Пролог

— НЕТУ ОТ ВАС никакого покою Ивану Митричу, — ворчала Глаша, на все руки мастерица, и домашняя хозяйка, и повариха, и экономка в одном лице. — На улице мороз, не приведи господь, а тут происшествия, происшествия… — передразнила она присланного за начальником сыскной полиции Путилиным посыльного. — Да ноги отряхни, — процедила сквозь зубы, — снега по коридору нанесешь, а мне потом от воды избавляйся. Жди, — и дальше порога не пустила, сама же тихими, почти неслышными шагами прошелестела к двери в спальню хозяина, занесла руку, чтобы постучать.

Иван Дмитриевич не спал, проснулся с час тому и никак глаз сомкнуть не мог, все мысли тяготили, то одно на ум придет, то другое. Ворочался, как детская юла, но сон не шел. Путилин слышал, как раздалось дребезжание колокольчика, как Глаша, вполголоса выражая свое недовольство, пошла отворять дверь. Потом жалобно звякнула цепочка, послышался невнятный бубнеж.

Начальник сыска не стал ждать, когда Глаша начнет с тихого стука, а потом и загрохочет кулаком, поднялся, натянул халат, только с третьего раза попав в рукав, и направился к двери, отворил.

Домашняя хозяйка застыла с поднятой рукой.

— Ну, кто там? — устало спросил Путилин.

— Посыльный.

— Я понимаю, что посыльный. Из наших? — Иван Дмитриевич имел в виду — из сыскного, домоправительница поняла.

— Первый раз вижу.

— Пусть пройдет в кабинет.

— Так натопчет, — возмутилась Глаша, но, увидев в свете колеблющиеся свете свечи лицо хозяина, быстро ретировалась.

Через минуту в кабинет, теребя шапку в руках, вошел приземистый мужчина с седыми полосками в бороде и густыми бровями, остановился у входа и, переминаясь с ноги на ногу, произнес:

— Меня это… — Голос, хоть и басовитый, но звучал как-то натянуто, видимо человек оробел, встретив настороженный взгляд начальника сыска.

— Что стряслось? Кто прислал? Давай по порядку и безо всяких околичностей. Понятно?

— Так точно, ваше превосходительство, — званый гость вытянулся, словно на параде. — Понятно, — но так и остался стоять с открытым ртом, то ли не зная, с чего начать, то ли робость, однако, не проходила.

Иван Дмитриевич зажег еще один светильник на три свечи.

— Я слушаю.

— Ваше превосходительство, — набрался смелости мужчина, — близ Черной речки нашли убиенного.

— Не замерзшего?

— Никак нет, убиенного, голова вот тут проломлена, — и он рукой тронул затылок.

— Сам видел?

— Сам, — всем видом говоря: а как же, я лишку никогда не болтаю. — От этого за вами и пристав меня снарядил, сани выделил.

— Господин Евграфов?

— Так точно, Федор Осипыч.

Указанная территория относилась ко 2-му участку Выборгской части, в которой приставом служил штабс-капитан Евграфов, молодой человек, с которым Ивана Дмитриевича не один раз сводила судьба. Не оставляют преступники без надзора ни один участок столицы, вот и приходится знать чуть ли не каждого околоточного в городе, не то что приставов.

— Погрейся, пока оденусь, — добавил Путилин уже в дверях, — зябко на улице, небось мороз кусает?

— Ишо как, — признался мужчина, — в этом годе зима лютая, ой какая лютая.

У ПАРАДНОЙ СТОЯЛИ сани. Иван Дмитриевич поежился, выйдя из дома, и даже поднял меховой воротник пальто, но, сев на скамью саней, удивился, что не так уж и холодно в столице.

Доехали быстро, всего-то несколько улиц. Посыльный сидел на облучке с извозчиком и ни разу не повернулся, видимо, все-таки робость перед самим Путилиным брала верх.

По пути Иван Дмитриевич ни о чем конкретном не помышлял, мысли бегали, как муравьи: вроде бы голова занята, но непонятно чем. Все какие-то обрывки то о службе, которой в этом году четвертьвековой юбилей, и пора бы на покой, все-таки действительный статский советник… то о злодеях, не ценящих человеческую жизнь, словно она не дана свыше Божьим проведением, а так, пустяк, который можно походя забрать, то снова о том, кто в способности заменить его, Ивана Путилина, на таком ответственном посту.

Здесь мало лизоблюдства и преданного взгляда в глаза вышестоящему начальству, здесь порой надо и под нож с пулями лезть; потом мысли перескочили на зиму…

Так и домчали до места преступления.

ШТАБС-КАПИТАН ЕВГРАФОВ, тридцати с небольшим лет, высокий блондин с короткими волосами и небесно-голубыми глазами, выхаживал по пустырю в ожидании начальника сыскной полиции. В «Справочной книге Санкт-Петербургского градоначальника» Федору Осиповичу было уделено несколько строк:

Православный, женат, воспитывался в частном учебном заведении, на службе с 24 января 1864 года, в должности с 12 апреля 1874 года, в чине с 16 марта 1873 года…

Но эти скупые строки не могли вместить того, что с первого дня Евграфов взялся за околоточных, а потом и за городовых, начал наводить порядок, какой только возможно. Больше не стало со стороны полицейских чинов самоуправства. Капитан был скор на расправу, увольнял за большие нарушения безо всякой жалости и к тому же с волчьим билетом. Подчиненные Федора Осиповича побаивались, но уважали за справедливость, иной раз своих в обиду не давал, когда возводили напраслину.

— ДОБРОЙ НОЧИ ИЛИ утра, Иван Дмитрич, — протянул руку Путилину капитан.

— Главное не утро или ночь, а то, чтобы они были добрыми, — улыбнулся начальник сыскной полиции, пожимая руку Евграфова.

— И то верно, но добрым назвать не могу.

— Рассказывайте, Федор Осипович, что стряслось в ваших краях?

— Так рассказывать нечего, от Чернореченского моста, — пристав указал рукою, — до Флюгова переулка, — кивнул в другую сторону, — возвращался из трактира Степан Тимофеев, заметил в стороне на пустыре темное пятно, подошел, ну а далее — в участок, благо он недалеко.

— Значит, Степан Тимофеев.

— Знакомая фамилия?

— Нет-нет, это я так, а дальше?

— А дальше дежурный пошел с Тимофеевым, вызвали меня. Вот и все.

— Вы осматривали место преступления?

— Нет, Иван Дмитрич, я более склонен доверять вашему чутью, поэтому более никто к трупу не подходил, кроме Тимофеева и дежурного.

— Хорошо.

Убитый лежал на спине, широко раскинув руки в стороны. На нем было надето только нижнее белье. Расстегнутый ворот нижней рубахи открывал покрытую седыми волосами грудь, поверх лежал на толстой нитке нательный медный крест.

Иван Дмитриевич сперва остановился подле убитого, обозревая место преступления. Повернулся то в одну сторону, то в другую. Склонился над трупом, повертел в руках нательный крестик, потом выпрямился, и лоб Путилина прочертила морщинка.

— Н-да, — протянул он и пожал плечами. — Становится понятным…

Пристав стоял в нескольких шагах и наблюдал за действиями сыскного начальника, хотел было что-то спросить. Уже открыл рот, но воздержался от любопытства, что же все-таки усмотрел здесь Иван Дмитриевич.

— Ну что, Федор Осипович, картина мне ясна, только вот следствие зайдет в тупик, ежели мы с вами фамилию сего человека, — он указал на убиенного, — не узнаем.

— Попробуем, хотя, — засомневался пристав, — вы что-то узнали?

— Немного. — Путилин помассировал пальцами подбородок. — Они приехали…

— Они? Простите, Иван Дмитриевич, — стушевался капитан.

— Судя по следам, их было трое. Ладно, Федор Осипович, не буду напускать туману. Убитый, видимо, чухонец, это видно по белью и крестику на шее, сегодня же двенадцатое февраля, а значит, Сырная неделя, и, скорее всего, он, наш убиенный, прибыл в столицу для извозного промысла. Это я говорю так, что у чухонцев сани приметный на снегу след оставляют, видите, — Путилин опустился на корточки и провел рукою по колее, — обратите внимание, как подкована лошадь, это тоже говорит, что убитый — чухонец.

— Может, чухонец — убийца, вот сюда труп и привез?

— Нет, Федор Осипович, именно чухонец убит, посмотрите на следы здесь и здесь, это два разных человека, один подволакивает ногу, от этого и след такой, словно кто волочит что-то, а второй, наверное, высокий и весу большого, видите, как промятость выделяется. Убитого снарядили, чтобы он в эти края ездоков довез, вот они доехали сюда. Я уж не знаю причину, по которой чухонца попросили остановиться, видите, лошадь гарцевала и натоптала здесь.

— Вижу.

— Так вот, они, видимо, переехали Чернореченский мост, и сюда. Здесь чухонец остановился, сошел с козел и уже на земле получил первый удар по голове, упал ничком, выпростав вперед руки, словно в последнюю минуту жизни пробовал отползти от злоумышленника. Вот видите, он доскреб до земли, и его еще два раза ударили. Потом сняли с него одежду и на санях уехали.

— Вот поэтому, Иван Дмитрич, я и не подходил к трупу, чтобы не затоптать следы. Я, ей-богу, не приметил того, что увидели вы.

— Не наговаривайте на себя, Федор Осипович, вы все бы заметили и без меня, ведь следы многое дают. Так что стоит искать пропавшего чухонца.

— Да, задачка, — провел рукой по шее капитан.

— Я вам предлагаю проверить постоялые дворы в округе. Думаю, в такой поздний час, как совершено было убийство, чухонец взял последних седоков, которые следовали в его сторону, не думаю, чтобы он промышлял ночью, в такое время люд в теплых постелях и не получишь много денег, а вот днем другое дело. Поэтому ищите в первую очередь чухонца, который заплатил за ночлег вперед за несколько дней, а сам не приехал.

— Но ведь сегодня первая ночь, когда он исчез.

— Федор Осипович, не мне вас учить, как искать пропавших. Не первого же вы разыскиваете. Тем более вы на своем участке даже иголку сможете найти.

— Это вы верно подметили, — улыбнулся пристав. — Хотя не перехваливайте.

— Отнюдь, — на лице Путилина тоже появилась улыбка, — не обессудьте, но я могу не только отпускать комплименты.

— Знаю.

— И надеюсь, мне не придется привлекать сыскных агентов к розыску ночлега чухонца.

— Не придется, — со всей серьезностью в голосе произнес штабс-капитан Евграфов.

Иван Дмитриевич долго не размышлял, ехать ли домой или в сыскное.

— На Большую Морскую, — Путилин стукнул по плечу тростью извозчика.

Дежурный чиновник не удивился раннему приходу начальника сыскной полиции, сдержанно поприветствовал, доложил о происшествиях, коих на утренний час не наблюдалось. Об убийстве пристав Евграфов не доложил, ему самому еще не доложились об этом происшествии…

ШТАБС-КАПИТАН ЕВГРАФОВ отправился в участок, домой идти после вечерней размолвки с женой не очень-то и хотелось. За завтраком видеть недовольное лицо любимой женщины было выше сил, особенно когда ее алые губки капризно надувались, а взгляд выражал такую обиду, что хотелось провалиться, лишь бы не ощущать на себе этот выразительный взор.

Окна участка выходили в сторону Бабуринского переулка — унылый пейзаж, в особенности весной и осенью, не радовал взгляд, а сейчас, в зимнее время, хотя бы белый цвет навевал не такие мрачные чувства.

«Первым делом, — размышлял пристав, — надо дать указания околоточным. Каждый из них знает свой участок как свои пять пальцев. Нужно искать лошадь и сани, но о них будет известно после выявления фамилии чухонца, ведь те, кто с ним ночевал, по всей видимости, видели и сани, а значит, могут описать какие-нибудь приметные детали, а далее… — Капитан сжал до боли губы. — Далее, далее… — вертелось в голове, но так ничего толкового и не приходило. — Далее ничего не остается, как идти на поклон к Ивану Дмитричу. А почему, собственно говоря, на поклон, служим одному государю и выполняем одно дело — следим за порядком в столице, пресекаем злодеяния, а если те и происходят, то учинившего преступление надобно, находить, и «тогда ему воздадут по делам его», — закончил он размышления словами из Святой книги…

К семи часам околоточные стояли в коридоре, опасаясь войти в кабинет пристава. Гадали, что могло стрястись, по какой такой надобности их собрали в участке в столь ранний час, ведь часом позже они все равно должны были явиться с докладами о состоянии дел в околотке. А сейчас, как в особом случае, капитан Евграфов отправил за ними посыльных с указаниями.

— Наверное, убийство случилось, — хмурился один.

— Точно, — говорил другой. — Не без этого.

С хмурыми лицами они входили в кабинет, украдкой бросая взгляды на озабоченное лицо Федора Осиповича.

— Я вас вызвал по важному делу, — начал пристав, не поприветствовав собравшихся. Такое случалось не часто. Видимо, слишком озабочен был участковый начальник. — Слышали, что на пустыре Языкова переулка найден убитый? Исходя из того, что он раздет, это разбойное нападение с целью грабежа. Убит, по всей видимости, чухонец, приехавший в столицу подработать извозом, и, скорее всего, он остановился на постоялом дворе. Так как началась Сырная неделя, то, скорее всего, заплатил он за неделю вперед, но, может быть, остановился у знакомых, поэтому расспросить надо всех. А так как вы знаете участок хорошо, и вам знаком каждый житель и приезжий на доверенной вашему вниманию территории, и, ко всему прочему, вы в состоянии проверить подопечные вам околотки, через два часа жду вас со сведениями о чухонце, то есть фамилией убитого, приметами лошади или саней, на которых он приехал сюда. Вас более не держу, можете быть свободными.

Федор Осипович поначалу сам хотел проверить все постоялые дворы, но потом отказался от такой затеи. Участок хоть и невелик, но вдруг и правда чухонец остановился у знакомых, тогда надо проверить чуть ли не каждый дом на участке, а это, мягко говоря, задача для него непосильная, а околоточные каждого жителя знают, вот задача по ним.

ПУТИЛИН, УСЕВШИСЬ В кресло, откинулся на спинку и предался размышлениям. Стоит ли послать сыскных агентов на поиски ночлежного места чухонца, или довериться приставу? Штабс-капитан Евграфов толков, сметлив и служит по чести, по крайней мере о мздоимстве никто не упоминал, хотя здесь ничему верить нельзя. Вот действительный статский советник Мстиславский из Вологды ставился в пример как образец добродетели, одной рукой нуждающимся помогал, человеколюбивое общество организовал на собственные деньги, а второй — мошну набивал, не только деньгами купцов и деловых людей, но и в государственную казну другую руку запустил, да так глубоко, что до сих пор комиссия разбирается. Но если о каждом такие мысли держать, то и доверять никому нельзя будет. Иван Дмитриевич покачал головой и взялся за чтение «Иллюстрированной недели» за десятое февраля, чтобы отвлечься от мрачных мыслей.

На первой странице был рассказ Шкляревского «Через преграды», начало напечатали в прошлом номере, но когда Иван Дмитриевич начал чтение, ему показалось в повествовании все фальшивым: и описания, и диалоги. Путилин поморщился и перелистнул дальше. Очерк о самозванце не привлек темой. «Сколько их ныне развелось?» — ненавязчиво мелькнуло в голове и пропало.

В прошлом номере без указания имени автора под повестью с непритязательным названием «Золотое сердце» Путилина привлекла подпись «Из уголовной хроники», но после одной страницы непросветного бреда о графьях, подмененных детях, потайных комнатах и лживых размышлений Иван Дмитриевич вскинул брови кверху и с досады покачал головой: «Неужто кто-то это читает?»

Вот о чем говорилось на страницах «Внутреннего обозрения»:

Защита государства безусловно требует вполне надежной боеспособной армии. Вопрос о сроке службы новобранцев в войсках — вопрос для нее жизненный; и вся военная повинность была бы бесплодна, если бы при недостаточном сроке ограничивались лишь производством недоученных масс, которых, в строгом смысле, нельзя было бы назвать войском.

Статья была продолжением споров о сроке воинской повинности на действительной службе, который ранее сократился с двадцатипятилетнего срока до двенадцати, и этот срок был велик.

Крестьянин отрывался от земли, рабочий — от заводского или фабричного места, таким образом выпадал из жизни, вот и возник вопрос о преобразовании армии, но года шли, и даже Крымская кампания ничему никого не научила. Надо было двигаться вперед, иначе выйдет как в Европе. Пока считающаяся самой сильной французская армия почивала на лаврах, германские войска маршировали по улицам Парижа. Здесь давать слабину нельзя ни в оружии, ни в людях, которые обучаются владению порученным им оружием.

По мнению воинских начальников, наиболее ответственных в образовании солдат, при наших неблагоприятных условиях необходимо, по крайней мере, прохождение каждым солдатом не менее пяти периодов летних занятий, и должно ныне считаться лишь наименьшим сроком службы.

Еще в статье говорилось, что оптимальным сроком для службы остаются семь лет, тем более что империя тянется не на одну тысячу верст с востока на запад и учения необходимо проводить в разных условиях.

Путилин отложил в сторону газету.

Далее целая страница отведена визиту австрийского императора Франца-Иосифа II, не обошедшего наградой в честь приезда и действительного статского советника Ивана Дмитриевича Путилина Командорским крестом 3-й степени, памятуя быстрое расследование убийства военного аташе графа Аренсберга, происшедшего в столице пять лет тому и едва не поссорившего двух императоров.

ШТАБС-КАПИТАН ЕВГРАФОВ два часа не выходил из кабинета, переживая за порученное околоточным задание. Казалось, что они не справятся, а в следующую минуту возрастала уверенность — еще миг, и придет с радостным известием один из подчиненных.

Волнение не давало покоя, хотелось что-то делать, бумаги, присланные из канцелярии градоначальника, прочитаны были не один раз, рапорты околоточных более не вызывали улыбки, хотелось побыстрее получить известия, дающие повод либо к радости, либо к огорчению.

ПУТИЛИН ДОВЕРИЛСЯ ПРИСТАВУ, Не все перекладывать на плечи сыскного отделения, пусть и приставы с околоточными поработают, тем более знают они свои участки лучше кого бы то ни было. Надо доверять, хотя в то же время и проверять. Не все служат царю и Отечеству верой и правдой. Сколько раз сведения утекали к преступникам. Верно сказано: доверяй, но проверяй. Не все в руках Божиих, в большинстве случаев в руках человеческих, иной раз продажных и не внушающих доверия. В последнее время Иван Дмитриевич все более и более склонялся к тому, чтобы уйти на покой. Здоровье подорвано, ноги порой переставали слушаться, глаза словно песком засыпаны. Дышать и то порой было больно, пора в отставку. Двадцать пять лет службы, часть времени он провел в засадах, переодеваниях… Ножевых ран не пересчитать, несколько пуль извлечено хирургами, а он, действительный статский советник, еще ходит, дышит и, главное, ловит злоумышленников. На самом деле Путилин устал — порой начнет читать газету, книгу или реляцию из министерства, и ловит себя на мысли, что вроде бы половину документа или рассказа прочитал, а в голове ничего не осталось, вот и приходится возвращаться к началу. Нет, пора на покой, пора, хотя грех признаться, что скоро всего лишь сорок пятый год.

ЧЕРЕЗ ЧАС ЯВИЛСЯ один из околоточных.

— Да, Федор Осипович, вы правы, сегодня на постоялый двор по Муринской старой дороге не явился ночевать постоялец.

— Так-так… — заинтересованно произнес пристав, а у самого и глаза заблестели.

— Крестьянин Выборгской губернии Андерс Паксу, — заглянул в бумажку околоточный.

— А приметы? — Штабс-капитан Евграфов вскочил со стула, снял висевшую на крючке шинель и на ходу начал ее надевать. — Что-нибудь приметное есть? Не может же не быть? — с потаенной радостью в голосе нетерпеливо проговорил он.

— А как же, — околоточный приободрился, предвосхищая грядущее поощрение. — Лошадь подковки имеет приметные, на каждой инициалы хозяина «А» и «П» латинскими буквами, и на санях полозья железные, с правой стороны задняя часть скручена, а со второй отломан кусок завитка, потом те же полозья прибиты к деревянным направляющим, и эти направляющие покрашены в красный цвет.

— Понятно, более ничего примечательного?

— Разговаривает чухонец растягивая слова и слегка заикаясь.

— Ну, это навряд ли пригодится, я — в сыскное… — И вышел на улицу.

— ВОТ И ВСЕ, — с удовольствием в голосе и довольным видом произнес Федор Осипович, расстегнув шинель, удобно присаживаясь на стул, давая понять начальнику сыскной полиции, что, мол, и мы умеем полезными следствию быть.

