Ирина Млодик

Школа и как в ней выжить

взгляд гуманистического психолога

Серия «Родительская библиотека»

© Издательство «Генезис», 2008

* * *

Дорогой читатель, благодарю тебя за интерес к детской психологии и моим книгам, за теплые отзывы, новые знакомства и расширяющиеся возможности сотрудничества. Это так вдохновляет!

Я хотела бы выразить большую признательность моей семье за терпение, поддержку и любовь.

Я благодарна всем учащимся и сотрудникам московской школы «Золотое сечение», оказавшим мне неоценимую помощь в создании этой книги. А также лично: Елене Яковлевне Гвирцман, Алексею Леонидовичу Куликову, Ирине Борисовне Нефедовой, Дине Григорьевне Шехтман, Наталье Георгиевне Беловой, Янине Игнатьевой, Вячеславу Викторовичу Будилину и Алине Козловой.

Я очень благодарна Марине и Грегори Эббот, Ларисе и Эдмунду Йорх за их удивительное гостеприимство и заботу.

Спасибо и моим школьным учителям, они хотели научить меня только самому лучшему.Вместо предисловия

Идея этой книги начала созревать во мне давно, около десяти лет назад. Я искала подходящую школу для своего ребенка и была вынуждена столкнуться с разными типами общеобразовательных учреждений, учителей, подходов к обучению. В это же время я, как психолог, пришла к выводу, что у детей, попадавших ко мне на коррекцию и психотерапию, были два основных источника психологических травм: собственные родители и школа.

Как правило, все молодые специалисты отличаются энтузиазмом и наивностью. Я не была исключением и полагала, что как психолог должна не только исправлять последствия психологических травм, но по возможности выявлять и устранять причины, их вызывающие. Мой энтузиазм не иссяк и сейчас (иначе я бы никогда не взялась за эту книгу, также как и за «Книгу для неидеальных родителей»), а вот наивности за годы работы, конечно, поубавилось. Ведь вначале я думала, что если объяснить родителю, как можно «искалечить» ребенка любовью, он перестроит свою линию поведения, если показать, какие они – дети, и чего именно ждут от взрослых, то взрослые их поймут, и все изменится. Также мне казалось, расскажи я о том, что помогает ребятам учиться, а что вызывает в них протест, то учителя меня услышат, смогут приспособиться к собственным ученикам, и наступит счастье.

Наивно? Конечно! Родителю, чтобы что-то изменить в отношениях с собственным ребенком, мало понять, что именно следует изменить, нужно еще проделать колоссальную работу по осознанию себя, по отслеживанию собственных чувств, по изменению собственных весьма жестких установок, идущих еще из детства. Это тяжелый труд, на который способен далеко не каждый (точнее, очень немногие).

В школе все еще сложнее: психологическое здоровье отдельно взятого учителя, осознанность его действий и центрированность на учебных потребностях школьника в целом мало что меняют в жизни ученика (хотя и эта малость – настоящая драгоценность для отдельно взятого школьника). За спиной у педагога система – малоподвижная, консервативная, жесткая, и пробовать изменить ее усилиями одного психолога, конечно, наивно.

Поскольку я не педагог (хотя являюсь преподавателем в высшей школе), я не претендую на истинное знание о том, как правильно учить детей. Я смотрю на школу глазами психолога, смотрю, безусловно, субъективно, привнося сюда как свой родительский опыт, так и опыт профессионала, выбравшего гуманистические методы для своей работы.

Я хотела бы поделиться с вами своими размышлениями, в надежде найти единомышленников среди родителей, детей, учителей, психологов. Одному, конечно, невозможно изменить мир, если речь идет не о голливудском кино. Но я убеждена в том, что группа единомышленников способна создавать новое, которое могло бы существовать в соответствии с ценностями большинства. А большинство способно создать новую и жизнеспособную систему, даже новую систему педагогики. Я верю в это с неостывающим энтузиазмом и уже недетской наивностью, потому и взялась за настоящий проект – эту книгу.

Ирина Млодик1

Школа

Школа готовит нас к жизни в мире, которого не существует.

Альбер Камю

Школа – это не только место (пространство), куда приходит растущий человек, чтобы получать знания. Это огромный промежуток времени (если рассматривать его в масштабе всего детства), который проводит ребенок в этом самом месте. Школа – это сеть отношений, в которые вовлечены все мы ежедневно и ежечасно. И это система, организованная и живущая по своим законам, формирующая и изменяющая каждого, кто является ее частью. В конце концов, школа – это процесс, и не только процесс образования и становления…

Мне всего шесть лет, и все домашние собираются на семейный совет. Главный вопрос на повестке дня: хочу ли я пойти в школу этой осенью? Первая учительница моей сестры набирает новый класс. Очень удачно: можно отправиться в ту же школу к знакомому педагогу. Меня спрашивают, хочу ли я этого. Я не знаю, хочу или нет, потому что вообще не знаю, что такое школа. Я представляю себе большие комнаты, как у нас в детском садике, заполненные детьми-учениками, и строгую учительницу, которая следит за тем, как мы себя ведем. Картинка не очень отличается от того, что происходит в саду, но от родителей и сестры я знаю, что школа – это большая ответственность. Поскольку я боюсь в своей шестилетней жизни всего нового и на самом деле меня пугает эта ответственность, то в школу идти я скорее боюсь. Мне хочется зацепиться за мамины слова: «она же еще маленькая и так часто болеет», но я знаю, что папа будет недоволен. Он, похоже, все давно решил. Мне ничего не остается, кроме как согласиться.

Меня приводят к той самой учительнице на какие-то экзамены или тесты. И, несмотря на то что к своим шести годам я умею читать, писать и знаю таблицу умножения, меня просто парализует от тревоги и ответственности. Учительница строга, отбор в школу серьезен, я не должна подвести папу. В те времена – это лучшая школа в городе, «английская», с самым высоким процентом поступления в ВУЗы. Несмотря на охвативший меня ужас, я все же выполняю задания, и меня принимают. Я не помню, обрадовал ли меня сей факт или нет, помню только чувство огромного облегчения от того, что собеседования и тесты заканчиваются.

Воспоминания о начальной школе обрывочны: только отдельные эпизоды и ощущения. Из-за маленького роста я сижу на первой парте, прямо напротив учительского стола. Основное чувство на протяжении долгих трех лет – страх, переходящий в ужас, когда учительница повышает голос (а делала она это регулярно), полный ступор, когда она, рассердившись, бьет указкой или кулаком по своему (слава Богу!) столу, бьет так, что подпрыгивает даже моя парта. И еще: я до сих пор отчетливо помню состояние жуткой паники, когда надо было выходить к доске. Я стою перед классом и отвечаю совсем тихо, потому что ужас заполнил каждую клетку моего маленького существа. Меня прерывает ее разъяренное: «ГРОМЧЕ!» Я впадаю в столбняк и могу выдавить из себя лишь мучительный шепот. Ее очередное «ГРОМЧЕ!» ввергает меня в состояние полного паралича, и я вообще уже не могу ничего сказать. Под язвительные комментарии моей мучительницы и смех одноклассников я отправляюсь на свое место и хочу только одного: стать невидимкой, чтобы никто меня не замечал, не заставлял говорить громко и с выражением, не унижал и не стучал по моей парте. Но мне предстоит пережить еще три года постоянного сверхчеловеческого напряжения, от которого я спасаюсь лишь тем, что непрерывно болею.

Моя первая учительница была замечательной женщиной, носила звание «почетный учитель». Она отдала школе всю свою жизнь. Она учила нас, как умела, как считала нужным и правильным. Все в нашем классе выучились читать, писать, вычитать и делить, и, наверное, многие ей за это благодарны. Но теперь, уже будучи взрослой, я совершенно убеждена, что могла научиться этому и не заработав невроз, последствия которого придется расхлебывать всю оставшуюся жизнь. Я уверена, что учить детей хорошо и «правильно» можно не только манипулируя их чувствами, внушая страх, подавляя в них личность, целиком подчиняя себе и своим целям. Я знаю, что дети значительно эффективнее учатся в атмосфере уважения, поддержки и принятия. Они легко, без всякого страха, следуют за учителем, когда им интересно и когда они понимают, для чего нужны все эти знания, которые взрослые почему-то считают важными априори.

Вот послание, которое я вынесла из своей школьной жизни:

«Будь послушной, усердной, старайся, много работай! То, что сказали взрослые люди до тебя, значительно правильнее всего того, что можешь сказать ты. Есть непреложные истины, которые тебе следует знать, не оспаривая и не подвергая их сомнению. Будь прилежной, исполнительной, следуй установленным правилам, слушай старших и усердно учись! Только тогда ты избежишь недовольства представителей взрослого мира и, возможно, даже получишь поощрение».

Что интересно, оно усвоилось значительно прочнее, чем многие знания, вбивавшиеся в мою голову с немалым напором. Знания забылись, послание всегда со мной. Да, оно до сих пор помогает мне быть усердной и много работать, но делает ли это меня счастливой? Кроме того, только мои психотерапевты знают, какие сверхчеловеческие усилия мне пришлось приложить, чтобы позволить себе иметь право на собственное мнение, чтобы научиться видеть мир не только таким, каким он уже описан в книгах, чтобы когда-нибудь разрешить себе звучать.

«Время было такое», – скажут некоторые. Кого еще должны были готовить школы в эпоху социализма, тем более в период застоя? Конечно, исполнителей: послушных, усердных, внушаемых, способных без сомнений и колебаний разделять и поддерживать нужные стране идеи. Те немногочисленные творцы и люди, которые видели не только то, что позволено партией, объявлялись либо диссидентами, либо маргиналами, либо сумасшедшими. Смотреть на мир не через призму коммунистических идей было явно неадаптивным поведением и каралось как минимум постепенным выдавливанием из сообщества, как максимум – психиатрическим лечением. По иронии сложившихся обстоятельств в нашей стране лечили чаще всего тех, кто был наиболее здоров.

 

Как все начиналось

Школьные учителя обладают властью, о которой премьер-министры могут только мечтать.

У. Черчилль

В большевистской России все начиналось, как всегда, с весьма светлой идеи: сделать все население нашей необъятной Родины грамотным, для чего в 1919 году был издан декрет «О ликвидации безграмотности среди населения РСФСР». По этому декрету «все население Республики в возрасте от 8 до 50 лет, не умеющее читать и писать, обязано обучиться грамоте на родном или русском языке по желанию». Хорошую и весьма гуманистическую идею, как и многие другие, столь же светлые идеи, большевизм исковеркает позже, использовав их в своих политических целях.

Реформа образования, узаконенная в октябре 1918 года декретом «О единой трудовой школе», основывалась на вполне прогрессивных и здравых мыслях:

– демократичность (бесплатность, общедоступность, светскость);

– преемственность (творческая интерпретация весьма прогрессивных педагогических идей зарубежной и отечественной педагогики);

– гуманистические подходы к свободному развитию личности;

– целостность.

Но времена экспериментов и педагогических новаций в молодой республике быстро заканчиваются. Большевики, стоящие у руля огромного государства, понимают, что школа – это не просто элемент образовательной системы. Это главный государственный институт, «создающий» гражданина и воспроизводящий общество, так называемый «консервативный „генетический аппарат“ культуры» (С. Г. Кара-Мурза. Советская цивилизация. Том I). И школа становится главным идеологическим учреждением, в котором, исходя из тоталитарной идеологии, вводится единообразие программ (вовсе не для того, чтобы обеспечить надлежащий уровень образования). В советской школе унифицируются формы обучения, напрочь забываются светлые идеи декрета «Об учете индивидуальных особенностей детей», поскольку всем детям России предстоит стать общей народной единицей – «советским гражданином». Вскоре также забываются идеи о самоуправлении учащихся, школой чуть позже будут напрямую управлять Партия и Комсомол.

Таким образом, к началу тридцатых годов назревшее противоречие между концепцией трудовой школы (в которой были заложены такие ценности, как ориентация на развитие личности ребенка, установка на его творческую деятельность, стремление гармонизировать запросы общества и интересы отдельно взятого человека) и задачами тоталитарного государства полностью разрешается в пользу государства. Большевистское правление берет школу под жесткий централизованный контроль, отныне регламентируя все учебно-воспитательные процессы.

Школа миллионными тиражами начинает выпускать «советского гражданина», укомплектованного не только общими знаниями, но и соответствующей идеологической начинкой, сформированного с жестко определенными задатками, взглядами на мир, психологией. Все, кто «не подходил» под заданные советским государством стандарты, окончательно истребляются во времена сталинизма.

Каковы же были качества того самого «советского гражданина»? «Преданность коммунизму и непримиримость к его врагам, сознание общественного долга, активное участие в труде на благо общества, добровольное соблюдение основных правил человеческого общежития, товарищеская взаимопомощь, честность и правдивость, нетерпимость к нарушителям общественного порядка… забота об общем благе народа, о всестороннем развитии человеческой личности в условиях коллектива», – из доклада Н. С. Хрущева на Внеочередном XXI съезде Коммунистической партии Советского Союза. И это уже «оттепель»! А если вспомнить историю, пробежаться по книгам и фильмам той эпохи и, очистив сознание от пропагандистской шелухи, посмотреть на советского человека глазами психолога, очевидно, что он должен был:

– быть максимально приспособленным для идеологических и политических манипуляций;

– не иметь своего мнения, отличающегося от мнения партии и правительства;

– не задавать провокационных вопросов и вообще не задаваться вопросами;

– всегда быть довольным тем, что есть, и никогда не хотеть большего;

– много работать исключительно из рабочего энтузиазма, а не ради личной наживы;

– быть идейно выдержанным, а значит, не подвергать сомнению ценности социалистического строя;

– быть творческим в жестко заданных рамках;

– всегда ставить коллективные цели выше своих собственных;

– не выделяться ни личностно, ни профессионально (можно выделяться только по партийной линии, то есть выделяться в своем послушании).

Все эти качества присущи авторитарной психологии, согласно которой один человек (некий авторитет) определяет, что хорошо для всех, он же изобретает и утверждает законы и нормы поведения. И если основные мотивы этого авторитета – получение и удержание собственной власти, то все законы и нормы будут создаваться и поддерживаться только ради этого, а не для прогресса или здоровья общества. Более того, авторитету выгодно постоянно внушать людям, что сами они не способны создавать и поддерживать моральные нормы и ценности, то есть, говоря проще, отличать добро от зла. Одними из самых больших грехов авторитарной психологии являются неповиновение и неуверенность в праве авторитета на управление всеми, на установление норм, сомнение в том, что эти нормы – самые лучшие.

По законам авторитарной этики и психологии росло и крепло молодое советское государство, усиливая собственную власть за счет запугивания жителей сначала внешним, а потом и внутренним врагом. Страх, стыд и вина – вот те таинственные кнопки в душах каждого, на которые так активно нажимали большевики вплоть до самого застоя. Эти кнопки безотказно работали и включали все нужные манипулятивные схемы по удержанию власти в огромной стране.

Конечно, практически любое общеобразовательное учреждение в советской России тех времен было слепком с государства. Школа не могла остаться хоть сколь-нибудь гуманистической, как изначально задумывал ее Луначарский. Собственные законы и нормы, которые была бы способна создать и которым могла бы следовать конкретная школа, психологическая независимость и раскрытие своего потенциала всеми участниками обучающего процесса, их забота о благополучии отдельно взятого человека, а не всего социалистического общества в целом, – все это не только не подходило для авторитарного государства, но и было чрезвычайно опасным. И гуманистическая этика на долгие годы покинула просторы Советского Союза.

В школе воцарился авторитаризм. Все, от директора школы до первоклассника, стали объектом, вещью государства. Вещь считается хорошей, если она соответствует требованиям того, кто ее использует. «Хорошими» назывались лишь те школы, директора, учителя и ученики, которые соответствовали идеологическим требованиям государства, те, кто был управляем, послушен, чьи сердца и головы разделяли социалистические ценности и никогда, ни при каких обстоятельствах не ставили их под сомнение. «Плохие» быстро переставали существовать.

В этом смысле слова Камю о том, что «школа готовит нас к жизни в мире, которого не существует», взятые мной в качестве эпиграфа к этой главе, сочли бы в те времена неверными. Наша школа идеально готовила своих учеников для жизни в реально существующем социалистическом лагере. Она выпускала практически идеальную модель гражданина, приучая его быть послушным, исполнительным, трудоголичным. Во всяком случае, из меня, не бунтаря по натуре, получился практически идеальный советский человек. Чем я, вероятно, могла бы гордиться в прежние времена. Сейчас же мне приходится тратить немало времени и сил на то, чтобы произвести ревизию в «наследстве», оставленном мне школой и государством, и избавиться от того, что теперь мне не позволяет жить счастливо и свободно, сохранить то, что было полезным и подходящим, и разобраться в том, как отделить хорошее от плохого.

 

Школа переходной эпохи

Школа – это заведение, где детей учат нужному и ненужному вперемешку, всячески мешая им отличать одно от другого.

Виктор Кротов

К концу XX века социалистическое государство неожиданно (для нас, простых советских граждан) дало трещину и в считанные месяцы расползлось по швам. Вместе с социалистическими ценностями пошатнулись нравственные устои и идеологические основания. Исчезла с лица российской земли прежняя коммунистическая партия, долгие годы указывавшая, как нам жить.

К тому времени я уже окончила институт, у меня была семья и собственный ребенок. Но я помню растерянность и тревогу, охватившие меня, когда я услышала о роспуске компартии. Разум твердо знал, что это должно было произойти. В глубине души мой «взрослый» гордился тем, что на его глазах наконец творится История, и чувствовал свою колоссальную ответственность за это. Но маленькая девочка – ученица хорошей английской школы испытывала настоящий ужас перед грядущим, в котором теперь не существовало никаких твердых ориентиров, никаких однозначно заданных ценностей, никаких твердых оснований.

Наступивший хаос и «разгул» только укреплял этот глубоко спрятанный страх. Страна несколько весьма бурных лет походила на огромную компанию подростков, первый раз собравшихся на даче без родителей. Страна хотела попробовать все, что ей так долго запрещалось: иные мнения, иные партии, частную собственность, индивидуальную деятельность, рыночную экономику, свободу слова и творчества и многое-многое другое, отнюдь не всегда здоровое и прогрессивное. Теперь каждый должен был самостоятельно решать вопросы добра и зла. На первых порах это казалось более сложным и непривычным, чем поступать исходя из чьих-то прежних и якобы априори «правильных» представлений.

Законы авторитарной этики переставали работать, а правила и нормы новой этики еще не сложились. Неудивительно, что очень скоро многие стали мечтать о возвращении «сильной власти», не в состоянии перестроить собственную психологию, психологию подчиненности, которая при всех ее издержках так хорошо создавала иллюзию защищенности и безответственности.

Каково же было школе в эти сложные времена? Не имеющая себе равных консервативность системы образования давала ей возможность оставаться стабильной и по-прежнему учить и воспитывать детей, несмотря на затянувшуюся штормовую политическую «погоду» в стране. В этом, на мой взгляд, большая заслуга школы того периода. Из-под ее ног выбили почву, отменив пионерскую организацию и комсомол. Школа вынуждена была находить собственные нравственные основания и ориентиры, на которые опирались бы учителя и которые транслировались бы детям. Именно в тот момент, когда заданность сверху сменилась необходимостью личного нравственного и профессионального выбора, школа стала более «персональной». Личность директора и учителя стала основополагающей и атмосферосоздающей.

Каждая конкретная школа постепенно, и чем дальше, тем все больше, становилась отражением личности ее директора и педагогического коллектива. Вносить серьезные изменения в сам учебный процесс отваживались только учителя-новаторы, исчислявшиеся десятками на многомиллионную Россию, так что сам обучающий процесс практически оставался неизменным, но вот подход к детям, мировоззренческий и нравственный контекст теперь во многом задавались нюансами педагогических взглядов на тот или иной предмет.

Вскоре был издан Закон об образовании, объявивший о «свободе и плюрализме в образовании», провозгласивший «демократический, государственно-общественный характер управления образованием», разрешивший частные школы и закрепивший на бумаге различные принципы нового образования, в том числе гуманистические: «гуманистический характер образования, приоритет общечеловеческих ценностей, жизни и здоровья человека, свободного развития личности. Воспитание гражданственности, трудолюбия, уважения к правам и свободам человека, любви к окружающей природе, Родине, семье».

Школьная система наконец получила узаконенную свободу. Свободу «от…» или свободу «для…»? Школа настоящего

Школа – это место, где шлифуют булыжники и губят алмазы.

Роберт Ингерсолл

Школа настоящего, окончательно расставшись с социалистической идеологией прошлого, однако не спешит расставаться с прежней авторитарной психологией и этикой. Ученик, как и много лет назад, – объект обучения. Учитель – субъект. Субъект обучает объект. Тот, кто знает, рассказывает тому, кто не знает. Учитель требует, ученик исполняет требования, по-прежнему желательно беспрекословно и не задавая лишних вопросов. Один – главный и всегда вверху, «над». Другой – подчиненный и всегда внизу, «под». Так было во все времена. Неужели может быть как-то иначе?

Школа настоящего является, по-моему, оплотом консерватизма до сей поры. И я употребляю это слово вовсе не в негативном аспекте (мол, прогрессивное – все однозначно хорошее, а консервативное – однозначно плохое и устаревшее). В консерватизме есть, безусловно, свои плюсы. Например, то, что в консервативных системах перемены происходят медленно и проходят неоднократную проверку, прежде чем претворятся в жизнь. Для психики ребенка это важно, поскольку детям необходима внешняя стабильность. Консерватизм позволяет сохранять традиции и устои, многие из которых значимы во все времена, а в более прогрессивных системах оказываются выброшенными на задворки. Кроме того, консерватизм проще и безопаснее. Это система, где все известно, все предсказуемо, все неоднократно проверено, все однозначно, одномерно… и бесперспективно.

Современная школа вполне благосклонно приняла свободу «от…» и отбросила от себя идеологическую чешую, слегка горюя, но все же смирившись с потерей таких дисциплинообразующих структур, как пионерская и комсомольская организации. Но вот свободой «для…» пользоваться, на мой взгляд, не научилась за весьма редкими исключениями.

Складывается весьма удручающий парадокс. Общество продолжает динамично изменяться, хоть и не так бурно, как в переходный период. А школа во многом остается прежней. И вот теперь Камю становится правым в том, что современная «школа готовит нас к жизни в мире, которого не существует». Скорее даже так: школа выпускает детей, плохо приспособленных к тому миру, где им предстоит жить.

Посмотрим, какие требования предъявляет общество к взрослому человеку, стремящемуся иметь жилье, стабильный доход, статус, признание и прочие атрибуты благополучия. Он должен:

– иметь независимую позицию;

– уметь принимать собственные решения и нести за них ответственность;

– обладать качествами лидера;

– быть в курсе всего нового, что появляется в информационном поле;

– самому быть законодателем нового, первооткрывателем в своем бизнесе или профессии;

– быть максимально креативным как в собственной профессии, так и в жизни;

– быть упорным и настойчивым в достижении собственных целей;

– иметь значительную устойчивость к стрессам и способность быстро восстанавливаться после полученного негативного опыта;

– быть уверенным в себе, осознавать собственные таланты и способности и умело реализовывать их в своей жизни.

То есть если в трех словах: быть активным, плодотворным, независимым. Это качества противоположные тому, что задает авторитарная педагогика: быть пассивным, исполнительным (реализовывать чужие идеи, а не генерировать собственные), зависимым-подчиненным. Получается, что школы, где субъектобъектные отношения являются главными, где авторитарная педагогика по-прежнему процветает, выпускают детей, максимально не приспособленных к тому, чтобы стать успешными взрослыми настоящего времени. Вот вам и обратная сторона стабильности, безопасности и сопротивления переменам. Как точно сказал Н. А. Бердяев: «Истинный консерватизм есть борьба вечности со временем». Причем вечность при консерватизме всегда побеждает.

 

Разные типы современных школ

Притом, что школа по-прежнему остается весьма «персональной», то есть наделенной чертами и характеристиками ее педагогического состава, появляется некоторое своеобразие, формирующееся исходя из того, кто становится главным в школе и оказывает наибольшее влияние на все процессы. С этой точки зрения школы делятся на несколько типов. Родительско-центрированная школа

Как мне надоело вызывать в школу твоих родителей! Уж лучше бы ты сиротой родился.

Высказывание одного учителя

Это школа, где родитель является фигурой, задающей, определяющей и контролирующей все процессы. Такой тип школ характерен в основном для частного, платного образования. На том основании, что родитель вносит определенную сумму за обучение, он решает (а школа потворствует ему в этом решении), что является хозяином ситуации и процесса. Отчетливо понимая, что деньги дают определенную власть, он спешит ею воспользоваться, часто совершенно не разбираясь ни в методологии учебного процесса, ни в общих принципах обучения, ни в преподавательской специфике отдельно взятых предметов.

Школа, будучи зависимой от родительских «вложений», соглашается на подобный контроль и вмешательство, которые в большинстве случаев наносят вред как отдельно взятому ребенку, так и всей обучающей системе в целом. Педагогический коллектив парализует даже любой намек на родительское недовольство, а тем более возможность открытого конфликта, способного привести к прекращению договора с данным родителем или к еще более неприятным последствиям.

В результате школа становится не местом получения образования детьми, а местом реализации родительских амбиций и тревог. Школа «для родителей», пытаясь максимально следовать их требованиям, упускает из виду свою основную образовательную задачу. При этом удовлетворить потребности собственных заказчиков она, как правило, также оказывается не в силах. Родителей много, и их запросы по отношению к школе могут быть не просто разными, а противоположными.

Родительское собрание в классе моего сына. Много вопросов, которые требуют немедленного решения. Один из них – дисциплина. Мне, как родителю, совершенно не понятно, почему возникает такая проблема. Я знаю своего сына, ему нужно внимание учителя по отношению к нему лично, он в состоянии эффективно учиться только при одном условии: если ему интересно, если все его существо захвачено решением какой-то важной и увлекательной задачи. Я не успеваю высказать свою точку зрения, как вступают матери других детей, и мне становится страшно.

– Вы должны заставить детей учиться. Ведь это их работа. Нам тоже не очень хотелось ходить в школу, но мы же ходили. Вы просто не можете их заставить.

– Я считаю, что дисциплина – это вообще самое важное. И она должна быть максимально строгой. Мы же воспитываем будущих солдат!

– А мне кажется, что дети совсем распустились, потому что в школе нет никакого нравственного воспитания. Если бы дети уважали старших, то не было бы и никаких проблем с дисциплиной.

Мне страшно оттого, что я не хочу растить солдата, не хочу, чтобы он ходил в школу из чувства долга, не хочу, чтобы на него давили, навязывали свое мнение, приказывали, не хочу, чтобы его «строили» и требовали от него уважения. Я хочу, чтобы он уважал по собственной воле, приучился сам себя контролировать, и хочу, чтобы в школу ему идти хотелось. Но я боюсь, что школа примет позицию большинства родителей, а в этом случае нам снова придется искать новое место.

Родительско-центрированная школа просто обречена на постоянное недовольство родителей. И как бы ни хотелось педагогам сгладить острые углы, конфликты и претензии неизбежны. Для одного родителя важны дисциплина и послушание, для другого – уровень получаемых ребенком знаний, для третьего – хорошие оценки, для меня, например, самым важным всегда было обучение с удовольствием при сохранении и развитии личности моего сына. Наши требования настолько разные, что удовлетворить их все в отдельно взятом классе или школе нереально.

Родитель, хоть и фигура весьма ограниченной компетентности, в такой школе решает вопросы, в каком классе учиться его чаду, на какие предметы делать упор, как оценивать учителям его знания и т. д.

Поскольку родитель является взрослым представителем ребенка, он, конечно, вправе излагать собственное видение ситуации по поводу обучения детей, но в других типах школ у него всего лишь «совещательный голос», а в школах такого типа – «решающий».

Психологические проблемы, часто возникающие в родительско-центрированной школе:

– неуважение детей к тому, кто их учит, и, как следствие, проблемы с дисциплиной (поскольку родитель неосознанно транслирует эту позицию своему ребенку, «командуя» учителем и школой, относясь к ним как к личной прислуге);

– пассивность и развивающийся психологический инфантилизм детей, не несущих ответственности за собственный процесс обучения (родительская трансляция – «во всем виновата школа» и «я схожу в школу и все решу за тебя»);

– постоянный стресс, испытываемый учителями от необходимости приспосабливаться к требованиям родителей, и неизбежный перенос его на детей;

– потребительская позиция детей по отношению к жизни (трансляция потребительской позиции родителей по отношению к школе);

– пониженная мотивация к обучению у детей (из-за невозможности учителей выработать рабочие и здоровые отношения с учениками).

Таким образом, родительско-центрированная школа выпускает пассивных, склонных к инфантильности детей, малоспособных выживать в конкурирующем поле без помощи родителей, укрепляет родительскую иллюзию о необходимости и возможности тотального контроля над ребенком, укореняет в учительском составе неуверенность в себе, позицию подчиненности и неуважение к собственным педагогическим основаниям и взглядам.

 

Учебно-центрированная школа

Образование есть то, что остается когда забывается все, чему нас учили.

А. Эйнштейн

Это школа, где всем заправляет учебный процесс. Подобная система характерна главным образом для специализированных учебных заведений так называемого «старого» типа: языковых, математических и иной направленности. Здесь ребенок с его реальными способностями, личностными характеристиками, психологическими особенностями и взглядами на мир никого не интересует, особенно если он не прилежен в обучении.

Зачастую такие школы, уделяя много времени и сил именно обучению, в результате не дают детям необходимых знаний. Потому что знания – это то, что ребенком усвоилось, то, чем он может оперировать, а не то, что он может просто воспроизводить. Подобные школы, как правило, работают по принципу авторитарной психологии. Учитель транслирует, ученик воспроизводит. Учитель априори всегда знает лучше. Школьник должен заучить методы, законы, принципы, параграфы, ответить без запинки и не задумываться, как можно по-другому рассмотреть проблему, решить задачу, найти закономерности.

Умение ученика воспроизводить заученное оценивается по пятибалльной шкале. Недаром отметка в таких школах воспринимается часто как истина в последней инстанции, как однозначный показатель уровня знаний. Хотя понятно, что это всего лишь субъективное представление учителя о способностях ученика отвечать на запросы данной обучающей программы. Еще печальнее, на мой взгляд, что такая субъективная данность, как оценка, часто обобщается и распространяется на личность ребенка в целом: «он – плохой ученик», «он никуда не годится», «из него ничего не получится» и т. д. Хотя его тройки по математике говорят всего лишь о затруднениях в восприятии этого раздела программы, которые могут быть вызваны не только и не столько «ленью» самого ученика, сколько его наследственными способностями, особенностями развития, персональным когнитивным стилем, особенностью темперамента, отношениями с учителем, психологическим состоянием в определенный период времени и, в конце концов, неспособностью учителя объяснить материал.

Но поскольку отношения в школе основаны на авторитарной психологии, у ученика практически нет шансов не принимать плохие оценки всерьез, поскольку из них складывается его образ успешного или неуспешного члена общества в целом. И ребенок либо рискует стать «неудачником» и «плохим» для родителей и школы, либо вынужден учиться, выжимая максимум из своего потенциала.

Школы, центрированные на учебном процессе, как правило, тесно связаны с какими-то престижными высшими учебными заведениями, и их цель – подготовить детей к поступлению в соответствующие ВУЗы. Цель, согласитесь, благая. Но средства:

– высокие и не всегда оправданные психологические и интеллектуальные нагрузки;

– необходимость поглощать огромные объемы информации, далеко не всегда переходящие в реальные знания;

– высокий и постоянный уровень стресса;

– страх получения плохих оценок;

– нагнетание учителями тревоги перед ответственными мероприятиями (экзаменами, контрольными, открытыми уроками);

– поддержание мотивации избегания (плохих отметок и замечаний) в ущерб мотивации стремления (получение новых, интересных знаний);

– жесткая дисциплина на основе безусловного и необсуждаемого подчинения;

– формирование усердности, переходящей в трудоголизм.

Еще много лет спустя после того, как я закончила школу, мне снится, как я сдаю экзамены. Меня прошибает пот от мысли, что я ничего не знаю, ничего не смогу ответить и неизбежно окажусь перед лицом полного провала. Мой страх настолько велик, что его можно сравнить лишь с ужасом смерти. Только во снах, где мне грезится, что вот-вот умру, я испытываю похожее чувство.

Сколько себя помню, я училась. Начиная с 6 лет каждый мой вечер за исключением праздников, каникул и некоторых выходных был занят уроками. Только некоторые из них – литературу и английский язык – я делала, можно сказать, с удовольствием. По литературе была такая чудесная форма работы, как сочинения, которые я писала всегда с неизменным увлечением, но, к моему удивлению, получала стабильное «четыре» за содержание. И только списав одно из домашних сочинений с критических статей, получила «пять». Тогда я поняла, что мое мнение о персонажах и понимание смысла произведения на самом деле никого не интересуют и что списывать с того, кто уже когда-то умно и грамотно все изложил – явно более адаптивное и эффективное поведение.

Когда я была ученицей, в моей английской школе был явный уклон в сторону технических наук, посему физику или химию как специальность выбирали подавляющее число учеников. Стала студенткой физико-химического факультета одного из столичных ВУЗов и я. Химик-технолог из меня получился неплохой, только ненадолго. Кризис в стране и в моей жизни, к счастью, вывел меня к совсем другим – гуманитарным берегам.

Все, что дала мне школа, – это: замечательный шанс учиться в столичном институте, удивительные исполнительские способности, редкостное прилежание и послушание, полную неспособность расслабиться, если дела не сделаны, веру в непререкаемые авторитеты, избыточное старание в любом, иногда не стоящем того, деле, сильную зависимость от оценок других людей и невозможность иметь собственное мнение и собственную позицию.

Несомненно, у меня была некая предрасположенность к тому, чтобы стать такой, ведь наша школа не выпускала клонов с одинаковыми характеристиками, но ее десятилетнее влияние на мою детскую психику было совершенно очевидным. И с этим влиянием мне пришлось непросто уже в институте, где требовались навыки самоорганизации, где приходилось решать массу нестандартных задач, где материал невозможно было просто выучить, его надо было понять и уметь им оперировать. Меня отчасти спасало только невероятное усердие.

В жизни после института моя зависимость от чужих оценок убивала даже возможность каких-то новых начинаний, отсутствие собственного мнения и позиции мешало не только в отношениях, но и в работе, исполнительность не давала возможности творить, а неспособность расслабиться делала меня тревожной, напряженной и болезненной. Только занятия психологией (на протяжении десяти с лишним лет!) помогли мне оставить в прошлом то, что мешало мне жить еще с детства.

Учебно-центрированные школы до сих пор очень популярны среди родителей, особенно в провинции. И мне как психологу и родителю понятны причины такой популярности. Школа благодаря своим жестким требованиям к обучению значительно уменьшает родительскую тревогу, поскольку дает определенные гарантии конкурентоспособности ребенка в абитуриентской гонке и повышает шансы поступления в ВУЗ. Причем поступление в хороший институт многими родителями по-прежнему воспринимается как окончательная точка приложения всех усилий. Хотя настоящее образование, как правило, в ВУЗе только начинается, и приходит пора проявиться накопленным за годы обучения в школе навыкам, как образовательным, так и психологическим. И в этот период дети из учебно-центрированных школ нередко оказываются не на высоте. Им мешают определенные психологические особенности:

– перфекционизм (стремление выполнить даже простое задание совершенно, непрерывно внося улучшения, затрачивая на это много времени и усилий);

– тревожность (как конструирование негативного будущего, постоянное ожидание провала, особенно перед экзаменами);

– привычка к конвергентному мышлению (ориентирование на поиск единственного и «правильного» решения поставленной задачи);

– интроективность (способность «заглатывать» получаемый материал, не анализируя его и не перерабатывая в реальные знания);

– привычка в процессе обучения опираться в основном на кратковременную память, мало задействуя остальные психические функции: восприятие, логику, воображение;

– сильная зависимость от любой внешней оценки;

– трудности с формированием собственной позиции по разным вопросам и собственного взгляда на вещи.

Что помогает им учиться более-менее стабильно? Дисциплинированность и усердие. У вузовских педагогов с авторитарным подходом к обучению такие ученики могут показывать неплохие результаты, поскольку находятся в привычных для них отношениях. Но в целом они либо отдаются радостям студенческой жизни, которая после школы им кажется лишенной ответственности и внешнего контроля, с трудом вырабатывая самоконтроль, либо снова прилагают большие усилия, чтобы приспособиться к новой учебной ситуации.

После окончания институтов бывшие ученики, как правило, прекрасно справляются с задачами, требующими усердия и исполнительности, но редко становятся лидерами, руководителями, создателями собственного бизнеса, новаторами, творцами. Конечно, многое определяется не только влиянием школы, но и личностью отдельно взятого ребенка, однако десять-одиннадцать лет активного психологического воздействия значимых для него взрослых не могут не оставить следа.

