Лютая зима
Леса уже начали пламенеть осенними красками.
В октябре Никита принял сообщение, которое взволновало весь отряд: советские войска прорвали фашистскую оборону у Дуклы.
— Они уже у нас! Теперь ждать недолго! — радовались партизаны; но Советская Армия должна была подготовить новое наступление на широком фронте, она не могла вырываться вперед лишь на одном участке.
А известия с мест боев, из Дубравы, Червена-Скалы, Крупины, а также из Зволена и Бистрицы, были все тревожнее.
«Отступаем…»
«Отступаем…»
«Обороняемся…»
— К черту такие сообщения!
Партизаны слушали их, сцепив зубы. И все чаще отряд спускался в окрестные села, чтобы внести смятение во вражеские ряды, уничтожить боеприпасы и ослабить натиск.
Никита Владимирович помрачнел:
— Отступаем, отступаем… Да что это, в конце концов, за тактика? Если мы будем все время отступать, то попадем во Владивосток и свалимся прямо в Тихий океан!
Все соглашались с Никитой и чертыхались, кто вслух, кто про себя.
Потом пришло сообщение, что армия ушла в горы и будет вести партизанскую борьбу.
А в горы медленно, но уверенно пробиралась зима. Часто шел дождь, смешиваясь со снегом в отвратительную кашу.
Бача Брнчала сложил цедилки в мешок и отправился в долину. Пастух Матуш уже давно перестал быть пастухом. Он участвовал в боевых действиях отряда и совсем не собирался возвращаться в село с овцами.
— И мне что-то неохота, — пожимал плечами Брнчала. — Но что поделаешь? Ведь овцы зимой здесь подохнут. Погибнут.
— А мы их поедим! — рассмеялись партизаны, хотя говорили совершенно серьезно.
— Да, ведь и так их уже немного осталось, — махнул рукой бача. — Из отары, что я пригнал сюда весной, половину мы, пожалуй, съели.
До сих пор отряду не приходилось заботиться о провианте. Бача давно перестал носить сыр в село, которое находилось, как говорил Брнчала, в другом мире. Сыр, жинчица, а порой и овца — все это доставалось партизанам.
Но теперь, когда не станет ни сыра, ни мяса, для отряда наступят тяжелые времена. Снегу выпадет выше метра, и в села попасть будет трудно. Придется прекратить вылазки. Зима отрежет их от долин.
А что потом?..
Как перезимовать?
— Послушайте, бача, несколько овец надо оставить, — решительно сказал Шимак: в штабе уже давно решили, что не дадут увести в село всех овец.
— И так газды мне уши оторвут и от должности бачи откажут, — защищался Брнчала.
Не то чтобы он не хотел оставить, нет, но в другие годы скряги газды даже только что родившихся ягнят собирали и пересчитывали. Он вообще не представлял себе, чем это кончится. Прийти вниз, в другой мир, с пустыми руками. Это катастрофа.
— Ничего вам не сделают, бача. А если немцы съедят баранину, кого тогда будут скареды газды ругать, а?
— Оставайся здесь с отарой, — предложил Хорват.
— Сколько у тебя овец? — спросил Никита.
— Немного больше тридцати осталось.
— Если хотите по-хорошему, можете увести вниз половину, — таково было последнее слово командира отряда.
— Это не имеет смысла, — засмеялся Хорват. — Ей-богу, не имеет.
Он был прав. И Брнчала предпочел остаться с овцами наверху.
Партизаны старались отблагодарить бачу. Ведь сколько забот у них отпало.
— Построим для них сарай, чтоб не померзли, — решили они.
Но пока выстроили сарай, стало плохо с пастьбой, травы с каждым днем становилось все меньше…
Овцы выдержали до конца декабря. Те, что остались напоследок, исхудали так, что превратились в кожу и кости.
— Последнюю заколем на рождество, — решил Шимак.