— Очень хорошо, — Путилин никогда не стремился ущемить полицейских столицы, расточая приятные слова, — не ожидал так быстро получить нужные сведения, я не рассчитывал, что именно на вашем участке остановился убиенный, ведь столица велика.

— Честно говоря, и у меня сомнения были, — признался пристав. — То, что убийство совершено на территории участка, не говорит о том, что и чухонец проживал там. Иван Дмитриевич, а что далее?

— Далее оповещу все части и участки, каждого городового столицы, и если преступники не покинули столицу, то сегодня к вечеру я буду знать, где находятся убийцы.

— Но они могли сразу же продать сани и лошадь?

— Могли, но я так не думаю. Они совершили злодеяние ночью, забрали платье, верхнюю одежду, выгребли из карманов деньги, а значит, направились в трактир, либо к себе на квартиру, может, в дом. Но я склоняюсь к тому, что здесь у них дом, где они могут поставить лошадь, всю ночь на морозе ж ее не продержишь.

— И то верно.

— Для нас это обстоятельство усложняет ситуацию, но ничего не меняет. Вдруг объявившуюся лошадь в карман не спрячешь.

— Именно.

— Так что, — Иван Дмитриевич на секунду остановился, — не буду вас обременять подробностями, но, думаю, к вечеру, возможно, мы задержим злодеев.

— Хотелось бы узнать первым об их аресте, — пристав поднялся, застегивая шинель.

— Непременно, преступление совершено на приданном вам участке, поэтому вы первый узнаете о завершении расследования.

— Мне бы вашу уверенность, — уже в дверях вздохнул штабс-капитан Евграфов.

ПУТИЛИН НАБРОСАЛ НЕСКОЛЬКО строк и вызвал дежурного чиновника.

— Вот это, — он протянул лист сероватой бумаги, — в срочном порядке необходимо разослать по отделениям, частям, но самое главное — по участкам, именно по участкам. Они более знакомы с населением, и вызови ко мне господина Соловьева.

— Господин Соловьев в отсутствии по делу майора Ордынцева.

— Да-да, я помню, тогда Василия Андреяновича.

Дежурный чиновник кивнул и скрылся за дверью, несколькими минутами позже постучал и без приглашения, на манер Миши Жукова, бессменного помощника, вошел среднего роста, широкий в плечах и с неизменной застенчивой улыбкой надворный советник Иванов. Он хоть и недавно приступил к службе, но не только вписался в сыскную полицию, но и перезнакомился со множеством преступников. Память у него была, словно архив у письмоводителя. Все по полочкам и, когда надо, отыскивалось быстро.

— Добрый день, Иван Дмитрич!

Путилин в ответ только кивнул и указал на стул рукой. Иванов присел.

— Вы, наверное, уже знаете о происшествии во втором участке Выборгской части?

— Нет, — ответил надворный советник.

— Ах да, — сморщился Путилин, день только начинался, и не все отчеты были присланы из участков и сведены в журнал приключений, — так вот, — и он вкратце рассказал об убиенном, сведениях, полученных приставом Евграфовым.

— Значит, Андерс Паксу, и сведения о приметах уже рассылаются по участкам?

— Вы верно уловили.

— А мне следует найти лошадь и сани?

— Да. Вы же понимаете, что тогда и преступника найдем?

— Понимаю.

— Есть соображения?

— Смутные, — признался надворный советник, — мне надо немного подумать. — Василий Андреянович поднялся со стула. — Я, с вашего позволения, отъеду кое-что уточнить.

— Не возражаю, но только после того, как поделитесь со мной умозаключениями, а я своими с вами. Посмотрим, насколько они совпадают.

— Хорошо.

С ОДНОЙ СТОРОНЫ, лошадь с санями не иголка, но в таком городе, как Санкт-Петербург, такая безделица становилась сродни капле в море: вроде бы есть, но найти невозможно. Василий Андреянович перебирал в голове имена не тех, кто мог совершить кровавое преступление, а тех, кто мог купить у убийц сани с лошадью, таких людей было немного.

Фамилии и прозвища строками ползли перед глазами, некоторые надворный советник отметал сразу, некоторые задерживались, чтобы потом вновь к ним воротиться.

Почти полчаса Василий Андреянович ходил по кабинету из угла в угол, порой останавливаясь, а иной раз размахивал руками, так что складывалось впечатление, что он беседует с невидимым собеседником.

— МНЕ КАЖЕТСЯ, НАШИ убийцы… — начал с порога надворный советник. — Здесь вы, Иван Дмитрич, правы… На самом деле злодеев двое. После преступления они, видимо, направились в трактир куда-нибудь на Охту, Ланскую или Озерки. Я более склонен думать, что второе более вероятно. На окраине столицы содержатели заведений, где можно выпить чарку водки, не так строго придерживают законов, да и полицейские чины по ночам там редкие гости.

— А ведь Ланская неподалеку от постоялого двора, где останавливался убиенный?

— На то и расчет. Кто ж будет искать лошадь и сани пришлого чухонца в первый день исчезновения? Притом кто мог предположить, что полиция опознает убитого сразу же?

— И то верно.

— Эти злодеи пока спокойны и не спешат избавиться от обузы в виде лошади. А на окраине есть где поставить в тепло лошадь.

— Значит, вы прикинули, в какое заведение они поехали?

— Конечно, ведь там есть куда сбыть с рук опасный товар.

— Федьке Веселому, что ли?

— Точно так, Федор Семенович Перышкин, по прозвищу Веселый, скупщик товара, приобретенного нечестными людьми не совсем законным образом, да еще содержатель дома терпимости — предприимчивый господин, деньги из рук не выпустит.

— Полностью согласен… Уверены, что у Веселого?

— Уверен, — выпалил Василий Андреянович, — даже более чем.

— Что ж, берите трех агентов, и на Ланскую, надеюсь, не надо вас учить, как поступать с преступниками, — было не понять, говорит Путилин серьезно или шутит.

— Разберусь, — уклончиво ответствовал надворный советник.

— А если, — услышал надворный советник, выходя из кабинета, и обернулся, — преступление совершили залетные?

Иванов ничего не ответил.

Мрачный двухэтажный деревянный дом встретил сыскных агентов тишиной, словно в такой час никто не проснулся и продолжал отдыхать. А ведь Веселый принимал «гостей» чуть ли не до первых петухов. Правильно сказал один из римских императоров, что деньги не пахнут, а только делают богаче их обладателя.

Странно, но дверь черного входа была открыта, и сыскные агенты не преминули воспользоваться сим обстоятельством.

БЛИЖЕ К ПОЛУДНЮ в отделение явился Жуков, самый молодой из сотрудников сыскной полиции и по совместительству помощник Путилина. У Ивана Дмитриевича не поднималась рука перевести Мишу в чиновники для поручений, хотя несколько раз освобождалась должность. Все, казалось, молод, пусть сначала опыта наберется, а уж потом…

В коридоре начальник сыскного отделения столкнулся с помощником.

— Иван Дмитрич, — обрадовался Миша, — а я к вам.

Путилин только тяжело вздохнул и посмотрел в глаза помощника.

— Иван Дмитрич, я тут с утра узнал от дежурного чиновника об убийстве в Языковом переулке и прочитал ваш циркуляр участкам, — начал Жуков. — Вот я и подумал, что недавно на Волковке такой же случай произошел, но тогда возница остался жив и взял ездоков на пересечении Екатерининского канала и Малой Мещанской улицы. Я взял с собою Леву, и туда, там ведь находится дом мадам Медведковой, недорогое заведение, именно для таких, как нападавшие.

— И? — не выдержал Путилин.

— Стоят сани с красными полозьями, со сломанной одной лыжей, вот лошадь не проверил, времени не было, да и внимание привлекать не хотелось.

— Значит…

— Совершенно верно, Лева там следит, а я за вами.

— Если преступники пешком уйдут?

— Иван Дмитрич, вы что, Леву не знаете?

Да, Лева Шахов, когда-то Арон Шляйхер, единственный иудей, принятый на службу в сыскную полицию по ходатайству Ивана Дмитриевича, сменил имя, но не данную природой внимательность и мыслящую голову. Если он следил за кем-то, то с полной уверенностью можно сказать, что не отступится ни на шаг, но ведомый так и не заметит маленького шустрого человечка с черными волосами и едва заметной хитрой улыбкой.

— Сколько их?

— Один, — Миша понял, что речь идет об убийцах.

— Один? — удивился Путилин.

— В заведении один, — успокоил своего начальника Жуков, — второго там нет.

— Почему не задержал?

— Иван Дмитрич, я ж не ведаю ваших планов, может быть, надо просто проследить, вот мы…

— Хорошо, возьми с собою агентов, кто в отделении, и привези мне голубчика.

— Александра, — сказал Миша Бровь Путилина поднялась кверху. — Он назвался Александром.

— Поезжай.

— МАДАМ, Я…

— Знаю, Мишенька Силантич, кто вы такой, знакомы заочно, — содержательнице дома терпимости мадам Медведковой недавно пошел сорок седьмой год, но лицо ее осталось без единой морщинки, и не было у нее на лице той отвратительной пудры, что в ее годы пользуют дамы, скрывая пелену лет. Выглядела она привлекательно — обворожительная открытая улыбка… Но вот настороженный взгляд карих глаз не скрывал раздражительности. — Я понимаю, вы пришли, — она указала на двух агентов, стоящих у него за спиной, — не ради получения наслаждения.

— Вы правы, мадам, — Жуков жалостливо вздохнул, — нам нужен один из клиентов.

— Понимаю, служба.

— Совершенно верно.

— Мне кажется, что нужен вам владелец тех саней, что стоят во дворе? Очень подозрительная личность их владелец, мало того что заявился ночью, так все лучшее ему подавай.

— Вы очень проницательны, мадам.

— Благодарю за комплимент, и зовите меня Марией Ивановной. Меня коробят такого рода слова, как «мадам».

— Так где мы можем найти господина Александра?

— На втором этаже, первая комната справа, но прошу вас, Михаил Силантьич, без стрельбы, сломанной мебели и разбитых стекол.

— Постараемся.

МИША ПОСТУЧАЛ ЛЕВОЙ рукой, в правой за спиной держал пистолет, так, на всякий случай. Щелкнул замок, и из-за двери выглянула девушка с глазами мутными от водки, выпитой ночью. Помощник Путилина поманил ее пальцем и показал жестом молчать.

— Где он? — тихо шепнул Миша.

Девушка неопределенно кивнула за спину.

— Кто там? — раздался хриплый голос.

— Вино принесли, — не растерялась девушка.

Миша мягко отодвинул проститутку в сторону и прыгнул в комнату.

Перед ним, держась за край стола, предстал очень бледный человек с прямыми, тусклыми, давно немытыми волосами, с высоким выпуклым лбом и непроницаемыми глазами. Он метнул на Жукова подозрительный взгляд, потом на окно, и с невероятной быстротой рванулся к двери, сбив с ног Леву и оттолкнув второго агента. Миша бросился за ним и только перед порогом умудрился выставить ногу вперед, о которую и зацепился убегавший.

Уже потом Жуков поинтересовался:

— Александр?

— Что надо?

— Александр?

— Ну.

— Прошу следовать за мной, и без фокусов.

— Если не пойду?

Миша приказал агентам, сопровождающим его:

— Вяжите.

— Я… — начал было Александр, но устало опустился на стул, закрыв лицо руками.

— Говорил же ему, не стоит, а он: «Все пойдет как по маслу… Как по маслу…» — передразнивал кого-то задержанный.

В сыскном он назвался Александром Меркуловым, порховским мещанином, приехавшим с столицу с братом Алексеем, который скрылся из-под надзора лужской полиции.

НЕ УСПЕЛ ЯВИТЬСЯ Жуков с радостной вестью, как от надворного советника прибыл один из агентов.

— Иван Дмитрич, — начал агент с порога, — Федька Веселый с домочадцами убит…

— ИВАН ДМИТРИЧ, — НАЧАЛ с порога агент, запыхавшийся и потный лицом, словно от Ланской бежал, а не ехал на санях, — Федька Веселый с домочадцами убит.

Путилин в изумлении поднялся с излюбленного кресла и, заикаясь, произнес:

— К… к… к… как убит?

Сыскной агент вытер со лба шапкой пот.

— Убит, я толком не знаю, но одни ножом изрезаны, другие задушены, но что кровью все залито, могу сказать точно. Самолично видел.

— Дела… — Иван Дмитриевич ударил кулаком по столу и, играя желваками, прошел к окну. — Вот новость так новость! — потом повернулся к агенту и спокойным голосом приказал: — Позови дежурного чиновника!

Распоряжений было немного: разыскать, хоть из-под земли, чиновников по поручениям, доктора, и направить их незамедлительно в Ланскую, в дом Федьки Веселого, известного в столице скупщика краденого, содержателя дома терпимости и человека, за плечами которого не один десяток организованных преступлений.

Уже на улице, когда Иван Дмитриевич удобно расположился на скамье саней, объявился Жуков, занимавший должность помощника Путилина.

— Убийца задержан, — Миша не сдерживал пышущей довольством улыбки.

— Садись, — начальник сыскного отделения кивнул на свободное в санях место.

— А как же… — не договорил помощник, указывая на задержанного, потом повернул голову к агентам, распорядился: — Меркулова в камеру, — и осторожно опустился на скамью саней.

— Федька Веселый убит.

— Да ну, — присвистнул Миша.

— Не было печали, — Иван Дмитриевич смотрел куда-то в небо и, словно очнувшись от забытья, распорядился: — Трогай.

СНЕГ СКРИПЕЛ ПОД полозьями, навевая печальные мысли. Небо распогодилось, и быстро бегущие темные тучи лишь изредка закрывали от взора не по-зимнему греющее солнце. В ярком свете дома смотрелись особенно нарядно, глаза слепили блики отражавшегося в окнах дневного светила. Народ на улицах суетился, шел по своим делам, смеялся, громко разговаривал, но никто и не подозревал, что смерть всегда стоит с остро заточенной косой рядом и в любую минуту может одним движением перерезать нить жизни, как недавно случилось в Ланском, где Федор Семенович Перышкин, по прозвищу Федька Веселый, лежит с перерезанным горлом в темной комнате второго этажа, где хранил деньги, золото, процентные бумаги, как говорил, на старость. Как ни загадывай, какие ни строй планы, сколько ни копи денег, итог один — всего с собою не заберешь, даже, может, этим накопленным не воспользуешься.

Иван Дмитриевич знал Федьку давно, но никак не мог поймать. Осторожным был Перышкин, никогда своими руками ничего не делал, но вот и его час настал. Пока ехали, Путилин размышлял, кому мог перейти дорогу Веселый, или, может быть, убийство из разряда «вор у вора дубинку украл». Тогда сложно найти настоящего убийцу, хотя если Федька кого-то впустил, то, значит, знал убийцу, или этот кто-то мог весточку принести из мест не столь отдаленных, а мог и просто посетителем публичного дома быть. Услуги недороги, подопечных Веселый не жалел, главное, чтобы доход приносили, притом деревень и сел по губернии много, а по России и не счесть, крестьяне всегда рады от лишнего рта избавиться.

Бег лошадей с каждым шагом приближал к печальному месту, где поселилась вездесущая смерть.

В ДОМЕ ФЕДЬКИ Путилин бывал не раз. Пока ехал, силился вспомнить, когда такая оказия представлялась в последний раз. За суетой повседневных дел забывается многое, более в памяти сидят места преступлений, приметы, подмеченные острым взглядом, злодейские лица.

Ланская встретила тишиной, до дома Веселого на улицах не встретилось ни одного человека, словно и в самом деле печальный ангел простер черные крыла над, казалось, вымершим районом.

Вокруг дома высился трехаршинный забор с вычурными резными воротами и калиткой под навесом, видимо, чтобы приходящие не мокли под дождем и снегом.

Иван Дмитриевич первым вышел из саней, размял ноги и осмотрел окрестность. Ближайшие дома находились саженях в пятидесяти с одной и второй сторон. В том, что справа, дым белесым столбом поднимался в небо — ветер стих. В том, что слева — не убран даже от снега двор, это говорило о том, что хозяева перебрались в другое место.

Ворота в Федькин двор были открыты настежь, в глубине виднелись еще одни сани.

— Пристав? — то ли сказал, то ли спросил Миша.

— Сейчас и узнаем, — с горечью в голосе произнес Путилин.

На пороге дома стояли люди, среди которых выделялся надворный советник Иванов, в военной шинели местный полицейский начальник, пристав 1-го стана Лесного участка поручик Авчинников с подчиненными, агенты и человек в статской одежде, которого Иван Дмитриевич не мог признать.

Начальник сыскного отделения сдержанно поздоровался со всеми, не подавая никому руки.

— Иван Дмитриевич! Мы вас заждались, — первым произнес пристав, спускаясь с крыльца и протягивая Путилину руку, и, словно бы оправдываясь, добавил: — Вот при каких обстоятельствах приходится встречаться.

— Да, перед погодой и преступлением преимуществ мы не имеем.

— Совершенно так, — согласился исправник. — Не приведи господь встречаться при таких обстоятельствах.

— Что стряслось? — Иван Дмитриевич повернул голову к надворному советнику Иванову, чиновнику по поручениям.

— Пятеро убитых.

— Пятеро? — вскинутая Путилиным кверху бровь говорила об удивлении.

— Пятеро.

— Но если заведение Федьки Веселого работало, а оно не могло не работать, то их должно быть больше.

— Согласен с вами, Иван Дмитриевич, — после того, как прочистил горло кашлем, сказал поручик Авчинников. — Но и так трупов много.

— Я не о том, — отмахнулся начальник сыскного отделения, — значит, пятеро, а женщины?

— Одна.

— Однако странно, что одна, — раздражение не покидало Ивана Дмитриевича, наполняя каким-то неясным состоянием, вдруг появившейся ниоткуда тревогой, и ко всему прочему невидимая рука мягкими пальцами начала сжимать под лопаткой сердце, — показывайте, — и, шумно выдыхая воздух, он тяжело поднялся на крыльцо, придерживаясь за перила, — чем земля Ланских богата.

Иванов распахнул дверь.

— Я пройду первым, — предупредил надворный советник, — тем более что там я бегло осмотрел все.

Путилин слегка подтолкнул в плечо чиновника по поручениям, мол, не надо оправданий.

В передней по традиции сидел Иван Кожемякин, детина под три аршина ростом с широкими плечами и мощной, как у быка, шеей, служил Федьке Веселому словно цепной пес; ни один не внушающий доверия клиент не избежал бы встречи с вышибалой и не был бы допущен в святая святых хозяина — заведение. Ни следов борьбы, ни следов крови, что само по себе вызывало вопросы.

Иван Дмитриевич остановился, внимательным взглядом окинул переднюю, отметил, что все находится на местах, словно Кожемякин отлучился по нужде, оставив на сундуке, на котором вышибала дневал и ночевал, овчинный тулуп.

Далее шла большая комната с двумя столами, вокруг которых стояло по три стула, вдоль стен разместилось несколько диванов, по углам — кадки с высокими зелеными растениями, раскинувшими шатрами ветви. На стенах дешевые картинки, и складывалось впечатление, что хозяева, обитатели, на секунду вышли прочь. Путилин прошел по комнате, провел рукою по столешнице, ни единой пылинки, даже комната не успела простыть, словно еще недавно в печь подбрасывали поленья.

Из комнаты на второй этаж вела лестница, под ней приоткрытая дверь.

— Она была открыта? — Путилин повернул голову к надворному советнику и тростью указал на дверь.

— Да, я ее прикрыл так, как она и была.

— Что там?

— Комнаты для уединения с девицами, наверху, — он указал рукой, — тоже таковые имеются.

Иван Дмитриевич прошел в коридор, оказавшийся совсем не длинным, по обе стороны по три двери, напротив входа окно, задернутое портьерой из грубого полотна.

Во всех комнатах порядок, постели застланы, словно в добропорядочном доме поутру, на полках, на шкафчиках стояли безделушки — статуэтки из гипса, какие-то фотографии в рамках, цветы из бумазейных тканей, на стенах дешевые картины, написанные, видимо, самоучкой. Ни следов крови, ни борьбы, ничего, словно девицы сами по себе взяли и испарились в воздушной дымке.

— Где комнаты прислуги и кухня? — обратился Путилин к надворному советнику.

— Рядом, — ответил Иванов, — пройдемте.

Но и там порядок, ни крови, только приготовлены кухаркой продукты — почищенные лук и морковь, капуста и свиной окорок, моченые яблоки, брусника, но все-таки заметно, что все в спешке бросила и сбежала.

