрые законы (IX в. – первая половина VII в. до н.э.). Но ведь греческой мифологии известен и другой Ликург, царь эдонов во Фракии, воспротивившийся культу Диониса и загнавший бедное божество веселья, вина и удовольствий в море. О том, что представлял собой этот царь (полная противоположность первому), автор последнего эпоса античности «Деяния Диониса» Нонн из Панополя (400—470 гг. н.э.) писал:

Нет нужды вспоминать все обстоятельства, вызвавшие подобное смерти деление греческого народа, вылившееся в Пелопоннесскую войну. Однако ответственность за нее несут как Афины, так и их противники. Перикл при всех своих способностях, дарованиях не смог достичь того, к чему стремился, – Греция не стала ни единой, ни мирной. Проект панэллинского союза оказался фикцией. Напрасно в города брели его посланники. Против проекта выступили лакедемоняне. И дело не в нежелании Спарты крепить единство, а в том, что скрывали намерения Афин. А они прозрачны и ясны – диктатура. Афины, прикрываясь демократией, подавили восстание городов Эвбеи, задушили самостоятельность Ионии, всех впрягли в колесницу античного империализма. Полисы стали рабами… Боннар пишет: «Проливаемая Периклом кровь, деньги, отобранные им у союзников, отнимаемые у народа свободы – все это с каждым днем все больше приковывало его к империалистической политике. Как мог он надеяться, что поверят его предложениям о всеобщем умиротворении Греции и тому, что панэллинский конгресс в Афинах будет чем-либо иным, как не подтверждением их всемогущества, и не санкционирует главенства Афин над остальной Грецией? Плутарх несколько наивно приписывает Периклу «столь же возвышенный образ мыслей, как и величие духа». Отныне Перикл может лишь ускорить приближение войны для Афин». Но и главная тяжесть вины падает на Перикла: это он предложил Афинам принять декрет против Мегары. Та закрывала товарам и кораблям Афин выходы к рынкам Аттики. Он бросил кости политики («кости были давно брошены, и игра начата»), не поняв, что мечты быстро выиграть войну «при помощи разума и денег» – наивны, и та растянется на долгие годы и приведет греков в итоге к тотальной катастрофе и рабству. Афиняне словно специально поставили перед собой задачу уподобиться тому чудовищу – Ликургу.

И. Босх. Сад радостей земных. 1510 г.

Так ли крепки греки в философии? Сократ спас Алкивиада, вынеся его раненым с поля сражения, наставлял его и учил. Но оказалось, что недостаточно быть первым красавцем в Афинах, храбрым воином и иметь высокий рост, чтобы стать истинным философом и мудрым политиком. Беспринципный (каковы едва ли не все политики Древней Греции), Алкивиад желал очаровать всех. В итоге из него не вышел ни настоящий философ, ни великий политик: для философа он был слишком горяч и нетерпелив, для политика – одержим жаждой единоличной власти. Он не умел владеть собой и не терпел рядом с собой равных. Хотя был неплохим оратором и отличался известной ловкостью при дипломатических переговорах. Наибольшей же популярностью пользовался он в кругу гетер. Его символом стал щит, на котором был изображен Эрот с молнией. Видимо, это должно было означать, что в постели к красивым женщинам он заскакивал столь же быстро, как молния. Однако вот к Сократу захаживал редко, хотя тот относился к юноше тепло (мы любим тех, кого спасаем). И бедный Сократ гонялся за ленивцем, как «за беглым рабом».

Архангел Михаил, поражающий дракона

Так ли уж афиняне превозносили свободу? Для себя – да, для других – нет. Один из городов Греции не пожелал отказаться от 700-летней свободы, но решил защищаться до конца от нападения Афин. И тогда с ним поступили как худшие тираны. Когда после долгой осады Метилена сдалась, всех взрослых метиленцев было решено умертвить, детей и женщин обратить в рабство (по совету Клеона, «самого неистового» из граждан Афин). Афинянам уже мало было наказать пленников, они жаждали крови собратьев. За что же они хотели казнить невинных людей? За желание остаться свободными, за то, что те хотели отстоять свою свободу! Никто из афинян и не сомневался в характере своего господства, власти над остальными. Тот же Клеон напомнил афинянам, кем они стали в действительности – тиранами. Он сказал: не заблуждайтесь и не забывайте, что «ваше владычество над союзниками – это тирания, осуществляемая против воли ваших подданных». После долгих и бурных дебатов часть граждан Афин все же поняла, что неправа, и послала второй корабль вдогонку за первым, чтоб отменить свое преступное решение. Но когда тот прибыл, военачальник Пахет успел зачитать решение народного собрания и уже собирался выполнять приказ. Метилена находилась «на волосок от гибели». Остальных метиленцев, отосланных в Афины Пахетом, как наиболее виновных в восстании, афиняне по предложению Клеона не пощадили и казнили (чуть более тысячи). Стены города приказали срыть, заставили метиленцев выдать флот, остров поделили на 3 тысячи участков, распределенных среди жителей Афин по жребию.

Но может быть, их законодательство представляет собой образец разумных законов и является для нас примером? Стоик Хрисипп рисовал кристально чистый образ античного правосудия – серьезность, неподкупность, честность, равнодушие к лести, непреклонность к ворам и убийцам, милосердие в отношении невинных людей. Увы, все это ложь. В Греции пороки судебной системы те же, которые мы видим и в нынешних российских судах. Один из авторов писал о судьях: «Что судебная процедура вроде афинской не давала никаких гарантий справедливости приговоров, что при этом в непозволительно широких размерах действовали личные мотивы, а также политические симпатии и антипатии, это само собой разумеется». Сколько невинных жертв на совести тех же греков! Афины и Спарта коварно убили персидских послов. Согласитесь, какие уж тут правовые нормы!

Взгляните, как поступали полисы со своими героями, которым обязаны всем – жизнью, свободой, благополучием. Как поступили с Мильтиадом, творцом победы над персами в Марафонском сражении? Не дали и лаврового венка, ограничившись скромной картиной, где он изображен впереди других стратегов. На его просьбу в Народном собрании ему сказали: «Когда ты, Мильтиад, в одиночку побьешь варваров, тогда и требуй награды для себя одного». Чтобы еще более его унизить, победителя персов при Марафоне через год после триумфа направили карателем против острова Парос (тот когда-то выступил на стороне персов). Спустя месяц тот вернулся ни с чем. Афиняне тут же забыли о его мужестве и осудили полководца, обвинили в предательстве, присудили к штрафу и посадили в тюрьму, где он через год и умер от ран, полученных в сражении. Опозоренный согражданами воин был потрясен черной неблагодарностью соотечественников. Таковы судьбы многих героев, и не только в Греции, но и в современной России, которая редко их ценит.

Афиняне покидают свой город

В 406 году афинский флот сокрушил спартанскую эскадру при Аргинусских островах (близ Лесбоса). Победителям-стратегам, не успевшим подобрать раненых и убитых в море из-за разыгравшейся бури, это поставят в вину. Вместо награды за победу их судили. Евриптолем старался их защитить, говоря: несправедливо наказывать всех стратегов. Ведь это коллегия приказала Ферамену и Фрасибулу отправиться во главе 47 триэр для спасения их товарищей, оставшихся в море на тонувших судах. Однако капитаны не смогли этого сделать. Вина же стратегов заключалась в том, что они прикрыли командование флота, скрыли сей факт. Обращаясь к Народному собранию Афин, Евриптолем восклицал: «Не делайте же этого; ведь гораздо справедливее увенчать победителей венками, чем подвергнуть их смертной казни, послушавшись совета дурных людей». Собрание не прислушалось к его словам. Только двум стратегам удалось скрыться, а шестерых казнили (включая Перикла-младшего, сына великого вождя). Потом афиняне, правда, горько каялись, рвали на себе волосы, даже попытались привлечь к ответственности обвинителей, включая сикофанта Каллисфена. Но тому удалось бежать, как и нашим «героям реформ».

Фидий. Статуя Прадье. Париж

Вспомните судьбу Сократа. Он проявил себя как смелый воин и великий философ. В военном походе он превосходил всех: был неутомим и терпелив, мужественен и отважен, стойко переносил невзгоды. В мороз ходил босиком по льду, носил легкую одежду, не щадил себя в битвах и всегда был готов прийти на помощь товарищу. Как сказал о нем один древний автор, по делам его «нет подобного Сократу между людьми – ни из древних, ни из современников». Это был если не сверхчеловек, то идеальный человек. «Сократ представляет сочетание в себе божественных и человеческих черт любви, что приближает ко Христу этого наилучшего и по жизни и по учению язычника». И вот «своему Христу» греки поднесли яд, как евреи некогда казнили Христа. Казнили за то, что он якобы направлял юношей на пагубный путь. Либаний опровергал нелепое обвинение: «Но правда – какой она была и есть в том, что никогда не направлял Сократ юношей – ни словами, ни делами – на путь пагубный. Все это ложные обвинения и исходят от людей, кои не стоят мизинца ответчика. Желая избавиться от досадившего им соотечественника, выдают они себя за героев и вгоняют сограждан в страх, пугая бедствиями, что обрушатся непременно на государство, если они… не предадут происходящее огласке. О, если бы все недоброжелатели города хоть каплю на Сократа походили! Глубока и покойна была бы уверенность афинян в благополучии и безопасности державы, когда б раздавались на площадях и рынках речи, подобные Сократовым, – вел он их открыто, у всех на виду…» («Апология Сократа»). Правда, затем афиняне, по словам Диогена Лаэртского, приговорили обвинителей Сократа к изгнанию, а Диодор говорит о казни этих людей без суда и следствия. Плутарх же сообщал, что обвинители Сократа якобы повесились, так как не могли вынести всеобщего презрения афинян, лишивших их «огня и воды». Фемистий в одной из речей говорит, что один из самых злостных обвинителей, Анит, был побит камнями. Сведения эти носят, вероятно, легендарный характер. К тому же Сократу, как и казненным стратегам, не легче, что их обвинителей потом казнили или подвергли всеобщему презрению. Осуждение тех, кто обрек на смерть великих людей, никак не извиняет, конечно же, вины самих афинян. На могиле Сократа, кроме плиты с изображением, установят колонну с сиреной, видно, как признание явной вины, что не вняли некогда голосу Сократа. Ох, уж эти запоздалые дары и награды великим! Сколько в них ничтожества и фарисейства. И разве жалкие подачки иных наших олигархов, составивших такие состояния, что не снились и Крезу, снимают с них вину за то, что, даже став сверхбогачами, они выделяют гроши на развитие науки, культуры и образование. Ныне президент переломил ситуацию!

Фидий. Афина Промахос

Или вспомните, как афиняне поступили с Анаксагором, философом, говорившим, что мир создали не боги, а Разум. Его обвинили в безбожии. Тогда такое заявление считалось преступлением, и за него запросто могли осудить на смерть. Другу и учителю Перикла пришлось уйти в изгнание, поселиться на азиатском побережье Геллеспонта. Неподалеку от того места ему и пришла в голову мысль о том, что звезды, солнце и луна ничем не отличаются от земной материи. Перед смертью он обратился к властям города Ламсака с просьбой: «Пусть день моей смерти будет ежегодно отмечаться как праздник детей! Пусть в этот день ребятишки не ходят в школу, а посвящают его играм и забавам!» Те пошли навстречу его просьбе.

Фемистокл

Афиняне изгнали Алкивиада, одержавшего ряд побед над Спартой, хотя тому были некоторые основания. Обвинили в нечестности Фидия. Судьи проверили вес золотой одежды, щита и шлема созданной им статуи Афины и не обнаружили хищения, однако клевета осталась. Великого скульптора обвинили и в неуважении к богам. Изобразив на щите богини битву греков с амазонками, он будто бы придал одному из персонажей собственные черты, а в образе Тесея с копьем запечатлел законодателя и правителя Афин – Перикла. Изображение в образе богов или рядом с богами смертных считалось у греков серьезнейшим преступлением. Сломленный и опозоренный перед всем миром, несчастный Фидий вскоре заболел и умер.

Великого баснописца Эзопа, раба и калеку, отпущенного на волю и посланного Крёзом в Дельфы, жители Дельф по какой-то не очень ясной причине, как гласит легенда, сбросили со скалы (начало VI в. до н.э.). Возможно, причина в том, что он упрекал жрецов дельфийского храма в тунеядстве (а вовсе не из-за того, что поэт якобы украл золотую чашу из святилища). Видимо, Эзоп не всегда и сам следовал своим мудрым советам. Он говорил: «Когда ты при царском дворе, то все, что ты слышишь, пусть в тебе и умрет, чтобы самому тебе не пришлось безвременно умереть. За вином не выставляй напоказ свою ученость: разглагольствования твои будут неуместны и тебя осмеют. Язык (же) держи на привязи». Полагаю, Эзоп погиб за свои острые басни и не очень-то покладистый нрав.

Победа греческого флота над персидским при Саламине

Более сложной, неоднозначной представляется личность Фемистокла (524—459 гг. до н.э.). Во многом благодаря его прозорливости и настойчивости Афины смогли создать мощный флот. Он уговорил греков направить серебро рудников Лавриона на создание флота. В итоге афиняне имели 180 боевых кораблей к 481 году до н.э., став первой морской державой. Он немало сделал для усиления Афин. Ему вменяют в заслугу образование Делосского союза. И даже отнюдь не симпатизировавший ему Фукидид говорил, отдавая дань его уму, что он «был вернейшим судьей данного положения дел и лучше всех угадывал события самого отдаленного будущего». Благодаря его хитрости греки одержали блестящую победу над флотом Ксеркса при Саламине (480 г. до н.э.). Эсхил в «Персах» так писал о той знаменитой битве:

Признаем, что Фемистокл был человек далеко не лучших нравственных качеств. К примеру, когда не прошло предложение разрушить мост Ксеркса у Геллеспонта, чтобы отрезать тому путь в Азию, он посылает к царю персов слугу. Тот по его поручению подал дело так, что именно Фемистокл отговорил эллинов преследовать корабли персов и его армию. Описывая шаги полководца, Геродот говорит, что тот, победив персов, тут же аки лютый пес набросился на своих. Осадил остров Андрос и стал требовать от его жителей денег. Движимый ненасытной алчностью посылал Фемистокл и на другие острова тех же самых вестников, которых раньше отправлял к царю. Вестники требовали денег, угрожая в случае отказа, что Фемистокл явится с эллинским флотом и осадой возьмет их город. Гнусным шантажом Фемистокл заставил каристян и паросцев выплатить ему огромные суммы денег. Жители островов, узнав, что Андрос осажден за приверженность к персам и что Фемистокл пользуется решающим словом среди эллинских военачальников, испугались и тут же послали ему денег. Он откровенно и цинично спекулировал на просьбе евбейцев, боявшихся персов и просивших отсрочить отход флота греков, и тем самым дать возможность переправить своих детей и слуг в безопасное место. Только получив взятку в 30 талантов, он склонил греческое войско дать битву персам перед Евбеей. Правда, скажем, спартанцы, воздавая должное его уму, вручили ему оливковый венок «за мудрость». Однако афиняне не переизбрали его стратегом весной 479 года до н.э., избрав на эту должность недавнего изгнанника и его соперника Аристида. Даже его ведущую роль при Саламине они не отметили, хотя он тогда командовал флотом.

Фемистокл получает награду или взятку?

В чем же дело? Видимо, прав историк Л. Остерман, говоря о причинах: «Я не нахожу другого объяснения, кроме того, что своекорыстная и безнравственная оборотная сторона некоторых действий Фемистокла стала известна гражданам Афин и возбудила их недовольство». Они не доверяли уже Фемистоклу, имея на то все основания. Всем было ясно, что вождь не чист на руку. И когда встал вопрос, кого же назначить ответственным за распределение ежегодных взносов членов Делосского союза (фороса), а туда вошло почти 250 городов-государств, постановили доверить ответственный пост честному Аристиду. Не зря назвали его «Справедливым». Фемистокл после отступления войск Ксеркса предложил поджечь флот бывших союзников-греков и изложил план Аристиду. Тот заявил в Народном собрании: нет ничего полезнее, но в то же время и бесчестнее того, что задумал сделать Фемистокл. Хотя сведения и походят на анекдот, но звучат весьма правдоподобно. Ясно одно: в Фемистокле сочеталось, казалось, несочетаемое – ум, хитрость, стяжательство, коварство, честолюбие и полнейшая неразборчивость в средствах достижения цели. Он заслужил остракизм, которым его подвергли греки.

«Острака» (черепки) с именами Фемистокла и Кимона

Видимо, все эти «подвиги» Фемистокла не ускользнули от внимания афинян. Против него возбудили судебный процесс, обвинили в государственной измене и приговорили к смертной казни. Фемистоклу удалось все же бежать в Аргос, а затем в Сузы к персу Артаксерксу I. И персидский царь даже доверил ему управление своими городами. Когда он прибыл в лагерь персов, один из их военачальников ему вслед бросил: «Змея эллинская, меняющая свои цвета!» Возможно, афиняне действительно разбросали останки тела этого политика после смерти, по крайней мере были такие слухи. «Герои» позорнейшего периода российской истории, на счету которых нет побед, одни поражения и предательства, в большинстве отделались легким испугом. Опираясь на тайных сторонников, которых немало в нынешних коридорах власти, лишь некоторые из них сели в тюрьму или отправлены в изгнание (тайком).

Фемистокл отправляется в изгнание

Вскоре после Саламинского сражения войска греческих государств одержали блестящую победу под руководством Павсания над персами при Платеях (479 г. до н.э.). Ревниво относившийся к успехам спартиатов, Геродот назвал это крупнейшее сражение греков на суше «величайшей» известной ему победой за историю. Но вскоре греки забыли о вкладе Павсания в победу, стали подозревать его в сговоре с персами (имел азиатских телохранителей из Фракии и носил персидскую одежду). Его несколько раз вызывали в суд и обвинили в измене. Многим не нравились его диктаторские привычки, высокомерие, гордыня… Ему вменили в вину посвящение, которое он велел выбить на золотом треножнике, жертвенном даре богу в Дельфах. Оно несло одно имя – Павсаний, «вождь эллинов». А ведь и у других были заслуги. Павсания обвинят, что он подстрекал к восстанию илотов. Илоты входили в состав его войск в битве при Платеях и достойно себя проявили, поэтому он пообещал им свободу и гражданство. В Спарте обвинение в заговоре с илотами являлось самым страшным и смертельно опасным обвинением. Павсаний был подвергнут жесткой критике. «Среди выдающихся людей греческой метрополии первой трети V века Павсаний наглой заносчивостью наиболее ярко воплощает тип властолюбивого, тиранического индивидуалиста, который не хочет вписываться в рамки государственного порядка. Беспредельное стремление к максимально возможной личной власти сделало его предателем не только Спарты, но и всей Эллады, за которую он, победитель при Платеях, больше не чувствовал ответственности (хотя он – в отличие от Демарата, Фемистокла и других – не подвергался гонениям). Демарат и Фемистокл окончили свою жизнь как персидские вассальные тираны в малоазийских городах, Павсаний же, если бы его проискам сопутствовал успех, хотел править всей Грецией как вассальный тиран великого царя. Здесь до предела доведены стремления некоторых выдающихся людей или аристократических родов, когда личная власть приобрела для них большую ценность, чем законный порядок в их общине, не говоря уже о всей Греции» (Г. Берве). Такое отношение типично для эпохи упадка.

Один из древних некрополей

Конец Павсания таков. Когда он стал налаживать связи с Ксерксом, стремясь заполучить власть над всей Элладой (пусть и в качестве персидского сатрапа), и предложил ему власть над Спартой и Грецией, перс отреагировал сдержанно. Не помогло и то, что он посватался к девушке из рода Ахеменидов… Но факт остается фактом – Павсаний был готов предать малую и большую родину, как некий серый лис предавал (и не раз) свою большую и малую родины. Даже потеряв надежду на власть у себя на родине, он попытался вести переговоры с персами, смертельным врагом эллинов. Надеялся, что те оценят по заслугам его предательство. Узнав об этом, спартанцы долго колебались. Письмо Павсания к сатрапу Артабазу стало веской уликой измены. Коль скоро Павсаний обвинялся в этом, ему уже не было спасения. Не помогло и то, что он, как и Фемистокл, названный сообщником, был известным человеком… Одним словом, спартанцы, несмотря на то что он спрятался в священном храме, замуровали его там живьем. Когда он потерял силы от голода, предателя вынесли и бросили в овраг, где он и испустил дух. Спартанцам, к их чести, хватило воли, ума, мужества уничтожать предателей. Мы же позволяем негодяям спокойно разгуливать по улицам, выступать с речами, создавать партии, печатать книги, посещать соревнования и театры, отмечать юбилеи, и награждаем их, хотя смерть была бы им самой достойной наградой. Но и в этом нет ничего необычного для греков (и для нас). Вспомним, во времена вторжения персов в 490 году до н.э. дорогу полчищам персов вглубь Греции (когда случилась Марафонская битва) указывал не кто иной, как бывший афинский тиран Гиппий, сын Писистрата.

Менелай с телом Патрокла

Греки своенравны, корыстолюбивы, эгоистичны, как и их «лучезарные боги». Все они отличались лицемерием, коварством, жадностью, склочничеством. Взгляните хотя бы на то, как ведут себя эти боги? Могучего и храброго Патрокла бьют сзади (подло, со спины). О гибели Патрокла (в XVI песне «Илиады») Гомер говорит:

Почему бог торговли Гермес так благосклонен к воровству? Говорят, дело в традиции. Мол, у греков во время праздника Гермеса Хариодота разрешалось воровать одежду. Говорят, что сей обряд проистекал из того, что, когда самосцы покинули остров, чтобы поселиться по указанию оракула на острове Микале, они десять лет жили там грабежом. Как мы убедились, все без исключения не упускали случая ограбить побежденных, как и их боги. Думаю, понятна и реакция Эпикура: «По правде, всех богов я ненавижу!»

Пракситель. Гермес с Дионисом. IV в. до н.э. Мрамор

Итогом этого безудержного стремления людей к богатству и власти в государствах античного мира стала всеобщая зависть, ненависть, подозрительность, недоверие, взаимная вражда. В начале истории греки позволяли себе крупные траты разве что при погребении близких. Считалось в порядке вещей, если достойного человека, мудреца, героя в последний путь проводят с честью. Пышные похороны государство устраивало воинам, павшим в битвах за отечество. При Солоне и Ликурге появились законы, наказывавшие за чрезмерную тягу к роскоши. Но вкусы и нравы афинян меняются со временем.

По мере того как богачей становилось все больше, а благосостояние элиты росло полисы стали клониться к закату (как ни «странно»). Хотя секрет эволюции довольно прост. Люди совсем потеряли совесть, готовы были почти открыто идти на грабеж и воровство (государства, близких, храмов). Не оставалось ничего святого. Полибий сказал о греках, что если им доверить хотя бы один обол из общественных денег, они с удовольствием возьмут и его. Причем если даже и выдадут расписку, ни за что не поступят с общественными деньгами честно (то есть, попросту украдут). Среди греков, как и среди других, росло имущественное расслоение. С ростом богатств нравы еще более испортились. Бедные ненавидели богатых, а крестьяне чувствовали все большую неприязнь к горожанам. Эгоизм и индивидуализм побуждали людей стремиться к роскоши, богатству, удовольствиям. Древнегреческий поэт так скажет:

Среди греков всегда можно было найти тех, кто за деньги охотно был готов услужить персидским, карфагенским, македонским, римским интересам. Одним из таких подлецов был Демад, не знавший никаких других соображений и интересов, кроме личных. В отношении «родных Афин» он всегда искал случай обрести хоть какую-нибудь выгоду, признаваясь, что ему абсолютно наплевать на патриотизм. Он не желает способствовать делу расцвета государства и упрочению его роли «в делах вселенной». Дройзен говорит о нем: тот был талантлив, но лишен характера, блестящ, но поверхностен, скорее болтлив, чем красноречив. Главный его инстинкт, которому он служит, – жадность к деньгам. Антипатр метко сказал о Демаде – тот подобен жертвенному животному, от которого в конце концов ничего не останется, кроме языка и брюха. Сколько же подобных «демадов», безмерно жадных до бешеных денег, повидали за последние десятилетия (и видим по сей день) в многострадальной России.

Всюду торжествуют наглость и подлость. Девиз только один: «Человек – это деньги» (Алкей). Бедность подавляет народ, но это никого не волнует. Дурные и злые обогащаются и процветают, а добрые и бедные нищают, опускаются и гибнут. Солон призывал людей опомниться, обуздать их корыстолюбие. Наглость до добра не доведет. Он предупреждал богатых и знатных («великих мужей», «более могущественных и превосходящих силой») – всему есть предел. Вы пресыщены буквально свалившимся на голову неправедным богатством! Ведете роскошную жизнь! У вас власть и сила! Но вы губите вашей преступной политикой Родину!

П. Брейгель. Алчность. Гравюра. 1558 г.

Однако Солон не жалует и вождей демоса. Те ничуть не менее наглы и подлы, чем проклинаемые ими олигархи. Они только делают вид, что противостоят олигархам и режиму плутократии. На деле они и сами погрязли в политиканстве, лицемерии, аферах, обмане, лжи. При них «все пошло навыворот», как утверждает Лукиан. Подобное произошло в Греции после смерти Перикла (428 г. до н.э.). Когда тот не оставил преемника, Народное собрание, в нашем случае Дума, подпало под влияние разбогатевших простолюдинов. Владельцы крупной собственности не только становятся членами Народного собрания, но и начинают открыто манипулировать голосами. Среди подобной публики: торговец паклей Евкрат, торговец овощами Лисикл, владелец кожевенной мастерской Клеон, стоявший во главе афинского демоса в течение семи лет (424 г. до н.э.). Клеона сменил торговец лампами Гипербол (историк Фукидид называл его «гнусным»). Среди лидеров греческих «демократов» оказался даже банщик (Клиген). Греция и Рим тем и замечательны, что их типы прекрасно дожили до наших дней почти без изменений. Вождей демоса тогда называли «демагогами». Отрицательный смысл эпитет приобрел позднее, когда вся мерзость, продажность и ничтожность господ, умело играющих на низменных инстинктах толпы, на зависти и социальных ожиданиях, стала вполне очевидна. Клеон, сменивший на посту Перикла, превратил народную трибуну в цирк, подобие клоунады. По свидетельству Плутарха, он перестал соблюдать всякие приличия на возвышении для оратора: «Он был первым, кто, говоря перед народом, стал вопить, скидывать с плеч плащ, бить себя по ляжкам, бегать во время речи». В афинском (как и в российском) собрании, можно было увидеть немало тех, кто выделялся не знаниями и культурой, а дикими выходками и броскими речами. Конечно, вся эта вульгарщина примитивна. Но при убогих вкусах срабатывает. Хлесткая фраза, пустая болтовня, громкие лозунги близки вкусам неразвитой и хамоватой аудитории. Ее прекрасно высмеял Аристофан в комедии «Всадники». Говоря об одном из таких вождей простонародья, Аристофан характеризует его так – «пройдоха страшный, негодяй отъявленный». Тот льстит народу: «О государь Народ!» А в результате тот же самый народ, с которого он «взяток требует», он же и «под розги подведет». В этой связи стоит вспомнить, как некогда Александр Македонский направил верного Буцефала в Народное собрание, дав понять, что тот нисколько не хуже депутатов.

