Решение ехать на родину Ксении и выяснить о ее ребенке созрело у Саши быстро, тем более поездка эта помогала ему сбить со следа преследующих «борзых псов». «Пропасть из Москвы на несколько дней будет не лишним», — утвердился он в своем выбранном решении.

Поезд катил по рельсам от Москвы в сторону Севера. Саша лежал на верхней полке купейного вагона. За окном леса, пригорки, поля, станции, деревеньки с дымящими трубами. На нижних полках двое попутчиков — никакой опасности в себе не таили, наоборот, они внушали полное доверие. Это были взрослые люди, муж с женой, они ехали навестить сына, проходившего срочную службу в армии. А вот третий попутчик, молодой мужчина в черных джинсах и в темном с отвисшими рукавами свитере, постоянно прятал свое лицо, делал вид, что он спит, причем не раздеваясь, как будто у него есть необходимость в любой момент быстро встать. Украсть у Саши было нечего, только небольшие деньги на дорогу и обратно. Главное, чтобы этот «сонуля» с параллельной верхней полки не оказался приставленным к нему Петром Венедиктовичем.

Стук в купе, дверь открылась.

— Чай, кофе? — прозвучал приятный женский голосок.

— А пиво у вас есть? — не зная зачем, спросил Саша, пить он вовсе и не хотел. Странная штука, эти командировки, как только выбирался он из дома в поездки, так сразу же его начинало тянуть на какие-то подвиги типа: по пивку для начала, а потом видно будет…

— Пиво в буфете, в середине состава. Утром будут разносить и по вагонам, — ответила проводница.

— Спасибо.

Ночь. В купе темнота, слышен частый стук колес, видимо, старые, короткие рельсы, вагоны, словно пьяные, шатаются из стороны в сторону. Саше не спится. Попутчик с параллельной полки завозился, повернулся лицом к Саше, спит или смотрит — не видно, спускается. К чему бы это?

На платформе станции, на которой сошел Саша, опасного попутчика с параллельной полки не было — значит, показалось, тот уехал дальше, преследователей на хвосте нет. Что ж, это уже хорошо. Ночью прошел дождь. Саша боялся попачкать новые ботинки «инспектор», но вряд ли этого удастся избежать: вокзальная площадь районного центра была обильно покрыта мелкими озерцами, некоторые он обходил, а где приходилось и прыгать.

— Фу ты ну ты, — выругался Саша сам на себя, не сумев в длинном прыжке приземлиться относительно на сухое место, попав левым ботинком прямо в лужу. Он отряхнул брюки от брызг и зашагал по незнакомому городку дальше. Несмотря на нахмурившееся небо, настроение у него поднималось. У мужика в резиновых сапогах, с большой сумкой на руле велосипеда он спросил:

— Подскажите, пожалуйста, а где здесь автовокзал?

— Да вот через палисадник пройдешь, и будет автостанция. Вон виднеется серое здание, это и есть автовокзал, — мужик одной рукой держал велосипед, другой показывал в сторону небольшого старого парка.

— Спасибо.

Мужик вежливо чуть склонил голову и порулил дальше.

На автовокзале в буфете, как и должно быть, пахло теплым и съестным, но неаппетитным. Покушал Саша холодную котлету с белым хлебом и выпил граненый стакан кофейной бурды. У кассирши еще раз спросил номер и время отправления нужного ему автобуса. Мордастая тетка лет пятидесяти, в косыночке, прошитой блестящими ниточками, возмутилась:

— Вот молодежь, — и высунулась в окошко. — Вы что, забывчивостью страдаете, я вам уже говорила, следующий автобус будет в шестнадцать тридцать.

— Большое спасибо, — сделав притворный поклон, ответил Саша.

Пазик дребезжал и трясся. Бабушки, дедушки, кто с пустыми корзинами, кто с полной клеенчатой сумкой, и люди помоложе — все заполнили от вокзала автобус полностью. Саша стоял и держался за поручень под присмотром одной розовощекой девчонки лет девятнадцати. Ее светло-русые волосы были гладко зачесаны через прямой пробор, две косички закручивались по сторонам в баранки и крепились заколками. Носик маленький, глазки она опускала, прятала, что и доставляло Саше удовольствие на нее смотреть. Он наклонял голову, пытался подсмотреть глазки, при этом подмигивал девчонке. Она улыбалась, еще больше краснела и отворачивалась. По мере удаления от райцентра места в автобусе освобождались. В более свободном пространстве Саша решил заговорить с девушкой, хотел узнать, может, она знакома с семьей Ксении, ну и вообще. Девушка еще больше покраснела, заулыбалась и тихо назвала свое имя:

— Анастасия.

— Настенька! — с радостью воскликнул на весь автобус Саша.

Но тут оказалось, что следующая остановка пригородного поселка ее, и она сошла. Саша искренне расстроился, конкретно с ней так ни о чем и не договорился, в смысле адреска или где-то встретиться.

Он пересел поближе к водителю, между первой дверью и мотором. Теперь он хотел разговорить водителя, сориентироваться по местности, чтобы знать в случае чего. Тот говорил что-то себе под нос, ничего конкретного так и не ответил. Проезжали вдоль сосновых посадок, дорога хоть и считалась асфальтированной, но в одном месте так разбита, что ее объезжают по обочине, по песку, где в яме автобус застрял. «Этого еще не хватает, придется выталкивать эту рухлядь, — подумал Саша. — В корочках по грязи шлепать! Тоже мне, местные власти — дорогу не могут сделать».

