ль-Хамиси долго был под впечатлением встречи с Халилем Мутраном. Он всегда с интересом читал его произведения, с восторгом смотрел в театре переведенные им пьесы Мольера и следил за выступлениями критиков, которые в спорах пытались понять то новое, что присуще поэзии Халиля Мутрана. «Надо посмотреть, что пишет о нем Таха Хусейн, — подумал аль-Хамиси, — Мнение живого классика арабской литературы многого стоит».

В томике Таха Хусейна он прочел:

«Он избегает крайностей, не отвергает целиком все старое, но бережно сохраняет традиционные языковые принципы и стилистику, распоряжаясь ими с той же свободой, с какой древние стихотворцы выражали свой духовный мир в его первозданной чистоте…»

«Хорошо сказано, — подумал аль-Хамиси. — Многие стихотворцы выражали свой духовный мир в его первозданной чистоте. Этим и дорог мне мой любимый Урва ибн аль-Вард. Не менее интересно рассуждение Таха Хусейна о манере стихосложения Халиля Мутрана. Он пишет: «Будучи в известной степени воплощением современного идеала художника, он стремится достичь единства и гармонии частей поэмы, а сверх того он поэт, отдающий себе отчет в том, что стихи — это не просто воображение и не просто рассудок, но сплав того и другого».

Характеристика эта очень понравилась Абд ар-Рахману. Он и сам был поклонником Халиля Мутрана, поэта-романтика. А когда встретился с ним и поговорил о творческих планах и замыслах, когда узнал поэта, как человека благородного и доброго, он стал ему еще милей.

Прошло несколько дней, и в редакции журнала, где аль-Хамиси встретил Халиля Мутрана, ему подали письмо поэта. Аль-Хамиси в нетерпении раскрыл его и тут же, стоя у стола секретаря редакции, прочел.

«Друг мой, Абд ар-Рахман аль-Хамиси! Я прочел твое стихотворение «Моя страна». Оно понравилось мне, как крик души истинного патриота своей отчизны. Но я не согласен с твоей позицией. Ты пишешь:

Друг мой! В этих строках много горечи и нетерпение горячего сердца. Я понимаю тебя. Ты хотел бы сейчас, немедля увести свой любимый Египет к новым берегам. Я надеюсь, это осуществится. А пока поговорим о сокровищах. Можно по-разному видеть их. Нужно гордиться, нужно беречь великое прошлое, но нельзя его прятать от людских глаз. Это прошлое принадлежит всему человечеству, оно величественно и прекрасно. Как можно спрятать его в подземелье, подальше от чужих глаз? Люди — братья. Мы учимся друг у друга и тем обогащаем свой ум, свои души. Как печально было бы, если бы скрыли от нас Шекспира, или сокровища Лувра, или красоты Парфенона. Я вижу большой смысл в том, что духовные сокровища нашей древней страны служат всему человечеству. Я думаю, человечество едино в своем устремлении к лучшей жизни, к добру и справедливости. Мы устремлены в грядущее, но задуманное нами более счастливое будущее покоится на прошлом и настоящем. Связь времен — один из законов нашей жизни.

Так я думаю, мой юный друг, талантливый Абд ар-Рахман. Пиши мне и будь справедлив.

Я жду тебя. Приходи!

Твой Халиль Мутран».

«Он прав, благородный Халиль Мутран, — подумал аль-Хамиси. — Надо набраться терпения. Я хочу сейчас увидеть процветающий Египет, а надо ждать… Нет, не просто ждать. В тяжких трудах, в сомнениях и терзаниях, с опасностью для жизни можно завоевать свободу и независимость, при которой возможен небывалый расцвет талантов и достижений египетского народа».

* * *

После нескольких встреч с аль-Хамиси Халиль Мутран не раз задавал себе вопрос: как помочь молодому поэту, подающему большие надежды, как сделать это возможно менее заметно? Он видел, что имеет дело с человеком гордым и независимым. Ему нельзя было просто предложить деньги, хотя по всему было видно, что Абд ар-Рахман живет в нужде. В редакции не знали адреса аль-Хамиси. Молодой человек выглядел усталым. Одежда была чрезмерно скромной. Нельзя было не заметить, какую буйную радость вызвал скромный подарок — несколько книг прославленных поэтов Европы и Египта. Халиль Мутран понял, что молодой поэт не имеет денег на покупку книг. Впрочем, книги недоступны людям несостоятельным. Следовательно, нужно пригласить его в библиотеку, которая уже привлекла внимание молодых писателей и поэтов своим богатым собранием мировой классики.