Рядом с кухней находилась комната хозяина, Федьки Веселого. Она была небольшой, всего-то широкая разобранная кровать, резной шкаф со стеклянными дверцами, за которыми виднелись графины, стаканы, рюмки, фужеры, рядом большой кованный железными узорчатыми пластинами сундук, теперь стоявший с открытой крышкой и сложенными внутри дорогими вещами, казалось, их приподняли и положили на место, в углу стоял массивного вида сейф с открытой дверцей. Путилин заглянул внутрь, там было пусто.

Федька лежал поперек кровати. Складывалось впечатление, что ранее неизвестные держали его — один за ноги, другой за руки, хотя Веселый и был не маленького роста, да и силенкой обладал не малой. На белой рубахе напротив сердца расплылось пятно крови, теперь подсохшее и ставшее коричневым. Начальник сыскного отделения наклонился над лицом хозяина, осматривая открытые с некоторым удивлением глаза.

— Теперь на второй.

На втором этаже ничего любопытного не было, только четверо убитых, и то складывалось впечатление, что смерть настигла четверых внезапно, словно они не ожидали ее, даже улыбались, словно…

— Так, видимо, и есть, — произнес Путилин. — Скорее всего, так и было, — вполголоса добавил он.

Надворный советник не выказывал любопытства. Он знал: Иван Дмитриевич сам все расскажет и даст указания в нужный час, наверное, ухватил, как говаривал, за кончик веревочки.

ПРИСТАВ ОСТАЛСЯ НА крыльце, ранее отговорившись тем, что насмотрелся на войне убиенных и сейчас не жаждет видеть таковых вновь.

Иван Дмитриевич вышел во двор, свежесть морозного дня окутала прозрачным воздухом. Путилин глубоко вздохнул, словно в доме не хватало воздуха для дыхания из-за витающей смерти.

Умолкли даже полицейские, стоящие у ворот, чтобы никто из посторонних или любопытствующих не проник в дом. Глаза присутствующих были направлены на начальника сыскной полиции, не иначе ждали, что он сведет брови к переносице и… укажет перстом на преступников.

— Что могу сказать, любезный Александр Иванович, — Иван Дмитриевич и в самом деле выглядел расстроенным, то ли от свалившейся напасти в виде пяти трупов, то ли по причине того, что преступления, совершенные в губернии, теперь приданы в расследование столичной полиции, то ли по причине плохого самочувствия, — пять загубленных жизней — это не кража из кармана полтинника. Надеюсь, что злодеи, а их здесь, — он указал на дом, — было трое, скоро будут в кандалах.

— Как? — перебил исправник Ивана Дмитриевича, но так и не договорил.

— Следы.

— Но ведь…

— Совершенно верно, господин поручик, надо обращать внимание на мелочи, которые в нашем деле имеют первостатейное значение. Вот вы стояли на крыльце, затоптали все следы, а ведь могли бы обратить внимание, что Кожемякин, хозяйский цербер, вышел на крыльцо встречать гостей, которые, к слову, пришли не только грабить Федьку Веселого, ибо у него есть чем поживиться, но и пустить кровь. Первой жертвой стал вышибала, он встретил дорогих гостей у порога, даже сам вышел на крыльцо, чтобы их пропустить вперед. О чем толкует сей нам факт?

Авчинников пожал плечами.

— Знакомы они были или, по крайней мере, вышибала Кожемякин знал по меньшей мере одного из них и с почтением отнесся к гостю.

— Скорее всего.

— Не знаю, кто нанес смертельный удар, но вышибалу зарезали ударом в сердце, крови не брызнуло, видимо, Иван был одет в накинутый на плечи тулуп; в последнюю секунду, когда убийца выхватывал из груди Кожемякина нож, тот схватился за лезвие и порезался, видите затоптанные алые капли, это и есть кровь вышибалы. Вы осмотрели двор?

Надворный советник открыл было рот, но ничего не произнес под пристальным взглядом Ивана Дмитриевича.

— Снега давно не было, и двор затоптан, но посмотрите где-нибудь у забора или за ним кучу снега, там, я думаю, и лежит бренное тело Ивана Кожемякина. Не могу точно сказать, почему не бросили его в сенях, не знаю. Может, чего-то опасались, не знаю.

— Может… — начал пристав, но осекся.

— Вот мне одно не дает покоя — девицы. Где они, сказать не могу, но смею предположить, что они, как ходовой товар, увезены на продажу в другой дом терпимости, хотя вести такой гарем очень затруднительно. Сколько их здесь было? — обратился Путилин к исправнику.

— Семь.

— Значит, семь.

— Да, — предвосхищая вопрос начальника сыскной полиции, исправник сказал: — Среди убиенных ни одной из них нет.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Убийцы заглянули на кухню, потом прошли в комнату Федьки, он, видимо, поднялся и успел натянуть на себя портки, значит, пришедшие явились чуть позже пяти. Веселый всегда хвастал, что, несмотря ни на что, просыпался в пять. Поутру он пил чай и начинал заниматься делами. Исходя из вышеизложенных фактов, злодеи явились в пять, когда большинство обитателей сего дома отходит ко сну.

— Но Федька-то поднимался?

— Точно так, вот поэтому мы и можем говорить о времени убийства. Федьку один держал за ноги, навалившись телом, второй — заломил руки, а вот третий схватил за горло и периодически отпускал, я могу предположить, что требовали ключ от сейфа.

— Но его же зарезали?

— Да, но вы видели следы на шее Федьки? — вопросом на вопрос ответил Путилин.

— Я не обратил внимания.

— На шее багровые следы и маленькие пятна крови там же, убийца не только душил, но и колол в шею, а когда узнали то, что им требовалось, Веселый стал им не нужен.

— А остальные убитые?

— Они могли кого-то опознать, вот поэтому преступники и не пожалели свидетелей.

— А девицы?

— Вот они пока в мою схему убийства не укладываются, но, думаю, мы совместными усилиями найдем ответ на столь животрепещущий вопрос. Так что в первую очередь необходимо искать частых и дорогих гостей сего заведения, не просто дорогих, а знакомых Федора. Вы обратили внимание, что вещи в сундуке не выброшены на пол. Значит, убийца знал, в каком углу, под какой одеждой лежало что-то ценное, может, купленное недавно, может, деньги… да, скорее всего, деньги.

— Почему вы так думаете?

— Так посудите сами, Федор, хотя личность была общительная, но, как и всякий человек, не любил, когда ему глазели в спину при открытии сейфа, а значит, деньги на насущные нужды держал тут же, чтобы далеко не лазить. Допустим, в сундуке.

— Может быть.

— Убийца знал сей факт хорошо, ибо сам сбывал краденое Веселому.

— Похоже на правду.

— Отсюда следует, что искать надо среди местной братии.

— Иван Дмитрич, не факт. Возможно, что убийцы, то есть главный или один из них, приезжий, но хороший знакомый Федора, — вставил и свое слово надворный советник.

— Я тоже размышлял над этим, но посудите, если убийцы пришлые, то не явились же они в погоне только за нашим подопечным. Неразумно, здесь если брать, то куш в нескольких местах, и сразу в бега, то ли на юг, то ли в Польское царство, а может, и за границу. Значит, куш должен быть значительным, чтобы троим хватило надолго, но наши подопечные любят сорить деньгами, когда они есть, вот поэтому Федькин капитал привлекателен, но не так велик. И притом мы бы уже прослышали о других преступлениях, а ничего крупного в последнее время вроде бы не случилось… Так, Михаил Силантьич? — обратил свой взор начальник сыска на помощника.

— Так точно, — ответил Жуков, даже вытянулся, как на параде. — Никаких крупных преступлений в столице и близлежащих уездах.

— Вот, — сжал губы Путилин.

— Может, — вставил пристав, — Федька — первый в списке?

— Возможно, — через минуту произнес Иван Дмитриевич, — но не кровавили бы столько убийцы, не привлекали бы внимания, если собирались совершить еще несколько налетов. Вот поэтому я и склоняюсь к мысли, что местные совершили такое злодеяние, местные.

— Но может быть, все же заезжие? — настаивал Авчинников.

— Надо искать среди местной публики, — опять повернулся Путилин к Жукову. — Вокзалы… — потом задумался. — Вокзалы, может быть, но семь девиц… Как ты мыслишь?

— Мне кажется, девиц надо искать где-то недалеко, — Миша нахмурил брови. — Не стали бы эти… — он подбирал для убийц слово, но не найдя, продолжил: — … увозить с собой девиц. Это ж какая обуза, семь баб? — обратился он к приставу, тот кивнул, — семь, это ж целый гарем, а не дай бог кто из них что разболтает, если сбежит? Нет, надо искать где-то рядом, боюсь загадывать, но хладные трупы…

— Там… там… — прибежал бледный полицейский с глазами навыкате и трясущимися от страха или увиденного губами, постоянно махая в сторону дальнего угла двора руками. — Там это, там…

— Что там? — вскипел пристав. — Хватит тамкать. Толком говори и не трясись, в полиции служишь, а не в богадельне.

— Там, — снова начал полицейский, но осекся под сердитым взглядом пристава, — в выгребной яме тела убитых.

— Сколько?

— Не считали, но много.

— Что стал? Веди уж.

ВЫГРЕБНАЯ ЯМА НАХОДИЛАСЬ в дальнем углу двора, за дровяником. Зрелище открывалось не из приятных. Авчинников побледнел и отошел в сторону, подавляя приступы рвотных позывов.

На лице Путилина заиграли желваки, и рука сама потянулась к головному убору.

На поларшина ниже в яме лежали едва прикрытые тела девиц с растрепанными волосами — темными, светлыми, рыжими, с почти черными полосами вокруг шей, неприкрытые глаза некоторых смотрели в небо, казалось, что бледные ноги и руки, торчащие в разные стороны, принадлежат сломанным куклам, с которыми развлекался великовозрастный детина и выбросил, наигравшись.

— Одна загадка получила ответ, — едва слышно произнес Жуков.

— Лучше бы было томиться в неизвестности, — прошептал Путилин.

— Теперь что? — Миша мял в руках шапку.

— Теперь будем со всей тщательностью и скрупулезностью искать этих зверей, — Иван Дмитриевич не повышал голоса, словно лелеял надежду, что девицы встряхнутся и пробудятся от вечного сна.

— Вы все-таки думаете, что местные?

— Да, в этом преступлении замешан хотя бы один из местных, тот, кого в заведении хорошо знали, и он, как дикое животное, уничтожил свидетелей, чтобы они его не опознали. Сейчас ясно, как божий день, — почесал Путилин ладонью висок, — из местных.

— Федька же явных врагов не имел? — то ли спросил Жуков, то ли сказал утвердительно.

— Не имел, но, как сказал наш Василий Андреянович, сей факт решающего значения не имеет. Ты, наверное, забыл, что где пахнет хорошими деньгами, дружба отходит на второй план, тем более в преступных кругах.

— Так-то оно так.

— Так, не так, Миша… но ноги в руки — и на поиски.

— Я, Иван Дмитриевич, готов, но не могу понять с кого мне начинать? — растерянно выдавил из себя Жуков.

— С кого? Хороший вопрос… — Путилин отошел от ямы, надевая головной убор. — Должны же мы с тобой… — начальник сыска позволил себе улыбнуться, — сесть, как следует подумать, прикинуть, не все же нам время просто штаны просиживать на службе.

— Иван Дмитрич…

— Что Иван Дмитрич, я и так вижу, что притаился ты, как мышь в амбаре, имеешь что-то за душой, но не решаешься произнести вслух.

— Есть, конечно, соображения, но…

— Не тяни душу, злодей, выкладывай, что придумал.

— Громко сказано, придумал, есть некие соображения. Вот, к примеру, вы, Иван Дмитрич, говорили, что Федька, царствие ему небесное… — Жуков, вроде бы серьезно, но как-то карикатурно, словно плохой актер в драме, перекрестился, — …поднимался ни свет ни заря.

— Было, — Путилин кивнул.

— Так вот, наши убийцы…

— Не совсем уж они наши, — пробурчал начальник сыска.

— Наши, Иван Дмитрич, наши, — Миша продолжил: — Так вот, наши убийцы, а я подозреваю, что они шустрые и заранее распределили роли, управились за час, ну полтора с сим печальным делом. Они приехали не на санях, иначе поставили бы их во дворе, чтобы никто не смог их приметить, ведь в такое время многие едут в столицу, приметили бы.

— Возможно.

— Значит, им надо было отсюда уехать, саней взять не могли здесь на Ланской, возница бы потом вспомнил, что в утро, когда обнаружены убитые, вез три подозрительные личности с небольшим багажом, саквояжами, сумками, ведь они прихватили не только ассигнации, процентные бумаги, но и драгоценности. Серьги, цепочки, браслеты, ведь Веселый слыл скупщиком краденого.

— Был.

— Так вот, убийцы уехали на поезде. Почему я уверен? Так другого пути у них не оставалось.

— Хорошо, с твоими словами соглашусь, но в какую сторону? Если в столицу, то на следующей станции, а вот в сторону Гельсингфорса, так целых семь.

— Уверен, что их стоит искать в столице.

— Почему?

— Пока мы ходили по дому, я заглянул в книжку, до девяти утра было только три поезда: один, почтовый — в пять тридцать, второй, пассажирский — ровно в шесть утра. Эти два до Гельсингфорса, но я их отбрасываю, ибо не успели бы они совершить убийства, собрать баулы и дойти до станции, а вот следующий поезд заслуживает пристального внимания — в шесть часов сорок две минуты, идущий в столицу.

— Пожалуй, Миша, ты прав, — подумал секунду Путилин, — иди на станцию, ты знаешь, что там делать, не впервой.

— Так точно, — повеселел Жуков и даже вытянулся в струнку, потом словно бы обмяк и наклонился к Путилину, указывая глазами на пристава, спрашивая, что с ним.

— Как же без местных властей? — так же тихо ответствовал Иван Дмитриевич.

Поручик Авчинников стоял в нескольких шагах и делал вид, что беседа сыскных агентов его не касается, но слишком напоказ.

— Александр Иванович, — позвал пристава начальник сыска, — не откажите в любезности помочь в расспросах станционных служащих, ведь вы знаете стан намного лучше нас.

— С превеликим удовольствием, — просиял лицом поручик, выказывая заинтересованность в раскрытии столь жестокого преступления на участке, приданном приставу по службе, — я сам помогу вам.

— Со станции в шесть часов сорок две минуты отбыл в столицу поезд, мы предполагаем, что именно на нем уехали преступники, а значит, оставили нам хоть маленький, но след.

— Понимаю.

— До станции далеко? — вмешался в разговор путилинский помощник.

— Нет, несколько минут ходу.

— Ступайте, я в сыскное.

ДОМ ВЕСЕЛОГО СТОЯЛ на отшибе, хотя нельзя и сказать, что в безлюдной части села.

Дошли быстро, Миша не успел озябнуть и натянуть перчатки, шел всю дорогу сжимая их в руке и помахивая.

— Скажите, Михаил Силантьевич, — первым нарушил молчание пристав, — мы в силах найти преступников?

— Думаю, да, — Жуков не поворачивал головы к собеседнику, голову теснили совсем другие мысли, не было желания отвечать Авчинникову.

— Столько невинных душ загублено, — сокрушался полицейский начальник. — Не люди, а звери на двух ногах, право слово звери.

— Мы до них доберемся, — твердо произнес Миша. — Сколько веревочке ни виться, кончик покажется.

— На словах…

— Нет, господин пристав, у нас дела со словами не расходятся, — перебил поручика путилинский помощник, — бывает, конечно, всякое, но в данном случае, мне кажется, ухвачен след, вот его мы с вами и должны выявить.

ОДНОЭТАЖНОЕ ЗДАНИЕ СТАНЦИИ февральским днем казалось темным и неприветливым, хотя и было выкрашено недавно, прошлым летом, зеленой краской. Ни единого человека не было видно вокруг. Поезд прошел час тому, следующий не скоро.

Пристав дернул за ручку дверь, оказалось заперто, поэтому он кулаком забарабанил в косяк.

— Открывай!

Внутри послышался кашель, вслед за ним какой-то звук, то ли бубнеж, то ли ругань, и только после этого раздался скрип железа, видимо, засова.

— Кого там черти несут, — раздался довольно молодой голос.

— Открывай! — рявкнул пристав, Миша даже вздрогнул, не ожидал такого от поручика.

— Ах, это вы, Александр Иванович, — голос за дверью помягчел.

— Я это, да отворяй, черт нерусский, — Авчинников не скрывал улыбки на лице. — Чай не лето.

— Сию минут, — голос чертыхнулся, и дверь распахнулась. — Чертов засов застрял. — На пороге стоял рыжий малый лет сорока с куцей, слегка посеребренной бородкой.

— Здравствуй, Иван Егорович!

— Александр Иванович, — расшаркался мужчина.

— Так и будешь нас на пороге держать?

— Что вы, Александр Иванович, проходите, гостем дорогим будьте, милости прошу, — засуетился мужчина. — Проходите вот сюда, — вился ужом хозяин, — проходите, присаживайтесь. Как говорится, в ногах правды нет.

Авчинников хозяйской поступью прошел в маленькую комнату, бывшую при станции кассой, присел на стул и только тогда кивнул на Мишу:

— Рекомендую: Михаил Силантьевич Жуков, помощник начальника сыскной полиции господина Путилина.

— Очень приятно, — мужчина протянул руку Жукову и отрекомендовался: — Губернский секретарь Иван Егорович Минц, — и добавил: — Начальник станции.

Миша кивнул.

— Чем, господа, могу быть, полезен?

— Ты, стало быть, Иван Егорыч, ничего не слышал?

— Что я должен слышать?

— О Федоре Перышкине.

— О Федоре Семеныче? — уважительно сказал начальник станции, при его словах Жуков покосился на пристава.

«Из одного котла кормятся, — мелькнуло в голове, и Миша насторожился, — как бы сведения не утаили».

— Да, Иван Егорыч… — начал было пристав, но помощник Путилина поднялся со стула, на который только присел.

— Александр Иваныч, — Миша посмотрел на полицейского начальника, не убирая с лица улыбки. — Позвольте мне?

— Ваше право, как сыскного агента, разве я могу возражать? — поручик красноречиво посмотрел на железнодорожного чиновника, тот понял и в ответ незаметно кивнул, что не укрылось от внимательного взгляда Михаила.

— Федор Семенович — приметная личность, даже мы в столице о нем слыхивали: — Минц молчал. — Часто ли он ездил в столицу?

— Поездом редко, ведь у него свои лошади в конюшне.

— Значит, все-таки ездил?

— Бывало.

— А насколько близко вы были знакомы?

— О! — улыбнулся начальник станции. — Я — человек маленький и небогатый. С таким, как Федор Семеныч, хотел бы дружбу водить, но, увы, как говорится, гусь свинье не товарищ.

— Значит, вы его знали, как одного из богатых людей Ланской?

— Вот именно, ежели ехал на поезде, то непременно поздоровается, спросит о здоровье и всегда ездил первым классом.

— Когда, вы говорите, он в последний раз в столицу ездил?

— С неделю будет.

— Он один был?

— Нет, с барышней.

— Из его дам?

— Из заведения, — и начальник станции покрылся красными пятнами. «Вот что они скрывают, — на Мишиной душе воцарился покой. — Ай да пристав, ай да чиновничек. Значится, они знались с клиентами небезызвестного Федькиного заведения».

— Вы, Иван Егорыч, на службе с раннего утра? — Миша ушел в сторону от щекотливой темы, чтобы не смущать присутствующих.

— А как же? В моих обязанностях встречать поезда, продавать билеты и следить за порядком на станции.

— А что полицейский не придан блюсти здесь порядок? — Жуков обратился к Авчинникову.

— К сожалению, этот вопрос решить не в моих силах, штатом не предусмотрен.

— Хорошо, до семи часов утра было два поезда: один — в столицу, другой — в Гельсингфорс.

— Никак нет, три, господин Жуков.

— Да, три, из них только один — в столицу.

— В пять тридцать и шесть часов — в Гельсингфорс, а в шесть сорок две — в столицу.

— Вы помните, кто сел на поезда на север?

— Сегодня, к моему глубокому сожалению, никто не соизволил направиться, как вы правильно выразились, на север.

— А в столицу?

— Взято семь билетов, два — первого класса, и пять — второго.

— Все отъезжающие вам знакомы?

— Нет, не все.

— Кого вы не признали?

— Двоих, которые взяли билеты третьего класса.

— Вы ранее их видели?

— Нет, в первый раз, — чиновник начал пояснять: — Господин Жуков, у меня память хорошая на лица, будьте уверены, что если один раз увижу кого, то уже никогда не забуду.

— Это замечательно, значит, можете назвать имена всех, кого узнали?

— Могу, — просто сказал Иван Егорович, Миша даже замер на секунду.

— И кто там был?

