На следующее утро, сразу после побудки, когда мы завтракали остатками овса из торб, я увидел, как к нам идёт капитан Джейми Стюарт. За ним шагал незнакомый молодой солдат в огромной шинели и фуражке. У этого незнакомца были розовые щёки и детское лицо, и он тут же напомнил мне Альберта. Я почувствовал, что он меня побаивается, – он шёл как-то неуверенно и неохотно.

Капитан Стюарт потрепал Топторна по ушам, погладил его по шелковистой морде, как он обычно делал по утрам, потом ласково похлопал меня по шее и сказал:

– Рядовой Уоррен, вот он. Подойдите сюда, не бойтесь – он не кусается. Это Джоуи. Раньше на нём ездил мой лучший друг, так что ухаживайте за ним хорошенько, ясно? – Он говорил сурово, но в то же время по его голосу было понятно, что он относится к рядовому Уоррену по-доброму. – Кстати, рядовой, я буду всегда рядом с вами, потому что эти кони практически неразлучны. Они самые лучшие лошади во всем эскадроне и отлично это знают. – С этими словами капитан Стюарт шагнул ко мне, откинул мне чёлку со лба и прошептал: – Приглядывай за ним, Джоуи. Он ещё совсем мальчик, а ему уже досталось на этой войне.

В то утро, когда эскадрон продолжил марш, я понял, что больше не смогу идти рядом с Топторном, как раньше, когда на мне сидел капитан Николс. Теперь я вез обычного рядового, одного из тех, которые ехали позади офицеров. Но, когда мы останавливались, чтобы поесть или попить, рядовой Уоррен всегда подводил меня к Топторну, чтобы мы могли хоть немного побыть вместе.

Рядовой Уоррен плохо ездил верхом – я это понял, как только он забрался мне на спину. Он был очень напряжён и при этом болтался в седле, как мешок с картошкой. Не было у него ни опыта и уверенности капрала Сэмюэля Перкинса, ни чуткости и мастерства капитана Николса. Он неловко покачивался в седле и всегда так сильно натягивал поводья, что мне то и дело приходилось вскидывать голову, чтобы хоть немного их ослабить. Зато он был добрым и заботливым хозяином. Он очень хорошо ухаживал за мной, тщательно чистил меня, обрабатывал ссадины и натёртости от седла, которые у меня появлялись очень часто. Так ещё никто обо мне не заботился – с тех пор, как я очутился в армии. Следующие несколько месяцев оказались очень трудными, и, если бы не рядовой Уоррен, я бы вряд ли выжил.

В ту первую военную осень было несколько боев. Но, как и предполагал капитан Николс, нас почти перестали использовать как кавалерию. Теперь мы просто перевозили пехоту. Когда рядом оказывался враг, солдаты спешивались, доставали винтовки из чехлов и отправлялись в бой, а лошадей отводили в укрытие и оставляли под присмотром нескольких рядовых, так что мы толком не видели сражений, только слышали далёкие выстрелы и стрекот пулемётов. Потом солдаты возвращались, и одна-две лошади частенько оказывались без всадников.

Мы постоянно были в пути – всё шли и шли куда-то. Иногда мимо проезжал мотоцикл, вздымая клубы пыли. Тут же слышались отрывистые команды, потом резкие сигналы горнов, эскадрон сворачивал с дороги, и солдаты шли в бой.

Во время этих нескончаемых походов и холодных ночей рядовой Уоррен стал всё чаще разговаривать со мной. Он рассказал, что в том же бою, в котором погиб капитан Николс, застрелили лошадь, на которой он ехал. А всего несколько недель до этого он был самым обычным парнем и учился кузнецкому делу у своего отца. И тут началась война. Он сказал, что не хотел идти на войну. Но сквайр поговорил с его отцом, и тому ничего не оставалось делать, как отправить Уоррена на войну – отец снимал у сквайра дом и кузницу и не мог его ослушаться. Рядовой Уоррен с детства возился с лошадьми и потому записался в кавалерию.

– Знаешь, Джоуи, – сказал он однажды вечером, вычищая мне копыта, – я думал, что вообще больше никогда не смогу сесть на лошадь после того первого боя. Как ни странно, Джоуи, я не боялся выстрелов, нет, совсем не боялся. А вот про то, чтобы снова сесть на лошадь, даже думать не мог. Удивительно, правда? Я ведь собирался в кузнецы и столько возился с лошадьми. Ну, теперь-то я уже не боюсь. Это всё ты, Джоуи. Ты помог мне снова поверить в свои силы. Мне кажется, что теперь я способен на что угодно. Когда я сажусь на тебя, как будто превращаюсь в настоящего рыцаря.

С приходом зимы начались затяжные дожди. Сначала мы были рады – улеглась пыль и пропали мухи. Но скоро все дороги раскисли, и под копытами чавкала грязь. Солдатам приходилось разбивать лагерь прямо под дождём. Все были мокрые – и люди, и лошади. От дождя невозможно было нигде укрыться, и по вечерам мы засыпали, стоя в холодной, липкой грязи. Рядовой Уоррен заботился обо мне изо всех сил. Он старался найти для меня укрытие, а когда удавалось раздобыть сухой соломы, тщательно вытирал меня, чтобы я хоть немного согрелся. И всегда следил, чтобы в моей торбе было достаточно вкусного овса. Неделя сменяла неделю, и вскоре уже все бойцы заметили, как он меня любит и гордится моей стойкостью и терпением. А ещё они заметили, что я тоже его люблю. «Как было бы здорово, – иногда думал я, – если бы он обо мне только заботился, а ездил на мне кто-нибудь другой».