В сочельник выпало много снегу. Ветер, дувший временами с дикой силой, вздымал снег вихрем и наметал высокие сугробы. Горные сосны выше лагеря засыпало совсем. Ели и пихты внизу были с наветренной стороны покрыты смерзшимся снегом и казались сделанными из сахара. Порой раздавался сильный треск: ветки, не выдержав тяжести, ломались.
— Ну и лютая зима! — чертыхались партизаны, сидя у огня в землянках.
Не беда, что глаза воспалились от едкого дыма. Главное, что руки и ноги не мерзнут и ветер не забирается под одежду. Перед каждым стояла миска с гуляшом, приготовленным из последней овцы. Негустой был гуляш, но от него хоть пахло бараниной.
Так они отметили рождество. Никто не поставил рождественской елочки, потому что пихт и елей здесь было и так вдоволь, да еще каких красивых, сверкающих инеем и, как ватой, окутанных снегом.
Все вспоминали о своих близких: как им живется? Здоровы ли? Не голодны?
Лидке, быстро привыкший к партизанской жизни, привязался к мальчишкам. Он говорил:
— У меня дома такой же сын… — А потом тихим, грустным голосом добавлял: — Если он еще жив.
И в этот вечер он все вздыхал:
— Только бы они были живы…
— А почему бы им не жить? — спрашивали мальчишки.
— Вену часто бомбят…
— Дядя Лидке, а почему бывают войны? — спросил Габриель.
Вопрос этот мучил его давно.
— Эх, — махнул рукой старый Лидке, — черт его знает… Пошли они все к дьяволу!.. Все! Нам, рабочим, они ни к чему!
Хорват слышал все это и решил вмешаться в разговор:
— И эта? — спросил он. И, увидев, что Лидке не понял, добавил: — И эта война?
— Да… Все! — Глаза венца гневно сверкнули. Они уже не казались такими усталыми.
— Эта война, Вальтер, в конце концов освободит мир от большого зла. Но когда-нибудь войны совсем прекратятся. Когда рабочие всего мира поймут друг друга и объединятся. И если уж тогда кто-нибудь задумает гнать людей на войну, мы им покажем, где раки зимуют.
Никита покуривал, теребя бородку, которая выросла у него здесь в партизанском лагере. Он слушал и думал: «Молодец, правильно говорит…»
Когда Хорват умолк, он сказал:
— Мы боремся за то, чтобы войны не было больше никогда. Человечество может обойтись без войн. Мы и этой войны не хотели, да немцы напали на нас вероломно.
— Но война уже скоро кончится, — добавил Хорват. — Вот только зиму переждать.
— Эх… — махнул рукой Выдра, лежавший на нарах. — Кто знает, как она кончится и доживем ли мы до ее конца.
Хорват встал, подошел совсем близко к парам и, глядя на Выдру, решительным голосом сказал:
— Как ты можешь сомневаться, черт возьми!.. Победим мы, и ничто уже им не поможет, никакое секретное оружие. Нет такого оружия. Слышишь? Ведь мы не одни! Нас много.
Слова его гулко разносились в маленькой землянке. Хорват сел. Было опасно так падать духом. Это могло повлиять на остальных, и нельзя было промолчать.
Выдра покачал головой:
— Любо-дорого вас слушать, но порой мне кажется, что мы не выдержим до конца.
— До конца выдержит лишь тот, кто хочет выдержать, — сказал Никита. — Сцепи зубы и не ной.
Выдра чувствовал на себе пронизывающий взгляд Никиты, но не смотрел в его сторону. Он уставился на языки пламени в очаге. Сейчас ему уже было стыдно своих сомнений, которые часто по ночам лишали его сна, стыдно, что он высказал их вслух. Минутная слабость. Он до боли прикусил нижнюю губу. Стало тихо, только потрескивал огонь в очаге.
— Как-то, еще весной, я слушал из Москвы Клемента Готвальда, — снова заговорил Хорват. — С тех пор я твердо верю, что наше дело победит. Жаль, что ты его не слышал, Выдра. Ты бы перестал сомневаться.