 

Личностно-центрированная школа

Человека формирует все великое.

Иоганн Вольфганг Гете

Это школа, в которой личность человека – учителя, директора, ученика – и есть тот самый фокус внимания. Именно личностью задаются и поддерживаются все процессы обучения, кроме того, именно личность – жизнетворящая и творческая сила во всей школьной жизни. К сожалению, в России пока таких школ немного, хотя есть некоторая надежда, что число их будет постепенно расти.

В настоящее время это по большей части авторские школы, то есть те, в которых директор является, безусловно, яркой и харизматичной фигурой, со специфическими педагогическими взглядами, с авторскими наработками в построении образовательной системы в рамках вверенной ему школы. Соответственно этому директор формирует педколлектив, транслируя и поддерживая во всей школе ценности собственного подхода к обучению и детям. В большинстве случаев это гуманистические ценности, такие как: здоровое социальное и личностное развитие детей, формирование критичности их мышления, становление собственного образа, а не навязывание чужого, обучение на основе сотрудничества, открытость, честность и возможность самоактуализации и самоопределения.

Иными словами, сам являясь яркой личностью, директор формирует и поддерживает образовательную среду, в которой каждый в школе может проявлять и развивать собственную личность. Такая школа, на мой взгляд, наконец становится тем, чем и должна быть: местом, где ребенок занимается образованием, в исконном понимании этого слова (образование – «становление собственного образа»).

В данном случае школа уходит от своего парадоксального назначения, которое особенно было развито при социализме. Вспомните, когда не уборщицы существовали для людей, а люди – для уборщиц («не ходите здесь, я уже вымыла!»), а также больницы для медперсонала, рестораны для швейцаров, магазины для продавцов и так далее. Тогда все структуры как будто создавались для удобства тех, кто там работает, а не для тех, кому они, собственно, и были предназначены. Старая авторитарная школа была типичной школой для учителей, где все в ней строилось исходя из интересов кого угодно – директора, учителя, государства, но только не из интересов детей, в ней обучающихся. Ребенок должен был соответствовать определенным ожиданиям, чтобы выдавать нужные показатели, и слушаться, чтобы не создавать никому неудобств. Он занимался не становлением собственного образа, а впитыванием учительского представления о нем самом, не формировал собственные ценности и взгляды, а волей-неволей перенимал ценности и взгляды своего учителя, присовокупляя их к родительским. И при этом совершенно терял представление о том, кто он такой. А потом получал бесконечные нарекания: за подражание старшим товарищам (не всегда нравившимся родителям), разным кумирам, западным взглядам (не одобряемым комсомольской организацией). Хотя все, чему его учили – слепо подражать.

В школе, где личность ребенка имеет значение (причем не в ущерб личности учителя), нет твердой дисциплины, послушания и тишины, потому что невозможно строго придерживаться одних правил для всех. Потому что здесь важны не все, здесь важен каждый. Здесь индивидуальность является ценностью, а вопрос «Ты что, особенный?» не считается «наездом».

Повышенное внимание к личности ребенка совершенно не означает, что сам процесс обучения вторичен или неважен, конечно, нет. Это означает, что в школе готовы персонально подходить и к обучению тоже, учитывая характерологические, когнитивные, психологические особенности учащихся и выстраивая программу исходя из этих характеристик.

Естественно, что преподавание в такой школе предъявляет к учителям особые требования:

– иметь зрелую и хорошо осознающую себя личность;

– иметь независимую позицию и одновременно с этим – способность выстраивать с учениками равные отношения;

– иметь искренний интерес как к детям, так и к преподаваемому предмету;

– быть гибкими в педагогических подходах;

– обладать прекрасными коммуникативными навыками и развитой эмпатией;

– уметь чувствовать собственные психологические границы, не позволяя нарушать их детям, но и не нарушать границы своих учеников;

– быть людьми, увлеченными жизнью и собственной профессией.

Безусловно, найти таких учителей значительно сложнее, чем учителей, уставших от всего, реализующих свой непроработанный комплекс власти, преподающих скорее от безвыходности, чем из профессионального интереса. Но в личностно-центрированных школах происходит своеобразный естественный отбор: принимаются и остаются только те, кто отвечает запросам такой специфической образовательной среды. Перед самой школой как системой стоит также непростая задача: совместить учебный план со стилем обучения каждого конкретного учащегося. Тем не менее эти усилия часто бывают оправданны, потому что результаты такого обучения, как правило, удовлетворяют и детей, и родителей, и последующие системы высшего образования.

Личностно-центрированные школы отличаются самой атмосферой, которая говорит о том, что дети здесь не только учатся, они тут живут. В школе происходит много важных для них событий: роли в интересных спектаклях, победы в сложных конкурсах, преодоления в трудных походах. Здесь их ждут, ими интересуются, за них переживают, их поддерживают, развивают их способности, выявляют таланты, помогают справиться с тем, что сложно. И, как ни странно, в таких школах нет полного попустительства и хаоса. Этому способствует уникальное сочетание структуры (уроки, перемены, подготовка) и свободы (разнообразные по своей форме уроки и многочисленные виды внеурочной деятельности). К тому же в любой подобной школе существуют правила или устав, за нарушение которых последуют определенные санкции.

И все же, несмотря на массу неоспоримых для меня (как для родителя, так и для психолога) достоинств, такие школы имеют свои недостатки:

– трудности в подборе соответствующих кадров;

– процент поступления выпускников в ВУЗы может быть меньше, чем в учебно-центрированных школах при условии, если у родителей нет дополнительных финансовых возможностей;

– родители постоянно вынуждены иметь дело не с воспитанным, послушным и дисциплинированным ребенком, а с человеком, имеющим собственную жизненную позицию, которая подчас может отличаться от родительской;

– такие школы выпускают свободомыслящих и творческих детей с независимыми взглядами, способных жить и работать только в демократическом государстве.

Как можно заметить, недостатки эти будут существовать до тех пор, пока гуманистические, а не авторитарные, ценности перестанут восприниматься обществом как некое исключение. Пока людей (учителей, директоров, родителей, детей), желающих и способных опираться на собственные взгляды и ценности, независимых и активных, не станет достаточно, чтобы считать это нормой.

Родители, чья психика сформирована по законам авторитарной психологии, часто испытывают значительные затруднения оттого, что их ребенок учится в подобной школе, поскольку им самим непонятно, как можно построить обучающий процесс без строгой дисциплины и принуждения. «Мы в свое время в школе „пахали“, учились с утра до вечера и выросли же, теперь ничем не хуже других („даже лучше“ – подразумевается)!» — это их основной аргумент. Часто родители неосознанно завидуют ребенку, который может выучиться, радуясь и не напрягаясь. Как правило, такие родители в результате либо вообще не выбирают подобные школы, либо достаточно быстро переводят детей в учебно-центрированные школы, которые им ближе по духу, ценностям и подходу.

Дети, окончившие личностно-центрированные школы, на первый взгляд практически ничем не отличаются от других детей, но все-таки имеют ряд особенностей. Они:

– не являются «университетской корзиной», куда сложена самая разнообразная информация, но они способны организовывать свой познавательный и мыслительный процесс, а также сбор нужной информации;

– неплохо осознают собственные психологические и когнитивные особенности;

– привыкли к равному отношению и плохо переносят авторитарные структуры;

– руководствуются мотивацией собственных достижений, им неведом страх наказания;

– коммуникабельны и легко выстраивают нужные им отношения;

– иногда страдают от негуманистичности окружающего мира, но способны создавать или принимать участие в организациях, разделяющих их ценности и взгляды;

– уверены в себе, способны защищать собственные психологические границы и так же уважительно относятся к границам других людей;

– находят образование интересным и важным делом.

Мне, как психологу, конечно, хочется, чтобы не только школа, все образование в России стало личностно-ориентированным. Понимаю, насколько утопична пока моя идея. Такая школа невыгодна государству, пожалуй, для него она даже опасна. Люди должны быть зависимы от авторитетов и внушаемы, иначе ими трудно управлять. Понятно также, что некоторым всегда будет нравиться, как проще.

 

2

Этапы школьной жизни

В нашей стране по возрастным особенностям школа делится на три подразделения: начальная, средняя и старшая. И несмотря на то что, как правило, они объединены общим помещением, единым образовательным процессом и подчинены одной и той же административной системе, они отличаются друг от друга атмосферой и психологическими особенностями всех участников обучения не меньше, чем представители разных культурных групп. Поэтому, как мне кажется, стоит рассмотреть каждую из них подробнее. Начальная школа

Только самые мудрые и самые глупые не поддаются обучению.

Конфуций

Начальная школа – это то, с чего все начинается. Это начало пути на старте маленькой семилетней жизни, начало свершений и тревог, побед и поражений. И одновременно начальная школа – это конец. Конец беззаботного детства с его безграничностью дня, безудержными фантазиями, веселыми играми и нехитрыми жизненными задачами, самые сложные из которых: необходимость молчать, пока взрослые ведут скучнейшие длиннющие разговоры, и постылая уборка игрушек после увлекательной игры.

Для большинства детей советского времени начало обучения в школе было радостно ожидаемым событием. Ребенок, выращенный в системе обязательного детского сада, сполна вкусивший строгого распорядка дошкольного учреждения, в котором все человеческие функции и отправления подчинялись унифицированным правилам, согласно которым сон, потребление пищи и даже походы в туалет должны были происходить единовременно и коллективно, воспринимал потенциальную смену системы с детсадовской на школьную как глоток свободы, как возможность большего выбора.

Для бывшего детсадовца пойти в школу означало стать взрослым, вырваться из-под всевидящего ока воспитательниц, располагать свободным временем, не спать, когда не хочется, и иметь взрослые атрибуты: школьную форму, портфель, тетрадки, ручки. Большинство будущих первоклассников не представляли, чем им придется за это заплатить: необходимостью неподвижно высиживать не всегда интересные уроки, временем, потраченным на скучные домашние задания, переживаниями из-за не очень хороших оценок.

Но в целом смена одной строгой системы на другую происходила у большинства первоклашек того периода совершенно безболезненно. Воспитательница и нянечка вкупе с двадцатью товарищами, объединенными общей целью – дожить до вечернего прихода родителей по возможности наиболее активно и радостно, заменялись одной учительницей и тридцатью товарищами, объединенными, по сути, похожей целью, но отягощенной дополнительной необходимостью получения знаний. Некоторые из правил оставались прежними: время кричать и время молчать, внимательно слушая. Время сидеть смирно и время бегать, не раздражая учительницу. Но походы в туалет теперь индивидуальны, необходимость съедать все, что поставили, отпадает. А по окончании уроков некоторые счастливчики вовсе предоставлены сами себе, и до самого прихода родителей с работы они могут делать все, что заблагорассудится! Какое невероятное расширение свобод: у семилетнего ребенка появляется возможность распоряжаться своим временем, пространством, досугом. Это ли не взрослость, о которой мечталось!

Таким образом, для ребенка советского периода переход из детского сада в начальную школу был естественным и адекватным переходом к большей свободе, большей ответственности и взрослости.

В детском саду мы часто играли во взрослых. Нам хотелось быстрее вырасти и стать похожими на наших родителей: сильных, умных, красивых. Нам хотелось так же, как они, управлять автомобилем, решать сложные жизненные вопросы, ходить на работу, иметь деньги и покупать себе все, что пожелаешь. Нам хотелось быть как они, и мы играли во врачей, строителей, машинистов, в летчиков, поваров, продавцов. Нам казалось, что взрослая жизнь полна свободы, что в ней много уверенности, силы и неограниченных возможностей. Мы так хотели туда, потому что все лучшее, казалось, ждет нас именно там, в будущем, в нашей взрослой жизни.

И поэтому, когда настало время идти в школу, я был рад главным образом оттого, что это приближало меня к заветной взрослости – лучшему периоду жизни, как мне тогда казалось. Новенький школьный портфель, заполненный не только новыми красивыми ручками, тетрадями, книжками, карандашами, но и самыми невероятными ожиданиями, от которых захватывало дух, – был материальным воплощением будущей взрослости, в которой я непременно буду лучшим. Эта уверенность позволяла ждать первого сентября с радостным предвкушением, и я не понимал волнения родителей, приведших меня за руку на школьный двор, заполненный гладиолусами и белыми бантами.

Школа меня поразила. Какое-то время я был даже весьма растерян оттого, что школа – это так много людей, причем людей, которых я совсем не знаю. Какое-то время я чувствовал себя совершенно одиноким и никому не нужным. Я послушно делал все, что меня просили: брал за руку какую-то девочку, хотя она мне совсем не нравилась, шел в класс, сидел за партой, слушал учительницу, которая говорила с нами о чем-то важном, но я совсем не помню о чем. На самом деле мне было важно только одно – чтобы учительница улыбнулась именно мне. Тогда бы я понял, что все хорошо, я принят, я есть для нее и, значит, мне можно не беспокоиться. Но похоже, ее волновало что-то совсем другое, и уж точно не я сам, хотя тогда я многое готов был сделать исключительно ради ее хотя бы мимолетного внимания.

Я готов был аккуратно писать бесконечные крючочки и буковки, решать бесчисленные примеры и глупые задачки, читать по слогам и с выражением, только чтобы она заметила меня, чтобы улыбнулась, похвалила, сказала, что я – молодец. Я ведь хотел быть лучшим! Во всяком случае, я хотел, чтобы на меня обращали внимание, потому что дома я был хоть и самым маленьким, но заметным человеком. Мне хотелось, чтобы учительница увидела, как я стараюсь, ведь это означало бы, что я все делаю правильно, что я на верном пути к своему прекрасному будущему.

 

Проблемы адаптации

Трудный ребенок – это тот ребенок, к которому мир на самых ранних этапах не сумел приспособиться.

Дональд Винникотт

Вообще сегодняшний первоклассник испытывает зачастую большие перегрузки, чем первоклассники прошлого. Нынешним матерям государством предоставлен выбор, как воспитывать дошкольников – в условиях детского сада или дома, и мамочки, имея собственный, часто весьма негативный, дошкольный опыт, теперь нередко выбирают домашнее воспитание для своего малыша. Многие из них готовят ребенка к школе заранее: посещают подготовительные курсы, разные кружки, секции, группы. Это большая помощь ребенку, которая позволяет ему не столько выучиться читать и писать перед тем, как пойти в школу, сколько узнать и принять правила, по которым он будет жить потом более десяти лет. Если ребенок встречается со школьной системой, впервые придя на урок, это может обернуться серьезным стрессом. Для домашних детей непривычны сразу несколько факторов:

– жестко разграниченная структура дня (уроки, перемены, завтраки, обеды, «продленка» и т. д.);

– особые требования к дисциплине;

– разноуровневые отношения (с учителями одни, с одноклассниками – другие, с прочими школьниками – третьи);

– новые требования, исходя из нового статуса – ученик;

– система оценивания его умений и навыков.

Поэтому неудивительно, что «домашние» первоклашки больше болеют из-за постоянного стресса, который они испытывают в первые месяцы учебы в школе. Для того чтобы адаптация проходила менее болезненно, важно выделять им (и обычным первоклашкам тоже) время для прежних игр, для отдыха, баловства, прогулок, одиночества или, наоборот, встреч со старыми друзьями. У маленького ученика обязательно должно находиться время для удовлетворения собственных потребностей и наполнения своего эмоционального резервуара положительными эмоциями, которые помогут ему быстрее освоиться и восстановить силы.

Родителям также важно понимать, что ребенок со сменой статуса не перестает быть маленьким. «Школьник», конечно, звучит гордо, но каждый маленький человек должен пройти свой собственный путь к обретению той ответственности и к уровню внутренней дисциплины, что стоят за этим словом. Преувеличенные родительские ожидания на этот счет могут вызвать в ребенке избыточное старание, которое вопреки ожиданиям взрослых не будет помогать, поскольку на избыточное старание уходит много психологических сил, которые ребенок мог бы потратить на спокойную сосредоточенность.

Мне кажется, любым взрослым, имеющим дело с младшими школьниками, важно понимать и принимать их естественные ограничения:

– недостаточно развитую мелкую моторику, отчего буквы могут получаться не такими красивыми, как у взрослых;

– трудности в проявлении усидчивости, двигательную расторможенность и гиперактивность либо, наоборот, замедленный темп восприятия и отставание от общего ритма;

– сложности в организации собственного времени и пространства, распределения нагрузки;

– проблемы в быстром усвоении всех школьных правил и в выстраивании гармоничных взаимоотношений с другими детьми и взрослыми.

На преодоление всех этих ограничений требуется время, причем индивидуальное для каждого ребенка. Желание некоторых взрослых (как учителей, так и родителей) сделать жизнь школьника сразу более зрелой объяснимо, но не совсем адекватно. В 6–7 лет у многих детей игровой интерес еще преобладает над образовательным. Конечно, большинство здоровых детей готовы учиться в этом возрасте, но они значительно эффективнее делают это в игре, поскольку игра всегда интереснее. А интерес – практически единственная мотивация стремления у такого маленького ребенка. Причем интерес не только к тому, что он познает, но и к тому, как его воспринимают окружающие. Для ребенка важно, чтобы оценили его усилия, заинтересовались его успехами, были снисходительны к его ошибкам и неудачам, то есть всего лишь замечали и поддерживали его своим вниманием. Роль учителя в этом вопросе невозможно переоценить.

Ребенок советских времен, чье личностное становление начиналось с коллективного детского сада, воспринимал потерю собственной исключительности в школе хоть и болезненно, но однозначно не столь остро, как дети нынешние, «выращенные» в домашних условиях. Для «домашних» детей отсутствие безраздельного внимания учителя к их маленькой персоне является не только несправедливым, но и противоестественным. Безусловно, они привыкли к тому, что если заняты важным делом, каковым, без всякого сомнения, является учеба в школе, то все взрослые должны проявлять к этому его персональному процессу максимум внимания.

«Домашний» ребенок, как правило, менее самостоятелен и претендует на значительно большее учительское участие. Вообще для младших школьников педагог становится суперважной, по сути, материнской фигурой, и поэтому вполне естественно, что именно на первую учительницу ребенок переносит модель отношений с собственной матерью. Авторитет первого учителя достаточно устойчив и обычно – вне критики, по крайней мере до тех пор, пока ребенок учится в школе.

Роль родителя в адаптации к школе проста и сложна одновременно. Он теперь вынужден делить с учителем степень влияния на собственного ребенка. Кто-то из родителей радостно перекладывает формирование и воспитание детей на учительские плечи. Кто-то держит любое учительское влияние под жестким контролем и часто вступает в осознанную или неосознанную конкуренцию с учителем, и совершенно, на мой взгляд, зря. Родительский авторитет для ребенка непререкаем до самого начала подросткового кризиса, а вот учительский может поколебаться от бесконечных родительских нападок, а малышу в начальной школе авторитет учителя абсолютно необходим.

Мне кажется, что значительно важнее для ребенка в начальной школе поддерживающе-защищающая роль родителя. Поддержка младшекласснику нужна не столько в виде открытой похвалы или восхищения его успехами, от чего он легко становится зависим, сколько в виде интереса к его школьной жизни: к новостям, урокам, проектам, событиям, самочувствию, эмоциональному состоянию, к его размышлениям и впечатлениям. Ребенку важно знать, что его будут любить даже тогда, когда он сделает что-то не так, когда совершит ошибку или допустит досадный просчет.

Под защитой я понимаю не столько открытое противостояние школе в случае возникновения у ребенка каких-либо проблем, сколько формирование у маленького человека ощущения, что его проблемы не останутся без внимания, что родитель попытается разобраться в сути происходящего, поймет, сопоставит потребности собственного ребенка и школы и поможет урегулировать возможные разногласия, оставаясь при этом на стороне своего малыша.

Таким образом, для маленького человека, начинающего школьную жизнь, важно, чтобы:

– его учительница уделяла ему как можно больше персонального и дружелюбного внимания;

– у него оставалось время на игры, прогулки и отдых;

– он знал, что родители любят его, даже если он не так успешен в школе, как всем бы того хотелось;

– ему было интересно учиться, и у него все получалось;

– отношения в классе были хорошими, было весело, и в школу идти хотелось.

Все это реализовать вполне возможно при осознанном подходе к выбору начальной школы для ребенка.

Если для родителей важнее психологический комфорт ребенка, его потребности, устойчивая мотивация, его уверенное, малострессовое включение в школьную жизнь, тогда выбор будет скорее всего на стороне частных школ или лицейских малочисленных классов, где у учителя есть возможность уделять максимальное внимание каждому, где обучение и формирование происходит более индивидуально и позволяет учесть особенности любого ребенка.

Если для родителей важнее опережающее образование, усердие, избыточная нагрузка, строгая дисциплина, эмоциональное напряжение и высокие требования, то большинство из них выберут спецшколы старого образца, без индивидуального подхода, нацеленные только на образование.

Если ребенок имеет явные особенности или сложности в характере, поведении, уровне развития, то важнее становятся персональные качества первого учителя: его способность, возможность и желание учить именно этого ребенка, его умение творчески подойти к особенностям и ограничениям маленького человека, доверившего ему свою детскую исключительность.

 

Учитель начальных классов

Из уроков некоторых педагогов мы извлекаем лишь умение сидеть прямо.

Владислав Катажиньский

Своего первого учителя помнят практически все. Это особенный человек в нашей жизни. И каким бы он ни был, часто дети испытывают к нему особенные чувства, неизбежная составляющая которых – что-то сродни любви или по крайней мере большой душевной привязанности. В сознании ребенка первая учительница представляется всезнающей, справедливой, обладающей особой властью, заставляющей робеть даже родителей. В ее руках не только способность научить детей самым важным вещам, совершенно необходимым для жизни: чтению, счету, письму, – но и их самоощущение себя как успешных или неудачников, «хороших мальчиков» или «плохих девочек», все схватывающих на лету или не очень способных. Первый учитель – тот человек, чья оценка наряду с родительской остается с нами надолго, порой навсегда. Это человек с практически неограниченным влиянием на детское сознание. И потому, мне кажется, первому учителю совершенно необходимо осознавать собственную ответственность, вытекающую из такой неизбежной власти над детскими душами.

Что уж говорить, в моей практике, к большому сожалению, нередко встречались клиенты, серьезно пострадавшие от неадекватного применения учительской власти. Что руководило этими взрослыми людьми, выбравшими когда-то эту профессию, кто знает… Возможно, малоосознаваемое желание подчинить себе детей, в ответ на то, что когда-то некто подчинил их самих.

Кто-то из этих учителей считает строжайшую дисциплину, подавление воли учеников и даже унижение их личности большим благом и естественным педагогическим приемом. В их высказываниях нет и тени сомнения в том, что они могут быть не правы. Такие педагоги быстро делают из детей, живых, активных и способных удивить весь мир, солдат, готовых к беспрекословному исполнению чужой воли. И они очень удивятся, если вы им скажете, что быть солдатом – не главное в жизни предназначение и не единственная в мире специальность.

Кто-то из педагогов становится детям «больше чем матерью», начиная неосознанно конкурировать с родителями ребенка, пытаясь своей заботой и любовью… заполучить в ответ особую привязанность учеников. Зачастую этими учителями движет недополученная любовь и необходимость дать ребятам то, чего так не хватило в собственном детстве. Иногда такая сильная привязанность к ученикам – это попытка сделать свою эмоциональную жизнь более насыщенной самыми разными событиями и наполненной яркими чувствами. Часто это просто стремление спастись от одиночества, неудачного брака, нереализованности в личной жизни.

Для кого-то выбор профессии учителя начальных классов – это возможность быстро стать авторитетным и компетентным в глазах других. Ведь учителю не обязательно защищать диссертации, побеждать в олимпиадах, писать великие книги, можно лишь прийти в первый класс и при желании получить сразу все, о чем мечталось: власть, авторитет, привязанность, часто восхищение и любовь. Это очень просто…

И очень ответственно, особенно если осознавать, для чего мы каждый день идем к детям, которые верят каждому нашему слову. А ведь это так непросто – быть честным перед самим собой в понимании собственных мотивов. Почему я стал учителем? Деньги? Власть? Больше ничего не умею? Люблю детей? Люблю учить? Я делаю это лучше всех, потому что знаю как? Любой ответ, на мой взгляд психолога, будет лучше, чем неспособность задаться таким вопросом. Если я как учитель не понимаю, кто я на самом деле и для чего я здесь, то чему я могу научить детей? Читать и писать? Конечно. Но я убеждена в том, что учитель начальных классов больше чем кто-либо другой преподает еще и просто жизнь, почти каждый день решая проблемы справедливости, милосердия, отношений, любви, прощения, побед и поражений.

И тогда не важно, как и что ты преподаешь, важно, кто ты, какой ты, что представляешь собой, что несешь, заходя в класс, где детские головы и сердца уже готовы впитать всего тебя как образец их будущей жизни. Они провоцируют тебя на то, чтобы отдать им все, что у тебя есть, поделиться всем, что знаешь, посвятить им свою жизнь. Но тем не менее очень важно, на мой взгляд, понимать, что учитель – это не вся жизнь, это просто роль, профессия. Учитель – это не весь ты. Ведь за пределами школы у тебя есть еще большая и важная часть жизни. И от того, какая она, тоже зависит твой профессионализм.

Учитель младших классов, под чьим началом находится зачастую более тридцати детей, должен обладать, на мой взгляд, совершенно незаурядными способностями:

– терпением ангела;

– харизмой президента развивающегося африканского государства;

– стратегическими способностями великого полководца;

– обаянием популярного телеведущего;

– добротой и вниманием Матери Терезы;

– а также мудростью и справедливостью царя Соломона.

Иначе никто не получит удовольствия от процесса. Все будут страдать: и дети, и учитель будут отрабатывать школьные часы как тяжкую трудовую повинность. К счастью, хорошие учителя младших классов в нашей стране есть, несмотря на то что за это удивительное сочетание их качеств и способностей им, как правило, платят сущие копейки.

Одна из ряда непростых задач, стоящих перед учителем начальных классов, – удерживать внимание тридцати детей, жаждущих радостной активности, а не пассивного заглатывания знаний, необходимость которых они пока еще не в состоянии оценить. Уделять при этом персональное внимание, вести основную канву урока, укладываться в рамки учебной программы – практически невыполнимая миссия, подвластная только героям.

Некоторые не такие одаренные педагоги действуют по принципу советских времен: «Вас много, а я одна. И значит, моя задача так построить процесс, чтобы я с ним могла справиться, а вы при этом, извините, не в счет. Ваша задача – быть идеальными винтиками в отлаженном механизме, которым руковожу лично я. Для этого вы должны функционировать строго по правилам. Иначе возможен сбой в системе, который приведет к необходимости искать нестандартное решение, что обернется для меня большим перенапряжением».

Если встать на сторону такого педагога, его можно понять: вести уроки – занятие весьма стрессовое и лучше сделать его как можно более отлаженным, простым в управлении, предсказуемым. Только возникает один естественный вопрос: зачем тогда идти в учителя? Ведь можно найти соответствующую специальность и иметь дело с механизмами, которые не будут спрашивать, сомневаться, проявлять свою индивидуальность, претендовать на персональное внимание. Зачем же идти в школу, к детям?

Ведь ребенок, попадающий в класс, где учится еще около тридцати таких же жаждущих персонального участия маленьких королей, внезапно утративших свое королевство, либо начинает бороться за всеобщее внимание любыми способами, либо принимает правила «школьной игры». Главное из которых: молчи, пока тебя не спросили. Это правило потом переходит в устойчивое послание: твое мнение не важно, и ты сам незначим, значим только тот, кто может выделить тебя из толпы. Значит, необходимо либо смириться и всегда ориентироваться на того, кто главнее тебя, либо стать самым главным, тем, кто выделяет и раздает собственные оценки.

Кто из нас не собирался стать учителем, пока ходил в школу?

Я помню, как в начальных классах очень хотела быть учительницей. Что меня привлекало тогда в этой профессии? Возможность ставить оценки красными чернилами и писать красивым почерком замечания в дневник. Мне казалось, что это самое увлекательное занятие на свете. О том, как буду учить детей, я, конечно не думала. Но зато я очень хорошо себе представляла, как буду ставить им оценки.

Однажды в моей квартире раздался звонок, и моя рыжеволосая подруга доложила потрясающую новость: в нашем центральном универмаге продавались красные чернила, она сама видела – всего 10 копеек. Это известие меня ошеломило. Я, видимо, предполагала, что красные чернила выдаются учителям из директорского сейфа под расписку, а оказалось, что их может приобрести каждый в магазине всего за 10 копеек.

Надо ли объяснять, насколько быстро были раскуплены заветные красные чернила, заправлены ручки и исписаны все старые дневники и тетради. Множество новых оценок, витиеватых росписей, остроумных замечаний появилось в моих старых школьных документах. Всего через неделю мне уже совершенно не хотелось стать учительницей.

Еще одна непростая психологическая задача, стоящая перед учителем начальных классов, – формирование детского коллектива. Ведь у ребенка в школе, кроме индивидуальных особенностей и событий, есть еще коллективные отношения и общие задачи. Школьный класс – это не просто разные дети, объединенные вместе одной целью, процессом, пространством. Это не сумма разных субъектов, складывающихся в нечто целое. Класс – это отдельный организм, со своими законами, нормами, ценностями, противоречиями, со своей атмосферой. Самый главный человек, кто будет поддерживать одни нормы и законы и не поддерживать другие, кто будет выделять или не выделять любимчиков, позволять насмешки над «козлом отпущения» или защищать любого ребенка из класса от унижения, несправедливости и агрессии, здесь, конечно, учитель. С его одобрения и при его помощи будет формироваться тот уникальный климат, неповторимая атмосфера, особенные взаимоотношения, которые и образуют школьный класс.

Сейчас зачастую набирают очень большие классы – около 30 человек в каждом. В государственной школе такое количество детей бывает оправдано нехваткой финансов, учителей и помещений. Оправдано, но, на мой взгляд, совершенно не эффективно. Для самих детей, которым, как говорилось выше, необходимо персональное внимание. Для процесса образования, ведь чем он индивидуальнее, тем результативнее. Для самого педагога, в конце концов, который хочет хорошо учить детей, не испытывая при этом сильного стресса. Оптимальный набор в первый класс, с точки зрения психолога, 10–12 детей. С одной стороны, при таком количестве ребят возможно построение практически индивидуального обучающего процесса, с другой стороны – 10–12 человек достаточно, чтобы класс был мини-коллективом со значительным числом различных связей между учениками.

Говоря об учителе начальной школы, важно понимать, что как бы ни сильна была его власть над учениками, есть еще и такая вещь, как мудрость отдельно взятого ребенка, вложенная в него самой природой. Именно она позволяет маленькому человеку, даже не имея собственного опыта и глубоких знаний о жизни, отделять плохих людей от хороших: учиться у сильных и мудрых – игнорировать пустых и неинтересных, тянуться к добрым и светлым – избегать недовольных и злых.

 

Оценки

Если я буду, как он, кто будет, как я?

Еврейская поговорка

Еще одним новым в психологическом плане моментом для ученика начальной школы является оценка его достижений. Его, конечно, и раньше оценивали: родители, воспитатели и иные, часто вовсе посторонние люди. Оценивали, разумеется, не в баллах, а в описательных прилагательных: хороший, плохой, невнимательный, грубый, умненький, послушный и т. д. Малыш уже пытался анализировать и учитывать все эти оценки. Собственно, они и раздавались с целью, чтобы ребенок укреплял то положительное, что уже есть, и избавлялся от того отрицательного, что не нравится взрослым.

Но тем не менее ориентировка на оценку для большинства дошколят все же не была основной психологической нагрузкой, потому что они впитывали в себя окружающий мир активно, тотально и неизбирательно.

Школа для ребенка, пошедшего в первый класс, изменила правила игры. Если раньше мало кто интересовался тем, что именно он так радостно воспринимает, то теперь наступила пора избирательного восприятия: в основном только того, что одобрено школьной программой. Причем ученик уже должен отчитываться за то, что и как он усвоил. И его отчет ко второму классу начинают оценивать в баллах.

Отметка становится основной мерой того, насколько успешно ребенок существует и функционирует как школьник. Но многие учителя и, к сожалению, родители забывают, что школьные оценки – это лишь субъективный показатель того, как ребенок справляется с теми или иными требованиями учебной программы, поддержанными данной школой. Родители и учителя из простого наличия тех или иных оценок в дневнике у ребенка зачастую делают глубокомысленые выводы о его личности, обо всем его существе, о его настоящем и будущем. Им школьные оценки кажутся чем-то истинным и настолько убедительным, что они забывают свой опыт, который порой не менее убедительно доказывает обратное.

Сколько примеров весьма успешных людей, бывших в школе двоечниками! Нет прямой и однозначной зависимости счастливой жизни от хороших оценок. Потому что усидчивость, аккуратность, внимательность, послушание, воспитанность – не единственные качества, приводящие нас к успеху. Но именно они по большей части являются хорошим основанием для отличных оценок.

Самое печальное и, пожалуй, вредное в родительской и учительской вере в сверхзначимость школьных отметок то, что эта вера непосредственно влияет на формирование самооценки подрастающего человека. У школьника понятие «самооценка» по большей части не оправдывает своего названия, потому что она складывается не столько из оценивания себя самого, а из впитанных оценок взрослых. И он настолько верит им, что очень часто, даже в глубокой старости, так и не знает, на что же на самом деле был способен. Умирает, не раскрыв собственных талантов и возможностей, не обретя самого себя.

Дети очень верят взрослым, особенно значимым для них взрослым, каковыми, без сомнения, являются родитель и учитель. Они не могут не верить, тем более в начальной школе, потому что еще действительно мало знают о себе и им важно опереться в своем знании на кого-то, кто более авторитетен.

Особенность российского менталитета в том, что в нашей стране много-много лет подряд, в течение которых выросло не одно поколение, было принято растить детей на критике. Осуждение, акцент на ошибках и неточностях, а иногда обзывательства и унижения были частой практикой в воспитательных и педагогических методах. «Ты же не хочешь быть плохим?!» – основной вопрос и одновременно однозначный негласный ответ, звучавший «за кулисами» этой критики. Быть плохим почти наверняка означало быть отвергнутым. Мало кто из детей способен решиться на это. Трудно, практически невозможно пережить разочарование собственных родителей. Это как остаться совсем одному.

Хотя большие родительские ожидания и бесконечные восторги по поводу малейших телодвижений своего дитя приводят, как это ни парадоксально, к тому же самому эффекту: к зависимости от похвалы и положительных оценок. Если у ребенка, слушающего постоянную критику в свой адрес, формируется заниженная самооценка и он потом уже сам, без посторонней помощи всю жизнь ругает себя, то у ребенка, которого непрестанно захваливали, формируется так называемая завышенная самооценка, хотя по сути – это та же заниженная, только иначе подаваемая внешне. Мое мнение таково, что любая оценка, поставленная извне, – сильнодействующая психологическая манипуляция. И если уж мы не можем обойтись без оценивания, то неплохо бы по крайней мере отдавать себе в этом отчет. Выставляя любую отметку, мы запускаем в ребенке мотивацию избегания. Даже стремление к пятерке – это, на мой взгляд, мотивация избегания двойки или тройки. Подлинная же мотивация стремления – это желание самовыражения, попытка показать то, что есть внутри тебя: идею, картину, музыку, решение задачи, сочинение, песню, танец… Только задействуя мотивацию стремления, можно ожидать, что самооценка ребенка будет адекватной, потому что он будет выражать себя сам и оценивать себя сам, не ориентируясь на то, кто и как это воспримет. Ведь на самом деле единственный, кто в общечеловеческом смысле имеет право хвалить тебя или критиковать, – это ты сам.

Без сомнения, в рамках школьной системы строить обучение только на мотивации стремления – трудновыполнимая, а возможно, и вовсе не реальная задача. Манипулирование оценкой значительно проще. Но мне кажется, что если учитель будет осознавать условность, а не истинность школьной оценки, если будет принимать ограничение собственной экспертной роли рамками школьной программы, если будет избегать перенесения какого-то просчета или ошибки в учебной деятельности ребенка на всю его личность в целом, то он окажет своим ученикам неоценимую помощь и заложит в них крепкое человеческое основание.

Для родителей же единственное «противоядие» от манипулирования оценками – вера в собственного ребенка и любовь к нему, вне зависимости от того, какие оценки он получает, как справляется с заданиями, какое место занимает в специфической школьной иерархии «двоечник – отличник». Ведь если разобраться, почему так важны для взрослого оценки его ребенка, то выяснится, что за этим стоят психологические явления, относящиеся исключительно к родителю:

– опыт школьного оценивания в его собственном детстве;

– отношение его родителей к оценкам;

– тревога и негативное прогнозирование относительно будущего собственного ребенка (часто безосновательное);

– родительские амбиции и сверхожидания;

– стремление, чтобы ребенок свершил то, что не удалось когда-то самому родителю;

– иллюзии прямой зависимости реализованности в жизни и человеческого счастья от школьной успешности;

– нежелание или неспособность разобраться с причинами возникающих у ребенка проблем, часто не имеющих никакого отношения к его умственным способностям.