Дж.-Б. Тьеполо. Александр вводит коня Буцефала в парламент

Уроки греческой «демократии» неоднозначны и противоречивы. Ее благотворные признаки проявились скорее в сфере личных устремлений, творчестве, искусстве, нежели в силе и жизнеспособности политических институтов. Именно политически демократия оказалась в высшей степени недееспособной. Особенно это стало заметно в период поздней классики. После краткого периода расцвета Греция стала клониться к закату, что закономерно. Перикл понимал всю слабость и уязвимость греческого политического устройства. Он говорил в своей речи: «Вести же войну с противником совершенно иначе вооруженным, чем они, они не в состоянии, пока у них нет единой постоянной союзной власти. Поэтому-то и не способны тотчас же быстро и решительно действовать. Действительно, при всеобщем равноправии это – разноплеменной союз, и каждый союзный город стремится соблюдать лишь свои частные интересы; отчего у них обычно не выходит ничего дельного. Ведь если одни желают причинить кому-либо как можно больший урон, то другие стремятся потратить как можно меньше средств для войны. На коротких совещаниях у них редко обсуждаются общесоюзные дела, а большей частью – только частные дела отдельных городов. Каждый считает, что его собственное нерадение не принесет вреда и что об общем благе позаботится вместо него кто-нибудь другой. И именно потому, что каждый (в Афинах) занят своими частными делами, они не замечают, что страдают их общие интересы». Полагаю, именно эгоизм, войны и распри среди союзников и погубили Грецию. Что же касается афинской демократии, ее, на наш взгляд, погубили рабовладение и чудовищное социальное расслоение среди граждан. Разброд и разобщенность полисов, их неустойчивость и слабость, эгоизм элит становились не только «истинной матерью тирании», но еще в большей степени главной причиной заката и гибели. Демократия утратила некогда присущие ей единство и цельность. В итоге Греция распалась на несколько враждующих лагерей. Платон четко обозначил это расслоение как разделение на государство бедных и богатых. Солон верно заметил: «От богатства родится пресыщение, от пресыщения – спесь».

Менандр. Рисунок по рельефу

Борьба партий породила в Элладе разгул пороков и бесчестья. Все были твердо убеждены лишь в том, что всеобщего благоденствия и безопасности нет и быть не может… Поэтому партии проституировали и меняли маски, как актера в пьесах Менандра. Разумеется, в такой борьбе не могло быть победителей. Проигравшей же стороной всегда в этих случаях был и остается народ. Английский историк К. Поппер в «Открытом обществе» так оценил политический строй Афин. Во-первых, несмотря на все рассуждения о демократии, сторонники олигархии и демократы в равной степени являлись тиранами. Во-вторых, очевидно, что Афины были «безжалостной демократией, городом, управляемым необразованными людьми, которые ненавидели и подавляли образованных и, в свою очередь, служили объектом ненависти последних». В-третьих, отмечена и такая важная черта, как поразительная духовная продуктивность Афин. В-четвертых, им подчеркивается необходимость использования в переходный период для стран «некоторой формы империализма», которая носит либеральный характер. В-пятых, автор честно признает, что против афинской демократии тогда выступали все выдающиеся афиняне. Ими даже был выдвинут лозунг: «Назад к древнему отеческому государству». Собственно тогда-то и появился в Греции термин «патриот». Хотя одно стремление патриотов возродить старые формы отеческого государства (без каких-либо серьезных, необходимых и позитивных изменений) вряд ли было тогда исторически оправдано. Закономерно и то, что в итоге долгих Пелопоннесских войн должна была победить Спарта. Это была победа строгой и четкой философии, разумной и здоровой системы обучения и воспитания. Так, филолог-классик В. Йегер говорил: «Спарта, казалось, победила не столько благодаря своей конституции, сколько благодаря чрезвычайно последовательно проводимой системе воспитания. Сила Спарты была в строгости и дисциплине». Формулу «спартанского строя для России» мы бы сформулировали так: «Сила страны – разум и знания, помноженные на волю, дисциплину, капитал».

Кровная месть у греков

Государственное устройство Греции все очевиднее превращалось в господство одного первенствующего человека (Фукидид). А это означало одно – прямой путь к тирании! Перикл при всем своем природном уме и очевидных достоинствах руководителя оказался не очень-то успешным учителем афинской толпы. Народ при нем развратился, потянулся не к знаниям, а к зрелищам, приобретая жалкую привычку получать дармовые вознаграждения. В итоге, как пишет Плутарх, из скромного, работящего под влиянием тогдашних политических мероприятий «стал расточительным и своевольным». Нет более жалкого зрелища, нежели народ, привыкший жить на подаяния тиранов и богачей. По поводу греческой демократии Ф. Энгельс в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» писал: «Не демократия погубила Афины, как …утверждают европейские школьные педанты, пресмыкающиеся перед монархами, а рабство, которое сделало труд свободного гражданина презренным». А разве олигархия, пусть и выступающая в личине демократии, не есть рабство?!

Раб в древнем мире

Рабство было неизбежным и закономерным способом производства того времени. Как ребенок испытывает жесткие узы властного диктата со стороны родителей, так и общество в период «детства» проходит эту фазу развития. Эллинская мысль до IV в. до н.э. считала рабство необходимым общественным институтом. Ксенофонт полагал, что наилучшим средством для процветания афинского полиса и граждан стала бы возможность каждого из них иметь трех рабов. Идеал раба в изображении Еврипида – это лишенный индивидуальных черт слуга, всецело преданный своему господину. Аристофан, предлагавший осуществить радикальную реформу, тем не менее не видел иного пути как возложить труд земледельца на рабов. Совершенно необходимым счел рабство и Аристотель, говоря в «Политике»: «Если бы каждое орудие могло выполнить свойственную ему работу само, по данному ему приказанию или даже его предвосхищая, и уподоблялось бы статуям Дедала или треножникам Гефеста, о которых поэт говорит, что они сами собой входили в собрание богов; если бы ткацкие челноки сами ткали, а плектры сами играли на кифаре, тогда и зодчие не нуждались бы в работниках, а господам не нужны были бы рабы». И далее он высказывается в том духе, что раб «всецело принадлежит» своему господину.

Антонелло де Мессина. Распятие. XV в.

Суть дела не меняет то, что обычной формой рабовладения в Афинах и иных полисах была такая, когда свободный грек пользовался плодами труда малых групп рабов (5—7 человек). Встречались, разумеется, и рабовладельцы, подобные Аттику, во владении которых были образованные люди и искусные ремесленники, которых он воспитал и обучил у себя дома. Так же поступал римлянин Красс, сам присутствоваший при их обучении и образовании, ибо был твердо убежден, что обязанность господина – их воспитание «в качестве живых орудий хозяйства». Тем не менее жизнь большинства рабов была незавидна. Греческая литература дает множество образов и сцен, описывающих их жизнь, быт, нравы, равно как и нравы их господ. О жизни рабов пишет Менандр, говоря: если рассуждать по справедливости, «все честные должны быть полноправными, а низкие – рабами и ублюдками». Герод показал тяжкую участь рабов, выступающих в роли лиц без речей. В «Жертвоприношении Асклепию» сварливая госпожа обрушивается на рабыню с несправедливыми упреками и угрозами. Башмачник Кердон, безмерно льстя дамам из высшего круга, кричит на раба Дримила, грозя отправить его на мельницу, приказав отколотить жестоко. В миме «Ревнивица» богатая, грубая, взбалмошная Биттина, не стесняясь в выражениях, выговаривает рабу-любовнику за ухаживания на стороне:

В бурную эпоху эллинизма рабская тема звучит в литературе и искусстве. В позднеантичных романах, о которых нам не так много известно, нередки сюжеты, где героев и героинь обращают в рабство с последующим их освобождением. В многочисленных греческих рельефах, в произведениях стенной живописи, мозаике, статуэтках можно видеть рабов и представителей низов – бедняков (земледельцев, раболовов, рыбаков). Всем известна пергамская группа «Галл, убивающий жену и себя». Он делает это с одной целью – избавить себя и жену от плена и неизбежного рабства. Эта группа, как и статуя «Умирающий галл», находящиеся в римских музеях, вдохновят Байрона на строфы песни в «Паломничестве Чайльд-Гарольда», а затем и Лермонтова, написавшего стих «Ликует буйный Рим». Хотя в последнем случае поэт ошибся, приняв воина за гладиатора, суть реакции общества очевидна. «Эта скульптура, – отмечал В. Блаватский, – не только дань уважения к свободолюбивому врагу-варвару, в ней звучат и другие ноты. Это – знамение того времени, когда передовые умы уже не могли безучастно взирать на тяжелую участь рабов». Оценка института рабства в Греции не может измениться от наличия среди рабовладельцев «добрых хозяев», от случаев кормления детей рабов грудью матрон, и даже высокого общественного положения иных из вчерашних рабов. Хотя известны исключения. Так, римский раб и вольноотпущенник Паллант стал министром финансов императора Клавдия, а потом и любовником у императрицы Агриппины. Эти случаи типичны. Ведь и у нас был одно время министр финансов – раб (правда, раб стран Запада).

Умирающий галл

Так давайте спросим себя: «А был ли действительно свободен даже гражданин, считавшийся свободным?» При объективном и тщательном анализе положения мы увидим, что полис имел почти абсолютную власть над гражданами. Те во всем или почти во всем беспрекословно подчинялись полису, принадлежа ему как часть целого. Фюстель де Куланж в «Античном городе» говорил, что у человека древнего мира «не оставалось ничего, в чем бы он был независим». Даже его богатство всегда находилось в распоряжении государства. Если полис нуждался в деньгах, он запросто мог заставить кредиторов отдать розданные ими в долг деньги, взыскав их с заимодавцев. Полис мог приказать женщинам отдать все их драгоценности, а владельцам оливковых рощ передать бесплатно урожай. Даже тело гражданина принадлежало государству. Мы уже сказали, что греки не дозволяли жить любому, как ему заблагорассудится! В Спарте строго наказывали не только закоренелых холостяков, но и тех, кто женился поздно, засиживаясь в холостяках. Государство могло предписывать кому труд, а кому и «праздность». Контроль распространялся и на так называемые мелочи (в Локрах закон запрещал мужчинам пить чистое вино, а по-нашему водку, ибо греки обычно пили даже вино разбавленным водой; в Милете и Марселе всем женщинам запрещалось даже прикасаться к вину). Закон регламентировал виды одежды, головные уборы, наряды дам, ношение усов или бороды и прочее. Как видите, даже в классических государствах демократии нет и никогда не было даже частицы той анархии, которую одно время все мы могли наблюдать в России. В греции было иначе. Там везде, на любого человека (будь он даже сам правитель или богатейший гражданин), можно было «надеть узду».

Лука Синьорелли. Святой Себастьян. XVI в.

Однако, видимо, узды той было все же недостаточно или она была не прочной. В конце концов античное государство исчерпало свой потенциал, став жертвой роскоши, разврата, рабства, бесчисленных пороков, противоречий. Греция шла к системному кризису, к глобальной катастрофе. Процесс стал особенно заметен с конца V века до н.э. Все стремительно покатилось вниз особенно в ходе Пелопоннесской войны. Та сломала мирную трудовую жизнь ремесленника и крестьянина. Следует подчеркнуть, что политическим условием для краха Эллады стало наступление господства так называемой «радикальной демократии». Это была власть безземельных купцов или охлоса. Она установилась в эпоху после Перикла и господствовала до Никиева мира. Господство военных, моряков и дельцов неизбежно вело страну в сторону агрессии. Эти группы населения были заинтересованы в грабеже, в продолжении войн, в расширении территорий. Итогом сей политики стало расстройство хозяйств, рост задолженности и безработицы, растущая конкуренция со стороны крупных землевладельцев. Разорялся средний класс, а на нем держалась демократия народа Афин и Спарты. В Спарте возникла олигархическая верхушка (такие, как богач Евкрил). В ее руках были огромные богатства, получаемые в итоге грабежей, войн, захватов и субсидий из-за границы (персов). Именно враги греков персы и богатые эллинские города Малой Азии снабжали деньгами олигархов Спарты. Ситуация, как мы видим, в главном, даже в деталях напоминает крах иной, Северной Эллады.

Большие рыбы поедают малых. Гравюра И. Кока по рисунку П. Брейгеля. 1556 г.

Итоги такой политики имели ужасные последствия. Потерявшие землю и работу люди стали искать средств к существованию. Приходилось идти в наемники, во всевозможные армии царьков и тиранов. Следствием безработицы и потери нормальных источников существования стало массовое наемничество. Начиная с похода Кира Младшего греки участвуют как наемники во всех войнах в районе Восточного Средиземноморья. Полководцы открыто выступали в роли наемников и слуг, делая бизнес на крови соотечественников, продавая себя на службу кому угодно (от Рима до египтян, персов и тех же греков), кто больше заплатит. Хоть дьяволу! Их имена известны – Хабрий, Пфикрат, Тимофей. Чудовищен сам по себе факт борьбы Афин против греков в последние годы. Хуже всего, что и недавние работники вошли во вкус службы наемника, стали презирать нормальный труд. Тем более что и условий для этого уже почти не было. Военная служба могла принести хотя бы быстрое обогащение (а нередко и мученическую смерть). Спартанский полководец царь Агесилай умер на пути в Египет, где он предводительствовал наемным войском на службе у египтян (IV в. до н.э.). Крестьянство полисов массами уезжало из родных мест, бежало на Восток. Почему на Восток? А почему граждане бывшей страны Советов вынуждены при «демократах» уезжать на Запад и Восток?! Ни для кого это и не секрет. Там ценят труд и процветает торговля. Там нужны умелые руки и умные головы.

Развалины древнегреческого театра в Эпире

Поэтому когда иные политики отвлеченно говорят о преимуществах демократии, это звучит цинично и лживо. Демократические Афины осудили на смерть Сократа и Аристотеля (как осудили на нищенство, смерть или полуголодное существование ученых и учителей, инженеров и врачей «демократы» России). Таким образом, с началом эллинистического периода былая экономическая мощь Эллады исчезла. Центры античного мира переместились на территорию новых эллинистических государств Востока. Возникшие на Востоке новые города – Александрия, Антиохия, Селевкия на Тигре – вскоре совершенно затмили собой старые полисы материковой Эллады.

Эллада теряет даже монополию на производство ремесленных изделий, то, что имела ранее. Происходит перемещение жизненных центров античного общества, и она начинает превращаться в то, чем она, по сути, в давнее время и была – в глухую провинцию со скудными ресурсами, в беднейшую страну Средиземноморья. Наконец, громадные опустошения происходят в Элладе в период завоевания страны Римом. Римляне появляются на горизонте с конца III века до н.э. Военные действия на территории Эллады сопровождаются массовым обращением греческого народа в рабов. Такая судьба постигла Антикиру, Орей, Диму, Эгину и ряд других полисов. «Политически бессильная, Эллада обращается в место охоты за рабами, и это, несомненно, также способствовало ее запустению». Такова суровая плата за недавнее господство.

Роковую роль в положении Греции сыграли и победы Александра Македонского. Он соединил Грецию с Западной Азией и Египтом, и тем самым выбил из-под ног национальную опору. Создав огромную империю, в основе которой лежали идеи эллинизма, он вынудил греков забыть о своих личных интересах. Таким путем он сделал из греков «космополитов». Во благо это пошло или во вред – сложный вопрос. Мы его касаться не будем. Тут есть плюсы и минусы. Очевидно, что греки быстро распространились по империи, не преминув воспользоваться некоторыми преимуществами. В столетие, последовавшее за смертью Александра, их богатство еще более возросло. При половине населения, сосредоточенной в материковой части, на Пелопоннесе и Ионических островах, столько же, если не более, проживало в колониях (всего примерно 7—8 миллионов греков). У обосновавшихся в других регионах греков было немало денег, так как они наряду с евреями и стали главными торговцами. Но богачи были уязвимы. Покидая родину, теряя органическую связь с отечеством, они ослабляли не только себя, но и Грецию. Греки все более превращались в нацию торговцев – рядом с римлянами, нацией воинов. Хотя ранее и они умели воевать.

Теперь, получив возможность разбогатеть, не платя за то жизнью, они выбрали легкий путь. Богатый грек александровской эпохи мыслил совершенно иначе, чем грек эпохи Фермопил. Он уже не хотел «идти в горы» и защищать какие-то там ущелья или маленькие острова. Что ему до них… К тому же мы ведь видели, сколько ненависти и страха испытали многие греки, находясь под пятой Афин или Спарты. Можно предположить, что в глубине души они охотно (даже с неким злорадством) приветствовали покорение Афин великим Римом. От некогда громкой славы отважной Греции оставалось разве что былое имя. Как скажет об этом Сенека:

Эгоизм греческих аристократов, жадность и непомерное честолюбие не оставили шансов Греции. Опять же и римляне поступили очень мудро. Покорив Македонию, они уменьшили вдвое налоги, которые до того платили греки македонским царям. Следствием этого стала всеобщая деморализация страны, духа населения. Богачи коварно работали в этом направлении, подрывая устои национального духа. В их среде и родилась, вероятно, поговорка, которая стала среди определенных кругов очень популярна. Полибий сохранил следующие слова, в коих высказано желание победы врагу, то есть Риму: «Если бы не наша быстрая гибель, не было бы нам спасения». Вспомните, как охлос, олигархи, воры, одним словом, все прохвосты и предатели России в конце XX века почти слово в слово повторят эту фразу.

Разве вы не видели этих бессовестных политиков? Вспомните, как они издевались над народом! Вспомните их наглые лица-маски, открыто презирающие народ, лидером которого они себя называют. Говоря словами Платона, они наловчились в длинных речах лицемерить всенародно. Они искусно скрывают свою жажду денег под маской «защитников народа». Но при этом не стесняются идти на поклон к любому олигарху. Они – «из рода фокусников» (Платон). Плевать им на всех нас – электорат. К тому же по мере обогащения элиты в Афинах занятие общественных должностей стало восприниматься как обуза. Об этом писал и Аристофан, говоря о лицемерии иных партийных вождей, заявивших во всеуслышание, что они бедны и у них, мол, ничего нет:

Выходит, говорит герой Лукиана, что, говоря об их безразличии к обретению денег, в действительности они всего сильнее стремятся «именно к тому, чтобы стяжать как можно больше», и ради этого они постоянно держатся «поближе к богачам». Знаем мы таких вождей. Они обманывают народ, ибо сами являются ворами, полуолигархами. Их интересуют лишь власть и деньги, деньги и власть. Золотые вши выгрызли весь их социализм. Правда, и в Греции были софисты, которые развлекали публику речами. По своей породе они принадлежали к типу людей «перекати-поле», будучи бродягами и нахлебниками по праву рождения (par droit de naissance). Но по какому же праву наши политики-перекати-поле стали нахлебниками народа? Ясно, почему Солон выражал глубокую озабоченность и тревогу в отношении судеб страны. Много юных жизней может погубить эта спевшаяся банда, где с одной стороны – олигархи, а с другой – пьяные «вожди народа». Схватки и раздоры из-за них часты на улицах любимого города. Как писал Платон в «Государстве», «справедливый человек везде проигрывает сравнительно с несправедливым».

Эпиктет. Сатир с бурдюком вина

Старый пьяница

Разумеется, греческая демократия знала всякого рода политических деятелей. Одни из них были известны как люди скрупулезной честности, мужества, чести и глубокой порядочности (афинянин Фокион, командовавший войсками, хотя мог с легкостью разбогатеть на этих постах и должностях, так и остался храбрым и бедным; ему даже дали прозвище «Честный»). Характеристику неподкупного вождя заслужил и известный деятель Клеофонт, что, по словам Лисия, «много лет держал в своих руках управление всеми государственными делами» Однако были среди них такие, как Ельцин и его окружение, о которых можно сказать словами Демосфена (как и о наших): «А поглядите-ка на людей, ведущих такую политику: из них одни сделались из нищих богачами, другие – из неизвестных уважаемыми, а некоторые соорудили себе частные дома такие, что они великолепнее общественных зданий. А в общем, насколько упало благосостояние государства, настолько же возросли богатства у них». Такого рода дельцы встречались не только среди руководителей греческих государств, но и среди некоторых демократических трибунов. Вот что говорил Аристофан в одной из своих комедий о подобных «слугах народа», что, как и некоторые деятели российского правительства, пришли в него не для отстаивания интересов народа, а для сбирания, как говорится, в свои карманы золотой жатвы:

Плутарх, бывший в родной Херонее сам на самом высоком посту и по приказу императора Траяна даже выполнявший функции прокуратора Греции, видимо, имел довольно четкое и точное представление о том, в чем состоит подлинный секрет мудрого политического деятеля. «Первое условие, – писал он, – как бы надежная и устойчивая основа для государственных трудов: чтобы решение заняться ими проистекало из разумного выбора, а не из обуянности тщеславием или задором или из недостатка в иных занятиях. У кого нет приличного дела дома, тот без всякой нужды проводит большую часть времени на площади; так же точно есть люди, которые от того, что не имеют, чем бы им заняться всерьез, бросаются в общественные дела, превращая их в некий род препровождения времени».

Эйрене – богиня мира. Фрагмент

Ради достижения своих целей греки не останавливались ни перед чем… Хотя войны, которые они постоянно вели между собой, только ослабляли их единство. Геродот сказал (правда, имея в виду выступление греков против персов): «Потому-то не погрешишь против истины, назвав афинян спасителями Эллады». Нам трудно согласиться с такой оценкой великого историка. Правильнее было бы сказать, с учетом дальнейшего развития событий, что Афины стали «губителями Эллады». Перикл был яростным милитаристом и апологетом войн. Это признал объективный Фукидид, говоря: Перикл не допускал уступчивости и всегда «побуждал афинян к войне». Бесконечные войны и грабежи стали для Афин источником постоянной наживы. Не стесняясь взимать дань с союзников, они отвратят от себя всю Элладу. Фукидид подчеркивал, что если лакедемоняне пользовались гегемонией, «не взимая дани со своих союзников, а заботясь только о том, чтобы, подобно им, и у союзников был олигархический строй управления», то афиняне, напротив, «с течением времени отобрали у союзных с ними государств, за исключением хиосцев и лесбиян, корабли и обложили всех союзников денежной данью». Они всячески противились заключению мира со Спартой. Когда в Афины вернулись послы, направленные ими же для ведения переговоров о мире (391 г. до н.э.), один из самых уважаемых людей и послов, Андокид, выступил с речью «О мире с лакедемонянами». Однако Народное собрание не только отклонило рекомендации Андокида, но и, по предложению оратора Каллистрата, отдало послов под суд, обвинив в нарушении данных им предписаний. Послы, не дожидаясь решения суда, удалились в изгнание. Так вот на словах греки хотели мира, на деле вели войны.

Афина – богиня войны

Афины сами спровоцировали Спарту на войну, возводя против нее стены и обманув с помощью ложных обещаний Фемистокла. Во многом они виновны в воцарении атмосферы всеобщей подозрительности и вражды. «Эти события, – писал Ксенофонт, – привели таким образом к последствиям прямо противоположным тем, которые ожидались всеми людьми. Здесь собралась вместе почти вся Греция и выступила с оружием в руках друг против друга; все ожидали, что если произойдет сражение, то те, которые победят, получат в свои руки власть над Грецией, а побежденные подчинятся им. Однако по воле божества случилось так, что обе стороны, как победители, поставили трофей… Далее, обе стороны утверждали, что они победили, и тем не менее ни одна из сторон не приобрела после этой битвы ни нового города, ни лишней территории или власти по сравнению с тем, что она имела до этого боя. Это сражение внесло еще большую путаницу и замешательство в дела Греции, чем было прежде». Непрерывная междоусобица, вылившаяся в апофеоз Пелопоннесских войн, окончательно подорвала силу греческой нации.

Греческая боевая триера

Даже во время греко-персидских войн стоило больших трудов объединить их в единый союз против общего врага. Но и после громких побед, когда, казалось бы, можно уже воспользоваться их плодами, живя в мире и согласии, греки развязывали все новые и новые междоусобные войны. Не знаю, почему, удивлялся историк Полибий, но пелопоннесцы, народ, казалось бы, наиболее склонный к спокойному, мирному человеческому существованию, наслаждались им меньше всех. Напротив, они, как выражается Еврипид, «всегда зажигали войны и никогда не имели покоя от брани». О том же, если верить Геродоту, говорил и перс Мардоний, выражая свое несказанное удивление тем обстоятельством, что греки, которые все даже говорят на одном языке, предпочитают хвататься за оружие каждый раз, вместе того чтобы улаживать свои дела мирно, путем переговоров и послов, «при помощи герольдов и посланников».

Некогда, создавая державу, афиняне клялись, что они не допустят присвоения их подданными земли за пределами Аттики. Почувствовав силу и одержав ряд побед, прежде всего над персами, Афины встали на путь империализма, экспансионизма: захватили Эйон во Фракии и продали в рабство его жителей, затем обратили в рабство все население Скироса, а вместо них поселили колонистов из Афин, взяли Самос, Херсонес, города Пидну, Потидею, Метону на побережье Македонии и Фракии, заселили их афинскими гражданами. В 430 году до н.э. афиняне в начале Пелопоннесской войны завоевали Аргос и продали весь народ в рабство. В 427 году до н.э. фиванцы взяли штурмом соседний с ним город Платею, истребили 200 мужчин, а женщин и детей обратили в рабство. Это после того как в 479 году до н.э. при Платеях была одержана историческая победа над персами, а сама Платея была клятвенно поставлена под защиту всех греков как земля священной победы! В 421 году до н.э. афиняне захватили Торону и Скиону: мужчин из Тороны отправили в Афины, а женщин и детей обратили в рабство; в Скионе мужчин перебили, обратили в рабство женщин и детей и переселили на эту территорию колонистов из Платеи. В 416 году до н.э. они покорили Мелос, перебили мужчин, обратили в рабство женщин и детей, переселив на остров колонистов из Афин. Во время похода в Сицилию афинская флотилия достигла Гиккары, захватила в плен жителей города, продала в рабство. Но когда терпели поражение они, убивали или продавали в рабство уже их самих. Торговля рабами была обычным явлением. Цена на раба колебалась от 70 до 301 драхмы, в среднем по 168 драхм за мужчину и 147 драхм за женщину. Цена за раба составляла треть платы учителя. Скажем, некий Евной с Пароса, что вел курс «человеческой и политической добродетели», получал в год как учитель зарплату в 500 драхм.

