Князья Федор и Афанасий прискакали в Новгород с остатками дружины и сообщили, что к городу подходит князь Михаил Ярославич во главе татарского войска.

Быстро сбежавшиеся на владычный двор вятшие стали думать: как быть, что делать?

— Надо вооружать всех и укреплять город,— настаивали одни.

— Против татар мы не устоим.

— А что же делать?

— Надо слать навстречу Михаилу послов, он, как-никак, великим князем считается. Уговорить, умолить не брать нас на щит.

— Да. Если возьмут на щит, татары весь Торг очистят. Чего доброго, красного петуха пустят. Лепш откупится.

— Верно. От Дюдени ж откупились тогда.

— А я думаю,— осенило Лазаря Моисеевича,— надо слать архиепископа Давыда, он всегда к миру зовет, он уломает Михаила.

— Верно. Владыку посылать надо.

Отрядили за владыкой Степана Душиловича как самого красноречивого. Выслушав посланца, Давыд сказал:

— Это что ж? Вы пакостили, а я за вами вылизывай? Так, что ли?

— Но, святый отче, к городу беда подступила, время ль считаться?

— Нет, сын мой, к городу подступил законный князь наш. И коль вы его в свое время незаконно извергли, извольте сами идти ему встречь с повинными головами.

— Но, владыка, мы ж это...

— И не уговаривай. Тогда не слушались меня, когда Юрия звали, так хоть теперь послушайтесь. Идите к князю Михаилу, кайтесь.

Воротился к вятшим Степан Душилович ни с чем.

— Владыка велит идти самим к Михаилу и каяться.

— Это что деется? Уже архиепископу никакого дела до города нет. А?

Но, как ни возмущались вятшие владыкой, а все ж к тому же и прибились:

— Надо слать послов.

— Кого?

— Ну ясно, Степана Душиловича и Лазаря Моисеевича.

— Лазарь не подойдет,— возразил Степан Душилович.

— Почему?

— Он Юрия ездил звать.

— А и верно. Тогда Ивана Дмитриевича, он, кажись, ему, Михаилу-то, сочувственный.

— Если сочувственный, то тогда Игната надо туда же.

— Какого?

— Да Веска ж. Игнат, ты чего забился в угол и молчишь?

— А чего говорить?

— Ну как? Тебя хотят послать к Михаилу, ты не возражаешь?

— Нет.

— Может, и довольно трех. Теперь об окупе.

— О каком еще окупе?

— О каком? Думаешь, князь Михаил спустит нам замятию? Тыщи две, а то и более заломит.

— Двумя тыщами не откупишься. С ним же татары.

— Да и где ж их взять? Последние в поход князя Федора всадили.

— Небось ухватит за горло, сразу найдутся.

— Хватит спорить,— вмешался Душилович.— Вы решайте, до каких нам уступать.

Заспорили вятшие едва не до драки. Когда дело кун касаемо, спокойствие трудно сохранить. Однако все же уговорились на пяти тысячах, хотя все понимали, что и эти будет нелегко собрать. Город в разоре, народ в раздоре.

Посланцы нашли стан князя Михаила на берегу Меты. Он не стал звать их в шатер, и едва они заговорили о желанном перемирии, как перебил:

— Выдайте мне головой князей Федора и Афанасия, тогда и будем говорить.

— Но, Михаил Ярославич,— взмолился Степан Душилович.— Ты же знаешь, что Новгород никогда не выдает своих.

— Своих? — усмехнулся Михаил,— С каких это пор Федор Ржевский и Афанасий Московский вам своими стали?

— Но они ж сидели в Новгороде, княжили.

— Сидели не на своем месте. На чужом, то бишь на моем. Вот их я и требую. Все. Разговор кончен. Ступайте.

Повернулись новгородские послы, поплелись к коням. Князь окликнул:

— Игнат.

Беек остановился, обернулся к князю.

— Подь на час.

Беек подошел. Михаил спросил негромко:

— Что там Федор с Афанасием делают?

— Город крепят, людей вооружают.

— Ага. Они драться хотят, а вятшие мира просят. Лихо, ничего не скажешь. Ну, как я вас завернул? Правильно?

— Правильно, Михаил Ярославич. Стой на этом, уступят, никуда не денутся.

— Ладно. Ступай, Игнат. А то вон Душилович уже посматривает подозрительно.

— А черт с ним. Они все равно знают, что я твою сторону держу, поэтому и выбрали. Надеются, что мы с Иваном тебя уломаем.

— А Иван Дмитриевич тоже мне привержен?

— Конечно. И архиепископ Давыд на твоей стороне.