Халиль Мутран потратил много времени и денег, чтобы расширить первую в Каире театральную библиотеку, созданную еще в прошлом веке, когда великий Верди ставил свою «Аиду». Аль-Хамиси получил приглашение пользоваться этой библиотекой; радость его была безмерной. Еще более радостным было предложение Халиля Мутрана написать текст песен для театральных постановок. Созданный им театр пользовался большой популярностью. Аль-Хамиси восторгался этим театром. Как хорошо, что его песни прозвучат в отличных пьесах, поставленных талантливым Халилем Мутраном. Да и платили щедро.

Частые беседы с известным поэтом наполняли жизнь аль-Хамиси новым смыслом, вливали в него свежие силы.

«Дорогой учитель, уважаемый Халиль Мутран!

Судьба подарила мне счастливый день, когда я посетил Ваш дом. Я все еще под впечатлением нашей беседы. Я вновь перечитывал Ваши стихи и увидел, как смело Вы расширили кругозор касыды. Как хороша поэзия свободного стиха. Проза и поэзия объединились и отразились на большом красочном полотне, словно художник обогатил свою палитру новыми, прежде неведомыми красками.

Я понимаю, время диктует нам новые формы и новое звучание стиха. Я благодарен Вам за подаренные мне книги. Особенно мне дорога книга моего любимого поэта и в такой же мере любимого героя. Вы догадались. Я говорю о поэте Урва ибн аль-Варде. Поразительная цельность натуры, единство мысли и действия. Мне кажется, что в истории арабской литературы ему принадлежит особое место. Он лучший среди саалюкских поэтов, бедняков, не имеющих денег даже на пропитание. Как романтична его судьба! Он не только воспевал справедливость, он жизнь свою отдал в борьбе за бедного человека. Он был предводителем саалюков. Вместе со своими отважными всадниками он нападал на богатые караваны в пустыне, отнимал деньги, вещи, овец и верблюдов и раздавал награбленное бедным людям. Я словно вижу его на арабском скакуне, в развевающемся на ветру плаще, во главе отряда. Он спешит в бедные кочевья бедуинов, чтобы спасти от голода обездоленных детей.

Урва ибн аль-Вард, поэт VI века, — настоящий рыцарь доисламской поэзии. Рыцарь с чистой и благородной душой.

Я читаю и перечитываю его стихи.

Они стали бальзамом для моей мятежной души.

Не только доисламская поэзия дала толчок моему воображению и способствовала романтическому восприятию окружающего мира. Пожалуй, еще большее значение имела поэзия Древнего Египта. Она завораживала своими яркими красками, своим чистым и звонким голосом. Я запомнил древний папирус безвестного автора, написанный четыре тысячи лет назад. Потрясающий папирус! Я позволю себе процитировать:

Древний пророк предвидел ужасные последствия, к которым придет человечество, если притеснители и угнетатели будут править страной. Как сильно и верно сказано об этом! Как талантливо, если звучит своевременно через тысячи лет! Неправда ли, есть чему поучиться у наших великих предков?!»

Закончив письмо, Абд ар-Рахман подумал, что и сам Халиль Мутран стал его учителем. Они очень разные — доисламский поэт VI века и прославленный Халиль Мутран XX века. Но каждый из них яркий представитель блестящей плеяды поэтов Арабского Востока. А скольким он, аль-Хамиси, обязан этому известному поэту.

Заботясь постоянно о своем подопечном, Халиль Мутран не упускал случая помочь аль-Хамиси. Он решил познакомить его с известным публицистом Салямой Мусой. Халиль Мутран организовал их встречу в библиотеке.

Старый маэстро сразу же покорил аль-Хамиси своей приветливостью и сердечностью. Абд ар-Рахману показалось, что он давно-давно знает этого доброго старого человека, глаза которого оставались молодыми и как бы отражали огонь его души. С какой живостью, с каким азартом он вел беседу. Как щедро рассыпал жемчужины своей мудрости. А как остроумны были его шутки.