Рабовладельческий рынок

По сути дела почти ничего не изменилось со времен гомеровской «Илиады», где сказано: «Мужи убиты оружием, дома превращаются в пепел, дети уводятся в плен и пышно одетые жены». Никто не вспоминал Эпикура с Лукрецием, высказавшихся в пользу необходимости единения людей, дружбы и помощи. «Соседи стали связываться друг с другом узами дружбы, не желая ни применять насилие, ни страдать от него». Причем убивали и грабили любого, кто попадался под руку. Как известно, Агамемнон со своим флотом опустошил Мисию, приняв ее за Троянскую область. Страбон пишет о нем, что после тот «с позором вернулся назад». Во время междуусобиц греки убивали греков, жгли дома, уничтожали поля, истребляли деревья. Никто не боялся уже ни гнева богов, ни закона, ни мести фурий. Хотя на некоторых временами находило озарение. Тогда они горестно стенали при виде этого моря жертв. После битвы под Коринфом царь Спарты Агесилай, несмотря на то что в ней погибло множество противников и лишь несколько спартанских воинов, в глубокой печали воскликнул: «Горе тебе, Греция, что ты сама погубила столько людей, которые, если бы они остались жить, могли, объединившись, победить всех варваров на свете». Однако Платон в «Законах» считал само собой разумеющейся вечную войну между людьми, даже укорял тех, кто не понимал по своему неразумию, что «у всех в течение жизни идет непрерывная война со всеми государствами». Так о чем тут говорить! Как после всего этого можно было даже помышлять о единстве или свободе Греции! Полибий напишет: «В междуусобной войне не было жестокости, перед которой они остановились бы, а теперь, когда незадолго перед тем была испробована братняя кровь в Арсинойской резне, они были на все готовы и так одичали, что не давали правителям своим собираться на совещание». Насилия, убийства, грабежи, взятки, ненависть, различные гнусные деяния и преступления раздирали Грецию.

Афинский флот перед Сиракузами

Мир был исключением. Казалось, что на греков нашло некое помутнение разума. Гомперц, правда, уверяет, что дикие нравы прошлых лет якобы канули в лету, но тут же признает, что фиванцы, считавшие себя законными господами и свой город естественной столицей Беотии, не щадили военнопленных других беотийских городов. Восприняв как глубокую несправедливость вмешательство афинян в дела Сицилии, Сиракузы, после блестящей победы над последними, заточили тысячи из них в каменоломни, где и оставили умирать под открытым небом. Но и Афины во время Пелопоннесской войны не могли удержаться от подобных крайностей. После взятия отпавшего союзного города Тороны его женщины и дети были проданы в рабство; мужчины едва избегли самой худшей участи; при заключении мира они частью были освобождены, частью обменены на пленников. Еще хуже обошлись с другим отпавшим союзником, с обитателями Скионы. Продажа женщин и детей в рабство сопровождалась умерщвлением мужчин и конфискацией земли, которую афиняне подарили платейцам, бежавшим из своей родины. Пять лет до этого Платеи после долгой осады были взяты спартанцами (427 г. до н.э.). Фиванцы убедили победителей наказать город за измену: женщины были проданы в рабство, оставшиеся в живых воины казнены, а весь город разрушен. Такие же жестокости, проявленные афинянами в отношении обитателей острова Мелоса, еще возмутительнее, так как сей остров, колонизованный спартанцами, был, однако, самостоятельной общиной, которая не только не нарушила союзнической верности, но даже не принимала участия в войне, она только хотела остаться нейтральной.

Фукидид в «Истории» приводит яркие примеры того, каково было отношение Афин к другим греческим государствам. И если даже принять во внимание, что Фукидид, что был избран одним из десяти стратегов Афин, а затем осужден за измену, приговорен к пожизненному изгнанию (423 г. до н.э.) и смог вернуться в Афины только через 20 лет, то есть если понять всю скопившуюся в его сердце в отношении Афин горечь, приводимые им в книге данные подвергать сомнению не стоит. Вот что говорят коринфяне в отношении политики: «афиняне злоумышляют против всех нас», «наглость афинян», их «преступные деяния в Элладе»; «одних эллинов афиняне уже поработили, а другим – и как раз нашим союзникам – они теперь строят козни и давно уже сделали все приготовления на случай войны», они захватили Керкиру «силой оружия»; осадили Потидею, а та – «наиболее выгодно в военном отношении расположенный пункт, господствующий над фракийским побережьем»; «мы знаем методы афинян: как они шаг за шагом наступают на соседей». При этом обвинители объективно говорят и о сильных сторонах Афин: «они сторонники новшеств, скоры на выдумки и умеют быстро осуществить свои планы». Но это делает их, видимо, еще более опасным противником.

Гавань в Родосе. Реконструкция

Как и в V веке до н.э., Афины прибегали к жестоким методам принуждения и наказания недовольных и в IV веке до н.э. Методы оказались малоэффективными, а итоги – плачевными. В 357 году до н.э. восстали Хиос, Кос, Родос и Византий. Повстанцы отразили все усилия афинян их обуздать, и в 355 г. до н.э. Афины вынуждены были волей-неволей подписать договор, признавая их независимость. В результате великий город остался «без союзников, без вождей, без средств и без друзей» (Дюрант).

Греческий философ

Причины такой политики абсолютно понятны. На первом месте у Афин всегда (за редчайшим исключением) были собственные узкоклановые интересы, интересы их семей и партий. Государство превратилось в некий фантом, по внешнему облику демократический, по сути своей – олигархический. К власти все чаще прорывались олигархи или демагоги. За исключением архонтства Евклида (403 г. до н.э.) и Ликурга (338—326 гг. до н.э.), что были честны и блюли финансовую дисциплину, весь IV век Афины находились в руках коррупционеров. Законы в Афинах были, ох, как строги: по закону взяточничество там наказывалось смертью. В реальной же жизни оно, по словам Исократа, приносило взяточникам и коррупционерам значительные финансовые, политические, военные льготы. Персии не составляло труда подкупать греческих политиков, вождей, полководцев, ибо те уже привыкли к этому способу получения денег. Стоило заплатить приличную сумму, и грек готов был выступить против любого греческого государства, против Македонии, Персии или Египта (или же – на их стороне). Греческие наемники (то ли в силу своей бедности, то ли в силу жадности) с легкостью продавали себя греческим, равно как и «варварским» военачальникам. Они сражались против «родимой Греции» столь же часто, как и за нее. Поэтому греков было полным-полно в персидском, египетском, македонском войсках. «Теперь солдаты проливали кровь не за отечество, но за самого щедрого хозяина, какого им только удавалось найти» (Ксенофонт). Сам Ксенофонт принял участие в азиатском походе Кира Младшего среди 10 тысяч греческих наемников. Они прошли 1300 километров вдоль Тигра, через горы Армении, к Черному морю, а затем вынуждены были отступать. Эту эпопею греческий историк подробно описал в «Анабасисе». Наиболее ранние сведения о греческих наемниках относятся к VII—VI векам до н.э. и имеют своим источником Египет. Понятно, что греческие государства из демократии в этих условиях скоро превратились в «солдатократию», и пока Платон витал в своих эмпиреях, в мечтах и идиллиях о пришествии царей-философов, «солдатские цари» вырастали у него под носом.

Похоже, что поэт Аристофан гораздо лучше разбирался в реалиях жизни, чем философ Платон. Популярностью пользовалась у греков комедия Аристофана «Лисистрата» (411 г. до н.э.). Напомним, что незадолго перед этим был подписан мирный договор между Спартой и Афинами (421 г. до н.э.). Событие это нашло широчайший отклик у греков, которые жили в обстановке постоянных конфликтов, войн и свар. В ней один из героев задает вопрос Лисистрате: «Из-за денег мы разве воюем сейчас?» Эта умная женщина, составившая заговор среди жен воинов с целью любыми способами добиться мира, прямо говорит ему о причинах раздоров:

Афины не были исключением. Такое же положение сохранялось в Эпире, Спарте и других местах. В Беотии за четверть века не приняли ни одного судебного решения и общественного постановления. Все заняты расхищением имущества, новым переделом земли. И никакие уловки Лисистраты, что надеялась удержать от военных конфликтов враждующие стороны тем, что товарки наденут прозрачные хитоны, пройдут перед ними «нагие, с дельтою подбритой», и сумеют, воздействуя на страсть («пускай горят желанием мужья»), чтоб вынудить к миру («Руки прочь! Ни шагу!»), – все эти комедийные штучки хороши на сцене, но не в театре жизни.

Особенно губительным для судеб страны оказывалось воздействие партий. Эти узаконенные банды вовсе и не помышляли о национальных интересах и благе народа. Борьба между олигархами и демократами принимала в Греции жестокий и безжалостный характер. Характерен пример Керкиры, где между олигархами и народом вспыхнула свирепая гражданская война. Кровопролитие началось в 427 году до н.э. после того, как олигархи, приговоренные народом к выплате больших штафов, не смогли сдержать своей ненависти и, ворвавшись в Народное собрание, убили там 60 народных депутатов. Тогда же масла в огонь добавили «посланцы мира» (типа войск НАТО или их союзников в нынешнем Ираке). В конфликт вмешались Спарта и Афины, что были кровно заинтересованы в том, чтобы удержать за собой этот плацдарм. Владение Керкирой могло изменить сложивший баланс морских сил, чего не могли допустить два главных конкурента в борьбе за греческую гегемонию. Поэтому стали посылать войска и корабли. Гражданская война набирала обороты.

Юнона Соспита. Мрамор. Рим

У кого была сила, тот и считал себя правым. Прекрасно об этом писал Фукидид, описавший губительную и провокационную роль партий, политических гетерий. Недаром слово «гетеры» и «гетерия» одного корня, там и тут царят разврат и узаконенная проституция. Фукидид смело говорит о том, какие гнусные порядки воцарились в этих так называемых партиях (или же «гетериях»). Настоящий смысл слов произвольно искажался в гетериях: безрассудную дерзость называли самоотверженным мужеством, благоразумную медлительность – скрытою трусостью, сдержанность – личиною малодушия. Даже близкое родство уступало дружбе с теми, кто готов был покуситься на все без размышления и всяких ссылок на совесть и порядочность. Верность укреплялась не святостью данного слова, а сообщничеством в преступлении. Присяге оставались верны лишь до появления мощной поддержки, которая давала бы возможность нарушить данное ранее слово. Тот, кто первым сознавал себя сильнее, тут же старался отомстить другому, «лишь только тот, полагаясь на заключенный договор, считал себя в безопасности и забывал об осторожности». Закон был один: у кого сила, тот и прав. А разве что-то изменилось в мире за 2,5 тысячи лет?!

Два гоплита и лучник готовятся к военному походу

Вернемся к тому, что произошло в Керкире. Во время схватки между олигархами и народом в городе начались пожары. Стороны стали вооружать рабов, чтобы те поддержали именно их. Афины и Спарта посылали корабли к берегам Керкиры, как американцы шлют ныне корабли в регионы, на которые они планируют напасть. В итоге афиняне оказались более могущественными в морском отношении, они прислали 60 кораблей – и вскоре победа оказалась на стороне демократов. Историк так описывает дальнейшие события. С прибытием сильного афинского флота и удалением пелопоннесского народная партия одержала верх. В течение семи дней их партия неистовствует над аристократами. Многие из них стали искать спасения в храме Геры, но и это неприкосновенное убежище не смогло их защитить. Одних оторвали от алтарей и убили, другие в отчаянии сами лишали себя жизни. Третьи убежали на гору Истон, где и укрепились. Оттуда они стали производить нападения на город и так опустошили его, что настал страшный голод. Афиняне прислали войска, и те окружили окопавшихся на горе мятежников. Их взяли в плен и решили было отправить в Афины. Однако народ воспрепятствовал этому и потребовал их выдачи. Афинянам пришлось уступить народу. Всех аристократов и олигархов, взятых в плен, заключили в одно здание, а затем стали выводить партиями по 20 человек. Их проводили через ряды воинов и тут же убивали. Когда оставшимся в здании стала ясна их участь, они отказались выходить. Тогда народ взобрался на крышу и стал бросать в них камни и стрелы. Одних убили, другие поразили себя стрелами, третьи предпочли удавиться. Таков был итог кровавой разборки. Таковы были нравы!

В битвах против персов греки еще смогли договориться, но вот в противостоянии могущественному Риму они не сумели выстоять. Тому есть немало причин (включая экономические), хотя роль олигархов и предателей была катастрофической. В итоге Греция оказалась порабощена сначала Филиппом, потом Римом. Роберт фон Пёльман в труде «Очерк греческой истории и источниковедения», отмечая ахиллесову пяту греков, более всего подчеркивал губительную роль партийных склок: «Установлению порядка в Элладе, пожалуй, еще больше, чем неразрешимые местные споры, препятствовали страшные раздоры политических партий (в Элладе), особенно обострившиеся благодаря тому, что враждующие между собой партии заняли различное положение даже относительно национального вопроса. Одну сторону составляли демократы, которые в то время упорно добивались независимости эллинов от Рима (Филопемен, Ликорт, Полибий); другую – сторонники олигархии и аристократии, которые, как и повсюду, находились под покровительством римлян и стояли за безусловное подчинение Риму, из страха перед социально-революционными тенденциями времени, из любви к покою и власти и из ненависти к демосу». Картина напоминает то, что происходило и происходит в России.

Триумф Смерти. Фреска из Пизы

Все воевали со всеми, вступали друг с другом во временные союзы только для того, чтобы напасть или оборониться от кого-то третьего. Вчерашний союзник уже завтра мог стать противником и даже смертельным врагом. Самое главное: все эти бесконечные битвы приводили лишь к одному – ослабляли Грецию, и в частности каждую ее часть. Ксенофонт в «Греческой истории» сказал, завершая труд: «Эти события привели таким образом к последствиям прямо противоположным тем, которые ожидались всеми людьми. Здесь собралась вместе почти вся Греция и выступила с оружием в руках друг против друга; все ожидали, что если произойдет сражение, то те, которые победят, получат в свои руки власть над Грецией, а побежденные подчинятся им. Однако по воле божества случилось так, что обе стороны, как победители, поставили трофей и ни те, ни другие не в силах были воспрепятствовать противникам сделать это; обе стороны, как победители, выдали противникам трупы, заключив для этого перемирие, и обе же стороны, как побежденные, согласились на это. Далее, обе стороны утверждали, что они победили, и тем не менее ни одна из сторон не приобрела после этой битвы ни нового города, ни лишней территории или власти по сравнению с тем, что она имела до этого боя. Это сражение внесло еще большую путаницу и замешательство в дела Греции, чем было прежде». Речь в данном случае идет лишь об одном сражении, при Левктре (371 г. до н.э.), где фиванец Эпаминонд столкнулся с воинами могущественной Спарты. Но думается, что мы вправе расширить рамки исторических выводов Ксенофонта и на всю картину древнегреческой истории.

П. Брейгель. Война сундуков и копилок. 1568 г.

Можно и нужно восхищаться жизненной энергией греков, великими, гениальными творениями ее скульпторов и поэтов, философов и историков, инженеров и врачей. Но не сделайте роковой ошибки, приняв их достижения как некий политический эталон, как тот образ государства, к которому следует стремиться… Если хотите оставаться на почве реальности, а не поддаваться искушению мифов (во всех иных отношениях прекрасных), постарайтесь понять одно. Греческая республика – это демократия империалистического толка. Она внешне привлекательна и гуманна, но на поверку безжалостна и преступна. Мы с вами убедились в ходе повествования в том, что демократические государства Древней Греции (полисы) не могли жить без войны. Война для них столь же естественна, как она естественна для Америки. И там и тут всем заправляют деньги. Люди превратились в диких животных (в хитоне или фраке – не играет особой роли). Платон по возвращении из путешествий (с некоторым даже удивлением) вынужден был заметить, что сократовские мечты о некоем справедливом мире – блеф. Мир представляется ему большим пастбищем, на котором толпятся орды животных, называемых людьми. Они готовы перегрызть горло друг другу, затоптать любого за жирный кусок. «Постоянно, уткнувшись в землю, как животные, или склонившись над столом, они обжираются пищей или же, споря по поводу того, кому больше достанется этих наслаждений, они набрасываются друг на друга, лягаются, сталкиваются лбами и убивают друг друга рогами и копытами, дабы удовлетворить свое ненасытное вожделение». Мы друг другу восторженно говорим: «Ах, Сократ, ах, Платон, о Солон, о Геродот!» Но ведь уже при жизни Платона страшный экономический кризис потряс Афины. В начале IV века до н.э. «славные Афины» превратились в обитель нищих, в «город уныния», в центр обездоленных.

П. Ф. Мола. Разбойник-пират. XVII в.

Всюду царят запустение и разруха. Денег в казне нет. Снабжение затруднено, «на полках магазинов» хоть шаром покати. Демосфен описывает жителей Пирея, что толпятся на Большом рынке «для получения пайка в полсетье ячменной муки». Народ выходит из себя и ненавидит политиков. Значительная часть его голодает. Чиновники живут только за счет взяток. Транспорт перехватывают пираты. Афины почти в блокаде, окруженные со всех сторон теми, кто их ненавидит и является их конкурентом в торговле. Как только рухнула гегемония Афин, ее данники тотчас отшатнулись от нее и норовят побольнее укусить вчерашнего «Большого Брата». Конечно, мы вправе сказать: Афины получили то, что заслужили, развязав империалистическую войну. Но справедливости ради надо бы заметить, что все без исключения рвали друг друга на части (Афины, Спарта, Фивы, Коринф, Персия, Филипп и Александр Македонский, Рим и т.д.). Нельзя воевать против всего мира? Но именно это и демонстрируют все участники описываемых событий. А в итоге Афины и Спарта не выдержали чудовищного напряжения – и надломились.

Крестьянин с быком

Поэтому и к Спарте, которой мы посвятили немало похвальных и лестных слов, которая могла бы восприниматься как образец для подражания (в то время и с оговорками), нельзя не высказать тех же упреков. Да, она не делала культа из богатств и была чужда алчности, старалась сохранить единство греков, вела более трезвую политику в отношении соседних полисов, не стремилась к постоянным захватам, предпочтя господству над всей Грецией, «мудрую воздержанность граждан и верность их отеческим обычаям» (Плутарх). Но свое могущество, немалую военную силу полис использовал не во благо грекам. Плутарховская позиция в отношении Спарты опровергается мнениями других историков, и не без оснований. В конечном счете и спартанцы стали (а правильнее сказать, были) точно такими же империалистами.

Павсаний в «Описании Эллады» говорит о претензиях мессенцев к спартанцам. Описанный им случай никак не вписывается в начертанный образ «благородного спартанца». Некий житель Мессении, Полихар (кстати, олимпийский чемпион), имел стадо коров, которое он отдал спартанцу Эвефну, чтобы тот мог пасти его на своей земле с правом использовать для себя часть прибыли от стада. Однако Эвефн был человеком, который «неправедную корысть ставил выше совести и чести и при всем том был ловкий пройдоха». Он продал купцам стадо Полихара, а тому заявил, что разбойники угнали его стадо вместе с пастухами. Один из пастухов разоблачил ложь. Но негодяй Эвефн, не имея возможности отрицать все эти обвинения, стал просить мессенца прислать сына, чтобы отдать ему деньги за коров. Когда сын Полихара прибыл в Лаконику, Эвефн совершил безбожное дело – не желая расставаться с деньгами, убил сына. Алчность и подлость – в порядке вещей. В России таких случаев – масса!

Выставление умерших

Похоронная процессия

Попытки несчастного отца найти справедливость у царей и эфоров Спарты ни к чему не привели. Те не отдали преступника, защищая отъявленного мерзавца. История, став известной, вызвала справедливый гнев мессенцев, а обезумевший отец стал убивать всех спартанцев, попадавшихся ему в руки. Тут лакедемоняне объявили войну Мессении. Историк Павсаний доносит нам мнение мессенцев о лакедемонянах: «Они утверждают, что лакедемоняне начали войну не из-за этого, но замыслили зло против их страны из-за жадности, как они поступали и в других случаях: они ставили им на вид их поступки с аркадянами, их отношение к аргивянам; их страсть к захватам была ненасытна, и то и дело они отбирали земли у тех и других. Они упрекали лакедемонян и за то, что они первые из эллинов заключили дружбу с варваром Крезом, который посылал им подарки, даже после того, когда он поработил живших в Азии эллинов и даже тех дорян, которые поселились на Карийском материке. Они также указывают, что когда главари фокейцев разграбили святилище в Дельфах, то и спартанские цари, каждый персонально, и многие влиятельные лица в Спарте, вся коллегия эфоров в полном составе, равно как и герусия, приняли участие в разделе сокровищ бога. В особенности же, в доказательство того, что лакедемоняне ни перед чем не останавливались ради выгоды, они упрекают их за позорный союз с Аполлодором, тираном Кассандрии». Результатом этих разногласий явилась кровавая война. Спарта начала ее даже без объявления, коварно напав на один из городов Мессении – Амфею. Войдя в открытые ворота города (никто из мессенцев их не охранял), спартанцы поубивали тех, кто не успел бежать из города, кого спящими в постелях, а кого в храмах, у алтарей богов. Так что, как видим, «достославная» Спарта – отнюдь не идеал устройства.

Мы уже не говорим о ненависти спартанцев к илотам. Лакедемоняне коварно и подло завлекли в западню 2000 илотов (под предлогом дарования им свободы). В самой Спарте тиран Набис, истребляя противников, решил изгнать всех богатых граждан. Так и сделал, роздав их имущество своим верным наемникам. Понятно, что Греция при такой ситуации просто не могла рассчитывать, что свободу удержит своими силами. Она вынуждена была обратиться к варягам. Призвали на помощь властителя части Азии, Деметрия Полиоркета (род. в 336 г. до н.э.), ставшего протектором Коринфского союза. В 294 году до н.э. он уже был царем Македонии. Избавив Афины от другого завоевателя, Кассандра, тот обосновался в Акрополе, в храме Парфеон. Царь даже изволил шутить, говоря, что Афина – это его старшая сестра, позволяющая делать все, что ему захочется. Храм богини-девственницы стал напоминать развеселый притон, где дни и ночи напролет толпились флейтисты, льстецы, гетеры, откуда по вечерам были слышны пьяные крики, музыка и песни. Здесь решалась судьба Греции – и боги равнодушно взирали на сей позор.

Ранее говорили о том уважении, с которым древние греки относились к богам. Говорилось о том, что порой они уделяют внимание делам земным и небесным. Разумеется, их любили и почитали, как любим мы старые привычные вещи, как любят дети свои игрушки, прежде чем, вдоволь наигравшись, сломать их и бросить. Солон приобрел известность в Элладе речью, в которой он требовал охранять дельфийский храм и не позволять жителям Кирры издеваться над оракулом. Но в глубине души, будучи трезвыми и разумными людьми, греки не очень-то верили им. Софокл в одной из своих трагедий («Филоктет») устами героя прямо заявляет:

Поэтому, когда, к примеру этоляне, захватили общегреческие святилища Дий, Додону, они, не колеблясь, безжалостно разграбили и сожгли храм, где столько веков благоговейно молились перед алтарями их предки. Вождя грабительского похода не только не осудили и не признали нечестивцем, но даже превозносили как доблестного мужа и славного героя. Или же приведу другой пример. Властитель Сиракуз Дионисий отправляет на кораблях изваяния из золота и слоновой кости в Олимпию и Дельфы. Сей священный груз предназначен богам и храмам. Однако афинский флот под командованием стратегов Тимофея и Ификрата по-пиратски настигает в море сиракузские корабли и овладевает ими. Не зная, как поступить с захваченной добычей, Ификрат все же направляет запрос в Афинское народное собрание. Какой совет дает ему собрание граждан? Казалось бы, греки должны свято почитать богов соотечественников. Афиняне приказывают ему не умствовать и не заниматься религиозными рассуждениями. Пусть лучше подумает над тем, как накормить воинов. Вняв мудрому совету, Ификрат продает с публичных торгов драгоценности, принадлежащие богам, пуская в ход золотые изделия в общем-то для благородной цели – обеспечения воинов, сражающихся за Афины. Конечно же, Дионисий при этом возмущается и даже горько упрекает афинян за то, что они «кощунственно оскорбили величайших богов – Аполлона Дельфийского и Зевса Олимпийского». А разве не так же будут упрекать и революционеров в России, пустивших драгоценности и золото церквей на развитие и индустриализацию. Они понесли в дальнейшем наказание. Гнев богов привел к краху безбожной власти. Те хотя бы отдавали народу награбленное, нынешние революционеры все взяли себе.

Развалины храма в Дельфах

Впрочем, ведь и греков можно понять… Чем заняты их драгоценные боги в те времена, когда не дерутся? Любовными похождениями. Создается впечатление, что этим бездельникам просто нечего делать, кроме как увиваться за дамами… При этом они меняют свой облик, чтобы предстать перед женщиной в каком-то новом обличье, готовы ради этого перевоплотиться в зверя или птицу (протеизм и териоморфизм). Зевс, которого его будущая жена, Гера, вначале отвергала, сумел соблазнить ее только с помощью обмана, когда он принял облик пестрой кукушки. Гера пожалела одинокую и прижала к груди. Ну а далее, когда Зевс принял свое мужское обличье, трудно было сопротивляться. В мифе о Леде Зевс принимает облик лебедя. Немезиду, которая прячется от него рыбкой в воде, он настигает в облике бобра. Ей не помогли ее превращения и в конце концов ее, гусыню, настигает Зевс-лебедь. В облике лебедя Зевс и вступает в интимную связь с Ледой. Конечно, наиболее известен миф о Европе. Влюбившись в дочь финикийского царя Агенора Европу, Зевс принял облик белоснежного быка с жемчужными рожками. Европа, восхищенная красотой и внешней кротостью белого быка, стала с ним играть. Во время шаловливых забав она забралась на спину этому красивому быку.

Голова возничего из Дельф

Парис, соблазняющий богиню

Зевс этим воспользовался и умчал Европу с глаз прочь от родителей. А там уж сделал все, что ему было надобно: овладел ею на острове Крит, под вечно зеленым платаном. В ином случае тот же Зевс, принимая облик быка, льва или змеи, пробирается на грудь прекрасной Семелы, овладевая ею путем обмана или насилия:

Но разве мы, простые люди, чтобы овладеть той или иной красивой женщиной, не принимаем разные животные обличья? Мы ведем себя ничуть не лучше, чем ведут себя эти «бессмертные люди» (по выражению Гераклита). Выгибаем шею, словно лебедь или коршун, желая заполучить иную красивую и глупую гусыню. Зная, что дамы больше любят ушами, раз за разом словно кукушка на току, повторяем ей слова любви, которые женщина готова слушать бесконечное число раз. Понимая, что они обожают драгоценности, мы хотим соблазнить их какими-либо «жемчужными рожками». Это не исключает того, что вас (даже если вы осыпете красавицу драгоценностями) могут также наградить рожками… Выступали же и вы в роли Париса, если была такая возможность? А разве иные политики (и страны) не пытаются сесть на шею Европе, и даже отдаться ей в порыве «страсти», получив частицу любви в твердой валюте?!

