Квартира была небольшая, но зато почти всегда освещенная солнцем. Из окна открывался чарующий вид на Женевское озеро и синеющие вдали горы. В соседней комнате, представляющей из себя миниатюрный офис, на белоснежном столе зазвонил телефон.

Плотный, коренастый мужчина с загорелым лицом тотчас же взял трубку и резко произнес:

– Доктор Дюваль слушает. – Через секунду его южно-французский акцент немного смягчился. – А, это ты, Пьер! Рад тебя слышать, дружище… Да, только вчера вернулся… Что? Ответ? Ну, а как ты думаешь? Естественно – «нет»… Да, очень вежливый отказ… Ты же знаешь… институт интересуется тематикой, но у них нет денег на исследования… Нет-нет, я вовсе не подавлен. Я уже давно к этому привык. Конечно, Пьер, всегда есть множество способов добыть деньги. Можно, например, выклянчить у кого-нибудь, можно занять, или, в конце концов, украсть. Вот-вот, и самому финансировать свои научные проекты… Мечтать не вредно, правда, Пьер? Да… Очень любезно с твоей стороны, Пьер… Когда? В субботу? Это… – Мужчина покосился на большой цветной календарь, висевший на стене. – Это будет пятнадцатое, правильно? Мы с удовольствием к вам приедем… около восьми часов… Прекрасно! Я только спрошу у жены… Она сейчас в магазине. Я тебе перезвоню… Привет Симоне.

Не успел доктор Дюваль положить трубку, как раздался звук открываемой двери.

– Это ты, дорогая? – крикнул он.

– Ну, конечно, я. Что за глупый вопрос, Эдуард!

С пакетами под мышкой Примроуз Дюваль вошла в холл. Ей было лет сорок. Тоненькая, стройная блондинка. Вне всяких сомнений – истинная англичанка. Юбка «миди», жакет, нитка жемчуга на шее – весь вид скромной и застенчивой особы говорил о том, что это облачко женского обаяния не в состоянии обидеть даже воробья. Однако столь безобидная внешность была обманчива, как давно уже понял ее муж. Характер Примроуз соединял в себе твердость алмаза и гибкость стали. Как тростинка, она могла гнуться, но не ломаться.

– Пьер звонил, – сообщил Дюваль.

– Что он хотел?

– Интересовался результатами моей поездки в Париж. Пришлось его расстроить. Ах, да! Он и Симона приглашают нас на ужин. В субботу. Я сказал, что мы придем.

– О, Господи! Честное слово, Эдуард, иногда ты меня страшно раздражаешь.

– Что еще я сделал не так?

Примроуз скрупулезно изучала каждую черточку своего лица в большом зеркале. Она слегка провела длинными нежными пальчиками по белокурым волосам.

– Кажется, мне снова требуется хороший полноценный отдых. Пару недель в Лозанне. А значит, еще пару сотен из нашего бюджета… Ты ведь прекрасно знаешь, что мы не можем поехать к Пьеру! И именно в субботу!

– Почему?!

Примроуз внимательно посмотрела на мужа и произнесла медленно, будто обращаясь к глупому непослушному ребенку:

– Потому что в субботу будет пятнадцатое число. День рождения мамы. Пятнадцатого нам надо быть в Англии.

– Почему, черт возьми, мы обязаны каждый год принимать участие в этом спектакле? Я

не понимаю.

– Ну, пожалуйста, Эдуард. Ведь все было нормально до сих пор. Пойми, это – семейная традиция. Мы не можем противиться и нарушать ее.

– У меня – море дел на следующей неделе. Да и сейчас работы – выше головы. Ты не хочешь съездить в Англию одна? Отвезешь этот проклятый торт, который твоя обожаемая мамочка любит больше всего на свете и, уж, конечно, больше, чем своих детей.

– Не придуривайся, Эдуард. Я позвоню Симоне и скажу, чтобы они ужинали без нас.

– Чем скорее твоя мать сдохнет, тем лучше будет для всех! – выкрикнул, не выдержав, Эдуард.

– Она – здоровая, как лошадь. Поэтому на столь простое решение вопроса лучше не рассчитывать, – с небрежной ухмылкой бросила жена. И добавила уже совершенно другим тоном: – Ведь ты же знаешь, я действительно ее очень люблю.

– Врунья! – живо отреагировал Дюваль, к которому явно вернулось шутливое расположение духа. – Ты же ее ненавидишь. Мамочка основательно попортила тебе кровь! Заставь тебя видеть ее чаще, чем раз в год, – и ты сама прыгнешь в могилу. Неужели все забыла? Вспомни, что случилось, когда твоя мать приезжала к нам в гости.