Это была обычная девочка из обычной школы с одной из московских окраин: третьеклассница, троечница, из рабочей семьи. Вечно пьяный отчим, вечно замотанная мама, вечно болеющая дочка. Мама пришла ко мне по рекомендации соседки, чьему мальчику в свое время очень помогли в нашем районном центре. От меня они почти ничего не хотели.

– Мне кажется, она может учиться лучше, – рассказала мама с потухшим взглядом, – но у нее не получается, и еще она часто болеет. А я не могу все время сидеть на «больничном». Может, вы подтянете ее по предметам?

Конечно, это не входило в мои профессиональные обязанности. Я начала с проверки основных психологических функций. Память, внимание, логика, воображение – все оказалось в пределах возрастной нормы. Но каждый раз, выполняя какое-то весьма нехитрое задание, моя маленькая клиентка сжималась, как беззащитный кролик, ожидающий нападения удава. Из разговоров с девочкой я вскоре поняла, что реакции, получаемые ею от взрослых, сводятся в основном к унижениям и оскорблениям учительницы, из которых «тупая» и «бездарная» не самые сильные ругательства; к постоянным окрикам отчима, с пьяного глазу решавшего ее «повоспитывать»; к усталому игнорированию матери, которой не хватало сил поговорить с дочерью.

– Ты действительно тупая и бездарная, как говорит о тебе учительница? – спросила я девочку.

– Ну… раз она так считает, значит, это правда.

– Чтобы утверждать что-то, нужны доказательства. У тебя есть доказательства того, что ты тупая и бездарная?

– Я получаю тройки и двойки тоже. Это доказательство?

– Пока не знаю. Давай попробуем разобраться, за что ты получаешь такие оценки.

– А что, можно? – В ее глазах появляется не то чтобы свет, но маленький огонек, скорее всего недоумения: как можно сомневаться в том, что ей казалось привычным и однозначным?

Выяснилось, что двойки она обычно получает, если плохо высыпается, потому что отчим «бушует», когда напивается, и им с мамой нередко приходится убегать ночевать к соседке, наутро она с трудом встает в школу. Тройки часто ставятся за ответы у доски, потому что малышка боится учительницы и всегда говорит что-то такое, от чего весь класс начинает смеяться, и тогда вообще забывается все, что надо делать. Уроки она делает на краешке кухонного стола, потому что своего стола у нее нет, а на другом конце стола пьет отчим, часто с друзьями. Учительница снижает оценки за небрежность, а аккуратно у девочки никак не получается.

Обычная, хотя и весьма грустная история… Агонизирующая семья, мама, отчаявшаяся в ожидании лучшей жизни, девочка, уже в третьем классе переставшая верить в себя, учительница, отрабатывающая личные проблемы на учениках, недобрая и, видимо, тоже уставшая от собственной жизни. С отчимом вообще все понятно. Грустно главным образом от банальности и безысходности происходящего.

Но мы начали работать: разбираться с тем, что она умеет, радоваться тому, что у нее получается хорошо, находить скрытые ресурсы. Вопреки сложившемуся о девочке представлению она довольно быстро научилась сама определять свои слабые и сильные стороны, поддерживать себя в трудную минуту, находить в себе силы, относиться с пониманием и юмором к чужим замечаниям.

Не прошло и месяца, как она с достоинством выдержала учительское: «Ну надо же, мы даже можем громко отвечать у доски! Скажите, пожалуйста, голос прорезался, кто бы мог подумать?» К концу четверти мы с ней уже радовались первым четверкам, а к концу полугодия ее можно было назвать почти хорошисткой – всего лишь одна тройка за полугодие!

– Мама рада твоим успехам?

– Наверное… Но главное, что теперь у меня в школе есть подружка, я меньше боюсь учительницы, и мне совсем не нравится болеть, потому что я пропускаю школу. В школе все же лучше, чем с отчимом, хотя я и его теперь меньше боюсь. Если он начинает приставать, я просто ухожу к подружке. И еще я нашла большую коробку и на ней делаю уроки в комнате, мне так проще сосредоточиться и аккуратнее получается. – Она казалась совсем другой: не болезненной, унылой и серой, а энергичной, светящейся и даже красивой. Хотя тонкие волосы, как и раньше, безжизненно висели по плечам, одежда мечтала об утюге и скрывала по-прежнему хрупкое и напряженное тельце.

Мы ничего не делали, чтобы «подтянуть ее по предметам», работали только с самооценкой, верой в себя, вырабатывали независимость от чужих внешних оценок, раскрывали возможности и учились понимать себя и других, и мне кажется, нам удалось: маленькое чудо свершилось…

Именно после этой истории я подошла к своему директору с предложением выступить перед учителями с семинаром об особенностях формирования самооценки в младшей школе, но, услышав отрезвляющее: «С чего ты решила, что они будут тебя слушать? Нашей педагогической системе более 70 лет, она весьма консервативна, и не тебе ее менять», я решила, что придет время, и я напишу об этом книгу. Ее смогут почитать те учителя, для кого это важно, кому интересно и которые способны, взяв из старого все лучшее, выстроить новую педагогическую систему для нового времени, не страшась перемен и сопротивления преобразованиям.

 

Средняя школа

Если Сократу потребовалась почти вся жизнь, чтобы убедиться в том, что он ничего не знает, то сейчас для этого достаточно окончить среднюю школу.

Чья-то шутка

К концу начальной школы ребенок окончательно осваивается с требованиями системы и переходит на следующую ступень своего образования – в среднюю школу. К этому времени большинству детей исполняется 10–11 лет, в средней школе они останутся до 15. А это значит, что средняя школа охватывает два очень важных возрастных периода: предподростковый этап и, по сути, весь подростковый кризис, по крайней мере большую его часть, к тому же у многих детей пик этого кризиса приходится как раз на конец седьмого – восьмой класс.

Конец начальной школы, начало средней (3–6 классы) – наиболее благоприятное и относительно спокойное время, как для учителей, так и для детей и их родителей. Это пора, когда проблемы адаптации уже закончились, а проблемы подросткового кризиса еще не начались. В то же самое время это период, когда ребенок начинает сталкиваться с собственной беспомощностью перед взрослым миром, когда он окончательно освобождается от детской иллюзии всемогущества и к нему приходит понимание своих ограничений. Ребенок начинает уважать взрослого как более авторитетного и сильного. Это наиболее приятное время для учителей, впрочем, только для авторитетных и сильных. Учитель 4–6 классов

Плохой учитель преподносит истину, хороший учит ее находить.

А. Дистервег

В этом достаточно беспроблемном детском возрасте, о котором идет речь, все же есть некоторые особенности, которые важно учитывать педагогу. К третьему классу мотивация ребенка «учиться, чтобы быть похожим на взрослого» перестает работать. Дети начинают понимать, что быть взрослым означает иметь очень много обязанностей, которые часто не вполне приятны, – это напряжение воли, ответственность и необходимость откладывать свои желания. Мотивация «учиться ради своего будущего» еще не работает, поскольку отдаленное будущее, о котором так много говорят взрослые, пока ребенком совершенно не воспринимается (в понятие «будущее» в этом возрасте у детей входит максимум ближайший год). Мотивация «учиться, потому что родители этого требуют» еще остается значимой, поскольку по-прежнему значимы важные для ребенка взрослые, но и она уже начинает угасать. Соответственно в дополнение к последней остается только мотивация «учиться – это интересно».

Примечательно, что после того, как окончена начальная школа и ребенок попадает сразу к нескольким новым учителям, у него появляется выбор, которого раньше почти не было. Это предоставляет детям большие возможности: соприкоснуться с разными стилями преподавания, личностными особенностями разных учителей, разным персональным отношением и спецификой построения взаимоотношений с целым классом. Дети начинают любить и уважать одних учителей, впадать в тоску на уроках других, унижать и «доводить» третьих.

И если у ребенка на учителя младших классов в значительной мере формировался материнский перенос, то есть главными были забота и внимание учителя, то в начале средней школы перенос приобретает в значительной мере отцовские черты. Это означает, что для ребенка становятся более важными профессиональная компетентность, авторитет и личностная сила учителя.

В средней школе становятся «успешными» учителя:

– способные, как великие миссионеры прошлого, силой собственной харизмы обратить в нужную им веру язычников целого континента;

– обладающие риторическими способностями знаменитых римских полководцев;

– наделенные даром Шахерезады заинтересовать слушателя и держать его в постоянном напряжении;

– обладающие личностной и профессиональной компетентностью увлеченного своим делом суперпрофессионала;

– способные с достоинством английского лорда и храбростью японского самурая признать свое поражение.

Дети в средней школе еще готовы простить учителю авторитаризм, несправедливость, истеричность, избыточное желание понравиться, но они будут чутко реагировать на внутреннюю пустоту, некомпетентность, на неуважение учителя к самому себе, на неуверенность и попытки компенсации собственной никчемности через проявление учительской власти. Все это будет отзываться в лучшем случае тоской и игнорированием требований дисциплины, отсутствием всякого интереса к предмету. И конечно, дети будут издеваться, «доводить», унижать учителя, если у них пропали или даже не родились хотя бы крупицы уважения.

«Дети жестоки», – часто я слышу в школе. И да, и нет, на мой взгляд. Они не жестоки, поскольку просто видят, что есть на самом деле то, что взрослые часто пытаются скрыть даже от самих себя. А взрослые не хотят принять такой прозорливости детей, им невыгодно, а часто чрезвычайно травматично узнать нелицеприятную правду о самих себе, и тогда им проще обвинить детей: в непослушании, хамстве, жестокости. Ведь если бы взрослые хотя бы иногда могли честно признаваться в собственном несовершенстве, с благодарностью учиться у детей их искренности и способности видеть реальность («голого короля», например, помните знаменитую сказку?), то профессия учителя была бы одной из самых совершенствующих личность профессий. Но жестокость детей в том, что иногда они не дают шанса, особенно когда ты уже учитель. Надо быть очень сильным человеком, чтобы вернуть потерянное уважение детей, это не каждому под силу.

Компетентность — это не значит все знать, тем более что это невозможно. Всегда лучше признаться, что не знаешь, чем делать вид, что знаешь, ведь ребенка невозможно провести, он не простит вам притворства. Компетентность, на мой взгляд, – это любить то, что ты делаешь. Любить свой предмет. Не готовиться к уроку, а хотеть рассказать, поделиться тем, что самому любопытно. Это желание все время узнавать что-то новое и преподносить его так, чтобы никто не остался равнодушным или выключенным из процесса. Искренний интерес чрезвычайно заразителен. И если учитель жалуется на то, что детей ничто не увлекает, мне всегда хочется спросить: «А вас, вас увлекает то, что вы преподаете?»

Мой ребенок в средней школе прекрасно успевал по нехарактерным для себя предметам исключительно из-за преподававших эти предметы учителей. Он читал много дополнительной литературы, хотя его никто не заставлял это делать. Ему просто хотелось, было интересно и все. Смена учителя часто сопровождалась и сменой увлечений ребенка.

Авторитетность не есть авторитарность. Это не жесткая дисциплина, основанная на страхе и беспрекословном подчинении. Это наличие собственной позиции, уважение к самому себе, знание себя самого, внутреннее достоинство, позволяющее совершать и признавать ошибки, но не позволяющее унижать ни себя, ни других. Это сила духа, самоирония, внутренняя честность. Это осознание и принятие собственной уникальности и признание уникальности остальных.

Требования к «успешному» учителю, как видите, весьма высоки. Но это не я их предъявляю, их неизбежно предъявят дети, стоит вам только зайти в класс.

В средней школе я учился вполне неплохо. Основной род занятий – борьба за справедливость. Так уж вышло, что родился и рос я в очень интеллигентной и образованной семье. Я знал многое о многом и готов был впитать еще больше. Но моя тогдашняя школа одного среднерусского городка не давала мне такой возможности. И я не прощал ей этого.

Я доставал бесконечными вопросами учителей, и те, кто обнаруживал свою некомпетентность, становились моими личными «подопечными», их я доводил со всей широтой и жестокостью моей мальчишеской души. Эффект считался достигнутым, когда кто-нибудь из них разворачивал гневную тираду, терял контроль над собой или приходил в тихое бешенство. Я получал большое удовольствие и одновременно чувствовал, что восстанавливаю справедливость. Ведь, с моей точки зрения, о том, что это никудышный учитель, должны были знать все дети нашего класса. Неприятно было то, что для многих из них этот факт так и не становился очевидным и важным.

И конечно, в школе были учителя, которых я однозначно уважал. Причем уважал за очень простые вещи, даже трудно описать за что. Мужчин уважал за их надежность, уверенность и силу, которые сквозили во всем, что они делали. Женщин – за красоту (на мой мальчишеский взгляд, учительница должна была быть непременно красивой), мудрость, чувство юмора и душевное здоровье. Для меня было важно, что каждый из них умел или знал что-то, чего не знал я. Только тогда я мог у них учиться.

 

Лени не существует…

Выл на уроке.

Запись в школьном дневнике

Детская лень – это одна из самых распространенных претензий в средней школе. Только никто не знает, кому ее предъявить. Учителя жалуются родителям, родители учителям, вместе они наседают на ребенка в бесплодной попытке преодолеть его лень. И все потому, что у взрослых нет понимания того, что лень – явление значительно более сложное, чем может показаться на первый взгляд. Эта глава – попытка разобраться в том, что принято упрощать.

Я часто слышу из уст родителей и учителей обвинения в адрес некоторых детей: «Он такой ленивый!» Они произносят это как приговор, как осуждение, как оценку, с которой невозможно обойтись иначе, как запечатлеть ее в себе навсегда. Что нередко и происходит с ребенком: он становится тем, кем вы его назвали. «Я же ленивый!» – это легко становится оправданием к тому, чтобы ничего не делать, даже не начинать, даже не пробовать.

Мне кажется, что лень просто выдумана. И скорее всего она выдумана именно взрослыми, чтобы как-то назвать явление, когда ребенок (а иногда муж, жена, сослуживцы) не хочет делать то, что от него требуется.

В любом здоровом ребенке (как и в любом здоровом уже взрослом человеке) заложено много энергии на то, чтобы развиваться, расти, познавать, проявлять творческую активность. Поэтому от природы любой ребенок совершенно не ленив, он готов к познанию и деятельности. Мне кажется, что все дело в упадке естественной энергии ребенка. Отчего подобный упадок может происходить? Попробуем разобраться, в чем причины.

1. Самое простое: дети чего-то не делают, потому что не хотят.

То есть они «ленятся» удовлетворять не свою потребность. Хотеть делать то, что на самом деле хочет кто-то другой, довольно трудно. Ребенок может учиться хорошо не потому, что это его потребность, а потому, что он не хочет расстраивать маму – и это будет достаточной мотивацией для того, чтобы сделать уроки (хотя не совсем той мотивацией, которой бы хотелось маме). Но если у ребенка нет хоть какой-нибудь «завалященькой» мотивации, пусть и компенсационной, ему неоткуда взять энергию на то, чтобы действовать. Для начала любого движения нужен импульс, и им служит, безусловно, мотивация, желание, а еще лучше – хорошо осознанная потребность. Причем энергия на выполнение действия будет неуклонно возрастать в зависимости от важности и силы желания.

Очень часто дети все же садятся за ненавистные домашние задания, но делают их долго, все время отвлекаются, мечтают, играют, болтают по телефону. Любое, самое незначительное, но все же собственное желание естественным образом немедленно перебивает важностью исполнение не своего желания. При этом, как правило, где-то рядом находится тот, кто призывает немедленно вернуться к урокам. Ребенок послушно старается сосредоточиться на задании, но хватает его ненадолго. Особенно мучительными бывают эти часы для детей, совершенно лишенных возможности и времени делать то, что они хотят, даже если взрослым все это кажется сущими пустяками. Такие дети, не имея возможности получать энергию от выполнения собственных желаний, все время находятся в состоянии энергетического недостатка, потому что удовлетворенная потребность придает любому человеку много энергии.

Поэтому если вы как родители или учителя обнаруживаете, что у детей нет никакой возможности сосредоточиться на выполнении домашнего задания, то, может быть, просто стоит сделать небольшой перерыв? Много раз проверено, что 5–10 минут интенсивного балбесничанья могут придать новых сил на свершение учебных подвигов.

2. У детей отсутствует интерес.

Каждый из нас наверняка не раз отмечал это в своей жизни. Если нам необходимо что-то сделать и мы даже осознанно этого хотим, но при этом данное дело не вызывает в нас никакого живого интереса, то мы будем откладывать его, насколько это возможно, или мучительно искать силы, чтобы начать. Для детей это особенно важно. Заинтересованный ребенок свершит подвиги и свернет горы, скучающий ребенок часто не в состоянии справиться с атакующими его более явными и интересными потребностями и желаниями. Его произвольность, то есть умение себя заставлять, проявлять недюжинные волевые усилия, умение «ломать» себя, еще не так развита, как у преуспевшего в этом за более долгую жизнь взрослого. Любое неинтересное занятие для него становится практически бесперспективным. Заинтересовать ребенка часто требует труда от взрослых – от воспитателей, родителей, учителей, и потому они переходят к тактике принуждения, чем окончательно могут убить нужную для любого дела энергию. Отсюда естественным образом вытекает следующее наблюдение.

3. Большая часть энергии уходит на сопротивление принуждению.

Я знаю очень многих уже выросших детей, которые с печалью говорят о том, что в своем детстве не могли себя заставить сделать что-то только потому, что их к этому принуждали. Понятная родительская позиция «я знаю, как лучше», которая навязчиво транслируется ребенку с ожиданием того, что он немедленно выполнит «как сказали», приводит к тому, что ребенок отказывается делать даже то, что сам очевидно хочет. Но здоровое стремление отстоять себя, свою возможность выбирать приводит его к осознанному или неосознанному сопротивлению, которое в итоге губит все дело. Сопротивляющийся ребенок объявляется родителем или учителем «ленивым», взрослые усиливают напор принуждения, ребенку ничего не остается, как усилить свое сопротивление. Такое противостояние не может длиться долго и достаточно часто приводит к открытому конфликту, который из-за своей эмоциональной насыщенности далеко не всегда позволяет прояснить ситуацию.

Мне кажется, чем меньше в жизни ребенка будет принуждения, тем вероятнее, что он будет быстро и радостно делать все необходимое. Я часто спрашивала взрослых: как вы реагируете на принуждение? И ни один не ответил: «С радостью! Оно придает мне сил и позволяет творить чудеса». Принуждение вызывает тоску, злость, упадок сил, раздражение, ненависть. Сопротивление принуждению часто неосознанно. Оно забирает много сил, добавляет ощущения вины и стыда, которые тоже не способствуют энергетическому подъему.

В любом случае, кроме принуждения, есть еще один способ, старый как мир: договариваться, согласовывать сроки, учитывать обстоятельства, принимать точку зрения другого и т. д. Существует простая правда: если человек (даже ребенок) принимал участие в принятии решения, если это его собственный выбор, он с гораздо большей вероятностью выполнит все, что обещал. Но родитель и тем более учитель, часто пребывая в позиции «сверху» по отношению к ребенку, скорее применит собственную власть, чем с позиции «взрослый – взрослый» попытается договориться с «непослушным» ребенком. В результате вместо выполненного дела получит конфликт или саботаж. Если конфликт, то ребенок получает нашлепку «грубияна» или «исчадия ада». Если «саботаж», то – «отъявленного лентяя».

4. Сильные подавленные чувства отнимают много энергии.

Очень часто, к сожалению, совершенно неосознанные чувства. Ребенок может не хотеть в школу потому, что не осознает собственной тревоги, которая все время присутствует в нем и отнимает у него много сил. Или он боится учительницы – ее гнева, ее оценки, ее реакции. Или не хочет расстроить маму, получив плохую оценку или замечание в дневник. Или он находится в постоянном напряжении, ожидая насмешек ребят из класса. На подавление страха, тревоги и особенно злости уходит неимоверное количество сил и энергии. Из моей практики: дети не всегда осознают свою злость, например, на унижающую их учительницу. Злость на взрослых чаще всего находится под запретом, таким сильным, что совершенно не осознается, а прорывается только во снах, игре, рисунках.

И потому, если ребенок чего-то не делает, неплохо бы выяснить, что не так. Что за сильные чувства он переживает, которые вынужден скрывать иногда даже от самого себя?

Этим лучше всего заниматься либо родителю, либо психологу. В любом случае человеку, которому ребенок доверяет и к которому не испытывает тех самых подавленных чувств.

5. Энергию снижают ожидание неуспеха, неуверенность в себе.

Все мы не любим браться за заведомо провальные дела. Если ребенок постоянно наталкивается на неуспех в каком-то деле, то неудивительно, что его энергия падает. Для очень многих людей дело, неспособное принести успех, быстро становится безнадежным и бесперспективным. Ребенок, не верящий в себя и в свои силы, часто отказывается браться даже за те дела, которые вполне способен выполнить. Избегание провала становится для него единственным способом взаимодействия со школьным миром и миром вообще. Поэтому любому ребенку особенно тяжело заниматься тем, что ему удается труднее всего. Особенно если его усилия сопровождаются родительским нагнетанием: «Не будешь учиться – получишь двойку, провалишься на экзамене…» и т. д.

Поднять энергию ребенка можно только веря в него, в его способности и таланты, в его активность, упорство и трудолюбие, которые есть в любом человеке, но они часто невидимы из-за «замыленного» ожиданием неуспеха родительского глаза. Всегда можно найти в ребенке то, что ему удается, всегда есть чему порадоваться его родителю и учителю при условии, что данные взрослые вообще способны концентрироваться не только на детских неудачах и провалах. Вспомните, как вас наполняли силы, когда что-то действительно получалось и это замечали другие люди. Вам наверняка хотелось сделать что-то еще более великое.

Концентрация только на недостатках и ошибках иногда, конечно, может зажигать в ребенке энергию протеста, но в конце концов и она неизбежно гаснет. Таким образом, поддержка ребенка, вера в него, способность видеть в нем таланты и достоинства – это отличный энергетический вклад родителя и учителя, способный сделать самого «ленивого» ребенка активным, бодрым, деятельным.

Таким образом, ленивых детей нет, есть не понявшие, чего хотят, не нашедшие свой интерес, сопротивляющиеся нажиму, подавляющие свои чувства, не верящие в свои силы. И есть родители и учителя, которым проще сказать – «Ты ужасный лентяй!», чем поддерживать, договариваться, разбираться и верить.

 

Между интересом, программой и дисциплиной

Не бойся, что не знаешь, – бойся, что не научишься.

Китайское изречение

Если основные задачи начальной школы нашим ребенком были освоены успешно – он обучился простейшим учебным навыкам, уяснил правила школьной жизни, наладил разноуровневые отношения, то пришла пора дальше осваивать то, что скорее всего пригодится в его дальнейшей жизни. Я не буду останавливаться на том, какие именно школьные навыки должен освоить ученик средней школы, – это задача педагогики, с которой она успешно справляется. Моя же задача – описать психологическую составляющую данного вопроса.

Перед каждым учителем средней школы почти ежедневно встает неизбежный выбор между интересом детей к определенным темам, как правило, спонтанно возникающим на уроке, важностью следовать программе и необходимостью поддерживать дисциплину в классе. Этот выбор исключен только для тех учителей, у которых потребности учеников никогда не бывают на первом месте. Для остальных принять осознанное и верное для данного момента решение – непростая задача.

Учитель, часто выбирающий спонтанно возникший детский интерес, неизбежно подвергается определенным рискам:

– стать объектом детской манипуляции;

– потерять целостность урока;

– перестать видеть свой предмет системно, а значит, и детям транслировать бессистемность.

Все три риска так или иначе могут привести к потере интереса у учеников к уроку. К тому же регулярное следование за интересом детей может приводить к нарушению дисциплины, поскольку включает бурное и зачастую бессистемное обсуждение. На таких уроках ученики чувствуют себя свободно, но их внимание ускользает, «эмоциональная энтропия» повышается, и в результате дети уходят с урока взвинченные и одновременно утомленные, неспособные встроить полученную информацию в систему собственных знаний.

Учитель, часто выбирающий только школьную программу, четко следует методическим разработкам, пытается соответствовать требованиям системы, но при этом игнорирует вопросы или комментарии детей, то есть, по сути, выносит за скобки персональную составляющую. Его цель – уложиться в отведенное время, преподнести необходимый материал, проконтролировать усвоение знаний с предыдущих занятий. Его риски:

– отсутствие у детей интереса и мотивации к обучению именно по его предмету;

– слабое усвоение данного материала (плохое превращение информации в знания и навыки);

– пассивное или активное сопротивление учеников.

На уроках, где детский интерес игнорируется в угоду школьной программе, я наблюдала весь спектр сопротивления учащихся: от пассивного (задумчивый взгляд в окно, переключение внимания на поля тетрадей, разрисовывание школьных принадлежностей и т. д.) до активного (увлеченный разговор с соседом, более интересные, чем урок, занятия, желание срочно покинуть урок по мелким надобностям и т. д.).

Сопротивление, как известно, – это защитный механизм, присущий любому человеку и позволяющий в данном случае ребенку справиться со скукой или сильными эмоциями, отнюдь не позитивными в отношении такого учителя. Взрослые же подобный вид сопротивления детей нередко расценивают как злонамеренное нарушение дисциплины, саморегуляции и волевых процессов. Хотя на самом деле все проще: им просто неинтересно, потому что их личный интерес игнорируется, а значит, информация не может стать персональным знанием.

Что делает любой взрослый на каком-нибудь собрании, где сообщается важная информация, но его личное мнение никого не интересует? Он скучает (как минимум), а чаще всего испытывает раздражение и, пытаясь справиться с досадой и скукой, разговаривает, рисует, спит. Отсутствие саморегуляции или слабые волевые процессы? Конечно, нет. Просто невозможность эмоционально или когнитивно подключиться к тому, что происходит.

Безусловно, невозможность ученика быть вовлеченным в урок «заслуга» не только учителя. В контакте как минимум две стороны. И если одна из них не хочет или не может быть вовлечена, то чуда не произойдет. У ученика может найтись множество причин к тому, чтобы не принимать живейшего участия в уроке. Но нам сейчас важна позиция учителя.

Учитель, для которого фокус внимания на уроке будет сосредоточен в основном на установлении и поддержании дисциплины в классе, проигрывает в наибольшей мере, поскольку имеет дело не с причиной, а со следствием. Отсутствие дисциплины в классе, с большой степенью вероятности, – показатель определенных сложностей в учительской позиции. Правда, и отличная дисциплина на уроке еще ни о чем не говорит! Учитель, сосредоточенный на вопросах установления порядка, теряет и системность, и персональность. Если отношение взрослого к детям чрезмерно строгое, то основная энергия учеников будет уходить не на формирование знаний, а на преодоление страха, тревоги и беспокойства. Если учитель, несмотря на все усилия по установлению дисциплины, все же не может поддерживать порядок в классе, то общий хаос мешает детям усваивать даже тот материал, который успевает дать взрослый между дисциплинарными мерами.

Совершенно очевидно, что наиболее эффективным окажется учитель, способный быть гибким в выборе всех трех контекстов: персонального, системного и дисциплинообразующего. Вместе это можно назвать одним простым словом, выражающим необходимое качество для учителя, – требовательность.

Под требовательностью я понимаю прежде всего внимание к каждому конкретному ученику, что подразумевает его персональное участие в уроке и позволяет ему из полученного материала формировать знания, из примеров и моделей развивать умения и навыки. Требовательность, предъявляемая учителем к самому себе, состоит в способности видеть свой предмет системно, включать его в общую систему знаний и представлений школьника о мире. А также в способности учить детей уважению друг к другу, не напрягая голосовых связок и не прибегая к жестким наказаниям.

На его уроках я почти не дышу, конечно, не потому что страшно, а оттого что интересно. Его речь – ясная, громкая, интонированная и динамичная, захватывает меня с первых минут урока. Его невозможно не слушать, ему невозможно не верить. Через пять минут я ловлю себя на том, что очень завидую этим детям, также увлеченно слушающим его. Они будут знать историю. Скорее всего она будет им интересна даже после того, как они сдадут экзамены и окончат школу.

В моем классе «исторички» менялись чаще, чем листва огромных тополей, что росли на нашем школьном дворе. Как-то у нас не ладилось с историей, а может, у самих учителей не ладилось с их предметом или с собственной жизнью… Наверное, потому и мы не могли понять историю, зажечься ею. Лишь в выпускном классе на последние полгода пришел наконец учитель, в которого мы все сразу почти влюбились, несмотря на его преклонный возраст. Влюбились в его редкую по тем временам интеллигентность, образованность, увлеченность и способность уважать нас, что бы мы ни демонстрировали в своем постподростковом «угаре». Но полгода – разве это срок, чтобы узнать историю и полюбить ее, забыв годы, прожитые в пренебрежении к одному из самых интересных школьных предметов?..

И вот теперь, спустя много лет, я сижу на чужом уроке и завидую детям, у которых есть Учитель истории. Учитель, способный увлечь любого, кто попадает под силу его профессионального обаяния, кто чувствует глубину его личности и неподдельный интерес ко всему, что связано с историей (как с жизнью вообще и как с предметом в частности). Он вовлекает каждого, давая возможность обдумать, сформулировать и выразить свою мысль. Он строг, но дети прощают ему любую строгую оценку, потому что в глубине души понимают, что она справедлива.

 

Учитель 7–9 классов

Если бы небо услышало молитвы детей, на свете не осталось бы ни одного живого учителя.

Персидское изречение

Надеюсь, то, что написано в эпиграфе, все-таки больше шутка. Хотя доля правды в нем есть, особенно если говорить об учителях седьмых-восьмых, а иногда и девятых классов. Ведь именно они имеют дело с детьми, переживающими самый трудный возраст. Я бы каждому из этих учителей-героев давала медаль за отвагу или бюст на родине устанавливала – тоже вполне достойная награда.

Ребенок, вступивший в подростковый кризис, переносит на учителя свои далеко не радужные чувства, относящиеся ко всему взрослому миру и прежде всего к собственным родителям, как его прямым представителям.

Поскольку одна из психологических задач подростка – отделение от родителей и становление собственной взрослости, а отделение практически никогда не протекает без того или иного проявления агрессивных чувств, то встреча учителя с разными видами проявления такого отделения совершенно неизбежна. Степень градации подростковой агрессии включает в себя как тихий саботаж, игнорирование, «забывание», вытеснение, так и более бурные формы: хамство, грубость, жесткий отказ, иногда применение нецензурной лексики и физического насилия.

Если в школе, где учится подросток, установлены жесткие правила относительно лексики и насилия, то есть шанс, что учитель избежит подобных проявлений. Но педагогу важно иметь еще и собственную позицию, которая видна сразу, без излишней демонстрации. В отношении такого учителя никогда не проявятся крайние формы подростковой агрессии.

Но тем не менее к промежуточным формам: хамству, препирательству, ехидным вопросам, язвительности, саботажу, недовольству, критике учителю – неплохо бы быть готовым. Для этого важно помнить, что:

– подростковая агрессия – это неизбежно и нормально (в разумных ее формах);

– проявленная агрессия по большей части относится не к вам лично, а ко всему взрослому миру сразу;

– вы можете задавить в корне любые проявления агрессии, но это и вам, и детям будет дорого стоить;

– вы должны хорошо понимать и чувствовать, за какую границу не дадите зайти подростку в отношении себя и всего класса, какие правила ему не позволите нарушить;

– вам будет трудно работать в этих классах, если вы сами не пережили свой подростковый кризис.

Из моих наблюдений, учителей, переживших и отработавших подростковый кризис, в школе, как правило, единицы. Наличие в паспорте даты, обозначающей солидный возраст, совершенно не говорит о соответствии ему возраста психологического. Вам по паспорту может быть шестьдесят лет, а психологически – пять-шесть или, скажем, двенадцать.

В каждом критическом периоде перед ребенком стоят определенные психологические задачи, если он их не выполнил по каким-то причинам (как правило, в это вмешивается среда: родители и другое окружение ребенка), то он не прошел данный кризис, а значит, не может продвигаться дальше в выполнении своих психологических задач.

Пройти подростковый кризис – это значит:

– отделиться от родителей (не просто уехать в другой город или жить своей семьей, а психологически перестать от них зависеть), это можно определить и по появившейся психологической независимости от других взрослых, выше по статусу: начальников, чиновников, директоров;

– понять себя в рамках своего пола, то есть осознать себя как женщина или как мужчина, проявляя это как внешне, так и внутренне;

– узнать самого себя, причем не только исходя из оценок и откликов, полученных извне: от коллег, родителей, друзей, но обнаружить в себе и то скрытое, о чем вы даже не подозревали, – все (или хотя бы большую часть) богатство возможностей и ограничений, свойственное вашей личности;

– понять других людей, правила и основы построения взаимоотношений, осмыслить, для чего взрослому, прошедшему подростковый кризис, нужны длительные, устойчивые и взаимоудовлетворяющие взаимоотношения.

У учителя, не разобравшегося с собственной агрессией, с вопросами пола, своей «самости», построения взаимоотношений и независимостью от родителей, будут неизбежно возникать большие трудности при работе в подростковых классах.

Большинство учителей выбирают один из типов преподавания в таких классах.

Авторитарный тип (условно-отцовский) – жесткие правила, с неминуемым и серьезным наказанием за их нарушение, властная и оценивающая позиция, суровый голос, четкая структура урока. Такие учителя, вне зависимости от пола, как бы дают детям послание: «Взрослый здесь я. Вы – дети, и потому вы должны беспрекословно мне подчиняться. Я не допущу никаких вольностей, проявлений агрессии или заявлений о ваших правах. Они будут немедленно мной подавлены». Авторитарного учителя могут уважать даже подростки, если при этом он компетентен, справедлив и личностно наполнен. Но такой тип учителя не дает возможности подросткам выполнять свои психологические задачи. И они, вынужденные, как правило, из чувства страха сдерживать свои агрессивные порывы на уроках такого учителя, непременно выливают их в другом месте: на других уроках, на переменах, на улице, дома.

Авторитарный тип позволяет учителю избежать проблем постоянного удержания психологических границ, проявлений детского протеста и подростковой проверки «на вшивость», то есть попросту на наличие в его внутрипсихическом пространстве слабых и больных мест. Авторитарный тип учителя формируется в процессе жизни в авторитарной семье или в процессе обучения или работы в авторитарных структурах, где проявление воли всегда приоритетнее проявления гуманизма.

Заботливый тип (условно-материнский) – обтекаемые правила, нежный, но постоянный контроль, частые уступки и возможность собой манипулировать. Всепрощение и почти материнская забота, мягкий, нежный голос. Постоянное, часто весьма агрессивное «прогибание» детьми границ учителя. Послание такого учителя: «Я знаю, как для вас лучше, потому что вы еще дети, только я сумею позаботиться о вас. Я к вам привязана, хотя вы редкие балбесы и так часто меня расстраиваете! Но на самом деле я прощу вам все, что бы вы ни сделали, потому что боюсь конфликтовать с вами, боюсь потерять вашу любовь». Подобный тип учителя дети тоже могут уважать при наличии тех же трех свойств: компетентности, справедливости и личностной наполненности. А могут им открыто пользоваться, манипулировать, срывать уроки, а также свою подростковую злость, особенно после занятий у авторитарного учителя или каждый день приходя в школу из собственной авторитарной семьи.

Тем не менее заботливый тип, так же как и авторитарный, не позволяет ребятам разрешить задачи своего возрастного кризиса, поскольку этот тип также в достаточной степени удерживает подростков в детской позиции, не позволяя им вступать во взрослые права и принимать за это ответственность. Но для самого учителя такой тип создает иллюзию сотрудничества, безопасности и профессионализма.

Демократический (условно-взрослый) – равноправная позиция взрослого человека, являющегося экспертом в какой-то своей области, но обращающегося с уважением к взрослости и экспертности другого (подростка). Уверенность во взглядах, твердость в голосе, гибкость в отношениях, умение вовремя перестроить канву урока (не потворствуя детской манипуляции, а исходя из осознанного выбора учителя), выделенное пространство урока для возможности учеников озвучить собственную точку зрения. Послание такого учителя: «Мне важно, чтобы вы думали и учились сами, я готов быть вашим проводником и сопровождать вас в этом процессе. Мнение каждого из вас важно, даже если вы ошибаетесь на данный момент».

Такой подход позволяет ученикам выходить из детской позиции, примерять на себя взрослые роли, направлять свою энергию не на активный протест, а на вынашивание и озвучивание собственного решения. Тем не менее и такой тип учителя не застрахован от проявления подростковой агрессии. Но, будучи во взрослой позиции, с ней легче справляться, задействуя взрослые качества самих детей. К тому же, опираясь на детскую экспертность, значительно проще поддерживать интерес и высокую активность, не используя при этом исключительные ресурсы самого преподавателя, которому важно всего лишь удерживать урок в рамках заданной и понятной цели.