П. Рубенс. Суд Париса. 1639 г.

Таким образом, древняя профессия уже в те времена стала обычным явлением… Примером тому стало широкое распространение в Афинах, Абидосе, Коринфе, на Кипре и в других местах храмовой проституции. Многие давали в качестве подарка в эти храмы девушек для сексуальных оргий (коринфянин Ксенофонт, победитель Олимпийских игр, в качестве подарка направил в подобный храм сто девушек). Афиняне посвятили собственный храм Афродиты известным гетерам Ламии и Леэне. В храме Афродиты Порне в Коринфе несли службу более 1000 храмовых рабынь-гетер. Таким образом, храм и город богатели за счет того, что девушки привлекали многочисленных клиентов. Правда, и тогда моралисты и моралистки, особенно последние, обрушивались с резкими нападками на жриц любви. Да и было за что. Согласитесь, иным женщинам обидно: одни работают весь день так, что порой уже не остается сил на все остальное, а другие получают удовольствие, да еще неплохо зарабатывают этаким занятием. Одна из подобных девушек, в ответ на упрек некой ткачихи, что та не любит работать или прясть шерсть, заявила: «Да, вот такая я, а все же за это короткое время я успела сокрушить уже три ткацких станка». Деятельность этих «половых луддиток» вела не только к нравственному упадку полисов, но в известном смысле и к переориентации античной экономики.

В. Серов. Похищение Европы

Геродот писал: «Молодые девушки у лидийцев все занимаются развратом, зарабатывая себе приданое. Делают же они это, пока не выйдут замуж, причем сами же себе выбирают мужа». Справедливости ради скажем, не только Запад, но и Восток не считали подобные нравы чем-то зазорным. Скажем, в Армении культ Анаитиды (богини, схожей с Афродитой) был широко распространен. Ей посвящались рабы и рабыни, и даже знатнейшие люди среди армян посвящали богине своих дочерей еще девушками. У последних же, как отмечал Страбон, в обычае было выходить замуж только после того, как в течение долгого времени они отдавались за деньги в храме этой богини. И никто из мужчин не считал для себя недостойным или чем-то позорным вступить в брак с такой вот женщиной. Это же говорит Геродот о мидийских женщинах. Похоже, они явно не без удовольствия предаются разврату, одаривая любовников не только ласками, но и подарками, т.е. дамы дают мужчинам даже больше, чем берут, ибо происходят из богатых семей (а семьи снабжают их для этого необходимыми средствами). Обычно эти культурные и состоятельные дамы предпочитают все же иметь дело с мужчинами их круга.

Рогатый обитатель земель Аттики

Не чуждались гетер и самые высокие умы… К примеру, когда Сократ услышал о том, что в Афинах есть прелестная женщина по имени Феодота, что готова отдаться всякому, кто ищет ее любви, а красота ее выше всякого описания, он чрезвычайно заинтересовался сей дамой. Говорили еще, что ее приходят писать многие живописцы. Сократ упросил того, кто был знаком с женщиной, провести его к ней. Придя в дом к гетере, они застали ее позировавшей художнику, с коим она сожительствовала. Сократ завел с ней разговор о том, каким способом лучше привлекать друзей. Правда, девушка и сама знала такой способ (и более надежный, чем у Сократа). Но философ заметил, что одной красотой внимания не добиться, в этом деле нужны еще доброжелательность и скромность. Так вот великий мудрец и учитель молодежи нанес визит к даме легкого поведения (как мы бы сейчас сказали). О дальнейшем ходе их беседы Ксенофонт, поместивший эту сцену в «Воспоминания о Сократе», умалчивает. Однако общий дух эпохи был таков, что не позволяет сомневаться в раскрепощенности нравов. Интеллектуалы нуждались в услугах красивых, страстных и сексуальных женщин. Пример тому Аристотель. Афиней пишет: «У Аристотеля был сын Никомах от гетеры Герпеллиды, и он любил ее до самой смерти, поскольку, как говорит Гермипп, он находил у нее полное удовлетворение своих нужд, и разве красивый Платон не любил Арханассу, гетеру из Клофона, как он сам признавался в эпиграмме, ей посвященной?» Перикл буквально потерял голову под влиянием чар чувственной Аспасии. Тот же Афиней отмечал как данность: «Перикл вообще был склонен к чувственным наслаждениям».

Бюст Коры

При этом он состоял в интимных отношениях даже с женой своего сына, о чем свидетельствует его современник Стесимброт. Антисфен добавлял, что Перикл входил и выходил из дому Аспасии дважды в день. Когда Аспасию обвинили в отсутствиии благочестия, он умолял судей проявить к ней снисходительность и проливал потоки слез, как будто бы на кону была его собственная жизнь. Когда отправили в изгнание Кимона (за связь с собственной сестрой Елпиникой), он помог тому вернуться, но в награду за услуги попросил разрешения взять у него любовницу. Глядя на такие увлечения политика, невольно задаешься вопросом: «А где же, в каких глубинах находился источник его мудрости?» В те времена незаконные сексуальные связи политиков не приводили к их отставкам или к грандиозным скандалам, о которых ныне взахлеб судачат средства информации. Хотя, конечно, мы не достигли еще высот свободы демократической Греции. Так, в труде Идоменея «О демагогах, скандальная хроника» рассказывается, что Фемистокл, еще в те времена, когда напивались крайне редко, проехал при свете дня через заполненную народом рыночную площадь Афин на повозке, запряженной вместо лошадей четырьмя самыми известными в городе гетерами. Был ли на этих «кобылках Афродиты» какой-то наряд или нет, доподлинно неизвестно. Говорят, что гетеры находились с ним в коляске, а не везли оную. Любовь его к гетерам вполне понятна, ибо и сам Фемистокл был сыном фракийской гетеры.

Интересное предложение

Богов и певцов не смущал противоестественный характер страсти мужины к мужчине. Вспомните судьбу прекрасного Ганимеда. Увлекшись им, Зевс принял облик орла и доставил Ганимеда на Олимп. Тот же путь выбрал Орфей, сын музы Каллиопы. Потеряв жену Евридику, он возненавидел женщин и стал предпочитать юношей. Оскорбленные дамы за это разорвали его на части. Надо отметить, что издавна существовала религиозная и светская гомосексуальная проституция, а храм Афродиты, блудниц в Афинах, храм богини Ма в Зеле и Комане были местами пребывания как женских, так и мужских гетер. Наиболее распространены были гомосексуализм и гомосексуальная проституция в доколумбовой Америке. Гомосексуалистов даже считали избранными людьми, педерасты чувствовали себя вольготно не только в Египте или Ханаане, в Передней Азии и Японии (где жрецы не должны были иметь половых сношений с дамами, но только с мужчинами), но и в странах-лидерах эллинистического мира (Греция, Рим). Стоит ли удивляться, что в современном мире мы видим, как иные политики, деятели искусств, литературы, шоу-бизнеса и даже «высоконравственные» мужи церкви больше внимания уделяют юношам, хотя они далеко не Зевсы. Некоторые утверждают, что проституция важна, удовлетворяя глубинные, биологические инстинкты, в частности дионисьевские потребности, что живут и в новом «культурном человеке» Европы. «Только так можно объяснить удивительную привлекательность, которую она и теперь представляет даже для образованных мужчин с высоким умственным и эстетическим развитием. Как бы это странно ни звучало, но именно художественный момент (в широком смысле слова), заключающийся в проституции, возможность временно перешагнуть через социальные и индивидуальные границы, поставленные половому инстинкту, и составляют основу ее привлекательности», – уверяет И. Блох. Все эти художества, на наш взгляд, не что иное, как внутренняя гнилость естества самой «цивилизации».

Якоб Йорданс. Нимфы у фонтана любви. 1630 г.

Мифология греков и римлян полна сцен любовного насилия. Взгляните, как вели себя Зевс, Аполлон и Посейдон… Узнав, что богиня плодородия Деметра, устав от ее дочери, превратилась в кобылицу, Посейдон тут же принял облик жеребца, настиг прятавшуюся в табуне Деметру-кобылицу и силой овладел ею. Ценитель дамских прелестей красавец Парис назвал Афродиту самой красивой богиней и отдал ей подкинутое богиней раздора Эридой золотое яблоко. Как признание его заслуг Афродита отправила его в Спарту, где мирно жили в любви и согласии муж Менелай и жена-красавица Елена. Парис вошел в дом Атридов как друг, но закон преступивши, жену у хозяина выкрал. А так как преступление не должно остаться безнаказанным, сразу началась Троянская война. В отношениях между мужчиной и женщиной греки неоднократно являли миру образец неверности и коварства. На одну верную Пенелопу, супругу Одиссея, что прождала его 20 лет, сохраняя мужу верность, несмотря на приставания к ней толп женихов (иные авторы выражают сомнения), приходятся сотни ветреных мужчин. И можно разделить возмущение юной пленницы Кассандры, которую привез домой вернувшийся после покорения Трои Агамемнон. Она бродит по дому Клитемнестры, бормоча бессвязные фразы, в которых предсказание страшной трагедии, что вскоре и обрушится на дом Атридов.

Б. Торвальдсен. Купидон и Ганимед. Копенгаген

Ганимед с орлом. Ватикан

В устах Эсхила эти ее угрозы звучат так: «Лев без сердца замышляет репрессии… Хозяин дома, опустошитель Илиона, он даже не подозревает о том, что скрывается под улыбкой гнусной суки, о коварном вероломстве на свою беду… Самка осмеливается убить самца… Какой ужасный крик она издала, дерзкий, словно крик победы на полях сражений… А меня вместо алтаря Приама ждет обеденный стол. Там я упаду под ударами окровавленного кинжала. По крайней мере я не умру не отомщенной, боги позаботятся об этом. Однажды сюда придет другой, чтобы покарать преступление, сын – убийца своей матери, мститель за своего отца… Дом пахнет смертью. Ах! Какой запах крови!» Хотя ведь и Клитемнестру можно понять по-человечески. Столько лет жить без мужа. Фаллоимитаторы – бабуоны, олбисы, обереги, о чем рассказывает Геронд в «Двух подругах», тут не помогут. Мужчины решали извечный вопрос проще, т. е., как говорили греки, попросту обслуживали себя рукой, как Ганимед.

Любовная весточка. Бронзовые обереги

Статуя сатира. II в. н.э. Греция

По мере того как деньги захватывали власть в обществе, человек получил свободу от моральных и общественных ограничений. Стремительно клонилась к упадку и мораль. В Греции даже вошло в моду сожительство холостяков с куртизанками. Свободные союзы (ныне это называют гражданским браком) потеснили законный брак. «Разве не предпочтительнее иметь не жену, а наложницу? – вопрошал персонаж одной из комедий. – На стороне первой – закон, который принуждает тебя жить с ней, сколь бы отвратительна она ни была, а наложница знает, что должна удержать мужчину хорошим поведением, в противном же случае ей придется подыскивать себе другого». Известно же, что Пракситель, а после него Гиперид жили с Фриной, Аристипп – с Лаидой, Стильпон – с Никаретой, Лисий – с Метанирой, строгий Исократ – с Лагискион. «Молодые люди проводят все свое время среди флейтисток и куртизанок; те, что чуть постарше, предаются азартным играм и распутству, а целый народ тратит на публичные застолья и развлечения больше, нежели на то, что необходимо для благополучия государства», – пишет Феопомп. Если тут и есть некоторые преувеличения, то не очень значительные. Все чаще молодые люди и семейные пары вообще стали ограничивать деторождение, прибегая к услугам контрацепции или абортов. Как отмечал Аристотель, некоторые женщины взяли за привычку предохраняться от зачатия, «натирая ту часть лона, куда падает семя, кедровым маслом, свинцовой мазью или ладаном, смешанным с оливковым маслом». Семьи рушились. Нередки стали и случаи детоубийства. Старинные и почтенные семейства вымирали, сохраняясь, по словам Исократа, только в склепах. Так, число граждан, обладавших всеми правами и составлявших главную силу государства, сократилось в Аттике с 43 000 в 431 году до н.э. до 22 000 в 400 году до н.э. и 21 000 – в 313 году до н.э. Правда, зато численность низших классов постепенно росла. За этим последовало и сокращение призыва граждан на военную службу. Понятно, жизнь в покое, удовольствии, уюте и тепле куда предпочтительнее. Одним словом, все или почти все происходило точно по той же схеме, как и в нынешней России…

О. Бердслей. Аполлон, преследующий Дафну. 1896 г.

«Мастер Пана». Артемида с лебедем. Лекиф

Нередко женщины были причиной раздора. Их было мало, и за ними шла охота. За дам дрались с соседями греки и римляне. Вспомните попытку толпы женихов заполучить замужнюю Пенелопу, похищение Елены Парисом, спор Агамемнона и Ахиллеса за обладание прекрасной рабыней, бога Диониса, отнявшего у Тесея его невесту, Ариадну, и десятки, нет, сотни других случаев, итогом которых были конфликты и ссоры из-за женщин. В Спарте младшие братья не имели часто никакой возможности завести свою семью и жену, поскольку законы в области землевладения устанавливали неотчуждаемость, неделимость участков земли. В итоге, отмечал Полибий, нередки были случаи, когда три-четыре брата вынуждены были делить ложе с одной общей женой. Поэтому Ликург и советовал оставлять не более одного наследника. Надо ли говорить, что такой порядок не способствовал увеличению народонаселения Спарты. Кроме постоянных войн, негативную роль в балансе общественных отношений сыграла специфика законодательства. Женщина в Спарте стала сосредотачивать в руках все больше прав. Частые случаи женского наследования, а также установившийся обычай давать за даму приданое привел к тому, что в скором времени в руках женщин сосредоточилось 2/5 всех земель Спарты. Итогом этого стала гинэкократия, или женовластие. Имея деньги и землю, те стали главными лицами в государстве. А какая разница, говорил Аристотель, управляют ли женщины правителями страны, или они управляют государством.

Если не быть сторонником мужского шовинизма, следует признать разумным и необходимым участие женщин в управлении страной. Хотя должно было пройти не менее 2,5 тысячи лет, прежде чем порядки эти стали естественным, закономерным правилом для цивилизованных стран. Участие женщин в парламентах не вызывает ныне ту бурю эмоций, что вызвали некогда «Женщины в народном собрании» Аристофана. И свобода сексуальных контактов стала общепризнанной. Сложнее дело с признанием законными наследниками детей, прижитых в «браке левой руки» (правильнее его было назвать «браком левой ноги»). Института гетер в Спарте не существовало, поэтому женщина вынуждена была выполнять, как и у нас с вами, одновременно роль жены, матери и любовницы. Мужчина же не только оказался отстранен от воспитания детей, но и от хозяйства. Оставалась функция воина и детопроизводителя. Итогом этих порядков становилось официальное распутство, а семя мужчины, как, впрочем, и женщин, становилось как бы «своего рода общинной собственностью». Оно блуждало, где хотело, и оставалось, где хотело. Но мог ли быть действительно прочным такой строй?! Теперь вы понимаете, почему и дни свободной Греции были сочтены? Когда мужчины перестают быть мужчинами, а ключевые умственно-управленческие функции де-факто сосредотачиваются в руках сильных, властных, умных женщин, вырождение такой цивилизации неизбежно.

Ж. Лагрене. Федра, обвиняющая Ипполита перед Тесеем

Может, греки на первое место ставили интересы государства, а не корысть? Увы, за исключением небольшого числа граждан, так или иначе равнодушных к деньгам, все не упускали случая нажиться – и не только на труде рабов, что казалось тогда естественным, но и на страданиях своих сограждан и на бедах отечества. Подобно ферскому правителю Ясону, иные испытывали чувство, что сродни голоду, если не могли править как тираны. Это понятно, ибо можно запускать руку в общую казну. Алкивиад, узнав, что Перикл готовит отчет народу, цинично заметил: «А не лучше ли было бы ему подумать о том, как вообще не давать отчетов?» Правители России последних 12—15 лет успешно воплотили сей замысел Алкивиада. А как повел себя прославленный оратор греков Демосфен, когда сатрап Сирии и Вавилона Гарпалл, завладев сокровищницей Александра, свыше 700 талантов, явился в Афины. По предложению Демосфена сатрапа заключили в тюрьму, а деньги поместили на хранение в Акрополь. Когда спустя некоторое время Гарпалл бежал, выяснилось, что в хранилище недостает крупной суммы. После скандала и расследования стало ясно, что Демосфен и его друзья получали крупные взятки от Гарпалла (а ведь Демосфен был официальным лицом – членом комиссии по надзору за общественными деньгами). В найденной книжке счетов сатрапа имя Демосфена отсутствовало. После тайного шестимесячного разбирательства и обсуждения ареопаг обвинил Демосфена во взятке в 20 талантов. Народ был ошеломлен, так как патриотизм оратора был широко известен. Дело до конца так и не довели. Ясно, что дыма без огня не бывает. Во-первых, сам Демосфен признался, что взял из этих денег 20 талантов. Во-вторых, против него тогда высказались народный суд, глубоко почитавший его, а также друг и товарищ Гиперид. В-третьих, выяснилось, что он долго скрывал от Народного собрания Гарпаллову декларацию относительно количества привезенных в Афины денег. Это объясняет то, почему даже Сократ заявлял: «Я не знаю, что такое справедливость». Вероятно, уже в его время Афины стали не столько оплотом демократии, сколько бастионом античной коррупции. Те, кто не мог этого видеть без возмущения и переносить, уходили из жизни. Таких были единицы.

Монастырь Св. Николая Анапафса на Метеоре

Разложение афинского общества вело к исчезновению прежнего образа жизни. Старый строй давал людям, несмотря на патриархальное правление и наличие рабства, некие привилегии (безопасность, стабильность и т.д.). И все почувствовали себя неуютно, когда этот стабильный мир стал разрушаться. Однако ведь сами же греки и разрушили свои социальные устои. Ведь не кто иной, как Аристотель счел возможным заявить, что похищение людей у варваров, их массовое обращение в рабство допустимо (якобы это в интересах самих варваров, которые не способны к самоуправлению). Еврипид высказал убеждение греков в «Ифигении в Авлиде»: «Пусть чужеземец всегда служит греку; мы свободны, они – рабы». При торжестве такой вот массовой философии стоит ли удивляться, что вскоре и сама Греция стала напоминать прибежище рабов. Нет, не зря Аристофан клеймил воинственный дух Афин в «Ахарнянах», не зря обливал презрением афинскую элиту и народных депутатов во «Всадниках», не зря наносил болезненные уколы утвердившимся в обществе взглядам в «Осах», осуждая страсть греков к спорам, склокам, сварам, грабежам, воровству и обману. Он же показал в «Облаках», к каким страшным последствиям может привести новое «демократическое» воспитание и образование. Воспитанный демагогами в «духе свобод» юнец стал доказывать отцу, что теперь в условиях «демократии» он имеет полное право даже побить отца, научив его уму-разуму, так как тот отстал от «рынка» и вообще от жизни… Отец, не будучи в состоянии аргументированно и убедительно оспорить разглагольствования своего сопляка, всю эту никчемную софистику, покорно того слушает. И лишь когда сын начинает его убеждать в том, что теперь он может в грошь не ставить даже родную мать, чаша терпения отца переполняется… Но вместо того, чтобы вздуть сына, он отправляется поджигать дом его учителя, что вбил в голову эти позорные мысли. Однако и палка бессильна там, где нужна плаха… И даже Фукидид вынужден был признать, что симпатии всего образованного мира «отвернулись от Афин». Отныне свободные Афины предстали в его глазах своего рода Содомом и Гоморрой.

Праздничная площадь в Олимпии

Можно сказать, что афиняне, да и греки в целом, потеряли не только этос (то есть «образ жизни», формы поведения, нравственное сознание, религиозную традицию, способ мысли), но и весь этнос (народ Эллады). Все классы Греции вдруг почти в одночасье увлеклись торговлей, добычей денег. Заниматься литературой, наукой, искусством им стало просто некогда. Как пишет Плутарх, даже известные ученые Фалес и математик Гиппократ занимались торговлей, а Платону продажа масла в Египте доставила деньги на его заграничное путешествие. Зенон возил пурпур в Аттику. Распродав его, он решил заняться изучением философии. Порой и ученые вынуждены были заниматься торговлей, ибо философия и наука не прокормят.

Афина, Ясон, дракон и золотое руно

Ф. Жерар. Купидон и Психея

Близился закат и великих Олимпийских игр… Точка поставлена при императоре Феодосии. В летописях последним чемпионом значился армянин Варастад, ромей. Его именем заключат длинный список победителей. Затем и великое греческое искусство приказало долго жить. Афина не смогла сберечь некогда золотое руно. Вот и греки не смогли сберечь даже своих богов. Статую Юпитера Олимпийского перевезли в Константинополь, где та и погибла во время пожара. Увезли и статую Минервы, которая, по убеждениям язычников, спасла их город от воинов Алариха. Произведения великого Фидия покинули Грецию. Разрушен будет и грандиозный олимпийский храм. Греки перестали состязаться в красоте тела и духа, но стали состязаться в искусстве торгового обмана. Славным и знаменитым считался не тот, кто силен, умен, красив, а кто был ближе к власти и деньгам. В интеллектуальной сфере свободе мысли и дискуссий был нанесен самый страшный удар с тех пор, как император Феодосий II лично стал вмешиваться в действие системы образования и контролировать общественное мнение. Цезарь назначал угодных ему профессоров, выделял их и поддерживал, при этом, под угрозой изгнания, воспретив частным преподавателям публичные лекции. Тем самым лишил их свободы исследования. Учителя философии, пользовавшиеся довольно большой свободой в Греции, с той поры словно оказались «заключены в оковы в Афинах». Право на преподавание получат те, кого одобряла и поддерживала императорская власть. Соревнование в науках практически исчезло, вместе с ним исчез и гений, внушающий подозрение рутинерам. Лишившись свободы мысли, люди скоро и вовсе перестали мыслить.

Возможно, анализ судьбы античной Греции можно завершить стихотворением Паллада, который жил в Александрии в конце IV – начале V в. н.э. Этот эллин стал свидетелем заката античной цивилизации. Он говорил, обращаясь к грекам:

Конечно, безумно жалко, что до нас дошло далеко не все из того, что свершили на земле богоподобные греки… «И храм Артемиды, и Галикарнасский мавзолей, и Родосский колосс простояли бы гораздо дольше, если бы строители наряду с гибким основанием обеспечили пространственную жесткость конструкций… Незнание великим Фидием природы материалов также явилось причиной того, что жизнь его знаменитой статуи Зевса оказалась столь краткой. Конечно, это было божественно красиво, но, если бы скульптор знал о большой разнице коэффициентов температурного расширения золота и слоновой кости, он бы попытался сделать соединения между ними менее жесткими». Много чего не знали греки. Но, как видите, и мы удержались от того жалкого размалевывания греков в идеал, которое «классически образованный» юноша уносит с собою в жизнь» (Ницше). Каким же нам видится это идеальное государство – демократией, как в Афинах, или военной демократией уравнительного типа вроде той же Спарты?

Афина Паллада. Ватикан

Отвечая на сей вопрос, следует четко понимать, что афинская демократия, если бы ее можно было внедрить у нас, не имела бы ничего общего с тем режимом, что ложно именуется «демократией», но который, по сути, был и остался олигархией. Хотя и греческая демократия – актерская маска, часто скрывающая лицо убийцы, бандита и рабовладельца. Возможно, наиболее яркое тому подтверждение Хиос, первый греческий город, где в течение всего периода античности существовал крупнейший рынок рабов (вот суть демократии), тут впервые стали использовать их и как рыночный товар. Однако на Хиосе в 600 году до н.э. действовала и одна из первых демократических конституций! Демократия в облике Горгоны Медузы!

Фидий. Гибель Ниобидов

Платон писал, правда, что идеала достичь трудно, хотя и возможно. Но это может случиться тогда, «когда властителями в государстве станут подлинные философы». Будет ли их несколько или хотя бы один, возглавивший всю страну, «нынешними почестями они пренебрегут, считая их низменными и ничего не стоящими, и будут высоко ценить порядочность и ту честь, что с нею связана, но самым великим и необходимым будут считать справедливость; служа ей и умножая ее, устроят они свое государство». Только при таких условиях «государство расцветет, а народ, у которого оно возникнет, для себя извлечет великую пользу». Мечта философа не только не исполнилась, но Греция все дальше и дальше удалялась от этого идеала. Глядя на происходящее вокруг, она каменела и застывала, как несчастная Ниоба, превратившись со временем в один огромнейший музей под ясным небом Эллады.

Голова Ниобы

И все же интерес к Древней Греции, к ее великой культуре не утихал и в дальнейшем. После И. Винкельмана (1830 г.) в среде немецких ученых сформировалось особое направление в изучении древнегреческого искусства, известное как филологическая археология. Главные его представители: Генрих фон Брунн (1822—1894), К. Фридерикс и Адольф Фуртвенглер (1853—1907). Они видели свою задачу в собирании, исправлении, классификации, критическом анализе литературных источников по истории греческого изобразительного искусства. Другие его представители сличали полученные данные с римскими копиями с произведений греческого искусства, в основном скульптурными. В ходе работ устанавливали авторов, давалась датировка, история возникновения произведений, выносились вкусовые, эстетические оценки. Итогом трудов этой группы ученых стало появление двух фундаментальных исследований Г. фон Брунна – «История греческих художников» (1859) и «История греческого искусства» (1893—1897). В них дана была широкая историческая панорама становления, развития древнегреческого искусства. Работу ученого продолжил И. Овербек, создавший обширный свод материалов – «Античные письменные источники по истории греческого искусства» (1868). Несмотря на его неполноту (нет источников по истории архитектуры, а также тех трудов, что дошли в переводах и пересказах), «Античные письменные источники» сохраняют свое значение и по сей день. Примером такой идентификации памятника греческого искусства стала статуя Апоксиомена работы Лисиппа (мраморная копия, найденная в 1849 г. в районе Рима Трастевере и хранящаяся в Ватикане, была уникальной в своем роде, что, конечно же, затрудняло работу ученых). Вслед за Апоксиоменом последовало опознание (по копии, находившейся в Неаполитанском музее) статуи Дорифора скульптора Поликлета. Так, тщательно изучив труды Плиния Старшего, Г. Брунн в «Истории греческих художников» указал на связь между статуей «Умирающего галла» (прежде ее называли «Умирающий гладиатор») и группой Лудовизи, определив последнего как изображение галльской четы. Направление получило яркого выразителя в лице А. Фуртвенглера, выпустившего «Шедевры греческой пластики» (1893). Пользуясь достижениями фотографической техники, он осуществил в труде множество идентификаций и реконструкций оригиналов греческого искусства, сделав его доступным.