— Ну, и тем лучше. Ступай.

Когда послы отъехали, Степан Душилович спросил Беска:

— Что он подзывал тебя, Игнат?

— Да спрашивал, шибко ли город выгорел.

— А ты что ответил?

— Ответил как есть.

Возвращение посольства без результата всполошило вят-ший совет.

— Да мы испокон не выдавали своих.

— Он что? Белены объелся?

— Нет, нет, нет. Вот наш ответ,— кричали наиболее стойкие.

Переждав возмущенные вопли, Степан Душилович сказал:

— Тогда готовьтесь к приступу, господа.

— Вы про окуп-то говорили ему?

— Он сказал: ни о чем говорить не буду, пока не выдадут Федора и Афанасия.

— С ума можно сойти. Во времечко! Когда это было, чтоб Новгород выдавал своих князей? Вон Ярослав иссек самых вятших новгородцев, и то его не выдали. А эти? Федор вон немцев побил, а мы его на казнь? Отблагодарим.

И опять вспыхнул великий спор: выдавать — не выдавать? Решили было не выдавать, но тогда послы в один голос заявили:

— А тогда езжайте сами к Михаилу.

До темноты бились вятшие, надрывая глотки, охрипли даже. Зажгли свечи, а они едва тлеют — столько наорали, надышали золотопоясные. Наконец, как всегда, Лазарь Моисеевич молвил:

— А может, Федора выдать, а?

— Как?! — возмутились упрямые.

Но послышались и другие голоса, почти согласные:

— Но надо ж чем-то кончать. Этак до утра не решим, а Михаил, поди, ждет.

— Почему именно Федора?

— Да потому, что в случае чего за него не будет местника. А за Афанасия ого-го! Данилычей-то эвон сколь, от них после не отмахнешься.

Помялись, покряхтели вятшие, стыдно ведь принимать такое решение. А куда денешься? Не сами, чай, на сие под-вигнулись, князь окаянный толкнул. Эта мысль хоть и дохлой была, но грела чуть-чуть души заблудшие. Грела худо. Невольно всех подмораживало: как брать Федора? Князь ведь. А ну завтрева вверх опять взлетит, он же со свету сживет тех, кто его вязать будет.

И тут опять Лазарь Моисеевич (до чего же мудрый человек!) сказал в тишине:

— А мы свет загасим. И в темноте.

— Правильно,— поддержало несколько голосов.

А Степан Душилович от восторга едва не поцеловал Лазаря в маковку.

— Разумная башка у тебя, Моисеевич!

Но опять задача нелегкая: кого слать за Федором? Все боятся, никто не хочет. Друг на друга посматривают: кто смелее?

— Ну давайте, может, кто добровольно желает? — спросил Степан Душилович.

С добровольцем тоже дело не двинулось. Наконец вызвался Беек:

— Ладно. Я пойду.

Сразу оживились на лавках золотопоясные, нашелся среди них смельчак. Душилович наказывал Игнату:

— Скажи Федору, мол, бояре на совет зовут.

— Ладно. Знаю.

— Да пропускай его вперед, а то самого обротаем,— хихикнул кто-то от окна.

Уехал Беек. В горнице повисла тишина ожидания. А когда ждешь, час вечностью кажется. Пока спорили, время не замечали, а теперь нет-нет да кто-нибудь молвит:

— Ну, сейчас, наверно, он уже на Городище.

— Уговорил бы.

— Уговорит, чай, не мизинные зовут, а самые уважаемые.

— Кто будет вязать-то?

— Пусть Мишинич с Павшиничем, они здоровущие.

— А веревки-то? Веревки? — спохватился Павшинич.

Послали кого-то за веревками, долго ходил, воротился с вожжами волосяными, какие и медведю не порвать.

Мишинич с Павшиничем взяли вожжи, места им уступили у самых дверей. К шандалу со свечами посадили Лазаря Моисеевича:

— Как дверь откроет, сразу гаси.

— Знаю.

И опять ожидание. Кто-то уж в углу храпеть начал, убаюканный тишиной.

— Разбудите там, а то не услышим.

— Эй, проспишь Царствие Небесное.

— А? Че? Пришел?

— Ждал, когда ты выспишься.

И впрямь тут послышались шаги за дверью. Все затаились, кажись, и дышать перестали.

Дверь отворилась, Лазарь фукнул на свечи. Мишинич с Павшиничем набросились на вошедшего. Тот не сопротивлялся, лишь забормотал:

— Господи, помилуй!

— Ты кто? — насторожился Павшинич.

— Я-то Давыд,— промямлил пленник.