В землянке стало тихо. Лишь огонь полыхал, создавая иллюзию уюта. Молчание нарушил командир:
— Ну хорошо, вернемся к тому, что сказал Хорват: зиму надо переждать. Но как?.. Мое мнение — надо любой ценой попасть в село!
Слова учителя вернули всех к заботам отряда.
— Как? Насовсем?.. Прямо немцам в пасть? — решительно не согласился Ганзелик.
— Нет, другое, — покачал головой Шимак. — Надо найти способ раздобыть какое-нибудь пропитание. И сделать это сразу, потому что мы на мели!
Хорват уперся локтями в колени и положил подбородок на ладони. С тех пор как он ушел в горы, лицо его вытянулось, почернело и обросло бородой.
Казалось, он о чем-то напряженно думает. И действительно, в голове у него гудело: «Мы на мели, на мели, а зима еще только начинается…»
Наконец он поднял руку.
— Говори! — предложил командир.
— Я пойду!
Все уставились на Хорвата.
— Я пойду добровольно. Кто пойдет со мной в долину за продовольствием?
Все впились взглядом в его исхудавшее лицо, но никто не вызвался. Тогда он повторил еще раз:
— Ну кто? Добровольно.
Руки начали медленно подниматься.
Среди первых добровольцев были и Йожо с Габриелем.
— И вы туда же? — покачал он головой. — Вы не знаете, на какое опасное дело вызываетесь.
— А зачем же мы тогда здесь? — встал перед ним сын. — Ведь мы хотим помогать вам.
Наконец ребята добились, что их тоже возьмут с собой партизаны.
За мальчиков больше всех ходатайствовал Никита:
— Возьмите их, пусть идут. Они ведь и вправду молодцы. Мы пошлем о вас рапорт командиру бригады, — пообещал он. — Представим к награде.
— Не торопись, — вмешался командир. — Ребята идут на опасное дело. Приключения им нужны. А снегу в лесу по пояс. Кто знает, дойдут ли они или окажутся всем в тягость. А когда партизаны спустятся в долину, может, придется принять бой с врагом. По дороге могут ослабеть и в селе… Одним словом, и бы их не пустил.
Но Никита не сдавался.
— Послушай, — сказал он. — Они тебе кажутся еще детьми. Но, по правде говоря, они уже не дети. За это время они изменились. И думают о том же, что и мы. И даже внешне переменились. Теперь они уже взрослые… Пусть испробуют и это. Здесь останутся, почувствуют себя ненужными, лишними. А ты знаешь, что это такое? Ну, решай, учитель!
— Да ведь я так говорю, потому что учитель.
Ребята не сводили глаз с Никиты, пока он говорил, согнувшись — землянка была для него низкой — и размахивая руками. А на учителя глядели исподлобья.
Впервые на него так глядели, раньше им восхищались. И в школе и здесь, в горах. Но сейчас он стал им неприятен. Еще бы! Какие же они дети?!
Наконец добровольцев отобрали и договорились, что будут спускаться не в Сучаны или в какое-нибудь другое село с южной стороны, а перевалят через гребень и пойдут по северному склону.
— С нашей стороны трудно пробиться. Через мост нельзя, а иначе Ваг не перейдешь, ведь он еще не замерз. И потом, с этой стороны железная дорога и шоссе бдительно охраняются.
Шимак хорошо придумал план, и поэтому говорил с уверенностью:
— Спустимся во Франконцы. Село стоит в лесу, и народ там к нам расположен… Вражеские патрули на ту сторону наведываются не так уж часто.
Предложение командира было одобрено. Перейти через гребень Сухого Верха зимой — затея отчаянная, но сделать это надо, никуда не денешься.
— Вот если бы лыжи были, — сказал один из молодых партизан, который до тех пор только слушал.
— Гм, если бы да кабы, нас бы и здесь не было, — шутя ответил ему Ганзелик. — Ну что ж, придумаем что-нибудь. Сплетем из еловых веток снежницы, вот ноги и не будут проваливаться в снег.
— Это идея! Здорово!