Состязание бога Аполлона и сатира Марсия

С каждым годом новые открытия совершаются в различных частях Пелопоннеса. Плеяда исследователей нового поколения, состязаясь друг с другом, нашла массу интереснейших деталей (Кристос Цунтас, Ален Дж. Вейс, Георгий Милонас, Карл Бледжен, Пападимитриу, Курунистис, Спиридон Маринатос и др.). В частности, греко-американская группа обнаружит дворец легендарного Нестора, его потомков, а также архивы или, точнее, бухгалтерию царского дома Пилоса. Поль Фор пишет: «Невероятное сокровище, несравнимо более драгоценное, чем все килограммы микенского золота, ибо оно позволило увеличить почти на 500 лет письменный период истории эллинской цивилизации! Плюс к тому мы увидели двадцатый дворец микенской эпохи в Греции и на островах… Какая громадная разница между этими терпеливыми «воскресителями» уснувшего мира, с почтением относящимися к любому черепку или обгорелому кусочку дерева, самым обычным следам на камне или глине, и Артуром Эвансом, знаменитым «раскопщиком» Кносса, не заметившим или не пожелавшим заметить, что последние слои и архивы его так называемого «дворца Миноса» принадлежат исключительно микенскому периоду!» И новые открытия продолжают сыпаться, как из рога изобилия: с 1984 по 1992 год экспедиция М. Кофманна открыла порт ахейцев возле Бешиктепе и внушительный город Илион у подножия Гиссарлыка. Причем за последние полвека толпы археологов из европейских стран и США прибывают в огромных количествах и работают так интенсивно, что каждая группа публикует ежемесячный отчет по 3—4 тысячи печатных страниц. Однако и эти находки часто отступают перед неожиданными удачами строителей, предпринимателей, крестьян, искателей сокровищ. Древняя земля Эллады стала одной большой Троей. Если в гомеровской «Илиаде» (II песнь) упоминается лишь 164 поселения, по большей части микенских, то к 1969 году только в континентальной Греции число поселений составило 413, а ведь еще обнаружено более 150 на Крите, Кипре, Сицилии и пр.

Музей под открытым небом

Так что Греция была и остается для всего мира, особенно европейцев, извечным храмом, алтарем культуры, куда мы и по сей день идем с глубочайшей благодарностью и любовью. Вскоре не только Европа, но и полуазиатская Россия уже заговорит языком и голосом греков.

 

Греческое наследие: скифы и Россия

Знаково то, что древнегреческие ученые были убеждены: скифы – самый древний народ в мире. Так, римский историк Трог Помпей, делая записи в I веке до н.э., подтвердил, что таковыми их считали все народы ойкумены, разве что кроме египтян (те долгое время оспаривали это утверждение). Хотя и считается, что скифы не создали своего государства ранее VIII века до н.э., но уже сам факт «соперничества» с одной из древнейших мировых цивилизаций говорит о многом. Может, греки и русские – близнецы-братья?

Сцены из скифского быта

Татищев в «Истории» писал: «Ниже из Диодора Сикилийского (Сицилийского) и других древних довольно видимо, что словяне первее жили в Сирии и Финикии… где по соседству еврейское, египетское или халдейское письмо свободно иметь могли. Перешед оттуду, обитали при Черном мори в Колхиде и Пофлагонии, а оттуда с именем генети, галли имешини, по сказанию Гомера, в Европу перешли и берег моря Средиземного до Италии овладели, Венецию построили и пр.». Этой же или схожей точки зрения придерживаются видные историки нашего времени. А. Г. Кузьмин, один из «последних могикан», писал: «По некоторым древним авторам, пафлагонские венеты были родственны «морским народам», обитавшим некогда в Палестине и вообще по восточному побережью Средиземного моря. Действительно, эти территории подвергались колонизации пришедших с моря племен, а топонимика района сохраняет следы пребывания индоевропейцев. По некоторым данным, к последним относились и ханаанцы – население Палестины, предшествовавшее еврейскому завоеванию. В позднейшей иудаистской традиции на Руси ханаанцами называли славян-руссов. Переселение части ханаанцев из Палестины в Малую Азию после завоевания ее еврейскими племенами вполне вероятно. Но для связи венетов со славянами оснований, естественно, нет». Однако что же касается Северного Причерноморья, то «оно неизменно во всей мировой литературе выступает в качестве «главного претендента» на роль индоевропейской прародины». Среди ветвей индоевропейцев многие – хетты, киммерийцы, скифы.

Скифы в свое время были важнейшей политической и военной силой. Порой приходится слышать досужие речи якобы о «младенчестве» скифов, их «рабской душе», «дикости» и т.д. Однако это не так. Известно, что скифы, как и славяне и русы, имеют очень давнюю историю. Задолго до возникновения греческих колоний в Северном Причерноморье, скифы вступали в торговые отношения со странами бассейна Эгейского моря (А. Иессен). Процесс черноморской колонизации греками занял сотни лет. Причем основная масса тех, кто устремился из Эллады в эти края, были земледельцы (малоимущий трудовой люд, вовсе не купечество). Тут селились эмигранты-переселенцы, оказавшиеся по тем или иным причинам без земли, дома и средств к существованию на родине, в Греции. В Причерноморье задолго до них обосновались киммерийцы, скифы, савроматы, сарматы, тавры, готы и другие. М.И. Ростовцев (1870—1952) отмечал, что скифы – ираноязычные племена, пришедшие из глубин Азии. Б.Н. Граков (1899—1971), исследовавший крупнейшее из скифских городищ степи (Каменное городище – столицу Скифии), пришел к выводу, что скифы не могли быть непосредственными предками славян. Тем не менее многое в их судьбе еще остается неясным. Т. Райс в книге «Скифы» с сожалением отмечает, что хотя «их история занимает всего лишь несколько строк в наших наиболее полных справочниках» (на Западе), они и теперь, в XXI веке, все еще продолжают оставаться в памяти народов «удивительно живыми для нас, став источником некоторых из наших любимых легенд». Согласно этим легендам страна Одиссея, Страна восходящего солнца, и даже загробный мир находился в Скифии, на восточном побережье Черного моря, на полуострове Таманском. Ведь где-то в этих краях Ясон и аргонавты искали золотое руно, протекали самые яркие приключения Одиссея. Тут Ифигения служила Диане, легендарный царь Магог, преисполненный ярости, видимо, отсюда двинулся сокрушать твердыни иудеев.

Э. Квеллиний. Ясон и золотое руно

Известно, что еще в 657 году до н.э. милетцы основали первое поселение в Истрии, а Мильтиад Старший в 547 году до н.э. создал большую греческую колонию в Херсонесе, на северном берегу Геллеспонта. Близость греческих и русских культур, вер и экономик не вызывает сомнений. В начале VI века до н.э. греки основали на юге бывшей России ряд городов: полис Милет основал на берегу Буго-Днепровского лимана город Ольвию, на восточном берегу Крыма – Феодосию и Пантикапей (ныне Керчь), ставший к концу V века до н.э. центром крупного государства, Боспорского царства, город Теос создал колонию на Таманском полуострове – Фанагорию, затем был основан Херсонес Таврический (близ Севастополя)… Страбон писал о «скифском Херсонесе» и отмечал богатство этих областей хлебом.

Карта «Черное море и Восточное Средиземноморье»

Города Ольвия и Херсонес, будучи экономически теснее связаны с греческими полисами, и развивались в полисном духе. В VI—II веках до н.э. в причерноморские города ввозились в больших количествах вазы из греческих центров – из Коринфа, Родоса, Хиоса, керамика из эллинистических центров, а также чернофигурные и краснофигурные вазы из Аттики. Сюда же шли терракотовые статуэтки, бронзовые изделия, мраморные скульптуры. Вначале художественные изделия были привозными, но затем на юге появились местные ювелиры, резчики, керамисты, живописцы. Учитывая отсутствие мрамора и добротного камня для скульптур, а местный известняк не отвечает требованиям высокого зодчества, состоятельные жители Ольвии и Херсонеса предпочитали ввозить скульптуру из Греции и с островов Эгейского моря. Среди наиболее ярких образцов – стела с изображением атлета и скифа (Херсонский музей), голова богини из Ольвии (Эрмитаж). Однако в III—II веках до н.э. появляется скульптура и местных мастеров – гермы Геракла и Диониса из Пантикапея, надгробные стелы с рельефами из Боспора и Херсонеса (I в. до н.э.). Видимо, украшения в эти города доставлялись и из Афин, что были крайне заинтересованы в интенсивном обмене товарами с Причерноморьем.

Р. Воскресенский. Граждане на площади Херсонеса

Крепостные стены Херсонеса

Многочисленные курганные находки эллинских богов в причерноморской Скифии, курганах, относящихся к IV веку до н.э., указывают на высокий уровень эллинизации скифского общества (а точнее, его социальной верхушки). Таковы памятники Ахиллова цикла из Скифии (обучение Ахилла стрельбе из лука и т.д.). Как бы мы не трактовали это явление, факт культурного обмена налицо. Д.С. Раевский писал в этой связи: «Напротив, среди предметов IV в. преобладают такие, которые, будучи изделиями греческих ремесленников и имея в декоре эллинские мифологические мотивы, представляют в то же время собственно скифские формы и типы (гориты, ножны акинаков, нашивные бляшки и т.п.). Очевидно, мастер, наносивший на эти предметы изображения на сюжет греческого мифа, имел в виду именно скифского потребителя и был достаточно уверен, что изделие с таким декором найдет сбыт в скифской среде». Поток товаров меж Грецией и Причерноморьем внушителен (хлеб, вино, масло, посуда, оружие, предметы роскоши, мясо, мед, меха, рыба и т.д.).

Уличная сцена в Ольвии. IV в. до н.э. Реконструкция

Как известно, греки и римляне получали зерно не только из Египта, но и из Херсонеса. При имевшем место в прошлой истории Греции нашествии племен с севера и колонизации греками Причерноморья, что доказанный факт, вызывает интерес и концепция близости происхождения и наших народов. Греки осваивали все побережье Черного моря. Они основали Синопу (Синоп), Трапезунт, Гераклею Понтийскую (Эрегли), Истр (Истрию), Одесс (Варна), Томы (Констанца), Ольвию, Феодосию, Херсонес и другие. Это были места благодатные. Обитатели Ольвии именовали город «счастливым». Тут были тучные пастбища, плодородная земля, а в устьях скифских рек водилась самая разнообразная рыба (осетр, макрель, тунец). Главным предметом торговли было зерно. По словам античных авторов, большое количество зерна доставлялось греками с плодородных украинских и молдаванских равнин. В урочище Широкая Балка были обнаружены огромные зерновые ямы. Из этих же мест доставляли скот, мех, мед, воск, строевой лес, металлы, а еще – массу рабов. Греки же везли сюда вино и оливковое масло, да и многие другие товары. Историк А. Тойнби писал: «Однако одним оливковым маслом жив не будешь, и афиняне стали обменивать масло на скифское зерно». Транспортировали масло морем, предварительно расфасовав его в глиняные кувшины, а это, в свою очередь, стимулировало гончарное ремесло, развивало искусство мореплавания. Скифский рынок повлиял и на серебряные рудники Аттики. Международная торговля требует денежной экономики и тем самым стимулирует разработку полезных ископаемых, в данном случае – драгоценных металлов и гончарной глины. Все это, вместе взятое – экспорт, промышленность, торговые суда и деньги, – вызвало к жизни развитие военно-морского флота. Таким образом, в те далекие времена юг будущей России стал объектом масштабной колонизации со стороны греческих поселенцев.

Уличная сцена в Ольвии. IV в. до н.э. Реконструкция

Значительный вклад в исследование античного Херсонеса внес поляк-дворянин К. Косцюшко-Валюжинич (1847—1907). Обладая исключительной энергией, он все внимание обратил на изучение собственно Херсонеса как городского центра (вел раскопки жилых кварталов, изучал стены и оборонительные сооружения, вскрыл ряд погребений некрополя). Во многом благодаря его энтузиазму и трудовому подвигу были вскрыты сотни метров городских укреплений, открыто и изучено около двух десятков храмов, базилик, 10 часовен, 200 жилых помещений, около 2500 могил. В одном из писем начальству Косцюшко-Валюжинич признавался: «Я так предан делу расследования Херсонеса и, как фанатик, так далеко зашел, что возврата нет! Для меня расстаться с Херсонесом то же самое, что расстаться с жизнью…» Его заслуга и в том, что Археологическая комиссия приняла решение о строительстве Херсонесского музея. Этого ученого даже сравнивали со Шлиманом.

Численность населения Причерноморья росла… В Ольвии с ее 6—10 тысячами были купеческие дома с закромами для припасов, общественные здания с фигурами Зевса и Аполлона Дельфиния. Разительным контрастом выглядели бедняцкие хижины. Жители Ольвии старались во всем подражать ионийской метрополии – Милету. Они даже заключили договор с Милетом – о совместном гражданстве (исополитии). Скифы тщательно соблюли последовательность милетских месяцев года, сохраняли их название, заучивали строки Гомера. Милетцы в устье Танаиса основали аналогичную колонию. С ее помощью они хотели открыть доступ к скифским внутренним землям. Страбон писал о крупном греческом эмпории на Танаисе – этом общем торговом центре европейских и азиатских кочевников. С 1898 года Ольвию стал активно исследовать Б.В. Фармаковский (1870—1928), а после 1917 года эти места были объявлены государственным заповедником. В этих местах вели раскопки Л.М. Славин, С.Д. Крыжицкий и др., выявив около 100 городищ.

Фигура амазонки

Возможно, Танаис находился в районе нынешнего Таганрога. Путь греческих поселенцев лежал в легендарную Колхиду. Земля колхов и была той сказочной страной, куда, по Гомеру, и поплыли за золотым руном аргонавты. Согласно ряду данных, некоторые города на западе Малой Азии (Кимы, Эфес и другие) были основаны женщинами-амазонками. Геродот решил «выдать» амазонок замуж за родственное скифам племя сарматов, что обитали на земле к северу от реки Танаис.

Электровый сосуд из кургана Куль-оба

Отметим важную роль, которую когда-то играла в жизни азиатского Боспора Фанагория, самый большой древнегреческий город в России. Создан город был еще в VI веке до н.э. Тогда на Таманский полуостров, спасаясь от орд персидского царя, пришли греки из города Теоса. Они основали тут свою колонию. В эпоху его расцвета площадь города превышала 60 га. С трех сторон город был окружен некрополем, а в долине, к югу от него, находилась хора – земельные владения фанагорейцев. В искусных руках греков Фанагория превратилась к IV—III веках до н.э. в важнейший торговый и культурный центр Причерноморья, как и другие центры.

Височная подвеска с изображением головы Афины

Город стал для многих лакомым куском. Во время войны с Римом его безуспешно пытался штурмовать Митридат, за активное сопротивление которому Рим даровал ему независимость. В IV веке н.э. город полностью разрушен племенами гуннов, пришедших из Северного Китая. В дальнейшем места возродились, стали одним из административных центров Хазарского каганата, столицей Великой Болгарии. Но в X веке нашествие разрушит столицу. Земля эта бесценна: толщина культурного слоя 7 метров, тогда как в средиземноморских античных городах таковой отсутствует, ибо те стоят на скальном грунте. Давно наладившие торговлю с Крымом, генуэзские купцы переправлялись через Керченский пролив – за «курганными» сокровищами. Они и стали обращать внимание на огромное скопление древностей неподалеку от почтовой станции Сенной, рядом с которой находились развалины Фанагории. Когда в конце XVIII века русские отбили Таманский полуостров у турок и Суворов стал строить крепость «Фанагория», по словам очевидцев, много кусков мрамора, добытых на городище, погибло (пошло в печи и т.д.). Пришлось издать приказ, запрещавший несанкционированную разборку древних сооружений и торговлю ценностями. Однако это помогало мало. В XIX веке начались масштабные раскопки фанагорийского некрополя усилиями Керченского музея и Императорского археологического общества. Раскопаны были десятки курганов.

Афины поставляли восхитительные произведения искусства: золотые подвески с изображением Афины Парфенос (из кургана Куль-Оба), фигурные аттические сосуды в виде сфинкса, Афродита в раковине (из погребения в Фанагории), редчайшие вазы афинского мастера Ксенофанта и т.д. Местные художники, мастера постигли высокое искусство, особенно в резьбе по дереву (украшения саркофагов). Некоторые заказы скифов известны. Таковы всемирно известная электровая чаша из кургана Куль-оба, золотой гребень с пластическими изображениями скифов, серебряные сосуды из кургана Солоха, серебряная ваза Чертомлыцкого кургана и многие другие работы. Все выполнены на высочайшем художественном уровне, с особой экспрессией, глубоким знанием характера скифской жизни и поведения.

Так оживают «мертвые тайны земли», становясь живой памятью. В 1820 году некий грек, житель Керчи, случайно обнаружил склеп, в котором находилось множество золотых предметов. Находки передали генерал-губернатору Новороссийского края графу Ланжерону (эти первые находки куда-то исчезли, и судьба их неизвестна). Увы, первое открытие прошло незаметно. И только через 10 лет, в 1830 году, была обнаружена древняя гробница с погребением знатного скифа и его жены (или наложницы). Возможно, это был некий скифский царь (IV в. до н.э.). «Царица» похоронена в роскошном наряде, расшитом сотнями золотых бляшек. Голову ее украшала электровая диадема с тяжелыми золотыми подвесками (с изображениями богини Афины в шлеме). Шею «царицы» украшали ожерелье и тяжелая золотая гривна (473 г. до н.э.). Рядом находились золотые браслеты и зеркало. И тут же стояло редкое сокровище – круглый электровый сосуд со сценами из военного быта, этакая скифская чаша Грааля, изобразившая их облик удивительно живо и реалистично.

Археологи обнаружили ценнейшие произведения искусства. При раскопках кургана «Большая Близница» найдены были изумительные по красоте золотые перстни, тончайшей работы серьги, многое другое (хранятся в Золотой кладовой Эрмитажа). Но о методах работы этих «исследователей» К.К. Герц писал: «Работали спешно и небрежно, начинали курган, после первой неудачи оставляли его неисследованным вполне; часто не доходили до материка… раскопками руководила одна жажда к золотым вещам. Близ станции Сенной нам показывали курган нетронутый, в котором искатели, предполагая присутствие построенной из камня гробницы, по-видимому, нерасхищенной, чтобы скорее и дешевейшим образом найти вход в нее, начали раскопку кургана сверху. Но каменный свод не выдержал натиска рабочих сил и рухнул вовнутрь гробницы: деревянный саркофаг с позолотою, металлические вазы, золотые вещи – все было раздавлено и разбито на куски». Эта сцена показывает, что мы, русские, ничуть не меньшие варвары, чем англичане, французы, итальянцы, американцы, турки (может, даже больше), когда речь идет о поисках золота, ценнейших предметов антиквариата. Планомерные раскопки Фанагории начались в советское время (1936) и ведутся по сей день. Руководитель Фанагорийской археологической экспедиции В. Кузнецов пишет: «…Фанагория – один из наиболее ценных археологических памятников России – представляет уникальные возможности для проведения исследований. Ее территория свободна от застройки и поныне, она неприкосновенна. На сегодня вскрыто менее одного процента (всего-то! – В. М.) площади этого крупнейшего античного поселения. Самые интересные открытия и находки – еще впереди». Нас ждут новые находки.

Сокровища сарматов

Связи между греческими городами и Римской империей способствовали тому, что Рим обратил внимание и на древнюю Русь. Экономическая жизнь эллинской половины Римской империи во многом зависила от привоза хлеба и сырья с юга России. Поэтому Цезарь и попытался установить твердую власть на Боспоре. Во всяком случае, есть надежда, что последующие раскопки на юге России, в Крыму, где на протяжении тысячелетий сталкивалось столько племен и народов, дадут более точный ответ на то, откуда пошла и куда в конце концов пришла Русь. Мысль о причастности русских к возведению Рима, сколь бы сказочной она ни казалась, способна лишить покоя не одну мудрую голову. Котляревский, вроде бы шутя и как бы ненароком, напоминал о концепции монаха псковского Елеазарова монастыря о Москве как Третьем Риме. Православные мыслители XV—XVI веков, стоявшие у истоков идеи, вели родословную не только от Византии (Второго Рима), но и от Первого Рима – ойкумены, узнавшей явление Христа. Они исходили из идеи единой цивилизации, имеющей метаисторические основания и ведущей линию от Первого к Третьему Риму. Первые русские цари ведут родословную не от Палеологов династии византийских императоров, а от Августа.

Надгробие из Сухуми. Серый мрамор. V в. до н.э.

В великолепных сказках И. П. Котляревского явственно ощущается скифский, русско-украинский, казацкий дух. Там он даже троянцев называет «казаками»… Их боги бьются на кулаках, как это в обычаях у наших народов и не отказывают себе в удовольствии поднять чарку не где-нибудь, – на Олимпе! В его «Энеиде» читаем такие строки: «Эней был парубок бедовый и хлопец хоть куда казак…» Историк заключает веско: «Как видим, сказка Ивана Петровича Котляревского содержит крайне актуальный для того времени внутриполитический «сюжет». Самым сильным впечатлением от поэмы («Энеиды») является, по мысли многих, идея внешнеполитическая. Конечно, попытки найти корни в цивилизациях, воспетых древними поэтами, нам понятны. Жители древней Италии, ознакомившись с поэмами Гомера, стали называть себя потомками троянцев. Возникло «нечто вроде эпидемии: все ищут предков в Трое».

Наблюдается усиление роли русских (славян) на Балканах, на Кавказе и даже в Греции. Эти земли издавна подверглись мощному влиянию славян… Приведу слова Н. Марра о корнях их языка и народа (вне спора о «яфетической теории»). Он писал в работе «Постановка изучения языка в мировом масштабе»: «Абхазы в этом арабском памятнике VIII в. названы «русами». Казалось, это недоразумение. Вообще вся обширная литература по этому вопросу сплошное недоразумение, поскольку интерес направлен на его происхождение… Естественно потому, что в применении к русскому народу термин «рус» до сих пор не получил окончательного разъяснения своего происхождения. И пока в корне не переменится взгляд на генезиис вообще племенных названий, в числе их и национальных, никогда вопрос не будет решен. Появление этого термина в России, точнее – на Руси, связывается с призывом или приходом с севера норманнов, и rus производят от названия одного села в северных скандинавских странах. Я не говорю о полной несостоятельности кустарного производства племенных названий. Было известно, и теперь уточнено, что на черноморском юге, да и на Кавказе, да и далее в Малой Азии, да и далее в Средиземноморье были племена… с тем же названием в ряде закономерных разновидностей, в числе их пеласги и этруски… предшествовавшие возникновению греческого народа с латинской речью. И русы засвидетельствованы на черноморском побережье в таком районе древнего общественного строительства русских, как Тмутаракань». Это подтверждается многочисленными находками. В Крыму была великая Скифия, имевшая контакты с эллинами. Пусть поработают археологи – кудесники и маги, поднимающие вуаль истории. Брюсов писал:

Даже в мифах скифов и греков есть общие сюжеты. Сюжетный фриз электрового сосуда из Куль-оба Д. Раевский интерепретирует как «изображение скифского мифа» об испытании сыновей отцом, что передано еще в «Истории» Геродота. Как бы там ни было, когда Геродот посетил места рядом с Ольвией, греческой колонией у Борисфена (Днепра), он узрел там процветающее царство. Отметил и высокий уровень золотых изделий, которые тут распространены: «Не имеют себе равных во всем остальном греческом мире (где золота было гораздо меньше)». По версии Геродота, легенда гласила, что прародитель скифов Таргитай-Геракл якобы решил оставить власть тому из сыновей, кто будет в состоянии натянуть тетиву на отцовский лук. Двое сыновей с испытанием не справились и вынуждены были удалиться из страны. Победа осталась за третьим. Сюжет знаком нам и по «Одиссее», когда одному лишь Одиссею удается справиться с его луком.

Наши воинственные предки

Говорят, скифский царь Скилур нередко гостил в Ольвии. В этих местах найдено масса греческих предметов. Хотя по их сюжету большинство изображений связано со скифскими представлениями о мире, но вещи, видимо, выполнялись греческими мастерами. Впрочем, обнаруженные тут бронзовые литейные цеха и ювелирные лавки свидетельствуют, что, возможно, греки заимствовали и усвоили искусство скифов в обработке металлов. Греков привлекали богатые медью, другими полезными ископаемыми районы Кубани и Кавказа. Понятно, почему в указах («Каллиевы законы», 434 г. до н.э.) говорится об их желании контролировать «хлебный путь» в Черное море. Тщательный надзор и контроль за торговлей в регионе возлагался на совет, известный под именем «стражники Геллеспонта».

Скифы на чужбине

Находясь в окружении великих культурных народов, скифы, естественно, не могли не испытать на себе их влияния – персов, греков, римлян, египтян, заимствуя и перенимая у них многие черты. Т. Райс пишет: «И это влияние не происходило исключительно в одном направлении, так как самобытная культура жителей степи, в свою очередь, чувствовалась, пусть и в меньшей степени, и в культуре Востока, и в культуре Запада». Скифы образовывали организованные общины, подчинявшиеся своим вождям с дисциплинированной готовностью. Они считали, что происходят от богов. Д.С. Раевский отмечал: «Происхождение от богов, принадлежность к сословию. Божественным указанием поставленному во главе общества, и бракосочетание с верховной богиней – вот три опоры, на которых покоится представление о скифских царях как о богоизбранных, высшею волею вознесенных над остальным обществом личностях». Но вместе с тем царские скифы были вольным, необузданным и свободолюбивым народом. Он обожествлял царскую власть, но не лично персону царя, он любил битвы и был силен в бою. За это его боялись и ненавидели. Отвага скифов-руссов была столь непривычной для Азии, да и для Европы, что это вызывало панику в гораздо более могущественных и богатых царствах прошлых веков – Ассирии, Мидии, Парфии, Греции, Иудеи, даже у Рима.