Водитель подергал автобус вперед-назад и выбрался сам. На улице уже стемнело. Деревенька оказалась живая, с крепкими домами, с освещением на столбах. Во всем чувствовалась прошлая сила: «электрификация всей страны», добротный сельмаг, опять же, у которого разворачивается автобус. А вот узнать о нужной семье у магазина ему не очень везло. То его не понимали, о ком он спрашивает — девичьей фамилии Ксении он не знал, допустил в расследовании оплошность, опыта еще маловато. Кто откровенно не хотел ему отвечать, после первого же вопроса настораживался, говорил: «Не знаем таких» — и уходил. Только одна пожилая женщина поняла, кого ищет этот заезжий молодой человек:

— Клава Зайцева вам нужна. Правильно, она живет с внучкой. А дочь у нее Ксюша, училась в Москве и там вышла замуж. Родила девочку, только она вот почему-то все больше здесь с бабушкой живет. Уж не знаю, почему родной матери с отцом ребенок не нужен. Родят и сбросят матери на руки, расти, мама, а мы карьеру будем делать.

— Да-да, вот именно она мне и нужна, — обрадовался Саша: наконец встретил человека, который знает, кто ему нужен.

— У нас деревня из двух улиц состоит, — с гордостью сказала местная жительница, — пойдете вдоль этой улицы, примерно в середине деревни будет колодец, большой такой, знаете, «журавль» мы называем.

— Так-так, найду.

— Ну вот, от этого колодца дома три пройдете, и по правой стороне будет такой проулок, сейчас темновато, но найдете, с двух сторон заборы пойдут, а посередине тропка, так вы по ней-то и бегите. Вдоль речки в один ряд другая улица проходит, с левой стороны, по-моему, второй дом, сам он деревянный, а кухонька пристроена кирпичная, там еще здоровенное дерево в три обхвата растет, так это и будет дом Клавы Зайцевой. Не найдешь, так спросишь, кого встретишь. Только скажи, Клаву Зайцеву ищу, а то Зайцевых-то у нас в деревне домов десять будет.

Саша пробирался по скользкой дороге, уже не думая о чистоте своих ботинок. «Вот колодец-журавушка, три дома по правой стороне и проулок, тропочка утоптанная, но после дождя местами размыта, пойдем ближе к заборчику, тут твердый дерн. Так, поворот налево, второй дом, а вот и гигантское дерево, как его обойти, здесь лужа, нужно ближе к дереву держаться. Вижу, в окнах горит свет. Постою подумаю, что хозяйке наврать, зачем приехал в такую даль. Они деньги делят, а меня хотят обвинить в преступлении, нехорошо это с их стороны. Да, но мамаша Клава здесь ни при чем, и пугать ее с ребенком не стоит. Скажу, как и планировал раньше, правду, все как есть. Я представитель адвокатского агентства, выясняю круг наследников, от кого, мамаша, родилась ваша внучка, в смысле ее папы, вот и все».

— Ой!.. — вскрикнул Саша, зажимая голову, падая лицом в грязь.

Очнулся он и почувствовал, как кто-то сильный волоком тащит его по мокрой траве, крепко ухватив за воротник. Вокруг высохшие колючки, кустарник, рядом узкая речонка бежит, в небе темно, звезд не видно. Первое, о чем подумал Саша: «Пока живой, куда меня тащат, в речку топить? И кто тащит? Не тот ли сосед по купе? Значит, он меня все-таки выследил, сошел с поезда как-то хитро, я его даже не заметил. Опять допустил ошибку, тоже мне сыщик, вот теперь расхлебывай эту кашу сам, раз вляпался. — В голове шумело, сопротивляться сил не было. Сумка на ремне висела на шее и болталась на животе. — Вот радость-то, потащили в гору, а не в сторону речки».

Вскоре его резко бросили, он стукнулся головой об землю.

— Ой! — простонал Саша. Повыше головы кто-то тяжело дышал.

«Видать, запыхался бедняга. Вот и юмор в голову уже лезет, значит, ничего, жить будем, — подумал он и тут же пожурил себя: — Не спеши, приятель, неизвестно еще, чем все закончится. А может, это здоровенный медведь поужинать захотел, наверняка же здесь водятся медведи».

— Ты, фраерок, в гору сам поползешь или тебе помочь?! — повыше головы громко прозвучал хрипло-пропитой мужской голос.

«Вот тебе и мишка косолапый», — подумал Саша и подавленным голосом ответил:

— Я не знаю.

Он хотел повернуться, чтобы увидеть, с кем ему придется иметь дело.

— Ай! — крикнул он от полученного удара ногой в живот.

— Поползешь, фраерок! Я тебя пинками погоню!

И Саша, цепляясь за траву, пополз в гору, рядом сопровождали его тяжелые шаги. У забора он схватился за доски и попытался встать, сопровождающий мужик помог ему, поддержав за локоть. Голова слегка кружилась. Он потрогал затылок, волосы слиплись в крови. Видимо, этот дал по голове чем-то увесистым. В темноте разглядеть, кто захватил его на этот раз, было трудно. Мужик словно понял мысли своего пленника, пошатываясь, подошел ближе к Саше. Волосы у него были взъерошены, лицо небрито, под пиджаком и рубахой просматривалась тельняшка. Но главное, мужик был молод, силен, в лице уверенность в своих силах. Готов к схватке. Раньше Саша нигде его не видел — это уже радовало.

— Давай, фраерок, дальше ножками до баньки топай сам, — сказал мужик, показывая рукой на открытую калитку. — Там по-мужски с тобой толковать будем, а то я лежачих не бью.

Изо рта у него несло перегаром.

— То-то я вижу, как ты мастак лежачих бить, — уже с дерзостью ответил Саша.

— Это тебе так, фраерок, для разминки.

Драться с ним Саша был пока не готов. Он, опираясь на забор, зашел в чей-то огород. У старой покосившейся деревянной баньки они остановились. Мужик открыл дверь и скомандовал:

— Давай заходи, фраерок, гостем будешь!

Саша не торопился выполнять команду то ли приглашение:

— Послушай, мужик, ты, вообще-то, от меня чего хочешь, а?

