Неожиданно в Тверь приехал в сопровождении гридей переяславский княжич Александр Дмитриевич. Дворовым было сказано, мол, «проездом, передохнуть». Но это для черни, а княжеская семья знала, что явился княжич взглянуть на свою суженую. Отъезжая из Переяславля в Тверь, Александр так и заявил отцу:

— А то привезут кота в мешке.

— Езжай, раз мне не веришь,— отвечал Дмитрий Александрович.

Однако здесь, в Твери, ни сам гость, ни хозяева не заговаривали об истинной цели приезда переяславского княжича. Проездом так проездом, хотя любой умник мог сообразить, что это объяснение ни в какие ворота не лезет. Это все равно что, направляясь из Твери в Москву, надо бы «проездом» побывать в Новгороде.

Было решено, что вся княжеская семья соберется за одним столом обедать, куда будет приглашен и переяславский княжич, «нечаянно» оказавшийся в Твери. Но неожиданно заколодило там, где менее всего ожидалось. Ефросинья заявила матери Ксении Юрьевне:

— Не пойду я на этот ваш обед.

— Почему, доченька?

— Я не лошадь, чтоб меня казать.

— Что ты, милая, нельзя так-то. Человек три дни скакал из Переяславля.

— А кто его звал? Ехал бы в свою Орду, раз собрался туда.

Сколько ни билась Ксения Юрьевна, ничего не смогла сделать. Об упрямстве дочери князю Святославу говорить не стала, позвала Михаила.

— Мишенька, может, ты повлияешь на сестрицу. Не хочет на обед идти.

— Не расстраивайся, мама. Пойдет. Куда она денется...

Явившись к сестре в светелку, он первым делом выгнал Тоську: ни к чему девке знать раньше времени то, о чем даже они не заговаривают открыто. Сейчас же раззвонит по всей дворне: жених приехал.

— Ну ты чего, Фрось, маму обижаешь?

— Я не обижаю.

— Ну а чего она плачет?

— Она плачет?

— Ну да. Говорит, Ефросинья нас перед великим князем опозорить хочет.

— Не хочу я никого позорить.

— А почему с нами обедать не хочешь?

— Ты подумай, Миша, каково мне-то, на меня он глазеть станет. Приглядываться.

— Вот те раз. А тебе разве не хочется самой взглянуть на своего суженого? А вдруг он кривоглазый какой,— И княжич закрыл один глаз, перекосил все лицо.

Ефросинья, глядя на эту рожицу, невольно рассмеялась.

— Или, того хуже, криворотый.— И княжич так искривил рот, что княжна захохотала:

— Ой, Миша, брось.

— Послушай, Фрося, хочешь, я его на смелость испытаю?

— Как?

— А вот сама увидишь. Если струсит, на кой он нам нужен, такой жених, а если не струсит, тогда, конечно, мы согласимся.

— Но как ты хочешь сделать-то?

— Ишь ты какая! Приходи — узришь.

На обеде торжественном ели все из деревянных плошек и даже деревянными ложками, а чтоб гость не подумал чего плохого, Святослав пояснил ему:

— В пожаре вся посуда переплавилась, перегнулась. Отдал денежнику, он гривен да ногат начеканил.

— И верно,— согласился Александр.— Это хорошо, что у вас денежник свой есть. Можно на весь выход самим начеканить.

— Да,— улыбнулся Святослав столь наивному утверждению юноши.— Дело за малым, серебра добыть надо.

Александр исподтишка поглядывал на Ефросинью, которая не смела поднять глаз и ела по капельке, более для виду. Девушка ему понравилась, хотелось бы еще глаза ее увидеть, но она не подымала век, не взглядывала на застолье.

И вдруг заговорил княжич Михаил:

— Александр, а ты когда-нибудь ходил на вепря?

— Ходил,— отвечал гость и в это время увидел, как Ефросинья вскинула глаза на брата.

«Прав был отец,— подумал Александр.— Красавица писаная».

— А сколько взял? — не отставал Михаил.

«Ну репей».

— Трех,— отвечал Александр, ровно в три раза завысив свою охотничью добычу в сражении с вепрями.