Для перехода через вершину выбрали тихий, ясный день. Вернее, день начинался тихо, но кто мог знать, как он закончится. Высоко в горах погода очень переменчива. В течение часа прекрасная зимняя погода может смениться такой снежной бурей, что ничего не увидишь даже на несколько шагов вокруг.
Кривой гребень Сухого Верха сверкал в косых лучах холодного утреннего солнца, как будто украшенный мелкими драгоценными камешками.
Пятнадцать партизан двинулись в тяжкий путь. Оставшиеся в лагере отдали своим товарищам всю теплую одежду. У очагов в землянках можно пересидеть и в рваных шинелишках. Все знали, что поход будет напряженным, даже опасным. Пятнадцать пар ног было обуто в примитивные снежницы.
Возглавлял группу сам Шимак. Он заботливо осмотрел каждого добровольца, его снаряжение, оружие. Подойдя к ребятам, наморщил лоб и попытался еще раз отговорить их от опасного путешествия:
— Оставайтесь-ка в лагере, а? Ведь поход наш будет тяжелым даже для взрослых, а про вас и говорить нечего. Оставайтесь… мы вас заменим. Ну?..
Мальчишки молчали. Уставились в землю и молчали, ни тот ни другой не вышел из строя.
— Ну?.. — настаивал командир.
Безрезультатно.
— Вот упрямые лбы!
— Да оставь ты их. Мой-то ведь весь в меня… Мы будем следить за ними, — сказал Хорват и подмигнул Ганзелику.
Отец Габриеля кивнул головой.
И мальчики ушли с экспедицией.
— Я уж думал — всё, — шепнул Габриель Йожо.
Йожо вел на поводке Грома. В такой дороге хороший пес — настоящий помощник.
И у него сердце забилось от радости. Все-таки взяли…
Длинная цепочка людей двинулась от лагеря к широкому седлу на гребне Сухого Верха. Они шли друг за другом, поднимаясь по склону не вертикально, а извилистой лентой. Тем, кто остался в лагере и следил за товарищами, пока они не скрылись за хребтом, казалось, что вверх по белому склону медленно ползет гигантская змея.
До возвращения добровольцев командование отрядом взял на себя Никита.
Группа продвигалась очень медленно и с большим трудом. Снежницы помогали, правда, неплохо, ноги не погружались в снег, но были слишком тяжелые.
На гребень группа поднялась уже немного уставшей.
Но Шимака больше беспокоили серые тучи, которые начали собираться над вершиной Розсутца.
— Может метель подняться, — показал он на тучи.
— А не слишком ли мы боимся этих тучек? Обойдется, — пытался отвлечь его от опасности Ганзелик.
— Что-то не верится, — покачал головой командир. — Наше счастье, если снегопад будет без метели.
— Ну как?.. — спросил Хорват у сына. — Не жалеешь, что пошел с нами?
— Нет, папа. Все прекрасно, — ответил мальчик, гладя Грома, лизавшего розовым языком смерзшийся снег. Пока дорога казалась Йожо увлекательной, и он был рад, что не поддался на уговоры.
— Ну что ж, посмотрим… Северный склон Сухого Верха много круче, чем южный. А кроме того, там немало предательских ям под ледяной коркой. Попадешь в такую яму — пиши пропало.
Отец не запугивал, как подумал было Йожо. Слова Хорвата вскоре оправдались.
Это случилось после часового спуска по северному склону горы. Поднимались на гребень медленно, но спуск оказался еще более медленным и изнуряющим.
Чтобы не соскользнуть с обрыва, ноги надо было ставить очень точно. Группа поднималась по извилистой тропе. Те, у кого не было рукавиц, дорезали руки острой ледяной коркой. Все старались ступать в следы Шимака, который шел впереди. Так продвигались довольно долго, и вдруг Габриелю показалось, что ниже протоптанной тропинки есть площадка. Там будет легче идти, подумал он и спустился туда. Но не успел Габриель ступить на площадку, как провалился под ледяную корку. Лишь дыра осталась. А из нее раздался отчаянный крик…
Гром первый бросился к дыре и начал лапами царапать ее края. Ему хотели помочь, но опасались, что яма значительно шире и лед снова проломится. Пес тем временем разрыл довольно большое отверстие. Оказалось, что под ледяной коркой находится неглубокая воронка, какие бывают в известняковом карсте. На глубине, равной примерно человеческому росту, Габриель пытался удержаться на выступах стен воронки.