Аль-Хамиси часто встречал в газетах и журналах рассуждения Саляма Мусы о непременной связи науки и литературы. Он призывал отказаться от устаревших взглядов на роль женщины в общественной деятельности страны. Богословы Аль-Азхара, верные законам ислама, видели в этих призывах враждебную силу. Они категорически отвергали возможность предоставить женщинам свободу, дать им образование, позволить работать в общественных учреждениях, иметь экономическую самостоятельность, иметь голос в своей семье. Реакционно настроенные литераторы и официальные деятели культуры, которые зависели от короля, возмущались тем, что Саляма Муса призывал бороться с колонизаторами, добиваться свободы и независимости Египта. Они понимали, что философские трактаты писателя и мыслителя могут найти признание молодой интеллигенции. Это было опасно для существующего монархического строя. «Это опасный человек! Это коммунист!» — говорили они. Стремление к просвещению пугало их, они видели в нем предвестника других свобод.

В первой же беседе Саляма Муса открыл глаза аль-Хамиси на великое значение теории Дарвина в научных исследованиях в области естествознания. Он очень увлекательно говорил о теории относительности Эйнштейна и рисовал картину новой жизни Египта, когда рядом с экономикой, построенной на труде феллахов, будет создана промышленность, способная стать источником благосостояния для нищего и обездоленного народа.

— Чтобы быть писателем, надо многое знать: надо изучать историю разных народов, надо увидеть своими глазами, как устроен мир, как живут люди в других странах, чего они достигли, к чему стремятся, — говорил Саляма Муса.

И молодой поэт, которому еще не исполнилось и 20 лет, подумал: «Пожалуй, Саляма Муса один из первых египетских писателей, который пытается связать науку с литературой, общественную мысль с настроением поэта. Он прав, когда говорит, что современный писатель должен прислушаться к пульсу времени и в своем творчестве отразить это время в новой форме, прежде неведомой поэтам, поющим похвалы эмирам и султанам».

Аль-Хамиси задал себе вопрос: «Если исходить из требований мудрого Саляма Мусы, то я — египтянин — прежде чем писать, должен хорошо узнать свою страну: ее великое прошлое, понять нравы и обычаи египтянина, мысли и надежды своего народа. Для этого я должен путешествовать по стране. Я должен общаться с людьми города и деревни, с простолюдинами и учеными. Ведь я пишу для них».

Однако знание своей страны показалось аль-Хамиси недостаточным. Ведь Египет связан с Африкой, — следовательно, нужно узнать Африку. Но Египет связан со многими странами мира, — следовательно, нужно побывать во многих странах мира. Нужно знать историю народов Европы, Азии и Африки. Земной шар велик и необъятен, но самообразование может помочь открыть глаза на многое. Чтобы понять философию жизни, надо многое постичь. Прежде чем поэт скажет свое слово, он должен определить меру своей ответственности, он не должен забывать о своем долге перед человечеством. Его слово должно соответствовать времени. Об этом говорят великие произведения разных эпох. Когда слово поэта было обращено к народу, когда оно призывало к борьбе за справедливость, за свободу, за просвещение — оно имело огромное значение. И оно живет в веках. Не потому ли ему так дороги его любимые поэты прошлого: Урва ибн аль-Вард, аль-Мутанабби, аль-Бухтури.

Время определяет не только сущность поэтического произведения, но и форму, музыку стиха, ритм времени как бы отражается в каждой строфе.

«Поэт должен быть свободен, независим, он должен творить с гордо поднятой головой», — думал аль-Хамиси, вспоминая судьбу аль-Мутанабби, который захватил его воображение.

Поэт был из народа, о нем даже говорили, что отец его был водоносом. Вряд ли это так, ведь он получил образование в Басре, а в X веке образование требовало больших денег. Не мог водонос дать сыну средства на обучение. Однако молва говорила о том, что прославленный поэт был простолюдином, тем удивительней была его независимость. Он никогда не читал панегириков, стоя перед султаном. Когда его приглашали во дворец, он садился рядом с правителем, перед которым падали ниц чванные поэты, и, сидя, читал свои стихи, очень смелые и воинственные. Он говорил: «Знают меня ночь, пустыня, меч и конь, бумага и перо…», «Не считайте, что слава — это бутылка и танцовщица. Слава — это меч и разящий удар».