Ее невозможно не заметить. В школе она относительно недавно, но здесь ее, похоже, все знают, и не только по имени. В ней сочетается несочетаемое: девичья хрупкость, очарование, нежность и жесткий взгляд, когда она отстаивает свои права. Детская капризность и абсолютно взрослая позиция, позволяющая ей адекватно оценить ситуацию. Жестокость подростка, не желающего понимать чужие слабости или терпеть унижения, и мудрость почти взрослой женщины, способной любить и прощать.

У нее по любому поводу есть собственное мнение, которое она готова изложить заинтересованному слушателю. Лично у меня это вызывает большое уважение. Сегодня она «не в духе» – конфликт с учителем.

– Они не знают, как учить нас, подростков! Почему учителям не рассказывают о психологических особенностях разных возрастов?! – задает она весьма разумный вопрос.

– Им рассказывают, они же проходят психологию в институте.

– Вот именно, что «проходят»!

– Что, по-твоему, они делают не так?

– Они нас не слушают, не хотят нас понять. А мы очень часто говорим разумные вещи. И самое главное – мы всегда готовы подсказать, что они делают не так. А вместо того чтобы прислушаться и измениться, большинство из них начинают либо беситься, либо срываться, либо угрожать.

– А есть те, которые прислушиваются и меняются?

– Конечно, есть!

– Что происходит с теми, кто все равно не хочет вас слушать?

– Мы их выживаем. Я лично не могу учиться у того, кого я не уважаю. А также у того, кто преподает свой предмет так, что я его не понимаю. Если я не понимаю, как я могу учиться?

– А что мешает тебе понять?

– Если мне неинтересно или они объясняют иногда так, будто им самим непонятно то, о чем они рассказывают. И вообще я считаю, что в наших классах должны преподавать только учителя в возрасте.

– Почему?

– Потому что они лучше знают себя, лучше знают нас, и к тому же они не впадают в истерику по любому поводу.

Мы разговаривали больше часа, за это время ею были проанализированы причины ее собственных пробелов по одному из предметов, психологически точно описаны портреты нескольких учителей и их педагогические проблемы, предложены пути разрешения частного конфликта, рассмотрены возможные пути изменения ситуации в целом. Поражало также то, что она готова была понять и простить своих «нерадивых» учителей, но при этом она не готова была у них учиться. Высокие требования? Да. Но кто сказал, что она не имеет на них права?

 

Привычные манипуляции учеников и учителей

Все в ваших интересах: чем быстрее уберете класс, тем быстрее пойдете мыть коридор.

Высказывание одного учителя

Манипулятивное поведение в школе стало привычным и естественным настолько, что про это даже как-то не принято говорить. Хотя с точки зрения гуманистической психологии данная проблема не так безобидна, как кажется на первый взгляд. Главным образом потому, что, обращаясь с детьми манипулятивным образом, мы обучаем их этой нехитрой науке, и они очень быстро осваивают такой нездоровый способ взаимодействия с другими людьми.

Гуманистическая психология (в частности, Эверетт Шостром) манипулятором называет человека, который относится к себе и другим лицам как к объектам, «вещам», подлежащим использованию и контролю, о которых нужно много знать, чтобы уметь на них воздействовать. Но если вещи можно расчленять и манипулировать ими, не причиняя вреда их природе, то человек – не вещь, и его нельзя расчленить, не разрушив его; им нельзя манипулировать, не причиняя ему вреда (согласно другому гуманистическому психологу – Эриху Фромму).

Почему я говорю о манипуляции именно в разделе средней школы (7–9 классы), если манипулятивное поведение у ребенка и учителя может ярко проявляться уже в младших классах? Потому что именно к этому возрасту частота и изощренность манипуляций с обеих сторон достигает апогея. И все оттого, что в этом возрасте, как мы говорили выше, ребенку особенно не хочется учиться, поскольку перед ним стоят совсем другие психологические задачи. Но учиться нужно. Это понимают все, и дети тоже. В этом смысле подростковый возраст – период, когда мотивации учителя и ученика могут максимально не совпадать. Предлагаю рассмотреть, что же происходит на стыке несовпадения потребностей?

Есть несколько возможностей добиться нужного нам поведения:

– открыто проявить свою власть и заставить другого сделать то, что требуется;

– вступить в контакт, начать договариваться, увлечь и приступить к сотрудничеству;

– попытаться надавить на чувства другого, чтобы он добровольно совершил то, что нужно нам, а не ему.

Первые два способа кажутся мне значительно более честными и здоровыми, нежели третий. Проявление своей власти вполне приемлемо в разноуровневых отношениях (старший – младший, начальник – подчиненный). Сложность только в том, что в подростковом возрасте, как мы выяснили, ребенок находится в состоянии протеста к любым действиям «сверху», поскольку ассоциирует их с родительскими проявлениями. Следовательно, первый способ будет работать только у очень авторитарного учителя (который не всегда позволяет подросткам выполнять психологические задачи своего возрастного этапа).

Второй способ – актуализация (как называет его Э. Шостром) – значительно более трудоемкий и требует особых способностей: креативности, хороших коммуникативных навыков, возможности эмпатии, а главное – желания видеть другого не функцией, обеспечивающей эффективность моей деятельности, а самостоятельным человеком, у которого есть собственные чувства, желания, права, взгляд на мир.

Третий способ – один из самых распространенных, который и называется психологической манипуляцией. Манипулятивное поведение – это психологическое воздействие на партнера по общению, имеющее под собой скрытую цель: добиться от него выгодного поведения. Манипулятивное поведение, безусловно, наиболее эффективно, если под эффективностью понимать быстрое достижение собственных целей. Оно менее затратно, менее креативно. Таким способом поведения способен быстро овладеть даже очень маленький ребенок: у партнера вычленяется наиболее болезненное чувство, к нему прибавляется скрытое намерение, остается утаенной необходимая информация, прибавляется эмоциональный напор, и готово дело – ваш партнер сделает все, что вам нужно.

Типичный пример детской манипуляции: «У меня так болит живот!..» Чувство, на которое давит маленький манипулятор, – родительская тревога и страх за детское здоровье; скрытое намерение – не ходить в садик; утаенная информация – невозможно выяснить в данный момент достоверно, болит у него живот или нет; эмоциональный напор – жалобный тон, слезы.

Ребенок достаточно быстро усваивает подобную схему, что уж говорить о взрослых манипуляциях, которые нередко бывают прекрасно отточенными, трудно распознаваемыми и даже изощренными. Но все они имеют в основании простую схему: чувство, скрытое намерение, эмоциональный напор, отсутствие полной информации, к этому часто прибавляется отсутствие времени на то, чтобы распутать этот сложносоставной клубок.

Типичные манипуляции учителей:

– Иванов у нас, видимо, самый умный?! – скрытая цель (унизить ученика, заставить его замолчать, подчинить себе), чувство (попытка вызвать стыд), неполная информация (Иванов не знает, что именно он сказал не так), эмоциональный напор (повышение тона голоса, скепсис).

– Если вы не замолчите прямо сейчас, я позову директора! – цель (заставить сидеть тихо), актуализируемое чувство (страх), неполная информация (неизвестна мера наказания, которая последует после появления директора), эмоциональный напор (повышение тона, угроза в голосе).

И еще многие другие:

– Посмотрим, как вы сдадите мне экзамен!

– Вы доведете кого угодно.

– Если вы не успокоитесь, я не буду вести урок!

– Не знаю, Петров, сможешь ли ты с такими отметками перейти в следующий класс…

– Никто не пойдет домой, пока я не выясню, кто это сделал!!!

– А вот твой брат, Иванов, никогда не забывал тетрадь дома!

– Свиридова, ты же девочка!

И так далее. Я думаю, совсем не трудно расшифровать манипулятивное поведение в таких высказываниях. Чувства, на которые так любят давить учителя: стыд, страх быть униженным, отвергнутым или наказанным, вина, чувство незащищенности, желание признания.

Справедливости ради надо сказать, что ученики не остаются в долгу и не менее виртуозно владеют искусством манипуляции:

– Вера Ивановна, я не могу-у-у, я так уста-а-а-ал!

– А Сергей Петрович никогда нам столько не задавал!

– Мама мне сказала, что это дурацкое задание.

– У меня так болит голова!

– Елена Васильевна, вы у нас – самая лучшая, а на алгебре нам так неинтересно!

– А почему?..

– Что вы думаете насчет?..

– А мой папа так не считает…

– Что я такого сделал?!

– Это не я!

Учителя легко могут продолжить этот список. Чувства взрослых, которыми легко манипулируют ученики: жалость, вина, страх оказаться некомпетентным, непризнанным, бесчеловечным, страх потерять авторитет, уважение коллег и администрации.

Опять же ради справедливости важно сказать, что не только и даже не столько учителя обучают детей манипулятивному поведению. Родительское влияние в этом вопросе, без сомнения, значительнее. Нередко учитель с начальных классов сталкивается с уже прочно сформированным манипулятивным поведением. И ему ничего не остается, как только адекватно реагировать на этот не самый здоровый тип взаимодействия.

 

Как реагировать на манипуляцию?

Предварительный этап. Проанализировать, каким способом, кто именно и с какими целями вами чаще всего манипулирует. Манипуляцию от контактного и актуализационного поведения можно отличить по наличию собственного дискомфорта, который практически всегда неизбежен, если с вами обошлись как с вещью. На манипулятивную фразу трудно прореагировать прямо, чаще всего – нечего сказать. По крайней мере в первый момент вы точно будете несколько растеряны. Это оттого, что манипуляция – косвенное обращение, на которое трудно ответить прямо. Ну что может ответить Сидорова на фразу: «Ты же девочка!», или учитель на фразу: «Кроме вас, Светлана Петровна, с этим классом никто не справится, поэтому мы доверяем вам классное руководство», или «Вы такая добрая!». После некоторых фраз так и хочется спросить: «А чего вам от меня, собственно, нужно?»

Очень важно понять, какие из ваших чувств чаще всего использует манипулятор в своих целях. У кого-то быстрее всего «запускается» вина, у кого-то жалость, у кого-то страх. Поняв, какое чувство для вас наиболее болезненно, вы поймете, на чем вас легко подловить манипулятору. Проработав свои страхи, тенденции чувствовать вину, жалость, зависть или стыд, вы станете практически неуязвимы для манипулирования.

Актуальный этап (то есть как реагировать непосредственно). Если возможно, взять паузу, которая позволит отследить чувство, выяснить недостающую информацию и скрытые цели собеседника. Важно осознавать, хотите вы или нет, чтобы вами пользовались как вещью (на символическом уровне, конечно). В случае если вы хотите сохранить собственную личность и не поддаться на манипуляцию, вам предстоит либо обозначить свои психологические границы, либо прояснить скрытые намерения собеседника.

Например, пора начинать объявленную заранее контрольную, ученикам не хочется к ней приступать, и они продолжают задавать вопросы:

– А что вы думаете насчет?..

– Я понимаю, что вы предпочли бы узнать мое мнение по этому вопросу, вместо того чтобы начать писать контрольную, но нам пора к ней приступить.

– А Сергей Петрович никогда нам столько не задавал!

– Верю. Но у меня свое видение того, как должен проходить процесс вашего обучения моему предмету.

– Петров, я приглашаю твоих родителей в школу.

– Что я сделал?!

– Я не верю, что ты этого не понимаешь. Если же действительно не понимаешь, попробуем разобраться вместе с твоими родителями. Догадываюсь, что тебе не очень хочется, чтобы наш разговор состоялся. Но необходимость в нем уже давно назрела.

– Вера Ивановна, я не могу-у-у, я так уста-а-а-ал!

– Сочувствую. Тяжело заниматься в конце четверти, но урок еще не окончен, и тебе придется собрать остатки сил.

Это распространенные, но далеко не самые «злостные» манипуляции. Большинство учителей давно приспособились отвечать на них. И не только не манипулятивно, но и значительно живее, чем я описала, с большим юмором и творчеством. Важно понимать, что реакция на манипуляцию может быть любой, но она не должна унижать собеседника или «давить» на его чувства (что будет ответной манипуляцией). Ответ должен обозначать вашу позицию по этому вопросу и по возможности принимать чувства собеседника.

Актуализационное поведение позволяет манипулятору почувствовать себя услышанным, а «жертве» его поведения – ощутить себя человеком, у которого есть право принимать собственное решение, обозначать собственные границы, а не быть использованным в чьих-то скрытых целях. И хотя манипулятор не добивается желаемого, вследствие того что его замысел раскрыт, но он, как правило, получает два важных послания: «со мной твои манипуляции не проходят», «я вижу в тебе человека, уважаю твои чувства и цели и жду уважения в свой адрес».

Люди, привыкшие манипулировать другими, опираются на данный тип поведения, потому что у них возникает иллюзия его эффективности. Они считают, что те, кем они манипулируют, не замечают этого, потому как «ведутся» и делают то, чего ждет от них манипулятор (еще одно доказательство того, что другой человек ими воспринимается не как личность, а как вещь). На самом деле после манипуляции всегда остается неприятное чувство, которое рано или поздно посещает «жертву». Это чувство всегда работает на осложнение или разрыв отношений. Именно поэтому манипулятивное поведение сиюминутно может казаться выигрышным и простым, но стратегически, долгосрочно всегда проигрывает, и манипулятор оказывается «на обочине» отношений. Причем расставание манипулятора и его «жертвы» сопровождается не самыми добрыми чувствами друг к другу.

В школьной ситуации, когда ученик и учитель связаны друг с другом годами, важно, какими будут их отношения, потому что от этого будет зависеть не только удовлетворение от проведенных уроков, но и, как ни странно, качество обучения. Ни для кого не секрет, что лучше всего учатся у тех учителей, которых уважают.

Актуализационное поведение учителя позволяет ученику сохранять и поддерживать уважение к себе, опираться на собственные ресурсы нарождающегося взрослого. Оно учит ребенка более адекватно видеть ограничения, выставляемые другими людьми, принимать правила, отвечать за свои поступки, оставляя, а не подавляя, собственный интерес и энергию для последующего контакта. Замечательный пример такого поведения описывает Э. Шостром в своей книге «Человек-манипулятор. Внутреннее путешествие от манипуляции к актуализации», приводя цитату одного из учителей:

«Я испытала огромное облегчение, когда до меня дошло, что ребенку требуется от меня нечто гораздо большее, нежели только предметный материал. О, я хорошо знаю математику и хорошо ее преподаю. Раньше я думала, что этого достаточно. Теперь я обучаю детей, а не только учу математике. Я приняла тот факт, что лишь некоторые из них могут по-настоящему чего-то добиться на этом поприще. С другой стороны, оказалось, что я сама, как личность, имею для них большее развивающее значение. Скажем, признаваясь, что у меня нет ответов на все вопросы, я даю им гораздо больше, чем если бы изо всех сил пыталась удержаться в роли эксперта. А помог мне это понять мой ученик Эдди. Как-то я спросила его, почему, с его точки зрения, в этом году он учится лучше, чем в предыдущем. И он произнес фразу, которая разом раскрыла мне ценность моей новой педагогической ориентации: „Это потому, что теперь, когда я с вами, я себе нравлюсь“».

 

Манипулятивные игры

Воспитателем и учителем надо родиться; им руководит прирожденный такт.

А. Дистервег

Ребенок или взрослый, выбравший для своего контакта с другими людьми манипулятивное поведение, достаточно быстро укрепляет его и оттачивает собственные манипуляции, переводя их в повторяющиеся игры. Основа игры в том, что такое поведение приносит человеку некий бонус, по крайней мере в момент совершения игры. Оно позволяет ребенку или взрослому получать что-то важное или избегать чего-то неприятного.

К тому же, затевая определенную манипулятивную игру, человек постоянно использует какую-то одну собственную часть, говоря психологическим языком – одну свою субличность. Он не воспринимает себя целостно и ресурсно, а привычным образом эксплуатирует узкий набор собственных качеств и характеристик. При этом достаточно быстро он перестает чувствовать себя уверенным и устойчивым вообще и расходует свои силы не на развитие и расширение собственных возможностей, а на совершенствование собственного невроза, на оттачивание манипулятивных ходов в своей игре.

Рассмотрим типичные манипулятивные игры, в которые часто играют ученики (и не только они).

Нытик – вечно жалуется, ничего не может, все время запрашивает помощь. Цель – добиться внимания, поддержки, избежать напряжения, не делать того, чего не хочется, не брать на себя ответственность. Нытик отлично освоил свою беспомощную субличность и совсем не знает (или не хочет знать) о сильной своей стороне. Если поддерживать нытика в его игре, – а он очень провоцирует на это! – то придется прощать ему его слабое здоровье, плохое самочувствие, вечные отговорки из-за многочисленных неприятностей, которыми он будет щедро и постоянно делиться с вами. Нытик будет возбуждать в вас покровителя, сильного и мужественного, доброго и человечного, спасателя и духовного наставника, затрагивая таким образом почти все самые лучшие ваши качества!

Но если мы поддадимся этому искушению – стать сильнее, добрее, возвышеннее за счет наличия нытика в нашем классе или нашем окружении, то мы сами окажемся всего лишь вещью в его игре и будем помогать ему в совершенствовании собственной неполноценности. Не потакая нытику, а обучая его искать решение и опираться на свои силы, открывая самые разные стороны его личности и характера, мы поможем ему значительно больше, а сами избежим использования нашей личности в нездоровых целях.

Крутой – постоянно демонстрирует собственную силу или еще какую-либо особенность, часто подавляет других, нередко ведет себя вызывающе, провоцируя конфликты. Цель – подчинить себе окружение, почувствовать собственное величие и неуязвимость, избежать обнаружения и признания собственных слабостей, оплошностей и ошибок. Крутой пытается скрыть ото всех и от самого себя свои слабые стороны, опираясь на силу, напор, проявление власти, совершенствуя способы подчинения окружающих своей воле.

Поддерживая крутого в его игре, испытывая страх и реагируя на его нажим, протест, хамство, грубость слезами, отступлением, боязнью, мы укрепляем в нем желание взращивать именно эту его составляющую. Понимая, что за всем антуражем, что нам демонстрирует в игре крутой, стоит неуверенный человек, который сам многого боится, но тщательно это скрывает даже от себя самого, помогая ему обнаружить в себе доброту, сочувствие или творческое начало, мы даем ему шанс перестать играть в манипулятивные игры.

Душка – самый отзывчивый, он помогает всем и всегда, даже тогда, когда его никто не просит. Цель – добиться безупречным поведением и обволакивающей заботой признания, любви и преданности окружающих, избежать конфликтов, неприятностей, которые могут привести к отвержению, осуждению или неприязни. Душка постоянно отказывается от собственных интересов, попустительствует нарушению его психологических границ, взращивая в себе жертвенную и спасательскую стороны. Он начинает так отлично понимать окружающих, так вовремя приходить на помощь, так умело ставить любого другого на первое место, что совершенно теряет себя. В итоге при всем своем старании он часто не достигает того, чего хочет, потому что все вокруг начинают его ценить за то, что он делает для них, и перестают видеть, замечать, уважать и любить его самого.

Не поддерживать душку совсем не просто. Он ведь такой правильный, на него всегда можно положиться, он никогда не подведет. Если вы учитель, то он будет единственным в классе, кто продолжает вас слушать, когда все остальные уже вышли из-под контроля. Он единственный, кто будет стараться организовать хоть какой-то порядок. Он – ваша надежда и опора, как можно его не поддерживать? Но если вы действительно хотите ему помочь, а не играть с ним в такие выгодные на первый взгляд игры, то ваша задача показать ему, что вы уважаете и цените его не тогда, когда он заботится обо всех и о вас в том числе, а когда проявляет себя, выражает свои мысли, отстаивает собственную позицию. Его стоит почаще спрашивать: «А что ты хочешь? В чем тебе нужна помощь? А как бы ты поступил?»

Хулиган – один из самых сложных типов для учителей, поскольку он один из тех, кто всегда будет нарушать порядок. Цель – показать всем, что с ним лучше не связываться, не ожидать от него выполнения правил, примерного поведения. Он избегает зависимости, жесткой структурированности, скуки, размеренности, порядка. Хулиган часто ошибочно считается злым, хотя он опирается вовсе не на свою злую часть, а на протестную, зовущую к свободе и хаосу. При этом он глубоко прячет страх быть зависимым, часто не в контакте со своей подлинно творческой частью, которую замещает бунтующей против всего субличностью.

Хулиган, как правило, не понят в своем бунте против правил и зачастую случившееся непонимание возводит в абсолют. Он борется со скукой и зависимостью, становясь зависимым от этой борьбы. Обнаружить в хулигане творческую личность и направить его бунтующую энергию в продуктивное русло – непростая задача. Но даже если вы перестанете с ним бороться и увидите в нем очень одинокого, страдающего и непонятого другими человека, это уже даст ему шанс отказаться от привычной, но надоедающей ему самому роли.

Зануда – этот как раз «за» правила, точнее, за неукоснительное их выполнение. Он убежден, что если есть заведенный кем-то порядок, то нарушать его – величайшая из глупостей. Цель его – обеспечить предсказуемость жизни и справедливость, ощущение собственной «хорошести», а по возможности – собственной исключительности. Он избегает неожиданных поворотов, в которых может оказаться не «на высоте», неизвестных и незапланированных заранее событий, потому что не уверен, что сможет справиться и получить высший балл по собственной шкале. Зануда, призывая вас к четкости, структурированности, суперсправедливости всегда и во всем, будет возбуждать в вас страх оказаться перед ним некомпетентным или недостаточно справедливым, мудрым, честным.

Но если вы поддерживаете в нем эту игру, не замечая его колоссальной тревоги, от которой он и пытается избавиться таким странным способом, то вы скорее укрепляете его критичность, тревожность и требовательность. За его криком о справедливости, за его резкой или занудной манерой всех критиковать скрывается настойчивое желание быть принятым без всяких оценок и условий, но все, что он делает, – отдаляет от себя людей, предъявляя к ним (часто и к себе самому) слишком много требований, претензий, жестких оценок. Если научить его меньше бояться ошибок, больше чувствовать собственную спонтанность, если принимать его без всяких условий, есть шанс увидеть вместо зануды совсем другого человека.

Ребенок может все десять школьных лет играть в одну игру, может чередовать ее смежными играми, число которых огромно. Тенденция играть в эти игры, безусловно, уходит корнями в его детство, в его семью, где по каким-то причинам им было положено начало. В здоровой семье нет оснований к тому, чтобы ребенок вместо здорового контакта и взаимодействия с другим человеком выбрал игру. Он должен был ее увидеть, или его могли в нее вовлечь.

Так или иначе, ученик приходит в школу не только с портфелем, но и с багажом, собранным его семьей и, возможно, детским садом. И здесь могут оказаться не только пряники и медали. За десять-одиннадцать школьных лет багаж этот пополняется тоже немыслимо чем. И все же… Учитель, конечно, не должен спасать и перевоспитывать ученика (хотя некоторые родители ошибочно считают это его обязанностью), но влияние на детскую душу здорового, хорошо осознающего себя учителя невозможно переоценить. Оно может быть чудотворным, даже если все, чему ребенка учат дома, – это лишь совершенствование в манипулятивных играх.

 

Старшая школа

Главная задача образования – это обеспечение пяти качеств в человеке: любознательности, духа, не признающего поражения, настойчивости в достижении цели, готовности к самоотречению и прежде всего состраданию.

К. Хан

У учеников в конце 9-го, а также 10-го и 11-го классов, на мой взгляд, появляется свой подход к обучению, и во многих школах они выделяются в отдельное подразделение – «старшая школа». Если подростковый кризис детьми был пройден удачно и за время конфликтов, тусовок, бесчисленных препирательств, войн за справедливость и собственные права каждый из них создал какой-то фундамент, на котором и будет строить дворец собственной личности, то учителю повезло: он будет иметь дело с почти взрослыми и чрезвычайно интересными людьми.

Старшая школа в идеале – это время осознанных решений и осмысленного выбора. Но на самом деле дети, не прошедшие все стадии подросткового кризиса, «перешагивающие» из класса в класс, не достигшие первичной внутренней зрелости, часто оказываются неспособными к таким решениям и выбору.

Наша система образования в целом не способствует тому, чтобы ученики осознанно и свободно могли выбрать свой дальнейший путь еще в старшей школе. Более того, я считаю, что в большинстве случаев это вообще маловероятно. Шестнадцатый день рождения автоматически не дает понимания сложного вопроса: чем я хочу заниматься в будущем? Но все устройство нашей российской жизни склоняет ребенка к тому, что в свои шестнадцать-семнадцать лет он должен непременно выбрать себе судьбу. Это бывает чрезвычайно сложной и даже невозможной задачей для тинейджера, если он не Моцарт, который с четырех лет осознавал и принимал свое предназначение. Мучительный вопрос «Кем стать?» часто отравляет самые интересные годы школьной жизни.

Родителям я советую: если у ребенка нет явных предпочтений в выборе профессии и нет понимания, кем он хочет стать, то можно предложить ему выбрать не судьбу, а всего лишь образование (если есть намерение его продолжить). Это более легкая задача, освобождающая от необходимости думать и загадывать на много-много лет вперед без права на ошибку. Ведь образование – это вклад, которым всегда можно будет воспользоваться, даже если впоследствии жизнь круто изменит свою траекторию.

Американский опыт на тему выбора своей дальнейшей жизни мне кажется весьма полезным. Человек, заканчивая в 18 лет(!) старшую школу, сдает тесты здесь же и рассылает результаты в разные учебные заведения. Ему приходят ответы, и появляется возможность выбора наиболее предпочтительного варианта обучения. Далее в большинстве образовательных учреждений ребенок посещает занятия по самым разнообразным предметам. И лишь через пару лет обучения (к двадцати годам), изучив несколько курсов из очень разных областей, он выбирает направление своей специализации. Впоследствии, при наличии средств и желания, учебу можно продолжать хоть всю жизнь, расширяя и углубляя свои знания.

Российское бесплатное обучение большинству детей дает только одну возможность выбрать и получить образование, что неизбежно тревожит как будущих выпускников, так и их родителей. Это побуждает взрослых делать выбор за ребенка или требовать от него осознанного решения тогда, когда он к нему еще совсем не готов. Необходимость двигаться в таком направлении часто приводит ученика к сильнейшему внутреннему конфликту между необходимостью готовиться к предметам, к которым не лежит душа, и малоосознаваемым сопротивлением этому процессу.

Дети, осознанно и добровольно выбравшие свой дальнейший путь развития и обучения, как правило, к старшей школе, спокойно и планомерно двигаются к желаемым целям. Те, за кого выбрали родители, или же те, чье будущее подкреплено немалыми средствами, наследством или иного рода определенностью, могут находиться в более сложной ситуации, обусловленной внутренними конфликтами, отсутствием мотивации, постподростковым нигилизмом.

Я говорю об этом так подробно, потому что, с одной стороны, вся атмосфера старшей школы, на мой взгляд, определяется тем, в каких отношениях находятся ее ученики со своим будущим. С другой стороны, именно по выпускникам судят о школе в целом. Ведь они, как правило, являются отражением того, что было заложено учителями и воплотилось теперь в уже вполне взрослых людях. Важно понимать, что старшая школа не только подводит итог вкладу педагогов, но и позволяет вчерашним детям интегрировать как знания, предложенные им школой, так и представления о жизни, большая часть которой прошла под влиянием их первых учителей. Время, итоги и убеждения

Это мы живем в их время.

Вячеслав Будилин

Мне кажется, что очевидная мысль «Это мы живем в их время» совершенно не принимается взрослым миром, особенно в школе. И это очень печально. Стоит только посмотреть, насколько изменилась жизнь за 20 лет. А ведь за это время выросло всего одно поколение!

За прошедшие годы сменился политический и экономический строй, в большинстве районов изменился уровень жизни, у многих появилась возможность бывать в разных странах, приобщаться к другим культурам. Без телевизора невозможно представить себе ни одного жилища. Компьютер для многих нынешних детей значительно более освоенный предмет, чем для нас в детстве велосипед. Более того, многие современные подростки в компьютерных технологиях на порядок компетентнее иных взрослых. Большинство ребят не знают, что такое первомайская демонстрация, сбор макулатуры, комсомол, секретарь парткома, ленинская аттестация, талоны на продукты и магазины спецобслуживания, зато многие из них прекрасно разбираются в текущем валютном курсе, модных новинках, сексуальных ориентациях, последних моделях мобильных телефонов, новейших видах связи. Они переписываются по электронной почте со всем миром, знают английский язык и спокойно (но без удовольствия) обучают собственных матерей элементарной компьютерной грамотности. Так в чье время мы живем?

Как только я слышу от взрослых в адрес детей поучающе-ностальгическое «вот в наше время…», мне хочется сказать: «Ваше время давно прошло. Теперь оно не больше чем история. Нужно помочь ребенку сейчас, сегодня, в настоящем, которое так не похоже на прошлое. И если вы можете, сделайте это. Нет? Тогда хотя бы не мешайте».

Старшеклассник – это паж грядущего. Он стоит у его ворот, он станет создавать и обслуживать будущее – время, в которое и нам с вами тоже предстоит жить. Поэтому мы должны не учить его, а у него учиться, если хотим плодотворно и полноценно жить в настоящем и будущем, а не грезить фантомами прошлого. Вот фраза из школьного сочинения: «Гоголь страдал тройственностью, которая заключалась в том, что одной ногой он стоял в прошлом, другой приветствовал будущее, а между ног у него была страшная действительность». И смешно, и грустно. А главное, все это, конечно, не про Гоголя с расставленными ногами, а про самих себя.

Старшеклассник – это человек, несущий в себе квинтэссенцию нарождающегося времени, по его высказываниям, поступкам, отношению можно судить о том, что нас ждет, что проявится в обществе в самом ближайшем будущем. Выпускник вмещает в себя сумму ценностей и тенденций в политике, экономике, культуре последних десяти лет. И взрослые, повторяющие со времен Сократа: «Ну и молодежь пошла!», просто не желают брать ответственность за собственное участие в воспитании этого поколения, не хотят у него учиться, не могут проститься с собственным прошлым и потому никогда не поймут молодых, обделив тем самым себя и собственное завтра.

Старшая школа – место, где столкновение прошлого, будущего и настоящего практически неизбежно, особенно если взрослыми не осознаны их собственные отношения со временем. Старшеклассник, пережив подростковый кризис, уже, как правило, перестает реагировать на замечания учителей разными видами протеста. Теперь он считает большинство представителей взрослого мира несовременными, устаревшими, безнадежно отставшими. Называет родителей «предками» или другими похожими эпитетами, отражающими, как кажется ребенку, бесконечную разницу в поколениях. И лишь когда ему самому будет значительно за тридцать, вчерашний выпускник поймет, что он в чем-то очень похож на своих родителей и двадцать лет – не такая уж большая разница в возрасте. А когда и его собственные дети перейдут в старшую школу, он с удручающей неизбежностью, помимо своей воли, сам перейдет в категорию таких несовременных «предков».

Учителю старшей школы, уважающему собственные убеждения, важно понимать, что его установки, представления о ценностях, взгляды сформировались в иное время и тогда, возможно, были хороши, адаптивны, универсальны. Он, безусловно, имеет на них право, они создают основу его мировоззрения, его личностный остов. Но он не должен навязывать их ребенку, человеку из другого времени, растущему в ином политическом, экономическом, социальном и культурном контексте. Трансляция собственных убеждений и реального жизненного опыта открывает ребенку возможность анализа, сопоставления и выбора: стоит ли прислушаться к чьим-то советам, воспользоваться чьим-то опытом? Навязывание же влечет за собой либо отторжение, либо бездумное следование чужому опыту, который, наверное, и поможет ребенку в конкретной ситуации, но точно не приучит каждый раз самого скрупулезно и внимательно отделять «зерна от плевел».

Учителю старших классов совершенно не обязательно, а точнее, вовсе не стоит притворяться современным и прогрессивным, особенно если он таковым не является. Достаточно быть собой, осознавая и признавая собственные особенности и представления о мире. Такое поведение легко позволяет и другим быть подлинными, со своими достоинствами и недостатками. И тогда появляется уникальная возможность учиться друг у друга, невзирая на времена, опыт и количество прожитых лет.

 

Учитель старших классов

Если вы владеете знанием, дайте другим зажечь от него свои светильники.

Томас Фуллер

Учителем старших классов может быть, безусловно, не каждый. Прежде всего на это способны взрослые люди, не только пережившие подростковый кризис и имеющие психологическую автономность, но и внутренне зрелые, способные быть открытыми всему новому, прогрессивному, нарождающемуся.

Учеников старших классов из-за их явного интереса к общению и межперсональному взаимодействию личность учителя будет интересовать значительно больше, чем содержание предмета, который он преподает. И если собственное отношение учителя к тому, о чем он рассказывает, его комментарии, представления и опыт не находят отражения в уроке, то такой урок может вообще пройти мимо сознания старшеклассника. Безусловно, предметы гуманитарного цикла значительно выигрывают в этом отношении, поскольку предоставляют учителю массу возможностей персонально откликнуться на любую тему. При изучении точных наук сделать это становится сложнее, но все равно возможно, а самое главное – необычайно важно.

Выстраивая отношения с целым классом или конкретным ребенком в старшей школе, имеет значение не только ваше знание предмета, но и то, как этот предмет помогает вам жить, важность его в той системе образования, которую вы транслируете. Говоря проще, старшеклассник должен отчетливо понимать, для чего ему нужен этот предмет, как он может пригодиться ему в жизни, как поможет достичь тех целей, которые он поставил перед собой.

Если вы станете ему объяснять, что математика нужна, чтобы не обсчитали в магазине, он совершенно справедливо вам ответит: «Арифметику я прошел еще в начальной школе». А вот как в жизни может помочь решение дифференциальных уравнений, ему скорее всего захочется понять. И если вы, будучи учителем, сами себе не можете ответить на этот вопрос, готовьтесь: вам его непременно зададут ученики (или спросят «про себя», а не вслух, если вы – авторитарный учитель). Ваша личная позиция по отношению к теме урока, к процессам, происходящим в классе, к личным высказываниям взрослых детей будет той точкой отсчета, от которой начнет расти позиция старшеклассника.

В процессе обучения в старшей школе возможность озвучивания собственной позиции по любому вопросу – чуть ли не единственная внутренняя мотивация ученика, способствующая эффективному обучению. Конечно, есть еще желание достигнуть намеченных целей, но при условии, что цели осознанны и четко поставлены, а это, безусловно, встречается не так уж часто. Есть и внешняя мотивация – намерение поступить в ВУЗ. Но если в старшей школе ученик не научился такому простому, но чрезвычайно важному навыку, как формирование и донесение до собеседника собственной позиции, а также не умеет слышать позицию другого, то можно считать, что он потратил время зря.

Поэтому учителю, который, безусловно, является моделью и объектом для подражания, совершенно необходимо, на мой взгляд, иметь осознанную и сформированную позицию или хотя бы склонность к тому, чтобы ее вырабатывать по любому вопросу. Не менее важно ценить и, не жалея времени, всячески поддерживать процесс формирования позиции у своих подопечных. Их мнение не обязательно разделять, но очень важно его услышать, попытаться понять и по возможности принять его, как имеющее право на жизнь.

Времена, когда за ваше внимание и улыбку младшеклассник, радостно и усердно пыхтя, напишет целую страничку ровных буковок, а среднешкольник за интересную историю будет сидеть весь урок, открыв рот, прошли. Старшеклассникам нужны вы, ваша личность. И учительской ролью уже не прикрыться. Они будут видеть вас насквозь. Они простят вам некомпетентность, мелкие ошибки, запинки, слабости. Они уже умеют читать и анализировать и в крайнем случае сами разберутся в материале. Но они не простят вам отсутствие яркой личности, твердой позиции, горения, интереса к предмету. Ваше отношение к ученикам, даже если вы строги, требовательны, критичны, тоже не укроется от их глаз.

Старшеклассник всегда возвратит вам то, что вы ему даете. Вы его не замечаете, и он будет игнорировать как вас, так и ваш предмет. Вы орете на него в бессильной злобе – и от него получите издевательства, хамство и мелкие пакости. Вы готовы услышать его, какую бы глупость или банальность, на взрослый взгляд, он ни ляпнул, и вы будете вознаграждены.

Взрослая позиция – вот то, что будет максимально способствовать эффективному обучению в старшей школе. Согласно транзактному анализу, взрослая позиция включается в старшекласснике в том случае, если учитель сам находится во взрослой позиции. Родительская позиция учителя (усиленная забота или авторитарность) автоматически включает в старшекласснике ребенка – инфантильного или озорного. Детская позиция учителя (заигрывание, невозможность справиться с классом, обидчивость) заставляет учеников играть покровительственно-родительскую (также авторитарную или заботливую) или детскую роль (инфантильно-стихийную).