Примроуз, глядя в зеркало, улыбнулась мужу.

– Лучше я позвоню Боне и попрошу его испечь любимый мамин тортик.

Доктор Дюваль встретился с ней взглядом в зеркале и тоже улыбнулся. Они всегда прекрасно понимали друг друга.

Маленький, словно кукольный, домик почти полностью занимал площадь крошечного островка, на котором он и стоял. Раскинувшаяся вокруг сеть каналов придавала этой живописной местности в Южной Голландии вид сказочного архипелага. За домом имелся клочок земли, разбитый на аккуратные грядки. Оттуда был перекинут подъемный мост на соседний островок, целиком превращенный в одну громадную теплицу и сверкавший большими ромбами стекол, как фантастический кристалл.

Городок Альсмеер славился тем, что все его обитатели дружно, как один, выращивали цветы. Вот и здесь, на газоне, виднелась табличка, «скромно» указывающая, что в доме проживает: «Питер ван дер Ховен, знаменитый поставщик лучших в мире цветов». То, что Питер ван дер Ховен выращивает исключительно розы, было и так очевидно.

Сам хозяин стоял в теплице, инспектируя ровные шеренги алеющих кустов. Розы были идеальными по высоте и по форме и салютовали своему «полководцу» торжественно, как на параде. И наоборот, к Питеру совсем не подходили эпитеты «ровный» и «аккуратный». Грузный, неуклюжий, с копной огненно-рыжих волос, непослушная прядь непрестанно падала на широкий лоб и норовила закрыть честные голубые глаза.

Его жена как раз шла по мостику, соединяющему оба островка. Глядя на своего мужа, Вайолет думала, что он похож скорее всего на лохматого лабрадорского пса. Трогательное сравнение, конечно, но даже самый любимый пес частенько раздражает одним своим присутствием. Не говоря уже о том, что «пес» просто несносен, когда начинает бросаться на вас всеми лапами и норовит лизнуть прямо в губы. Вайолет ван дер Ховен была элегантной брюнеткой с точеными ручками и ножками. Возраст? Глупое слово! В тридцать восемь еще легко ощущать себя юной и неопытной девчонкой, готовой в любую минуту «пошалить». Но те же тридцать восемь – это проблема, если муж на шесть лет моложе. Когда Вайолет выходила замуж за Пита, ее сестра ломала руки в отчаянии: такая разница казалась ей чудовищной и грозящей катастрофой. Примроуз, однако, ошиблась. Несмотря на мрачные предсказания, они были женаты вот уже восемь лет, и, по всей видимости, Пит обожал свою жену больше, чем когда-либо.

Вот и сейчас, услышав ее легкие шаги, он повернул голову и счастливо улыбнулся.

– Любимая, что ты здесь делаешь? Пора обедать? Я опять опоздал!

– Все в порядке, милый. Еще нет двенадцати.

– Ты чудесно выглядишь, – сказал Пит, отбрасывая со лба рыжую прядь. – Новое платье?

– Это? – Вайолет рассмеялась горьким смехом. – Ну, и память у тебя! Я купила его два года назад в дешевом магазине, за двадцать пять гульденов.

– Оно тебе очень идет…

– Я получила письмо от Даффи, – прервала она его, поглаживая лепестки розы своими изящными пальчиками.

– Да? – безучастно проговорил Пит, возвращаясь к работе. – И что же она пишет?

– Только то, что Париж – замечательный город. Даффи обновляет там свой гардероб перед тем, как они с Чарли вернутся в Штаты. Она без ума от коллекции Кардена.

Пит лукаво выглянул из-за куста и понимающе подмигнул.

– Тонкий намек, дорогая? К сожалению, даже с лучшими цветами в мире трудновато сколотить состояние. Чтобы покупать платья «от Кардена», тебе следовало, по примеру твоей сестры, выйти замуж за американского миллионера.

«Возможно, я еще так и сделаю», – подумала про себя Вайолет, а вслух весело произнесла:

– Надеюсь, ты не забыл выбрать самые роскошные розы на мамин день рождения?

– Моя прелесть, разве я когда-нибудь тебя подводил? Смотри – на этой грядке – две дюжины лучших роз, специально выращенных для твоей матери. Я срежу их в пятницу вечером, перед отъездом.

– Ах! Я бы вообще никуда не ездила. Эти ежегодные собрания, по-моему, несусветная чушь и глупость.

– Тебе так кажется, потому что ты – англичанка. Здесь, в Голландии, мы уважаем дни рождения.

– Ради Бога, перестань! Сидеть с приклеенными улыбками целый день за столом, поддерживать светскую беседу, а, иными словами, нести жуткий вздор, пока сотни знакомых – и незнакомых! – пожирают все, что ни есть в доме, и затем испаряются, оставляя дешевые безделушки… О, нет!