Святослав ведет дружину в Адрианополь.  970 г

Если же говорить о русах, которые, судя по всему, выделились из среды славян востока Европы в I тыс. до н.э, то и они жили преимущественно набегами или же торговлей. Восточные авторы так характеризуют некоторые племена наших предков (Ибн Русте): «У них есть царь, называемый хакан русов. Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булкар и там продают. Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян. Когда у них рождается сын, то он дарит новорожденному обнаженный меч, кладет его перед ребенком и говорит: «Я не оставлю тебе ничего, кроме того, что приобретешь этим мечом». И нет у них недвижимого имущества, ни деревень, ни пашен. Единственное их занятие – торговля соболями и прочими мехами, которые они продают покупателям. Получают они назначенную цену деньгами и завязывают их в свои пояса. Они соблюдают чистоту своих одежд, их мужчины носят золотые браслеты. С рабами они обращаются хорошо и заботятся об их одежде, потому что торгуют. У них много городов, и живут они привольно. Гостям оказывают почет, и с чужеземцами, которые ищут их покровительства, обращаются хорошо, так же как и с теми, кто часто у них бывает, не позволяя никому из своих обижать или притеснять таких людей. Если же кто из них обидит или притеснит чужеземца, то помогают и защищают последнего. Мечи у них сулеймановы. И если какое-либо их племя поднимается, то вступаются они все. И нет между ними розни, но выступают единодушно на врага, пока его не победят… Они храбры и мужественны, и если нападают на другой народ, то не отстают, пока не уничтожат его полностью. Побежденных истребляют и обращают в рабство. Они высокого роста, статные и смелые при нападениях. Но на коне смелости не проявляют, и все свои набеги и походы совершают на кораблях». Кстати, любопытно, что Гомер троянцев называл «усмирителями коней» (и никого больше так не называл в «Илиаде»). Щедрость и широта натуры «русских» нравилась греческим купцам. Поэтому те охотно обустраивались на берегах Черного моря. Греческие мастера, поселившиеся в Боспорском царстве, передавали талантливым скифам искусство своих ремесел. «Даже на таком раннем этапе своей истории, – пишет Райс, – скифы уже проявляли чрезвычайную способность к пониманию и усвоению всего самого лучшего в современном им искусстве независимо от его происхождения и не замедлили обратиться за высококачественными изделиями к искуснейшим греческим макстерам, которые работали в понтийских городах, возникших на их южных границах в VII в. до н.э.». Мы помним о тесном родстве славян и скифов.

Боевые ладьи наших предков шли на Афины, Рим, Царьград

Скифские племена, населявшие пространство, включавшее в себя Северное Причерноморье, Кубань, Алтай, южную Сибирь, обладали общностью быта и оригинальной культурой. Скифы – название скорее собирательное, куда входили европейские скифы, арийцы, жившие рядом с ними сарматы и другие народы. Причерноморье и Кубань дали, во многом благодаря тесным связям с греческими городами-государствами, жизнь первому скифскому государству в Неаполе Скифском (около современного Симферополя). Событие это имело место во II веке до н.э. На всем пространстве своего обитания скифы оставили большое количество могильников и городищ. Как выясняется в ходе раскопок, основным видом художественной деятельности скифов было прикладное искусство. В погребальных курганах находят оружие, украшения, утварь, конскую упряжь и т.д. Обычно это изделия из бронзы, золота, серебра, кости или дерева. С ними появился не только «звериный стиль» в искусстве и политике, но и мощное скифское вооружение, а также любовь иных властителей к пышности. Погребения царей свидетельствуют о любви к роскоши и богатству. Так, скифский царь в парадном военном убранстве был буквально весь покрыт золотом – вплоть до его нагайки и точильного оселка.

Дромос Царского кургана

Скифские мастера в ранний период помещали на предметах фигурки зверей, характерные части животных, на рукоятках кинжалов головы или клювы птиц, конские уздечки украшались бляшками с головами коней, копыт, щиты украшались образами зверей (VII—IV вв. до н.э.). Найденные археологами вещи отличаются высоким мастерством и выразительностью. И хотя в науке нет царских путей, как в геометрии, но есть поистине «царские подарки истории», таящие удивительные загадки и открытия… Недавно, в начале III тысячелетия новой эры, в «Долине царей» (на севере Тувы, в районе поселка Аржан) русские и немецкие ученые нашли след древних скифских захоронений. В погребальной камере кургана (из бревен сибирской лиственницы) были найдены останки своего рода скифских Ромео и Джульетты. Богатство украшений и наряда указывает на то, что почившие, видимо, принадлежали к знатному аристократическому роду. Костюмы украшены прекрасно сохранившимися нашивными бляшками в виде искусно, можно сказать филигранно, выполненных кошачьих фигурок (их общее число – 5000). Ученым по ним впервые, возможно, удастся полностью воссоздать костюмы знатных скифов. В холме Аржан-2 в мае 2003 года обнаружены редчайшие по красоте сокровища.

Драгоценные изделия сарматов

Золотой гребень из кургана Солоха

Головные уборы скифов украшены пластинами, гребнями, фантастическими по технике и тонкости их исполнения, с изображением различных зверей. На шее погребенного «царя» нашли золотую гривну, символ власти, ее также украшают изображения в «зверином скифском стиле». Реставраторы говорят о ней как об энциклопедии искусства кочевников Центральной Азии. Обнаруженные там серьги, подвески и бусы изумительной красоты, украшавшие шею и грудь «царицы», по словам автора статьи, видимо, могли бы сформировать «комплекс неполноценности и у самых именитых современных ювелиров» (Ю. Кантор). В этой «Долине царей» Азии петербургские ученые обнаружили скифские захоронения VII—VIII веков до н.э., что может изменить в корне наши представления о черноморском происхождении скифов. Но тогда откуда они?

Неизвестный художник. Торг у древних славян

Любопытно и то, что один из самых значительных мыслителей Греции и Рима, Дион Хрисостом (Златоуст), в группе своих речей, произнесенных или написанных Дионом об Ольвии и имеющих название «Бористеника» (Ольвия, как известно, находилась в устье Днепра – Борисфена), идеализирует скифские обычаи, рисуя образ абсолютно свободного человека, выросшего в лесу и воспитанного суровой природой, добывающего средства охотой, ни от кого не зависящего. Сей человек выглядит предпочтительнее, чем «жадная и испорченная» публика Рима и Греции.

О. Федоров. Неволя. XIII в.

Это – идиллический образ наших предков, далекий от действительности. Ведь от скифов мы унаследовали некоторые не лучшие черты. За время своего господства в Азии скифы установили «гнилые порядки». Геродот отмечал: «Своей наглостью и бесчинством они привели все там в полное расстройство». Помимо того, что они собирали с каждого народа установленную дань, «скифы еще разъезжали по стране и грабили все, что попадалось». Опустошительными набегами и данническими поборами скифы запугали население Передней Азии, и то воспринимало их как «кару божью». Ибн Русте отмечает, что наши предки «мало доверяют другу другу, и коварство между ними дело обыкновенное». Более того, ежели «кому из них удается приобрести хоть немного имущества, то родной брат или товарищ его тотчас начнет ему завидовать и пытаться его убить или ограбить». Хотя Страбон вот пишет о скифах скорее уважительно и благожелательно: «Кочевники, правда, скорее воины, чем разбойники, (но) все же ведут войны из-за дани. Действительно, они передают свою землю во владение тем, кто хочет её обрабатывать, и довольствуются, если получат взамен известную условленную плату, и то умеренную, не для обогащения, но только для того, чтобы удовлетворить необходимые ежедневные потребности жизни. Однако с теми, кто им не уплачивает деньги, кочевники воюют. Поэтому-то Гомер и назвал этих людей одновременно «справедливыми» и «бедными». В самом деле, если бы им правильно выплачивали арендную плату за землю, то они никогда бы не начинали войны».

Большие керамические сосуды в земле

Время от времени надо вспоминать не только наши триумфальные победы, но и дурную наследственность (для равновесия). Так, в древних источниках отмечается, что и мы были огнепоклонниками. После сожжения покойников мы предавались веселью, попивая хмельной напиток из меда. Мы отличались и, как нынче сказали бы, половой невоздержанностью. Гардизи говорит: «И между ними распространены прелюбодеяния, и если женщина полюбит мужчину, то сближается с ним, и когда он берет себе жену, если она окажется девственницей, то делает ее женой, если же нет, то продает и говорит: «Если бы в тебе был прок, то сохранила бы себя»… Если же, став женой, предается прелюбодеянию, то (муж) убивает ее, (даже) не принимая извинений». Чрезвычайно любопытны сведения, что приводит Гиппократ относительно болезней и странностей, присущих правящей элите скифов. Он отмечал, что среди них имеется особенно много евнухов, называемых анареями, которые занимаются женскими делами, одеваются и говорят по-женски, да и ведут себя по-бабски. Местные жители их не уважают и не почитают. Впрочем, и сам Гиппократ ничего божественного в этой болезни не видел и откровенно называл ее импотенцией. По его мнению, она являлась следствием постоянной езды верхом. К этому добавилось и неудачное врачебное вмешательство при лечении. Геродот же, также наблюдавший эту картину, говорил, что причиной болезни стало то, что скифы разорили храм Афродиты Урании (Астарты) на обратном пути из Египта, за что богиня поразила их самих и их потомков во всех поколениях некой «женской болезнью» (историк не уточняет, какова эта болезнь). По Гиппократу, убедившись в своей импотенции, такой больной надевает женское платье, чем выказывает свое немужское состояние, обабивается, занимаясь вместе с женщинами свойственными им работами. Интересно и то, что подобной болезнью страдают только богатые и знатные скифы (самые «благородные», обладающие властью и влиянием). Болезнь, судя по всему, действительно передалась с веками той властной элите, которая, не обладая другими (истинными) способностями, предпочитает уходить в политику.

Гегель однажды заметил: «В имени «Греция» каждому европейцу слышится что-то родное». Русскому человеку в имени слышится еще и что-то родственное. И хотя иные не назовут ни одной строки из Гомера (даже имя его мало что им скажет), ни одного закона Солона или Перикла, ни одной греческой поэтессы или историка, даже ни одной приличной гетеры, но вот по части праздников мы – «величайшие наследники» греческой цивилизации. Вспомним хотя бы праздник анфестерий (цветов), что праздновался три дня (примерно в конце февраля, когда в Афинах распускались первые весенние цветы). Каждый из дней имел свое наименование: первый день – открытие бочек, второй день – день кружек или жбанов, третий день – день глиняных котлов. Первые два из названий имели отношение к тем эпизодам виноделия, что и послужили поводом к установлению празднества. Первый день, когда открывали котлы с вином прошлого урожая, был особенно важен для дела. Тут начинался пир на весь мир.

 «Мастер Ниобид». Кратер с изображением аргонавтов

Хозяин пробовал вино, определял его качество, достоинство и разливал в мехи для продажи. Крестьяне в этот же день привозили вино в город и пытались там найти покупателя. На следующий день, в день кружек, праздновали окончание трудов по сбору урожая винограда, выражали радость по поводу закупок вина и устраивали веселые совместные застолья. Третий день обязан своим названием более позднему обряду, имевшему отношение к роли в мистериях бога вина Бахуса. Греки любили разного рода вакхические празднества, где выпивалось изрядное количество вина. В частности, весьма популярен был праздник пьяниц (финальное состязание шло в театре). Греки относились к этому действу серьезно и выбирали судей для определения победителей, как во время олимпиад. О каждой круговой чаше объявлялось звуками труб. Победителю доставался в награду лавровый венок и полный мех вина. Особые мастера винопития состязались, осушая чаши и стоя на скользких, намазанных маслом мехах. В празднике участвовали все, кто только хотел принять участие, но приличные люди предпочитали пить дома. Порой попойки продолжались ночи напролет.

Шествие Вакха. Вилла Боргезе в Риме

Русские долгое время поклонялись силам природы. Нам внутренне очень близок античный Бахус (Дионис), сын грома и молнии, бог, перед силой которого никто не мог устоять. Обычно в статуях его изображали удобно лежащим или восседающим на троне. В руках у него ритон (ваза для питья) или виноградная ветвь. Древние воины также воздавали дань Бахусу, как и наше воинство. Как выразился Нонн, этот бог мог просто играючи командовать целой армией. Фиванского Бахуса часто изображали верхом на пантере. Тигр, пантера и рысь всегда являлись частью его свиты. Однако наиболее частыми спутниками Бахуса являются те, кого почему-то не изображали скульпторы и художники – ярость, глупость, жажда убийства и наживы, добровольное безумие. Они так влияют на человека, что тот делается кровожаднее тигра, изворотливее пантеры, глупее осла или барана. Как заметил Крёзер: «Душа, утолив свою жажду, захмелела, она больше не думает о своем высшем предназначении, а думает только о том, как воссоединиться с телом, и ищет путь, который приведет ее к земному жилищу. К счастью, там она находит вторую чашу – чашу мудрости, которую она там может испить, там она может избавиться от хмельного состояния, там она вспомнит о своем предназначении и обретет желание вернуться в небесный рай». Увы, любителей возлияний если не вторая, то последующие чаши ведут не к мудрости, а от нее… Хмелеет не только душа, но и ум, причем хмелеет настолько, что после таких пиров люд оказывается в особого рода «земных жилищах», где им, возможно, долго придется размышлять о своем предназначении, о пьяном преступлении и нелепой жизни, что оказывается зачастую сломана и погублена бесповоротно – и все благодаря власти Бахуса.

Вакх на пантере. Фреска

Необходимо строго придерживаться объективности в оценках (в том числе в отношении правителей и народа). То, что у нас на Руси люди не умеют пить, давно всем известно. Над любившими выпить греки посмеивались: «Вино и дедов заставляет танцевать!» В России же пьяниц зачастую даже жалеют, словно немощных или больных. Хотя трезвенник-то куда как лучше. Он пьет в меру, причем только с теми, кто ему очень приятен, кто принес с собой, говоря словами Афинея, запеленутую в свитки ученость или умную веселость, как взнос на складчинный обед. Греки считали лучшей компанию, на которой присутствует 3—4 участника, иначе и «не пир это будет, а сборище грубых солдат, что пришли перепортить припасы». В данном случае, конечно, речь не идет об «обеде с дамой», где лишние люди вообще ни к чему, если, разумеется, вы в состоянии справиться и без их помощи. Но в любом случае ежели уж пить, то и делать это надо с умом, чтобы не превратиться в «винопийца со взором пса». Поэтому Гомер яростно и страстно обрушивался на неумеренное пьянство. Он изображает громадного Киклопа (циклопа), коего смогло погубить в пьяном виде ничтожное существо. По той же причине у него погибает и бедняга-кентавр Эвритион.

Несут дары Деметры

Спутники Одиссея превратились в свиней, испробовав некое зелье Кирки. Ломает себе шею предавшийся пьянству и распущенности Эльпенор. Антиной погибает, пораженный стрелой, так и не оторвавшись от кубка, отуманенный «медвяным вином». Гомер рисует и сцену того, как эллины выходят в море пьяными, там начинают бунтовать и погибают. Даже Эней, мудрейший на советах троянцев, из-за своей пьяной болтливости чуть не погиб. Агамемнон справедливо ставит вино на одну доску с безумием. Признавая полезным умеренное потребление вина, Гомер заявляет, что хлебать вино большими глотками – значит вредить самому себе. В столь остром вопросе важнее всего сохранять чувство меры. Платон в «Законах» говорит, что не стоит «безусловно порицать дар Диониса и говорить, будто он плох или недостоин быть принят в государство». Россия, как известно, близко к сердцу приняла дар Диониса. Поэтому одни думают, что «вино дано людям в наказание, чтобы мы впали в неистовство», другие, напротив, свято верят, что «вино дано как лекарство для того, чтобы душа приобретала совестливость, тело – здоровье и силу». Истина – лежит посередине.

Изображение пьяного Силена

Хотя что касается недостатков и пороков, присущих грекам, у кого их нет?! Иные пороки в ряде случаев могут стать жизненной силой. Лучше обратить внимание на собственные пороки, дабы изжить их. В отношении древней Греции можно принять образы и сравнения, используемые в платоновском «Пиру» Алкивиадом, когда тот говорит о философе Сократе. Внешне тот уродлив и похож на изваяния Силена. Речи его кажутся смешными, даже безумными. Но если раскрыть их внутренний смысл, обнаружится, что в них порой может быть заложена большая мудрость, благородство, великое число добродетелей, даже определенная душевная красота.

Обучение грамоте в России. Миниатюра XVII в.

Греки передадут нам не только атрибуты государственности, но и христианскую веру. Этому тогда придавалось огромное значение. Когда после 860 года послы из страны Рос были крещены в Константинополе, патриарх Фотий с гордостью сообщал об этом в своей энциклике восточным патриархам. Там было сказано, что отныне русские находятся под духовным владычеством Византии и византийского епископа как «подданные и друзья» империи. Очень показателен и выбор терминов в послании. Фотий выбирает два (hypekooi и proxenoi), ведущих происхождение из времен классической античности: первый из них обозначал полуподданных-полусоюзников Афинского государства, а второй употреблялся применительно к тем лицам, которых иностранные государства назначали на роль «друзей» Афин (т.е. что-то вроде «почетных граждан») (Дм. Оболенский). Период тесного сближения Византии и Древней Руси будет нами рассмотрен позже. Замечу лишь, что в дальнейшей сложной и трагичной истории Греции будут страницы, когда немало греков и вообще иммигрантов-христиан из Османской империи и ее вассальных государств устремится в Россию, найдут тут пристанище, укрытие, судьбу.

«Философия и риторика» Софрония Лихуда

Достаточно сказать о том, что именно ученые-теологи братья Иоанникий и Совфроний Лихуды стояли у истоков российского высшего образования. Греки по происхождению, они вели свою родословную от княжеского рода Лихудов. Семья эта занимала высокие посты в духовной и светской жизни Византии еще в XI веке. После падения Константинополя многие из них вынуждены были бежать. Лихуды нашли пристанище на острове Корфу, учились в Венеции, затем в знаменитом университете в Падуе. Когда в 1682 году царь Федор Алексеевич задумал завести в России высшую школу, он обратился с просьбой к константинопольскому патриарху Досифею. Выбор того пал на Лихудов. В итоге они добрались до России, возглавили с 1687 года только что созданную Славяно-греко-латинскую академию. В ней на протяжении восьми лет они преподавали грамматику, пиитику, риторику, логику, математику, физику. Их перу принадлежит ряд учебников. Это была первая успешная попытка наладить светское образование в России, первый опыт по созданию учебников истинно европейского уровня. В обиход даже вошел термин «греченя». Под «греченами» подразумевались греки-христиане, арабы-христиане, славяне. Размеры миграции были таковы, что в Москве явилась особая иноземская греческая слобода, подворье в районе Воздвиженской слободы Греческого монастыря на Никольской улице. В этом плане интересна и практика «исправления веры греков». При крещении в христианскую веру «обусурманенные» получали от русского царя немалые деньги. Главное же, что они получали доступ к знаниям.

Грамота царя Федора Иоанновича

Мы многому научились у греков – не столько даже любви к вину, сколь любви к искусствам, мастерству, знаниям, навыкам торговли. А.С. Пушкин в письме к П.Я. Чаадаеву (1836) скажет: «У греков мы взяли Евангелие и предания, но не дух ребяческой мелочности и словопрений». В гимназиях России изучали греческий язык. Известный врач и египтолог А.В. Живаго высказался весьма критично о том, как и чему обучали в российских гимназиях, но сегодня все воспринимается иначе: «Греческий язык в то время считался в числе самых главных предметов нашего гимназического курса. Им, как и латинским языком, душили самым основательным образом несчастных классиков. Мало было знать грамматику (языков) со всеми ее неправильными глаголами, черт знает, на что нужными, требовалось (еще и) умение изящно по-гречески располагать слова фразы, помня разные хиазмы и другие обороты речи блестящих греческих ораторов. Совершенно необходимым считалось умение свободно переводить a` la livre ouvert (франц. – переводить с листа, без подготовки) «Анабасис» Ксенофонта и целый ряд песен (весьма трудной) гомеровской «Илиады»». И хотя далее автор говорит о том, что ученики упростили поставленные перед ними задачи и свели к минимуму потребности знания греческого, все ж высокая планка несомненна, и говорит о серьезности подготовки. Но чтобы упростить задачу читателю, мы попытались снять пласт научных терминов (modus discendi и docendi). Что до них обычному и живому человеку. Воззвав не только к уму, но и к душе, и к воображению, мы надеемся, что античная культура вызовет немалый интерес новых поколений. В.И. Иванов (1866—1949), «Вячеслав великолепный», «Сирин ученого варварства» (А. Белый), утверждал, что мы гораздо ближе к эллинству, нежели принято думать, считал, что классицизм, как тип школы и эстетическая норма, не прививается у нас; но «никогда, быть может, мы не прислушивались с такою жадностью к отголоскам эллинского миропостижения и мировосприятия». Но почему это происходит?

Петр I. Неизвестный художник XVIII в.

Античным наследием весьма интересовался и русский гений – Петр I… Беседуя с учеными людьми, он часто любопытствовал, «откуда язычницы производят начало суетного своего многобожия и есть ли о том некая языческая история». Услышав об Аполлодоре, он приказал перевести его на русский язык. И дело тут не в интересе к богословской тематике, но скорее в той заинтересованности античной мифологией и античной культурой, которая в то время пробуждалась широко в Европе. Первый перевод «Библиотеки» на русский язык был сделан «типографским справщиком» А. Барковым в Москве в 1725 г. Вела поиск греческих скульптур и Екатерина II. В 1787 году она приобрела в Англии коллекцию, где в частности находилась скульптура юноши, называемого «спутником Одиссея». В латинском каталоге о нем сказано было так: «Голова умирающего Ахилла, греческая скульптура превосходнейшего стиля, исполненная удивительной экспрессии…» Устойчивый интерес к наследию античности на русских землях возник в XVIII—XIX веках, когда отрезанная от южных морей Россия теперь получила в результате победоносных русско-турецких войн огромную территорию и морскую границу – от Дуная и до Кубани. Край получил название «Новороссия» и сохранял его до 1917 года. Кто заинтересуется проблемой археологических находок в этом регионе, да и историей края в целом, советуем обратиться к фундаментальному труду историка И.В. Тункиной «Русская наука о классических древностях юга России (XVIII – середина XIX в.)». Мы же упомянем лишь ряд эпизодических моментов. С петровских времен в коллекции Кунсткамеры Петербурга хранились некоторые памятники, вероятно, из скифских и сарматских курганов района Волги и Дона (так называемая Сибирская коллекция Петра I). Туда же поступали «восточные редкости» из частных коллекций. Большой вклад в формирование научного подхода в России при изучении памятников археологии разных эпох внесли академики Г.Ф. Юнкер, Г.Ф. Миллер, профессор Г.З. Байер, А.Л. Шлёцер, В.Н. Татищев, А.П. Мельгунов, И.С. Барков, В.Ф. Зуев и др. Миллер отметил сходство погребальных сооружений Сибири и юга России, считая, что большая часть оных вероятным образом происходит от одного народа.

Грамота Екатерины II, дарованная грекам-переселенцам Крыма

Начало раскопкам на западном берегу Днепра положил Мельгунов (1763 г.). Барков подготовил к изданию «Скифскую историю» московского стольника А.И. Лопатина, которую впоследствии и опубликовал Н.И. Новиков (1776). Зуев посетил Крым и стал описывать все городища и курганы, встреченные им по пути: «…Каких бы старинных покойников они ни покрывали, здесь по новости поселенцев никто не знает и даже никто еще и не любопытствовал, чтобы иметь какое-нибудь сведение об оных, или вырывать какие-либо достопамятности, хотя со внешнего виду они много сходствуют с находящимися в Сибири». Он пришел к выводу, что курганы эти оставлены разными народами. «Чем больше я слышу разговоров о Крыме, – писал Зуев академику П. Палласу, – тем более я загораюсь желанием ехать туда». Екатерина II после того как совершила путешествие в Крым, охарактеризовала оный как «жемчужину в короне Российской империи». Были составлены и планы изучения регионов. В частности, говорилось: «Чрезвычайно важно как для империи, так и для науки знать действительное положение этих местностей на земном шаре и произведения Черного моря, природу Крымских гор и историю населяющих этот полуостров народностей». Кто же мог даже подумать тогда о том, что вырожденцы времен заката империи, разбазарят то, что было приобретено вековыми трудами и столькими героическими битвами нашего народа.

Таманский сфинкс

Таманский саркофаг. Мрамор. IV—III вв. до н.э.

Что касается античного влияния на нашу литературу, чтобы рассказать об этом, понадобилось бы специальное исследование, столь многочисленны и разнообразны примеры оного. Пушкин чтит Аполлона, переводит Горация, прося судьбу одарить его даром Ювенала: «Вручи мне Ювеналов бич!» Вспоминают стихи Овидия и его «незримую гробницу». Кюхельбекер говорит, что «Гомер соединяет в себе поэзию с искусством писать – в той же степени, в которой Рафаэль – поэзию и искусство изображать». К. Рылеев призывал следовать примеру древних: «И на суждения завистников твоих, на площадную брань и приговор суровый с Гомером отвечай всегда беседой новой». Державин, говоря о богине трагиков, вспоминает Эсхила, Софокла и Еврипида. Радищев сравнивает глас Ломоносова с Пиндаровой трубой, а его ум с умом Платона. И примеров такого рода неисчислимое множество.

Выдающуюся роль в пробуждении в русском обществе все большего интереса к эпохе античности сыграл поэт, драматург и переводчик В.В. Капнист (1758—1823), происходивший из обрусевшего греческого дворянского рода. Он был убежденным сторонником того, что в русской культуре необходимо создавать аналоги явлениям античной культуры. Приверженец классицизма, он выступил с серией статей о связях культуры Греции с культурой России. В древних гиперборейцах усматривая предков русских, он считал, что те в давнее время создали независимую от греков изящную словесность, до «гипербореан» (от последних древние греки якобы и почерпнули все достижения). Довольно смелые построения поэт проиллюстрировал ссылками на античных авторов – Геродота, Павсания, Страбона, с которыми был знаком лишь по французским переводам. Капнист пытался доказать, что Одиссей странствовал не в Средиземном, а в Черном и Азовском морях. Эти захватывающие сюжеты он обсуждал со своим добрым другом и соседом И.М. Муравьевым-Апостолом. Когда же тот уехал в Москву, он сетовал в письме к сыну: «Некому будет мне Горация буквально переводить, и не с кем будет спорить о древностях».

Вспомним теорию немецкого историка первой половины XIX века Фальмерайера. Он провозгласил, что «эллинская раса в Европе была полностью истреблена», что ныне «ни единой капли подлинно чистой эллинской крови не течет в венах христианского населения современной Греции» и что «современные греки – лишь только славяне и албанцы». Такая точка зрения, конечно, является недопустимой крайностью. Теория была справедливо отвергнута (1830). Но то, что едва ли не большая часть былой мощи Греции ушла в междоусобные войны, схватки со старыми противниками и с Османской империей, факт общеизвестный. Признав рабство как инструмент господства, греки в итоге сами стали его жертвой. За «грехи молодости» тоже, видимо, надо платить.

Примерно тогда, когда в Греции возникло новое греческое государство, в 1839 году в России возникло Одесское общество истории и древностей, его президентом стал ученый, серб по происхождению, Д. Княжевич (1788—1844). По его инициативе в Ришельевском лицее организовали новые кафедры, ввели преподавание «русских древностей». Общество ставило целью распространение историко-археологических сведений о Южной России. В его обязанности входили сбор, описание, сохранение остатков древностей на этих территориях, изучение сообщений древних авторов о Северном Причерноморье, его народах и всех его «достопримечательностях» (Новороссийский край, Бессарабия), а также отыскивание следов их в настоящем времени. Общество вменяло в обязанность проводить весь комплекс исследований и активно помогать росту знаний среди соотечественников, любителей древности. Причем на собраниях общества, согласно положению, «все суждения бывают и протоколы ведутся на русском языке». Спор о древности и месте народов не только не утих, но еще более разгорелся. Ныне от русских требуют забыть свой язык.