Поэтому, вероятно, очень молодому педагогу в старших классах непросто, так как тяжело удерживаться во взрослой позиции. И учителю в возрасте бывает несладко: уж очень для него привычна родительская позиция, до которой легко скатиться, но так трудно выбраться. А нужно быть просто взрослым, имеющим свой особенный, уникальный опыт, готовым увидеть рядом с собой и принять другого взрослого, и еще одного, и все тридцать человек, помня при этом, что они еще пока немного дети, не по наличию опыта или ума, а по количеству ответственности, взятой на себя в этой жизни.

Я попадаю к нему на урок в качестве наблюдателя случайно, чуть опаздываю. Это его первый урок в этом классе, внезапный урок – замена заболевшего учителя. Когда вхожу в кабинет, с изумлением замечаю, что ученики почти не дышат. Он говорит тихо, проникновенно, словно читает монолог. Говорит о себе, о стихах, которые пишет, о собственных детях, об одиночестве, о доверии, честности, жизни. У них нет возможности сказать, потому что он не спрашивает. Они могут только слушать, и они слушают его, едва дыша, хотя я точно знаю – это отнюдь не их любимое занятие. Я впервые вижу их такими. Через полчаса понимаю: все мы загипнотизированы или очарованы, происходит что-то сильное, важное. Перед нами не просто учитель, перед нами – человек, мужчина, которого мы, так случилось, за какие-то полчаса уже неплохо знаем. И очень верим тому, что он рассказывает о себе. Я верю. И они тоже. Настолько, что говорят ему о своем страхе раскрыться перед кем-нибудь из взрослых. О страхе быть преданными и непонятыми… Звонок звучит неожиданно, громко и как-то некстати.

Они мало что сказали за урок, но теперь он бы мог сделать с ними все, что угодно, если б захотел. Теперь, когда я его знаю еще лучше, уверена, что он не причинил бы им зла и их доверие не было бы обмануто. И еще я знаю, что потом у них было много времени, когда уже он слушал и расспрашивал, а они говорили о себе, о жизни, о школе.

Быть учителем в старшей школе – это проверка на взрослость, личностный вызов, тест на умение слышать и принимать мир другого человека, это не роль и даже не профессия. Это талант, миссия, призвание.

Если ты неталантлив, тебе нечем будет увлечь.

Если ты неинтересен, тебе нечем будет заинтересовать.

Если ты консервативен, тебе нечему будет у них научиться.

Если твоя жизнь вне школы пуста, тебе нечего будет им отдать.

Если ты пуст сам, ты не сможешь наполниться.

И тогда они просто тебя не заметят, а значит, ты не сможешь их ничему научить. Тогда тебе не стоит быть учителем. Нужно стать кем-то другим. Просто стать кем-то.

 

Я в Мире

Вам только дай повод во что-нибудь вляпаться, как вы начинаете получать от этого удовольствие.

Высказывание одного учителя

Если подросток средней школы находится в постоянном поиске себя, и прежде всего себя в школьном коллективе, то мир старшеклассника, в котором он продолжает поиски, уже значительно шире. Кажется, что старшеклассник уже немного не здесь, не в школе. И это ощущение, как правило, не обманывает. Если подростковый кризис был хоть как-то пройден, то будущий выпускник активно и радостно налаживает отношения с миром, далеко выходящим за рамки школы. И правильно делает. Это адаптивное поведение. За 9–10 лет хорошо усвоив правила одного мира – собственной школы, он начинает разбираться в обстоятельствах, которые предлагает ему жизнь, значительно отличающихся от того, чем он дышал предыдущие десять лет.

У многих из нас воспоминания о периоде старшей школы полны необыкновенными приключениями, страданиями и радостями первой, часто несчастной любви, крепкой дружбой и чередой первых предательств. Это и приобретение нового опыта, о котором взрослый мир предпочел бы не знать, но через который почти каждый взрослый прошел в свое время: первая сигарета, первое похмелье, первый секс. Никуда от этого не деться. Неадаптивно, невозможно, не в «норме» приобретать этот опыт где-то после тридцати. Всегда это происходило в старшей школе. Происходило со всеми, за исключением детей из строгих семей с жесткими правилами и суровыми наказаниями или из учебно-центрированных школ, где уроки и домашние задания заслоняют от ребенка и учителей весь мир. Живя в сложных социальных условиях, наоборот, эти первые опыты дети получают, находясь еще в средней школе, а к старшей могут уже бросить курить или, наоборот, начать пить по-взрослому.

Мне кажется, встретиться с новым опытом именно в старшей школе – самое время. Именно когда ребенок еще при родителях, не уехал в другой город поступать в ВУЗ, окончательно не отделился психологически и территориально. Он встречается с новым, когда рядом система, которая его вырастила и воспитала: семья и школа. Люди из этого окружения могут оказать ему помощь, если что-то пойдет не так, поддержать, утереть слезы, поделиться опытом, дать совет. При условии, конечно, если взрослые из этой системы – реально взрослые и не станут впадать в неизвестно откуда взявшееся ханжество: «Как они могли (поцеловаться, напиться, закурить)?», или паранойю: «Сегодня напился, завтра станет наркоманом, в тюрьму сядет, Родину продаст!»

Чем осуждать подростка за проступки, которые каждый из нас совершал, будучи в его возрасте, лучше помочь ему пройти через неприятности. Дать возможность осознать причины и последствия его действий. Объяснить простые правила, рассказать о том, как это бывает у других, и утешить тем, что все проходит.

В моей практике, к сожалению, нередки случаи, когда неадекватная реакция школы на подобные первые опыты наносила серьезный вред старшему подростку. Травмы, полученные в таких случаях, не просто негативно влияют на психику, они способны сломать судьбу.

Маленький городок средней полосы России. Всем про все становится известно раньше, чем успеешь дойти из магазина до собственного дома. Жизнь тиха и размеренна. Жениться и разводиться нет смысла. Потому что это ничего не меняет. Те, кто, прожив здесь пять лет, продолжает ждать и верить в романтическую и светлую любовь, навсегда остаются одинокими.

Она – десятиклассница одной из двух школ города. Умница девочка, тихая и послушная хорошистка, чью светлую головку не посещало ни одной мысли чернее, чем зависть к сестре, которой как-то несколько лет назад папа из командировки привез невероятную импортную куклу.

Обычно все теряют голову по весне, когда дурманят и пьянят запахи вновь начинающейся жизни, и от любви никуда не деться. К ней чувства ворвались осенью, когда солнце зажигает листья, а потом ветер носит их по городу, как золотые письма. Точнее, сначала влюбился он. Ей бы даже в голову не пришло, такая она правильная. А он влюбился. Сначала просто пялился на нее на уроках, потом домой вместе ходили. Но дорога короткая, за пять минут ни о чем и поговорить не успеешь. Потому стали ходить к реке, в лесу гуляли. Даже за руки при других не держались, а поцеловались вообще через несколько месяцев только: темные вечера ноября создавали иллюзию интимности и как будто давали возможность скрыться от чужих глаз.

Конечно, все о них знали. По как будто поначалу до этого не было никому никакого дела. Ребятам казалось, что все и должно быть таким: прекрасным фоном для их тихой и нежной любви. Она помнит точную дату: 24 декабря, когда мир вдруг перестал быть колыбелью, а превратился в прокрустово ложе. Елена Петровна, завуч школы и учитель литературы, попросила ее остаться после урока. Она не помнит ничего из этого разговора. Помнит только ее узкие губы, лоб, прорезанный морщинками, голос, который почему-то делал девушку грязной, запачканной чем-то таким, что не отмоется во веки веков. Еще помнит жгучий стыд, от которого хотелось перестать жить.

Он утешал ее, говорил, что все это глупости, они же не делают ничего такого, чего стоило бы стыдиться. Она не могла успокоиться, боялась, что узнают родители. И не напрасно. Мать после похода в школу кричала так, что, наверное, было слышно в деревне за рекой.

– Шлюха, еще в подоле принеси! Тебе только шестнадцать, а ты уже любовь крутить! Весь город говорит! Мне на улицу не выйти, от стыда глаза не поднять!

Отец успокаивал мать, уговаривал:

– Чего страшного-то? Ну, любовь у них, да и у кого ее не было? Закончат школу, захотят – поженятся. И парень он хороший, ты ж сама всегда говорила, что добрее его матери и лучше медсестры во всей области не найти.

Но мать кричала, кричала. Ей трудно вспоминать спустя много лет, через что тогда пришлось пройти. В школе было тяжелее всего… Некоторые учителя смотрели так, будто она ходила по школе голая. И комсомольское собрание, которое они устроили по этому поводу: «У нас передовая школа, лучшая в районе! Мы не допустим безнравственности и не будем поощрять разврат. Наша комсомольская организация должна воспитывать стремление к знаниям и патриотизм!» Это сейчас она взрослая и рассказывает свою историю с тяжелой печалью, сквозь которую пробивается едкий сарказм. Это сейчас она понимает, что Елена Петровна и иже с ней были просто несчастными училками: кто жил с гулящим мужем, кто был просто одинок, кто разведен. Но тогда…

Она хорошо запомнила тот февральский вечер, когда стыд и отчаяние стали такими невыносимыми, что она решила свести счеты с жизнью: выпила уксус. Боль, ужас отца, гнавшего машину в районную больницу, – всего этого она не помнит. Самое страшное ждало ее впереди: глаза подруги, пришедшей навестить ее в больнице, и шепот: «Ему ведь сказали, что ты отравилась… Ну и он тоже, только не уксусом, ядом крысиным. Вчера похоронили. Мать его в больнице, говорят, не выкарабкается, инфаркт. У нее же на свете, кроме него, никого, ты же знаешь».

Она уехала из этого места навсегда, жила в больших городах. Выучила языки, научилась выживать в любых условиях, зарабатывать деньги. Но ни друзей, ни врагов в ее жизни больше не было. Свои чувства она научилась скрывать даже от самой себя. Женщин-начальниц не переносит, поэтому работает только в одиночку. С мужчинами давно даже не пытается начинать какие-либо отношения, потому что каждый раз в самый нежный момент совершенно неожиданно и удручающе регулярно все прекращает фраза, выстреливающая в ее голове: «Это же не Он!»

Учитель старших классов, особенно в социалистические времена, прикрываясь якобы воспитательными задачами образовательной системы, имел возможность, а иногда и считал своим долгом влезать в интимную зону своих учеников, нередко реализуя при этом только собственные цели и амбиции. Кто назначил его на эту роль? Даже у родителей ребенка есть достаточно ограниченные права решать, что хорошо для него, а что плохо.

Так каково же участие учителя в интимных вопросах первого опыта? Мне кажется, здесь очень важно быть предельно корректным, находиться, как говорят гештальтисты, исключительно на границе контакта. Если ребенок доверяет и сам просит поддержки или совета, можно тоже сделать шаг навстречу. Если подростка что-то тревожит, учитель может сам предложить разговор по душам, но если ребенок отказывается от помощи, а ситуация продолжает ухудшаться, тогда в совещательном ключе (!) обсудить это с его родителями.

В любом случае, если учитель сам не разобрался в своем отношении к любви, сексу, алкоголю, курению, то лучше заняться изучением собственной рефлексии и исследованием своих чувств, чем калечить неосознанными убеждениями личную жизнь учеников. Я неоднократно наблюдала, как отношение взрослых к интимным вопросам как к чему-то грязному, пошлому, недостойному делало их и в воображении детей таковыми. А ведь любовь и секс способны наполнить нашу жизнь радостью, нежностью и счастьем. Алкоголь и курение в лучшем случае также могут быть небольшим удовольствием, которым и взрослые не гнушаются, в худшем случае становятся зависимостью, которая создается генетикой, взаимоотношениями в семье и дальнейшей послешкольной жизнью.

Конечно, школа не должна одобрять или поддерживать алкоголизм, курение или раннюю сексуальную жизнь учеников. Но вместо того чтобы навешивать ярлыки, давать прямолинейные оценки этим явлениям, высказывать зачастую весьма ханжеские или двуличные мнения (далеко не все учителя безупречны в данных вопросах), лучше обозначить и выразить позицию школы. Озвучить и транслировать это как определенные правила: в школе пить и курить нельзя. Таковы условия, заповеди, как «не убий» и «не укради». Если ты их нарушаешь, тебя ждет наказание. Пьет или нет подросток за пределами школы – за это в основной мере несут ответственность его родители и сам ученик. Школа отвечает за то, что происходит в ее стенах. Разграничение ответственности. Каждый отвечает за свое.

В советское время школа была представителем государства, а государство нарушало любые интимные границы граждан, указывало, кого любить, во что верить, как жить. Потому и школа могла взламывать индивидуальные психологические границы каждого, кто принадлежал ее системе (не только учеников), и осуществлять свою идеологическую коррекцию. Но если мы хотим жить в демократическом обществе, если идеи гуманизма нам хоть сколько-нибудь близки, мы должны максимально бережно и уважительно относиться к жизни другого человека, не нарушать его психологических границ, независимо от того, учитель это или ученик.

Я в девятом классе. Мой мир непрост, и в нем много тревоги. Я еще не знаю, кто я такая и кем буду. И, что уж говорить, бывает страшно: вдруг никем не смогу стать, вдруг из меня ничего не получится…

Моя классная руководительница, достаточно молодая и уважаемая всеми женщина, сидя с нами в узком кругу, смотрит несколько затуманенным взглядом.

– Вот ты точно чего-то добьешься в жизни, – кивает она моей подруге, – потому что ты умеешь приноравливаться и чувствовать, когда кому и что нужно. А из тебя, – обращается она ко мне, – никогда ничего не выйдет, потому что ты наивна, скромна и не умеешь приспосабливаться.

Нужно ли объяснять, насколько ее реплика усилила мою тревогу? Я ведь хорошо к ней относилась, верила ей. Это сейчас я понимаю, каким серьезным этическим нарушением были тогда ее слова в наш адрес. Сегодня мне ясно, что эти фразы она говорила о себе, судя по тому, как сложилась ее жизнь. Это теперь я не боюсь, потому что я состоялась и уже ничья проповедь не способна меня настолько ранить. Но ведь прошло больше двадцати лет, а я до сих пор помню ее слова «из тебя ничего не получится». Зачем? Что ею двигало?

Учитель, умеющий чувствовать и уважать собственные границы, никогда не нарушит интимного мира ребенка. Учитель, себя осознающий и уважающий, никогда не будет компенсировать собственные неудачи через проявление власти над тем, кто ему доверяет или просто подчиняется.

 

Оскорбления и унижения

Огрызался вместе с учителем.

Запись в школьном дневнике

Грубость учеников по отношению к учителям – избитая тема. Об этом говорят столько, сколько существуют школы. Каждый эмоциональный детский выпад долго обсуждается как минимум в учительской, а то и на педсовете, где делаются определенные выводы, назначается наказание. Тогда как учительская грубость в отношении детей часто не только проходит незамеченной, но в некоторых школах воспринимается как должное. Еще неизвестно, кто больше страдает от грубости – учитель или ученик, и кто из них наименее защищен.

Нетрудно понять, что любой учитель, даже самый замечательный, не застрахован от приступов агрессии в адрес детей, как своих собственных, так и доверенных ему системой. Любой человек может разразиться гневной тирадой от усталости, стресса, расстройства, бессилия или страха. Учителя корят себя за грубость, но дают себе право на нее, так сказать, выписывают индульгенцию, прощение после каждого подобного случая. Ученику же многие из них отказывают в этом праве – разозлиться, будто эмоциональная жизнь ребенка устроена иначе и он не может почувствовать себя усталым, бессильным, расстроенным.

Относительно недавняя история, случившаяся с одним учителем. В школе очередное ЧП: какой-то пацан нагрубил преподавателю, и к вечеру должен был состояться педсовет. Дело шло к тому, чтобы поставить вопрос ребром и выгнать наконец грубияна из школы.

В течение дня учитель, рассказавший мне эту историю, записывает на листочке наиболее частые грубые замечания учителей в адрес учеников. А на другом листке сами учителя фиксируют наиболее дерзкие высказывания, звучавшие в их адрес. На педсовете оба листка кладут пред ясные очи директора, он внимательно их читает, издает глубокий и печальный вздох и, собирая бумаги, говорит:

– Пойдемте по домам. Педсовета не будет.

Большинство высказываний учеников в адрес учителей, написанные на этом листке, были умны, корректны, удивительно проницательны и точны. Высказывания учителей изобиловали прямыми оскорблениями, ударами ниже пояса, были откровенно грубы и не всегда цензурны.

Грубость и злость редко бывают беспричинны, практически всегда есть предыстория, основания к тому, чтобы разозлиться или нагрубить. Причины, по которым дети могут позволить себе ответить грубо учителю, вызваны подростковым протестом, ощущением случившейся несправедливости, реакцией на унижение или оскорбление, страхом потерять авторитет в глазах сверстников, жизненными трудностями в семье, с друзьями и другими тяжелыми обстоятельствами.

Иногда детская грубость – желание испытать учителя, тест на его умение держать удар, проверка, позволяющая ученику сориентироваться и понять, чего можно ждать от этого преподавателя впоследствии. Не раз мне дети в подробностях рассказывали, как тот или иной учитель реагирует на их провокации. К уважаемым учителям провокации не применяются более одного раза. К тем, кто не проходит проверку и регулярно откликается грубостью на грубость, беспричинно унижает и оскорбляет учеников, дети старшей школы всегда найдут способ выразить свое отношение, каким бы строгим ни казался такой педагог.

Реагировать на хамство ученика можно по-разному, но унижать его в ответ – наиболее неадекватная стратегия. Наиболее конструктивно, на мой взгляд, поговорить с ним наедине после урока, выразить свое отношение к его грубости и попытаться выяснить причины такого поведения.

Учитель, обладающий колоссальным влиянием и властью, которые, к счастью для учеников, к старшей школе становятся менее значимыми, должен осознавать собственную ответственность за то, что произносит, понимать, какие цели он этим преследует, чего добивается, с какими последствиями столкнется. Тем более что в старшей школе позиция: «Я – большой и сильный учитель, могу на тебя орать, имею право, потому что это для твоего же блага, а ты – мой ученик и потому не можешь мне ответить тем же» – уже не проходит, и подросток, стоящий на пороге взрослости, болезненно и агрессивно реагирует на попрание личностных прав и унижение своего достоинства. Так что учитель, грубо разговаривающий с учеником старших классов, должен быть готов к ответной реакции прямо сейчас, сию минуту, чаще всего непосредственно на уроке.

Отказываясь от авторитарности государственного правления, мы уходим от нее и в обществе, а значит, люди начинают требовать уважения к себе, к своей личности, в каких бы неравных отношениях они ни находились. Сейчас и ученики все чаще пытаются отстоять свои права и разными способами (адекватными и не очень) стараются защитить свое человеческое достоинство. Учителями старой закалки это воспринимается как испорченность новым временем, как неуважение к старшим. Хотя на самом деле это всего лишь неловкие попытки детей отстоять свое право на уважение.

Раньше это было значительно сложнее, поскольку и школа, и государственная система воспринимали такие попытки как неповиновение и старались вытолкнуть непокорного ребенка за свои границы. Его исключали из школ, из пионерских и комсомольских организаций, не давали положительных характеристик, значительно осложняя ему жизнь. Либо продавливали «строптивость» такого ребенка, перемалывая его волю и достоинство в своих огромных жерновах.

Воспитание достоинства и уважения к самому себе в некоторых школах и сегодня почему-то считается чем-то даже не второстепенным, а совсем не важным, легко приносящимся в жертву в угоду дисциплине и знаниям. Хотя без вышеперечисленного никакие знания не помогут бывшему ученику стать успешным, реализованным, счастливым.

Конечно, учителю, выросшему в авторитарном обществе, может быть непросто: ведь его уважение к самому себе никто не взращивал, никто не считал это ценностью. В первую очередь следовало уважать Родину, партию, старших, родителей, ветеранов и так далее. Но без самоуважения часто все это оказывалось дутым, ненастоящим, мнимым, неискренним. Учитель прошлого может находиться в иллюзорном ожидании уважения к себе со стороны учеников априори, только на том основании, что он старше и он – учитель. И может серьезно разочароваться, потому что дети нового времени никогда не будут уважать кого-то только потому, что он старше или главнее. Им важно чувствовать уважение к их личности, к их границам и человеческому достоинству.

От одной из учительниц, много лет проработавшей в школе, я услышала: «Пусть они сначала проявят ко мне уважение, тогда, может быть, и я их зауважаю!» Мне очень хотелось спросить: и кто здесь взрослый? Но тогда я не имела на это права.

 

3

Учитель

Учительство – не утраченное искусство, но уважение к учительству – утраченная традиция.

Жак Барзэн

Об учителях мы начали разговор еще в предыдущей главе. Эту я намерена посвятить психологическим особенностям, потребностям и мотивации учителей. Конечно, глядя на это глазами гуманистического психолога, и только. Уверена, что учительство – не утраченное искусство. Еще раз низко кланяюсь тем людям, кого с восхищением, благодарностью и трепетом могу назвать Учителем.

Кто-то подумает, что в этой книге я выступаю эдаким детским адвокатом, находясь в суде, где слушается дело по обвинению школы и ее учителей. Это не так. Мой мотив – разобраться, осмыслить, проанализировать. Помочь каждому, кто имеет отношение к школе, задать себе вопрос: для чего я здесь? И честно на него ответить. Потому что я – за возвращение уважения к учительству. Считаю это необыкновенно важной, даже общегосударственной задачей.

Я, безусловно, не претендую на объективность. Много лет проработав детским психологом, я услышала немало историй об учителях, была свидетелем многочисленных школьных травм моих маленьких клиентов, их успехов и разочарований. Но и учителя тоже приходили ко мне со своими обидами, трудностями и страданиями. Так что я предельно субъективна: и те, и эти мне очень дороги. Предназначение

Научиться можно только тому, что любишь.

Иоганн Вольфганг Гете

Когда-то учителями были высокообразованные, интеллигентные люди. Деревенский учитель являлся одним из самых уважаемых во всей округе. К нему ходили советоваться, у него искали поддержки или утешения. Советская власть, поняв важность школы в идеологическом воспитании своих граждан, стала активно ковать учителей советского типа. В шестидесятые годы, когда процветание, востребованность и популярность точных наук привели к большим конкурсам в технические ВУЗы, желающих пойти в учителя стало гораздо меньше. Престиж простого учителя значительно упал. Но само по себе высшее образование оставалось и остается в цене. Сейчас без него в Москве и в секретари не наняться, хотя эта специальность вовсе не требует особых системных знаний. Вот и получилось со временем, что в педагогические ВУЗы поступали не только те, кто выбрал это дело своим призванием, не только и даже, к сожалению, не столько те, кто любит детей, кто умеет, хочет учить и учиться. У нас даже поговорка была: «Денег нет – иди в „мед“, ума нет – иди в „пед“, если нет ни там ни тут – иди в горный институт». Педагогический институт все же позволял получить высшее образование, его выпускники приходили в школы учить детей, хотя лучше бы некоторые из них продолжили искать свое предназначение.

Конечно, так происходило не только с педагогами. У нас в стране было полно некомпетентных врачей, никудышных инженеров, бездарных ученых. Непривыкший выбирать, неспособный прислушиваться к себе, обнаруживать и пестовать свое предназначение народ был в массе своей непрофессионален. Людям надо было приспосабливаться и как-то жить. Было не до поисков себя, не до обнаружения талантов и способностей. И очень жаль, потому что профессионалом можно стать только в том деле, которое осознанно выбираешь, которое любишь и которым горишь.

В нашей стране, опять же, вероятно, в силу массового непрофессионализма, почти каждый (не получив специального образования) знал, как лечить людей, как воспитывать и учить детей. Не доверяя официальной медицине и педагогике (официальной психологии вообще тогда не существовало), почти каждый занимался самолечением, самовоспитанием и самообразованием. Это позволяло выжить. Но уровень услуг, которые мы сами себе предоставляли, был все же весьма низок, и занимались мы этим так же непрофессионально, как и те, кто должен был это делать в силу выбранной специальности.

Побывав первый раз в Америке, я с изумлением обнаружила, что мужчине не надо быть «многостаночником» в мире домашнего хозяйства: там электропроводкой занимается электрик (приехавший по вызову в течение 15 минут), унитазами – сантехник, крышу чинит кровельщик, в саду работает садовник. И женщине необязательно быть сестрой милосердия, врачом, травником, заготовителем сельхозпродукции, воспитателем, учителем, психологом в одном лице. Каждый может делать только то, что он по-настоящему умеет, что он выбрал своей профессией. Всем остальным занимаются специально обученные люди, также выбравшие своей профессией одно конкретное дело.

Я очень верю в необходимость поиска своего предназначения. Я много раз наблюдала простую закономерность. Объясняю на себе. Есть очень много того, что я совсем не умею делать: я никогда не стану знаменитой оперной певицей, у меня нет ни слуха, ни голоса; не буду хорошей спортсменкой – я неспортивна и невынослива; не стану великим художником или архитектором, я плохо чувствую пространство и т. д. Есть много того, что я могу делать, но делаю плохо: плохо разбираюсь в технике, плохо чиню домашнюю утварь, плохо ухаживаю за растениями, шью и вяжу. Есть то (уже гораздо меньше), что я делаю вполне прилично: танцую, готовлю, пишу, слушаю людей, преподаю. И есть такое, что могу хорошо сделать только я. И это даже не просто хорошо, это как-то по-особенному, как никто другой не сделает. Никто не напишет именно такую книгу, никто не будет именно так работать с клиентами, никто не создаст именно такие обучающие группы. Это и есть предназначение. И на поиски его у меня ушло более тридцати лет жизни, а поиски все продолжаются.

Те мои клиенты или знакомые, кто нашел свое предназначение, пусть им пришлось отказаться от первоначальных удобств, финансового благополучия, предсказуемости и стабильности жизни, теперь очень успешные люди. Начав заниматься в любом возрасте тем, к чему лежала их душа, тем, для чего создала их природа, они быстро восстановили и преумножили финансовое состояние, повысили свой социальный статус, открыли в собственной жизни неиссякаемый источник энергии, радости, удовлетворения.

Учителей, чье предназначение – учить детей, сразу видно в школе. Они всегда полны энергией, даже когда очень утомлены, потому что школа – это место, где они не только расходуют энергию, но и получают ее. Им всегда все любопытно: даже спустя много лет их живо интересует как преподаваемый предмет, так и отдельно взятый ребенок, а также класс в целом. Они всегда открыты новому и готовы учиться так же активно, как и учить.

Способность подзарядиться энергией от происходящего процесса, даже когда вы устали, желание постоянно развиваться в том, что вы делаете, ощущение удовлетворения в конце почти каждого дня, повышающаяся финансовая состоятельность, отсутствие компенсационных потребностей: напиться, наесться, отключиться, уйти в виртуальную реальность после рабочего дня – все это критерии следования своему предназначению.

Быть учителем – одно из безусловных ее предназначений, в этом нет сомнений. Когда она появляется в школе, ручей школьной жизни превращается в бурную горную реку. Она успевает все: увидеть, подсказать, поговорить, улыбнуться, пошутить, решить массу организационных вопросов, отчитать, поставить на вид, поддержать, успокоить. Ее уроки даже уроками назвать трудно, это интерактивное действие, которое захватывает тебя целиком, и не участвовать в нем ты уже не можешь, еще и потому, что она сама вся здесь, с нами. Это чувствуется и находит немедленный отклик в душах даже отъявленных «бездельников» и «провокаторов». Они немедленно ведутся на ее энергию и вовлеченность, включаются в процесс и откликаются на ее активный интерес ко всему, что происходит на уроке.

В ее манере вести урок сочетается почти не сочетаемое: быстрый темп и время для каждого, кто хочет ответить, даже если сама мысль оформляется только в процессе ее произнесения. Возможность видеть урок в целом, следуя системе предмета, и умение видеть процесс конкретного ученика. Требовательность и поддерживающее персональное участие к каждому. Общее и частное. Анализ и синтез. Шоу и интеллектуальная работа. Абстрактно, теоретически и конкретно, практически. Как бывает вообще и как прямо сейчас с тобой, с нами. За время одного урока!

Но я знаю, за что ученики на самом деле ее любят. За ее живые чувства, открытость, неугасающий интерес. За то, что принимает себя такой, какая она есть, и их принимает, подшучивая, но не унижая. Заигрывая, но не заигрываясь. Любя, но не балуя. Всегда внимательна к их нуждам, но не заискивает и не отдает себя им на съедение. Уважает их личность, слышит их мнения, понимает их потребности, откликается на их чувства, не нарушает их психологических границ. Они любят ее, детей не обмануть.

Если бы в школе были только те учителя, кто выбрал профессию, исходя из своего предназначения, у нас вырастали бы дети, чьи человеческие и профессиональные качества были бы удивительны, неповторимы и сверхвостребованы обществом. И тогда наступило бы новое Возрождение, способное дать миру не только гениев, но и просто счастливых людей.

 

Психологические особенности и мотивация

Посредственность упорствует, способный человек, талант преодолевает свои заблуждения и совершенствуется.

Г. А. Гуковский

Психологические особенности учителя: его характер, темперамент, интеллектуальный уровень, тип мышления, скорость психологических процессов, взгляды, ценности, убеждения, – на мой взгляд, в значительно меньшей степени влияют на качество его профессиональной жизни, чем уровень осознанности и рефлексии, способность к самоисследованию и внутренняя честность.

В психотерапии есть правило (особенно в цивилизованных странах): тебя допускают до работы с другими людьми только при условии, что ты сам провел в роли клиента определенное количество часов. То есть у тебя была возможность не только прочувствовать процесс психотерапии на себе, но и появилась уверенность, что твои собственные процессы, мотивы, особенности теперь исследованы и осознаны. Как жаль, что для учителей нет подобных тренингов. Хотя элементарная привычка к саморефлексии, на мой взгляд, совершенно необходима для учительской деятельности.

Ведь педагогика – это наука о взаимовлиянии наряду с психологией и другими профессиями, где основное время приходится на непосредственный контакт с другим человеком. Воздействие одного человека на другого, а вовсе не передача информации, вот что главным образом происходит в школе. Причем влияют не только учителя на учеников, но и наоборот. Ответственность каждого в этом процессе – осознавать степень и характер своего влияния.

Находясь в контакте с ребенком, каждый человек, не только учитель, всегда ненамеренно актуализирует в себе некоторый прежний опыт. Во-первых, это опыт собственного детства. Каким вы были ребенком, чего боялись, что любили, сколько свободы и любви вам было предоставлено, чего недоставало – все это непременно отразится на контакте с другим ребенком. Необязательно плохо, но как-то отразится. Все дело в осознавании этого «как-то».

Кроме того, совершенно неизбежно в вас актуализируется и родительский опыт, модели воспитания, которые применяли ваши родители, и те модели, которые используете вы в воспитании собственных детей. Это также непременно отразится на построении ваших взаимоотношений с ребенком. Присовокупите сюда ваш травматический опыт, полученный в каком угодно возрасте и в любой ситуации: насилия, унижения, неудачи, потери, нереализованности в чем-то. А также добавьте ваши тревоги, страхи, низкую самооценку, неуверенность в себе, и вы поймете, в какой огромной мере ваш контакт с ребенком определяется не вашим свободным выбором, а неосознанными фантомами прошлого.

Я встретилась с ней в моей обучающей группе по детской психотерапии. Народу было много – учителя одной частной школы, психологи, просто молодые родители, желающие больше узнать о собственных детях. Я отметила ее сразу: напряженное лицо, доброжелательный взгляд, худенькая, очень подвижная фигурка, спортивная одежда, неопределенный возраст от 40 до 60.

Сначала она молчала, возникало впечатление, что если бы я не обращалась к ней персонально, то она так ничего бы и не сказала за все три дня нашей программы. Когда она говорила, всегда заметно волновалась, хотя я знала, что это не первый ее психологический тренинг.

На второй день народа поубавилось. В группе возникла атмосфера безопасности для более глубокой работы, и у меня появилась возможность узнать о ней побольше: безрадостное детство, очень строгий отец. Плохая отметка, полученная в школе, грозила обернуться настоящей пыткой. Самое страшное было не справиться, оказаться неумной, некомпетентной, не быть отличницей. Что случится в противном случае, она не рассказывает, просто начинает плакать, изумляясь собственным слезам. Она не привыкла плакать, точнее, наверное, просто отучилась. И хотя в тот день мы слышим много грустных и даже шокирующих детских историй, именно ее история поражает почти всех, по крайней мере тех, кто хорошо знает эту женщину: знакомую и привычную сотрудницу, учительницу английского. Некоторые участники группы тоже начинают плакать и признаваться ей в любви, говорить о том, как боготворят ее дети в школе, уважают взрослые. И, как мне кажется, совсем не потому, что хотят поддержать: просто появляется возможность сказать ей это.

– Как влияет пережитое в детстве на твое отношение к детям сейчас? – спрашиваю я, когда слезы утихают.

– Я ужасно боюсь, что мои ученики окажутся незнающими, и потому я очень стараюсь преподать им свой предмет как можно интереснее. Они должны знать как можно больше.

– Тебе кажется, если они не будут знать предмет, получат плохие отметки, то их родители обойдутся с ними так же, как обходился с тобой отец?

Вместо ответа – кивок и опять слезы. Пережив такое и любя детей по-настоящему, ей страшно подвергать их очевидной опасности. И потому в этой школе, у этого учителя английский знают все, даже те, кому он не очень интересен.

– У тебя получится! – говорит она каждому, кто начинает испытывать затруднения. – Ты можешь! Ты способный!

Одна мысль о том, что ребята перестанут верить в себя, похоже, вызывает в ней почти панику. И дети верят, потому что не верить довольно трудно. Такая в ней любовь и убежденность.

На третий день мы делаем упражнение на осознавание своего места в собственной жизни. И когда очередь доходит до ее рисунка, мне опять хочется плакать, потому что, как выясняется из ее рассказа, в ее жизни ей самой совсем нет места, она живет и «светит» для других. Только они, другие, имеют значение, только их желания и чувства важны. «Они», «их», «им». Мне становится так больно внутри, главным образом оттого, что такой удивительный человек, как она, буквально исчезает, растворяется в чьей-то жизни. Я не просто говорю ей об этой боли, я крепко беру ее за хрупкие плечи и почти трясу.

– Послушай меня! Сколько тебе лет? И сколько ты еще планируешь прожить? – преодолевая смущение по поводу нашей разницы в возрасте, почти кричу я, заглядывая ей прямо в глаза.

– Мне несколько лет до пенсии, – отшучивается она, тушуясь и слегка отворачиваясь.

– Послушай меня… Я хочу, чтобы ты жила долго. Такие, как ты, должны жить долго! И поэтому я прошу тебя, я требую: вспомни о себе, позаботься о себе, сделай для самой себя хоть что-нибудь! Иначе ты пропадешь, высохнешь, исчезнешь. Слышишь?!

Не знаю, что на меня нашло. Очень хотелось, чтобы она услышала меня и позволила себе право «на очень личную жизнь». Ведь у нас с ней так мало времени пообщаться. Вечером закончится семинар, я сяду в поезд и уеду. Кто еще напомнит ей о себе самой? Я как будто пыталась вбить в нее эту мысль. Так не хотелось, чтобы такие, как она, уходили раньше времени от усталости и опустошения.

Она совершенно уникальный человек, хотя я до сих пор очень мало знаю о ней, но даже то, что знаю, убеждает меня – уникальный. Ее суверенностью можно назвать Учителем. Только тот, кто открывает в детях их лучшие стороны, кто прививает им интерес и любовь к знаниям, кто считает их талантливыми, живыми, ценными, и есть настоящий Учитель. Как она. И самое удивительное: если в ней когда-нибудь появится хоть капелька «эгоизма», дети, которых она учит не только английскому, но и жизни, лишь выиграют, станут гораздо счастливее и мудрее, занимаясь у такого учителя и человека.

Уже перед отъездом я жалуюсь на то, что никогда не знала математики и не любила ее, о чем сейчас жалею.

– Переезжай сюда, я тебя научу. Я же еще и преподаватель математики, именно по этой специальности я заканчивала университет. Ты будешь не только отлично знать математику, ты полюбишь ее, – смотрит она на меня улыбаясь.

В тот момент я особенно завидую детям, которые учатся у нее! И уверена: с ней я непременно полюбила бы даже математику… Знаете, мне очень захотелось переехать…

Это история о том, как травма, полученная учительницей в детстве, помогает и ей самой, и ее ученикам. Что же здесь плохого? – спросите вы. Она стала прекрасным специалистом. Ученики в заботливых руках, их хорошо учат, с любовью. Плохо только то, что, не осознавая истоков своей тревоги, не понимая причин неутолимого желания помочь детям достигнуть совершенства в ее предмете, она лишается выбора и не может не учить того, кому, например, английский язык не нужен. Без свободного выбора она будет работать не на детей, не на их обучающие цели, а на разрешение своей глубинной детской проблемы.