«Вот у кого надо учиться, вот пример для подражания», — думал аль-Хамиси.

— Расскажи, как ты работаешь, — попросил как-то Саляма Муса, пытаясь разгадать, как случилось, что молодой поэт проявляет удивительный талант не только в стихосложении нового типа, но и своей поэтической формой. Музыка стиха аль-Хамиси восхищала бывалого писателя и ученого. Его поражало философское мышление молодого человека. Впрочем, он был свидетелем его удивительной преданности делу самообразования. Каждая встреча открывала новые достоинства аль-Хамиси.

— Не подумайте, уважаемый устаз, — отвечал Абд ар-Рахман, — что я сажусь за стол и говорю себе: сейчас буду писать стихи. Так не бывает. Бывает иначе, когда стихи заставляют меня сесть за стол. Я пишу, пребывая в другом мире, не помня, где я нахожусь, забывая обо всем на свете и полностью отдаваясь власти своего воображения. В такие часы для меня не существуют земные заботы о еде, об удобствах жизни. Я ни с кем не могу разговаривать, никого не вижу и не помню. Я возвращаюсь к нормальной жизни лишь тогда, когда проходит это наваждение. Я ничего не правлю, не меняю. У меня такое ощущение, что я должен раскрыть какую-то тайну своего сердца, должен выразить себя через свое творение, отдать людям свои мысли и чувства и сделать это так, чтобы голос мой проник в душу читателя через любые преграды — если уши его не слышат, если глаза его не видят. У меня такое ощущение, будто стихи пульсируют в моей крови. И когда я остро ощущаю радость жизни или трагедию одиночества, я должен об этом сказать возможно более ярко и выразительно.

Долгие годы Саляма Муса поддерживал дружбу с Абд ар-Рахманом аль-Хамиси. Он следил за его творчеством и нередко откликался восторженной рецензией. Через много лет после первой встречи, умирающий Саляма Муса написал свою последнюю рецензию на сборник стихов «Чаяния человека», в которой выразил свою любовь и восхищение учеником, близким его сердцу. Он писал:

«В сборнике аль-Хамиси нет ни единого стиха, в котором он кого-нибудь бы осмеивал, прославлял или оплакивал. Ибо речь у него идет о революционных движениях и выступлениях и о тех, кто представляет эти движения и выступления. Вместе с тем книга посвящена одной теме — теме человека. Перед нами поэт, чье творчество питают чаянья и нужды народные. Он негодует на действия колонизаторов где-нибудь в Алжире или Ираке, радуется возрождению Индии или Китая, сердце его то трепещет восторженно от успехов родной страны, то разрывается на части при виде притеснений и торжества несправедливости».

Дружба с Салямой Мусой оставила глубокий след и в творчестве, и в мышлении аль-Хамиси. Старый добрый друг виделся ему единственным и непоколебимым первопроходцем в литературе, не сдавшим своих позиций даже тогда, когда его поколение, его современники шагнули назад, приняв колониализм как должное и неизбежное. Под влиянием Саляма Мусы аль-Хамиси, уже признанный поэт-романтик, стал во главе своих современников за революционное обновление поэзии. Он был верен идее — отдать свою жизнь борьбе за счастливое будущее своего народа.

Абд ар-Рахман аль-Хамиси на всю жизнь запомнил одну из последних встреч, когда уже очень старый и больной Саляма Муса пришел к нему в трудную минуту его жизни. После публикации слишком смелой и слишком левой статьи аль-Хамиси был изгнан из редакции газеты, где постоянно сотрудничал. Кто-то сообщил об этом старику, и он пришел немедля, без предупреждения, постучавшись в дверь и спросив разрешения войти.

— Пойми, Хамиси, — сказал он, присев рядом с опечаленным поэтом, — одна страничка из того, что написали ты и твои товарищи, стоит в тысячу раз больше, чем все книги Тауфика аль-Хакима, взятые вместе. Ведь это страница, пропитанная потом народа и кровью его мучеников, благороднейшая страница, за которую вы расплачиваетесь, не получая взамен ничего, кроме страданий в тюрьмах и изгнании. Да, путь нелегок. Но народ и история тебя не забудут.

Слова Саляма Мусы были пророческими. Поистине нелегкий путь лежал перед поэтом-романтиком, революционером, защитником угнетенных.