— Тимохин, — чиновник смотрел не на Жукова, а на пристава, тот кивнул, — Иванов, который Петр Трофимович, — пристав опять кивнул. — Степаниха, — и поправился: — Евдокия Степановна, Приблудов-старший, эти двое, которые в первый раз, и еще один.

— Уехавший первым классом? — Мишино сердце застучало паровым молотом.

— Первым.

— Вы раньше его встречали?

— Да.

— Где? — От волнения Жуков произнес вопрос дважды, первый прозвучал так тихо, что Минц не услышал.

— Здесь на станции.

— Давно?

— Вот даты для меня темный лес, в отличие от лиц, — сказал начальник станции. — Думаю, в последний раз под Рождество.

— Полтора месяца тому.

— Получается, так.

— Вы видели этого человека один раз?

— Нет, что вы, — Минц возвел глаза к потолку и начал загибать пальцы. — Четыре, именно, четыре.

— И ты знаешь, к кому он наведывался?

— К Федору Семенычу, — уверенно сказал начальник станции.

— На чем зиждется такая уверенность?

— Так Афанасия Львовича сам Федор Семеныч провожали.

— Может, в тот день вы разговаривали с Федором Семенычем? — Миша даже руки потер от удовольствия.

— Было дело, — зарделся от собственной значимости Минц.

— Так, может быть, господин Перышкин о спутнике что-нибудь говорил.

— Точно так, Федор Семеныч подняли кверху палец, вот так, — Иван Егорович показал, как воздел руку местный богатей, — и сказали: «Сей человек имеет столько сейфов, что нам и не снилось!» Тогда я подумал, что человек сей богат, как Крез.

— Значит, Афанасий Львович, говорите, его зовут?

— Истинно так.

— Более его не встречали?

— Один-два раза.

— Каждый раз его провожал Федор Семеныч?

— Никак нет, провожали только в тот раз, о котором я упоминал.

— Хорошо. Те двое неизвестных, они с Афанасием Львовичем были?

— Никак нет, и билеты отдельно брали, и держались особняком, — начальник станции возвел глаза к потолку, что-то вспоминая. — Нет, мне кажется, не знакомы они были.

— Да, — Миша наморщил лоб. — Эти двое с багажом уезжали?

— Н-е-е-т, — тянул Иван Егорович, — нет, багажа с ними не видел.

— А Афанасий Львович?

— Тот с саквояжем, как доктора носят.

— Значит, они уехали на поезде в шесть сорок две в направлении столицы.

— Так точно.

— Как выглядел этот Афанасий Львович? Ну, лицо круглое, вытянутое, с бородой, усами, как?

— Обычно, — пожал плечами начальник станции, при этом сведя брови к переносице. — Темное пальто.

— Черное?

— Когда он протягивал мне деньги, то в свете лампы оно показалось мне темно-синим, нежели черным. Кожаные перчатки с тремя пуговками, вот здесь, — он показал на своей руке, — усов и бороды я не приметил, вот нос длинный, как у птицы, и прямой такой, заостренный, лицо вытянутое, и губы такие узкие, словно бы щель под носом, на подбородке ямочка.

— Шрамов, родинок на лице не было?

— Нет, не заметил, деньги достал из потертого бумажника, я уж подумал, что такой важный человек, а жалеет пары рублей на новый.

— Какого он росту был?

— Пожалуй, повыше меня, это я, господин Жуков, — увидев удивленный Мишин взгляд, пояснил Минц, — по окошку кассы сужу.

— Те двое?

— Вот они какие-то безликие Тот, что билет брал, у него на тыльной стороне ладони пятно, видимо, от ожога. Лица скучные, — и снова начал пояснять: — Такие не запоминающиеся, с небольшими бородками и, как мне показалось, бегающими пронырливыми глазками.

— Это все?

— Да.

— Тогда вопросов боле не имею, — произнес Жуков, — а вы, Александр Иванович?

— Нет, нет, — молодецки вскочил со стула поручик, — теперь куда?

— Пожалуй, в сыскное.

КОГДА ШЛИ ПО дебаркадеру, распираемый от вопросов поручик не выдержал:

— Как теперь искать Афанасия Львовича? Это сродни поиску иголки в стогу сена, да еще безлунной ночью.

— В чем-то вы правы, любезный Александр Иванович, не всегда убийца сидит на месте преступления, протягивая руки для ареста. Иногда приходится голову приложить, ноги, побегать, поискать. Не все сразу.

— Кроме имени, что еще полезного почерпнули вы из рассказа начальника станции?

— Конечно, — Миша расплылся в улыбке. — Портрет, подтверждение тому, что преступников трое, что они направились в столицу, что один из них знакомец нашего Федьки Веселого. Разве ж этого мало?

— Не знаю, — признался пристав.

КОГДА ЖУКОВ ЗАКОНЧИЛ докладывать, Путилин хотел подняться, но поморщился, почувствовав, как сильная боль пронзила правое колено.

— Итак, мы имеем Афанасия Львовича и двух сотоварищей.

— Как вы и предполагали.

Иван Дмитриевич отмахнулся:

— Тоже мне задача… Значит, ты предполагаешь, что искомый гражданин имеет своей специальностью вскрытие сейфов и железных ящиков?

— Именно так я воспринимаю слова, высказанные Федькой начальнику станции Минцу.

— Вполне может быть правдой, но почему такой мастер пошел на такое кровавое преступление?

Вопрос повис в воздухе.

— Душа человеческая — такая же тайна, как и он сам, — начал рассуждать Жуков, но был тут же перебит начальником:

— О душе потом поговорим, а ныне о нашем убивце. Какие соображения?

— Иван Дмитрич, с такими приметами я не припомню ни одного мастера по сейфам.

— Ну, Миша, ты меня удивляешь, — с хитринкой в голосе сказал Путилин. — А если подумать?

— Неужели на нашем горизонте попадалась эта личность? — искренне удивился Жуков.

— Так и не вспомнил? Лошадиная физиономия с птичьим острым носом, всегда щеголевато одет, почти нет губ, Миша, я поражен твоей памятью.

— Неужели… — и умолк, прикусив язык.

— Сказал «аз», говори и «буки».

— Прохор Кузмин? — то ли спросил, то ли утвердительно сказал помощник.

— Не могу точно сказать, но больно уж похож, хотя… — поцокал языком Путилин. — Чем черт не шутит. Проверить надо Прохора, где был, что делал.

— Ясненько, Иван Дмитрич. Разрешите приступить?

— Ты еще здесь?

— Иван Дмитрич, — уже взявшись за ручку двери, сказал Миша. — Где ж мне искать Кузмина-то?

— Ты меня удивляешь, Михаил Силантьич! Конечно же на Сенной в известном тебе заведении.

НА СЕННУЮ ПОМОЩНИК начальника сыскного отделения Жуков прямо-таки летел, подгоняя извозчика, нетерпение съедало более, нежели желание успеха.

Хотя глаза блестели и хотелось побыстрее добраться до площади, но мысли возвращались к Прохору. Вроде бы портрет, описанный Минцем, похож, тот же длинный острый нос, лошадиная физиономия, вот губы… Но Кузмин носит усы, да и не замечен он в кровавых делах, сейф вскрыть, так не составит труда, одно удовольствие. А вот человека жизни лишить? Не похоже на его поведение, ой как не похоже. Столько трупов. Хотя в жизни всякое бывает, и человек становится зверем ни с того ни с сего. В голову бешенство ударило, как те преступления, когда «жена мужа убоится», ан нет, нож в грудь, и вся недолга.

Только у дверей заведения Миша сообразил, что соваться в осиное гнездо не слишком разумно с его стороны, тем более что за несколько лет помощника Путилина начали узнавать не только в лицо, но и по делам. Отступать не хотелось, честь дворянина была выше всякой опасности, и Жуков ступил в полутемную залу с горящими кое-где масляными лампами, освещающими более себя, нежели близрасположенное пространство. Несколько минут глаза привыкали к полумраку, потом Миша огляделся и обратил внимание на то, что на него никто даже не взглянул…

В обычае Прохора было сидеть в дальнем от входа углу, так спокойнее, и когда полиция вдруг нагрянет, можно было незаметно исчезнуть через черный ход, не привлекая ничьего внимания.

Сейчас Кузмин сидел в благодушном состоянии, в застиранной рубахе, расстегнутой у ворота, и с темными пятнами пота под мышками, которые сразу бросались в глаза, стоило Прохору начать размахивать руками. На лице мастера по сейфам пролегли глубокие морщины, а осоловелые глаза показывали, что он пьянствует не первый день. Рядом сидели, лежали такие же осоловелые собутыльники-прилипалы, которые, как мухи на дерьмо, слетались в предчувствии дармовой выпивки и закуски.

«Не он», — мелькнуло у Миши в голове, но он не уходил, а наоборот, пробрался к Прохору и, подвинув сидевшего рядом мужичка, примостился по правую руку.

— Здравствуй, Прохор! — начал Миша.

— Ба! — обрадовался Кузмин. — Какие люди посетили нас.

— Потише, — поморщился сыскной агент.

— Может, чарочку? — разбойник замахал рукой. — Эй! — крикнул громко, стараясь перекричать мерный гул заведения, делая попытку подозвать полового.

— Я бы выпил, — наклонился Жуков к уху Прохора, чтобы не кричать, — да сам понимаешь, служба.

— Эт мы понимам, — заулыбался Кузмин, — а в наши края как занесло?

— По твою душу.

— Михал Силантьич, я перед столичным сыском чист, аки ангел на небеси. А что гуляю, так в России городов не счесть, — и засмеялся задорным грудным смехом, кося осоловелые глаза на сыскного агента.

— Давно сидишь? — не обращая внимания на смех Кузмина, спросил Миша.

— Не знаю, — пожал широкими плечами Прохор. — Деньги есть, — и похлопал себя по груди.

— Значит, давно сидишь.

— Сегодня число-то какое?

— Двенадцатое.

— Двенадцатое, двенадцатое, — начал загибать пальцы Кузмин, но так и не смог посчитать, махнул рукой. — Даже и не припомнить мне. Давай по чарке, — вдруг предложил он.

— Служба, — Миша присмотрелся к мастеру по сейфам, тот в самом деле был давно пьян, разило от него и перегаром, и потом, и табачным духом. Видимо, дня три, как деньги просаживает, надо ждать новостей о том, что в Киеве, Варшаве, а может, и в Сибири раскрыт, как шкалик в обед, очередной железный ящик, о котором кричат со страниц газет и журналов, что невскрываем.

— Ах, Миша Силантьич, нет чтобы составить мне компанию, — Кузмин поднял полуштоф. — Выпить за мое здравие, за свободу, эх, Михаил Силантьич.

Жуков поднялся и вновь повторил:

— Служба.

— Та ну ее, такую службу, — Прохор наливал в чарку водку, большую часть ее расплескивая на стол. — А чего заходил-то?

Но вопрос повис в воздухе.

МИША ВОЗВРАЩАЛСЯ В сыскное отделение в упавшем настроении, предположение не подтвердилось: Прохор Кузмин не мог так сыграть, не по артистической части он мастак, а в другой области. Да и видно, что не просыхает несколько дней, притом помощник Путилина у своих агентов, которых он имел среди завсегдатаев трактира, подтвердил, что мастер по сейфам третьего дня заявился в медвежьей шубе, бобровой шапке, пиджачной паре, с бумажником, не закрывающимся от денег, вот с той минуты угощает, кто за стол присядет. Подозрение не подтвердилось, пусть лучше сейфы вскрывает да водку пьет, чем руки кровянить и чужие жизни на свой счет записывать.

Дежурный чиновник кивнул, что Иван Дмитриевич, как пришел в отделение, так из кабинета и носа не казал, хотя утверждать не может, ибо на второй этаж не поднимался.

КОГДА ВОШЕЛ ЖУКОВ к Путилину, тот сидел за столом, перед ним лежали разложенные в ряд шесть фотографических карточек. Одной рукой Иван Дмитриевич подпирал щеку, отсутствующим взглядом скользнул по помощнику и снова устремил взор на столешницу.

— Разрешите?

Начальник сыскной полиции не повел бровью.

Миша без позволения присел на краешек стула, зная по опыту, что мешать Путилину не стоит, тот занят важным и, наверное, уже догадался, что Прохор не имеет отношения к убийству Веселого.

Через несколько минут Иван Дмитриевич наконец обратил внимание на помощника.

— По лицу вижу, что Прохор отношения к нашему злодейству не имеет.

— Воистину так, Кузмин третий день пьянствует на Сенной после удачного дела.

— Говоришь, третий.

— Да, сведения абсолютно верны, подтверждены тремя разными людьми, которые интереса к нашему сейфовому мастеру не питают.

— Значит, в столице есть двойник Прохора, либо, что самое невероятное, кто-то хочет, чтобы мы шли по следу Кузмина и вели следствие вкруг него.

— Может быть. — Миша сел поудобнее, даже закинул ногу на ногу. — Но к чему такие сложности, ведь мы же можем предъявить Прохора для опознания начальнику станции?

— Вот, — указательный палец нацелился на Жукова. — Приметы нам известны от… как ты его называл, Минц? — Миша кивнул. — Приметы известны от Минца. Тебя это не наводит на определенные мысли?

— Минц? — удивлению помощника не было предела. — Минц? — повторил он. — Вы бы видели его, он не то, что ножа побоится в руки взять, я уж не говорю, чтобы смерти такое количество народа отдать. Нет, Иван Дмитрич, такого быть не может, притом он не мог отлучиться со станции.

— Не мог, это правда, но ты же сам знаешь, что не всегда человек самолично участвует в злодеянии.

— Так вы подозреваете Минца?

— Я высказываю один из возможных вариантов нашего дела.

— Но как… — Жуков старался подобрать слова, но никак не удавалось.

— Миша, имеешь возражение?

— Да, — сыскной агент как-то подобрался и вроде бы стал выше. — Имею. Начальник станции Минц, на мой взгляд, человек пугливый и смотрящий в рот начальству, ради места готов на унижения, но чтобы организовать, — Миша сжал губы и продолжил, — такое дело… Вы простите, Иван Дмитрич, но у него, как говорят наши подопечные, кишка тонка.

— Не кажи «гоп», как говорят в Малороссии, в каждом где-то там, — Путилин приложил правую руку к груди, — на полочке пребывает в сонном состоянии бес, но не у всех он прорывается что-то сквозь глянцевую оболочку. Этот Минц назвал тех, кому утром продал билеты и кто направился с Ланской в столицу. Вот их и расспроси о нашей троице, тем более что они ехали разным классом. Смекаешь?

— Что не понять? — безо всякого удовольствия произнес Жуков.

— Миша, если тебе не по душе то, что я поручил, то лучше мне направить другого агента, ты будешь смотреть предвзятым взглядом, и очевидные для другого вещи пройдут мимо тебя.

— Иван Дмитрич, — помощник так резко поднялся, что стол скользнул ножками по паркету, — я уже не мальчик, чтобы капризничать по поводу следствия, тем более что речь идет о преступниках, которые людскую жизнь считают за копейку.

— Тогда, Миша, жду твоего доклада.

ТОЛЬКО ПОЗДНИМ ВЕЧЕРОМ вернулся Жуков в сыскное отделение. Исколесил полстолицы, два раза ездил в Ланскую, отвлекал от дел пристава, который скрепя сердце выделил помощнику Путилина одного из околоточных, чтобы разыскать четверых невольных свидетелей, которые с утра ехали в город.

Чиновник Тимохин, ехавший третьим классом, аккурат сидел напротив двух незнакомцев, один из которых картавил и «подозрительно кидал взоры по сторонам, словно хотел высмотреть добычу». Попутчик чиновника был лет тридцати пяти, круглолиц, с пышными усами и родинкой под правым ухом, это Тимохин приметил. Когда незнакомец смотрел в окно, второй, помоложе, годков под тридцать, лицо обычное, а вот глаза колючие, словно хотел проколоть сидящего напротив насквозь. Напоследок чиновник сказал:

— Да не смотрел я на них, больно уж неприятные личности.

Степаниха — Евдокия Степановна Самотекова, оказалась вопреки прозванию молодой женщиной, в накинутом на плечи старом потертом платке и такой же потертой куцей шубейке. «Денег у нее куры не клюют, — охарактеризовал Степаниху околоточный, — но ходит, как босячка». Та вообще ничего не могла сказать о тех двоих, хотя ехала тем же третьим классом.

Петр Трофимович Иванов — степенный мужчина под пятьдесят, с бородой, лопатой ложащейся на грудь, ехал первым классом. Незнакомого пассажира, который сел с ним на Ланской, рассмотрел хорошо, даже запомнил, что тот постоянно поглаживал правой рукой саквояж и на лице появлялось подобие хищной улыбки, скалил рот, что бросалось в глаза отсутствие передних верхних зубов, и только в этот миг становился заметным едва видимый горизонтальный ровный след, словно кто-то провел острым лезвием под нижнею губою, серые глаза, нос с горбинкой, тонкие брови, словно прочерченные над глазами одной линией. Портрет совсем не напоминал тот, который дал в описании Минц. Было над чем задуматься. Прав оказался Иван Дмитриевич, начальник станции участие в событиях в доме Федьки Веселого принимал, и самое непосредственное, хотя в минуту убийства находился на станции и отправлял поезда.

Приблудова, четвертого пассажира, Миша не нашел, тот уехал по делам в Москву. Конечно, важно было побеседовать и с ним, но случая не представилось.

СМУЩЕННЫЙ ЖУКОВ СИДЕЛ перед Путилиным.

— Значит, все-таки Минц, — удовлетворенно потер руки Путилин, не упоминая, что Миша чуть ли не клялся в неспособности начальника станции не только принимать участие в убийстве, но и это убийство организовать.

— Как вы поняли, что Иван Егорыч замешан в этом деле?

— В Ланской живет не так много народу, поэтому каждый знает, кто чем дышит. Вот Минц должен был знать Федьку, не такой уж Перышкин богатей, чтобы с таким почтением к нему относиться. И потом Минц тебе признался, что раз-два разговаривал с Веселым. Да не могло такого быть, начальник станции, как и пристав, захаживали в заведение, а значит, знали хорошо хозяина заведения. Мог скрывать знакомство пристав, но начальнику станции ничем такое знакомство не грозило, а значит, причина была в ином.

— Ему надо было увести нас в сторону, подальше от истинных преступников, — дополнил Миша.

— Совершено верно, — вдруг Иван Дмитриевич ударил себя по лбу. — Старый осел, ой и осел. Бросай все, и на Сенную, вези сюда Прохора, пока не поздно.

— Он?

— Миша, потом расскажу, а сейчас за Кузминым. Да поживее, — вдогонку слышал помощник, — как бы не было бы уже поздно.

ПРОХОР ЗАМЕР, ПРИВАЛИВШИСЬ к стене, глаза закрыты, казалось, перепил человек, а теперь отдыхает.

Миша подошел к Кузмину и тронул легонько за плечо. Мастер по сейфам повалился набок, левая рука безвольно свесилась, и стало заметно темное пятно с выступающим сломанным лезвием. Прохор был мертв, и довольно давно, вероятно, с ухода Жукова из заведения.

Жуков половину ночи потратил сперва на ожидание врача, местного пристава, околоточного, потом на составление бумаг. Умаялся так, что, придя домой, уснул не раздеваясь, хотя ко всему прочему чувствовал прямо волчий голод.

Все крутилась мысль, что лучше бы днем отвез Кузмина в сыскное, смотришь, и был бы тот жив. Проспался в камере, поведал бы, кто на него имеет такой зуб, что вместо себя Прохора подсунул. А теперь в морге на льду лежит остывшее тело со сломанным лезвием ножа. Рукоятку нашли под столом, и никаких примет. Деревянная ручка, потертая и старая.

УТРОМ ЖУКОВ РЕШИЛ проявить самостоятельность и поехал на Ланскую.

— Иван Егорович, — вкрадчиво и с какой-то таинственностью в голосе говорил Миша начальнику станции, — преступник опознан и даже найден, благодаря вашему точному описанию. — Минц испуганно скользнул взглядом по лицу помощника Путилина. — Вам не стоит бояться, — продолжал Жуков, но сам отметил этот взгляд. — Однако нам предстоит проехать в анатомический театр. Да-да, вы не ослышались, в анатомический… Преступники, видимо, не сумели поделить добычу и избавились от лишнего, как говорится, рта.

— Я завидую вашей, Михаил Силантьич, службе, не успел я вам донести портрет, как преступник в ваших руках.

— Не всегда нам сопутствует удача, но… — Жуков умолк, выдерживая театральную паузу, — …стремимся, чтобы злодеи несли заслуженное наказание.

КУЗМИН ЛЕЖАЛ НА блестящем металлическом столе, покрытый серой старой простыней с пятнами.