— В бане у меня пузырь стоит, сначала выпьем, а потом и поговорим с тобой по-мужски. Я, может быть, этого разговора с тобой несколько лет жду! — закричал мужик, стуча кулаком себя в грудь, приблизив свое лицо вплотную к Сашиному лицу так близко, что он увидел, как слезятся его глаза.

Саша понял, мужик чем-то был сильно обеспокоен и просто так от него не отделаешься.

В предбаннике света не было. Мужик открыл дверь в баню и толкнул Сашу в спину. Не увидев высокого порога, Саша споткнулся и упал.

— Настроят тут всяких препятствий, — ворчал он, ощупывая руками в темноте место, куда бы присесть.

Быстро найдя спички, мужик зажег свечной огарок. Теперь можно было что-то видеть. На лавке стояла бутылка без наклеек, заткнутая газетной пробкой, большой металлический ковш и на расстеленной газетке лежали: ржаной хлеб, зеленый лук и кучка соли.

— Садись вон на скамейку в угол, — показал гостю место мужик, а сам сел на скамейку возле кирпичной печки.

По праву хозяина, мужик открыл бутылку и половину содержимого вылил в ковш.

— На, держи! — сказал он, подавая гостю ковш. Саше в нос ударил запах самогона.

— Давай тащи, не тяни резину, — скомандовал в очередной раз мужик.

Саше и самому захотелось поправить свое моральное и физическое состояние, он закрыл глаза и большими глотками выпил все. Закашлявшись, он закрыл рот рукой.

— Чего ты хренькаешь, закуси вон горбушкой хлеба да луком, и все будет путем. Тоже мне, фраерок, слизняк! Вам, городским, кагорчик бы сладенький пить, да, а это первач Кириллыча! А он уж знает толк в этом деле, его первачок не бывает меньше семидесяти градусов.

И действительно — марка Кириллыча соответствовала той похвале, которую услышал Саша: не успел он дожевать горбушку хлеба, как в глазах его в тусклом свете морда мужика стала расплываться, то прикрываясь ковшом, то жуя, сливаясь с мраком. Он потрогал свой больной, окровавленный затылок и спросил:

— Ты, морда, скажи мне, чем шарахнул по голове и зачем?

— Я этого момента долго ждал, — утирая свое лицо то ли от слез, то ли от пота, ответил мужик, — кол у меня на тебя был припасен. Стоял, как будто забор у тетки Клавы подпирал, ну и подгнил малек. Это тебя и спасло. Кол сломался пополам, а то бы убил тебя.

— Так зачем?! — не выдержав, закричал Саша от возмущения и неизвестности.

— Пойдем на волю, там по-мужски и разговаривать будем.

— Пойдем.

Саша с трудом перебрался через два порога, но ни разу не упал. Они стояли, как два молодых бычка, друг против друга.

— Ну, чего ты хотел от меня? — спросил Саша и тут же получил кулаком в челюсть. Он упал на вскопанную в огороде землю.

— Вставай, — сказал мужик, шатаясь из стороны в сторону.

Саша встал. Мужик еще раз ударил его, на этот раз хоть и не так хлестко, но отдалось в голову, в рану на затылке, в глазах поплыло.

— Вставай, — продолжал командовать мужик.

На этот раз Саша не торопился вставать, он пытался сосредоточиться, поднимался медленно, мужик размахнулся, но сам получил встречный удар ногой в живот, он нагнулся и получил второй удар кулаком в голову. Вдоль стенки баньки аккуратно была сложена поленница дров. Мужик влетел в нее головой, пропахал лицом несколько рядов, упал рядом, поленница рассыпалась на него. Ворочаясь, пытаясь встать, мужик падал сам, запинаясь об дрова, и что-то болтал. Наконец-то выбравшись, мужик выпрямился и, прижимая ладонью висок, куда ему врезали, спросил:

— Как тебя зовут?

— Сашка.

— Шурка, значит!

— Пусть будет по-твоему — Шурка.

— А меня Федором назвали.

— Федькой, значит!

— Федором.

— Ну хорошо, Федор. Так зачем же ты меня, Федя, колом по голове ударил?

— Шурка, ты вот мне скажи, как это у вас, образованных, все так запросто получается. Сгубил ты мне жизнь и не набей тебе морду, так?

— Федя, ты о чем говоришь?

— Шурка, тут без бутылки нам не разобраться. У тебя ти-ти-ми водятся?

— Для такого дела найдем.

— Тогда пошли.

Они выбрались из огорода, добрались до нужного им дома. Кириллыч объявил, что самогоном он не торгует, а давал Федьке два пузыря, так это за оказанную им помощь в ремонте трактора. Федор это и сам прекрасно знал, но он хотел, чтобы Шурка лично похвалил первачок, из первых, так сказать, уст, а заодно и перед Кириллычем похвастаться своим новым другом.

Пошли они на другой конец деревни к Фроське-самогонщице. Слила она им из большой бутыли в литровую банку все остатки. Тут же они выпили эту муть.

— Фу, брага, — сказал Федор, сплюнув.

— Да уж, — поддержал мнение нового друга Шурка.

Долго они еще месили деревенскую грязь, поочередно падая, поднимая друг друга и разбираясь, кто есть кто.

— Ты мне вот, как другу, скажи честно, не изворачивайся, ты Ксюшкин хахаль или нет? — ребром поставил вопрос Федор.

— В какой-то степени можно выразиться и так, что я ее хахаль, — не без гордости сказал Шурка и хотел пояснить дальше: — Но…

Долго ждать ему не пришлось: получил кулаком и полетел лицом в грязь.

— Федя, ты меня не понял! — крикнул Шурка, поднимаясь из лужи. — Я не тот, который у тебя Ксюшу увел. Она давно уже с другими дяденьками дружила!

— Что ты сказал про Ксюшу?! — обиженно спросил Федя, и Шурка получил еще одну оплеуху.