Панорама Керчи с видом на музей

Для подобных споров были и есть серьезные основания… Если вспомнить об учреждении на юге России в XIX веке коллекции Музея древностей в Феодосии (1811), равно как и Кабинета редкостей в Николаеве (1803) или же Музея древности в Керчи (1826), сразу вспоминаются времена Боспорского царства и время Аспурга, что царствовал над всем Боспором и Феодосией… Ряд царей, начиная с Митридата Евпатора, развивали и укрепляли в этих краях традиции эллинизма. Рим, признав власть оных царей, заключив с ними договор о дружбе и союзе, фактически создавал и укреплял союз местных племен, греческих городов и поселений. Историки отмечали, что развитие боспорской государственности по типу эллинистических царств хотя происходило в труднейших условиях прямого давления и вмешательства Рима, в то же время способствовало росту экономики, военного потенциала и культуры всего региона. Археологические исследования в Прикубанье, Тамани, в окрестностях Анапы и Новороссийска указывают не только на наличие тут множества крепостей и укрепленных пунктов, но и говорят о смешанном характере населения. Жители этих регионов были, видимо, племенем меото-сарматского происхождения. Но гораздо важнее то, что уже тогда, т.е. в I в. до н.э., они воспринимали себя как оплот и важное военно-стратегическое звено, являющееся хранителем и защитником рубежей страны – Боспорского царства. Особую роль всегда играл Крым.

Русские, уводимые в татарский полон

Крым – это уязвимое подбрюшье России, Украины и всего славянского колосса… Стоит напомнить, что если отношения с Грецией и Византией у русских и киевлян были более или менее ровными, если не считать нечастых походов наших ратей на Царьград, то от крымских татар всегда приходилось ждать беды. Можно сказать даже, что мы жили в постоянном ожидании набега. Крым был кровоточащей раной, откуда сочилась кровь многочисленных славянских рабов. Чуть ли не каждый год крымские татары устремлялись к Дону и Волге, нередко поддерживаемые мощным турецким войском. В 1571 году хан Девлет-Гирей пошел на Москву во главе рати из 120 000 человек. Причем татар пропустили беспрепятственно через Оку какие-то изменники, боярские дети (князь Мстиславский и другие). В итоге татары подошли к Москве и выжгли ее полностью. Город сгорел за три часа, уцелел один лишь каменный Кремль. Народу же погибло превеликое множество, ибо все окрестные жители сбежались под защиту московских стен (называли даже цифру в 800 000). Девлет-Гирей, радуясь победе, требовал от Руси возвращения Казани и Астрахани. Он писал царю Иоанну: «Жгу и пустошу все из-за Казани и Астрахани, всего света богатства применяю к праху». Этот поход так воодушевил крымского татарина, что он и в следующем, 1572 году, двинулся на Русь (А. Нечволодов). Все сказанное учит нас не забывать уроки. Дай иным господам палец, откусят не только руку, но и голову.

Погрузка постамента статуи Савромата II

К сожалению, довольно позднее начало изысканий древностей на территории Крыма, помимо ряда объективных трудностей, столкнулось и с другии проблемами, в том числе с нашествием цивилизованных варваров – англичан. В неудачной войне России с англичанами и французами Керчь в 1855 году заняли неприятельские войска. Они совершенно разорили музей, «опустившись до обыкновенного мародерства». Иностранцы превратили музей в пороховой склад, а оставшиеся в нем коллекции, которые мы не успели вывезти, расхитили. После открытия Куль-обы древности Керчи были уже широко известны в Европе, поэтому все, что нашли там англичане (в том числе и в ходе раскопок 1855 г. в курганах близ Павловской батареи), было передано в Британский музей. К.Р. Бегичев так описал картину разгрома музея: «Дверь музея выломана и вместо нее вставлена другая, из простых досок, пол мраморный выломан, камины выломаны, стекла в люках выбиты, мебель и шкафы в нишах уничтожены». Расхищены многие хранившиеся в музее древние вещи. Иностранцы вывезли мраморных львов, стоявших у входа в музей, и надгробия из-под колоннады. Пол здания был выстлан на несколько вершков слоем битой античной посуды и стекла. Поразительно, англичанин Данкан Макферсон, генерал-инспектор, член Королевского географического общества и Археологического института Великобритании и Ирландии, автор работы о древних захоронениях Керчи (Antiquities of Kertch, London, 1857), тем не менее проводит через весь труд мысль о «русском вандализме» по отношению к археологическим памятникам, ни словом не упомянув о «славных подвигах» своих соотечественников на оккупированных землях.

Впрочем, с другой стороны, надо бы поблагодарить англичан, французов, немцев за то, что дали возможность любоваться творениями многих выдающихся мастеров античности (при посещении Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина). В комплектовании коллекции музея в Москве приняли участие ряд деятелей искусств и известные ученые России. «С Поленовым и Васнецовым была у нас речь: как впоследствии было бы хорошо украсить залы музея декоративными фризами, изображающими главнейшие местности и руины древнего мира», – писал в 1899 году И.В. Цветаев. В начале 1890-х годов музейная экспозиция ограничивалась только древним Востоком и греко-римским периодом, но затем рамки музея и его экспозиций значительно расширились. Цветаев не раз выезжал в различные страны Европы для подробного ознакомления с музейными коллекциями, городскими архитектурными памятниками, скульптурой соборов и монастырей. Он заказал и получил слепки с экспонатов, найденных в древней Трое, в Гиссарлыкском кургане; были выполнены копии бронзовых находок из Геркуланума и Помпей. Отливы изготавливались преимущественно в музеях, имевших оригиналы работ.

Ф.И. Гросс. Вид склепа кургана на Юз-обе

К примеру, из Британского музея поступили к нам слепки громадных рельефов из дворцов ассирийских царей, оттуда пришли слепки дивных скульптур Парфенона, которые некогда вывез в Англию из Греции лорд Эльджин. Помещенные в особом греческом зале, они должны были дать зрителям хотя бы малое представление о творчестве великого Фидия. Из Лувра поступили отливы двух крылатых быков-шеду и знаменитой Персепольской капители. Прекрасная копия богини Ники, Ники Самофракийской, имеет тот же источник – Лувр, что и статуи Афродиты и Венеры Милосской. Громадный угол Парфенона также отлит в школе Лувра. В Берлине снимали формы и делали отливы с рельефов Пергамского алтаря, а в Дрездене отлили слепок с портала Фрейбургского собора («Золотые ворота»).

Греческий дворик в Музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина в Москве

Греки и в последующие века расселялись по близлежащим к Крыму землям. При Екатерине II греков щедро награждали землею, чтобы заселить и освоить район, скажем, Мариуполя. В веке двадцатом мы видим изменившуюся ситуацию. Вот что говорилось в 1925 году в докладной записке С. Яли, члена ЦК нацменьшинств при ВЦИКе: «Хотя все греческое население называет себя греками, на самом деле, (их) происхождение неодинаковое …половина (народа) приблизительно происходит от настоящих греков (эллинов) и говорит на языке близком к греческому. Другая часть происходит от готов и алан, пришедших в Крым из Западной Европы во II или III веке, которые сначала находились под зависимостью крымских греков, а позднее – татар. Они утратили свою национальность и стали называться греками, хотя и приняли язык татарский. Они говорят теперь на турецко-татарском жаргоне. В данное время в Мариупольском и частью Сталинском округах имеется около 23 основных греческих сел, с новыми селениями – более 30. Всего населения можно считать около 100 тысяч в двух округах… Своей культуры (литературы, письменности вообще) мариупольские греки не имеют, обучение в школах велось и ведется на русском языке. Греки привыкли смотреть на свой язык как на язык некультурный, а язык русский, поскольку приходится иметь дело с ними в сношениях с русскими, считается передовым. И грек, знающий хорошо русский язык, слывет среди греков «образованным» человеком. Это, понятно, относится прежде всего к зажиточной части греческого населения, которая обычно владеет русским языком более свободно, чем беднота и особенно женщины. Русский язык употребляется главным образом в общественных и государственных учреждениях, в обыденной же жизни, в быту греки говорят на своем родном языке, за исключением греческой интеллигенции и близкого к ней небольшого слоя зажиточной части греков. Греческие школы были в конце XVIII века и в начале XIX века закрыты. Перед революцией (была) одна греческая школа. Сейчас и ее нет. Греки сохранили свой быт и обычаи. Имеют свои народные песни…» Автор докладной записки отмечает, что «культурных сил» среди греков предостаточно: из школ России вышло много греков с высшим образованием – врачи, юристы, учителя.

Вклад древнего мира в мировую культуру, литературу, историю, философию, юриспруденцию, архитектуру, скульптуру, педагогику, в экономическую жизнь общества исключительно велик. Поверженные в битвах греки и римляне сумели распространить их культуру даже на стан победителей. Знание в итоге оказывалось всегда сильнее армий. Исчезнут иные греческие полисы, рухнет Римская империя, но античная культура будет сохраняться, расширять зону влияния. Знаменательны и слова философа Исократа: «Благодаря эллинской культуре имя «эллин» означает не происхождение, а духовный склад; эллинами теперь называют уже не людей, связанных кровным родством, а приобщившихся к нашему просвещению». Поэтому мы вправе сказать: все европейские народы безусловно состоят как бы в кровном родстве с античностью, донесенной до нас «народишком в тунике». Как скажет Пушкин, он «Тибуллом окрещен». Всех нас когда-то окрестила античность.

Надо все же как-то завершить эту бесконечную тему, что подобно Везувию вновь и вновь выплескивает новые факты, события и имена. Так что же такое античность? Каково ее место в истории цивилизации? Каковы преподанные уроки? Сохраняют ли они сегодня их значение? Античность – чертеж, образец, набросок к построению будущего мира самой совершенной культуры. Она – вечный источник познания и восхищения. Мы близки грекам нашими талантами, искусством, одаренностью, но и пороками. Возможно, неким финальным аккордом к теме греческого наследия в России мог бы послужить рассказ о чрезвычайно интересных и многообразных сторонах византийского влияния на Русь. Недаром же иные говорят, что «религия и цивилизация России – византийского происхождения». И верно: великое прошлое античной Греции ожило в северной державе в блеске невиданном и уникальном. О трансплантации византийской культуры на нашу почву писано немало, но тема эта особая, и подавать ее лучше в связи с историей Руси, как гарнир к обильному столу.

Знаток античности – Ф.Ф. Зелинский

Мы стремились, чтобы эти веселые, героические, сказочные персонажи греческой истории вошли в ваш дом, как верные и хорошо знакомые друзья. Ф.Ф. Зелинский, говоря о греческой сказке, отмечал: «Древнегреческие сказки, к сожалению, не сохранились – по крайней мере, в рукописной традиции. Но, переходя в форме устных рассказов из поколения в поколение, они были вынесены на поверхность нынешней современности в виде живущих и теперь…» Вот и мы старались, чтобы вы увидели в прошлом черты настоящего, стали мудрее и даже могли строить это настоящее, обогащенные опытом прошлого. Право, история умственной культуры человечества усеяна не только «трупами умерших верований», но и полезными злаками, зернами великих надежд и свершений, которые могут прорасти и в вас.

Античность стала, таким образом, важным звеном истории, началом нового цикла цивилизации (находящейся ныне примерно в середине фазы на пути к земному «полнолунию»). Известно, что Гераклит высказал суждение, согласно которому все течет, все изменяется в этом мире на протяжении 10 800 лет. Затем события, хотя и в несколько иных проявлениях, повторяются как бы сначала. Об этом же упоминал Фридрих Энгельс, считавший, что продолжительность существования цивилизации составляет около 10 тысяч лет. Другие авторитеты говорят уже о «вселенских сутках» длиною в 17 веков и «неделях» – около 12 тысяч лет. Как бы там ни было, но именно античности мы обязаны той точке отсчета истории человечества, которая стала если и не верным компасом для современников, то уж наверняка рабочим планом и ориентиром. Сегодня мы могли бы с полным правом повторить слова римского писателя и ученого Плиния Старшего: «Как много дел считалось невозможными, пока они не были осуществлены». Так может, и вашему поколению предстоит дать жизнь прекрасному цветку новой Русской Культуры?!

Титульный лист рукописи «Древности Боспора Киммерийского»

Если бы однажды на небесах собрался совет богов и стал решать, где и когда люди смогли проявить больший дар таланта и творчества, очевидно, они бы отдали пальму первенства гениям античной эпохи. Известный психолог и антрополог Ф. Гальтон (1822—1911), один из основателей евгеники, считал, что периодом, выдвинувшим наибольшее число творчески одаренных и наиболее выдающихся личностей в литературе и философии, было время от 500-х годов до н.э. и до начала нашей эры. Гениальная одаренность среди афинян между 530 и 430 годами до н.э. тогда была якобы в два раза выше, чем у современных ему англичан. Греки при этом немало сделали и для последующего расцвета эпохи Возрождения, ибо Италия являла собой «точную историческую параллель греческому расцвету».

Грекам были присущи некоторые роковые, непростительные ошибки, которые в конце концов и погубили их цивилизацию. И все же согласимся в данном случае с И. Гердером, который писал: «Несмотря на все ошибки, вечно будут славны имена Ликурга и Солона, Мильтиада и Фемистокла, Аристида, Кимона, Фокиона, Эпаминонда, Пелопида, Агесилая, Клеомена, Диона, Тимолеона, тогда как имена столь же великих людей – Алкивиада, Конона, Павсания, Лисандра – всегда будут произносить с упреком и порицанием, как имена людей, подрывавших дух общности и предававших свое отечество. И даже скромная доблесть Сократа вряд ли расцвела бы так в трудах некоторых из его учеников, не будь Афин, – погому что Сократ был просто гражданином Афин, и вся его мудрость была мудростью афинянина, ее сеял он в своих домашних беседах. Итак, что касается гражданского просвещения (греков), то одному-единственному городу – Афинам – мы обязаны самым лучшим и прекрасным во все времена». Если и говорить о закате греческой цивилизации, то закат сей, во-первых, продлился почти тысячу лет (от завоевания Греции Александром Македонским до падения Римской империи), во-вторых, древняя Греция даст жизнь византийско-русской культуре, вобравшей таланты и пороки греков-римлян, в-третьих, закат Греции великолепен, как закат солнца. Затем уже наступят «сумерки» Эллады, о которых расскажем в иной книге.

И. Глазунов. Слава предкам

Быть может, сами того не сознавая, мы примериваем на себя одежды героев, воинов, мудрецов, комедиантов и глупцов античности. Сопричастность к прошлому ощутил Л.П. Карсавин. В «Философии истории» он писал: «Познание прошлого ставит перед историком совершенно своеобразные задачи. Прошлое познается в настоящем, из настоящего, через настоящее. Оно самолично присутствует в настоящем, однако не во всецелости своей, а, подобно вспоминаемому, убледненно. Прошлое – действительность, вспоминаемая настоящим. И это больше, чем простое сравнение. Вспоминаемое мною не копия действительно бывшего, не реконструкция его мною, но само это бывшее, которое во мне еще существует как ослабленное, умаленное, умирающее. Оно – сам я прошлый во мне настоящем». Увы, порой сегодня это «прошлое в настоящем», эта, с позволения сказать, «убледненность» воплощаются в жалкой и отвратительной форме. И мы вместе с автором эпиграммы «Золотая посредственность», П. Вяземским, говорим:

А может быть, мы уже стали походить на скифского царя Скила? Известно, что сей царь, властвуя над народом, втайне презирал его и не любил его образа жизни. Еще в детстве его мать-истриянка научила его говорить и писать по-эллински. В силу полученного им воспитания царь был более склонен к эллинским обычаям. Войдя в город борисфенитов (милетян), он оставлял свиту, один входил в город, снимал с себя скифское платье и облачался в эллинскую одежду. В этом наряде царь ходил по городу, заходил на рынок, прогуливался по нему без телохранителей или других спутников. Он даже совершал жертвоприношения по обычаям эллинов. Там он жил и отдыхал в течение месяца или даже больше, а затем возвращался вновь к своим соотечественникам. Посещения эти становились частыми. Он построил себе дом за границей (в Борисфене), «большой роскошный дворец», как пишет Геродот, и поселил там жену, местную уроженку. Однажды на этот вот дворец «бог обрушил свой перун, и он весь погиб в пламени». Тем не менее Скил упорствовал в своем неприятии родной отечественной культуры и часто совершал обряд посвящения чужому богу (Вакху). Скифы же осуждали эллинов за вакхические исступления. По их словам, нельзя поклоняться божеству, которое делает народ безумным. Обряды царя стали известны войску скифов. Воины убили «царя-чужеземца».

Геракл Фарнезский (античная статуя)

Греки, римляне видели смысл жизни в борьбе и поэзии, в подвиге и дерзании, мы же – в жажде денег, накоплении и покорности судьбе. Так кто же мы на самом деле – сыны Геракла и Афины или дети Эхидны и Гермеса? А может, иные – наследники проклятых богами Кадма и Гармония? Те покинули родные места, приняли облик двух страшных драконов, а затем разрушили во главе чужеземных сил свою собственную страну?!

У греков мы черпаем саму мудрость. Известно, термин «София» (премудрость) встречается у Гомера в «Илиаде» (в 15-й песне), как мудрость, проистекающая от Афины Паллады. Божественной Мудростью называет Софию и греческий философ Платон (диалог «Федр»). Греки дали уникальную возможность наслаждаться ее сиянием, обрести частицу ее глубины и божественного откровения. Сегодня образ Софии потускнел, редко посещая политическую и финансовую элиту. Иными из них движет алчность и безумие, не то божественное безумие, под влиянием которого, как писал Аристотель, индивидумы делаются поэтами, пророками, мудрецами.

Скифский воин

Возможно, правы те ученые, которые указывали на близость многих фактов и явлений греческой истории, мифов, обычаев, нравов, наконец, богов греков к богам древних славян. Отечественный мифолог Г. Снегирев в XIX веке указал на близость образа нашего Ярилы и греческого Эроса (Эрота), которого греки полагали одним из древнейших, а может быть самым первым из богов. Он считался творцом мира. Гесиод относил его к числу четырех первоначал мира. Поэты же представляли его в виде сказочной птицы любви. Некоторые и вовсе полагают, что Эрос – это и был «воспринятый греками русский бог Яр». Как бы там ни было, сегодня любовь к России и Греции, к их культуре, вызывает чувство признательности нашим предкам за их деяния и идеи.

Индийская мудрость гласит: «Исполняй свой долг, не думая об исходе; исполняй свой долг, принесет это тебе счастье или несчастье. Кто исполняет долг спокойно, не радуясь и не печалясь, стойко встречая любые последствия, тот поистине велик душою». Надеюсь, мы так и сделали, стараясь выполнить долг перед златым веком античности и Россией: скупо, косноязычно поведали о прекрасной эллинско-восточной цивилизации, что по сей день согревает теплом и светом наши хладные, рационалистические умы и души. Быть может, в итоге вы возлюбите Античность?!

А. Поллайоло. Битва обнаженных. 1470 г.

 

Литература

Абрахам К. Сновидение и миф / Между Эдипом и Осирисом. Становление психоаналитической концепции мифа. М. – Львов, 1998. С. 98.

Абрашкин А. А. Тайны Троянской войны и Средиземноморская Русь. М., 2002.

Абрашкин А. А. Русь Средиземноморская и загадки Библии. М., 2003.

Абу Рейхан Бируни. Индия. М., 1995. С. 127—128.

Аверинцев С. С. К пониманию мировоззренческого стиля Плутарха / Древние цивилизации. Древний Рим. Сост. А. И. Павловская и др. М., 1997. С. 62—73.

Аккерман Д. Любовь в истории; Ларю Дж. Секс в Библии. М., 1995. С. 25, 27.

Александрийская поэзия / Сост. и предисловие М. Грабарь-Пассек. М., 1972.

Андреев Ю. В. От Евразии к Европе. Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа. СПб., 2002.

Андрееев Ю. В. Спартанская гинекократия / Женщина в античном мире. М., 1995.

Античная демократия в свидетельствах современников / Сост. Л. П. Маринович, Г. А. Кошеленко. М., 1996.

Античная драма / Под ред. С. Апта. М., 1970. С. 94—96.

Античная лирика / Сост. и прим. С. Апта и Ю. Шульца. М., 1968.

Античная литература. Греция. Антология. Ч. II. М., 1989.

Античность Европы. Межвузовский сборник научных трудов. Пермь, 1992.

Античность и Византия / Отв. редактор Л. А. Фрейберг. М., 1975. С.10—11.

Античные поэты об искусстве. СПб., 1996. С. 85, 146, 148, 149.

Античные риторики / Собрание текстов, статьи, комментарии А. А. Тахо-Годи. М., 1978.

Антология источников по истории, культуре и религии Древней Греции / Под ред.

В. И. Кузищина. СПб., 2000.

Антология кинизма. Фрагменты сочинений кинических мыслителей. М., 1984.

Антонян Ю. М. Миф и вечность. М., 2001. С. 138.

Аполлодор. Мифологическая библиотека. Л., 1972. С. 49, 122—123.

Аппиан Александрийский. Римская история. М., 2002. С. 10.

Апухтин А. Н. Стихотворения. Л., 1961.

Аристотель. Сочинения в 4 т. Т. 1, 2, 3, 4. М., 1984.

Аристофан. Лягушки. М., 1954. С. 305.

Армстронг Х.А. Истоки христианского богословия. СПб., 2003. С. 15—16.

Арский Ф. Перикл. М., 1971.

Асмус В. Ф. Демокрит. М., 1960. С. 68.

Асмус В. Ф. Историко-философские этюды. М., 1984. С. 5.

Афиней. Пир мудрецов. М., 2003.

Байрон Дж. Г. Паломничество Чайлд-Гарольда. Дон Жуан. М., 1972. С. 88.

Басни Эзопа / Статья и комментарии М. Л. Гаспарова. М., 1968.

Басов Р. А. История древнегреческой философии. М., 2001. С. 169, 173.

Баумгартен Ф., Поланд Ф., Вагнер Р. Эллинская культура. Минск—Москва, 2000.

Башляр Г. Психоанализ огня. М., 1993. С. 36.

Белох. История Греции. Т. 2. М., 1989. С. 422—423.

Беляев Ю. Зверобоги древности. Мифологическая энциклопедия. М., 1998.

Берве Г. Тираны Греции. Ростов-на-Дону, 1997.

Бержье Ж. Промышленный шпионаж. М., 1971. С. 33.

Бернал Дж. Наука в истории общества. М., 1956. С. 96.

Блаватская Т. В. Черты истории государственности Эллады. СПб., 2003.

Блаватская Т. Из истории греческой интеллигенции. М., 1985. С. 55.

Блаватский В. Д. «Рабский вопрос» в идеологии эллинизма / Античное общество. М., 1967. С.15.

Блеген К. Троя и троянцы. Боги и герои города-призрака. М., 2002. С. 15—16.

Блох И. История проституции. М., 1994.

Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. М., 1978. C. 28, 29, 30, 325.

Бонгард-Левин Г. М. Палладий о брахманах и диспуте Александра / Культурное наследие Востока. Л., 1985. С. 66—71.

Боннар А. Греческая цивилизация. М., 1995.

Бузескул В. П. Введение в историю Греции. СПб., 2005.

Быт и история в античности / Под ред. Г. С. Кнабе. М., 1988. С. 42, 44.

Вайнер М. Троя раскрывает свои тайны // GEO, N№ 6, июнь, 2004.

Валлон А. История рабства в античном мире. М., 1941.

Ванденберг Ф. Золото Шлимана. Смоленск, 1996.

Васильев Л. С. История Востока. Т. 1. М., 1993. С.145—146.

Васильева Т. В. Афинская школа философии. М., 1985. С. 72.

Васильева Т. В. Путь к Платону. Любовь к мудрости, или Мудрость любви. М., 1999.

Вебер М. Аграрная история Древнего мира. М., 2001. С. 274.

Вейнингер О. Пол и характер. Ростов-на-Дону. 1998. С. 493, 494.

Вейс Г. История цивилизации. Классическая древность до IV в. н.э. Т. I. М., 1998.

Великие мыслители Запада / Под ред. Я. Мак-Грила. М., 1998. С. 68—69.

Вернадский В. И. Труды по всеобщей истории науки. М., 1988. С. 201.

Вернан Ж. – П. Происхождение греческой мысли. М., 1962. С. 70—71.

Вийон Ф. Лирика. М., 1981. С. 69.

Вильдебанд В. Философия в немецкой духовной жизни XIX столетия. М., 1993. С. 22.

Виндельбанд В. Избранное. Дух и история. М., 1995. С. 382, 384—385, 388.

Виндельбанд В. История древней философии. Киев, 1995.

Винкельман И. И. История искусства древности. Малые сочинения. СПб., 2000.

Винничук Л. Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима. М., 1988.

Виппер Р. Ю. Лекции по истории Греции. Ростов-на-Дону, 1995.

Владиславлев М. И. «Философия Плотина». В. Плотин. Сочинения. СПб., 1995.

Войцеховский А. И. Загадки древних святынь. М., 2005. С. 255.

Войцеховский А. И. Тайны Атлантиды. М., 2000. С. 171—173.

Волков А., Катин Я. Воскрешение Трои // Всемирный следопыт, N№ 6, июнь, 2002.

Волошин М. Лики творчества. М., 1998. С. 314.

Вопросы классической филологии. Выпуск XIII. Argumenta classica. М., 2003.

Воронцов Н. Н. Развитие эволюционных идей в биологии. М., 1999. С. 127.

Вселенная и человечество / Под ред. Г. Крэмера. Т. 1. СПб., 1907. С. 33, 339—402.

Вспоминая В. Ф. Асмуса. М., 2001. С. 153.

Вышеславцев Б. П. Этика преображенного эроса. М., 1994. С. 51.

Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. М., 1966. С. 221.

Гамильтон Э. Мифы и легенды. Боги и герои Древней Греции и Рима. М., 2003.

Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории философии. Кн. 2. М., 1932. С. 23, 29, 33.

Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории. СПб., 1993. С. 123.

Гегель Г. В. Ф. Философия религии в 2 т. Т. 2. М., 1977. С. 150.

Гелиодор. Эфиопика. М., 1965. С. 126—127.

Гераклит Эфесский. Фрагменты «О природе». М., 1910. С. 28.

Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977. С. 370—371.

Геродот. История в 9 кн. Л., 1972.

Герцен А. И. Сочинения в 9 т. Т. 2. М., 1955, С. 174.

Герцман Е. В. Музыка Древней Греции и Рима. СПб., 1995, С. 78—88.

Гигин. Мифы. СПб., 2000. С. 258—265.