– По крайней мере, – парировал Пит с неизменным чувством юмора, – у твоей мамы все совершенно по-другому.

– Надеюсь, что хоть в этом году у нее хватит ума не приглашать своих подруг. Смотреть на их допотопные сережки, подвески и платья с рюшечками – просто невыносимо!

– Странно, – съязвил Пит. – А мне ее подруги всегда казались очаровательными.

– Хочешь быть добрым? – усмехнулась Вайолет. – Душить таких добрячков надо. Заканчивай здесь, а я пойду приготовлю ланч.

Даффи Швахеймер крутилась перед зеркалом в номере безумно дорогого отеля и откровенно любовалась своим отражением. Рядом, на кресле, лежала гора еще не распечатанных, соблазнительно блестящих пакетов с этикетками самых известных фирм и магазинов.

Примерив новое платье, Даффи довольно улыбнулась. Она не обнаружила изъянов ни в платье, ни в своей фигуре. Даффи – всего тридцать три года, у нее – роскошная грудь и осиная талия, в меру полные стройные бедра, длинные, как у манекенщицы, ноги. Пять лет назад она и работала манекенщицей. Один из показов моды проходил в Соединенных Штатах. Там, в Нью-Йорке, Даффи встретила, как говорят, свою судьбу. Чарльз Швахеймер присутствовал на вечеринке, устроенной после шоу, и они познакомились, почти случайно.

– Обласкай его, – посоветовали подруги. – Миллионер. Король кухонных раковин, ну, и прочей сантехники…

Даффи критически осмотрела миллионера с ног до головы и дала ему лет шестьдесят. С «хвостиком». У Чарльза была представительная внешность. Сухая, спортивная фигура, красивые, хоть и седые, волосы, мужественное лицо. Трудно, конечно, разглядеть человека сквозь колдовской туман его богатства. В глаза бросался прежде всего безукоризненный костюм и, конечно, окружавшее его золото: золотые запонки, золотой зажим для галстука, золотая зажигалка, золотые часы, золотые зубы.

Даффи прямо спросила:

– Вы, кажется, делаете унитазы?

Чак удивился. Как правило, на светских приемах никто не говорил с ним о происхождении его миллионов.

– Э-э, да, так оно и есть, – ответил он. – Это – мой бизнес.

– Значит, у нас с вами много общего, – радостно сообщила Даффи. – Мой прадедушка изобрел первый в мире унитаз.

– Не может быть! – воскликнул умиленно Чак. – А мой дед первым запатентовал V-образный стояк для раковин. Скажите, мисс…

– Гудверт. Даффи Гудверт.

– Милая Даффи, если вы не заняты сегодня вечером, может, поужинаем где-нибудь вместе, в каком-нибудь уютном ресторанчике?

Полгода спустя Чарльз развелся со своей третьей женой, и Даффи стала четвертой. Наконец-то, с пафосом говорил Чак многочисленным друзьям, наконец-то, он нашел женщину, которая знает толк в его работе. Сидя с Даффи на диване, он мог теперь часами рассказывать о специальных клапанах, муфтах и фильтрах для очистки от грязи и жира. Частенько он сокрушался, что отец Даффи не дожил до этих светлых дней, и они не могут вместе разработать новый бачок или сливную систему. Даффи поддакивала и соглашалась, грустно опуская ресницы.

Примроуз, конечно, возмущалась и была против их брака, называя поступок сестры «отвратительным». Вайолет тихо завидовала. Единственное удовлетворение ей доставляли теперь откровенно-томные взгляды, которые Даффи бросала на Пита во время своих редких визитов в их «цветочный рай». Сам же Пит, как это бывает с мужчинами, не замечал, что является объектом неуемного вожделения. Он искренне восхищался успехами Чарльза, а к Даффи относился снисходительно. Пит видел в ней лишь красивую избалованную куклу, не способную вести домашнее хозяйство – серьезнейший недостаток в глазах такого практичного человека…

Даффи разгладила невидимую складку на платье и вышла в гостиную. Чак сидел в глубоком кожаном кресле и читал «Нью-Йорк Таймс».

– Нравится? – спросила Даффи.

– Что? – оторвался он от газеты. – Ах, платье! Да, конечно. По-моему, оно очень м-мм…

э-э… очень модное!

– Ты разве не замечаешь, что чего-то не хватает?

– О! Право…

– Такое платье обычно носят с большой изумрудной брошью. Вот здесь, на груди.

– А где же брошь? Было бы очень красиво.

– К сожалению, сладкий мой, я оставила свои драгоценности дома.