— Федя, я вообще не по этому вопросу! — кричал Шурка, сидя на земле, опасаясь вставать. — Я юрист, понимаешь ты, можно сказать — частный детектив!

— А ты понимаешь, я люблю Ксюшу со школы! — крикнул ему Федор.

— Раз так, тогда нужно серьезно разобраться.

— У тебя деньги остались? Давай еще по одной возьмем.

— Только по последней, — уточнил Шурка.

— Лады, — согласился Федор.

— И, если можно, Федя, найди выпить чего ни то приличного, и с закусоном решить. Не могу я так просто лакать эту бурду, без закуски, понимаешь?

— Для гостя всегда! Давай деньги!

Шурка отдал деньги, и Федя уверенно зашагал. Они находились в начале деревни около автобусного разворота. Вокруг было темно, до ближайшего столба с освещением было метров тридцать, а вдали светились две лампочки у сельмага. Фигура Феди в тумане мелькала около этих двух лампочек. Вскоре они погасли, но зазвенел звонок сигнализации. В соседнем доме загорелся свет, залаяла собака.

Обратно пробирались они тайком вдоль речки. Шурка поскользнулся и улетел в холодную воду. Федя, долго не раздумывая, только бросил пакет с добычей на траву и тут же бросился в воду на помощь другу. Они оба барахтались, цепляясь за кусты, Федя старался, первым вытолкнул на берег Шурку. В баньке отжали одежду и сели на лавку. На этот раз на газетке стояла бутылка трехзвездного коньяка да две бутылки водки, три банки консервов и с килограмм пряников.

— Зачем ты, Федя, сломал у магазина замок? — спросил Саша.

— Шура, не мочитесь в штаны, все будет путем, — ответил Федя, выставляя вперед ладонь, подтверждая сказанное. — Я же должен друга Ксюшки угостить как следует. Шура, ты же сам сказал, что самогона больше не хочешь. Деньги твои я положил на весы. Гальку, заведующую, я знаю хорошо, отремонтирую я ей завтра этот несчастный замок, и все. Ладно, давай выпьем и поговорим по душам.

Откупорили, открыли, разлили, закусили.

— Так вот, Шурка, ты послушай меня, — сказал Федя. — Крутили мы с Ксюшкой такую любовь, страх один. Был тогда у меня мотоцикл отцовский «Иж», без коляски. Посажу я ее, бывало, на заднее сиденье, летим мы вечером за деревней по тропке, сам в одной рубашке, продувает все, холодно, а она жмется к спине своими теплыми груденками, ее тепло у меня по всему телу расходится. Вот ты мне скажи, Шурка, разве такое можно забыть?

— Такое, Федя, не забудешь.

— То-то же. Она моя первая и последняя любовь! А я у нее был первый мужчина! Понял теперь, в чем тут дело?!

— Как не понять. Только почему же вы с ней не поженились?

— Судьба, Шура, распорядилась иначе. Ушел я в армию служить. Отбарабанил, значит, свое, положенное по закону, возвращаюсь домой с чувством выполненного долга перед Родиной, а Ксюхи в деревне и нет. Моя мать не писала, боялась, расстроюсь и какую ни то глупость в конце службы выкину. А Ксюха хитрила: напишет письмо своей матери, та в другой конверт переложит и с нашей почты отправит. Вот, значит, я, долго не думая, отдохнул денек с дороги и поехал к вам в Москву, Ксюху свою разыскивать.

У Феди на глаза накатились слезы, он вытер их тыльной стороной ладони, пошмыгал носом и подавленным голосом сказал:

— Давай, Шурка, еще чуток вмажем, а то у меня ком в горле встает, когда я про нашу с ней любовь начинаю вспоминать.

Они выпили.

— Нашел? — прожевав пряник, спросил Саша.

— А то, спрашиваешь. — И Федор запел: «Всю вселенную объеду, а свою милою найду»! Повидались не то слово. Любовь закрутили с новой силой, кровь в жилах стыла. — Он замолчал. Наступила тишина.

— Ну и?..

— Что, Шурка, «ну и»? Век же я не буду торчать в вашей Москве, погостил малость — пора и честь знать. Она на экономиста там училась, у нее то зачет, то контрольная. Начала она меня домой спроваживать. Оглядись там пока, устройся на работу, а летом она приедет и тогда поговорим о свадьбе.

— А ты чего?

— Того! Уезжать мне было неохота, понимаешь?

— Понимаешь.

— Собрался я, значит, Шурка, уезжать, да чего там собираться-то: один китель дембельский, шинель подрезана, да шапка под квадрат отутюжена — вот и все мое парадное барахло. Попрощались как положено, ушел, а уехать не смог. Доехал до вокзала и вернулся обратно. Стою я, значит, возле общежития, время уже позднее, а она прикатывает на «Жигулях» с таким интеллигентным франтом. Он в белом плаще, в беретке, в очках, провожает ее, у двери в щечку целует. Надо было его сразу прибить, — выругался Федор, — а я тогда стушевался что-то, растерялся, что ли, не знаю, не помню. Знаю только, что не прибил.

Рассказчик замолчал.

— Ну-ну, и что дальше? — в Саше проявлялось не просто любопытство, а просыпался интерес сыщика, сбор информации о человеке, которого он начинал подозревать и в своих бедах тоже.

— Не нукай, не запряг! — с дерзостью ответил Федя. По нему было видно, что он хочет к кому-то придраться, отомстить за прошлые обиды.

— Я-то тут при чем, — поспешил предостеречь возможный конфликт Саша, — не хочешь, не говори. Ты сам начал рассказывать. Я же не могу за всех москвичей перед тобой отвечать. Ты мне и так шандарахнул по голове, что я до сих пор никак в себя прийти не могу.