Гиляров А. Н. Платонизм как основание современного миросозерцания / Платон: pro et contra. Антология. СПб., 2001. С. 331—332, 354.

Гиппократ. Избранные книги / Под ред. В. П. Карпова. М., 1936.

Гиро П. Быт и нравы древних греков. Смоленск, 2002.

Гиро П. Частная и общественная жизнь греков. С. – П., 1897.

Глебовский В. А. Древние педагогические писатели. СПб., 1903, С. 5.

Гомер. Илиада. Одиссея. М., 1967.

Гомперц Т. Греческие мыслители. Т. 1, 2. СПб., 1999.

Гончаренко Н. В. Гений в искусстве и науке. М., 1991. С. 198, 200.

Гончарова Т. В. Эпикур. М., 1988.

Гончарова Т. В. Еврипид. М., 1986.

Грабарь-Пассек М. Античные сюжеты, формы в литературе. М., 1966.

Грант М. Двенадцать цезарей. М., 1999. С. 165.

Грант М. Классическая Греция. М., 1998.

Грейвс Р. Мифы Древней Греции. Кн. 1. М., 1999. С. 172.

Греки на украинских землях. Документы и материалы. Киев, 2000.

Греция – Культурное наследство. Древние театры. Афины, 1996. С. 12.

Грин П. Александр Македонский. Царь четырех сторон света. М., 2003.

Грифцов Б. Искусство Греции. М. – Л., 1923. С. 88—89.

Губарева М. В., Низовских А. Ю. Сто великих храмов мира. М., 2001. С. 33—37.

Гудзь-Марков А. В. Домонгольская Русь в летописных сводах V—XIII вв. М., 2005.

Гумилев Л. Н. Тысячелетие вокруг Каспия. М., 1993. С. 323—324.

Гумилев Н. С. Собрание сочинений в 4 т. Т. 1. М., 1991. С. 110—111.

Гусейнов Г. Аристофан. М., 1988.

Дарет Фригийский. История о разрушении Трои. СПб., 1997. С. 7—11, 186—189.

Демосфен. Речи. Т. 3. М., 1996. С. 337, 400.

Диль Ш. По Греции. Археологические прогулки. М., 1913.

Дильс Г. Античная техника. Под ред. С. И. Ковалева. М. – Л., 1934.

Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1979.

Дитмар А. Б. География в античное время. М., 1980. С. 76.

Древние германцы. Сборник документов. М., 1937, C. 28, 115.

Древние цивилизации / Под общ. ред. Г. М. Бонгард-Левина. М., 1989.

Древний мир глазами современников и историков. М., 1994. С. 17—24.

Древняя история К. Ф. Беккера, вновь обработанная В. Мюллером. СПб., 1890.

Древние цивилизации. Под общей ред. Г.М. Бонгард-Левина. М., 1989.

Дройзен И. Г. История эллинизма. Т. 1. М., 2003.

Дубровский И. Александр – сын Зевса // Вокруг света, апрель 2005. С.142—143.

Дэвис Дж. К. Демократия и классическая Греция. М., 2004. С. 208—211.

Дюпюи Р. Э., Дюпюи Т. Н. Всемирная история войн. Кн. 1. СПб. – М. 1997. С. 104.

Дюрант В. Жизнь Греции. М., 1997.

Евагрий Схоластик. Церковная история. Кн. 3—4. СПб., 2001. С. 120—121.

Еврипид. Трагедии. Т. 1, 2. М., 1969.

Европейский альманах. М., 1991. С.19.

Егунов А. Н. Гомер в русских переводах XVIII—XIX веков. М., 2001. С. 217, 251, 253.

Ефремов И. А. Таис Афинская. М., 1976.

Жан-Поль. Приготовительная школа эстетики. М., 1981. С. 97—98.

Женщина в античном мире. Сборник статей. М., 1995. С. 242—243.

Живаго А. В. – врач, коллекционер, египтолог. М., 1998. С. 122.

Жигунин В. Д. Очерки античной естественной истории. / Сборник научных трудов, посвященный памяти профессора В. Д. Жигунина. Казань, 2002. С. 81—82.

Жизнь замечательных людей. Демосфен и Цицерон. Челябинск, 1996. С. 14—15.

Жмудь Л. Я. Зарождение истории науки в античности. СПб., 2002.

Жуана Жак. Гиппократ. Ростов-на-Дону, 1997. С. 84—90.

Журавлев В. К. Внешние и внутренние факторы языковой эволюции. М., 1982.

Жураковский Г. Е. Очерки по истории античной педагогики. М., 1963.

Зелинский Ф. Ф. Возрожденцы. Научно-популярные статьи. СПб., 1997.

Зелинский Ф. Ф. Из жизни идей. В 2 т. Т. 1. М., 1995. С.16.

Зелинский Ф. Ф. Соперники христианства. СПб., 1995. С. 240.

Зельин К. К. Борьба политических группировок в Аттике в VI в. до н.э. М., 1964.

Зеркало Лаиды. Истории античных гетер / Сост. Т. Крупа. М., 2002.

Знаменитые греки и римляне / Сост. М. Ботвинник и М. Рабинович. СПб., 1993.

Зурабова К. А., Сухачевский В. В. Мифы и предания. М., 1993. С. 170—171.

Иванов В. Родное и вселенское. М., 1994. С. 67.

Иванов В. Стихотворения и поэмы. Л., 1976. С. 401.

Иванов Л. Л. Вакханки и куртизанки. С древнейших времен до наших дней. М., 1993.

Ионина Н. А. Сто великих сокровищ. М., 2002.

Исаева В. И. Античная Греция в зеркале риторики. Исократ. М., 1994.

Историки Греции. Геродот, Фукидид, Ксенофонт. М., 1976.

Историки Рима. М., 1970. С. 39.

История Греции со времени Пелопоннесской войны. Выпуск второй. М., 1896.

История Греции со времени Пелопоннесской войны. Выпуск первый. Т. 2. М., 1896.

История искусства зарубежных стран / Под ред. М. В. Доброклонского. Т. 1. М., 1961.

История письма. Эволюция письменности от Древнего Египта до наших дней. СПб., 2002. С. 272.

История человечества. Всемирная история / Под ред. Г. Гельмольта. Т. 5. СПб., 1903.

История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли. Т. 1. М., 1962. С. 220.

Исчезновение амазонок // Всемирный следопыт, N№ 6, июнь, 2002. С. 32—37.

Йегер В. Пайдейя. Воспитание античного грека. М., 1997.

Казелли Д. Троя. Как был найден сказочный город Гомера. М., 2002.

Кант И. Вечный мир. Философский очерк. М., 1905. С. 1.

Кантор Ю. Привет от скифов // Журнал «Эрмитаж», нулевой номер, 2003. С. 63.

Карпюк С. Г. Общество, политика и идеология классических Афин. М., 2003.

Карсавин Л. П. Философия истории. СПб., 1993. С. 283.

Катулл, Тибулл, Проперций. М., 1963. С. 407—408.

Квинт Гораций Флакк. Оды. Эподы. Сатиры. Послания. М., 1968. С. 128.

Квинт Курций Руф. История Александра Македонского. М., 1963.

Кессиди Ф. Х. Философские и эстетические взгляды Гераклита Эфесского. М., 1963.

Кессиди Ф. Х. Изучение философии Платона в СССР / Платон и его эпоха. М., 1979.

Книга античности и Возрождения о временах года и здоровье. М., 1971. С. 29—32.

Ковалев С. И. Греция. Второе издание. Л., 1937.

Коган П. С. Очерки по истории древних литератур. М., 1935. С. 72—62.

Колобова К. М., Озерецкая Е. Л. Как жили древние греки. Л., 1959.

Коннолли П. Греция и Рим. Энциклопедия военной истории. М., 2000.

Коплстон Ф. История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Т. 1, 2. М., 2003.

Коровина А. К., Сидоров Н. А. Города Кипра. М., 1973. С. 58, 113, 148.

Косидовский З. Когда солнце было богом. М., 1991. С. 205—208.

Кравчук А. Перикл и Аспазия. Историко-художественная хроника. М., 1991.

Кроче Б. Антология сочинений по философии. СПб., 1999. С. 289.

Ксенофонт Афинский. Сократические сочинения. М., 1935.

Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. М., 1993.

Ксенофонт. Греческая история / Пер.с древнегреч. и коммент. С. Я. Лурье. СПб., 2000.

Кудрявцев О. В. Запустение Эллады. / Древние цивилизации. Древний Рим. Сост. А. И. Павловская и др. М., 1997. С. 46—47.

Кузнецов В. Сокровища древней Фанагории // Вокруг света, апрель 2001.

Кузьмин А. Г. Начало Руси. Тайны рождения русского народа. М., 2003. С. 62.

Кулидж О. Троянская война. М., 2002.

Кулишова О. В. Дельфийский оракул в системе античных межгосударственных отношений (VII—V вв. до н.э.). СПб., 2001. С. 122, 125, 345.

Куманецкий К. История культуры Древней Греции и Древнего Рима. М., 1990.

Кун Л. А. Всеобщая история физической культуры и спорта. М., 1982.

Кун Л. А. Легенды и мифы Древней Греции. М., 1957, С. 28.

Курциус Э. История Греции в 3 т. Т. 1. М., 1876. С. 325.

Латышев В. В. Очерк греческих древностей. СПб., 1997.

Левек П. Эллинистический мир. М., 1989.

Леопарди Дж. Стих итальянский напоен слезами. М., 1998. С. 117.

Лессинг Г. Э. Лаокоон, или О границах живописи и поэзии. М., 1957.

Ливанова Т. История западноевропейской музыки до 1789 года. М. – Л., 1940.

Лисий. Речи / Пер. С. И. Соболевского. Пред. Л. Маринович, Г. Кошеленко. М., 1994.

Литературные манифесты западноевропейских классицистов. М., 1980. С. 417.

Лихт Г. Сексуальная жизнь в Древней Греции. М., 2003.

Ломброзо Ц. Гениальность и помешательство. СПб., 1892. С. 11—12.

Лонг. Дафнис и Хлоя; Апулей. Метаморфозы, или Золотой осел. М., 1969.

Лосев А. А., Тахо-Годи А. А. Платон и Аристотель. М., 1993. С. 296—297.

Лосев А. Ф. Гомер. М., 1996.

Лосев А. Ф. Мифология греков и римлян / Сост. А. А.Тахо-Годи, М., 1996.

Лосев А. Ф. История античной эстетики. Итоги тысячелетнего развития. М., 1992.

Лубченков Ю. Н. Все полководцы мира. Древний мир. Средние века. М., 2001.

Лукиан из Самосаты. Избранное. М., 1962.

Лукиан. Избранные атеистические произведения. М., 1955. С. 223.

Лукреций. О природе вещей / Под ред. Ф. А. Петровского. М., 1946.

Лункевич В. В. От Гераклита до Дарвина. Т. 1. М. – Л., 1936. С. 14—15.

Лурье С. Я. Архимед. М. – Л., 1945. С. 11, 12, 220, 226.

Лурье С. Я. Геродот. М. – Л., 1947. С. 9, 41, 96, 113, 156.

Магидович В. И., Магидович И. П. Открытия древних народов. М., 2003. С. 102.

Майков А. Н. Избранные произведения. Л., 1977.

Майяни З. По следам этрусков. М., 2003. С. 414—415.

Маринович Л. П. Греки и Александр Македонский. М., 1993.

Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956. С. 25.

Марр Н. Я. Вопросы языка в освещении яфетической теории. Л., 1933. С. 261—262.

Марченко О. И. Риторика как норма гуманитарной культуры. М., 1994. С. 11—12.

Мелихов В. А. Очерк воспитания и обучения в Древнем Риме. Харьков, 1913.

Менандр. Комедии. Герод. Мимиамбы. М., 1984. С. 72, 233.

Менар Р. Мифология в древнем и современном искусстве. Минск—Москва, 2000.

Менар Р. Мифы в искусстве старом и новом. М., 1992. С. 35.

Миронов В. Б. Пир мудрецов. М., 1994. С. 86—89.

Мищенко Ф. Г. Геродот и место его в древнеэллинской образованности. Т. 1. М., 1888.

Моисеева Т. А. Царская власть у фригийцев. (К интерпретации легенды о гордиевом узле) / Древние цивилизации. От Египта до Китая. М., 1997. С. 628—629.

Молев Е. Эллины и варвары. На северной окраине античного мира. М., 2003.

Моммзен Т. История Рима. Т. 1. М., 1936. С. 28-30, 226.

Монтень М. Опыты. В 3 кн. Кн 1 и 2. М., 1980. С. 667—668.

Морган Л. Г. Древнее общество или Исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации. Л., 1934. С. 21.

Мудрость тысячелетия. Энциклопедия. М., 2004. С. 86—87.

Муретов М. Д. Новозаветная Песнь Любви / Платон: pro et contra. СПб., 2001.

Мусский И. А. Сто великих мыслителей. М., 2000.

Мусский И. Сто великих диктаторов. М., 2000. С. 45—50.

Найдыш В. М. Философия мифологии. М., 2002.

Невчолодов А. Сказания о русской земле. Кн. 2. М., 1997. С. 531—532.

Немировский А. И. Мифы древности. Эллада. М., 2000.

Немировский А. И. История древнего мира. Античность. М., 1999. С. 201.

Немировский А. И., Ильинская Л. С., Уколова В. И. Античность: история и культура. Т. 1. М., 1994. С. 238—239.

Непомнящий Н. Н. Сто великих загадок истории. М., 2002.

Нерсесянц В. С. Философия права. М., 1997. С. 423.

Нерсесянц В. С. Сократ. М., 1980. С. 98.

Низовский А. Ю. Сто великих археологических открытий. М., 2002. С. 250—252.

Низовский А. Ю. Древний мир. М., 2001. С. 182.

Никитюк Е. В. Псефизма Диопифа и обвинение Сократа / Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира. Под ред. проф. Э. Д. Фролова. СПб., 2002.

Никольский Н. М. Древний Вавилон. М., 1913. С. 7—8.

Нильссон М. Греческая народная религия. СПб., 1998.

Ницше Ф. Сочинения в 2 т. Т. 2. М., 1990.

Новгородцев П. И. Об общественном идеале. М., 1991. С. 126—127.

Нонн Панополитанский. Деяния Диониса. СПб., 1997.

О происхождении богов. М., 1990. С. 194—195.

О`Брайен П. Статус государства и будущее универсальной истории / Цивилизации. Вып. 5. Под ред. А. О. Чубарьяна. М., 2002. С. 11.

Оболенский Д. Византийское содружество наций. Византийские портреты. М., 1998.

Образование в Москве. История и современность / Под ред. Л. П. Кезиной и др. М., 2000.

Овидий. Метаморфозы. М., 1977.

Остерман Л. А. О Солон! История афинской демократии. М., 2001.

Павсаний. Описание Эллады. Т. 1. М., 2002.

Паллад. Застольная. Цит. по: Соколов Г. И. Искусство Древней Греции. М., 1980.

Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник – 2002. М., 2003. С. 260.

Памятники мировой эстетической мысли в 5 т. Т. 1. М., 1962. С. 195, 199.

Памятники мировой эстетической мысли в 5 т. Т. 2. М., 1964. С. 685—687.

Панин Н. Ф. Александр Македонский: историко-биографический роман. М., 2000.

Парандовский Я. Олимпийский диск. М., 1979.

Пасютинская В. Волшебный мир танца. М., 1985, С. 5—7.

Педагогические воззрения Платона и Аристотеля / Под ред. Ф. Зелинского. П., 1916.

Пёльман Р. Очерк греческой истории и источниковедения. СПб., 1999.

Перевезенцев С. В. Практикум по истории западноевропейской философии. М., 1997.

Печатнова Л. Г. История Спарты (период архаики и классики). СПб., 2002.

Пифагор. Золотой канон. Фигуры эзотерики. Изд. А. К. Шапошников. М., 2004.

Платон. Диалоги. М., 1986.

Платон. Собрание сочинений в 3 т. Т. 3. Ч. 1, 2. М., 1972.

Платон. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. М., 1968.

Платон. Собрание сочинений в 3 т. Т. 2. М., 1970.

Плиний Старший. Естествознание. Об искусстве. М., 1994.

Плутарх. Застольные беседы. Л., 1990.

Плутарх. Избранные жизнеописания. В 2 т. Т. 1, 2. М., 1987.

Плутарх. Сочинения. М., 1983.

Полибий. Всеобщая история в 40 кн. Перевод Ф. Г. Мищенка. Т. 2. М., 1895.

Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 1. Чары Платона. М., 1992.

Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 1. М., 1992. С. 221—230

Публий Овидий Назон. Скорбные элегии. Письма с Понта. М., 1982. С. 29.

Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 т. Т. 10. М., 1978. С. 287.

Радциг С. И. Демосфен – оратор и политический деятель / Демосфен. Речи. Т. 3. М., 1996. С. 422.

Раевский Д. С. Очерки идеологии скифо-сакских плмеен. М., 1977. С. 162.

Раевский Д. С. Эллинские боги в Скифии? / Древние цивилизации. Греция. Эллинизм. Причерноморье. М., 1997, С. 777.

Разин Е. А. История военного искусства. М., 1994. С. 242.

Райс Т. Т. Скифы – строители степных пирамид. М., 2003. С. 10, 13, 14.

Ранович А. Б. Эллинизм и его историческая роль. Л., 1950.

Ранович А. Б. Основные проблемы эллинизма / Древние цивилизации. Греция. Эллинизм. Причерноморье. М., 1997. С. 450.

Рассел Б. История западной философии. Новосибирск, 1997. С. 272.

Рассказы Нартова о Петре Великом. СПб., 1891. С. 68.

Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Античность. Т. 1. СПб., 1994.

Розанов В. В. Возрождающийся Египет. М., 2002. С. 129.

Россия и христианский Восток. Выпуск II—III. М., 2004. С. 288, 293.

Ростовцев М. И. Эллинство и иранство на юге России. М., 2002. С. 92.

Русская эпиграмма второй половины XVII – начала XX в. Л., 1975. С. 289.

Русские писатели о литературном труде. Т. 1. Л., 1954.

Самин Д. К. Сто великих памятников. М., 2002. С. 26—31.

Сапрыкин С. Ю. Боспорское царство на рубеже эпох. М., 2002. С. 178, 266.

Свенцицкая И. Представления греков о счастье и несчастье / В своем кругу. М., 2003.

Свечин А. А. История военного искусства. М., 2002. С. 52, 53.

Семашко И. И. Сто великих женщин. М., 2004. С. 14—17.

Семенцова Э. Восточные и средиземноморские традиции в сложении нового стиля в аттической керамике начала V в. до н.э. / Из истории искусства классического Запада. М., 1980. С. 15.

Сенека. Нравственные письма к Луцилию. М., 1977.

Сергеев В. С. История Древней Греции / Под ред. проф. Э. Д. Фролова. СПб., 2002.

Сергеенко М. Е. Жизнь Древнего Рима. Очерки быта. СПб., 2002. С. 189—190.

Сисс Дж., Детьен М. Повседневная жизнь греческих богов. М., 2003. С. 101.

Ситников А. В. Философия Плотина и традиция христианской патристики. СПб., 2001.

Словарь античности / Пер. с немецкого. Под ред. В. И. Кузищина. М., 1989.

Словацкий Ю. Стихи. Мария Стюарт. Перевод Б. Пастернака. М., 1975. С. 33.

Снисаренко А. Б. Властители античных морей. М., 1986.

Соколов М. Н. Вечный Ренессанс. М., 1999. С. 346, 347.

Солопова М. А. Александр Афродийский и его трактат «О смешении и росте». М., 2002.

Софокл. Трагедии. М., 1988.

Спафари Э., Петропулу К. Коринф—Микены. Тиринф—Эпидавр. Афины, 2000.

Степанова А. С. Философия Древней Стои. СПб., 1995. С. 7, 30, 42.

Сто великих музеев мира / Сост. Н. А. Ионина. М., 1999. С. 32—34.

Страбон. География. М., 2004.

Стратановский Г. А. Страбон и его география / Страбон. География. М., 2004.

Суд над Сократом. Сборник исторических свидетельств. Сост. А. Кургатников. СПб., 2000. С. 188.

Султанов Ш. Плотин. Единое: творящая сила созерцания. М., 1996.

Суриков И. Е. Эволюция религиозного сознания афинян (V в. до н.э.). М., 2002.

Тарнас Р. История западного мышления. М., 1995.

Таруашвили Л. И. Искусство Древней Греции. Словарь. М., 2004.

Тахо-Годи А., Лосев А. Греческая культура в мифах, символах, терминах. СПб., 1999.

Тейлор У. Микенцы – подданные царя Миноса. М., 2003.

Тит Лукреций Кар. О природе вещей. М., 1946.

Тойнби А. Дж. Цивилизация перед судом истории. Сборник. М. – СПб., 1996. С. 208.

Тойнби А. Постижение истории. Сборник. М., 1991. С. 127.

Томан Й., Томанова М. Сократ. М., 1981.

Томсон Дж. Исследования по истории древнегреческого общества. Первые философы. Т. 2. М., 1959.

Торшилов Д. О. Античная мимография: мифы и единство действия. СПб., 1999.

Тронский И. М. История античной литературы. М., 1983, С. 138—139.

Трубецкой С. Н. Курс истории древней философии. М., 1997. С. 142.

Туманс Х. Рождение Афины. Афинский путь к демократии: от Гомера до Перикла. СПб., 2002.

Тункина И. В. Русская наука о классических древностях юга России. СПб., 2002.

Тураев Б. А. История Древнего Востока. Минск, 2002. С. 632.

Утченко С. Л. Цицерон и его время. М., 1972. С. 119.

Тэннэхилл Р. Секс в истории. М., 1995, С. 86—88.

Фаллос как член общества. Составители Сейдгазов М., Чугунова Т., Русаков В. СПб., 2004. С. 38—49.

Федоров-Давыдов Г. А. Монеты – свидетели прошлого. М., 1985. С. 8, 9, 25, 26.

Фет А. А. Вечерние огни. М., 1971. С. 103—107.

Финлей Г. Греция под римским владычеством со времени завоевания римлянами до падения империи на Востоке (146 г. до н.э. – 717 г. н.э.). М., 1877. С. 17—20.

Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. Т. 1. Ч. 1. М., 1990. С. 326.

Фоменко А. Т. Новая хронология Греции.Античность в средневековье. Т. 2. М., 1996.

Фор П. Александр Македонский. М., 2006.

Фор П. Повседневная жизнь Греции во времена Троянской войны. М., 2004.

Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1. М., 1989. С. 171, 197.

Францев Ю. П. У истоков религии и свободомыслия. М. – Л., 1959. С. 336, 399.

Фрейд З. Введение в психоанализ: лекции. М., 1991. С. 143.

Фролов Э. Д. Греция в эпоху поздней классики. СПб., 2001.

Фролов Э. Д. Ксенофонт и его «Киропедия» / В. Ксенофонт. Киропедия. М., 1977.

Фромм Э. Душа человека. М., 1992. С. 144.

Фукидид. История. М., 1993.

Фукидид. История. Т. 1, 2. СПб., 1994.

Фуллер Дж. Военное искусство Александра Великого. М., 2003.

Хаммонд Н. История Древней Греции. М., 2003.

Хейзинга Й. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. М., 1992.

Ходасевич В. Собрание сочинений в 4 т. Т. 1. М., 1996. С. 106.

Холл М. П. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии. М., 1997. С. 187.

Хомяков А. С. Сочинения в 2 т. Т. 1. М., 1994. С. 215—216.

Хомяков А. С. Церковь одна. Семирамида. М., 2004. С. 384.

Хуф Х. – К. Сфинкс. Загадки истории от Марко Поло до Распутина. М., 1996.

Целлер Э. Очерк истории греческой философии. СПб., 1996. С. 136.

Цит по: Лосев А. Ф. Античная философия истории. М., 1977. С. 108—109.

Цит. по: Scripta Gregoriana. Сборник в честь 70-летия Г. М. Бонгард-Левина. М., 2003.

Цит. по: Бобровникова Т. А. Сципион Африканский. М., 1998. С. 202—203.

Цит. по: Василиадис Н. Библия и археология. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 2003.

Цит. по: Гайденко П. П. Научная рациональность и философский разум. М., 2003.

Цит. по: Гринбаум Н. С. Микенологические этюды (1959—1997). СПб., 2001.

Цит. по: Замятин Д. Н. Гуманитарная география. СПб., 2003. С. 11.

Цит. по: Очерки по истории мировой культуры. Под ред. Т. Кузнецовой. М., 1997.

Цит. по: Чанышев А.Н. Курс лекций по древней и средневековой философии. М., 1991.

Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве. М., 1972. С. 260.

Цицерон. Философские трактаты. М., 1985. С. 83.

Чанышев А. Н. Курс лекций по древней философии. М., 1981.

Чичерин Б.Н. История политических учений. Т. 1. СПб., 2006. С. 47.

Чичерин Б. Н. История политических учений. Т. 1. СПб., 2006. С. 17.

Шантепи де ля Соссей Д. П. Иллюстрированная история религий. Т. 2. М., 1992.

Шахермайр Ф. Александр Македонский. М., 1986.

Шахнович М. М. Парадоксы античного атеизма. // Диспут, январь—март 1992, N№ 1.

Шебек Ф. Вариации на тему одной планеты. Будапешт, 1972. С. 169—170.

Шиллер Ф. Драмы. Стихотворения. М., 1975. С. 749.

Шифман И. Ш. Александр Македонский. Л., 1988. С. 47, 202—203.

Шталь И. В. Эпические предания Древней Греции. М., 1989.

Шталь И. В. Поэзия Гая Валерия Катулла. М., 1977. С. 136.

Штоль Г. В. История Древней Греции в биографиях. Смоленск, 2003.

Щербаков В. И. Века Трояновы. М., 1995.

Элиаде М. Аспекты мифа. М., 1995. С. 181—182.

Эриксен Т. Б. Августин: беспокойное сердце. М., 2003. С. 235.

Эстетика Ренессанса / Сост. В. П. Шестаков, Т. 1. М., 1981. С. 69.

Юм Д. Естественная история религии. Т. II. М., 1965. С. 195, 441.

Яблоков И. Н. Основы теоретического религиоведения. М., 1994. С. 16—18.

Якубанис Г. Эмпедокл: философ, врач и чародей. Гёльдерлин Ф. Смерть Эмпедокла. Киев. 1994. С. 47, 63, 68.

Ямвлих Халкидский. Комментарии на диалоги Платона. СПб., 2000. С. 7—9.

Ямвлих. Жизнь Пифагора. М., 1998.

Янин И. Т. Энциклопедия мудрых мыслей. М., 2000. С. 125.

Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 51, 95.

Day C. A history of commerce. N. Y. – L., 1917. P. 22.

Hibler R. W. Happiness through tranquillity. The school of Epicurus. N. – Y., 1984. P. 3—25.