В присутствии красавицы невесты он посчитал, что одного вепря, которого он имел на счету, для настоящего мужчины маловато. Можно б было сказать и «десять», кто б проверять стал, но тогда наверняка бы никто не поверил. А если «пять», то сочли бы хвастуном. Вот «три» — это самый раз. Все подумают: такой молодой, а уж трех вепрей завалил. И поверят.

Однако княжич-«репей» не отставал:

— Слушай, Александр, у нас за Тьмакой хороший выводок есть. Давай съездим, а? Я еще ни одного не брал.

Ефросинья и есть перестала, смотрела на брата не то с осуждением, не то с желанием осадить его. Александр наконец-то видел ее серые, потемневшие от сердитости на «репея» глаза. Он чувствовал, что краем зрения она улавливает и его.

— Хорошо,— согласился спокойно Александр.— Когда едем?

— Завтра. Мне еще надо ловчих и кличан1 собрать.

ЧСличане — загонщики зверя.

— Хорошо. Собирай.

Тут было вмешалась Ксения Юрьевна:

— Ну что ты, Миша, пристал со своими ловами к Александру Дмитриевичу, как будто у них своих ловищ нет.

— Ничего, ничего, княгиня,— успокоил гость хозяйку.— Почему бы не показать отроку, как это делается.

Видимо, гость о чем-то догадался, сопоставив приставанья княжича с ловами и сердитый, осуждающий взгляд его сестры в это время. И решил осадить мальчишку, назвав его отроком — не княжичем, не Михаилом, а именно отроком. Для любого уважающего себя четырнадцатилетнего мальчишки это звучит почти оскорблением. Хотя этот возраст и зовется отроческим, они сами считают себя «давно» взрослыми.

Таким образом Александр Дмитриевич этими с виду невинными словами — «показать отроку» — очень тонко уел мальчишку.

Впрочем, и «репей» в долгу не остался, вытащил-таки жениха на поединок с вепрем — зверем сильным и опасным.

После обеда Ефросинья у себя в светелке пеняла брату:

— Ты что, с ума сошел, что ли? Да если б я знала, чего ты удумал, я б ни за что не пошла за стол.

— Но я же тебе сказал, проверю на смелость. Видишь, согласился, значит, не трус.

— Ну и все. Не трус. Убедился? Ступай и отмени лов.

— Ты что, Фрося? Теперь самое главное — испытание. В лесу. Пусть поучит «отроков». Поглядим.

— А если его вепрь стопчет или поранит? Что тогда?

— Тогда найдем тебе другого,— засмеялся Михаил.

— Я серьезно, а тебе смешки. Ты забыл, в позапрошлом году ловчего Данилу секач изуродовал до смерти. Это ловчий, который их на своем веку не один десяток взял. А тут молодой человек — всего трех еще убил.

— Ничего, Фрося, даст Бог, убьет и четвертого. А на Данилу тогда матерый секач выскочил, да и сам он зевнул. Старик плохо слышал уж.

Ловчий Митяй уехал с вечера готовить кличан для охоты. Их он набирал из окрестных весок, собирая вместе с собаками в одном месте. С кличанами обычно расплачивались добычей, если таковая случалась, а если охота была неудачной, то обходились и так.

Сами охотники выехали со двора рано утром, еще по росе. Помимо княжичей ехали кормилец Александр Маркович и, конечно, Сысой. С гостем было его трое гридей. Итого ехало семь человек, все вооруженные копьями, луками и кинжалами.

У Александра Марковича вместо копья была рогатина с кованым и острым наконечником в виде ножа.

Впереди ехал Сысой, хорошо знавший дорогу и главное место, где должна была быть засада. Видимо, с отцом они все это с вечера обговорили. У Сысоя на боку болтался охотничий рог для подачи сигналов.

Ехать пришлось довольно долго. Коней оставили с одним из гридей в какой-то низинке, а далее с полчаса шли пешком. На одной из полянок в лесу их встретил Митяй. Он расставил всех по местам, тихо предупредив:

— За спиной у вас сеть.

И исчез. Время тянулось медленно. Но вот вдали пропела охотничья труба, и сразу там завыли, закричали кличане, застучали колотушки, затрещали трещотки. И лес словно ожил. Залаяли, затявкали собаки.