Я специально взяла положительный пример, чтобы показать, что даже он не является таковым, если не осознан, не проработан и не принят как первопричинный опыт, отражающийся в дальнейшем на профессиональном поприще. Важно не переписать свою жизнь заново, чтобы стать неким идеальным субъектом, годным для общения с детьми. Идеальный субъект им совсем не нужен. Им нужен живой человек, но желательно мудрый, адекватный, ответственно относящийся к собственному выбору. Осознав истоки наших травм, пережив их и проработав, мы не лишаемся прежних умений и качеств, но у нас появляется выбор: как действовать, что чувствовать, как воспринимать происходящее?

Важно понимать, что особенности нашего детства и нашей дальнейшей жизни будут напрямую задавать мотивацию в работе с ребенком. В детстве страдали от проявлений жесткой структуры: требовательной матери, сурового отца, строгой школы, – у вас может появиться неосознанное желание реализовать собственный комплекс власти на детях. Либо, наоборот, вы, помня о том, как нелегко находиться под жестким давлением, своим ученикам будете давать слишком много свободы, которая запросто превращается в хаос. Вам запрещалось в юношестве любое проявление женственности, – вы можете испытывать неосознанное, но сильное раздражение к ученицам, чья женственность очевидна. Вас «гоняли» за кавардак, а теперь неаккуратная тетрадь или творческий беспорядок на парте регулярно вызывает в вас волну отрицательных эмоций.

Уже много лет была я детским психологом, но однажды вдруг поняла, что в моей работе одна из ведущих мотиваций – постоянно проявляющаяся, но на тот момент совершенно неосознанная мотивация защищать детей. От их родителей, от школы, от несправедливого и травмирующего их мира. Я отчетливо поняла, что причины ее кроются в моем собственном детском ощущении небезопасности. Это себя саму, маленькую девочку, я хотела защитить, отстаивая своих маленьких клиентов. И хотя до сих пор эта тема звучит и влияет на всю мою жизнь и работу (как, наверное, чувствуется в моих книгах), теперь я по крайней мере понимаю, что детям не всегда нужна моя защита, им часто необходимо что-то совсем другое.

Я видела учителей, реализующих самые разные мотивации: делиться накопленным опытом, увлекать личным интересом, выполнять собственное предназначение, неплохо зарабатывать, иметь длительный отпуск, получать любовь и признание, управлять чужими судьбами, уйти от неудач в личной жизни и еще много-много других. Я убеждена, что любая мотивация хороша, если она не злонамеренна, если она осознанна и отделена от задач, которые стоят перед вами как перед учителем своих учеников. Потому что для процесса влияния нет ничего хуже, когда вы убеждены сами и убеждаете других, что делаете все ради них, а по-настоящему это нужно только вам.

Ответьте честно себе на несколько вопросов. Почему вы в школе? Почему вы именно в этой школе? Этим вы больше всего хотели заниматься? Для чего вы стали учителем (директором, завучем, психологом)?

Сложите все ваши мотивации, на которые вы, безусловно, имеете право, в одну кучку, а теперь поочередно доставайте их оттуда и рассматривайте, сопоставимы ли они с обучающим процессом и школьными задачами. Например, если вы любите строгий порядок во всем, это наверняка принесет много пользы в вашей работе. Но школа не может держаться на одном порядке, потому что он убивает все живое. Значит, вам нужно реализовывать свое пристрастие где-то в другом месте, а в классе с пониманием относиться к неизбежным явлениям периодического хаоса или творческого бардака.

Или, например, вы с детства привыкли брать на себя ответственность за все вокруг. Быть ответственным – совсем не плохое качество для учителя, если вы не продолжаете по привычке отвечать теперь уже и за своих учеников, взращивая в них предельную инфантильность. И не потому, что они балбесы и лодыри, а потому, что это закон: тот, у кого вы забираете чувство ответственности рано или поздно совершенно забывает о нем. Значит, вам, как учителю, важно осознать свою привычку – брать все на себя, по возможности найти и проработать ее истоки. В дальнейшем же развивать чувство ответственности в детях, а не растить из них потребителей и инфантильных пользователей.

И так далее. Все не так уж сложно. Но учителей, отважившихся на подобное исследование, – единицы. Во-первых, потому что в нашей психике есть простой закон: если с чем-то нам неприятно сталкиваться на пути осознания себя, то включается защитный механизм сопротивления, который помогает избежать неприятных осознаваний. Во-вторых, собственный взгляд на себя самого весьма «замылен» и часто состоит из устоявшихся заблуждений, устаревших впечатлений, давно приклеенных ярлыков, поэтому необходим кто-то другой, чтобы дать объективную оценку. В-третьих, учителю иногда сложнее, чем кому-либо, признаваться в своих слабостях, ошибках, «белых пятнах», «черных дырах», ему может мешать невозможность оставить хотя бы на время собственную экспертную позицию, страх потерять авторитет, лишиться уверенности в самом себе.

Но на самом деле чем лучше мы знаем себя, тем больше у нас психологических ресурсов. Тем больше возможностей быть глубокой, цельной, адекватной личностью. Тем активнее, свободнее и интереснее мы живем.

 

Цель и процесс

Три пути ведут к знанию: путь подражания – это путь самый легкий, путь размышления – это путь самый благородный, и путь опыта – путь самый горький.

Конфуций

Кроме мотивации, учителю неплохо бы также отдавать себе отчет в целях, и, конечно, не только в целях данного конкретного урока. Цели могут быть глобальные, стратегические. Например, сделать своих учеников образованными людьми, умеющими думать, сопоставлять факты, делать выводы, выражать свое мнение. А могут быть тактические цели: подготовить учеников к сдаче определенного экзамена или восполнить пробелы в знаниях конкретного ребенка, возникшие на предыдущих этапах обучения.

Важно понимать, что цели данной школы как системы и цели отдельно взятого учителя могут не совпадать, и тогда взаимное неудовольствие и прекращение отношений практически неизбежны, особенно если вовремя не прояснить ситуацию и не найти точек соприкосновения. И дело совсем не в том, что кто-то плох (не важно – школа или учитель), просто задачи оказались разными. В родительско-центрированной школе может преподавать учитель, чьи цели совсем не совпадают с родительскими, на которые такая школа, как мы уже говорили, в значительной мере ориентирована. Гуманистически настроенному учителю может не найтись места в учебно-центрированной школе. И так далее.

Стратегические цели определяются главным образом теми ценностями, которые разделяет отдельно взятый учитель или школа (в школе их формирует, как правило, администрация: директор или иной харизматичный лидер).

Например, цель школы – стать лучшей в районе. Она, по сути, определена ценностями директора: добиваться личного успеха и признания собственных заслуг. Цели учителя могут быть самыми разными: от желания проверить на учениках авторскую экспериментальную методику до отработки двух лет до пенсии. В ценности могут входить уровень знаний учеников, строгое соответствие школьной программе, желание детей приходить в школу, их неугасающий интерес к процессу обучения, личностная и человеческая зрелость.

Если ценности и цели учителей и администрации в основном совпадают, то это способствует формированию крепкой, устойчивой команды, способной уверенно достигать как стратегических, так и тактических целей.

Исходя из поставленных задач, строится и процесс, выбираются методы и средства, распределяется время урока, фокусируется внимание учителя. Один и тот же предмет можно вести с совершенно разными целями, и очень важно, чтобы процесс и выбранные средства отражали эти цели. Возьмем, к примеру, уроки литературы.

Я отлично помню, что основной задачей на уроках литературы в моей школе была попытка внушить нам любовь к ней. Наша учительница с упоением пересказывала нам критические статьи великих литературоведов прошлого относительно произведений школьной программы. На ее уроках мы впадали в острую тоску, сочинения писать не любили. Большинство ребят из класса никогда не читали и самих произведений, заданных по программе. Наше мнение учительницу никогда не интересовало, а нам было наплевать на критиков и на то, что они называли Печорина «лишним человеком». Ведь для того, чтобы полюбить, нужно войти в контакт, находиться в близости, быть собой и захотеть познать другого. А для этого у нас не было никакой возможности. Поэтому наша учительница, как ни старалась, не могла достигнуть поставленных целей – любовь не внушалась.

Однажды у нас разразился скандал. Пришла пора очередного планового сочинения. Мы несколько часов корпели, высунув языки, вымучивая оправдания для Катерины из «Грозы», неудачно родившейся задолго до наступления эмансипации, и не знали, что один из нас пишет совсем о другом. На следующем уроке литературы мы стали свидетелями разразившейся бури.

Учительница, голосом, полным драматизма, зачитала сочинение нашего одноклассника, отъявленного раздолбан и почти двоечника Андрюхи, где он сознавался в неспособности и нежелании разбираться в судьбе несчастной Катерины. Он писал о том, что видел, о том, что приходило в его подростковую голову: о нас, о школе, о мире. Как акын он доверил бумаге в линеечку свой поток сознания, облеченный, между прочим, в прекрасную литературную форму. Мы слушали, затаив дыхание, не только потому, что находились под впечатлением от такой Андрюхиной «наглости», но и потому, что это интересно. Грамматика там наверняка хромала, вместе с синтаксисом и пунктуацией, припадая на обе ноги. Но стиль был чрезвычайно свежий и живой в отличие от наших потуг проанализировать несчастного Островского, который умер бы еще раз, только теперь от расстройства, узнав, какой скукой и мучительной тоской отзывались его великие произведения в наших сердцах и тетрадях.

За свое честное старание и, как я сейчас думаю, неплохие литературные способности Андрюха получил «кол», истерику учительницы, разборку с родителями в школе, проработку на комсомольском собрании, какую-то пересдачу, вымученную тройку в четверти, наш неподдельный интерес и уважение. Я даже помню, как мы ходили защищать его то ли перед директором, то ли перед завучем, впрочем, безо всякого успеха.

«Горький путь опыта» навсегда, я думаю, отбил у Андрюхи желание доверять бумаге то, что думаешь. Никто из нас после этого уже не считал, что сочинение – это умение выражать свои мысли. Любовь к литературе умерла в нас, так и не родившись.

Целью нашей учительницы было вбить детям в головы побольше готовых и законченных аналитических выкладок известных литературоведов. Но применяемые ею средства не смогли привести к намеченной цели, скорее, наоборот, они внушили нам нелюбовь к русской литературе в целом и к некоторым авторам (заявленным в школьной программе) в отдельности. К концу школы каждый из нас был уверен, что все эти книжки – про скучные, ненастоящие и выдуманные кем-то проблемы, не имеющие никакого отношения к жизни. Как же удивляли меня потом высказывания некоторых иностранцев, с благоговением и восхищением отзывавшихся о русских классиках. Удивляли до тех пор, пока я не начала читать сама, не обращаясь за разъяснениями к учителям и критикам. И лишь тогда Достоевский, Пушкин, Тургенев, Толстой, Островский стали для меня не просто общепризнанными гениями, а по-настоящему близкими людьми.

Напомню, что я училась в учебно-центрированной школе, где главной целью педагогов было вложить в наши головы как можно больше готовых и давно переваренных кем-то знаний, основную часть которых я сразу же забыла, поступив в свой первый институт. Редкие учителя ставили перед собой другие задачи. Например, историк (я про него уже рассказывала), за несколько месяцев сумевший реабилитировать свой предмет в наших глазах, что было очень непросто, учитывая наш прошлый опыт. Англичанка давала нам переводить песни группы «АББА» и «Биттлз», было безумно интересно, и мы хорошо понимали, зачем нужен иностранный язык. И еще совершенно удивительно нам преподавалась химия. «Химозу» – нашу учительницу – мы не любили за строгость и стервозный характер, но испытывали уважение к ней и к ее предмету, похоже, именно потому, что она уважала свой предмет и нас. Всех учеников она называла на «вы», обращалась к нам как к студентам. Мы строчили конспекты, сдавали зачеты, писали химические диктанты, в общем, наше обучение строилось по университетской, а не школьной программе. Поэтому химию у нас знали даже те, кому она была не нужна. Мы не сидели над домашней работой часами, как это было с заданиями по другим предметами, мы просто знали суть, понимали механизмы, улавливали закономерности. Все это позволяло многим из нас непринужденно выигрывать призовые места на городских олимпиадах, и в результате все, кто хотел, легко поступили в столичные ВУЗы по химическим специальностям.

Как жаль, что некоторые учителя до сих пор выбирают в своем преподавании самый легкий, по Конфуцию, путь: путь подражания. Когда от ученика требуется только одно: запомнить и воспроизвести озвученное при последующих проверках. Чтобы это работало в будущем, ученик должен обладать уникальной долгосрочной памятью, что нереально для большинства людей. И неоднократные проверки-тестирования, которые теперь проводятся в школах до летних каникул и после, подтверждают это: большинство детей все начисто забывают всего за три летних месяца.

Организовать своим ученикам «путь размышления» бывает значительно сложнее, но то, что освоено самим, забывается намного дольше или не забывается вообще. К тому же путь размышления, обращаясь к старой поговорке, дает возможность научить «голодного ловить рыбу», а не просто «накормить голодного рыбой». То есть позволяет ребенку самому получать новые знания, путем самостоятельного анализа и собственных размышлений, даже если у него недостаточно под рукой готовой информации.

Путь опыта хоть и самый горький, по Конфуцию, зато самый эффективный для обучения. Путь опыта – это не впихивание в ученика готовых знаний, а формирование в нем широких навыков обучения: умения анализировать, сопоставлять, выделять главное, делать выводы, видеть закономерности, презентовать и так далее. К счастью, сейчас все больше об этом говорят и пишут, педагогика как наука движется вперед, и это очень обнадеживает.

К тому же путь опыта – еще и постоянное сопоставление получаемых знаний с реальной жизнью. Это не всегда простая задача для школы. Дети часто не в состоянии оценить необходимость получения именно системы знаний по разным предметам, важность изучения многих разделов математики, например, которые больше относятся к формированию системного мышления, чем к реальной практической жизни. Поэтому путь опыта требует от учителя не только особых навыков, но и наличия определенных психологических характеристик: гибкости восприятия и мышления, умения находиться в равной позиции по отношению к ученику, способности видеть разные возможности решения одной и той же задачи, креативности, открытости новому и так далее.

Путь опыта и размышления дает ученику возможность обрести любовь к самому процессу обучения, а значит, открывает практически неограниченный потенциал для постоянного образования. И потому если цель школы – выучить ребенка по своей программе, «выпустить» с хорошими оценками и забыть про него, то путь подражания станет естественным выбором учителей. Тогда слово «образование» будет означать становление человека по образу и подобию… учителя, который, как мы помним, просто человек и часто отнюдь не идеальный пример для подражания.

Если же школа и ее учителя ставят перед собой цель научить ребенка учиться, открыть ему радость познания себя и окружающего мира через взаимодействие с этим миром – интеллектуальное, эмоциональное, социальное, то такая школа поддерживает истинный смысл слова «образование» как становление собственного, индивидуального, уникального образа себя и мира.

Парадоксально, но факт, что стоит предъявлять высокие мерки к общечеловеческим, моральным, интеллектуальным и профессиональным качествам учителя, выбравшего путь подражания, поскольку модель требует соответствия. Учитель, выбравший путь размышления и опыта, ничего не навязывает своему ученику, наоборот, он учит его подвергать сомнению, анализировать, находить свои пути решения, вырабатывать собственное мнение. Это означает, что он может позволить себе быть самим собой, а не идеальным образцом.

Несмотря на все вышесказанное, хороший учитель, на мой взгляд, все же тот, кто умело пользуется всеми тремя путями в зависимости от выбранных целей и поставленных задач. Таких, к счастью, становится больше в наших школах. Это говорит о том, что педагогическая система прогрессирует, что ценности отдельно взятых школ становятся более гуманистическими. Есть надежда, что придут времена, когда самобытность каждого человека будет не позицией, за которую надо бороться, а данностью, принятой обществом, как естественный порядок вещей.

 

Учительская власть

Бегал на уроке физкультуры!

Запись в школьном дневнике

Одним из средств, способствующих достижению обучающих целей, является проявление учительской власти. Приемлемыми формами проявления учительской власти являются, на мой взгляд, следующие:

– наказание и поощрение;

– транслируемые и поддерживаемые самим учителем нормы и правила;

– личностный авторитет учителя;

– его высокая компетентность.

Наказание и поощрение – одни из наиболее простых, хотя далеко не самых эффективных способов повлиять на волю другого человека. Оба они в значительной мере способствуют построению неравных, зависимых отношений. Ребенок, склонный к зависимым отношениям, в большой степени будет стремиться избегать наказаний, потому что только так сможет избежать самого страшного для него – отвержения, и получать поощрения, потому что только это повышает его шансы на любовь и уважение учителя.

Создав подобную зависимость, выстроив неравные отношения, достаточно легко управлять и дисциплиной в классе, и намерениями отдельно взятого ребенка, особенно до достижения им подросткового возраста. Ближе к старшей школе подобная система управления может перестать быть предсказуемой и потерять всякую эффективность. И если поощрения и наказания – это единственный способ проявления власти, которой овладел педагог, то учить старшеклассников ему будет практически невозможно.

Ныне живущая школьная система пока в значительной мере построена на вынесении постоянных оценок за усвоенные учеником знания. Оценки, которые, по сути, являются не чем иным, как поощрением и наказанием, столь прочно вошли в нашу жизнь, что кажутся многим совершенно необходимым атрибутом обучения. Хотя я уверена, что можно построить весьма эффективную систему и без постоянного оценивания. Опыт лицеев Древней Греции, давших миру множество великих ученых и философов, не единственный тому пример. Не выставляя оценок, учитель может выстраивать равные отношения со своим учеником, активизируя в нем взрослые и самые сильные стороны и черты. Тем самым он помогает ученику не только актуализировать собственные ресурсы, но и сохранять и укреплять независимость мышления, уникальность собственного взгляда на мир, зрелость формирующейся личности.

Находясь внутри жесткой системы, каковой является школа, даже самому передовому и гуманистичному учителю достаточно сложно избегать выставления оценок. Но еще в советские времена некоторые учителя понимали важность ухода от внешнего оценивания и заменяли его либо внутренним (возможность ученика самостоятельно проанализировать и оценить свою работу), либо равноправным оцениванием (проверкой учениками друг друга). Элементы такого делегирования власти мне как ученице навсегда запомнились, поскольку я на себе ощутила, как возрастал интерес к предмету, пробуждалась мотивация, повышалась энергия и появлялось удовольствие от урока.

Поощрения и наказания являются не всегда эффективным способом проявления власти еще и потому, что часто оказываются несправедливыми. Учителю нередко очень трудно быть предельно объективным, поскольку он сам является субъектом и оценивает таких же субъектов. Наличие человеческого фактора практически исключает полную объективность оценивания. А несправедливое оценивание, особенно если оно происходит регулярно, способно в значительной мере разрушить любую самую стойкую учебную мотивацию.

Еще одним фактом, осложняющим влияние оценивания, является туманность, неясность критериев. Очень часто ученик, а иногда и учитель, совершенно не в курсе, по каким критериям выставляются те или иные оценки, а иногда эти критерии вообще не имеют отношения к обучающему процессу. Мне до сих пор не понятно, почему учитель математики может снизить балл за грамматическую ошибку в развернутом ответе к задаче или за две (а не три, как положено) пропущенные сверху клеточки. Если в начальной школе оценки ставятся главным образом за аккуратность и умение считать клеточки, тогда и надо самим себе прежде всего признаться, что один из основных критериев качества обучения на данном этапе – способность соблюдать кем-то выдуманные правила чистописания. В США, например, ребенок может как угодно написать задачу, если удобно, хоть карандашом, важен ход решения.

Очень многие дети, особенно склонные к гиперактивности, совершенно теряют мотивацию к обучению только потому, что были неуспешными в первых классах школы из-за своей неспособности соответствовать подобным требованиям чистописания, которое более всего вырабатывает послушание, умение подчиняться и сдерживать любые свои проявления. Именно эти качества в собственных гражданах воспитывало авторитарное государство. К счастью, если на пути такого ребенка в дальнейшем встречались настоящие учителя, выбирающие совершенно другие критерии для выставления оценок, то он мог проявить всю свою энергию и нередко одаренность в более старших классах. К нему возвращались мотивация, увлеченность, ощущение собственной успешности.

Она была второклассницей, которая очень хотела хорошо учиться. Ее первая учительница уделяла особое внимание детям, чьи родители имели какой-либо вес в их маленьком городе большой республики. Ее же, дочку простой медсестры, не особенно замечала. Хотя маленькая ученица была привязана к ней всей силой своего детского сердца.

В ту пору технический прогресс внес в школьную жизнь небывалые перемены, позволив перейти от перьевых чернильных ручек, активно украшающих кляксами школьные тетради, к шариковым – пластиковому чуду, несущему простоту и аккуратность. Как всегда, во времена нововведений, да еще в советском государстве, дело не обошлось без неожиданного дефицита. В маленьком городке не оказалось шариковых ручек с фиолетовыми чернилами. Но только ими разрешала строгая учительница писать в школьных тетрадях.

Она регулярно отчитывала, ругала нашу второклассницу, снижала ей оценки за использование синей ручки вместо фиолетовой. Перед годовой контрольной работой напряжение в этом вопросе достигло апогея. Девочка не спала всю ночь, понимая, что заветный фиолетовый стержень так и не удалось купить в местных магазинах. Мама успокаивала: «Ну что ты трясешься, ну не можем мы найти такую ручку, но чернила же не главное. Главное – твои знания, учительница увидит, как ты стараешься, как ты правильно решаешь задачи, и не будет сердиться и снижать оценку». Ее слова не утешали, к тому же оказались наивной неправдой.

Она хорошо помнит, как начала очень аккуратно, несмотря на снедающую ее тревогу, выводить в тетради слова «Контрольная работа» и даже не заметила учительницу, заглянувшую через плечо к ней в тетрадь. В тот же миг тетрадь была выхвачена у девочки из рук и с яростью разорвана в клочья. На перепуганную ученицу обрушился поток ругательств, ее, униженную и безутешно рыдающую, выгнали из класса и лишили возможности написать контрольную.

С того момента прошло почти сорок лет, и она, бывшая второклассница, уже более трезво и осознанно смотрит на тот тяжелый эпизод, а были и другие, не менее унизительные. Но даже сейчас она помнит, что никакие издевательства не могли разрушить для маленькой девочки зависимость, сильнейшую эмоциональную привязанность и безнадежное ожидание похвалы от своего учителя, так безраздельно пользовавшегося собственной властью.

Еще один способ управления – трансляция норм и правил.

Большинство людей живут по законам, предписанным той или иной религией. Порядок во многих странах поддерживается тем, что большинство граждан соблюдают эти писаные и неписаные правила. Но они легко принимаются и делаются частью жизни граждан только тогда, когда те, кто обладает властью, не просто следуют им, а являются образцом законопослушания. В фарисейских государствах, к числу которых относился и Советский Союз, провозглашение законов, норм и правил, которым не следовала сама верхушка, стоящая у власти, неизбежно приводило к тому, что все они явно или подпольно нарушались, что мешало эффективно управлять государством.

Так же и учитель способен управлять классом, не просто провозглашая, а постоянно транслируя и поддерживая осознанные и выбранные им правила обучения и жизни во вверенном ему школьном коллективе. Бесполезно требовать от учеников вежливости и корректности в высказываниях, если сам позволяешь язвительные насмешки или унизительные замечания. Невозможно увлечь их на уроке, если вам не интересно то, что вы преподаете. А также ученикам трудно уважать собственных учителей, если их не уважает администрация школы.

Свои особенные нормы и правила есть не только у каждого государства, каждой школы, но и у каждого учителя. Мне кажется, любому педагогу важно понять, что входит в его личный, персональный кодекс. Что он может позволить себе и другим в отношениях с миром, что будет поддерживать в своих учениках, а что инородно, нежелательно, совершенно неприемлемо, абсолютно недопустимо. Кроме понимания, значимо еще и намерение эти правила транслировать, поддерживать и отстаивать. Наличие внутренней уверенности в справедливости и необходимости этих правил в значительной мере помогает ученикам опираться на них при выстраивании отношений с каждым конкретным учителем, а часто способствует построению моральных и нравственных оснований у самих учеников.

Самым важным качеством, на мой взгляд, является осознанность внутреннего этического кодекса. Совершенно необходимо отдавать себе отчет в том, что движет вами при установлении тех или иных ограничений и запретов. Чему вы следуете, на что опираетесь, разрешая или запрещая ученикам шуметь на уроке, ходить по классу, носить короткие юбки, красить губы, устраивать бойкоты, выходить с урока и так далее. Ваши правила могут быть любыми. Я знаю учителей, которые позволяли детям вообще не сидеть за партами, тех, кто мог запросто выпить вина вместе со своими учениками, тех, кто запрещал на уроке даже выходить в туалет, тех, кто мог отдать последнее, накормить, обнять, спасти, и тех, кто мог унизить, ударить. У каждого есть свои, совершенно уникальные правила, потому что любой учитель в первую очередь просто человек! И это прекрасно. Важно только отдавать себе отчет в том, что ты делаешь как взрослый, облеченный и неизбежно пользующийся своей учительской властью.

Еще одна возможность влиять на процесс обучения – личностный авторитет учителя. Взрослому, способному создать крепкую, хорошо исследованную и принятую им самим основу собственной личности, будет легко осуществлять учительские полномочия через свой авторитет. На уроках учителя, снискавшего уважение учеников, практически нет необходимости вводить дополнительные меры по установлению порядка, тишины и концентрации внимания. Авторитетный учитель может быть строгим, мягким, увлеченным или часто погружающимся в себя, но уважение к его личности позволяет ученикам следовать за ним, ориентироваться на его ценности, и если не разделять их, то обязательно принимать во внимание. Совершенно очевидно, что чем ярче личность учителя, тем более явным и сильным будет эмоциональное отношение детей к нему. Их уважение позволит выстроить сотрудничающие и развивающие отношения, их пренебрежение заставит учителя прибегнуть к другим источникам власти.

Компетентность как наличие системных взглядов о мире и своем предмете также является одним из неоспоримых способов управления. Компетентность – это не только и не столько ваши знания по биологии, если вы учитель биологии, это ваши знания и ваш личностный, как говорят подростки, «драйв», ваше увлечение жизнью в биологии, биологией в жизни и жизнью как таковой. Компетентность включает в себя не столько полный запас знаний о предмете – дат, фактов, конкретной информации, – сколько личностную зрелость, собственную позицию, умение делать выбор, принимать решение, брать на себя ответственность и осознавать происходящее. Важно понимать, что компетентность – это не некая точка в развитии профессионала или человека, наоборот, – это в большей мере процесс: процесс роста, постоянного обучения, расширения, углубления, систематизации собственных знаний и умений. Как только вы слышите, что кто-то заявляет: «Я знаю все!», можно тут же начать сомневаться в его компетентности.

Таким образом, при рассмотрении всех обозначенных способов влияния можно легко заметить, что поощрения и наказания больше подходят к авторитарному, неравному управлению. Личностная авторитетность и компетентность – способы гуманистического управления, позволяющие каждому учителю быть собой (уникальным, особенным, равным, полноценным и интегрировать в себе самые разные качества) и тем самым помогающие видеть уникальность в каждом ученике. Компетентность и авторитетность учителя способны вызывать в детях подлинную мотивацию стремления, а не избегания, как это часто происходит при оценивании. Эти качества учителя дают возможность ученику не только укрепить свою любовь к самому процессу обучения, но и позволяют ему остаться независимым, свободомыслящим, творческим. Трансляция норм и правил – способ, применяемый и при авторитарном, и при гуманистическом управлении.

Сегодня наиболее адаптивным способом будет управление с применением всех перечисленных источников власти. Но к счастью, даже в более сложные для гуманизма советские времена находились учителя, блестяще владеющие личностно-сберегающими способами управления ребенком, формирующего свою индивидуальность.

– Его обожали все, а девчонки так поголовно были в него влюблены. Мужчина в школе редкость, а уж интересный мужчина, взрослый, красивый, умный… Он мог затмить любого.

– Что же в нем было такого? Правда, как-то по-особенному красив?

– Ну, если сейчас посмотреть на него критическим женским взглядом, то ничего необычного: чуть за сорок, высокий, худой, немного сутулый, с легкой сединой, в очках, одетый, прямо скажем, не по последней моде. Но вероятно, потому, что он был так энергичен и интересен, мы считали, что он ко всему прочему удивительно красив.

Физика не была профилирующим предметом в нашей школе, но физику любили все, кто у него учился. Ее и невозможно было не любить! Нам представлялось, что это целый мир, в котором так много событий! Казалось, что все на свете можно объяснить, если знать ее законы. Его уроки мы обожали. Ведь его неистощимая энергия, искрометный юмор, живое мышление будили в нас такой азарт, что мы готовы были заменить физикой все остальные предметы. Мы страшно завидовали параллельному классу, в котором он был классным руководителем. Он водил их в походы, вывозил в другие города, искал с ними клады, исследовал какие-то пещеры… Мы старались держаться к ним поближе, потому что с ними всегда было интересно, к тому же кого-то из нас он иногда брал в поездку вместе со своими ребятами.

– Что же в нем было особенного?

– Ничего… и все. Он был такой живой, мы никогда не слышали, чтобы он что-нибудь запрещал, но при нем и не хотелось чего-то предосудительного. Он знал каждого из нас, хотя постороннему человеку могло показаться, будто он интересуется только своей физикой. Но мы чувствовали, что он не только помнит нас по именам, но и словно знает про нас то, чего мы сами о себе не знаем. Пока он был с нами, наша школьная жизнь казалась настоящим праздником, мы легко переносили самые скучные уроки, любые проблемы были нам по плечу, наверное, еще и потому, что мы могли о многом с ним поговорить, посоветоваться. Мы не знали, что такое бояться перед уроком. Мы боялись, наверное, только одного: потерять его уважение. Но этого ни разу не случилось: ни чья-то драка, ни чье-то вранье не вызывали в нем осуждения. Он сперва разговаривал и пытался разобраться, потом вздыхал, задавал еще несколько вопросов, отвечая на которые мы начинали понимать, как дошли «до жизни такой». Иногда даже он так грустно шутил, что становилось все ясно.

– А что вы делали со своей влюбленностью?

– Не знаю, его легко было любить, он выделял каждую по-своему, был с нами корректен и уважителен, нам просто хотелось рядом с ним очень хорошо выглядеть и не только внешне, конечно. Наверное, можно сказать, что не хотелось выглядеть перед ним дурами, и нам это как-то удавалось. С ним рядом я всегда чувствовала себя красивой, интересной и хорошей.

– Чем все закончилось?

– Ему пришлось внезапно уехать в самом начале нашего десятого класса, его маленькая дочка сильно заболела, и им с женой пришлось перебираться в Москву, чтобы вылечить ее. Когда он прощался с нами, мы ревели в три ручья. Нам казалось, что школьная жизнь теперь кончена и уже ничего не будет такого, что имело бы смысл. Но оказалось, все не так уж и страшно. Мы, конечно, очень скучали по нему, писали письма. Но он так сплотил нас всех, по крайней мере два наших класса, что остаток года мы прожили не то чтобы очень весело, но тепло и с таким чувством близости, как будто мы все давно почти родственники. Лично я очень ему благодарна!

– За что?

– …Самое главное, наверное, за то, что больше никогда и ни с кем я себя не чувствовала никчемной дурой, а чувствовала себя состоявшейся, красивой и интересной. И за то, что мне теперь всегда интересно учиться, даже и у не таких талантливых учителей.

 

Типы учителей

Одна из грубейших ошибок – считать, что педагогика является наукой о ребенке, а не о человеке.

Я. Корчак

Поскольку педагогика – это наука о взаимовлиянии, по крайней мере в ее психологическом аспекте, то, безусловно, это наука и о взаимодействии, как условии и базисе влияния. Взаимовлияние – это процесс, когда при взаимодействии как минимум двух сред или людей нечто происходит с одним, что-то с другим и что-то между ними. Не только школа и учителя меняют нас, но и каждый из нас что-то точно изменил в своем учителе и школе. И с каждым из учителей у нас складывался свой способ взаимодействия, а у учителей с нами – свой.

Если обращаться к гештальттерапии как к направлению, наиболее исследовавшему контакт, то можно выделить несколько типов людей, склонных к тому или иному варианту взаимодействия. Нам важно это сделать для того, чтобы учитель мог осознать собственные механизмы взаимодействия, научиться видеть механизмы своих учеников, расширить возможности по налаживанию адекватных и здоровых взаимоотношений.

«Слиятельный» тип – это такой тип взаимодействия, при котором нет четкого разделения границ между ролью учителя и его личностью, между ним и его учениками, между уроками и жизнью. Это когда «вы» (дети, школа) и «мы» (наш класс, наш школьный коллектив) становятся более значительными и более ценными, чем «я» (мои границы, мои ценности, мои представления). В «слиятельные» отношения легко попасть самому и легко втянуть кого-то еще, если вы привыкли ориентироваться на желания, потребности и запросы других людей.

К тому же слияние, как крепкая основа взаимоотношений, в значительной мере поддерживалось и продвигалось в менталитете нашего общества. За десятки лет многие из нас впитали как некую норму слияние с социалистической идеей, с ценностями и нуждами Родины, партии, комсомола. Полная отдача себя во имя кого-то или чего-то другого не считалась чем-то нездоровым, наоборот, подкреплялась и канонизировалась. И никто как будто не отдавал себе отчета в том, что сам человек при этом пропадал как уникальная и неповторимая личность, пропадал окончательно и бесповоротно.

Слияние, как механизм, очень привлекателен, он создает иллюзию защищенности, бесконфликтности, сотрудничества, нужности и незаменимости. И, сливаясь с учениками, учитель нередко делает их действительно зависимыми от своей «кормящей собой» позиции, которой очень трудно сопротивляться, поскольку она очень похожа на любовь и заботу. Но надо отдавать себе отчет в том, насколько вредна в итоге эта позиция и той и другой стороне. Поскольку она толкает детей на то, чтобы просто пользоваться, манипулировать энергией, заботой и «добротой» такого учителя. Не имея возможности и желания брать на себя ответственность за что бы то ни было, ученики, даже самые взрослые, с легкостью открещиваются от любых попыток собственного выбора и принятия решений. Они остаются незрелыми и инфантильными.

«Слиятельное» взаимодействие достаточно распространено в школах и главным образом характерно для женщин-педагогов, поскольку является отражением их материнской позиции. Такого типа учителей особенно часто посещает эмоциональное сгорание, ввиду избыточной ответственности, которую они склонны брать на себя. Особенно хорошо откликаются на такой тип взаимодействия дети, имеющие собственную склонность к слиянию. Они будут поддерживать учителя, все время жертвовать своими интересами ради кого-то другого, будут стремиться брать на себя ответственность за весь класс. При этом именно эти дети чаще других перегружаются в школе и много болеют.

Интроективный тип – это такой тип взаимодействия, в котором все происходит по жестко установленным правилам и законам, но никто не задумывается, почему и для чего введены эти правила. Учителя интроективного типа при взаимодействии в значительной мере опираются на собственные убеждения, большинство из которых они бездумно «проглотили» и которые теперь настойчиво транслируют окружающим. Неудивительно, что детские вопросы «Почему нельзя?», «Отчего это так?», «А можно по-другому?» вызывают у них приступы немотивированного раздражения. Они часто не могут внятно ни себе, ни детям объяснить, почему нельзя красить губы, не любить Тургенева, не учить математику, не уважать Ивана Борисовича. Они опираются не на собственное мнение, а на высказывания и мнения авторитетов, которые считают непререкаемыми. Того же они требуют и от своих учеников: воспроизведения важных для учителя истин, ориентировку на ценности и убеждения избранных взрослых.

Такие учителя любят быть судьями в вопросах «морально-аморально», «достойно-недостойно», «прилично-неприлично». Чаще всего оперируют детским стыдом и виной. Они убеждены: самое лучшее, что можно сделать для своих учеников, – рассказать и научить, как правильно (делать, думать, решать задачи, жить). Этот тип учителя также был весьма распространен в советское время по причине интроективности самого общества и способа манипуляции общественным сознанием.

Интроективный учитель не любит ничего нового, особенно если еще кто-нибудь более авторитетный не выразил к этому новому своего отношения. Такой учитель предпочитает стабильность, определенность, предсказуемость. Ему трудно принимать собственные решения, особенно в условиях ограниченного времени, потому что он не может опереться на себя, ему сначала необходимо найти авторитетное мнение, которое будет основой.

В детях такой учитель вызывает чаще всего скуку и отторжение. У интроективного учителя ученики лишены энергии и мотивации, они пассивны и унылы. Только интроективному по типу ребенку будет более-менее комфортно оттого, что есть простые требования, правила и инструкции, которым достаточно следовать, чтобы соответствовать ожиданиям учителя и школы.