— Владыка?

— Он самый,— жалобно ответил Давыд.— Что ж вы, ироды, деете?

— Развяжите святого отца,— закричал Душилович.— Ослепли, че ли?

Архиепископа освободили быстро, Павшинич оправдывался:

— А я-то думаю, отчего не ворохается? Прости, владыка, думали, злодей какой.

— Вижу в окне свет, думаю, дай зайду,— говорил жалобно архиепископ.— Открыл дверь, а тут темь египетская. И вы из тьмы как черти. Было-к не помер.

— Прости, владыка, прости,— заговорил ласково Степан Душилович,— Давай я тебя до покоев провожу.

Подхватил владыку под локоток и повел из горницы, беспрерывно что-то говоря утешительное. Увел.

— Ну, вляпались, братцы. Что ему скажем, Давыду-то?

— Завтра все объясним. Вот что сейчас Степка ему в уши дует?

— За Душиловича не боись, он кому хошь зубы заговорит.

— Огонь-то вздувать? Али как?

— Погоди. Кажись, идет кто-то.

Подошел к двери, чуть приоткрыл, молвил негромко:

— Это я, злыдни, Степан.

Вошел, прикрыл за собой дверь.

— Ну как? Будем огонь вздувать? — вдругорядь спросил из темноты Лазарь Моисеевич.

— Некогда,— отвечал Душилович.— Я слышал, на мосту копыта стучат. Никак, Беек с Федором подъезжают.

Притихли все, затаились в темноте. И впрямь вскоре послышался скрип ступеней на крыльце. Степан Душилович прошептал:

— Мишинич, Павшинич, готовы?

— Готовы.

— Цы-ы...

Князя Федора скрутили тоже довольно скоро, хотя он и умудрился в темноте пнуть Павшинича в пах, отчего тот взвыл и заматерился:

— Г-гад, ты ж мне яйца... У-у-у!

Но за Павшинича, сразу же выбывшего из строя, пособляли Мишиничу ближние из бояр.

Было темно, глаз коли. Связанный князь спросил громко:

— Это вы так благодарите меня? Да?

Степан Душилович, изменив мужской голос на тонкий, почти на женский, чтоб не признал его князь, пропищал:

— Прости, Федор Александрович, но тебя требует князь Михаил Ярославич.

— Стало быть, моей головой откупаетесь?

— Что делать, князь, не пропадать же всем.

▼ Связанного Федора затащили в какой-то чуланчик, чтобы без него решить, как быть дальше. Опасались: не дай Бог прознают мизинные, чего доброго, кинутся освобождать. От черных подлых людишек всего ждать можно.

Совещались в темноте, словно совестились друг дружки:

— Ну, как дальше-то?

— Утром надо везти.

— Нельзя утра ждать. Светать начнет, кто-нито узрит. Да и он шумнуть может.

— Не шумнет. Рот завяжем.

— Надо его в крытую телегу и вывозить немедля. Пока мост, пока Словенский конец проедем, а там, наверно, и светать начнет.

Так и решили, что спокойнее будет вывезти князя до света из города.

К шатру князя у Меты подъехали послы, когда солнце к обеду приблизилось. Степан с Иваном ехали вершними, Игнат на облучке крытой телеги, держал вожжи, правил.

— Князь! — позвал Душилович.— Принимай.

Михаил Ярославич вышел из шатра.

— Приехали?

— Вот как просил: Федор. Бери.

Михаил подошел, заглянул в короб, возмутился:

— Вы что, сволочи! Кого привезли?

— Князя Федора.

— Кто ж так князя возит? Немедленно развяжите, снимите все повязки. Ну!

— Но он же... это...

— Освободите его! — гаркнул Михаил Ярославич.— Быстро, быстро. Игнат!

Беек стал разматывать веревки, сорвал с лица Федора ширинку-утиральник. Ему помогал Степан Душилович, бормоча:

— Хочешь как лучше, а он кричит.

Освобожденный от пут и повязок, Федор повел плечами, щурясь, посмотрел на князя:

— А-а, Михаил Ярославич. Здравствуй.

— Прости, Федор, что так-то... Заставь дураков Богу молиться, они лбы расшибут. Айда ко мне в шатер, перекусим чего-нито.

— Спасибо, Михаил Ярославич.— Федор слез с телеги, разминая ноги, направился к шатру.

— Сысой,— позвал Михаил,— покорми князя Федора чем Бог послал.

— Хорошо,— кивнул Сысой, откидывая полог входа,— Проходи, Федор Александрович.