Надо было действовать немедленно, чтобы мальчик не обессилел и не соскользнул ниже. Вызвался Ганзелик.
— Держите меня за руки! Я дотянусь ногами. А потом вытащите нас обоих.
Так и сделали…
Выдра с Хорватом легли на ледяной покров, остальные их придерживали, чтобы они не соскользнули вниз с обрыва. Ганзелик, держась за руки друзей, спрыгнул в воронку.
— Хватайся за ноги! — крикнул он сыну.
Вскоре они выбрались на поверхность предательского снежного покрова. Габо был бледен как мел. Он так крепко держался за острые стены воронки, что содрал пальцы до крови. Колено он тоже ударил, но от страха не почувствовал боли.
— Ну ты у меня получишь! — сказал ему отец, когда уже все обошлось.
— Идите за мной след в след! — приказал командир, глядя из-под насупленных бровей на мальчишек. При этом он наверняка думал: «Черт нас попутал взять их с собой! Уже начинаются всякие напасти».
И Йожо злился на Габо. Вот балда, всюду он лезет. Прав был командир.
Происшествие задержало группу надолго. Когда снова двинулись в путь, темные облака, висевшие над Розсутцом, уже затянули все небо. Стало ясно, что метель застигнет их в пути.
«Хоть бы дойти до конца обрыва», — пожелал в душе Шимак, обеспокоенный таким поворотом событий. Крутой склон становился более пологим. Вот впереди уже видны деревья. Казалось, что они совсем близко, стоит лишь протянуть руку. Однако это был обман зрения. На самом деле деревья были еще очень, очень далеко. И Шимак это знал.
Начались первые порывы ветра. Но в это время группа дошла уже до пологого склона, совсем недалеко от долины. Еще два-три поворота…
И тут началась метель… Снежные метели страшны и опасны, и кому не пришлось пережить их, тот с трудом может их себе представить.
— Держитесь вместе! — раздался чей-то голос позади, но ветер унес его в долину раньше, чем он был услышан остальными.
Метель завывала громко и пронзительно; колючий, ледяной снег бил по лицам и по рукам.
Если бы мотель застала партизан на крутом откосе, вряд ли им удалось бы спастись.
— Не останавливайтесь! Двигайтесь вперед! — приказал командир.
Йожо и Габо шли рядом, а между ними пес. Он вытянулся и почти полз на согнутых лапах. Мальчики крепко держались за мохнатую шубу своего поводыря.
Габо немного прихрамывал: разболелось колено.
Непроницаемая завеса из снега и мелких льдинок, которые вихрь отрывал от ледяной коры, отделяла людей друг от друга. Где-то вдали раздался треск: это метель сломала верхушку ели или пихты.
Йожо устал. Он уже не считал, что все великолепно, наоборот, ему было страшно, и ноги стали слабеть и дрожать. Он молчал, боясь открыть рот, потому что в открытый рот сразу набивался снег и он задыхался от леденящего воздуха. Мальчик вцепился в шубу Грома и шел за ним. Он с трудом переставлял ноги. Время от времени свободной рукой прикрывал глаза от колючих льдинок.
В какой-то книжке он читал о моряках, о кораблях, бороздящих широкие моря. Тогда ему страшно хотелось стать таким моряком. Теперь в его мальчишечьей фантазии лес превратился в большой корабль, который швыряют туда и сюда пенистые волны с белыми гребнями.
А на самом деле это его качало из стороны в сторону под порывами ветра…
Ему казалось, что ветер свистит в сплетении мачт и канатов… А в действительности вихрь ударял в стройные пихты и ели.
Настоящий корабль, думал Йожо. Мощный и громадный. Даже самая сильная волна его не победит!
