Великий князь Андрей Александрович велел брату Даниле и племянникам собираться в Дмитрове. В разосланных всем грамотах так и написал: «...дабы свершить нам докончанье, кто чем владеет, тем и владеть всегда должен».

Встретив брата Данилу, после приветствий спросил как бы нечаянно:

— Что ж Константина-то не привез?

— Какого Константина?

— Не придуривайся. Рязанского, конечно.

— А-а. А я думал... Ну он у меня в почетных гостях обретается.

— А не в пленных разве?

— Что ты? Мы с ним, считай, с одного блюда едим.

— Только у его тарели края обгорели,— съязвил князь Андрей.

— О чем ты говоришь, Андрей? Мы и на ловах стремя в стремя, вечерами в шахматишки режемся.

— Ну и кто выигрывает? Ты, конечно?

— Почему? Когда я, когда он. По-разному бывает.

— А в Рязани кто сидит?

— Наместник.

— Чей? Твой?

— Ну мой. Ну и что?

— А то, если Тохта узнает о твоем самовольстве...

— А какое ему дело?

— Вот тогда узнаешь, какое ему дело. Рязань-то как раз на ордынском пути стоит.

«Ну и язва ж ты, братец,— думал Данила.— И я ему еще когда-то против Дмитрия помогал. Вот уж истина: не вскормивши, не вспоивши, не наживешь врага».

— Ежели ты Тохте не скажешь, откуда он узнает?

— Мало у него на Руси послухов.

«Ты главный у него послух, братец, ты. Поди, хвостом-то у его кибитки всю пыль повымел».

— Ну, чего он там? — спросил Данилу сын Юрий.

— Да спрашивал, что, мол, Константина не привез.

— А чего его везти? Не хватало еще пленных за собой таскать.

— Ты бы помолчал,— осадил князь Данила сына.— Он не пленный, он гость у меня.

— Хых. Гость,— осклабился Юрий.— Моя бы воля, я б этого гостя...

— Ладно. Молчи. Пока не твоя воля. И на съезде чтоб не высовывался. Держи язык за зубами. Слово вякнешь, выгоню из горницы.

Почти одновременно приехали в Дмитров Михаил Ярославич Тверской и Иван Дмитриевич Переяславский. Остановились на разных подворьях. Князья московский и тверской, увидев друг друга, искренне обрадовались встрече.

— Здравствуй, Миша,— полуобнял соседа Данила.— Ну, какие новости у тебя?

— Хорошие, Данила Александрович, у меня второй сын родился.

— О-о, поздравляю. Догоняй, догоняй меня.

— И первого сына, Дмитрия, буду постригать днями.

-Уже?

— А как же, три года отроку.

— О, время летит. Кажись, вчера родился — и уж отрок. А вот мой старший, знакомься. Юрий. Есть кому меня в могилу спровадить,— пошутил князь.

Но шутка, видимо, не понравилась княжичу, нахмурился сердито и даже на кивок князя Михаила ничего не ответил.

— Серьезный у тебя парень,— заметил Михаил.

— Да уж куда. Чего надулся, как мышь на крупу? — попенял Данила сыну.— Чай, с Тверью у нас союз крепкий. Верно, Миша?

— Верно, Данила Александрович, нам делить нечего.

— Делить-то нашлось бы что, но лучше не надо,— засмеялся московский князь.

Собрались князья в самой светлой горнице дома наместника. Расселись по лавкам. Великий князь сел под иконой. Перекрестившись и пробормотав быстро слова молитвы, он заговорил:

— Ныне съезд наш, слава Богу, без татарского ока пройдет и, надеюсь, без ссор, как тот, первый. Тогда у нас из-за Федора Ростиславича сыр-бор разгорелся. Ныне, Царствие ему Небесное, Федор успокоился и ссориться нам не с чего.

При сих словах зашевелился на лавке Иван Дмитриевич, возможно, что-то сказать хотел, но великий князь взглядом остудил его желание.

— Хочу доложить вам, братья, что ныне зимой мне с новгородцами удалось разгромить свейскую крепость на Неве, недалеко от того места, где шестьдесят лет назад отец устроил им баню. Так что не посрамили и мы русского оружия.

— Главное, без татар,— заметил князь Данила.

— Да, без татар,— согласился князь Андрей.— Но и без вас, братцы. Основные траты были мои, новгородцев и ладо-жан. Пороки и тарасы новгородцы строили. Мне ныне надо в Орду ехать, а я потратился изрядно на свеев, поэтому придется вам, братцы, весь выход собранный передать мне, я и вручу его Тохте.

— А не потребует Тохта с нас еще? — спросил князь Данила.— Вручишь-то ты, а не мы.

— С какой стати? Я ведь вручу выход от всей Русской земли.

— А куда везти его? — спросил Иван Дмитриевич.

— Ко мне, в Городец. Оттуда я и потеку водой в Орду.

— На воде, поди, тоже сбродники разбойничают? — спросил Михаил Ярославич.