— Вот так, господа, и заканчиваем свои дни, — доктор откинул край простыни, представляя на обозрение невозмутимое спокойное лицо Кузмина; складывалось впечатление, что он ненадолго заснул, даже черты не обострились, как бывает обычно с мертвыми людьми.

Минц нахмурил брови и внимательным взором смотрел на убитого.

— Это Афанасий Львович, — произнес начальник станции.

— То есть лежащего вы опознали как человека, который вчера утренним поездом уехал первым классом в столицу.

— Да, подтверждаю.

— Это тот человек, которого некоторое время тому господин Перышкин провожал на станции?

— Именно его.

— Доктор, вы являетесь свидетелем опознания. Тогда более нам здесь делать нечего, — Миша поклонился и, взяв за руку Ивана Егоровича, пошел прочь, к выходу.

— ГОСПОДИН МИНЦ, ФОРМАЛЬНОСТИ завершены, но с вами хотел поговорить господин Путилин.

— Это честь для меня, — осклабился Иван Егорович, — тем более придется ли когда-нибудь побывать в сыскной полиции.

Пока ехали на Большую Морскую, Миша развлекал начальника станции забавными историями из расследований, Минц снисходительно улыбался, выслушивая болтовню молодого агента.

Начальник сыскной полиции не имел возможности присутствовать в рабочем кабинете, его вызвал посыльным к графу Головкину градоначальник. Дело было пустяковым, но высокое начальство считало, чтобы им занимался не пристав или околоточный, а непременно Путилин. Именно по этой причине Иван Дмитриевич прибыл в сыскное в отвратительном настроении, но когда дежурный чиновник доложил, что господин Жуков его ожидает в компании с неким Минцем, и рассказал то, что Миша попросил передать, начальник сыскного отделения заметно повеселел.

Миша расположился в любимом кресле начальника и сразу же вскочил с него, когда Иван Дмитриевич вошел в рабочий кабинет. Путилин остановился на пороге.

— Иван Егорович, прошу любить и жаловать… — нравилась Жукову театральность, иной раз Иван Дмитриевич говаривал, что его помощнику не в сыскном отделении служить, а на сцене славы выискивать, — …начальник сыскной полиции господин Путилин.

Иван Дмитриевич кивком и дружелюбной улыбкой поприветствовал начальника станции, прошел к креслу.

— Стало быть, вы Иван Егорович Минц?

— Да, это я.

— Миша, принеси чаю. Надеюсь, вы не откажетесь от чашки горячего напитка?

— Служба… — было начал Минц, но был перебит Путилиным:

— Иван Егорович, скажу, что служба подождет, поезда все равно ходят согласно расписанию, стрелки переводятся, билеты продаются, так что можно потратить некоторое время на, будем считать, приятную беседу, тем более что описанный вами преступник так быстро найден в таком огромном городе, как Санкт-Петербург.

Минц улыбался, ему доставляли удовольствие слова начальника сыскной полиции.

— Иван Дмитрич, — подал голос Жуков, — господин Минц в анатомическом опознал одного из преступников.

— Похвально, вы очень нам помогли.

— Приятно, что я внес толику в поимку злодея.

— Значит, Афанасий Львович, о котором вы рассказывали моему помощнику, — Путилин кивнул на Жукова, — и есть убитый сегодня ночью известный нам преступник Прохор Кузмин?

— Наверное, — произнес Иван Егорович шутливым тоном, — я не был близко с ним знаком.

— Миша, где чай?.. Человеческая судьба переменчива, я все более убеждаюсь, сколько не вьется веревочка злодеяний, все равно в одно прекрасное мгновение обрывается по вине то ли самого преступника, а иной раз этому преступнику помогают так называемые приятели. Вот убийца Федьки Веселого, так прозывали господина Перышкина в преступных кругах, поплатился жизнью, видимо, ворам сподручнее делить добычу на меньше частей.

— Вам виднее, Иван Дмитриевич, ведь вы ловите их.

— Да, приходится иметь дело со многими людьми.

Вошел Миша с подносом, на котором стояли три чашки, чайник, колотый сахар и сушки в вазе.

— Вам покрепче? — спросил Жуков у Минца.

— Если можно.

— Я одного не понимаю, — Иван Дмитриевич отпил глоток ароматного чаю, — почему Кузмина потянуло на кровь?

— Скорее всего, на этот вопрос ответа не будет, — Иван Егорович в одной руке держал чашку, в другой блюдце.

— Отчего?

— Как отчего? — искренне удивился начальник станции. — Преступник мертв, и мысли его теперь недоступны.

— Теперь мой черед задать тот же вопрос: отчего? — возразил Путилин. — Иной раз мы можем найти ответ у самого убитого.

— Странно слышать такое из уст начальника сыскной полиции.

— Ничего странного не вижу. Хотите, мы узнаем у убитого ответы на некоторые вопросы?

— Каким образом? Не гаданием же?

— Отнюдь, вот давайте начнем с малого.

— Хотелось бы послушать.

— Скажите, Иван Егорович, вы в присутствии доктора и господина Жукова опознали в убитом Прохоре Кузмине человека, которого господин Перышкин называл Афанасием Львовичем.

— Совершенно верно.

— Вы не откажетесь от своих слов?

— Конечно, нет.

— Но вот странность, Петр Трофимович Иванов, проживающий в Ланской, в предъявленном ему трупе не признал пассажира, который ехал с ним первым классом и, более того, напротив него.

— Почему? Может быть, Петр Трофимович плохо рассмотрел пассажира, сидевшего напротив?

— Не возражаю, тем более он созерцал целых двадцать минут, а вы сколько?

— Иван Дмитриевич, я не могу отвечать за господина Иванова, бог тому свидетель, но я видел Афан… этого, ну, Кузмина не один раз.

— Понимаю, но вот вторая странность: Прохор, то бишь Кузмин, не просыхал три дня и три дня не казал носа из заведения на Сенной, где спускал деньги после удачно прокрученного дела.

— Господин Путилин, — голос Минца дрогнул, — вы хотите сказать, что я мог ошибиться?

— Нет, Иван Егорович, я хочу сказать, что ошиблись вы намеренно.

Начальник станции вскочил, руки дрожали так, что он пролил чай не только на сюртук, но и на брюки.

— Это переходит всякие границы, — чашка с грохотом опустилась на стол. — Я вам помогаю, и я же становлюсь в чем-то виновным…

— Нет-нет, Иван Егорович, успокойтесь, просто я хочу для себя прояснить, почему два описания двух разных свидетелей так разнятся? Не скажете, почему?

— Этого я знать не могу.

— И самое странное, мы приходим арестовывать преступника, а нам достается холодный труп. Неужели злодеям мало доли в деле и они решили ее увеличить, ведь половина лучше трети?

— Конечно.

— Но есть еще одна странность, Петр Трофимович описал внешность человека, ну прямо копию, некоего Сеньки Хохла: прямой шрам под нижней губой, отсутствие передних зубов, серые глаза, нос с горбинкой, тонкие брови, словно прочерченные над глазами одной линией. Абсолютно точный портрет, — Иван Дмитриевич бил наугад, хотя описание и подходило под Семена Днепровского, прозванного Сенькой Хохлом, — и нам не составило труда привезти его сюда. Очень охоч Сенька до женской ласки, и после удачного дела где его можно найти, Миша?

— В публичном доме на Моховой.

— Губит Сеньку привычка, — Иван Дмитриевич показал глазами, мол, быстро на Моховую.

— Я не пойму… — начал Минц.

— Давайте договоримся, Иван Егорович, что о вашем участии в деле я знаю…

Начальник станции вскочил, размахивая руками.

— Я не позволю возводить на меня напраслину!

— Иван Егорович, вы сядьте, в ногах правды нет, и вы думаете, Сенька вас пожалеет? Он именно вас выставляет главным злодеем и именно на вас возлагает ответственность за пролитую кровь.

— Но ведь меня… — Минц прикусил язык, безвольно присел на краешек стула, плечи опали, и перед Путилиным теперь сидел маленький несчастный человек.

— Я знаю, что вас там не было. Но чтобы выгородить себя, Сенька во всем обвинит вас.

— Но ведь я был на станции, когда совершалось смертоубийство.

Иван Дмитриевич откинулся на спинку кресла.

— Зачем надо было проливать столько крови?

— Я не знал… Я все рассчитал до минуты, они должны были войти в дом и сразу до Федьки, связать, забрать деньги, золото, и пока Веселый освободился бы, эта троица уехала бы в столицу, а там их не найти. Притом Федька никогда бы не пошел в полицию, вы же знаете, что он скупал краденое. Но все пошло не так, как запланировано, это Сенька мне назвал приметы человека, на которого я должен был указать.

— Как же Петр Трофимович?

— Сенька упустил, а я не догадался.

— Почему Сенька хотел сделать Прохора козлом отпущения?

— Не знаю, спросите у него.

— Ради чего все затеяно?

— Деньги.

— Десять убитых.

— Это все Сенька.

— Но вы же его надоумили совершить налет?

— Но убивал-то он?

— Теперь Сеньке до конца дней не выйти с каторги, там и подохнет, как собака.

— А я?

— Это решит судья, согласно закону…

 

Глава первая

Иван Дмитриевич Путилин

ИВАН ДМИТРИЕВИЧ ПУТИЛИН, сын небогатого коллежского регистратора, волею судеб, а больше благодаря природной сметливости и железной хватке, недавно назначен был статским советником. Ныне он восседал за большим столом мореного дуба в кожаном кресле, отороченном полосками бархата, и писал срочную депешу всем полицейским частям и участкам Санкт-Петербурга о задержании некоего господина. На миг он задумался, скользнул взглядом по стене соседнего дома, которая смутно проступала за окном сквозь неплотно прикрытые шторы, и вписал в казенную бумагу фамилию злоумышленника. «Ежели будет тот обнаружен, то непременно схватить», — закончил он письмо.

По другую сторону стола на стуле с обивкой коричневого шелка и высокой резной спинкой застыл помощник начальника сыскной полиции Михаил Силантиевич Жуков, или просто Миша, молодой человек двадцати трех лет. Невзирая на молодость, были у него врожденное чутье, медвежья хватка и сообразительность, что должны быть присущи чиновникам, поставленным на страже закона, чтобы за каждое свершенное злодеяние преступник, кем бы он ни был, понес заслуженную кару.

Иван Дмитриевич протянул депешу. Миша уже был на ногах.

— Какие будут поручения?

— Сначала отправь, — указал рукой на дверь Путилин, иди, мол, и придвинул к себе новый лист с гербом в верхней части.

Когда Миша закрыл за собою дверь, Путилин сделал попытку скрыть раздражение и поднялся с кресла, с шумом оттолкнув его, так что оно чуть не упало на пол. Начальник сыска подошел к окну, сквозь щель между шторами залюбовался жизнью столицы. Вот там идет лоточник, выкрикивая хвалу своему незаменимому товару. Иван Дмитриевич был в этом уверен, хотя не слышал голос лоточника, да голова полицмейстера была занята иным… Вот, цокая железными подковами, проскакала лошадь, понукаемая извозчиком, спешащим доставить нетерпеливого седока… Вот идут по спешным или неспешным делам люди… Однако Ивану Дмитриевичу не было никакого дела до суетливого бытия городской жизни, он думал совсем о другом. Дело, что давно тревожило его, занимало все его время, вопреки сложившемуся правилу не оставлять без присмотра ни единого злодейского происшествия в столице…

В дверь раздался дробный стук. Путилин не отвечал, но спустя полминуты раздался повторный, но уже более настойчивый стук.

— Войдите, — повышая голос, чтобы услышали за дверью, наконец произнес он.

В кабинет, щелкая каблуками по дубовому паркету, вошел дежурный чиновник с военной выправкой — штабс-капитан Орлов, бывший командир роты в пехотном полку.

— Господин Путилин, — начал штабс-капитан с официального приветствия, — в дежурной комнате молодой человек хочет заявить о свершенном преступлении, но готов говорить только с вами.

— Что за человек?

— Мне кажется, он не в себе. На улице двадцатиградусный мороз, а он в легком пальто.

— Половина столицы одета не по погоде.

Дежурный чиновник на миг смутился.

— Что с ним еще не так?

— Болезненная бледность и безумный взгляд…

— Ладно, зови, — махнул рукой Путилин и вернулся к своему горемычному креслу, едва не пострадавшему от начальственного невоздержанного поведения.

Через несколько минут — за это время хозяин кабинета собрал бумаги на столе в одну стопку — раздалось несколько ударов, и распахнулась дверь. Дежурный чиновник вошел первым, обернулся к молодому человеку и произнес:

— Проходите, господин Путилин вас ждет.

Порог переступил высокий, болезненного вида человек, двадцати двух-трех лет. Сразу бросилось в глаза его узкое удлиненное лицо со впалыми щеками, бледными до прозрачности, с черными пробивающимися волосками на подбородке. Карие глаза с какой-то поволокой смотрели из-под длинных ресниц.

— Добрый день! — поздоровался начальник сыска после повисшего в кабинете неловкого минутного молчания.

Дежурный чиновник вышел и тихо прикрыл за собой дверь.

— Что вас привело ко мне? — вновь нарушил молчание Путилин.

Молодой человек в самом деле был не в себе. Наконец, он опустил правую руку в отвисший карман серого суконного пальто и сделал несколько шагов, остановившись только тогда, когда его путь преградил стол.

— Арестуйте меня, — совсем тихо выдавил он.

— Простите? — Иван Дмитриевич не совсем уловил его слова и хотел убедиться в истинности произнесенной речи.

— Я — убийца.

— Садитесь, — указал рукою на стул хозяин кабинета и продолжил: — Как мне к вам обращаться?

— Важно не имя, а то, что я совершил злодеяние, и вина жжет меня изнутри, — он указал рукой на грудь. — Больно вот тут.

— И когда вы его совершили?

— Два дня тому, — незнакомец хотел достать что-то из кармана, но его попытки были тщетны. Наконец, сжав обескровленные губы, он нахмурил и без того пересеченный глубокой морщиной лоб, взял себя в руки и, выудив из кармана, положил на стол трехвершковое толстое металлическое кольцо. — Вот этим я ударил Катю.

— Где произошло печальное событие?

— У Николаевского моста.

— Что же там с вами стряслось?

— Разрешите присесть?

— Будьте любезны.

Молодой человек опустился на стул, словно внезапно обессилев.

— Так о чем это я? — он поднес руку ко лбу. — Ах да, меня зовут Василий Осипов, с детства Васенькой кличут… Извините, но скажите, о чем это я?.. Да, да… Николаевский мост, два дня тому. Вы простите, но я плохо себя чувствую, знобит что-то.

— Может быть, Василий, вам надо отдохнуть?

— Нет-нет, я должен вам все рассказать. Два дня тому моя любезная Катя сказала, что не будет больше жить со мною. Это как удар молнии среди ясного неба. Я был расстроен, схватил первое попавшееся под руку и ударил ее в висок. Она так, бедняжка, и обмякла. И чтобы она никому не досталась, я ее в прорубь…

— Василий, вы говорите, два дня прошло.

— Два, точно два… Я эти дни по городу ходил, с собаками спал, чтобы теплее было. И кольцо в кармане таскал, боялся к нему прикоснуться, даже когда руки мерзли, в карман не опускал…

— Как фамилия Кати?

— Не помню, — он поднял руку с отогнутыми двумя пальцами, — два дня силился вспомнить, но никак. Словно кто стер.

— Понятно, — Иван Дмитриевич дернул шнурок, закрепленный у правой ножки стола, чтобы вызвать дежурного чиновника. Тот не заставил себя ждать.

— Отведи Василия Осипова в камеру, — распорядился Путилин, — и позови мне кого-нибудь из агентов.

— Так точно.

— И повнимательнее, — указал Путилин глазами на молодого человека. — Пусть отдохнет и отогреется от зимней стужи.

Чиновник взял под руку Осипова.

— Пройдемте-с.

— Да, я готов.

Оставшись в одиночестве Путилин задумался: правду ли говорил назвавшийся Василием Осиповым молодой человек или наговаривает на себя в болезненном приступе? Только этого не хватало! Заявлений о пропаже девиц не поступало, хотя, если молодые жили вместе, то кто ж заявление подаст, кроме самого убийцы? «А почему, собственно, я называю его душегубом? Оснований нет, поэтому надо сперва проверить, а уж потом и решение принимать».

Раздались громкие удары — в очередной раз дверь кабинета испытывали на стойкость.

— Войдите, — произнес Путилин с глубоким вздохом.

— Иван Дмитрич, разрешите? — в кабинет проскользнул агент Иван Соколов, тридцати одного года, высокого роста, а если быть точным, то двух аршин и шести вершков, чуть выше самого Путилина. Глаза до того синие, что, глядя в них, казалось, смотришь в безоблачное небо, но хватка, как у волка, если накопает что-либо по делу, никогда не отступится, пока не выяснит для себя все обстоятельства случившегося. Сколько помнил Путилин, Соколов всегда носил короткие волосы, скрывая тем самым раннее облысение.

Начальник указал рукой на стул.

— Видел молодого человека, что провел час в дежурной комнате?

— Так точно.

— Он утверждает, что совершил убийство. — Иван Дмитриевич поднялся с кресла, Соколов вскочил, но начальник жестом указал, чтобы тот продолжал сидеть. — Подозреваю, даже уверен, что он болен, и поэтому верить его словам нет резона. Его зовут Василий Осипов. Он не помнит, где проживал, поэтому поезжай в адресную комиссию и уточни адрес. Потом узнай, с кем он жил, с кем встречался, в общем, обо всем, и в том числе, была ли у него знакомая по имени Катя. Жива ли она? Если будет возможность, то постарайся с ней встретиться. Понятно?

— Так точно, — Соколов вскочил, — разрешите?

— Да, ступай, надеюсь результат получить к вечеру…

Дверь мягко закрылась, и Путилин остался сидеть в своем излюбленном кресле, размышляя о поворотах жизни, которые порой преподносят неприятные минуты. Молодой человек, наверное, студент одного из университетов, то ли тронулся головой от усердного учения, то ли в самом деле стал душегубом. А ему, статскому советнику, теперь разбираться с этим делом…

Путилин взял железное кольцо, взвесил в руке. Да, таким можно отправить к праотцам, если попасть в висок, как он говорит. Осмотрев кольцо со всех сторон, статский советник заметил какие-то рыжие следы, но у него не было полной уверенности, что это кровь…

Вновь он возвратился ко вчерашним донесениям о происшествиях в городе.

Столица с каждым днем разрасталась, в город прибывали все новые люди. Когда-то окраина была за Фонтанкой, а теперь возвышаются дома и за Обводным каналом…

Ранее Путилин думал, что Манифест об освобождении крестьян от крепостной зависимости был благом для нашего государства, а теперь, возглавив сыскную полицию, он поменял свое мнение. Столько таких хлебопашцев обрели свободу, но потеряли землю, и поэтому разбрелись в поисках лучшей доли по городам! В столице с прибывающими росло число преступлений. Нет, Иван Дмитриевич привык выполнять свою работу и не жаловался на трудности, ведь под его началом были люди, способные сократить число разбойников и убийц.

Потом он начал читать о вчерашних происшествиях, вечером около одиннадцати часов в гостинице «Европа», что у Чернышева моста, студент Института путей сообщения потребовал комнату, которая ему была предоставлена. В половину четвертого ночи раздалось два выстрела, и из нумера выбежала окровавленная женщина. Прибежавшая прислуга нашла студента в луже крови и без признаков жизни. Тут же валялся револьвер с четырьмя заряженными патронами и двумя пустыми гильзами. На вопросы вызванного врача женщина ответила, что ее зовут Елена Мелех и это стреляла она, ибо Павел Канов, так звали студента, оказался низким, скверным человеком. Госпожа Мелех сочла себя оскорбленной и в порыве гнева совершила преступление, решилась покончить с собой, но крайне неудачно…

Ох уж эти неразделенные страсти! Этот случай напомнил другой, произошедший восемнадцатого сентября сего года в гостинице «Belle Vue», что на Невском проспекте. Молодой человек Тимофей Комаров, кандидат права Санкт-Петербургского университета, выстрелом из револьвера убил Анну Суворину, в которую был безответно влюблен, и вслед за тем застрелился сам. Трагическое происшествие произошло при следующих обстоятельствах: Суворина, замужняя женщина тридцати трех лет и мать пятерых детей, ужинала с влюбленным в нее молодым человеком в комнате гостиницы, с ведома мужа, который собирался приехать за ней, но, к сожалению, прибыл через несколько минут после того, как в нумере раздались выстрелы… Начитаются молодые люди и впечатлительные барышни новомодных романов о небесной любви и пытаются найти ее на грешной земле…

Череда таких кровавых драм прокатилась большим зазубренным колесом по столице, и наряду с ними самоубийства стали неистребимым злом в Богом хранимой России. Неожиданно статский советник подумал, как жаль, что в России не собирают статистические сведения о причинах этого явления, а просто извещаются в донесениях, а потом и газетах: отравилась, застрелился, повесился такая-то или такой-то. Что же это творится? Зачастую в последних записках не удосужатся указать, что явилось побуждением к греховному деянию.