Он двигался вперед, не нащупывая под ногами надежной опоры, видя только бездонный простор за сугробом, который ветер нанес вокруг хилой елочки… Ну и прибой!.. Ну и…
«Шагай уверенно, юнга! — подбадривал себя Йожо в этой захватывающей игре фантазии. — Ставь ноги пошире, будешь держаться тверже».
А корабль-лес колыхался, стонал, скрипел. То здесь, то там раздавался треск деревьев под ударами ветра.
— Йожо!.. Габриель!.. — услышал мальчик слабый голос. Это звал их отец, желая убедиться, что они идут, что не отстали. Даже сильный мужской голос вихрь превращал в слабое эхо.
Только бы ноги так не болели и не дрожали!..
Наконец партизаны спустились в глубокий овраг. Здесь было тише. Вьюга сюда не добралась, и метель свирепствовала меньше. Только поскрипывали верхушки деревьев.
Командир остановился, чтобы подождать остальных.
— Ну и погодка! — проворчал кто-то.
— Видать, ведьмы на помелах вылетели прогуляться, — сплюнул Выдра.
— Как, ребята, силенок пока хватит? — заботливо спросил Хорват.
Мальчишки утвердительно кивнули, хотя все у них невыносимо болело. Ни за что на свете они бы не признались, что силы покинули их. Они должны во что бы то ни стало выдержать всё.
— Видите, это вам не прогулка! — погрозил им пальцем Шимак. — Теперь небось жалеете, что меня не послушались.
— Что вы, пан учитель! — Они и здесь обращались к учителю, как в школе. — Зато мы поняли, что такое снежная буря в горах.
Отдохнув немного, партизаны двинулись дальше.
«Еще немножко, еще чуточку бы передохнуть, — думал Йожо, чувствуя, как отяжелели ноги. — Ну, прямо свинцовые, хоть бы еще минутку передохнуть…»
Но Шимак не разрешил:
— Мы разогрелись, можем простудиться. И потом, чем больше стоить, тем больше тебя охватывает усталость. Пошли!
Лес густел. Овраг, по которому они продолжали свой путь, охранял их от разбушевавшейся стихии. Идти стало значительно легче.
Вот только ноги…
Отряд спустился в долину, и командир решил, что село уже близко. Он выслал вперед троих.
— Если кого увидите, сразу зовите нас!
Но кто станет в такое ненастье ходить по лесу?
Патруль не заметил ничего подозрительного. Увидев плетень, партизаны поняли, что они уже в селе.
Во Франковце стояла тишина. Несколько деревянных домишек теснились в узкой долине. Они были покрыты толстым слоем снега. С крыш свисали розоватые сосульки.
Снег все шел. Метель, поразившая партизан в лесу своей безудержной силой, здесь превратилась в обычный снегопад, сопровождаемый легким ветерком.
— Пошли! — указал Шимак на первый дом. До него было не более пятидесяти метров. — Кажется, все спокойно.
— Хорошо бы сначала расспросить. Не то вдруг попадем все в западню, — предложил Хорват. — Пусть кто-нибудь останется здесь.
— Согласен, — ответил Шимак. — Ондрей, и ты, и ты… Пошли! Разведаем обстановку.
Четверо партизан вмиг оказались под кривыми сливами у деревянного дома, который щурился в их сторону единственным маленьким, с ладонь, окошком. Окошко было покрыто ледяными узорами и до половины засыпано снегом.
Остальные притаились у забора. Они едва стояли на ногах, но оружие держали наготове.
Йожо с Габриелем напряженно прислушивались, чтобы не пропустить опасность. Йожо держал Грома за мохнатую шею и приговаривал:
— Тихо, Гром! Тихо!
И пес понимал его. Мудрыми глазами он смотрел на мальчика, как будто хотел сказать: «Понимаю. Не волнуйся».
Из-за угла дома показался командир. Он подозвал всех взмахом руки.
— В селе немцев нет. Наведываются они редко. Говорят, раза два или три приходил патруль, но, не увидев ничего подозрительного, больше не появлялся, — разъяснил командир.