Проективный тип взаимодействия – тоже нарушающий границы партнера по взаимодействию, но в отличие от слиятельного, который нарушает границы, обволакивая другого любовью и заботой, проективный тип давит, взламывает, разрушает другого с какими-то своими целями.

Учителей проективного типа часто можно опознать по громкому голосу, приказному безапелляционному тону, командному, авторитарному типу руководства. Это тип учителя с весьма жесткими представлениями о мире, педагогике, обо всем на свете. Их невозможно переубедить или изменить их взгляд на мир. Они не позволят сделать это никому, даже собственному начальству, хотя внешне вполне могут согласиться с чужими доводами. Они поддерживают и пестуют неравенство в отношениях, умеют как подчинять, так и подчиняться. Они очень не любят смотреть вглубь себя и рефлексировать, потому что им совершенно невыносимо контактировать с собственной слабостью и несовершенством.

С учениками они активно пользуются наказанием и поощрением. Их оценки могут быть как жесткими, строгими и несправедливыми, так и неожиданно щедрыми. Им очень важно все держать под личным контролем. Они легко управляют учениками с помощью страха, агрессии и механизмов приближения-отдаления. Если ребенок соответствует их представлениям о хорошем ученике, они всегда будут его поддерживать и проявлять свою благосклонность, в противном случае будут просто его игнорировать. Если же проективный учитель в старшей школе сталкивается с естественным протестом и отпором каких-либо учеников-подростков, то он может приложить всю свою силу и власть, чтобы доставить им как можно больше неприятностей, а то и вообще выжить их из класса или из школы. Воля учителя проективного типа и его стремление к власти не потерпят конкурентов в одном пространстве.

Ученики таких педагогов, как правило, дисциплинированы, усердно готовят домашние задания, могут бояться отвечать у доски и писать контрольные работы, стараются воспринимать предмет и отвечать на вопросы в соответствии с представлениями, данными учителем. Воля детей подавляется, или активизируется противо-воля, которую они будут проявлять с последующими неприятными для них последствиями либо подавлять, уходя в сопротивление и болезни.

Ребенок с похожим проективным типом взаимодействия отлично ладит с таким взрослым, потому что прекрасно умеет подчиняться, быстро разбирается в требованиях данного учителя, который нередко делает его старостой класса или иным облеченным властью лидером. Такой ребенок чаще всего не будет конкурировать с учителем по поводу власти, но может активно нарушать и продавливать границы своих одноклассников.

Ретрофлексивный тип взаимодействия характеризуется тем, что учитель вообще мало личностно взаимодействует с детьми. Он эмоционально закрыт, отгорожен, часто в значительно большей мере погружен в собственный предмет, чем во взаимодействие с учениками. Он по возможности не берет классное руководство, поскольку не желает вступать с детьми в более близкие отношения, и часто вообще не считает отношения чем-то ценным и необходимым. Ответственность за детей и необходимость урегулировать их трудности, отвечать на их вопросы очень перегружают ретрофлексивного учителя. Он предпочитает тишину и одиночество детской активности и любви.

Высокая компетентность часто является единственным источником власти ретрофлексивного учителя, поскольку все остальные источники подразумевают избыточную для него вовлеченность. Если личностно такой педагог наполнен и интересен, то ученики все равно будут стараться идти с ним на более близкий контакт: задавать персональные вопросы, провоцировать на какие-либо эмоции, узнавать личное мнение. Если же учитель еще и сам по себе «пуст», то таким же пустым будет взаимодействие. Он не будет помнить ни одного детского лица, и ребята его забудут сразу после окончания школы.

Надо сказать, что такой тип учителя встречается довольно редко, с одной стороны, потому что он достаточно «мужской», а с другой стороны, работа в школе, с классом подразумевает так или иначе сильное предъявление себя. В этой профессии требуется умение переносить публичность, делиться энергией, чувствами, мнением с учениками, задействовать свою демонстративную, артистическую часть. Поэтому взрослые, склонные к сильной ретрофлексии, скорее окажутся в научной лаборатории, чем в школьном классе.

К счастью, чистые типы взаимодействия встречаются достаточно редко. Большинство учителей все же пользуются всеми четырьмя способами, что является совершенно нормальным. Если еще учитель способен отслеживать, как он «западает» в тот или иной тип, как это отражается на детях и на эффективности его работы, то он неизбежно перейдет в разряд самого здорового типа: контактного.

Контактный тип взаимодействия позволяет учителю, сохраняя свои границы, быть открытым всему, что может произойти в процессе урока и жизни в школе. Он знает и принимает себя самого, что ему позволяет узнать и принять своих учеников. Он находится в постоянном внутреннем движении и поддерживает в детях стремление к открытиям, знаниям, изменениям. У него нет необходимости ни от кого защищаться и кому-то что-то доказывать, поэтому он спокойно относится как к собственным ошибкам и слабостям, так и к ошибкам и слабостям учеников. Он уважает мнение авторитетов, но предпочитает анализировать и иметь свой взгляд на вещи, потому поддерживает и в других право на собственную позицию, какой бы странной она ни казалась. Он может не тратить дополнительные силы на установление и поддержание власти, потому что способен легко разделять с другими и ответственность, и власть. Он уверен в себе и потому верит в своих учеников. У него нет необходимости все знать, он всегда готов организовать увлеченные поиски ответов на любые вопросы. Ему просто интересно и увлекательно заниматься тем, что он любит: учить детей.

 

Эмоциональное сгорание

Иди и скажи своей маме, что ты выпил у учителя литр крови!

Высказывание одного учителя

Эмоциональное сгорание – это явление, которое характерно для тех профессиональных ниш, где присутствует постоянный эмоциональный человеческий контакт. Учителя подвержены этому феномену в полной мере, но они, к сожалению, часто даже не соотносят появившиеся симптомы с данным явлением. Не отдавая себе отчета о происходящем сгорании, они подвергаются самым разнообразным рискам: необратимым изменениям характера, ухудшению или потере здоровья, разрушению личных отношений, внезапному желанию уйти из профессии, потеряв накопленный опыт, статус, интерес.

Итак, симптомы эмоционального сгорания:

– усталость и утомление, неспособность восстановиться за ночь или выходные дни;

– напряжение, постоянная тревожность, перевозбужденность, невозможность переключиться с мыслей о работе, трудности в засыпании, неглубокий сон;

– частое раздражение и трудно скрываемое негативное отношение к детям, коллегам, урокам, переменам, шуму;

– стремление даже творческую работу делать однообразно, стереотипно;

– сопротивление любым переменам и нововведениям;

– апатия, пессимизм, цинизм, пассивность, ощущение собственной некомпетентности, бессмысленности и бесперспективности;

– стремление к компенсации после рабочего дня через переедание, употребление алкоголя, частое курение, бездумный просмотр всех подряд телепередач.

Если считать симптомы незначительными или само собой разумеющимися, то они непременно начнут свою разрушительную работу. Часто устранить их просто отдыхом – каникулами или летним отпуском, не получается. Необходимо разобраться в причинах, вызывающих сгорание, и устранить их.

Причины могут быть как социальные – низкая зарплата, отсутствие должного уважения к учительскому труду, почасовая перегрузка, большое количество внеурочной работы, так и психологические, с которыми я предлагаю разобраться.

Одна из них, безусловно, стресс, который испытывают, по статистике, более 80 % преподавателей. Стресс — это напряженное состояние организма, возникающее как защитная реакция на любые, в том числе негативные, раздражители. Само по себе напряжение или возбуждение не несет отрицательного воздействия на человека, скорее, наоборот, какой-то уровень возбуждения нам даже необходим. Но напряжение долговременное, постоянное, не спадающее, однозначно приносит психике, да и всему организму только вред. Что же главным образом вызывает учительский стресс?

Есть три эмоциональных источника стресса. К ним относятся:

– страх и тревога;

– раздражение;

– чувство вины.

Страх и тревога возникают, когда нам что-то угрожает. Учитель, находящийся в постоянном страхе за жизнь и здоровье учеников (например, в какой-нибудь внешкольной поездке), боится за свою жизнь тоже, потому что в случае возникновения непредвиденных ситуаций и его собственная налаженная жизнь может оказаться под серьезной угрозой. Тревога тоже частый спутник эмоциональной жизни учителя. Боязнь не справиться с ситуацией, оказаться некомпетентным, критически оцененным, непризнанным, – все это может быть неистощимым источником постоянного беспокойства.

Нередко учителя склонны к тому, чтобы предъявлять к себе и окружающим очень высокие требования, и естественная неспособность всегда им соответствовать также приводит к постоянной тревоге и проистекающему из нее стрессу. Многие считают тревогу своим партнером в профессиональном росте, необходимым условием для стимуляции собственного развития. На мой взгляд, это типичное заблуждение, потому что тревога забирает огромное количество сил, энергии, здоровья. А интерес к профессии и жизни может являться значительно более эффективным и безопасным стимулятором для самосовершенствования.

Тревогу учителя в значительной мере усиливает отношение администрации школы, города, района. Критическая, оценивающая позиция, постоянная смена требований и условий, частые проверки, отсутствие благодарности за нелегкий труд – в любом учителе вызывают тревогу, а вскоре ощущение подавленности, некомпетентности и бессмысленности. Жесткая оценка лишает педагога собственного ресурса, не дает ему возможности найти опору, отбивает желание профессионального роста.

Раздражение, злость и другие агрессивные чувства также вызывают стресс и приводят к эмоциональному сгоранию. И проблема даже не в том, что многие из учителей погружаются в эти эмоции, а в том, что по большей части они вынуждены их сдерживать. Здесь, конечно, важно разобраться в первопричинах агрессии.

Злость может быть вызвана неправильным выбором пути и профессии, уходом в сторону от своего предназначения. Очень трудно не злиться, если вы вынуждены заниматься тем, что не любите, что считаете недостойным вас, бессмысленным, чужеродным. Иногда трудно уйти из профессии, потому что нет сил признать ошибочность своего выбора, страшно начать все сначала, подвергнуть ревизии собственную жизнь, недостает поддержки близких и уверенности в праве на поиск другого пути.

Раздражение может возникать, когда вы в значительной мере не принимаете себя. Запрещая себе что-либо – быть веселым, слабым, увлекающимся, легкомысленным, испуганным и так далее, – вы почти однозначно будете неприязненно реагировать на тех, кто может себе это позволить.

Еще Фридрих Перлз в свое время совершенно правильно заметил: чем жестче характер, тем сильнее невроз. Сильный характер, так почитаемый в народе, обычно не приносит счастья. Его обладатели совершенно неадаптивны, поскольку всегда реагируют на раздражители однотипными реакциями. У человека с сильным характером некоторые части личности просто отрезаны, забыты, «закисают» от бездействия. Человечностью, чуткостью, слабостью учитель может добиться иногда лучших результатов, чем железной волей, строгостью, жесткостью и силой. Более того, женщин необходимость все время проявлять стойкость, «держать удар», управлять чужой волей может привести к плачевным последствиям: отторжению собственной женской части и, как следствие, к психосоматическим болезням женской сферы, осложнениям в личных отношениях. Чтобы избавиться от напряжения и раздражения, нужно позволить себе быть разным.

Если злость все же возникает, вполне можно выразить ее своим ученикам, не унижая, не обзывая, не обвиняя, а просто сказав, что их поведение вас очень расстраивает, злит и тревожит. Важно объяснить, что именно вам не нравится и какого поведения вы ожидаете. Это необходимо как для того, чтобы ваша злость все же нашла выход, так и для того, чтобы ученики поняли, что спровоцировало у вас приступ агрессии. Многие учителя почему-то считают, что дети и сами могли бы догадаться, что не так. Но это не всегда возможно. Мы, например, и понятия не имели, что вызвало истерику у учительницы литературы после прочтения сочинения нашего одноклассника (история описана выше). Она нам так и не объяснила, что ее в нем шокировало: или то, что оно было не про Катерину, или то, что считалось итоговым, или то, что было честным? Неизвестно.

Еще одна из распространенных ошибок учителей в выражении своего недовольства – вместо прямого послания задавать риторические вопросы, например: «Как ты с учителем разговариваешь?!» Ученику понятно, что он разговаривает как-то не так, но само построение фразы не помогает учителю выразить силу охватившей его эмоции и толкает обе стороны к продолжению препирательств. Гораздо прямее и эффективнее: «Мне не нравится, что ты мне грубишь», или «Со мной нельзя разговаривать таким тоном!», или «Я понимаю, что ты обижен, но мне важно, чтобы ты подбирал слова, когда разговариваешь со старшими (со мной, с учителями, со своими одноклассниками)», и еще много других способов выразить свое недовольство, обиду, злость доступно, прямо, не унижая и не оскорбляя другого.

Чувство вины также частый источник постоянного напряжения. Оно особенно развито у учителей «слиятельного» типа. У тех, кто не в состоянии отделить профессию от жизни, кто «дышит» учительством, кто думает о своих учениках и днем, и ночью. У тех, кто переживает каждую их неудачу как собственную, кто о своих детях думает и заботится меньше. Размывание всяческих границ – между школой и домом, между учительской ролью и материнской позицией, – хоть и из самых высоких побуждений, приводит лишь к дополнительным сложностям, причем не только у учителя.

Преподавателю, ставшему матерью ученикам, бывает очень трудно перенести их несостоятельность, провалы. Ему тяжело выразить им свое недовольство, быть требовательным, потому что вслед за этим сразу приходит чувство вины. Неосознанное желание участвовать в жизни учеников больше, чем это требуется, может не только перегружать учителя, но и вредить детям, особенно в средней и старшей школе: они становятся инфантильными и беспомощными, что мешает им обрести собственную взрослость. Слиятельный учитель попадает со временем в заколдованный круг: чем больше он заботится о детях, тем слабее и беспомощнее они становятся, тем больше нуждаются в нем. С одной стороны, учитель может радоваться своей востребованности и незаменимости, а с другой – его начинает раздражать и пугать их несамостоятельность. Он неизбежно срывает собственную злость и передает им свою тревогу, а потом погружается в чувство вины, которое требует от него немедленного возобновления сверхзаботы.

Слиятельного учителя постоянно гложет не только чувство вины, но и обида как по отношению к ученикам, так и по отношению к их родителям, администрации школы, всему несправедливому миру, который не замечает, как много он сделал для этих детей, отдав им молодость, здоровье, жизнь. Хотя таких жертв никто, как правило, не требует. Надо понимать, что учитель – это просто профессия, социальная роль, которую вы выбрали, которую любите, в которой совершенствуетесь. Только роль, но не вы весь. Ваша жизнь значительно шире, чем школа. И она должна быть не менее увлекательной. Интересная внешняя жизнь и осознавание собственных тенденций попадания в слиятельную позицию значительно уменьшают риск эмоционального сгорания в любой профессии.

Другими факторами, способствующими эмоциональному сгоранию, могут являться:

– жесткие временные рамки;

– высокий ритм;

– отсутствие определенности и стабильности;

– постоянные и резкие перемены;

– отсутствие элементарного комфорта: холод, теснота, шум, неудобные помещения, недостаток простейших пособий.

Попробуем выделить возможные профилактические меры, предупреждающие эмоциональное сгорание.

Государству необходимо всячески повышать и укреплять статус учителя, как социальный, так и финансовый. Администрации школ важно обеспечить комфорт, стабильность, размеренный темп, четкие перспективы, помогать учителям осознавать собственные мотивы, цели, чувства, поступки, содействовать в расширении их жизненных рамок для дальнейшего человеческого и профессионального роста. Поскольку учителя – люди, как никто нуждающиеся в благодарности и признании, необходимо отмечать их успехи и достижения, их личный вклад в жизнь школы. Мне кажется, что на данном этапе особенно важно поддерживать в обществе эту тенденцию, как среди учеников, родителей, так и простых граждан, поскольку традиция благодарить учителей за их труд оказалась сегодня почти забытой.

Самому учителю важно быть внимательным к себе, честным, принимающим, любящим. Необходимо заботиться о внутренней чистоте, осознавать свои мотивы, обращаться за помощью, продуктивно отдыхать, любить свою работу и понимать, что она – лишь часть их прекрасной жизни. Это непросто, ведь в нашем менталитете образ Данко с горящим сердцем, отдавшего всего себя людям, является путеводной звездой, образцом для подражания. Однако многие почему-то не отдают себе отчета в том, что рано сгореть – это обездолить собственных детей или лишить своих близких любви и поддержки. Рано сгореть – это лишить себя здоровья или полноценной счастливой жизни.

Сгореть для других – зачем? Ведь гораздо важнее, на мой взгляд, научить их добывать свой собственный огонь.

 

4

Ученики и их родители

Кем был ученик в советской школе? По большей части – собственностью государства, давшего ему возможность, кроме бесплатного образования, получить еще и идеологическое воспитание, сделавшего из него человека, максимально удобного и приспособленного под нужды общества. Школа считала своим долгом быть архитектором и прорабом в процессе формирования детской души. Педагоги без всякого злого умысла, а по велению партии ковали будущих граждан по общегосударственному типовому проекту. К счастью, были и Учителя, которые понимали, что дети могут разобраться в устройстве мира без идеологической направляющей: у них есть родители, собственная мудрость и человеческое, а не идеологическое, участие их школьных наставников.

Что изменилось? Сейчас, к счастью, даже государственная школа в значительно меньшей мере исполняет государственный заказ. Частная школа в вопросах образования и воспитания вообще может позволить себе опираться только на собственные представления и ценности, если они разделяются родителями ее учеников.

В этой главе я попыталась разобраться, кем именно для школы являются ученики и их родители. Что важно знать и как лучше организовать максимально полезное и удовлетворяющее всех взаимодействие. Образование и воспитание

Образование – вещь превосходная, но хорошо бы иногда помнить, что ничему из того, что следовало бы знать, научить нельзя.

Неизвестный автор

Кто же такой ученик? Ответ не так прост, как может показаться, поскольку если опросить директоров и учителей разных школ, вариантов будет множество. В учебно-центрированной школе ученик в большей мере объект получения знаний, который должен «на выходе» продемонстрировать высокий уровень образования, выраженный в школьных отметках или баллах единого государственного экзамена.

В родительско-центрированной школе ученик – это объект выполняемой услуги, заказчиком которой является родитель. И в зависимости от фокуса заказа (уровень образования, физическое здоровье, воспитание определенных нравственных норм, религиозная направленность) ученик получает то или иное направление влияния.

В личностно-центрированной школе ученик может быть тем самым клиентом – субъектом, который задает формат и специфику необходимых ему услуг. Для одного такая школа будет местом получения нужного ему образования, для другого – местом личностного роста, островком свободы или дружеского участия мудрых взрослых, для третьего – школой жизни, отношений, поисков себя и собственных талантов. Поскольку личностно-центрированная школа имеет дело с учеником как с субъектом, она в значительной степени направлена на выявление и удовлетворение индивидуальных потребностей учеников в своем росте, образовании и развитии.

Кто же решает, что именно должен получить ученик, проведя 10–11 лет своей жизни в школе? По большей части теперь такой выбор совершает родитель, когда принимает решение, в идеале – осознанное, в какую школу отправить своего ребенка. Сегодня у него в отличие от прежних времен появилась какая-то альтернатива. Но выбор этот не так прост: кому-то трудно разобраться в том, что именно он хотел бы от школы для своего ребенка, кому-то сложно с первого взгляда определить, какой на самом деле является данная школа, кого-то ограничивают финансы, кого-то пугают расстояния. Большинство родителей все же пользуются «сарафанным радио», ориентируются на престиж или действуют по принципу «так будет проще для всех» и отдают ребенка в школу во дворе, вообще не думая о высоких материях.

Те родители, которые все же размышляют, что может дать школа их ребенку, часто обеспокоены тем, как именно повлияет школьная жизнь на его личность. В те времена, когда школа была собственностью государства, мало кто из родителей вставал на сторону своего ребенка в случае возникновения конфликтов. Кто-то боялся и не смел, кому-то даже в голову не приходило подвергнуть сомнению правоту такой фигуры, как учитель. Тем самым ребенок часто вместо поддержки в сложной ситуации получал весьма жесткий отпор и чуть ли не отвержение всей системы в лице учителя, завуча, директора и пристыженного родителя, который немедленно присоединялся к системе.

В результате ребенок оставался в полном одиночестве, а это не лучший способ, чтобы разобраться в произошедшем. Чаще всего он просто чувствовал себя униженным, отверженным, плохим, что отнюдь вопреки ожиданиям родителей и школы не помогало ему измениться и стать «хорошим». А раз этого не происходило, то школа и родители, объединяясь в борьбе (против кого – против собственного ребенка!), усиливали напор критики и наказаний. В какой-то момент к ним приходила здравая мысль – поговорить «по душам» с непослушным чадом, но доверие раненого ребенка к взрослому миру, способному его защитить, уже, как правило, было навсегда утрачено.

Что же воспитывала такая школа при непосредственном участии родителей? Неуверенность в себе, слепое послушание, боязнь сделать ошибку, невозможность быть собой, недоверие к взрослым.

Она была примерной девочкой. Очень старалась. Возможно, потому что боялась отцовского гнева, а может, вообще ей не приходило в голову нарушать кем-то заведенные правила. Она привыкла учиться в меру своих средних сил, жить в соответствии с родительскими ожиданиями, не задумываясь о них и не подвергая сомнению. Никто не учил ее принимать решения, отстаивать собственную точку зрения, ибо никто не считал необходимостью иметь таковую одиннадцатилетнему ребенку. В своем 5 «А» классе она также ничем не выделялась, многие учителя, ей казалось, даже не помнили ее имени.

И вот в один из зимних дней, когда третья четверть уже катилась к закату, но до заветных весенних каникул оставались еще долгие три недели, ее класс решил сбежать с урока физкультуры. Сбежать надо было всем, во-первых, потому что уже страшно надоело учиться, а во-вторых, лидеры класса считали необходимым досадить «физручке» за ее вредность, несправедливость в отношении физически слабых учеников и постоянные унизительные высказывания в их адрес. Решение нужно было принять в считанные минуты, и это ее спасло, иначе она вконец измучилась бы, взвешивая все «за» и «против». Она одинаково боялась оказаться нарушительницей школьных правил и пойти против всего класса. Ведь у нее не было ни собственной позиции по этому вопросу, ни решимости ее отстаивать. Она считала, что и уйти со всеми – это правильно, и остаться на уроке – тоже правильно. Цейтнот и всеобщая мобилизация из школьной раздевалки на улицу сделали свое дело: она, как и все, сбежала с урока.

Это не принесло ей никакого удовольствия. Она не знала, куда себя девать, побродила по улицам, пока не замерзла, а потом поплелась домой на край города. Ее мучила тревога, но в глубине души она надеялась, что все останется в тайне и родители ни о чем не узнают. Надеялась зря. Вечерний звонок учительницы известил ее отца о том, что его дочь отъявленная прогульщица, заслуживающая самого строгого наказания. Ее жалкие попытки оправдаться, объяснить, что сбежала не только она, а весь класс, были прерваны его гневной речью. Отец выгнал ее из дома и приказал не возвращаться до тех пор, пока она не найдет пострадавшую учительницу и не извинится перед ней: «Мне не нужна дочь, которая заставляет меня краснеть!»

Сначала она по-настоящему испугалась. Сбылись все ее страхи – она не только оказалась плохой, ее выгнали из-за того, что она плохая. Но потом какая-то внутренняя решимость и ощущение несправедливости происходящего придали ей сил, она быстро оделась и гордо вышла на улицу.

Зимний вечер уже загнал уставших после работы людей по домам, и ей ничего не оставалось, как брести, пиная жесткие февральские сугробы, по темному опустевшему городу. Школа далеко, дорога длинная, и чем дальше она уходила от дома, тем больше в ней закипала злость на весь этот взрослый мир: на отца, учительницу, школу. Злость не только помогала ей не бояться темноты и пустоты улиц, но и двигала ее вперед. Ближе к школе она уже почти бежала, все время поскальзываясь на обледенелых дорожках. Ни на что не надеясь, она подошла к физкультурному залу и приоткрыла дверь: учительница была там, занималась гимнастикой со старшеклассниками.

Девочка долго стояла в темном коридоре, глядя сквозь узкую щелочку на освещенный зал и постепенно согреваясь. В какой-то момент она поняла, что ни за что не будет извиняться перед этой учительницей. Не будет, потому что совершенно не чувствует себя виноватой, к тому же она не сделала ничего ужасного, за что ее стоило бы так ругать и выгонять из дома.

Вернувшись домой, она в первый раз осознанно, даже с некоторым удовольствием и вызовом соврала отцу: «Я извинилась перед ней, как ты хотел». В тот вечер, как никогда прежде, она чувствовала себя такой незащищенной, одинокой и такой… правой.

Возникает отнюдь не праздный вопрос: какого именно влияния на наших детей мы как родители хотим и ожидаем от школы? Ведь это важно – что, кроме знаний, они вынесут из этой жизни длиной в десять лет? А вынесут немало, потому что школа, которая ненаправленно занимается воспитанием своих учеников, транслирует детям огромное количество самых разных посланий, которым они следуют еще много лет после ее окончания.

Я, безусловно, ни в коем случае не призываю родителей постоянно вмешиваться в школьную жизнь, конфликтовать или «качать права». Я просто призываю осознать (и родителей, и школу), что и с какой целью транслируется ученикам, на каких ценностях и каким образом строится их воспитание, что они будут иметь в основании собственной личности по окончании средней ступени образования. А осознав, принять и в дальнейшем родителям с доверием относиться к выбранной школе, школе – к своим учителям, учителям – к собственным ученикам.

Некоторые школы так озабочены воспитанием, что иногда не отдают себе отчета в том, что могут нанести ребенку серьезный вред тем, что, по сути, отбирают воспитательную функцию у семьи. Конечно, нередко встречаются семьи, которые сами с радостью передоверяют свое чадо школе, а потом, в случае возникновения проблем, еще и предъявляют претензии педколлективу. Как правило, любой учитель понимает, насколько дисфункциональна такая семья, как несправедливы их обвинения, но все равно мучается и переживает.

Активное воспитание в школе – это пережиток нашего социалистического прошлого. Оно было неизбежным, исходя из идеологических функций школы как социальной лаборатории государства. Сейчас, когда мы можем избежать политического и идеологического зомбирования детей, нам важно понять, что воспитание, как направленное воздействие, все же функция семьи. Потому что именно в семье ребенок родился и живет, в ней развивается, на ее ценности ему придется ориентироваться, ее ожиданиям соответствовать. Школа, которая активно вмешивается в воспитание и чьи послания не соответствуют посланиям семьи, рискует пошатнуть всю систему семейных ценностей. Так есть ли необходимость школе и учителям брать на себя такую ответственность?

В настоящее время усиленное воспитание детей проповедуют только те школы, которые не доверяют ни ученикам, ни их семьям в вопросах поиска собственных нравственных оснований. Эта авторитарная позиция позволяет педколлективу повышать собственную значимость, присваивая только себе полномочия решать вопросы добра и зла, морали и безнравственности. А на каком основании? Чем учитель лучше родителя ребенка? Он что, является непревзойденным образцом нравственности и высоких моральных качеств? Или, быть может, он лучше знает, что для малыша полезно и правильно? Вопрос риторический. Я убеждена, что, отнимая у родителя возможность самостоятельно воспитывать своего ребенка, авторитарная школа, конечно, подпитывает собственную грандиозность, но тем самым она инфантилизирует родителя, лишая ответственности, возложенной на него самой природой с первых минут жизни его дорогого малыша.

Школа, где воспитание не навязывается, где ученики могут выстраивать собственную личность, лишь ориентируясь на учительские модели, на принятые в школе законы и правила, выигрывает вдвойне. С одной стороны, она не берет на себя излишних полномочий, с другой – позволяет ученикам формировать свою индивидуальность, исходя из оснований, которые выберут они сами, которые, с большой долей вероятности, не будут противоречить ни их собственным ценностям, ни ценностям семейной системы. Такая школа, по словам одного очень мудрого учителя, не готовит детей к будущей жизни, она позволяет им жить прямо сейчас, в школе, каждый день, получая не череду надоевших нравоучений, а опыт принятых решений, совершенных и осознанных ошибок, побед и поражений. Школа, где процесс активной жизни не менее важен, чем процесс образования и воспитания, дает детям больше, чем просто школьные знания, она дает возможность получить бесценные уроки, которых нет ни в одном школьном расписании.

 

Сложный родитель

Родитель, пытающийся изменить своего ребенка, не начиная с себя, не просто напрасно теряет время, но очень жестоко рискует.

Владимир Леей

«Сложные родители» – не раз можно услышать такое определение от учителей. В рядах «сложных» оказывались как те, кто активно участвовал во всех школьных мероприятиях, так и те, кто ни разу не появлялся ни на одном школьном собрании, ни на одном детском концерте. Но чаще всего так называли, конечно, родителей «сложных» детей, особенно тех, кто не хотел или не мог помогать школе в этом трудном деле: обучении непростого ребенка.

Но не всякий учитель понимал, что родитель, не сотрудничающий со школой, далеко не всегда является безответственным или асоциальным. Ведь родитель сложного или больного ребенка – это обычно несчастный человек, чувствующий свою беспомощность и вину от невозможности исправить положение, переживающий за будущее своего малыша. Но школа, особенно авторитарная школа, применяла привычные методы в работе с таким родителем, те же самые, что и в работе с учениками: за несоответствие своим законам и нормам, своим ожиданиям она критиковала, стыдила, обвиняла, ставила на вид, наказывала, исключала.

Неудивительно, что такие родители посещали школу без радости и надежды и свои негативные чувства после родительских собраний передавали непосредственно собственному ребенку. А вызов родителей в школу был не предложением к разговору и сотрудничеству, а карательной акцией, через родителей направленной на немедленное исправление ребенка, который и рад был бы исправиться, но при всем своем желании не мог, и совсем не потому, что он плохой или непослушный.

Конечно, проблемы ребенка в школе нередко напрямую связаны с ситуацией в его семье, и без желания и участия родителя бывает очень трудно помочь ему. Но если школе так нужен помощник и союзник, то зачем же навязывать родителю роль провинившегося ребенка, виноватого и безответственного, либо врага, агрессивного и нападающего? Только авторитарная система решает свои проблемы за счет наказания и понукания.

Школа, поддерживающая гуманистические идеи, воспринимающая любого ребенка, в том числе и сложного, как уникальную личность, способна и к родителю такого ребенка обращаться как к равному, способному откликнуться и сотрудничать. Такая школа будет стремиться решить проблему «сложного ребенка» вместе с родителем путем выбора режима, специальных занятий, обращения к специалистам: психологам, логопедам, врачам. Авторитарная школа только перекладывает ответственность на родителя, а нередко просто отказывается от сложных детей, исключая их и нанося тем самым и ребенку, и родителю дополнительную психологическую травму.

Важно также понимать, что родитель, к которому школа обращается за помощью и поддержкой, сам очень часто нуждается и в том, и в другом. Это не значит, что учитель, помимо своих обучающих задач, должен еще и родителя поддерживать. Но нужно отдавать себе отчет в том, что сам родитель, его образ жизни, особенности характера, стиль воспитания зачастую и являются причиной многих детских проблем. А это значит, что без посторонней помощи (чаще всего психолога) родителю будет трудно изменить ситуацию к лучшему. Иногда он просто не в силах увидеть, воспринять и признать долю своего участия в проблемах ребенка. Внутренние психологические механизмы защиты «помогают» ему находиться в неведении и искренне не замечать причины возникающих в собственной жизни трудностей. Надо отметить, что обвинение, обличение и критика заставляют его еще больше закрыться от травмирующей правды.

Сейчас школа в значительно большей мере открыта для диалога с родителями. Вероятно, потому, что постепенно снимает с себя избыточную ответственность за воспитание и начинает видеть союзника в том, кто точно не является врагом. К тому же различные вспомогательные службы уже активно помогают системе образования избавиться от ощущения беспомощности при решении проблем, которые часто бывают даже не в компетенции педагогов, а относятся к области знаний психологов, логопедов, врачей и иных специалистов.

Это, правда, не означает, что родители, тем более «сложные», всегда активно и радостно откликаются на подобную помощь. Многолетний опыт почти повсеместной некомпетентности приучил некоторых из них относиться с большим недоверием к услугам, направленным на сферу души. Российский родитель, еще недавно вместе с миллионами других таких же российских граждан слушавший Кашпировского у экрана телевизора, ходивший к гадалкам и разнообразным целителям, сегодня предпочтет таблетку от «недуга» или иллюзию благополучия прямому и честному разговору о своих проблемах. И в чем-то он прав, ведь для того, чтобы доверить кому-то свои трудности и слабости, надо быть твердо уверенным в том, что никто за них тебя не осудит, не накричит, не растопчет и не выгонит оттуда, куда ты пришел с надеждой. Прежняя школа и иные социальные институты не давали родителям никаких оснований для такого рода доверия.

Возможно, пройдет еще не одно десятилетие (а может, и значительно меньше – все зависит от нас с вами), прежде чем новое поколение родителей будет считать психологов достойными доверия и способными реально помочь, учителей – уважаемыми партнерами в обучении и воспитании детей, школу – местом, где ребенок может радостно и с удовольствием прожить десять интереснейших лет, независимо от «сложности» своего характера. Психологические проблемы в школе

Всем, что я знаю о преподавании, я обязан плохим студентам.

Джон Холл

Еще не так давно люди почти ничего не знали о психологии как науке. Считалось, что советский гражданин, а тем более ребенок, не имеет никаких внутренних проблем. Если у него что-то не получается, разладилась учеба, изменилось поведение, то это от лени, распущенности, плохого воспитания и отсутствия старания. Ребенок, вместо того чтобы получить помощь, подвергался оцениванию и критике. Надо ли говорить, насколько неэффективной была такая стратегия?..

Сейчас, к счастью, многие педагоги и родители готовы объяснять сложности, возникающие у ребенка в школе, наличием у него возможных психологических проблем. Как правило, так и есть. Ребенок, как и любой человек, стремится к реализации собственных потребностей, хочет чувствовать себя успешным, нуждается в безопасности, любви и признании. Но на его пути могут возникнуть самые разнообразные препятствия.

Сейчас одна из наиболее часто встречающихся проблем, которую отмечают практически все учителя: гиперактивность детей. Действительно, это явление нашего времени, источники которого не только психологические, но и социальные, политические, экологические. Попытаемся рассмотреть психологические, лично мне довелось иметь дело только с ними.

Прежде всего дети, называемые гиперактивными, – это очень часто просто тревожные дети. Их тревога настолько высока и постоянна, что они сами давно уже не отдают себе отчета в том, что и почему их беспокоит. Тревога, как избыточное возбуждение, которое не может найти выход, заставляет их делать множество мелких движений, суетиться. Они без конца ерзают, что-то роняют, ломают, чем-то шелестят, постукивают, качают. Им трудно усидеть на месте, иногда они могут вскакивать среди урока. Их внимание кажется рассеянным. Но далеко не все из них действительно не способны сосредоточиться. Многие хорошо учатся, особенно по предметам, не требующим аккуратности, усидчивости и умения хорошо концентрироваться.

Дети с диагнозом «гиперактивность с дефицитом внимания» требуют большего участия, и им лучше заниматься в небольших классах или группах, где у учителя будет возможность уделять каждому персональное внимание. К тому же в большом коллективе такой ребенок отвлекает других ребят. На учебных заданиях учителю бывает очень сложно удержать концентрацию класса, в котором несколько гиперактивных учеников. Дети, склонные к гипреактивности, но без соответствующего диагноза, могут заниматься в любом классе, но при условии, что учитель не усиливает их тревогу и не осаживает постоянно. К гиперактивному ребенку лучше прикоснуться, усаживая на место, чем сто раз указать на обязанность быть дисциплинированным. Лучше отпустить на три минуты с урока в туалет и обратно или побегать по лестнице, чем призывать к вниманию и спокойствию. Его плохо контролируемое двигательное возбуждение значительно легче проходит, когда оно выражено в беге, прыжках, то есть в широких мышечных движениях, в активных усилиях. Поэтому гиперактивному ребенку обязательно надо хорошо подвигаться на перемене (а иногда, по возможности, и во время урока), чтобы снять это тревожное возбуждение.

Важно понимать, что у гиперактивного ребенка нет намерения демонстрировать такое поведение «назло» учителю, что источники его действий вовсе не распущенность или невоспитанность. На самом деле такому ученику просто трудно контролировать собственное возбуждение и тревогу, что обычно проходит к подростковому возрасту.

Гиперактивный ребенок к тому же гиперчувствителен, он воспринимает слишком много сигналов одновременно. Его отвлеченный вид, блуждающий взгляд многих вводят в заблуждение: кажется, что он отсутствует здесь и сейчас, не слушает урок, не вовлечен в процесс. Очень часто это совсем не так.