— Это так, — смягчил свой гнев Федя. — Слушай дальше, раз такой расклад пошел. Франт уехал, я к Ксюшке подбегаю, ты такая сякая, говорю ей. А она мне: «Это мой преподаватель, мне нужно сессию без троек сдать, он мне помогает, просто подвез до общежития, вот и все, ничего тут такого нет». И тут же сразу на меня: «А почему ты не уехал, зачем следишь за мной?» В общем, мы поругались крепко. Я уехал. Всю зиму и весну с нетерпением ждал, когда же наступит лето, приедет моя Ксюха и мы с ней поговорим по душам, как договаривались. За полгода обида уже поутихла малек. Я у нее в гостях где-то в конце ноября — начале декабря был. Вот, значит, наступило лето, в конце июня или в начале июля приезжает моя красавица к маме погостить с животом, понял? Сплетни по деревне быстро понеслись. Наша Ксюха в Москве замуж выходит, жених — преподаватель в институте, образованный такой, культурный. А что Федька, простой деревенский мужик, подумаешь, тракторист. Вот и все — на этом, Шурка, вся наша любовь и закончилась.

— Печально.

— Это еще не все, — погрозил пальцем Федя в разные стороны. Он взял бутылку и налил себе в ковш. По стенке ковша с намокшими лапками метался, задыхаясь от испарины, жучок: то ли упавший с потолка, то ли по привычке забрался водицы испить. — Таракан вон тоже хочет с нами вмазать и за жизнь поговорить, — пошутил Федя, доставая жучка двумя пальцами. — Хотя можно было и с ним, сразу была бы и закусь мясная. Ха-ха.

Занюхав рукавом, он продолжил:

— Ребенка она родила, вон у ее матери, тетки Клавы, такая хорошенькая девчушка растет. А вот замуж ее тот хлыщ столичный так и не взял, сбег от нее, понял? Вот я и думаю, Шурка, много у вас там таких хлыщей.

— Встречаются везде, да и у вас такие найдутся.

— Да это, конечно, так, ты прав, я в сердцах на всех вас, столичных фраерков, грешу.

— А ты чего смотрел, когда тот ее бросил?

— А что я?.. Пока размышлял, с обидами своими боролся, время шло. Потом собрался и опять поехал к ней в Москву. Нашел там же: в общежитии с ребенком на руках сидит. Увидела меня и заплакала. Утешил девчонку. Звал жить к себе, а она ни в какую: вот закончу учиться, тогда и приеду к тебе. Хоть уговорил поехать в деревню и отдать девчонку пока матери, а я за ней там пригляжу.

— И что?

— А то! Перевелась моя Ксюха учиться на вечерний факультет, работать устроилась в банке и там нашла себе банкира, вот тебе и вся история! Неровня я ей, понимаешь, Шурка? Так вот с тех пор я и охраняю ее девчонку. Чтобы тот первый хлыщ, который с ней наукам упражнялся, не появился и не забрал ребенка без Ксюшкиной воли. А то думаю, одумается гад и приедет сюда — девчонка-то у него вон какая красавица стала. Вчера вечером возле магазина гляжу, какой-то фраерок столичный с автобуса шмыг и так спрашивает, значит, где тут Ксюшин дом найти. Сам без нее приехал, только девчонкой интересуется. Так, думаю, все-таки пожаловал милок, долго я тебя ждал, ну что ж, ты у меня сейчас получишь.

— Да уж, Федя, угостил ты меня, — потер больной затылок гость, — лучше бы ты действительно его сразу тогда у общежития какой ни то оглоблей огрел, чем за него досталось моей бедной голове.

— Ты, Шурка, прости меня, — попросил Федя, опуская голову.

— Да чего там, — ответил Саша. — Ты сам-то так и не женился?

— Нет. Сначала все ее ждал, а потом, знаешь, с этими дурацкими переменами запил, вот до сих пор остановиться и не могу.

— С какими переменами?

— Да с теми самыми. Колхоз наш в товарищество превратился, денег и раньше платили мало, а тут и вовсе шиш да маленько, работай парень задарма. Я как-то у Кирилловича скалымил пузырек первача, помог ему сено в стог метать, на тракторе с вилами такими, знаешь, скирды ставить. Значит, качу себе по деревне довольный такой, а тут он, председатель наш, на своей иномарке выворачивается из проулка. Останавливается возле меня и давай на всю честную улицу орать, пьяная ты морда, за колхозный счет соляру жечь, рубли себе сшибаешь, я тебя, сякого-такого, уволю. Сам денег не платит, завтра да послезавтра все обещает, вот и живи, Шурка, как хочешь. Сам председатель отгрохал себе домину, словно целый районный дом культуры, да машину иностранную купил, спрашивается, не за колхозный ли счет все это добро? А тебе уж и скалымить на пузырек нельзя. Я тут, значит, вгорячах и проучил его маленько. Развернул трактор и на него попер, он в машину прыг, а так же осень, грязь была, машина его возьми да и застрянь, уж лучше бы он уехал. Я поддел машину на вилы вместе с ним, высоко поднял, трактор перевесило, и он ткнулся в землю. Трактору чего будет, слегка вилы помял, а машине досталось, измял всю. А главное — председатель сильно перепугался. Думает, обратись он в милицию, ну дадут мне год с небольшим, а может, и вовсе условно. Подумаешь, кровопийцу немного попугал, судьи-то они тоже люди умные. Вот за машину платить заставят точно, а денег у меня и нет, он же их и не платит, откуда им взяться-то. Выгнать меня будет нельзя, лист исполнительный висит, вот этот гад и задумал засунуть меня в психушку, чтобы народ в деревне не мутил и его не трогал, а денег на машину он себе еще наворует. А я тут, как назло, с расстройства в долгий запой ушел. Председатель под конвоем организовал мне в райцентре медкомиссию в психушке, а там главврачом Герасимович работает, так он его приятель, оказывается, тот ему мясца привезет, то картошки, понял. Герасимович возьми да и признай меня не совсем нормальным, мол, приступы буйности у него бывают, вроде как белой горячки. Вот с тех пор там и состою на учете — как только запью, так меня сразу же и отправляют туда на лечение. Председатель на работу не берет, говорит, дурак ты и технику доверять тебе никак нельзя. Вот как хочешь, так и живи. А ты, Шурка, говоришь, почему я не женюсь. Кто же за меня теперь пойдет, если я для всех дурак.