– Неужели нельзя купить брошь в Европе? Что-то я тебя не пойму! Магазин «Картье», кажется, на соседней улице. Позвони им, и пусть они доставят то, что тебе нужно, прямо сюда.

– Какой же ты догадливый, милый! – Даффи наклонилась, чтобы прижать на секунду к своей пышной груди седую голову мужа. Потом продолжила, лукаво улыбаясь: – Я так и сделаю. Хочу выглядеть сегодня вечером на миллион долларов.

– А что будет сегодня вечером?

– Ты забыл, что заказал столик в ресторане? Мы ужинаем с Уорреном.

– Извини, дорогая! – Чак опустил газету. – Уоррен позвонил и сообщил, что срочно улетает в Милан. Неувязки с поставками. Разумеется, он сожалеет о неудавшемся вечере и шлет наилучшие пожелания своей прекрасной мачехе.

– То есть мне! – Она оскорбленно пожала голыми плечами. – Ну, что ж…

– Между нами, Даффи, – кашлянул Чак, – я вовсе не уверен, что он полетел в Милан. Развлекается сейчас, наверное, с какой-нибудь блондинкой в латинском квартале. Или брюнеткой. Впрочем… – Он пожевал губами, будто что-то подсчитывал в уме, и снова уткнулся в газету.

– В любом случае, совершенно беспардонно с его стороны, – заметила Даффи. – Так испортить мне настроение! Что будем делать?

– Делать? Э-э… я полагал, что мы просто слегка перекусим в отеле. У меня много работы, милая.

– Ну, и скука! Я поужинаю с Кэти Прествезер, если ты не возражаешь.

– Кэти Пре… Пру… Кто?

– Прествезер. Ты знаешь. Мне представили ее здесь, в Париже.

Даффи подошла к телефону, подняла трубку и властным голосом проговорила:

– Дайте мне «Картье», пожалуйста. Хорошо… Пусть позвонят в номер. – Она повернулась к мужу. – Между прочим, Чак, ты не забыл заказать шампанское на мамин день рождения?

– Спасибо, что напомнила. Завтра я займусь этим лично. Ящик отборного шампанского будет ждать нас в Дувре.

Три часа спустя Даффи – в новом платье «от Кардена» и с громадной изумрудной брошью

«от Картье» – вышла из такси у дверей ресторана «Максим». В зале метрдотель бросился к ней навстречу.

– У нас заказан столик на сегодняшний вечер, – сказала она и уточнила: – На имя мистера

Уоррена.

– Да, конечно, мадам. Мистер Уоррен ждет вас, мадам. Прошу вас, мадам. Тридцатилетний Уоррен, сын Чарльза от первого брака, заведовал парижским отделением

фирмы отца. Выражение «красавец-мужчина», пожалуй, тут слабовато. «Ошеломительная красота» подходит больше, если учесть долю мексиканской крови, доставшейся Уоррену от его матери – танцовщицы и кинозвезды. Он вежливо встал, когда Даффи приблизилась, и произнес, учтиво склонив голову:

– Очень рад вас видеть, миссис. Жаль, что мой отец не смог придти.

– У Чарльза много работы, – ответила Даффи серьезно. – Ему так и не удалось отдохнуть в Европе. Дела.

– Дела! Я понимаю.

Метрдотель ушел, а Уоррен раскрыл меню и, ловко прикрываясь им, взял Даффи за руку.

– Трудно было ускользнуть, дорогая? – нежно спросил он.

– Пустяки! – улыбнулась она.

– Он не подозревает?

– У него мозги работают в другом направлении.

– Когда я увижу тебя снова? Даффи рассмеялась.

– Милый, мы же только встретились!

– Я знаю, любимая, но время бежит так быстро. Сколько еще пробудешь в Париже?

– В пятницу вечером мы уезжаем.

– Я надеялся хоть на две недели.

– Исключено. В субботу – мамин день рождения. Нам надо быть в Англии. Уоррен сразу помрачнел.

– Ах, да! «Мамин день рождения»! Его нельзя пропустить.

Они обменялись понимающими взглядами. Большие синие глаза Даффи смотрели, почти не мигая.

– Конечно, милый, – ответила она. – И я не пропущу.

– Послушай, – протянул задумчиво Уоррен. – У меня есть одна идея…

Заказаны два билета на самолет из Женевы, «ролллс-ройс» из Парижа и две каюты «люкс» на ночном теплоходе из Голландии. Упакованы шесть чемоданов, две дюжины роз «баккара» и ящик коллекционного шампанского. Все имеет пунктом назначения известный, знаменитый даже когда-то адрес – виллу «След лисы», расположенную в местечке ПламлиГрин в графстве Суррей.