Рядовой Уоррен много говорил о войне. Наш эскадрон, по его рассказам, отправили в запас, в тыл. Судя по всему, обе армии не могли продолжать боевые действия в грязи и решили окопаться и подождать. Землянки постепенно превратились в окопы, а окопы соединились друг с другом, так что от самого моря до Швейцарии протянулась целая сеть окопов и траншей.

– Весной, – сказал он, – нас снова пошлют на передовую, и опять начнутся бои. Мы будем очень нужны армии, потому что кавалерия может пройти там, где не пройдёт пехота, к тому же кавалерия значительно быстрее пехоты и способна добраться туда, где уже нет траншей. Мы покажем пехоте, как воевать, – говорил он. – Но прежде всего нужно пережить зиму, дождаться, когда грязь подсохнет, и тогда кавалерия сможет показать себя.

Всю зиму мы с Топторном старались помочь друг другу укрыться от дождя и снега, а всего в нескольких милях от нас днём и ночью строчили пулемёты и грохотали пушки. Мы видели, как мимо проходят весёлые солдаты в касках – улыбаясь, посвистывая, напевая и подшучивая друг над другом, они шли на передовую. А ещё мы видели, как возвращаются те, кто выжил, – измученные, молчаливые, промокшие до нитки под проливным дождём.

Время от времени рядовой Уоррен получал письма из дома и шёпотом читал их мне, чтобы никто не подслушал. Все письма были от матери и почти не отличались одно от другого.

«Дорогой Чарли, – читал рядовой Уоррен, – отец надеется, что с тобой всё в порядке, и я тоже. Как жаль, что тебя не было с нами на Рождество – за столом на кухне было пусто без тебя. Твой младший брат помогает, как может, и отец считает, что он неплохо справляется, хотя, конечно, он ещё маленький и у него не хватет сил, чтобы удерживать лошадей. На прошлой неделе умерла Минни Уиттл, вдова с фермы Хэннифорд. Ей было восемьдесят, так что тут ей не на что жаловаться, хотя, мне кажется, она всё равно стала бы ворчать, если бы, конечно, смогла. Она только и делала что ворчала, помнишь? Ну вот, сынок, и все наши новости. Салли передаёт тебе привет и говорит, что скоро тоже тебе напишет. Держись, мой мальчик. И побыстрее возвращайся домой! Твоя мама».

– Но Салли мне не напишет. Она почти не умеет писать. Ну, умеет немножко, но не очень хорошо. Знаешь, Джоуи, когда война закончится, я вернусь домой и женюсь на ней. Я ведь с ней вырос бок о бок, Джоуи. Я знаю её всю жизнь. Наверно, я знаю её так же хорошо, как самого себя, только она мне нравится гораздо больше.

Дни шли за днями – долгие, скучные, одинаковые. Я бы совсем загрустил, если бы не рядовой Уоррен. Он часто беседовал со мной, и мне становилось легче, да и Топторну тоже нравилось, когда он приходил. Уоррен даже не подозревал, как много он для нас делает. В ту страшную зиму многих лошадей отправляли к ветеринарам, и почти ни одна не возвращалась назад. Большинство лошадей в армии стригли так, как обычно стригут тех, на которых выезжают на охоту, и потому у нас были почти голые живот и грудь. Первыми погибли самые слабые – они не выдержали бесконечного дождя и грязи. Но мы с Топторном выстояли и дождались весны, хотя Топторн всё же перенёс страшный кашель, который сотрясал его крепкое тело, как будто пытаясь изнутри разорвать на части. Топторна спас капитан Стюарт. Он кормил его тёплым, распаренным овсом и укрывал от холода.

И вот однажды в начале весны, холодной ночью, когда мы спали, покрытые белым инеем, к нам вдруг пришли солдаты. Было ещё совсем рано. Всю ночь на передовой не смолкали орудия. В лагере царило непривычное оживление. Это явно не было похоже на обычные учения. Солдаты подошли к нам в полной экипировке – в ремнях, с сумками для противогазов, винтовками и саблями. На нас надели сёдла, сели верхом и тихо вывели из лагеря на дорогу. Бойцы обсуждали предстоящую битву, многие пели. Горечь и раздражение, накопившиеся за зиму, которую солдаты вынуждены были провести в лагере, как будто испарились. Мой рядовой Уоррен пел вместе с остальными. В серых предрассветных сумерках эскадрон добрался до полка, расположившегося в полуразрушенной деревне, в которой остались только кошки. Там мы простояли около часа, дожидаясь бледного весеннего рассвета. Неподалёку по-прежнему били орудия, и земля сотрясалась у нас под копытами. Наконец мы отправились дальше. Прошли мимо полевых госпиталей и лёгкой артиллерии, перебрались через окопы огневой поддержки и наконец впервые оказались на поле боя. Здесь царило полное опустошение. Кругом одни развалины, земля изрыта, и на ней – ни одной травинки. Бойцы умолкли, и мы пошли дальше в зловещей тишине. Вскоре впереди показались основные траншеи, в которых сидели пехотинцы, сжимая в руках винтовки со штыками. Копыта гулко застучали по настилам, перекинутым через траншеи, и некоторые бойцы поприветствовали нас. Вскоре мы оказались на нейтральной полосе, там, где повсюду были следы от снарядов и колючая проволока. Внезапно орудия позади нас замолчали. Мы выбрались за колючую проволоку. Эскадрон выстроился в широкий, неровный эшелон, запел горн. Я ощутил, как в бока мои вонзились шпоры, и мы с Топторном перешли на рысь.

– Вперёд, Джоуи! – воскликнул рядовой Уоррен, выхватывая саблю из ножен. – Только вперёд!