Шурка еще раз потер затылок, где у него болела рана, и сказал:

— Ну что ты, Федя, ты нормальный парень. Будешь у нас в Москве, обязательно заезжай в гости, я тебе адресок с телефоном оставлю. — И Шурка полез в сумку доставать листок с ручкой.

— Тогда давай еще по одной выпьем.

— Федя, а может, уже хватит, а?

— За дружбу, Шурка! Ты погоди тут, я сейчас в погребок сбегаю, бочковых огурчиков принесу, под них-то оно лучше пойдет, вот увидишь.

Через час Шурка вырубился. Сны снились кошмарные: черные змеи выползали из-под пола и, шипя, норовили укусить за ногу. Он пытался убежать, но кто-то крепко держал ногу. Проснулся в поту, вокруг темнота, в полу провалилась доска, в грязи увязла нога, он с трудом оттуда выбрался. Рядом как ни в чем не бывало храпел Федя. Саша переполз через спящего и забрался под лавку в надежде, что здесь змеи его не достанут. Проснулся он не столько от яркого света, направленного прямо ему в глаза, сколько от толчка в бок.

— Просыпайтесь, ухари! Хватит, погуляли! Так, а бутылочки-то из магазина будут, попались голубчики, — говорил милиционер, освещая фонариком этикетки на бутылках. — Федька, вставай! — И пнул его тоже ногой. — Доколе твое безобразие продолжаться будет?! Эй ты, у тебя документы есть? — спросил милиционер у протирающего глаза Саши, так до конца ничего еще и не понявшего.

— Сумка чья лежит, бери ее и ступай на выход, и ты, Федька, тоже, там будем разбираться, кто таков твой дружок.

На улице светало, слышался ленивый перезвон петухов, от речки до забора клубами стелился туман. Из некоторых труб ближайших домов уже потянуло дымком.

— Ах, мерзко! — поеживаясь, сказал Федя, выйдя на улицу с мятым лицом. — Опохмелиться бы для начала не мешало, а, начальник?

— Ты что, дурачина, думаешь, тебе и на этот раз все с рук сойдет? Это, милок, уже кража, за это и полудурка посадить могут. А вот твоего дружка посадят точно.

— Да ты че, командир! Шурка мой друган, из Москвы к нам пожаловал, понял? Он это, как сказать, ну, в вашем деле тоже сечет, то есть в делах шибко грамотный, — взялся нахваливать своего нового приятеля Федя.

— В делах, говоришь, шибко грамотный, умеет, значит, магазинчики чистить, так получается?

— Да нет, командир, ты меня неправильно понял.

— Что же он из Москвы в нашу глушь забрался, а? Ты, москвич, ты в розыске, случаем, не находишься?

— Вроде бы нахожусь, — ответил с грустью Саша с заспанным лицом, широко зевая и потягиваясь. Он с детства был приучен всегда говорить только правду, а тут, с большого похмелья, сразу и не сообразил, что в этом случае можно было и соврать или объяснить всю ситуацию честно от начала до конца. Но вышло все по-другому.

Федор, насторожившись, вытаращил на Сашу удивленные глаза. Неожиданно набросившись на милиционера, он обхватил его кругом, сцепив руки в замок, и повалил на землю, при этом громко кричал:

— Беги, Шурка! Беги, братан!

— Пусти, дура-башка! — кричал милиционер, брыкаясь в плотных объятьях Феди. — Славка, на помощь! Убивают!

От дома в сторону бани по огороду бежал еще один милиционер с автоматом на плече. Саше долго размышлять не пришлось — сумка с ним, и он рванул в сторону калитки, за которой плотной стеной стоял туман.

Подбежавший милиционер ударил автоматом между лопаток Федю, он простонал, но не отцепился. Удары посыпались, второй, третий.

— Славка, стреляй по тому, он опасен, — вырвавшись, кричал милиционер, пиная ногами лежащего Федю.

— Ай!.. Беги скорей, Шурка! — протяжно звучал голос Феди в утренней мгле.

Саша присел на бережку речки на корточки, скрываясь в белоснежном тумане, раздумывая, куда бежать или ползти дальше. Но тут утреннюю тишину разрезали громкие отрывистые звуки выстрелов, зашелестели листья на кустах от пролетающих пуль. Времени на размышления уже не было, слышались приближающиеся, топающие шаги. Он, ломая кусты, бросился в речку. Немного проплыл вдоль по течению, как совсем рядом, врываясь в воду, зачмокали пули. Саша нырнул под воду, тут было мелко, он встал на дно и, быстро бредя поперек реки, попытался выбраться на другой берег. Он побежал в сторону молодого березняка, ветки хлестали ему в лицо. Звуки выстрелов вновь дерзко ворвались в уши, он, нагибаясь, продолжал бежать.

Шел он лесом, шел он полем, старался ориентироваться по солнцу, как считал сам, идет в сторону райцентра. Интуиция его не подвела, ближе к обеду — не его, разумеется, а по солнцу — он вышел на разбитую дорогу, в то самое место, где застрял их автобус, когда ехал туда. Он узнал это место сразу. Пройдя лесом вдоль дороги еще с несколько километров, увидел поселок, в основном из одноэтажных частных домов. В голове шумело, хотелось сильно пить, ощущение было скверное, просто отвратительное. Раньше Саше никогда не приходилось так сильно напиваться, да после этого с самого утра еще и бегать, тем более под очередью пуль. Силы были на исходе, он еле добрел до ближайшего стога сена. Разрыл местечко, прилег, навалил на себя сено, подложил руки под голову. Вспомнились ему английские приключения, тогда он думал, что эти неприятности с ним больше никогда не произойдут, а сейчас эти кошмары продолжаются и продолжаются. Он поежился и забылся.