Я на уроке английского языка и сижу на последней парте с парнишкой, на гиперактивность которого учителя уже даже не жалуются, настолько она очевидна и утомительна для них. Худенький, очень подвижный, он в момент превращает парту в кучу-малу. Урок только начался, но ему уже не терпится, он начинает что-то строить из карандашей и ластиков. Кажется, что весьма этим увлечен, но когда учитель задает ему вопрос, отвечает не задумываясь, верно и быстро.

На призыв преподавателя открыть рабочие тетради он лишь спустя несколько минут начинает искать нужное. Перерыв все на своем столе, он не замечает, как тетрадь падает. Перегибаясь к соседской парте, он ищет ее там, к возмущению сидящих впереди девчонок, потом неожиданно вскакивает и мчится к своей полке, получая строгое замечание от учителя. Когда бежит обратно, все же обнаруживает упавшую тетрадь. В течение всего этого времени учитель дает задание, которое, как казалось, мальчик не слышит, потому что увлечен поисками. Но выясняется, что он все понял, потому что быстро начинает писать в тетрадке, вставляя нужные английские глаголы. Закончив это за шесть секунд, он начинает играть чем-то на парте, пока остальные дети усердно и сосредоточенно делают упражнение в полной тишине, нарушаемой только его бесконечной суетой.

Далее идет устная проверка упражнения, дети по очереди читают предложения со вставленными словами. В это время у мальчика постоянно что-то падает, находится под партой, потом куда-то прикрепляется… Он совершенно не следит за проверкой и пропускает свою очередь. Учитель называет его по имени, но мой герой не знает, какое предложение надо читать. Ему подсказывают соседи, он отвечает легко и правильно. И тут же снова погружается в свое невероятное строительство из карандашей и ручек. Кажется, что его мозг и тело не терпят покоя, ему просто необходимо включиться в несколько процессов одновременно, в то же время его это очень утомляет. И вскоре он в сильнейшем нетерпении вскакивает со своего места:

– Можно я выйду?

– Нет, до конца урока всего пять минут, посиди.

Он садится, но теперь он уже точно не здесь, потому что парта ходит ходуном и он просто не в состоянии услышать и записать домашнее задание, он откровенно мучается, складывается впечатление, что считает минуты до звонка. С первыми трелями он срывается с места и всю перемену как оглашенный бегает по коридору.

С гиперактивностью ребенка не так просто справиться даже хорошему психологу, не то что учителю. Психологи часто работают с проблемами тревожности и самооценки такого ребенка, учат его слушать, лучше понимать и контролировать сигналы своего тела. Много занимаются с мелкой моторикой, которая часто отстает от остального развития, но работая над которой ребенок лучше учится контролировать свою крупную моторику, то есть более крупные движения. Гиперактивные дети часто бывают одарены, способны и талантливы. У них живой ум, они быстро обрабатывают полученную информацию, легко впитывают новое. Но в школе (особенно начальной) такой ребенок будет находиться в заведомо проигрышном положении из-за трудностей в чистописании, аккуратности и послушании.

Гиперактивным детям часто помогают все виды лепки глиной и пластилином, игры с водой, камушками, палочками и иным природным материалом, все виды физической активности, но не спорта, потому что им важно делать любое мышечное движение, а не только правильное. Развитие тела и возможность выплеснуть избыточное возбуждение позволяют такому ребенку постепенно входить в собственные границы, из которых раньше ему все время хотелось выскочить.

Замечено, что гиперактивным детям совершенно необходимо пространство для такого суетного проявления себя. Если дома строго запрещается, путем постоянных одергиваний или иных воспитательных мер, вести себя подобным образом, то они будут значительно более гиперактивными в школе. И наоборот, если школа будет строга к ним, они станут предельно активными дома. Поэтому родителям и учителям надо иметь в виду, что эти дети все равно найдут выход своему двигательному возбуждению и тревоге.

Другая не менее часто встречающаяся в современной школе проблема – нежелание учиться или отсутствие мотивации, как говорят психологи. Это, как правило, назревает в средней школе и к началу старшей достигает апогея, потом постепенно, с осознанием связи качества знаний и картины собственного будущего, идет на убыль.

Нежелание ребенка учиться, как правило, совершенно не связано с тем, что он «плох». У каждого из таких детей есть свои причины, чтобы не хотеть учиться. Например, ранняя влюбленность, которая забирает все внимание и энергию на переживания или мечты. Это могут быть и проблемы в семье: конфликты, назревающий развод родителей, болезнь или смерть близких, трудности в отношениях с братом или сестрой, рождение нового ребенка. Возможно, виноваты неудачи с друзьями, неадекватное поведение окружающих, ввиду их личного или семейного кризиса. Все это может забирать энергию и внимание ребенка. Поскольку многие неприятности могут оказаться затяжными или полускрываемыми, а потому невозможными к конструктивному разрешению, то со временем они опустошают ребенка, приводят к неудачам в учебе, в итоге появляется еще большая подавленность, и круг замыкается. Родителям часто нелегко брать на себя ответственность за нерешенные проблемы дома, и они отыгрываются на ребенке, обвиняя его в лени и нежелании учиться, чем, как правило, только ухудшают ситуацию.

Возможно, ребенок не хочет учиться и из чувства протеста к тому, как его учат, кто его учит. Он может неосознанно сопротивляться родителям, которые заставляют учиться, а из-за плохих оценок ограничивают в чем-то (не отпускают гулять, не покупают того, что обещали, лишают праздников, поездок, встреч и развлечений). Родители и учителя часто не понимают, что даже при наличии обязательного всеобщего образования получать знания можно только добровольно. Как говорится в пословице, можно подвести лошадь к воде, но нельзя заставить ее напиться. Учить можно и насильно, но выучиться можно, только желая этого. Давление и наказания в этом вопросе значительно менее эффективны, чем интересное и увлекательное обучение. Хотя, безусловно, давить и наказывать проще.

Еще одна из причин отсутствия мотивации к получению знаний – заниженная самооценка учеников. Постоянная критика и фиксация на неудачах далеко не каждому помогают двигаться вперед, эффективно обучаться и расти. Очень многих людей (в зависимости от психотипа и характера) неудачи лишают энергии. Постоянное несоответствие чьим-то требованиям рождает тотальную неуверенность в себе, неверие в собственные силы, невозможность обнаружить в себе ресурсы, способности и желание достигать успеха. Такие дети могут легко «опустить руки» и смириться с клеймом пассивного и неспособного троечника, чья мотивация, конечно же, будет похоронена под грузом неудач, чужих негативных оценок и собственной беспомощности что-то изменить. При этом совершенно очевидно, что нет безнадежных или абсолютно бесперспективных детей, у каждого есть свой ресурс, свой талант и огромная, но иногда тщательно скрываемая потребность, чтобы их заметили.

Еще одна причина, из-за которой дети не хотят учиться: способ обучения. Пассивные виды обучения, когда ученик может быть только реципиентом, слушателем, впитывающим определенный объем информации, а потом излагающим его (далеко не всегда усвоенный) в проверочных работах, снижают собственную обучающую мотивацию ребенка. Уроки, лишенные хотя бы доли интерактивности, практически обречены на пассивность и невовлеченность большинства учеников. Информация, не ставшая знанием, забывается в течение нескольких часов. Знание, полученное без вовлеченности и интереса, забывается в течение нескольких недель или месяцев. Учеба, не дающая возможности личного участия, не возбуждающая персонального интереса, обречена на обессмысливание и скорое забвение.

Большинству детей трудно испытывать одинаково живой интерес ко всем школьным предметам. Существуют индивидуальные склонности и пристрастия. Пожалуй, родителям и учителям не стоит упорствовать в том, чтобы ребенок радостно, с большим увлечением и, главное, успехом занимался, например, русским языком, хотя имеет технические наклонности. Или во что бы то ни стало получал пятерки по математике, увлекаясь рисованием и лепкой.

Психолог вместе с учителем и родителем может помочь такому немотивированному ученику найти свой интерес, разобраться с семейными трудностями, повысить свою самооценку, разрешить сложности в отношениях с окружающими, осознать собственное сопротивление, обнаружить таланты и начать получать удовольствие от обучения в школе.

Другой проблемой, серьезно осложняющей жизнь почти любому учителю, является некорректное поведение учеников. Многие учителя жалуются на хамство, грубость, провокации, срыв уроков. Это особенно актуально в 7–9 классах и, безусловно, имеет также несколько оснований и причин.

Об одной из них мы говорили – неизбежная при прохождении подросткового кризиса тенденция к отделению от всего взрослого мира, сопровождающаяся проявлениями различных форм агрессии. Часто учителя воспринимают враждебные выпады учеников очень персонально и, что называется, «близко к сердцу». Большинство же из подростковых «выкрутасов» направлены на взрослый мир в целом и не нацелены на конкретного человека.

Иногда внезапные комментарии на уроке вызывают в классе бурную и не всегда нужную учителю реакцию. Это – проявление демонстративности подростка, потребности быть все время в центре внимания, что объясняется характерологическими особенностями ребенка, ставшими в определенном возрасте акцентуациями (то есть очень выраженными чертами личности). И опять же поведение такого демонстративного подростка направлено отнюдь не на разрушение авторитета учителя и мотивируется не желанием его обидеть или унизить, а необходимостью утолить собственную потребность во внимании. В таких ситуациях поступают по-разному: можно строго поставить на место, высмеяв его желание быть «выскочкой», или, наоборот, с юмором, пониманием использовать демонстративность ученика в мирных целях: в спектаклях, проектах, выступлениях, шоу. Утоленная потребность быть в центре внимания будет значительно меньше мешать на уроке.

Опять же если в семье со строгим воспитанием демонстративность такого ребенка будет «в загоне», то школа станет тем самым местом, где это качество характера неизбежно проявится.

В некоторых случаях школа – то место, где ребенок реализует накопившуюся агрессию. Как правило, все: учителя, одноклассники, да и сам подросток – страдают от такого несправедливого поведения. Разобраться в этом бывает довольно трудно, если ребенок не хочет довериться кому-то из взрослых, что случается нечасто, поскольку агрессия – это показатель страха и недоверия.

Иногда учитель сталкивается с агрессивным всплеском на уроке из-за собственной несправедливости, неуважения, некорректного комментария, адресованных ученикам. Педагог, поглощенный содержанием урока и не замечающий процессов, происходящих в классе (скуку, выяснение отношений, увлеченность не относящейся к предмету темой), также не избежит агрессивного выпада: за игнорирование потребностей класса.

Новых учителей дети, как правило, тоже проверяют нехитрой провокацией на устойчивость психологических границ. И совсем не потому, что они озлобившиеся «исчадия ада», – им необходимо понять, кто находится перед ними, и сориентироваться в ситуации неопределенности. Учитель, остро реагирующий на провокации криком, оскорблениями, обидой, будет подвергнут агрессии снова и снова, пока не сможет с достоинством и уважением к себе и детям отстоять свои границы.

Учителю, как правило, бывает трудно помочь подростку разобраться с неадекватным поведением, поскольку он сам становится участником происходящего. Обида или злость взрослого мешает ему обнаружить и устранить причины агрессии. Психологу сделать это значительно проще, поскольку он, во-первых, не был включен в происшествие, во-вторых, знает об особенности и сложности личности подростка. Психолог способен выстроить не осуждающий, равный контакт, который поможет ребенку лучше осознать истоки своей враждебности, научиться управлять собственным поведением и выражать свою злость в приемлемых обстоятельствах и в адекватной форме.

Проблемой для учителя могут стать сильные эмоциональные проявления детей: слезы, драки, истерики, страхи. Часто педагоги испытывают сильное замешательство, сталкиваясь с подобными ситуациями. В каждом таком случае есть, как правило, своя предыстория. Нередко видится только верхушка айсберга. Не зная всего, что скрывается под водой, легко ошибиться. В любом случае, не выяснив всех причин происшествия, лучше избегать каких-либо выводов и оценок. Это может ранить ученика из-за несправедливости, ухудшить его состояние, углубить его психологическую травму.

Основанием такого поведения может быть самый широкий спектр событий: от сугубо личных и весьма драматических до иллюзорных, имеющих место только в детском воображении. Чтобы эти причины были озвучены и устранены, ребенку иногда не хватает доверия и чувства безопасности.

Если же дети верят учителю и способны открыть ему свою боль, выразить свои эмоции, нужно выслушать их, не осуждая и не критикуя, поговорить, проявить понимание, дать возможность ребенку показать свои чувства: поплакать, если он плачет, позлиться, если его разозлили, побояться, если ему страшно. И только после этого вместе найти конструктивный выход из ситуации, отыскать ресурс, который необходим для преодоления трудностей, приободрить, поддержать, поделиться опытом. Иногда учителя сразу приступают к последней стадии: утешению и поиску правильного решения. В этом случае ребенок может почувствовать себя непонятым, его горе или страх, возможно, останутся неразделенными, он не совсем утешится и вряд ли найдет разумный выход из ситуации, в которую попал.

Если у учителя нет доверительных отношений с учеником, оказавшимся в трудном положении, стоит перепоручить его тому взрослому, общение с которым благотворнее всего. Таким человеком может быть и психолог, потому что он не участвует в учительско-ученических отношениях, но обладает, как правило, важной информацией о данном ребенке, знает, как установить контакт, внушить доверие и выйти из сложной ситуации.

Еще один пласт проблем: трудности в обучении. Неспособность отдельных детей отвечать требованиям школьной программы может быть также вызвана разными причинами: физиологическими, медицинскими, социальными, психологическими.

У ученика может быть, к примеру, индивидуальный темп восприятия и переработки информации. Зачастую неизбежная в школе усредненность темпа может мешать детям соответствовать общим требованиям системы. Ребята с флегматичным темпераментом делают, например, все медленно, но основательно. Меланхолики, бывает, отстают из-за того, что сосредоточены на своих переживаниях и старании сделать все на «супер-отлично». Холерикам темп может казаться слишком медленным, они неизбежно начинают отвлекаться, желая спасти себя от скуки, мешая остальным детям. Пожалуй, только сангвиники наиболее приспособлены к среднему темпу, при условии, что сегодня – не день их энергетического спада. Изменения в погоде, качество пищи, отдыха и сна, физическое самочувствие и перенесенные заболевания могут также в значительной мере влиять на способность ребенка воспринимать материал или отвечать на тестовые задания.

Некоторые дети не способны сосредоточиться в больших классах. Кого-то выбивают из состояния психологической стабильности постоянная смена учителей, частые изменения в расписании, непрерывные нововведения и изменения в требованиях.

К психологическим причинам также относятся: сложности в общении, непростая семейная ситуация, низкая самооценка и отсутствие веры в себя, высокая тревожность, сильная зависимость от внешних оценок, страх перед возможными ошибками, боязнь потерять уважение и любовь родителей или других значимых взрослых. К нейропсихологическим: недоразвитие определенных зон мозга и, как следствие, отставание в нормальном развитии психических функций – внимания, логики, восприятия, памяти, воображения.

Школа с личностным, персональным подходом к обучению способна организовать помощь ребенку, имеющему трудности в обучении: проводить консультации и занятия с определенными специалистами, варьировать состав и количество учеников в классе, разделяя их на мини-группы определенного уровня, проводить в случае необходимости индивидуальные занятия. Все эти мероприятия дают возможность справиться с задачами учебного процесса, не чувствуя себя при этом неудачником и аутсайдером, неспособным следовать за всеми.

 

5

Психолог в школе

У психологии длинное прошлое, но короткая история.

Герман Эббингхауз

Психология, как помогающая профессия, уже давно сопровождает социальную жизнь во многих развитых странах. В России, после долгого перерыва в семьдесят лет, она снова стала не только предметом научного интереса, но и отдельно взятой сферой услуг, способной профессионально и целенаправленно осуществлять как диагностические, так и психотерапевтические функции. Долгое время работу психологов в школе, как могли, выполняли педагоги, врачи и администрация. Многих из них выручали интуиция, общечеловеческая мудрость, большое желание помочь. Поэтому ученики чаще всего не оставались без участия и поддержки. Но в школьной жизни всегда были и будут определенные проблемы и трудности, которые без профессионального психолога практически невозможно разрешить.

Психологической помощи, как услуге, не было места в советском авторитарном государстве. Идеология, считавшая человека не отдельно взятой персоной со своими правами, особенностями, взглядами на мир, а винтиком для определенных функций государства, не нуждалась в специалистах и опасалась их. Из всех методов, теорий и практических подходов, уже много лет применявшихся на Западе, в России осуществлялся лишь один: деятельностный подход, направленный на лечение трудом любых нарушений и дисфункций. Все, что не исправлялось трудом или не умещалось в идеологические рамки, объявлялось ленью, распущенностью или объектом психиатрического лечения.

Постепенно вопросы формирования личности человека, морали, нравственности и ценностных представлений стали самостоятельными и очень личными. И тогда психология как наука смогла продолжить изучать личность и ее проявления широко, не ограничиваясь рамками деятельностного подхода, а как сфера услуг стала помогать людям разбираться в собственных ценностях, решать вопросы их индивидуального, уникального бытия.

В начале своего пути по России практическая психология мистифицировалась, ей придавался, на мой взгляд, оттенок чуть ли не тайного знания, способного какими-то особенными способами проникать в глубины человеческой души и оказывать на нее темное или светлое воздействие. Психолог приравнивался к шаману или к эзотерику, магу, способным таинственными манипуляциями решить все проблемы и справиться с трудностями жизни. Психология казалась непознанной землей, на которой могло вырасти все, что угодно. И возможно, потому она внушала такие разные чувства: от трепета и неограниченной веры в ее возможности до недоверия и объявления всех психологов сектантами и шарлатанами.

Сейчас, на мой взгляд, психология постепенно освобождается от своего мистического шлейфа и становится тем, чем призвана быть: областью познания и сферой услуг, она внушает доверие и открывает возможности использовать научные знания и методы в поисках более качественной жизни.

Постепенно и в школе психолог перестал быть необычной фигурой, модной, пикантной приправой к обучающему процессу, как еще несколько лет назад. Он стал тем, кем и должен быть: профессионалом, предоставляющим услуги в соответствии с запросами данной школы.

Из опыта коллег в разных учебных заведениях я знаю, что запросы эти могут быть самыми разнообразными: проведение поголовного тестирования иногда с неясными целями, составление отчетов, позволяющих поддержать статус отдельно взятого руководителя или учреждения, индивидуальная и групповая работа с учениками, помощь родителям, тренинги для учителей. В любом случае психолог, пришедший на работу в школу, должен понимать, на что направлена здесь его деятельность, и соответствовать поставленным задачам.

Некоторые молодые психологи приходят в школу и сразу пытаются подчинить налаженную систему своим психологическим целям. Нередко их начинания не находят поддержки администрации и терпят крах, что совершенно закономерно. Школа как система и отдельные ее части являются клиентами, объектами психологических услуг. Если удается ясно и точно определить потребности заказчика, а это, как правило, администрация школы или представители педколлектива, то у психолога появляется возможность решить, может и хочет ли он выполнять предлагаемую работу.

Иногда представители школьной системы не могут ясно сформулировать свой заказ. Порой не знают, какой результат можно получить от работы психологической службы, не хотят элементарно разобраться, доверяют психологу самому выбирать, куда приложить свои знания и умение. В таком случае психологу школы приходится самостоятельно очерчивать круг полномочий и обязанностей. С чем большинство успешно справляется. Но тем не менее мне кажется очень важной периодическая, а лучше постоянная обратная связь с администрацией и согласование дальнейшего направления совместной работы.

В школы любят идти работать начинающие психологи, но реализовать себя здесь – вовсе не простая задача. Молодой специалист, как правило, приходит в коллектив, где трудятся более зрелые люди, занимающие совсем другую профессиональную нишу. Учителям, кратко изучавшим психологию, бывает трудно, а некоторым и невозможно предоставить новоиспеченному коллеге право занимать экспертную позицию в своей специальности. Такие педагоги волей-неволей начинают конкурировать с психологами не только по вопросам общего порядка, но и по узкоспециальным темам, на изучение которых психологи тратят не один год.

Еще одна проблема состоит в том, что большинство психологов не ведут уроки, а именно эта деятельность является в школе основной. Многие педагоги считают, что не участвующий в учебном процессе психолог не заслуживает поощрения, поскольку занимается только «бессмысленными разговорами». И это, конечно, несправедливо. Во-первых, психологу не стоит заниматься обучением, если в этом нет особой необходимости, поскольку смешение ролей чаще всего сказывается отрицательно на построении хороших психотерапевтических, помогающих отношений. А во-вторых, вербальная коммуникация, в просторечии разговор, является основным методом работы психолога, не считая игр и методов арт-терапии (рисование, лепка, оригами и т. д.).

Следующей проблемой могут оказаться различия в профессиональной позиции. Система преподавания, принятая практически повсеместно, до сих пор признает эффективными неравные «Я-Ему» отношения, где существует экспертная позиция учителя и внимающая позиция ученика. Такой тип отношений всегда выстраивает значительную дистанцию, может вызывать не самые позитивные чувства у того, кто «снизу». А связь «Я-Ты» между психологом и тем, кто обратился к нему за помощью, строится на равенстве, обоюдном активном участии и разделении ответственности. Такие равные отношения часто вызывают у детей позитивный отклик, желание общаться, благодарность, а иногда и привязанность. Нередко это порождает ревность и подозрительность педагогического состава. Только поистине настоящему Учителю удается равная позиция, которая гарантирует не только постоянный интерес учеников к его предмету, но и человеческую близость, глубокое уважение, признание.

Другая сложность возникает из-за постановки разных целей. От психологической службы, призванной помогать школе и следовать ее обучающим потребностям, часто ожидается немедленный результат или окончательное разрешение всех назревших проблем. Но психолог работает в системе, где очень много основных и дополнительных переменных (если так можно назвать учителей, родителей и других служащих школы). Очень часто усилия одного специалиста или даже всей службы не могут увенчаться успехом, поскольку требуется участие всех звеньев системы. Нежелание родителя вносить изменения в собственную жизнь или неумение педагога посмотреть на проблему ребенка под другим углом могут привести к тому, что работа психолога будет малоэффективной.

Одному ребенку достаточно простого разговора или возможности излить накопившиеся чувства, на помощь другому потребуется не один год еженедельных занятий с привлечением лиц из системы. Каждая проблема индивидуальна и не приемлет типовых решений, какими бы очевидными они ни казались на первый взгляд.

Но все вышеописанные вопросы становятся легко разрешимыми, если психолог и представители школы находятся в постоянном контакте. Если психолог способен разъяснить специфику своей работы, рассказать о ее возможностях, трудностях и перспективах, а учителя и администрация способны услышать, принять во внимание и наладить взаимодействие, то вместе они смогут работать на общие цели и выполнять свою работу не только эффективно, но и с удовольствием, позволяя ученикам получать не только образование, но в определенном смысле заботу и участие.

 

Что может психолог в школе

Истинная цена помощи всегда находится в прямой зависимости от того, каким образом ее оказывают.

Сэмюэл Джонсон

Деятельность психолога в школе может определяться и ограничиваться только его возможностями и запросами данного учреждения образования.

Одной из чрезвычайно редко запрашиваемых является работа по отслеживанию процессов, с умением увидеть и устранить сбои и неполадки, которые могут происходить в любой системе, в том числе и школьной. Такая деятельность психолога как оргконсультанта позволяет привести систему в гармоничное равновесие и, наоборот, задать ей нужное направление в реализации назревших и необходимых изменениий. Оргконсультирование, как способ работы, требует от директора школы большой мотивации, личностной зрелости и способности к переменам, начиная, как правило, с самого себя.

Наиболее популярной практикой использования психологии в школе стало тестирование. Оно, по непонятным мне причинам, часто является для администрации единственным показателем проделанной психологом работы или бывает необходимо только для отчетности. Тестирование очень часто лишает специалиста возможности заниматься куда более полезными делами: индивидуальной психотерапией или коррекцией с детьми, консультированием, проведением тренингов. А если тестирование, тем более групповое, – единственное направление работы, то оно может принести значительно больше вреда, чем пользы: нередко дети не хотят потом общаться с психологами, справедливо не желая вновь подвергаться тестированию.

При групповом тестировании очень часто нарушаются основные правила общения с клиентом. После него детям не предоставляется обратная связь. Ребенок дает психологу весьма личную информацию, но при этом не имеет возможности узнать, для чего он это сделал, каковы результаты и как на это прореагирует школьная система. Индивидуальное тестирование с последующей обратной связью позволяет ученику узнать о себе что-то новое, лучше осознать себя, обозначить точки своего роста или необходимость определенных изменений. У него не остается, как после группового тестирования, ощущения напрасно потраченных усилий и времени. К тому же от адекватной обратной связи у ученика создается ощущение большей доверительности и поддержки.

Еще одно правило, часто нарушаемое психологами при тестировании в школе, – это конфиденциальность. Несмотря на то что психолог ориентирован на цели школы как организации, он не имеет права предоставлять в распоряжение учителей или администрации всю информацию, полученную от ученика, а только ту, которая касается его обучающей деятельности, и только в форме выводов, обобщений, рекомендаций.

Я была свидетелем возмущенного рассказа одной матери о том, как на родительском собрании классный руководитель(!) публично обсуждал тестовые рисунки семьи, сделанные некоторыми учениками. Причем сопровождалось это осуждением, вынесением негативных оценок в адрес родителей и требованием «немедленно исправиться». Такое вопиющее нарушение конфиденциальности психологом и неумение объяснить учителю необходимых правил, безусловно, принесли всем участникам процесса значительно больше вреда, чем пользы.

Психологу важно понимать различия между тестами, которые описывают какую-то тенденцию в целом классе, и индивидуальными тестовыми заданиями, в которых ребенок открывает важную подсознательную информацию, скрытую часто от него самого. Коллективные показатели и тенденции могут быть интересны администрации школы или классному руководителю для проведения какой-либо коррекции совместно с психологом. Индивидуальная информация должна использоваться предельно аккуратно, только ведущим ребенка психологом, и исключительно чтобы помочь ему справиться с возникшими жизненными трудностями.

Индивидуальная пролонгированная или разовая работа с ребенком – еще одно важное, на мой взгляд, направление в школе. Разовая работа, как правило, ситуативна: внезапно возникший конфликт, стресс, недопонимание, неудача могут разрешиться и в процессе одной встречи с психологом. В этом случае нет необходимости, да и возможности получить предварительное разрешение родителей. Ситуация часто требует немедленного вмешательства, и ее разбор не всегда ведет к глубокому и долгому анализу, требующему участия семьи или школы.

Долгосрочная работа с ребенком предполагает обычно согласие родителей или людей, их заменяющих, которым важно знать о направлении психологической деятельности и по возможности поддерживать изменения, происходящие с их детищем. Или, наоборот, отказаться от помощи, не пожелав приводить свою семейную систему в неизбежное движение и трансформировать ее. Пролонгированные занятия с ребенком невозможны также без согласия и поддержки классного руководителя или куратора, которые в силах обеспечить ученику время и место для подобного общения со специалистом и умело отслеживать дальнейшие изменения в поведении ребенка.

Консультирование – также распространенная форма работы психолога в школе. Она подразумевает разовые или немногочисленные встречи с родителями ребенка или его учителями по поводу сложившихся трудностей. В данном случае психолог имеет право на некий экспертный взгляд. Его задача – выслушать рассказ родителя или учителя, рассмотреть сложившуюся ситуацию, высказать свое мнение по этому поводу, выдать рекомендации или наметить мероприятия по оказанию помощи ребенку. При консультировании важно помнить, что поиск решения может начаться, только когда все стороны выговорились, они услышаны, чувства выражены и поняты. Тогда шансы для принятия совместного и самого верного решения будут максимальны. При консультировании также следует помнить о конфиденциальности и не выносить полученную информацию дальше места встречи.

Проведение тренингов – важная и нужная форма работы психолога в школе. Тренинги могут быть как тематическими, направленными на разрешение возникших трудностей в классе, так и регулярными, ставящими своей целью развитие определенных психологических навыков: эффективного общения, повышения уровня толерантности, укрепления лидерских качеств, развития креативности и так далее. Для детей подросткового возраста тренинги или групповая работа совершенно необходимы, поскольку они, как правило, помогают решать задачи собственного кризиса: поисков Я, установления взаимоотношений с окружающим миром и понимания истоков собственной агрессии, тревоги, страхов.

Еще одно направление такой деятельности – профориентация. Игровая тренинговая форма позволяет детям лучше понять свои способности, наклонности, таланты. Дает возможность «примерить» на себя разные профессии и приблизить к себе будущее.

Следующий вид тренинговой работы – профилактический. Узнав необходимые сведения об алкоголизме, наркомании, курении, СПИДе, многие дети не только задумываются об этих явлениях и их последствиях, но и пытаются исследовать собственные тенденции к такого рода зависимости и возможности для устранения их первопричины.

Семинары, лекции, психологические группы для учителей, кураторов, классных руководителей также могут оказать информационную и психологическую помощь, но их организация невозможна без поддержки и явного желания той категории работников школы, для которых проводятся занятия. Несмотря на то что многие педагоги подвержены эмоциональному сгоранию и нуждаются в поддержке специалиста, школьный коллектив часто относится к таким мероприятиям с явным недоверием и без особого энтузиазма. Учителям кажется, что подобная работа не только занимает их личное время, но она и небезопасна, поскольку требует самораскрытия и погружения в себя, а это иногда чревато осложнением взаимоотношений в коллективе. К тому же психолог, ведущий подобные семинары, должен быть для них авторитетной и внушающей доверие фигурой.

Очевидно, что темы для занятий в таких группах и на семинарах предлагаются заказчиками, и если они не заявлены предварительно, то возникают непосредственно в процессе работы. Психолог должен быть максимально корректен, помогая участникам группы раскрыться, познать себя, не забывать о вопросах безопасности при проведении таких мероприятий и сохранять конфиденциальность.

Информационные мероприятия для родителей предполагают участие психолога в родительских собраниях, проведение специальных клубов, семинаров, дискуссий. Родители не обязаны знать специфику психологии ребенка в разном возрасте, особенности формирования его самооценки или этапы преодоления подросткового кризиса, но желание узнать об этих явлениях при воспитании собственных детей у них иногда возникает.

Как правило, у родителя, вовлеченного в жизнь собственного ребенка, немало вопросов к психологу, иногда возникает потребность что-то обсудить, пожаловаться или погордиться, спросить совета. Школьный психолог находится в неоценивающей позиции, обладает знанием возрастной психологии и ее составляющих, поэтому может быть очень полезен родителю. Чувствуя, что собственный ребенок и он сам небезразличны школе, родитель охотнее и свободнее выстраивает отношения с образовательной системой, сотрудничает с учителями. Школа также ощущает заинтересованность родителя, его поддержку и активное участие в учебной судьбе ребенка. Это позволяет педагогическому коллективу эффективно строить и осуществлять процесс обучения каждого конкретного ученика.

Уроки психологии, безусловно, будут отличаться от обычных занятий. Их совершенно бессмысленно проводить в привычном пассивном формате. Приемлемы игры для младшей и начала средней школы, тренинги и семинары для подростков и старшеклассников. Как уже говорилось, нежелательно, чтобы психолог вел уроки психологии и параллельно занимался психокоррекцией или психотерапией в одном и том же классе. Хотя иногда осуществить это невозможно из-за нехватки специалистов.

При проведении уроков психологии в таких форматах выставлять оценки совершенно недопустимо. Ведь цели и методы этой работы направлены не на запоминание, а на саморазвитие, самоисследование, развитие рефлексии, разрешение возникающих трудностей и проблем. Поэтому и невозможно оперировать оценочными категориями. Персональная конфиденциальность урока должна быть сохранена, хотя психолог может отчитаться и по тематике, и по специфике работы в коллективе. Только в случае особой необходимости можно поделиться с родителями ребенка или его классным руководителем своими выводами, предположениями или опасениями, но ни в коем случае не полученной в процессе занятий информацией. Учеников также важно на уроках, тренингах, группах предупреждать о необходимости соблюдения конфиденциальности, это групповое правило должно соблюдаться каждым участником тренинга.

Научная работа психолога в школе не только возможна, но и важна. Анализ, исследование, выявление закономерностей чаще всего осуществляются с помощью типовых или специально разработанных для определенной темы тестов. При научном тестировании также должны соблюдаться все правила общения с клиентом: объяснение целей и задач данных мероприятий, персональное информирование об их итогах в соответствии с желанием ученика. Научные детали не должны заслонять личность и уникальность каждого отдельного ребенка в процессе диалога с ним.

Участие в общешкольных проектах не менее важно для психолога, поскольку помогает лучше ориентироваться в школьной жизни, позволяет увидеть и детей, и учителей в другой, неучебной обстановке, а также дает возможность самому предстать в новой роли. К тому же психолог может внести свежие идеи в привычный ход мероприятий, разнообразить их, дополнить чем-то своим.

Организация собственных проектов. В некоторых школах психологи имеют возможность осуществлять тематические выездные программы, направленные на решение разных психологических и общеобразовательных задач. Кто-то организует психологические выездные лагеря, кто-то проводит в своих школах недели психологии, устраивает специальные театральные постановки. При доверии и поддержке администрации, четко поставленной цели и продуманных задачах, при сформированной и сплоченной команде такие мероприятия приносят не только много удовольствия участникам, но и много пользы, поскольку в процессе применяется творческий подход к решению очень сложных проблем.

Подводя итог, скажу, что работа психолога в школе может быть увлекательным и полезным занятием, при условии четко выстроенных взаимоотношений с администрацией и преподавательским составом, при осознании своего места в коллективе в качестве вспомогательной службы, при постоянном профессиональном и личностном росте и развитии.

Труд практического психолога требует постоянного повышения профессионального уровня: посещения семинаров и конференций, взаимообогащения специалистов, изучения новой литературы, личностного развития, участия в качестве клиента в различных тематических тренингах, группах, программах. Все это важно учитывать администрации школы, если она хочет иметь в своем штате хорошего профессионала, и не относиться к подобным мероприятиям как к незначительным или необязательным.

 

Вместо заключения

Вот и заканчивается моя книга о школе. Не скрою, за время работы над ней меня посещали самые разные чувства. Отчаяние, когда казалось пустой затеей рассказывать учителям о школе. Радость и нетерпение, когда что-то важное становилось понятнее, чем раньше. Тревога, когда казалось, что меня не поймут, сочтут мой труд бессмысленным и скучным. Нередко мне было грустно от собственных воспоминаний, временами я с упоением слушала истории о чьих-то замечательных учителях. Работа психологом в одной уникальной московской школе во время написания книги давала мне немало пищи для размышлений, помогала многое осознать и сделать интересные выводы.

Для чего лично мне нужна была эта книжка? Как оказалось, для многого. Для того чтобы еще раз пережить и осмыслить собственный детский опыт: взять то хорошее из моего школьного прошлого, что помогало жить, а то, что оказалось ненужным, неполезным, не моим – оставить. Еще мне хотелось посмотреть на школу не испуганными глазами ученика, не беспокойным взглядом родителя, а заинтересованным взором гуманистического психолога, изучающего школу как систему, в которой живут мои маленькие и большие клиенты.

Еще, наверное, для того, чтобы выразить свою гражданскую позицию по отношению к проблеме гуманизма в школе, обозначить не только возможности гуманистического образования, но и необходимость постепенного изменения всей общеобразовательной системы, которая формирует правителей и простых граждан, в которой нам с вами предстоит жить. Ведь будущее создается не политиками и учеными, оно рождается здесь – в маленькой сельской, передовой столичной или в самой обычной школе небольшого среднерусского городка. И от того, какой станет эта школа, какие люди будут в ней работать, что они знают, умеют, чего хотят, и зависит наша новая жизнь.

Мой директор в свое время говорила: «Нашей педагогической системе более 70 лет, она весьма консервативна, и не тебе ее менять». Она права, не мне. Я одна не смогу, не уполномочена, да и недостаточно компетентна. Не мне менять. Нам. Тем, кто разделяет гуманистические взгляды, и тем, кто их не разделяет, но отдает себе отчет в том, что школа не может оставаться прежней, когда весь мир стремительно меняется. Тем, кто умеет смотреть критично и честно на себя и на то, как мы живем. Кто умеет ценить все лучшее из прошлого. Тем, кто готов к переменам и не боится браться за великое, хоть и не сиюминутно прибыльное дело – учить детей. Учить всему лучшему, что знает, всему самому честному и доброму, учить, понимая, что первостепенным во все времена был и остается человек – уникальный, непостижимый, единственный в своем роде. И осознание ценности малого школьного мира всегда будет открывать ворота в мир большой.

Москва – Сиэтл – Ковдор

Ирина Млодик – кандидат психологических наук, практикующий экзистенциальный психотерапевт, председатель Межрегиональной ассоциации психологов-практиков «Просто вместе», автор книг «Приобщение к чуду или неруководство по детской психотерапии», «Книга для неидеальных родителей», «Современные дети и их несовременные родители», «Пока ты пытался стать богом… Мучительный путь нарцисса», «Там, где тебя еще нет…».