Вот. Семнадцатого декабря в десять часов тридцать минут в доме по Стремянной улице застрелилась из револьвера слушательница недавно закрытых Владимирских курсов, дочь коллежского советника, Мария Петровна Левитова. Смерть наступила мгновенно: пуля попала в сердце. На столе найдены следы сгоревшей записки. Можно только гадать о причинах, побудивших ее расстаться с жизнью. Надо бы направить туда агента для проверки.

Вчера же в трактире Павлова, в доме Тюменева, Рождественской части, один из посетителей, крестьянин Андрей Герасимов Королев, двадцати одного года, выпив полбутылки водки, сильно захмелел и потребовал себе коньяку, в котором ему отказали. Королев вошел в азарт, стал выдавать себя за акцизного чиновника и произвел беспорядок. Мнимый чиновник задержан и отправлен в участок. Здесь все ясно.

Путилин перешел к следующим происшествиям в столице. В меблированных комнатах «Дания» в доме Постниковой по Дровяному переулку одна из жилиц, имея крестьянское звание, предъявила паспорт, в котором слово «крестьянка» было вычищено, а вместо него было написано «мещанка». Владелица комнат вызвала городового, крестьянка задержана, из ее объяснений неясно, кем совершен подлог. По делу начато следствие.

Слава богу, что вчерашний день был не богат на происшествия, которые требуют пристального внимания. Сотрудники сыскного отделения, честно говоря, за последнее время устали. Пусть хотя бы сегодня отогреются в участках.

Путилин вызвал дежурного чиновника.

— Иван Дмитриевич?

— Да, — начальник протянул написанную бумагу, — разошлите по частям.

Дежурный чиновник повернулся, собираясь уйти.

— И еще, — произнес Иван Дмитриевич, дежурный по-военному обернулся, — как только появится Соколов, немедля пришлите его ко мне.

— Так точно.

«Пожалуй, можно теперь просмотреть “Санкт-Петербургские ведомости” незабвенного Валентина Федоровича Корша», — решил статский советник. Фельетон, подписанный «Незнакомец», едко высмеял крупного железнодорожного чиновника Голубева. Он рассказал о том, как севший в поезд Голубев в силу своей значимости потребовал освободить для себя целое купе. Ему, видите ли, захотелось поработать в дороге. Посторонние мешали бы мыслям о важных государственных делах. Один же из пассажиров (вот какой непонятливый!) воспротивился требованию, за что железнодорожные сотрудники осыпали его самыми нелицеприятными выражениями. Потом, однако, выяснилось, что пассажир этот — министр Кабинета Его Величества. Особенную иронию вложил Незнакомец в описание того, как пресмыкался Голубев перед министром, пытаясь загладить свою вину. Голубев же через другие газеты объявил напечатанный в «Ведомостях» фельетон абсолютной чушью и злобной клеветой. Раздобыл где-то справку о том, что ничего похожего с ним на железной дороге не происходило. И подал в суд. Громкий скандал недавно завершился процессом, который пришелся на нынешний год. Обвинители настаивали на порицании клеветы, газетчики же в ответ говорили о праве журналистов выносить всю имеющуюся информацию на суд общественности. Дискуссия в газетах получила большое развитие. Итог был для господина Голубева неутешителен: суд «Ведомости» оправдал. Власти остались этим фактом весьма недовольны, и тучи начали собираться над Валентином Федоровичем, ходили слухи, что Академия Наук не станет продлевать с ним договор, сменит редактора.

При чтении новостей у Путилина возникло ощущение, что мир меняется со дня творения в худшую сторону, становится каким-то злым и все более жестоким. Взять хотя бы новости из Парижа: на известного профессора College de France Дювалля, отца президента палаты депутатов, было произведено покушение. Проходя по коридору College de France, профессор встретился с двумя девушками émancipé из России, слушательницами Сорбонны. Одна из них, Вера Ж., быстро вынула из кармана револьвер и навела его на Дювалля. Другая девушка, З., бросилась на подругу, чтобы отстранить револьвер и спасти профессора. Грянул выстрел. З. была ранена в плечо. Обе девушки были подругами и жили вместе в небольшой комнате. Покушавшаяся на убийство взята под стражу. Полагают, что она страдает умопомешательством.

«Куда катится мир!»

Стук в дверь раздался настойчиво и громко, Путилин вздрогнул от неожиданности.

— Войдите!

— Разрешите? — по непроницаемому лицу Соколова невозможно было что-либо прочитать: со щитом он или на щите?

Начальник сыска указал рукой на стул.

— Иван Дмитриевич, — произнес он спокойным голосом, — я не один.

Брови Ивана Дмитриевича вопросительно поднялись.

— Я побывал на квартире господина Осипова, поговорил с околоточным, дворником, соседями.

— Каков результат?

— Разрешите пригласить человека, который все прояснит?

— Хорошо.

Агент вышел из кабинета, и через несколько мгновений вошла девушка невысокого роста в теплом пальто с воротником из заячьего меха. Из-под платья выглядывали круглые носки совсем уж не зимних туфель. Ее карие глаза уставились на статского советника так, что у Путилина мелькнула мысль: кто из них следователь, а кто пришедший прояснить ситуацию? Миловидное личико девушки с остреньким носиком вызывало неосознанное доверие.

— Иван Дмитриевич, разрешите представить: Екатерина Извицкая, добрая знакомая господина Осипова, находящегося у нас.

Внутреннее убеждение Путилина не подкачало, значит, Василий был болен и не отличал окружающей его реальности от картин, возникающих в его воспаленной голове.

Иван Дмитриевич поднялся с нагретого собственным телом кресла.

— Екатерина…

— Семеновна, — произнесла она тихим, но довольно решительным голосом.

— Екатерина Семеновна, прошу вас, присаживайтесь.

— Благодарю, — она без ложной скромности осторожно опустилась на предложенный стул.

— Извините, — вновь прозвучал ее голос, — но я решительно не понимаю цели моего визита к вам.

— Сударыня, — Иван Дмитриевич воротился на свое место, — у вас в знакомых есть некий Осипов?

— Василий?

— Совершенно верно, Василий… — Путилин вопросительно посмотрел на Соколова.

— Ионович, — подсказал тот.

— Василий Ионович Осипов.

— Да, это мой жених.

— В последнее время ничего странного в его поведении вы не замечали?

— Я не понимаю вашего интереса к персоне моего жениха.

— Скажите, когда вы видели Василия в последний раз? — пропустил Путилин мимо ее тираду.

— Два или три дня тому.

— Где?

— Он приходил ко мне.

— В день последней встречи вы поссорились?

— Да, — удивленно посмотрела девушка на статского советника.

— После ссоры вы больше его не видели?

— Да.

— Он способен на причуды?

— О нет! Он вполне серьезный человек, в последнее время его всецело занимала учеба в Технологическом институте.

— У Василия были еще знакомые по имени Екатерина?

— О знакомых не могу сказать, но его матушку тоже назвали Екатериной.

— Где она сейчас?

— Год тому умерла.

— Сегодня утром Василий Осипов явился в отделение и дежурному чиновнику заявил, что два дня тому у Николаевского моста он ударил железным кольцом в висок знакомую барышню и, чтобы скрыть преступление, утопил тело в проруби.

— Не может такого быть! — вскочила она, прикрыв ладонью рот. — Кого же он убил?

— Он сказал, что вас.

— Меня? Меня? Но я же, я…

— Да, поэтому я поинтересовался о его фантазиях.

— Где Василий?

— Он у нас, и боюсь, что его состояние вызывает глубокое беспокойство. Он нуждается в первую очередь в помощи врачей, его помутившийся рассудок не отличает реальности от фантазий.

— Бедный Вася! — в ее руке, как у фокусника, из ничего возник белоснежный платочек, которым она вытирала появившиеся из глаз слезы.

Иван Дмитриевич приказал Соколову, чтобы тот привел Осипова.

Через пять минут, в течение которых в кабинете висела тишина, каждый был занят своими мыслями, дверь после двух-трех ударов открылась, и первым вошел Осипов со впалыми щеками, покрытыми многодневной щетиной, казавшейся грязным налетом, и остекленевшим пустым взглядом из-под густых бровей.

— Катя, ты уже вернулась? — бесцветным голосом произнес он.

Она же в изумлении смотрела на вошедшего, наверное, впервые увидела его в таком состоянии и небрежной грязной одежде.

— Тебе не больно? — сказал он, обращаясь, скорее всего, в пустоту, потому что смотрел куда-то в стену.

— Василий, — Иван Дмитриевич обратился к нему, но взгляд молодого человека по-прежнему оставался направлен в стену, — ты узнаешь Катю?

— Да, я ее убил два дня тому.

— Я жива! — воскликнула девушка.

— Ты снова пришла ко мне, — его губы безжизненно зашевелились, словно это он вернулся с того, неведомого нам света, — я рад тебя видеть, скоро мы встретимся.

— Иван, — Путилин обратился к Соколову, — бери сани и вези господина Осипова в больницу Николая Чудотворца на Пряжку.

Когда в сопровождении агента Василий был уведен, Иван Дмитриевич обратился к Екатерине.

— Госпожа Извицкая, я думаю, вашему жениху больше требуется помощь доктора, нежели сыскной полиции.

Хрупкие плечи девушки всякий раз вздрагивали при всхлипывании, маленькими ладошками она закрывала лицо.

 

Глава вторая

К чему приводят ночные прогулки

РЕСТОРАЦИЯ ГОСПОДИНА ДАВЫДОВА, что находилась на Владимирском проспекте, напротив Стремянной улицы, была известна петербуржцам как «Давыдка», или, с легкой руки завсегдатая — литератора Слепцова, «Капернаум», прозванная в честь города, упоминаемого в Новом Завете как любимое местопребывание Иисуса Христа. Тем самым Слепцов давал самую лестную характеристику заведению.

В первый зал можно было войти с улицы и, не снимая верхней одежды, пройти к большой стойке, где услужливый официант мог налить рюмку водки и поднести к ней на белой с каймой тарелке пирожок для закуски, откланяться и покинуть заведение. Хотя второй зал и не привлекал посетителей особой роскошью, но его отличительной чертой был поставленный у стены длинный стол с рядом чернильных приборов для господ литераторов, журналистов, художников и иных деятелей научного труда, которые здесь же иногда, когда не хватало времени, за рюмкой водки писали срочные статьи. В редкие дни за столом не появлялся Лесков, в прошлом году опубликовавший отдельной книгой свой роман «На ножах», коим событием сам автор был крайне недоволен, выражая свое негодование — редактор так приложил руку к правке, что Николай Семенович не узнал своего романа.

Терпигореву, недавно возвратившемуся из ссылки, и Тургеневу приходилось прилагать большие усилия, чтобы гасить невольный гнев довольно известного в России литератора…

Ныне же за соседним с литераторами столом сидели надворный советник Сергей Иванович Левовский, чиновник Экспедиции заготовления государственных бумаг, и ротмистр 8-го Уланского Вознесенского Его Высочества Принца Александра Гессенского полка Илья Николаевич Торонов, пребывающий в отпуску.

Левовский смаковал из высокого бокала французский кларет, перед ним стояли тарелки с бараньими ребрышками, отбивной из телятины и твердыми итальянскими сырами. Его же приятель пристрастился в полку к русской водке, и перед ним возвышался запотевший графин, рядом стояли рюмка, две икорницы, квашеная капуста, нарезанная тонкими кусками буженина и соленые грибы.

Чиновник после второй бутылки вина чувствовал себя благостно, дела на службе шли прекрасно. Сергей Иванович со дня на день ожидал новой должности, что сулило немалую прибавку к жалованию, которого в последнее время не хватало из-за пагубного пристрастия к карточной игре. Он с превеликим удовольствием прикладывался к высокому бокалу, наполненному рубиновым терпким напитком, забывая о закусках.

— Завидую тебе, — Сергей Иванович крутил между пальцами ножку бокала, едва не выплескивая на белоснежную скатерть вино, — у тебя интересная жизнь: служба, походы. Шашку пристегнул — и вперед, а у меня… — он махнул рукой, едва не опрокинув графин.

— Сергей, не завидуй, — Торонов перехватил пытавшийся упасть графин и, словно фокусник, наполнил из него рюмку до краев, — я бы с превеликим удовольствием поменял свою службу на твою, ты уже надворный, скоро станешь коллежским, а мне до полковника… Эх!

— Что ты? Просто ты не представляешь. Каждый день одно и то же: копаешься в кипах бумаг, пишешь бесконечные отчеты, никому не нужные доклады.… Перестань упоминать о моем сидении в присутствии, мне становится от самого упоминания плохо, хотя лукавлю, и в моей службе есть некоторое разнообразие. Когда-нибудь я тебе расскажу об одном дельце, но как-нибудь потом, а теперь давай лучше за тебя, за твои походы и армейский дух, — он поднял бокал.

— Что ж, присоединяюсь, — Илья Николаевич с хитрецой прищурил правый глаз, — а как продвигается дело с Марьей Николаевной?

— Думаю, на Пасху ты не откажешься поприсутствовать на нашей свадьбе, — расплылся в улыбке Сергей Иванович и поднес бокал к стоящей на столе рюмке, которую подхватил Торонов. Они звонко чокнулись. Одним глотком Сергей Иванович проглотил огненный напиток и закусил паюсной икрой.

— А почему ты раньше не приглашал меня сюда? — Илья Николаевич сделал ложечкой круг в воздухе.

— Знаешь, мне нравится чувствовать себя причастным к русской литературе, что порой рождается за тем длинным столом, — он украдкой указал на соседний стол. — Там собираются литераторы и журналисты, чьи имена у нас на слуху. После службы хочется возвышенного, почувствовать себя человеком, а не бумажным червем. Кстати, ты видишь, вон сидит один с левого края с русой бородкой?

— Вижу.

— Так это автор «Отцов и детей»…

— Извини, Сергей, но я не любитель книг, поэтому мне, что отцы, что дети, одного поля ягоды.

— Ладно, забудь. А когда тебе в полк? — попытался перевести беседу в другое русло Левовский.

— Умоляю, не напоминай мне о службе, — рука опустилась на левую сторону груди, а лицо скривилось, будто Илья Николаевич съел лимонную дольку.

— Не буду, не буду, — открестился от приятеля Сергей Иванович, — только и ты не говори мне о моей.

— Договорились.

— Еще по одной?

— Я по армейской привычке только «за», — он приложил два пальца к виску и отсалютовал, как польские офицеры, — кстати, если задумаю выйти в отставку, в твоем ведомстве не найдется теплого местечка для бывшего офицера?

— После того, как я получу новую должность, смогу помочь старому приятелю.

— За дружбу.

— За дружбу.

Около часа ночи, когда приятели расплатились, одарив официанта щедрыми чаевыми, и вышли на опустевший Владимирский проспект, морозный воздух наполнил грудь и заставил придержать дыхание от резкого вдоха.

— Сани?

— Нет, — ответил Сергей Иванович, — я предпочел бы пешую прогулку, после долгого сидения требуется размять ноги.

— По такому морозу?

— Какой мороз? — Левовский скривил губы. — Ныне хоть зима пришла, в прошлую так до Рождества снега не было, одна слякоть. Выпадет и растает, все мостовые были залиты грязью. Поневоле вспоминаешь годы, когда пробирался на горку, утопая в снегу, что заваливал город по колено.

— Ах, детство, детство, — поратовал Торонов. — Не тереби беззаботных воспоминаний…

На Стремянной улице им не встретилось ни одного человека, появилось чувство, что город опустел и они остались одни во всей столице. Приятели не видели, как из ресторана господина Давыдова вслед за ними, поднимая бобровый воротник, вышел высокий человек в темном пальто, подбитом медвежьим мехом. Он не таился, улица и без того была плохо освещена, а в темных местах он вообще был не заметен. Человек продолжал идти сзади, наблюдая за приятелями и прислушиваясь к каждому слову.

На Николаевской Торонов остановил приятеля.

— Мне налево, тебе, как я понимаю, направо.

— Точно… Может, ко мне? — Сергей Иванович предложил ротмистру. — У меня найдется бутылочка хорошей домашней настойки, присланной из дома.

У следующего за ними человека вдруг быстро застучало сердце, но ответ принес облегчение:

— Нет, извини, в другой раз, мне надо отдохнуть. Знаешь, устал. Притом завтра, нет, уже сегодня у меня важная встреча, а если я отправлюсь в твое жилище, то буду не в состоянии здраво размышлять днем, — с улыбкой сказал Торонов приятелю, намекая, что если отправится к другу, они продолжат вечер за бутылкой, неважно чего: вина, водки или коньяка, — а сон останется мечтой.

— Что ж, — Левовский пожал руку приятеля, — это не последний вечер?

— Так точно, мон женераль, — приложил руку к цивильному головному убору ротмистр.

Сергей Иванович, шатаясь из стороны в сторону, не чувствуя морозных покалываний на щеках, махнул рукой.

— Женераль, — с трудом выговорил он, — когда будешь под моим началом, надеюсь, ты не перестанешь меня так называть.

— Конечно.

— Тогда не обессудь, вечером заеду к тебе.

— Буду ждать.

— До встречи.

— До вечера.

Сергей Иванович повернулся и бодрым, слегка нетвердым шагом отправился домой. Давало знать выпитое. Ему надо было пройти по Николаевской, чтобы свернуть на Новый проспект, где недавно начали возводить дома, но в связи с зимней порой и большими морозами приостановили стройку. Потом нужно было проскочить маленький переулок, который выходил на набережную обмелевшего Лиговского канала, а там и до дома два шага.

Мороз пощипывал щеки и добрался до рук, которые Левовский наконец-то додумался спрятать в карманы, оттого что куда-то подевал свои теплые перчатки.

Человек в темном пальто шагнул со Стремянной на довольно широкую улицу, но тут же отступил назад. По Николаевской шел неизвестный.

— Фу ты, черт, — тихим голосом выругался человек в темном пальто, — этого мне не хватало. — Поначалу он помедлил, пропустив незнакомца на десяток шагов, потом пошел вдоль домов, где была гуще тень.

Сперва Левовский не обращал внимания на незваного попутчика, но потом заметил, что незнакомец тоже старается держаться в тени. Он подумал, что это всего лишь случайность, но после того, как незнакомец свернул за Левовским на Кузнечный, а потом и на Новый, в душу Сергея Ивановича закрались сомнения. Судя по всему, он вызвал большой интерес у человека в темном пальто.

Когда Сергей Иванович свернул в Невский переулок, незнакомец змеей юркнул следом.

Человек в темном пальто потерял Левовского из виду всего лишь на несколько секунд. Когда он заглянул в переулок, то поначалу ничего не заметил, кроме темноты, но донесшийся глухой всхлип заставил отпрянуть назад и затаиться.

Тяжелые шаги прогрохотали почти рядом, человек в темном пальто едва успел вжаться спиною в небольшое углубление в стене, но тусклый свет все же позволил увидеть пылающий взгляд темных глаз, рассеченную надвое бровь — то ли старой раной, оставившей шрам, то ли просто показалось, и пышные усы незнакомца. Сердце пыталось вырваться на свободу, отдаваясь быстрыми ударами в голове.

— Что за напасть? — так с минуту простоял преследователь в простенке, прислушиваясь к звукам ночного города. Только когда успокоился сам и убедился в отсутствии постороннего шума, вышел из укрытия и решился войти в переулок. Ступал он на носках, словно боялся, что кто-то может его услышать. Он не сразу заметил лежащее у стены тело, опустился, и когда нащупал ручку ножа, внезапно отпрянул, но затем приподнял Сергея Ивановича. Тот был мертв. Незнакомец неосознанно сунул руку в боковой карман пиджака, нащупал мягкую кожу бумажника и аккуратно его вытащил, не иначе боялся потревожить убитого, сунул в карман своего пальто, таким же осторожным движением опустил убитого. Хотел вернуться на Новый проспект, но, заслышав скрип снега — кто-то вот-вот должен был свернуть в переулок, бросился бежать в сторону канала, где его скрыла ночная темнота.