Видимо, в нашем сознании все связано, наваждение сна вновь принесло ему лисью охоту, только в роли преследуемого лиса на этот раз выступал он сам и бегал по родным просторам. Смеющиеся морды охотников над загнанным лисом были не лордовской знати, а Феди с дубиной и двух мужиков в форме с мушкетами в руках. Один россыпью поливал свинцовыми пулями, жутко свистящими над ухом, из-за их голов с бутылкой в руках с прозрачной как стеклышко жидкостью маячила веселая физиономия Кирилловича. А визгливый лай собачонки погонщика почему-то казался каким-то родным — маленькая, рыженькая, с загнутым хвостиком норовила ухватить его за штанину.

— Нельзя, Жучка, — сказал приятный, даже убаюкивающий девичий голосок. И как будто он слышался ему где-то раньше, и так показался близок, что поджавший хвост лис перестал дрожать — он же у себя дома, на Родине, а не в далекой чужой стране, кого ему здесь бояться? Распрямился, вытянулся Саша и увидел перед собой прекраснейшее из земных созданий.

Она стояла и прикрывала собой солнце. Ее светленькие волосики на этот раз были без косичек, ровно расчесаны, они развевались на множество тонких нитей, сквозь которые проникали солнечные лучи, ослепляя глаза Саше. Он уже не осознавал, где находится: то ли в лучшем из миров, то ли еще здесь — и ему чудится это прекрасное явление, которое встретилось вечером в автобусе и, сразу покинув его, заставило думать о нем. Он сидел в сене и улыбался, прищурив от солнца глаза, старался ни о чем не думать, только чтобы это видение продолжало на него смотреть. Жучка, виляя хвостиком, крутилась возле ее ног. Обнюхав Сашину ногу, собачка, предварительно прорычав, предупреждающе тявкнула, поглядев на хозяйку, фыркнула, отбежала в сторону и возвратилась вновь.

Девушка была одета в накинутой на плечи куртке и в короткое светленькое, с голубенькими, красненькими, меленькими цветочками ситцевое платьице, а на ногах войлочные чуни в резиновых калошах. Тут Саша поймал себя на мысли, что раз он увидел эту красоту и ощутил прилив сил, значит, он еще в этом мире и ему не чудится.

— Настенька, это вы? — тихо спросил Саша, боясь спугнуть видение.

— Я. А это вы, Александр, — так же тихо спросила девушка, рассматривая избитое лицо и грязную одежду молодого человека, сидящего у нее в стоге сена, тот самый вчерашний попутчик, который изъявлял желание с ней познакомиться.

— Да. А я вас искал, Анастасия, — важно сказал Саша, естественно соврал, но не так чтобы очень, он же все-таки думал о ней, а потом, должен же он как-то объяснить свое появление в этом стоге сена.

Родители и бабушка с дедушкой Насти были, разумеется, в легком шоке, увидев на пороге своего чистого, аккуратного домика претендента на их любимую дочурку — по их мнению, еще молодую для замужества, тем более с разбитым и опухшим лицом, в грязной одежде, да еще приехавшего свататься из самой Москвы. Какими-то странными им казались и те обстоятельства, рассказанные самим претендентом, приведшие его к ним в стог сена. Но тем не менее мало ли как в жизни бывает, претендент все-таки москвич — «это тебе не щи лаптем хлебать». Ради такого случая истопили баньку, отмыли столичного гостя, помазали лицо, одели в отцовскую рубаху и посадили за стол ужинать.

А тем временем мимо дома по их улице пронесся милицейский «козелок» с мигалкой. Бабушка перекрестилась:

— Уж не случилось ли чего? Спозаранку носится эта машина по поселку судэма-тудэма словно угорелая.

— Да нынче чего хорошего ждать, шпаны разной развелось тьма, что бывало блох в голодное время, — поддержал бабку дед.

— Я ехала из города, на автостанции тоже было полно милиции, — сказала мать.

— Да, — вздохнул недовольно и загадочно отец, — весь день кого-то ищут.

Настя с тревогой посмотрела на Сашу. А он вкушал аромат черносмородинного варенья и прихлебывал чайком:

— А-а, вкусно.

Действительно, весь районный отдел внутренних дел был поднят по тревоге, наряды на уазиках перекрывали все возможные пути отъезда «особо опасного преступника», забравшегося из Москвы скрываться в их район.

Погостил Саша у Насти с денек-другой, да и начал готовиться к выезду из опасной территории. Поблагодарил за хлеб, за соль родителей, бабушку с дедушкой, а Анастасии тишком на ушко обещал непременно приехать и даже действительно посвататься. Затемно, короткими перебежками он проскочил на предпоследний автобус. Вышел раньше конечной остановки — автостанции, по городу темными улочками пробрался на железнодорожную станцию.

«И что делать дальше? — задал себе вопрос Саша, стоя возле ступенек на платформу, просматривая ее из темноты на уровне глаз. Он видел, как по платформе прогуливается парочка милиционеров, еще одна стояла у ярко освещенных окон вокзала, рядом с входом в кассы. — Значит, билет на поезд взять не удастся».

Он пошел по рельсам в противоположную сторону от вокзала. Здесь на станции было много путей, низко между ними горели огоньки, горели они и на столбах, вдали на тупиковых ветках виднелись черные длинные составы. Возле одного осмотрщик вагонов постукивал молоточком с длинной ручкой, в другой руке у него был фонарь. Саша подошел к нему ближе и спросил:

— Подскажите, Москва в какую сторону будет?