Михаил Ярославич выговаривал послам:

— Если вы так и Афанасия привезете, я вам башки поотрываю.

— Афанасия мы не выдаем,— нахмурился Степан Душилович.

— Как так?

— А так. Вече решило Афанасия не выдавать. Михаил Ярославич, смилуйся, не позорь ты нас.

— О чести вспомнили, сукины дети. Ну что ж, может, вы и правы. Думаете, так уж мне хочется вас мордой в дерьмо тыкать? Хотя вы и заслужили того.

— Михаил Ярославич, новгородцы предлагают тебе окуп,— сказал Беек, и Степан Душилович взглянул на него с неудовольствием: зачем, мол, сразу-то?

— Окуп — это само собой,— сказал князь.— Сколько?

— Не более пяти тысяч.

Степан аж крякнул от досады. Но Беек даже не взглянул в его сторону.

— Ну что ж. Возьму с вас пять. Да, думаю, сразу-то не потянете.

— Да, сразу мы не сможем.

— Ладно. Потерпим,— совсем миролюбиво сказал Михаил Ярославич,— И вот что попрошу вас, передайте князю Афанасию, что я приглашаю его на переговоры. Как-никак мы с ним родня, неужто миром не договоримся? Мне, если честно признаться,— понизил князь голос и, оглянувшись, закончил еще тише: — Мне самому не хочется татар на Новгород напускать: город, чай, не чужой.

— Ладно. Передадим князю твое приглашение, Михаил Ярославич. А уж ехать к тебе, не ехать, пусть сам решает.

— Напомните ему, как я его принимал во Твери когда-то с красным ухом.

— С каким красным ухом?

— Он знает. Вы только передайте поточнее: «с красным ухом». Он приедет.

И действительно, Афанасий Данилович приехал к шатру Михаила через день в сопровождении Веска и нескольких гридей. Увидев выходящего из шатра князя, заулыбался:

— Дядя Миша, здравствуй,— и легко соскочил с коня.

— Здравствуй, Афанасий, здравствуй,— сказал Михаил, принимая его объятия и похлопывая по спине.— Эвон как возмужал. Рад, очень рад, что ты приехал. Идем в шатер, поговорим.

Михаил Ярославич, пропуская в шатер Афанасия, мигнул Сысою. Тот ответил согласным кивком: все понял.

В шатре сели у походного столика на скрипучие плетенные из ивы седалища. Михаил взял корчагу, наполнил чарки.

— Ну, давай выпьем, князь Афанасий.

— За что, дядя Миша? — взял гость чарку.

— За встречу и твое недраное ухо.

— Я что-то не понимаю, при чем ухо?

— Да думал я тебя, Афоня, отодрать за ухо, как тогда Юрий. Помнишь? Но вижу, муж уж, не хотел тебя на людях ронять. Князь ведь.

— А-а,— засмеялся Афанасий.— Ну, за недраное так за недраное.

И выпил чарку залпом. Михаил чуть пригубил свою, поставил на стол.

— А ты что ж не пьешь, дядя Миша?

— Да не уважаю я хмельного. С отрочества не люблю.

— Зря. Оно сердце веселит.

— Ну, дай Бог, дай Бог, пусть тебя веселит.

В это время явился на входе Сысой и на вопросительный взгляд Михаила кивнул утвердительно: все, мол, готово.

— Ну что, князь Афанасий Данилович,— заговорил серьезно Михаил,— Покняжил в Новгороде, пора и честь знать. Чужой стол занимать грех, Афоня. Нехорошо.

— Но меня Юрий посадил, дядя Миша.

— Юрий посадил, я ссадил,— князь поднялся с седалища,— Сысой, проводи князя под караул к Федору.

— Но как же? Это ж нечестно, сам звал на переговоры... А сам...

— Афанасий, я не хочу крови. Отправляйся под стражу, а я поеду город принимать, он как-никак мой. Сысой, делай, что велено.

И Михаил Ярославич вышел. А князь Афанасий неожиданно заплакал.

— Это подло, это подло,— шептал он дрожащими губами, стукая кулаком по коленке.

— Афанасий Данилович, зачем уж так расстраиваться-то? — сказал Сысой почти сочувственно.— Вот вы с Юрием по-подлому сделали. Михаил Ярославич, однако, не срамит тебя. Идем, Афанасий Данилович, не трави сердце.

— Но я позову гридей,— вскочил Афанасий и крикнул: — Эй, ребята, ко мне!

— Нет уж твоих ребят, князь.

— Убили, изверги?

— Зачем? Повязали, попленили, как положено. Идем, Афанасий Данилович, не упрямься.