Застрекотала где-то сорока, явно выдавая присутствие какого-то зверя или человека. Когда на поляну выскочили вепри — целый выводок,— все произошло в считанные мгновения. Визг диких свиней, рычание псов, удары копий.

Двух молодых вепрей-годовичков убили сразу, третьего добивали уже запутавшегося в сети. Старый секач ушел, унося на себе обрывки сети и уводя за собой наиболее назойливых псов.

Все были взволнованы. Скоротечность происшедшего не давала возможности восстановить по порядку картину случившегося. Все говорили наперебой, мало слушая друг друга:

— Он на меня, а я его...

— Бью, а копье скользит...

— Ну тут я вспомнил — под лопатку надо, под лопатку...

— Копье как соломинку переломил...

— У меня сердце в пятки...

— А я и про кинжал забыл...

— Рылом, рылом мне в колено...

— А мне сапог распласнул-таки, паразит...

Наконец явился Митяй — главный ловчий. Справившись о добыче, велел одного вепря забрать кличанам. Лишь тогда спросил:

— Ну, все целы?

— Все.

— И слава Богу. Хорошо, хоть матерого пропустили.

— Так он молнией промчался меж нами.

— Вот и хорошо, что меж вами. Наскочил бы на кого, стоптал бы и кишки выпустил.

Одного гридя отправили за конями, Сысой взялся добывать огонь, Митяй, вынув засапожник, принялся свежевать одного вепря.

Княжичи, Михаил и Александр, раскинув под кустом кор-зно, сели отдыхать. Отмахиваясь от комаров веткой березы, Михаил сказал:

— А ты молодец, Александр, не струсил.

— Хы. Трусить на ловле нельзя — удачи не будет.

— А где ж можно трусить?

— Нам? — переспросил Александр и, помолчав, ответил: — Нам, пожалуй, нигде нельзя. Слишком многие смотрят на нас.

— Ты вот собираешься в Орду ехать. Не боишься?

— А что мне бояться? Я ведь выход повезу, не рать поведу.

— А почему отец сам не везет?

— У него тут забот полон рот. С новгородцами сладу нет. И потом, хочет, чтобы я с ханом познакомился, пригодится, говорит, на будущее.

— А как тебе моя сестра? Понравилась?

— Конечно.

— Слушай, Александр, если ты женишься на ней, давай жить мирно. А?

— Я согласен.

— А то я погляжу на отца твоего и его брата Андрея, все время в ссоре.

— Сейчас помирились вроде. Пировали вместе, крест целовали на любовь.

— А мы вот с братом Святославом мирно живем. И вообще, если б не татарский набег этот с дядей твоим, у нас бы тишина и мир были. Татары много весок пограбили и пожгли. Людей попленили.

— Что делать? Дяде Андрею захотелось великим князем стать.

— Но это ж не по закону, не по старине, великим князем должен быть старший в роду. Сегодня это отец твой — Дмитрий.

— Татары плевали на нашу старину... Они вон даже Невского — деда моего — унизили этим, отдав великий стол его младшему брату Андрею. А теперь вот и с отцом то же повторяется.

— Но как-то же он добился великокняжеского ярлыка?

— Ничего б он не добился, если б сама Орда не раскололась. Сейчас одна на Волге — в ней хан Менгу, а другая на Дону — там хан Ногай сидит.

— А ты к какому хану поедешь?

— К Ногаю. Он сейчас сильнее Менгу, и он же отцу ярлык дал.

— Да,— вздохнул Михаил,— золотое время до прихода татар было у нас, никому не платили, никому не кланялись.

— Все равно ссорились. Оттого и татары нас победили, что меж нашими дружбы не было. Пока русские княжества будут врозь тянуть, быть нам вечно под Ордой.

— Вот я и говорю, дружить нам надо. Вон твой отец с родным братом ссорятся. А вот мой Святослав с двоюродным братом в мире да ладе живут.

— Это с кем?

— А с Данилой Московским.

— Ну, дядя Данила мужик разумный, он с отцом ладит.

Тем временем Сысой высек огонь, запалил трут, от него бересту, а от нее уж ветки. Трут спрятал в плотную коробку, где он должен погаснуть до другого раза, и стал ломать и подкидывать в огонь сушняк.