Осмотрщик оторвался от своей работы, с недоверием осмотрел прохаживающегося в темноте по рельсам человека и тоже спросил:

— Уж не пешком ли ты до столицы-то собрался, мил-человек?

Этот вопрос осмотрщика застал Сашу врасплох, он не знал, что ему ответить: вокзал рядом, купи билет и езжай себе в Москву, какая разница, в какую сторону тебя повезут.

— На билет денег нет, украли кошелек, — путано ответил Саша.

— Вон как, бывает и так. Только, мил-человек, до Москвы-то верст пятьсот с лишним будет, разве доберешься без поезда.

— Понятно, что не дойду.

— То-то и оно. Туда с полкилометра пройдешь, на въезде в станцию переезд будет, там товарники встают, ждут, когда пути на станции освободятся, можно вагон с торца с площадкой подобрать. За сутки доедешь до своей Москвы, только, мил-человек, на ходу не прыгай.

— Спасибо, папаша.

— Иди с Богом, сынок.

Окрыленный подсказкой осмотрщика, Саша пошагал в темноту, напевая песенку молодости своих родителей — позже, видимо, никто лучше под этот случай жизни так и не придумал: «Опять по шпалам иду по привычке».

Состав уже стоял на месте, тягловой силой в сторону Москвы, но вот вагона с площадкой сбоку, как назло, не находилось. Впереди ночь, будет ли другой поезд — неизвестно. Утром куда деваться — рассветет и на станции могут заприметить работники, не все такие доброжелательные, каким оказался дядечка осмотрщик. Тут вдали на столбе загорелся зеленый, колеса засвистели и заскрипели, поезд тихо тронулся. Саша быстро схватился за металлическую скобу, торчащую у вагона, одной ногой встал на тормозной шланг и забрался на сцепку. Поезд набирал скорость. А вот и платформа, по которой гуляют милиционеры.

«Прощай, от всех вокзалов поезда»! — громко пропел он с радостью и помахал им ручкой.

«Вырваться из милицейского кольца не так-то просто, а мне удалось! Обложили кругом, а я шмыг — и ушел, вот каков».

Романтический азарт матерого волчары охватил Сашу изнутри, он переполнен был гордостью за себя:

— Ура! Прорвались!

Но не успел он в полной мере насладиться разбегающимся по кровушке вспрыскам адреналинчика, как закончился городской пейзаж со светящимися лампочками и темными силуэтами построек, а поезд уже разогнался до такой прыти, что у Саши перехватило дух. Вагоны шатались из стороны в сторону, сцепка, на которой он стоял, то сталкивалась, то вновь растягивалась. Чтобы не упасть, он не знал, куда смотреть: себе под ноги, где с зазывающим видом мелькали шпалы, или в сторону уводящей темноты, откуда неожиданно, как монстры появлялись черные столбы. Чувство опасности приближалось, полученный мимолетный кайф от своей лихости исчез напрочь, больше того, страх и холод начал сковывать ноги, делая их ватными и менее устойчивыми на сцепке, чего ему в этот момент и не нужно было в особенности.

«Так простоять около суток — можно и не доехать до пункта назначения, — подумал он и решил забраться в сам вагон, который был предназначен для сыпучих материалов. С трудом ему это все-таки удалось сделать, в вагоне оказался уголь. — Что тут могло быть еще, если поезд идет из Воркуты».

Саша прыгнул к самой вершине кучи, но удержаться ему не удалось, и он съехал вбок до конца, встал ногами на край вагона. Смотреть вниз не хотелось, можно было упасть. Врывая руки в глубину кучи угля, гребя его под себя, он быстро переполз к торцу вагона и там лег на спину.

— Фу, — с облегчением сказал Саша, вытирая холодный пот рукой, размазывая грязь по всему лбу и щекам.

Понятное дело, что весь перепачкался, а что делать, зато здесь безопасно и от скуки можно даже спеть: «Замелькали пустые перроны, и стук колес неровный перебор».

Долго радоваться комфортному бесплатному проезду Саше, конечно же, не пришлось. На скорости в открытом вагоне резкий, холодный ветер не только пробирал каждую его косточку, но и поднимал угольную пыль, не давая вдохнуть полной грудью. Зажимая рот, он пытался дышать только носом, который к тому же забился уже слизью от простуды вперемешку с черной пылью. Он временами приоткрывал рот, прикрывая его растопыренной ладонью, чтобы схватить глоток грязного воздуха и снова закрыться. Он проклинал тот момент, когда так необдуманно решил взобраться в этот состав, нужно было искать лучший вагон, крытый, с боковым проходом, как советовал осмотрщик, не нашлось бы в этом составе, подождал бы следующий поезд. Чего сейчас говорить, на скорости с такой высоты все равно не прыгнешь, да и на другие вагоны тоже не перелезешь. Во-первых, напрочь замерз, руки сорвутся и можно попасть под колеса. Во-вторых, это в кино хорошо смотреть, как герои прыгают по крышам вагонов с револьвером в руках, да еще при этом стреляют, когда у них состав тянет паровоз, на худой конец дизель, а тут линия электрифицирована — поднимешься в полный рост и током шарахнет так, что хана придет. Надо терпеть, скоро должны приехать, вот уж и рассветает, день новый настает.

Состав наконец-то остановился вблизи какого-то городка. Саша с большим трудом спустился с вагона на твердую почву. Как прекрасно снова ощутить себя на земле, словно вернулся из космического странствия, на это навевало все: ночной холод и черные отблески каменного угля. Пешком по шпалам он уже по привычке добрался до станции. Радость какая: он думал, что находится где-нибудь еще в Ярославской или, в лучшем случае, во Владимирской области, — ему не нужно было доходить до самого вокзала, чтобы узнать этот город, он узнал его по особенно удивительным, красивым куполам храмов — знаменитый Сергиев Посад: «Отсюда и до дома рукой подать».