— Тогда пошли! — стали торопить его партизаны, замерзшие у плетня. — Согреться надо, ноги одеревенели.
— Нет, друзья! — вернул их командир, когда они стали протискиваться в узкие двери. — Не спешите… Даже если в селе нам прямая опасность не грозит, надо быть настороже. Сначала выставим часовых.
— Но ведь холод собачий… — послышались голоса.
— Да, ничего не скажешь… И все-таки двоим придется потерпеть. Остальные согреются, тогда часовых сменим.
Все так закоченели, что добровольцев не нашлось, и командир назначил двоих сам.
Дом, куда они вошли, был небольшим и темным. В единственной комнатенке у глиняной печи сидели двое стариков: Мармуля и его жена. В углу за печью громко сопел рыжий с белыми пятнами теленок. Когда первые четверо партизан постучали в дверь, Мармуля вздрогнул и шаркающими шагами пошел отодвигать засов. Вместе с партизанами в комнату проник холод.
— Добрый день!
— Добрый день… и добро пожаловать! — пролепетал ошарашенный Мармуля. Он испугался при виде здоровых парней с оружием в руках. И спросил: — С чем пожаловали?..
— Нет в селе?..
— Чего? Молока? — переспросил Мармуля.
— Да при чем тут молоко?
— А чего же?
— Да немцев!
— Этих нет. Недели две назад были последний раз, но с тех пор, как навалило снегу и ударили морозы, больше не приходили.
Старик совсем успокоился и суровым голосом спросил:
— А вы кто будете?
— Партизаны!
— Гм… Вот как!..
Село было так далеко от остального мира, а сейчас, зимой, совершенно от него отрезано, что партизаны сюда не заходили. Но он слышал о них, о партизанах, разговор заходил часто.
— Ну заходите, погрейтесь!
Тогда Шимак вышел и позвал остальных.
Когда все втиснулись в комнату, старуха Мармулиха всплеснула иссохшими руками:
— Господи боже мой! Сколько вас!
— А откуда вы пришли в такое ненастье? — полюбопытствовал Мармуля.
— Из леса… с той стороны Сухого Верха, дедушка, — объяснил Хорват.
— Как же вам удалось пройти? — удивился старик, знавший, как труден этот путь.
Командир рассказал, почему им пришлось предпринять такой опасный поход. Мармуля качал седой головой. Старуха тяжело вздыхала.
— Ох, бедные мы, как церковные крысы, — начал Мармуля. — Одно слово — горяне… Коровенка, полоска поля под горой на склоне, навоз туда — прошу прощения — приходится на себе таскать. Кроме овса и ячменя, ничего не родит… Но что имеем, дадим. Вам ведь все сгодится, переборчивыми не будете.
— Да где уж там! — кивнули партизаны, которые грелись у глиняной ночки.
Мармуля сказал жене:
— Позови соседей! Разберем их по одному, по два. Всех ведь нам самим не накормить.
Вскоре в дом начали приходить жители села. Все в овчинных тулупах, в валенках и бараньих тапках, надвинутых низко на глаза.
Через минуту комната была полна до отказа. Полна не только людей, но и запаха овчины и еще едкого дыма от дешевого трубочного табака. И любопытных глаз.
— К нам пришли партизаны, — сказал Мармуля односельчанам.
Те закивали головами, как будто хотели сказать: «Видим, а дальше что?»
— Надо их накормить!
Опять молчаливые кивки. Пришедшие осторожно осматривались, разглядывал и партизан.
Наконец один из них, молодой парень, сказал:
— Мы знаем, вы против этих… с черепами на шапках.
— Да, — подтвердил Шимак. — Мы боремся против них и вообще против всякой несправедливости.
— Несправедливости? — недоумевающе спросил кто-то. — Какой несправедливости?
— Ну, например, против того, что вы здесь, за спиной у господа бога, тянете лямку, как скот, носите бадьи с навозом на спинах и ничего от этого не имеете и никто о вас не думает.