 

Глава третья

Прерванный сон в зимнюю ночь

В ТРЕТЬЕМ ЧАСУ, когда крепкий сон не дает возможности после тяжелого дня оторвать голову от мягкой подушки, раздался настойчивый звон колокольчика. Иван Дмитриевич проснулся с первым звуком, наверное, многолетняя привычка ко всяким неожиданностям осталась гореть непогашенной свечой в глубине души. Сквозь дубовую дверь было слышно, как прошаркала по коридору незаменимая Глаша. Звякнула железная цепочка, с едва слышным скрипом отворилась дверь. Послышались неясные голоса, словно бубнили себе под нос. Путилин, даже не пытаясь прислушаться, тихонько поднялся с теплой постели, чтобы не потревожить чуткий сон жены и, не дай бог, не дать повод для ворчания. Он накинул толстый халат, подвязав его тонким поясом, взялся за потертую ручку, когда раздался тихий стук. Глаша жалела супругу и не хотела нарушать ее сладкого сна, потому что знала, что Иван Дмитриевич услышит даже едва различимые звуки.

Путилин осторожно повернул ручку и потянул на себя. Глаша от неожиданности отпрянула назад, екнула, трижды быстро перекрестилась и прикрыла лицо рукой. Во второй ее руке на кончике свечи дрожал огненный мотылек.

— Ой, Иван Митрич! — только и смогла выдавить она из себя, блестя глазами.

— Кто там?

— Посыльный, — она дышала тяжело, с придыханием, словно не могла успокоиться.

— Проведи в кабинет, пусть там подождет, — а сам повернулся, чтобы надеть брюки и рубашку.

Через несколько минут, застегивая верхние пуговицы рубашки, Путилин вышел в освещенный несколькими свечами кабинет, где с ноги на ногу переминался немолодой мужчина в полицейской форме. При появлении начальника сыска он вытянулся во фрунт.

— Здравия желаю, ваше высокородие, — произнес он хорошо поставленным голосом, но не слишком громко, чувствуя, что пошел третий час ночи.

— Что стряслось?

— Ваше высокородие, в половину второго городовой Петров, несущий службу на Николаевской улице, проходя мимо Невского переулка, заметил темный мешок, лежащий у дома господина Ивановского. Решил проверить. Мешок оказался телом. Городовой доложился приставу, тот меня направил к вам.

— Убийство, — констатировал Путилин.

— Так точно…

ОТ УЛИЧНОГО МОРОЗНОГО воздуха в первое мгновение перехватило дыхание, и Иван Дмитриевич прикрыл нос меховым воротником, а под санями хрустел примятый снег, и фырканье лошади оглашало округу тяжелым дыханием, которое с каждым выдохом сопровождалось молочными клубами.

Улицы города были пусты, только на некоторых перекрестках горели костры для обогрева прохожих по давнему распоряжению обер-полицмейстера. Дрова закладывались в круглые решетки из железных прутьев. Почти у каждого костра находился городовой, который распоряжался, чтобы хозяева близлежащих домов выделяли дрова для обогрева бродяжного люда. Около полицейского жались к кострам несколько замерзших в рваной одежде, в рваных шапках или с завязанными платком ушами, дворовые голодные собаки с поджатыми хвостами вздрагивали от каждого движения людей и отскакивали в темноту при первом признаке опасности.

Иногда у таких костров стояли сани, извозчики подходили обогреться в ожидании седоков. В нынешнюю зиму, когда большие морозы обрушились на город, костры горели круглые сутки, даже чайные были открыты днем и ночью. По улицам несколько раз за ночь разъезжали конные патрули городовых или солдат. Они смотрели, не замерзает ли кто на улице: пьяный, заснувший извозчик или бедняк, у которого нет пятака на ночлежный дом.

В Невском переулке, подняв высокий воротник и спрятав руки в теплые руковицы, расхаживал, притаптывая снег, пристав Московской части 1-го участка подполковник Василий Евсеевич Тимофеев, приехавший тотчас же после получения сведения об убийстве неизвестного, хорошо одетого господина. Пристав угрюмым видом выказывал свое недовольство ночным вмешательством в спокойный сон. Это было удивительно, тем более что он сам послал за начальником сыскной полиции одного из городовых.

Путилин выбрался из тесных саней, где сидел вполоборота с городовым, остановившись у фонаря, в котором за не очень чистым стеклом на столбе стояла керосиновая лампа, дающая больше сумрака, чем света, начал разминать затекшие от неудобного сидения ноги.

— Здравия, Иван Дмитриевич, — услышал он простуженный голос пристава, огласившего вслед за словами улицу сухим кашлем.

— Думаю, вам, Василий Евсеевич, здоровья не помешало бы, — ответил на приветствие Путилин.

С год, или нет, поменее будет, весной, на набережной Лиговского канала были найдены трое убитых… Если бы тогда не шли проливные дожди, омывшие берега канала, их никогда бы не нашли, а так обнажилась из земли почерневшая рука, которую заметил полицейский. С этого и началось знакомство Ивана Дмитриевича и Василия Евсеевича. Последний проявил себя думающим, знающим свое дело чиновником, дающим толковые распоряжения. Он никогда не пытался переложить вину на подчиненных, а вставал, когда надо, на их защиту. За что был уважаем сотрудниками, но оставался неугодным вышестоящим начальникам. Однако полицмейстер 2-го отделения полковник Адриан Иванович Дворжицкий оставался доволен приставом 1-го участка Московской части.

— Вы правы, — Василий Евсеевич приложил к лицу платок, — немножко прихватило. Морозы доконали. А с нашими горожанами даже поболеть по-человечески невозможно, происшествие чуть ли не каждый день.

— Вот бы на время болезни начальника сыскной полиции преступления отменить, — Путилин подошел ближе и негромко добавил: — Я бы тогда, честно говоря, болел до отставки.

Пристав засмеялся хриплым сквозь кашель натужным смехом.

— Кто там у нас? — Путилин кивнул на убитого, черным мешком лежащего у стены дома.

— Судя по одежде, человек небедный. Но меня больше занимает вопрос, что он делал в этом переулке, рядом с каналом, славящимся людьми отнюдь не примерного поведения?

— Попробуем разгадать эту загадку. Позволите мне взглянуть?

— Да, да. Правда ваша, сегодня я вам не помощник, извините.

— Василий Евсеевич, перестаньте. Лучше пройдите в теплое место, чтобы окончательно не слечь, болезнь надо лечить, а не давать ей тело на растерзание.

— Хорошо, — согласился пристав, — если я понадоблюсь, пошлите за мной городового.

— Идите, Василий Евсеевич, я после полудня буду у вас и проинформирую об убитом и мерах, предпринимаемых мной в сторону розыска преступников, и том, чем можете вы мне помочь.

— Вы думаете, он был не один? — пристав имел в виду преступника.

— Пока не знаю.

— Тогда разрешите откланяться?

— Лечитесь, Василий Евсеевич.

Сколько он на веку пересмотрел и убитых, и покалеченных, но всякий раз не мог со спокойным сердцем видеть деяния рук человеческих, хотя убийцу и нельзя назвать человеком, но можно отдать должное некоторым вполне образованным, как нынешней весной. Из Обводного канала артель грузчиков выловила в мешке тело без рук и ног, следствие не заняло много времени, но тогда в результате розысков поймали шайку, возглавляемую образованным человеком дворянского звания.

Вчера, как и предыдущими днями, снег не падал с наших питерских небес. Дворники же имеют приказание ранним утром убирать выпавшее за ночь, приводя свой участок улицы в надлежащий вид. Здесь, в Невском переулке, удаленном от центральных проспектов, по всей видимости, не слишком ретивые хозяева, поэтому их дворники не выполняют надлежащим образом свои обязанности.

— Кто нашел убитого? — спросил Иван Дмитриевич, не поворачивая головы. Все равно в свете едва живого фонаря видны только темные тени.

— Я, ваше высокородие, городовой Петров!

— Подойди ближе, — когда тот приблизился, Путилин вновь сказал в темноту: — И принесите сюда света.

Городовой вытянулся, словно на параде.

— Как тебя по батюшке?

— Иван Иваныч.

— Так, Иван Иваныч, рассказывай, как его, — указал на черный куль, — нашел.

— Ваше…

— Иван Иваныч, обращайся ко мне Иван Дмитрич, — устало выдавил из себя Путилин. В минуту, когда люди именуют предписанным уставным обращением, становишься для них начальником, и они начинают рапортовать казенными сухими фразами. Зачастую от них невозможно добиться нужных сведений, а имя с отчеством как-то делают разговор приближенным к земле.

— Я, ваше… Иван Дмитрич, — поправил себя городовой, не дав хода уставному обращению, — в нынешний мороз, обхожу порученные мне улицы раз в час.

— А как ты идешь? — перебил его Путилин.

— Там на перекрестке Нового и Кузнечного горит костер, так там я греюсь, потом до канала Лиговского, по набережной до Невского проспекта, по нему до Нового, а там и до Кузнечного.

— А как зашел в переулок?

— Да я бы мимо прошел, но меня словно под руку кто толкнул. Повернул, прошел десяток саженей, вижу, что-то темное, вроде мешка, валяется, вот и решил поближе посмотреть.

— Раньше при обходах заходил?

— Поверите, сюда никогда… Говорю как на духу. Тут всего-то пять домов, три по левой стороне улицы, два по другой, и проверять-то нечего, всегда тишина и покой. Видите, темень какая. Люди боятся ночной порой здесь ходить, стороной обходят.

— А сам-то?

— А что я? У меня дома трое, а тут и без того опасно вечерней порой появляться.

Путилин только тяжело вздохнул, со свистом выпустив воздух. Что здесь можно сказать? Улицы на этом участке изобиловали притонами и приезжими бандитами.

Убитый лежал, уткнувшись лицом в мостовую, из спины торчала причудливая рукоять. Удар нанесли под левую лопатку мастерски, одно движение — и человек даже не почувствовал, как его душа отправилась в неизведанные дотоле места. Одет убитый был в дорогое пальто с меховой подкладкой. Шапка валялась рядом, припечатанная к мостовой чьим-то сапогом. Внимание Путилина привлекла ровная палка в аршин длиною, лежащая в стороне от убитого. Поднял он ее и только тогда понял — рукоять, торчащая из спины, как нельзя кстати подходит к круглому длинному предмету, что он сжимал в руке. Преступник ходил с тростью, которая являлась к тому же оружием. Вот и маленькая ниточка — надо попытаться найти хозяина, если, конечно, это диковинное оружие изготовлено в столице.

Проверил карманы и, кроме горсти монет, серебряного портсигара с вензелем (хозяина ли?) и золотого брегета с массивной цепью того же металла, ничего не было, ни намека на имя, ни единой бумажки, ни завалявшейся визитной карточки. Хотя нет, а портсигар? Он ныне становился вторым кончиком из клубочка. То, что придется устанавливать фамилию убитого — один из моментов сыскной работы. Лежащий на очищенном от снега тротуаре не нищий без роду и племени, а вполне обеспеченный человек, и из этого обстоятельства предстоит строить пути дальнейшего розыска, которые на нынешнюю минуту вели неведомо куда.

— Ваше высокородие, — обратился к Ивану Дмитриевичу околоточный, приложив руку к шапке.

— Слушаю, — не сразу ответил Путилин, погруженный в неясные мысли.

— Ваше высокородие, куда убиенного везти? В Обуховскую?

На минуту начальник сыска задумался. Можно, конечно, отвезти в Обуховскую, там доктора опытные, знающие, но в анатомическом Васильевской части обратят более пристальное внимание на убиенного, подметят самое незначительное.

— В анатомический на Васильевский, — подытожил Путилин.

— Разрешите исполнять?

— Да, — и добавил: — Пожалуй, больше ничего нового здесь не найти.

Когда убитого увезли, Путилин остался стоять под фонарем, едва освещавшим мостовую. Улица маленькая, пять домов в несколько этажей — участок, кишащий не слишком честными горожанами. Что же надо было тут этому господину в дорогом пальто? Путилин сам осмотрел здания, но, увы, к своему сожалению, ничего подозрительного не заметил. Подумал, что придется навестить сей переулок, когда град озарится дневным светом. Откуда мог идти убиенный? И почему не взяли извозчика? С Невского ли? Вполне может быть. С Владимирского? Далековато. С Нового? Но там нет привлекательных для небедно одетого человека увеселительных заведений… Хотя он мог идти от приятелей. Вполне возможно.

Иван Дмитриевич поднял взгляд к небу. Дома черными стенами уходили вверх и там сливались с небесной темнотой. Сколько он жил в столице, но так и не смог привыкнуть к погоде града Святого Петра, где тяжелые тучи неделями висели над городом, словно непременная деталь пейзажа. Изредка мелкие снежинки закружатся в воздухе, давая в подарок ветру колючие иголки, которые порывы ветра бросают прямо в прохожих…

ШЕЛ ШЕСТОЙ ЧАС, когда начальник сыска, отряхнув с обуви снег, поднялся в свой кабинет, ставший за эти семь лет до боли знакомым. Напротив входа висел портрет Государя в полный рост, с которого тот неотступно строгим взором следил за исполняемой службой, словно хотел проверить, с каким усердием идет доверенное Путилину искоренение нарушителей закона в столице.

Будто ведя с ним немую беседу, Иван Дмитриевич пожал плечами и развел в стороны руками, словно оправдываясь за ночное происшествие, совершенное неизвестно кем и неизвестно с каким умыслом.

Наконец Путилин сел в любимое кресло, откуда он, слава богу, не видел пронзительного взгляда нарисованного самодержца, оставшегося за спиной. Потом Иван Дмитриевич пододвинул к себе лист бумаги, чернильный прибор, открыл крышку чернильницы, взял перо и застыл в нерешительности. Перед глазами стояла картина из Лиговского переулка: темная груда, одетая в пальто, словно мешок, из которого выросли ноги в дорогой обуви и руки, раскинутые в стороны. Казалось, мешок силился обнять землю-матушку. И конечно же причудливая рукоять ножа. Пока не было ни малейшей зацепки, а в голове вертелись лишь слова из какого-то романа: «Ночь опустила траурные крыла на грешную землю». «Опустила и унесла с собою еще одну молодую жизнь», — мысленно добавил Иван Дмитриевич.

Если в первые минуты не приходит ничего стоящего, стоит на некоторое время отвлечься от насущных проблем, чтобы потом вернуться с новыми чувствами и новыми решениями, это Путилин знал по собственному опыту.

Сначала он хотел позвать дежурного чиновника, чтобы тот принес стакан горячего чаю, но потом сам себя одернул. С мороза, конечно, можно было бы, но не стоит. Вместо этого он достал из верхнего ящика стола вчерашние газеты, которые, к своему стыду, не успел дочитать до конца.

Он приступил к изучению прошедших событий.

Бушевавшая в ночь на вчерашнее число снежная буря наделала немало бед. Все вчерашние утренние поезда из Москвы прибыли в столицу со значительным опозданием. Сила ветра около четырех часов ночи была настолько сильна, что некоторые поезда, отбывавшие из Москвы, принуждены были делать продолжительные остановки на станциях.

Из уездов Московской губернии сообщают, что снежная буря сорвала в деревнях соломенные крыши.

Застигнутым в пути на проселочных дорогах проезжим приходилось останавливаться в поле и ожидать утра.

Снежные заносы на железнодорожных линиях начали приносить хорошие заработки крестьянам Московской и соседних губерний. Над расчисткой железнодорожных путей крестьяне некоторых деревень работают уже третью неделю, по цене от 80 копеек до 2 рублей в день или за каждую рабочую упряжку.

Хорошо, что столицу миновала этакая напасть, иначе нашелся бы убиенный через несколько дней, добавились немалые заботы по установлению личности.

Следующая корреспонденция поразила своей необычностью, когда женщина переодевается в мужской костюм для совершения злоумышленного поступка, чтобы быть неузнанной, это Путилину было понятно, но здесь… у него даже брови помимо воли поползли вверх.

Нижний Новгород.

В старом городе проживает одна женщина, около десяти лет носящая мужской костюм и стригущаяся «под польку». Очень немногие из жителей знают, что под костюмом мужчины скрывается женщина, именующая себя Егором; настоящее ее имя — Ульяна. Невысокого роста, плотного телосложения, Ульяна — Егор работает довольно тяжелую работу, таскает тяжести от 5 до 7 пудов и так далее и зарабатывает хорошие деньги.

Ранее Ульяна принадлежала к запретной секте и по сектантскому обряду была выдана замуж, но жила замужней всего лишь несколько месяцев, а потом, бросив мужа, перешла в православие.

Ныне Ульяне 29 лет от роду. На вопрос, почему Ульяна носит костюм мужчины, — она говорит, что если бы она носила женскую одежду, то зарабатывала бы не более 3–4 руб. в месяц, в мужском же костюме она зарабатывает от 12 до 15 руб. в месяц. Ульяна имеет свой дом, который она с год тому назад отстроила.

В этот миг Ивану Дмитриевичу захотелось воскликнуть вслед Цицерону: «О времена! О нравы! К чему идем?»

Страшно читать отчеты по полицейским участкам о совершенных злодеяниях, а еще страшнее становится читать газеты, в которых много кровавых подробностей житейских драм, словно читатель получает удовольствие от прочитанного. «И мальчики кровавые в глазах», прав был Александр Сергеевич, предвидел падение моральных устоев не только в своих строках. «А может, это старость незаметно подбирается ко мне, заставляя брюзжать по поводу и без оного?» — подумалось Путилину.

Итак, господа полицейские чиновники, что до расследования, стоило обратить внимание на личность убитого, она неизвестна, но это скоро выяснится. Придется отправить в анатомический театр городовых и околоточных, несущих службу на ближайших к месту убийства улицах, чтобы те смогли опознать убиенного. А если не опознают? Хотя, скорее всего, несчастный жил недалеко от места убийства, а может, приходил к кому по-приятельски. Далее стоит посетить ближайшие увеселительные и питейные заведения, обратить внимание на почтенные ресторации от Николаевской, нет, пожалуй, от Владимирского до Гончарной и от Разъезжей до Малой Итальянской.

Начальник сыска надеялся, что вскрытие добавит свою лепту в расследование: как нанесли смертельню-рану? Торопливой рукой или расчетливо поставленным ударом? Был ли пьян несчастный на момент убийства? Да, еще трость, очень приметная. Надо заняться и этой стороной медали, ведь кто-то же заказал ее. На таких вещах мастера, да и не только наши, предпочитают оставлять свой знак, клеймо, показывая тем самым мастерство перед сотоварищами по ремеслу…

 

Глава четвертая

Пробуждение молодого повесы

ПРОБУЖДЕНИЕ ДЛЯ НЕГО стало внезапным, словно кто-то изнутри заставил открыть глаза. Сумрачный свет проникал в комнату сквозь неплотно закрытые шторы и молочные узоры на стекле. Проснувшись, человек заложил руки за голову и устремил взгляд в потолок, который белой простыней навис над комнатой.

«Воскресенье, — иглой вонзилось в голову, — очередное воскресенье. Достойное завершение недели, — он скривил губы, и не было понятно, хотел он улыбнуться или нахмуриться, — очередной год заканчивается».

Его бросило в холодный пот при мысли о ночном убийстве.

Что все-таки произошло? И этот пышноусый незнакомец. Кто он? Откуда взялся? Странно, что кто-то еще заинтересовался мелким чиновником Экспедиции заготовления государственных бумаг? Может быть, случайность? Тогда почему незнакомец не обшарил карманы, а сразу же сбежал? Страх? Но зачем убивать?

Без причины ничего не происходит.

Человек в постели потянулся за стаканом воды, который всегда ставил на ночь, выпил маленький глоток и поставил стакан на место. Потом его вновь бросило в жар, даже капельки пота появились на лбу А зачем мне его бумажник? Зачем я залез в карман? Он покосился на толстый черный бумажник, лежащий около стакана, и ему стало как-то не по себе, вроде бы ты ни при чем, а чувствуешь вину за поступок другого человека. Слово «поступок» обожгло так, что лежащий укусил указательный палец, чтобы невзначай не закричать от страха. «Как же можно назвать ‘поступком' лишение жизни даже такого гадкого человека, как Левовский? — снова пронеслось в голове у лежащего. — Как быть? Поехать к Марье Николаевне? Что я там скажу? Беспечно вести себя после происшедшего я не смогу, а сидеть рядом с ней с угрюмым видом я не сумею. Да и куда деть бумажник?» Он покосился на странный предмет рядом со стаканом. Казалось, тот сам притягивает взгляд, но было боязно взять его в руки, словно он сможет оставить на ладонях несмываемые кровавые следы.

«А ведь нет больше препятствия для нашего с Машенькой счастья!» — молодой человек аж подскочил на кровати, сел и руками потер виски от неожиданно пришедшей мысли. Такой счастливый поворот фортуны в судьбе молодого человека сам по себе не мог упрочить положения для завоевания сердца Марии Николаевны. Ведь для получения руки девушки нужны средства, а их-то не предвиделось. Хозяйство пращуров разорено стараниями отеческих забот, а действительный статский советник Николай Васильевич Залесский, директор Департамента железных дорог и чиновник особых поручений при начальнике Главного Морского Штаба, папенька Машеньки, никогда не отдаст руку одной из дочерей начинающему юристу без состояния, а точнее, без копейки за душой. Вот если бы…

Молодой человек не утерпел и вскочил с постели. Ему хотелось до боли в сердце повидать прелестную девушку, за одну улыбку которой и щебетание о пустом он готов был жизнь отдать.