— На воде их тоже не меньше, чем на суше,— вздохнул князь Андрей,— В прошлый раз дважды нападали.

— Не пограбили?

— Одну лодью увели. Но мои молодцы догнали, лодью отбили, а их всех перетопили.

— Много?

— Да около сотни, пожалуй, будет.

— И откуда они берутся? — пожал плечами Михаил,— Вроде не сеем их, а в лес или на рыбалку без дружины носа не высунешь. Сколь раз уж на данщиков нападали, а то в веску вместо данщиков явятся и оберут ее до нитки. Мои придут, а люди божатся, мол, уже уплатили.

— Хэх,— прищурился Иван Дмитриевич.— Збродни грабят — не диво, а вот когда князь...

— Что ты имеешь в виду? — спросил Андрей Александрович.

— А то, что князь Михаил в моем селе Добром весь выход взял.

— Что ты мелешь, Иван? Я, что ли, на твое село наехал?

— Ну, не ты, так твои данщики.

— Ошиблись ребята, с кем не бывает. При твоем отце переяславцы в мой удел залезали не раз.

— Вот и спрашивал бы с отца.

— Он великим князем был, попробуй спроси.

— Ну, хватит, хватит спорить,— вмешался Андрей Александрович.

— Я не спорю,— сказал князь Иван.— Пусть воротит мне взятое в Добром.

— Воротишь? — спросил великий князь Михаила.

— А зачем? Я по Волге к тебе в Городец со своим выходом отправлю, ты и зачтешь ему.

— А и верно, Иван. Что туда-сюда таскать рухлядь1! Привезут в Городец, укажут то, что в Добром взяли, я и запишу на тебя.

— Там не только рухлядь, они меду десяток кодовб увезли.

— Ну, и с медом так же решим.

И хотя спор вроде был разрешен, все равно князь Иван недоволен остался. Он ехал в Дмитров с мыслью опозорить тверского князя перед братией (уподобился збродням!) и удачно подцепил его, подловив на разговоре о разбойниках, ан никакого сраму для Михаила не получилось.

Неприязнь Ивана к Михаилу имела столь потаенную причину, что не то что вслух, а даже сам себе князь Иван не мог назвать ее. А причиной являлась обычная зависть. Их жены были родные сестры. Жена Михаила Ярославича родила уже двух парней, а жена Ивана Дмитриевича оказалась пустопорожней. Каково терпеть такую несправедливость? Да еще, приехав на съезд, князь Михаил во всеуслышание похвастался: «Дмитрия постригаю, Александра окрестил». Для князя Ивана это было солью на рану, посторонним вроде невидимую, но для него чрезвычайно болезненную.

Из всей родни только Данила Александрович понимал Ивана и всегда как мог утешал его:

— Вы еще молоды, Ваня, будут у вас дети. Вот увидишь. Вспомни нашу пращурку, княгиню Ольгу, она Святослава родила, когда ей далеко за сорок было. Долго тужилась, зато вишь, каким орлом разродилась. Так и твоя Дмитриевна таким богатырем стрелит, что ай да ну, дай срок.

И второй съезд князей два дня занял. По межевым грамотам определились с границами уделов и почти не спорили. Написали подробный, обстоятельный ряд-докончанье, в котором все обязались блюсти границы, на чужое на зариться. На нарушителя «Докончанья» подниматься всем вместе. Но, пожалуй, главное, что внесли по предложению Данилы Александровича,— это «решать все самим, не зовя татар».

— Слишком дорого их судейство нам обходится,— сказал Данила Александрович.

И с этим все согласились, даже Андрей Александрович не возразил.

После «Докончанья», как и положено, три дня пировали, на день более, чем собирались. И на пиру клялись в вечной дружбе, а подвыпив, так обнимались и клялись друг перед дружкой, прося прощения за грехи прошлые, не предполагая грядущих.

Но князья Михаил и Иван, даже опьянев, сторонились друг друга, ни разу чарками не стукнулись. А ведь не чужими были — свояки.

Когда разъезжались, Данила Александрович велел сыну Юрию ехать с Иваном в Переяславль:

— Что-то печален он. С тобой все веселей ему будет.

Князь Иван действительно обрадовался, что поедет с ним двоюродный брат, пообещал ему в Переяславле добрую рыбалку и удачные ловы.

Дорогой нет-нет да и вспоминал о своем обидчике Михаиле Ярославиче:

— Ты с ним, Юрий, держи ухо востро. Это тихий-тихий, да в тихом-то болоте, сам знаешь, черти и водятся.

— Отец с ним в дружбе.

— А князь Данила с кем в ссоре-то? У него сердце золотое. Вон князя рязанского попленил и вместо поруба во дворец его устроил.

— Да, я уж пенял ему.

— Не надо, Юрий, не надо. Он же отец, а слово отца должно быть законом для нас. Я, только осиротев, понял это. Так что цени отца-то, цени, вельми мудр Данила Александрович, не чета другим иншим.

Он не сказал, кто эти «иншие», но не трудно было догадаться: речь о тех, кто сироту обижает.