Слова командира задели за живое. Ведь их жизнь и вправду была лишь жалким прозябанием. И поэтому отозвалось сразу несколько голосов:
— Да, никто о нас не думает, разве что судебные исполнители.
— Вот видите! Никто вам не советовал, как облегчить заботы, никто не помогал. И нам тоже. Вот мы и стали сами думать, как сделать жизнь лучше.
— Значит, вы как когда то разбойники Яношика? — послышался у печки хриплый голос старика Мармули. — Они тоже боролись за бедноту.
— Правильно, дед, — подтвердил учитель. — Но мы уничтожим кривду действительно навсегда.
Одобрительный гул разнесся под низким потолком с закопченными балками.
Горяне оживились. Они стали похлопывать партизан по спинам. И тут кто-то из них заметил ребят.
— Ну и ну, и мальчишки с ними… А стрелять вы умеете?
— А как же, увидели бы — не поверили, — похвастался Габриель.
Крестьяне одобрительно засмеялись.
— И впрямь трудно поверить, что такие мальцы могут быть партизанами. Что от них толку? — махнул рукой один из крестьян.
Йожо было обиделся и хотел сказать ему что-то, но отец опередил его:
— Не говорите, и от них польза немалая.
Крестьяне разобрали бойцов по своим домам. Мармулиха сама попросила, чтобы мальчики остались у нее. Йожо никогда раньше не видел такого морщинистого лица — как сушеное яблоко, пролежавшее до поздней весны. Но старушка была бодрой не по годам. Она сразу же принесла им вареной картошки, теплого молока и хлеба, из которого местами торчала овсяная шелуха.
И ребята наелись до отвала. Мармулиха все время приговаривала:
— Ну ешьте, детки мои, ешьте, бедняжки!
— Спасибо, тетя, мы уже сыты! — смеялся Йожо.
— И вовсе мы не бедняжки, мы партизаны, — защищался Габо, морща лоб под растрепанной челкой.
— Ну как же, как же, конечно, партизаны, — успокаивала их старушка, пряча улыбку в уголках губ.
В ту ночь мальчики, измученные тяжелым походом, спали как убитые. На ночь командир тщательно распределил часовых, и после долгого перехода все, кроме них, спали на перинах или теплых печках. Крестьяне ни за что не позволили своим гостям лечь на полу.
Маленькие оконца домишек светились до позднего вечера. Это крестьяне слушали рассказы партизан.
А пока гости спали, многие хозяйки пекли для них хлеб.
Утром каждый из крестьян вручил своему гостю солидную ношу. Картошку, хлеб, солонину и конченое мясо. Ценный груз нужно было перенести на другую сторону Сухого Верха. Ведь там ждут. Надо торопиться!
Вчерашняя метель прошла, и небо поголубело.
К Шимаку подошли двое молодых крестьян.
— Возьмите и нас с собой.
Шимак задумался, потом подозвал Хорвата, и они вместе отошли в сторону посоветоваться. Затем он пожал обоим добровольцам руки:
— Но оставайтесь здесь, в селе!
Парни растерялись и разочарованно уставились в пол.
— Все равно зимой никаких больших боевых действий не будет. Надо дождаться весны. Тогда придете… А сейчас каждый лишний рот — проблема, харчей-то нет, — объяснил Шимак. По лицу его было видно, что ему это не безразлично.
Крестьяне переминались с ноги на ногу.
— Считайте, что вы с нами, мы вас принимаем, но оставайтесь дома до конца зимы. И будьте наготове! Когда отряду понадобится помощь, мы в первую очередь обратимся к вам.
И он пожал им руки.
— Когда припасы у вас выйдут, — сказал высокий, — мы к вам подскочим, еще принесем.
— Отлично, идет!
И партизаны с мешками на плечах пустились в обратный путь.
Йожо и Габо достались самые легкие мешки, но и их они еле тащили. Сцепив зубы, ребята мужественно шагали наравне со взрослыми. Пусть Шимак не думает, что они будут в тягость.