— Ярославич,— позвал, обернувшись,— давайте ближе к огню, а то вас комары съедят.

Княжичи перешли к костру. Сысой подкинул на огонь сырой травы, чтоб побольше дыму было.

Вскоре прибыли гриди с конями, привезли походный котел, залив в него воду, повесили над огнем. К тому времени Митяй разделал вепря, мясо порубил на куски, тяжелую шкуру повесил на нижний сук березы. Кишки выбросил псам, с вожделением ждавшим награду за труды.

— После лова их домой не загонишь, пока свежатинкой не угостишь,— сказал Митяй,— Знают твари свое право.

— А если б не было добычи? — спросил Сысой.

— Э-э, их только б видели. Но все равно в веску впустую б не воротились. В веске-то их, почитай, не кормят, эвон, мол, лес, сами кормитесь. Загнали б зайца, а то глухарку б на земле нарыли.

Потрескивал, пылая, костер, клокотал котел, пуская душистый пар, гриди напристраивали у огня копья с насаженными на них кусками мяса. Жарили.

— Вот уж верно в «Слове» поется: с конца копья вскормлены,— заметил княжич Александр.

— В каком слове? — спросил Михаил.

— В «Слове о полку Игореве». Не читал?

— Где там. У нас все сгорело.

— Я другой раз приеду, привезу тебе список.

— Привези, не забудь. А про че там?

— Да князь Игорь был такой на юге сто лет тому назад, ходил на половцев ратью. Как говорится, пошел по шерсть, а воротился стриженым. Вот и сочинил это «Слово» о походе. Сам обжегся, других предупредить решил.

— Ну, и себя, наверно, оправдать?

— Отчасти, возможно, и из-за этого. Но сочинил хорошо, складно, ничего не скажешь. На рати опростоволосился, но в слове вельми преуспел. Однако князья наши не послушались этого «Слова». Пренебрегли. А зря.

— Почему?

— Ну как же, он же звал к объединению, чтоб все заодно. А что вышло? Сам видишь, под татарами уж пятый десяток. Не впрок нам наука-то, не впрок, Миша.

Переяславец впервые назвал тверского княжича по имени, и Михаилу это было приятно. Он чувствовал, что они сближаются с Александром, что сейчас здесь, в лесу, меж ними завязываются теплые отношения, и хорошо бы, чтоб они переросли в дружбу.

«Конечно, перерастут. Женится на Ефросинье, еще крепче подружимся» — так думал Михаил, пытаясь заглянуть в грядущее, скрытое от дня сегодняшнего.

— А теперь вот Орда учит нас жить не тужить,— с горечью сказал Александр.— У своих умных не хотели учиться, у поганых поучимся дерьмо есть.

Видно, последние слова пали на слух подбегающему Митяю с дымящимся на стреле сердцем.

— Зачем дерьмо? Лучше сердце зверя,— молвил он торжественно.— От того храбрости вашей прибудет, господа.

Александр был не очень доволен дерзким вмешательством в их разговор мизинного человека, но смолчал, тем более что мизинный прямо на сломленной ветке березы, брошенной на корзно, разделывал для них — княжичей — горячее, только что вынутое из котла, сердце вепря.

Княжичи достали свои засапожники, каждый воткнул свою часть в него. Подняли.

— Ну,— сказал Михаил,— съев одно сердце, мы как бы побратаемся, Александр Дмитриевич, а?

— Постой, постой, Миша,— Александр обернулся,— Эй, Еремей, принеси мою сулею1.

Гридь исчез, видимо побежал к седлам, вернулся с сулеей, обшитой кожей.

— Вот вино, Миша, брататься так брататься.— Александр выдернул пробку, откинул ее, она была на ремешке.— Твое здоровье, Миша.

И сделал несколько глотков из сулеи. Протянул Михаилу.

— Теперь ты, Миша.

— Я не пью,— вдруг смутился и покраснел княжич.

Это не очень удивило Александра.

— Еще научишься. Пригуби хотя бы.

Михаил пригубил и, поморщившись, тут же вонзил зубы в горячее сердце.