Для того, чтобы нанести ей визит, было слишком рано, поэтому молодой человек заварил себе чаю и, отхлебывая горячий напиток, не заметил, как наливает третью чашку, поглядывая на последнее оставшееся у него богатство — брегет, подарок деда, немного потертый, но показывающий точное время, еще ни разу не отданный в починку. Делали ж в прежние времена, «не то что нынешнее племя».

Стрелки едва передвигались, выказывая нетерпеливому человеку свою медлительность. Взяв в руки «Русский вестник» за прошлый месяц, вспомнил, что не прочел еще вторую часть романа графа Салиаса «Земцы и немцы» из времен Екатерины Великой.

— …Нешто это свадьба была? Это самокрутка! Мархешван какой-то! — ворчливо говорил князь Родион Зосимыч, угрюмо сидя у столика с шашками против Кречетова. — Эдак и татарва не женится!..

Молодой человек очнулся от забытья на десятой странице, но он не помнил ни слова из прочитанного. Голова была забита совсем другим. Он вернулся к первой странице и со злостью запустил журналом в стену, прочитав первые слова, которые, словно издеваясь над ним, вещали о свадьбе.

Он долго ходил по комнате, то и дело задевая углы мебели. Наконец он решился и по чистой, надраенной до блеска лестнице спустился на улицу, где замер, подняв голову. Он долго смотрел на низкие серые тучи, застывшие в неподвижном молчании над городом. Прохожие обходили его стороной, боясь потревожить или нечаянно задеть.

Дворники давно убрали снег с тротуара. По обнажившемуся от снега деревянному настилу с неприятным скрипом скользили сани.

Наконец, молодой человек очнулся от минутного забытья, поднял потертый бобровый воротник старенького мехового пальто и направился на Литейный проспект пешим ходом, к дому Романа Риттера, где папенькой Машеньки была арендована квартира в шесть комнат с маленьким балконом. На извозчика лишних денег не нашлось. Пока он шел, шилом жалила мысль: что же рассказать девушке? Порочить ушедшего в небытие Сергея Ивановича не было нужды, но и сказать неправду он не посмеет. Словно стоишь на перепутье и перед тобою две прямые дороги: на одной написано — голову потеряешь, на второй — убитым тебе быть. И так негоже, а эдак совсем худо. «Зачем я туда иду?» — в сотый раз спрашивал себя молодой человек и не находил разумного ответа. Однако ноги продолжали нести его к заветной цели. Вот долгожданный дом, он на миг задумался перед дверью квартиры, повернул рукоятку звонка, и где-то в глубине звякнул колокольчик, потом еще раз, и еще.

Дверь чуть приоткрылась, и появилась Лиза — служанка, недавно нанятая на работу отцом Машеньки. Она присела в приветственном реверансе.

— Проходите! Марья Николаевна в гостиной собираются чай кушать, — Лиза знала, что молодого человека принимали в семье как сына старинного друга Николая Васильевича. — Разрешите?

Молодой человек протянул снятое пальто.

— Я доложу о вас Марье Николаевне.

У вошедшего вмиг пересохло в горле, и он только кивнул.

Через минуту Лиза воротилась.

— Прошу, — и открыла дверь в гостиную.

Молодой человек сделал несколько шагов и застыл на пороге. Машенька была обворожительна: кругленькое личико с ямочками на алеющих щеках, волосы, собранные на голове в причудливую высокую прическу, несколько светлых локонов завитками спускались по вискам. Она улыбалась, обнажив белоснежную полоску зубов.

— А я не ожидала, что ты составишь мне компанию, — прожурчал лесным ручейком ее голосок.

Он молчал, позабыв о приветствии.

— Что стряслось? — вмиг ее лицо преобразилось, и на нем застыло выражение то ли внезапного удивления, то ли предчувствия беды.

— Я принес скорбное известие, — выдавил он из себя, потом подошел к столу, дрожащей рукой налил из графина в стакан воды и выпил почти одним глотком. Поставив стакан на место, он продолжил, стараясь не встречаться взглядом с девушкой, и вновь замолчал.

— Что стряслось? Говори, говори, не молчи, — она вцепилась в подлокотники кресла, подавшись хрупкой фигуркой вперед.

— Сегодня ночью произошло несчастье, которое непосредственно коснулось тебя, Левовский…

— Сергей, — вскрикнула девушка, пытаясь подняться, но ноги не выдержали, и девушка рухнула, лишившись чувств.

— Помогите! — крикнул в отчаянии молодой человек. Он не слышал, как гостиная наполнилась слугами.

Через несколько минут Марья начала шевелиться, бледность начала исчезать со щек.

— Скажи, что с ним? — первое, что она смогла вымолвить.

— Сегодня ночью… — он отвернул взгляд в сторону, потом выдохнул едва слышно: — Он мертв.

Ее глаза расширились от услышанного, но она не верила или не хотела верить.

— Кто он?

— Левовский.

— Что с ним? Скажи, не томи.

— Убит. — Она восприняла слова молодого человека как признание.

— Уйди, уйди от меня… — взгляд красноречиво говорил о ее мыслях и чувствах, вновь сознание покинуло Марью.

Молодой человек не помнил, как схватил шапку и пальто, как выскочил на Литейный, едва не угодив под копыта лошади, которая шарахнулась в сторону. Он не осознавал, как пальто оказалось не только надетым, но и застегнутым на все пуговицы, как шапка водрузилась на голову. Он ничего не видел и ничего не осознавал. Ноги сами несли его по городу, а дикие глаза Машеньки стояли перед его мысленным взором, в ушах звенел ее голос: «уйди от меня», «уйди от меня», «уйди».

«Я же ничего не делал, — кричало в нем желание оправдаться, а потом он остановился, словно уперся в непроницаемую стену, — я же не виновен. Это не я. Как мне доказать, что я не виновен? Ведь она знала о моем чувстве и могла подумать, что я убил его из ревности. О боже! Почему на меня свалился сей тяжелый груз? Чтобы доказать свою невиновность, надо самому найти того человека со шрамом, рассекающим надвое бровь. Но как его я смогу найти среди бесконечного количества живущих в столице?.. Пойти в полицию? Что я им скажу? Что следил за женихом девушки, в которую влюблен, для того чтобы доказать, что он недостоин Машеньки? Что у этого отвратительного человека на набережной Лиговского канала живет полюбовница, к которой он ходит сразу же после визита к Залесским?.. Не сочтут ли там меня душевнобольным?»

К себе на квартиру возвращаться не было сил. Сидеть в одиночестве среди четырех стен, взаперти он боялся. Еще страшнее будет зажечь свет и ненароком увидеть в зеркале отражение своего лица с безумным взглядом, всколоченными волосами, уж лучше угодить в каталажку, провести ночь на тюремной койке среди питерских отбросов, чем услышать от любимой девушки «уйди», брошенное как бродячей собаке с изрядной долей презрения и откровенной брезгливостью.

В карманах он наскреб около целкового серебром и медью. Размышлять много не стал, а зашел в ближайший трактир, даже не взглянул на название, устроился в углу, не столько, чтобы не побеспокоить кого-то своим присутствием, а скорее, чтобы никто не тревожил его.

Сколько было им выпито в тот день, он не мог сказать. Он заставлял себя через силу пить противное хлебное вино, чувствуя, что это и есть нужное лекарство от хандры, любви и боли.

Лишь поздним вечером он побрел на свою ставшую постылой квартиру. В голове шумело, и все плыло перед глазами. От непривычного ощущения стало легко, казалось, никаких напастей нет и в помине. Они исчезли, растаяли где-то там, за дымкой, что скрывала взгляд. Ему легко было идти, крылья за спиной, и неважно, что шатает, как тогда на пароходе, когда плыли по Ладожскому озеру. Хоть это и происходило с ним в нежном, детском возрасте, но до сих пор он вспоминал большие волны, что били в борта, отчего судно вздрагивало и натужно скрипело, а маленький мальчик, начитавшийся Мерриота и Купера, грезивший морями и приключениями, столкнулся с настоящим штормом. Вот бы попасть на необитаемый остров, как тот английский моряк, который потом встретил туземца, с которым пережил столько приключений…

Молодой человек шел, не чувствуя под ногами земли. Он не догадывался, что столь неприятная жидкость с отвратительным запахом так обостряет чувства. Я свободен от всего, хотелось ему закричать во все горло, но не хватало сил.

 

Глава пятая

Следствие в начале пути

ИЗУЧЕНИЕ ПУТИЛИНЫМ ПЕЧАТНОГО слова прервалось на середине следующей статьи. Да и бог с ними, газетами, невелико счастье узнавать очередную новость, которой даже и поделиться не с кем. Довольно-таки тихий, но в то же время настойчивый стук нарушил добровольное уединение статского советника.

Не успел он поинтересоваться, в чем дело, как поначалу в кабинет заглянула голова с нечесаной копной волос, а вслед за ней, как вода сквозь сито, просочился личный помощник господина Путилина — Миша Жуков.

Как водится, Иван Дмитриевич нахмурился, чтобы с первой минуты дать понять: хотел бы он быть более покладистым, но, к великому сожалению, таковым не является, да и положение не позволяет.

— Иван Дмитрич… — Быстрым шагом Миша пересек кабинет и без позволения плюхнулся на стул. В таких случаях становится очевидным, что Михаил Силантьич Жуков прибыли-с с важными вестями и желательно его поскорее выслушать, ведь «нельзя бить по рукам дающего», не то можно отбить всякое желание думать головой.

— Я уделю тебе пять минут, только пять минут, так что докладывай кратко и самую суть.

— Мне удалось взять след, и в ближайшее время я надеюсь выяснить личность зарезанного, — выдавил он на одном вздохе.

— Как? — искренне удивился начальник сыска, недоумевая, как мог это выяснить Михаил, ведь с момента убийства прошло всего-то четыре-пять часов. К тому же в Лиговском Миша не присутствовал. Только потом Путилина осенило. Две недели тому у Обводного обнаружили убитого, тоже зарезанного ножом, но, по отзывам врача, делавшего вскрытие, самым обычным ножом — односторонней заточкой. Найден он был около семи часов утра в рабочей одежде, в которую одета половина рабочего люда. Ни одной бумажки в карманах, никакого намека на личность убитого, ни одной мало-мальски пригодной ниточки, и никаких заявлений о пропаже. Становилось ясно, что обнаруженный приезжий без отметки в участке, и стало понятным, что выяснить его имя не представится возможным, хотя, как полагается, он был фотографирован: вдруг когда-нибудь представится случай найти человека, что его опознает. Но Миша был упорный, Иван Дмитриевич отдавал должное разуму помощника, сел и сопоставил протоколы обнаружения тела и вскрытия. Оказалось, что в желудке убитого непереваренный картофель. Жуков поехал к врачу, который пояснил, что убитый ел не просто вареный картофель, а в похлебке, и не когда-нибудь вечером, а за час до своей гибели. Мише пришла мысль, что убитый каждое утро заходил в одно и то же заведение, чтобы перед работой набраться сил. Он установил несколько харчевен, постоялых дворов и съестных лавок, в которых бедному рабочему люду подавали такую похлебку, и вот уже почти две недели по утрам посещает их, разыскивая пропавшего земляка, что, мол, вместе пришли в город, а приятель взял да сгинул, будто нашел занятие поденежней. Переодеваясь в кургузый неопределенного цвета пиджачок, брюки с вытянутыми коленями и до боли в ушах скрипучие сапоги, что считается непременной частью завершающего штриха. Путилин понимал, что помощника мутит от похлебки, но настойчивость брала свое.

— В одной харчевне мне сказали, что захаживал мужичок, схожий по описанию, даже сказали, что у него одна из пуговиц на пиджаке больше остальных была, как у нашего убитого. За другими подробностями посоветовали обратиться к Фадейке Косому, — он хитрющими глазами посмотрел на меня.

— К Фадейке? — повторил Иван Дмитриевич. — К Косому?

— Так точно.

— Нашел ты мне занятие, — пробурчал начальник, кивая. — Придется самому навестить его. За что он у нас посажен?

— За кражу.

— Ах да! — Путилин вспомнил малого с косой саженью в плечах, не отсюда ли его прозвище? Глаза у того были голубые, как небесный свод весенней порой, и не было в них каких-то изъянов. А взяли его по случайности, если можно так сказать. Фадейку он знал лет пять, как только тот объявился в столице, величая себя Фаддеем Кондратьевым. Несмотря на высокий рост и богатырскую крепость, он ловок, как самая хитрая кошка.

Компания приехавших из деревни крестьян продали с хорошим наваром свои товары, а вечером с туго набитыми деньгами кожаными поясами пришли в гостиницу и остались ночевать все в большой комнате. Утром оказалось, что почти все пояса с деньгами исчезли. Вором мог быть только кто-нибудь из самих торговцев, дверь всю ночь оставалась заперта на задвижку, а окна — с решетками, и, кроме того, они с прибытка решили устроить маленький пир, перед окнами стоял большой стол, заставленный посудой, бутылками, и через который в темноте невозможно было перелезть, не произведя сильного шума, да ведь вор не мог видеть в темноте.

Заподозрили одного из менее надежных сельчан. Обыск продолжался очень долго. В конце концов оказалось, что к купцам подкатывал Фадейка, но они грубо ответили, чарку не налили, а он человек злопамятный и нрава мстительного. Он проник через решетку, отогнул ее и два раза перелез через стол, не производя ни малейшего шума. Отогнутые прутья вернул на место, но следы на них остались, вернее, на рубахе от ржавого железа, когда протискивался сквозь неподобающую его стати щель. Он не дал деру с добычей, а так и остался в гостинице, наблюдая со стороны, как односельчане выплескивают друг на друга накопившуюся желчь. А так как он давно находился под пристальным вниманием, помощник пристава решил его проверить, и… в карманах оказалась вся добыча.

Фадейка не соизволил даже выбросить кожаные пояса, в которых находились похищенные деньги. Да и отпираться он не стал, только посмеивался добродушной улыбкой, словно отомстил неразумным обидчикам. Сразу же взят под стражу и посажен в холодную.

— Так-так…

— Иван Дмитрич! Может, мне самому с ним побалякать… — тут Миша стушевался и умолк.

— Миша, Фадейка — тертый калач, его голыми руками не возьмешь, от тебя он запросто отделается прибаутками: — Путилин увидел, как лицо помощника кисло скривилось, словно он проглотил живую лягушку. — Ты не обессудь, но опыта допросного у тебя маловато.

— Согласен с вами, — и его голос дрогнул, выдавая желание довести дело до конца, ведь столько он потратил сил, выискивая по крупицам нужное для следствия.

— Кондратьев вам по зубам.

Уел, Михаил, уел, правда, этого вслух Путилин не произнес, а сделал вид, что задумался, взвешивая на весах некие соображения.

— Но не буду тебя разочаровывать. Найден второй труп, тоже зарезан, хорошо одет, но без единого документа и с похищенным бумажником. А посему у меня ни минуты свободной нет…

— Где убиенного нашли? — только и сумел выдохнуть Жуков.

— В Невском переулке.

— Это тот, что на Лиговский канал выходит?

— Совершенно верно.

— А нож?

— Остался в спине найденного… Ладно, расти тебе надо, Миша, опыта набираться… Поезжай, поговори с Фадейкой… — озвучил свое окончательное решение Путилин. — А где Фадейка прохлаждается?

— В Выборгской части.

— Там смотрителем господин Терентьев?

— Так точно, титулярный советник Терентьев.

— Езжай, допроси Кондратьева, надеюсь, орешек окажется по твоим зубам. Так что ступай, жду с хорошими известиями.

Жуков вскочил, подброшенный со стула невидимой пружиной.

— Я мигом.

— Миша, — осадил его пыл, — в нашем деле спешка вредна. Допрос веди не абы как, а так, как я тебя учил: учтиво, сдержанно, чтобы допрашиваемый открылся перед тобою, а не спрятался за стеною «не видел, не знаю, моя хата с краю».

— Иван Дмитрич, — судя по выражению лица можно было понять, с какой серьезностью помощник Путилина отнесся к новому поручению, — не намерен я подводить вас…

— Вот слова не мальчика, а мужа. Дай бог тебе, Михаил, удачи! Ступай, — махнул рукой и, когда он повернулся, добавил ему в спину: — Позови дежурного.

Дверь, тихонько скрипнув, затворилась, Михаил растаял, словно его тут никогда и не было. Путилин тяжело вздохнул.

Сегодня по сыскному отделению дежурил коллежский асессор Иван Андреевич Волков, состоящий одним из трех чиновников для поручений. Путилин приказал разослать посыльных для вызова штабс-капитана Орлова, находящегося постоянно при 1-го участке Коломенской части, и надворного советника Ивана Ивановича Соловьева, большую часть времени пребывающего на Большой Подъяческой. Сам же разложил на столе карту столицы, начал размышлять об улицах, на которых предстоит проверить заведения на предмет присутствия в них вчера вечером убитого, хотя и сам понимал, что действует слишком поспешно. Надобно было бы получить протокол вскрытия и фотографии неизвестного, которые в обычном порядке делаются для предъявления родственникам, знакомым и иным личностям для опознания.

— Иван Андреевич, — обратился Путилин вновь к дежурному чиновнику, — попрошу вас, как только прибудет первый из посыльных, отошлите его на Васильевский за протоколом вскрытия.

— Хорошо, Иван Дмитриевич, — произнес Волков, — я распоряжусь. Могу быть свободным?

— Да, — тем и отличается военный человек от статского, штабс-капитан ответил бы «так точно-с» и, четко повернувшись, щелкнул бы каблуками, направился исполнять приказание…

Ночью Иван Дмитриевич обратил внимание на руки убитого незнакомца. Тогда ему показалось, а потом догадка переросла в уверенность: найденный — чиновник одного из присутственных мест, ведь у чиновника на правой руке остаются места натертостей, которые не проходят со временем, если даже он уходит в отставку. Кстати, рабочий люд так не одевается, остается еще один вариант, но довольно-таки сомнительный, что убитый может оказаться мошенником или приехавшим из провинции молодым загулявшим человеком. Вопросы, вопросы, вопросы…

— Итак, господа, — обратился Иван Дмитриевич Путилин к собравшимся чиновникам для поручений, — для нас самым важным является установление личности убитого. Какие будут соображения?

Минутная тишина показала, что в головах зреют решения.

— Иван Дмитриевич, — первым нарушил невольное молчание Иван Иванович Соловьев, находящийся четыре последних года в должности чиновника по поручениям. Его Путилин выделил из сыскных агентов после формирования отделения. Разумом природа его не обидела, и на его счету была не одна сотня раскрытых преступлений. Кроме всего прочего, надворный советник обзавелся целым штатом осведомителей, которые серьезно помогали в розысках. — Я согласен с вашими соображениями, но я думаю, стоит проверять не только заведения, но и дома. Вы говорите, что фотографии будут готовы, это облегчит нам поиски, — тут он склонился над картой. — Предлагаю начать с Владимирской площади, я с агентами направлюсь к Невскому и по Литейному к Малой Итальянской, далее к Надеждинской и по ней, — он показывал пальцем.

— Хорошо, — перебил своего сотрудника начальник. — А ваше мнение, Василий Михайлович?

Штабс-капитан Василий Михайлович Орлов все не мог приспособиться к светской жизни, военная выучка — это на всю жизнь. Он пожевал длинный ус, что-то прикидывая.

— Как я понял, найденный одет в дорогое партикулярное платье. И выпил ли он лишнего, пока неизвестно, так?

— Так.

— Убит здесь, — Василий Михайлович показал указательным пальцем на карте, — в Невском переулке, значит… Как он лежал? — неожиданно спросил штабс-капитан, посмотрев Путилину в глаза. Поначалу тот не понял вопроса.

— Головой к каналу, выражение лица спокойное, будто не ожидал смертельного удара. В карманах пусто, но на ограбление не похоже, тем более что заколот тонким лезвием с ручкой от трости, которая валялась рядом. Убийца не стал забирать с собой столь важную улику.

— Может, он заранее готовился и трость похищена у другого человека?

— Вполне может быть.

— Далее, — продолжил Орлов, — предположим, незнакомец шел к Лиговскому каналу, месту, где в изобилии люд лихой и опасный. Если он здесь живет, то наверняка приехал на санях, а если пешком, то, может быть, здесь живет дама, которую он навещает и не хочет, чтобы об их связи знали посторонние?

— Или он находился недалеко в заведении и решил пройтись, — дополнил Иван Иванович.

— Но как бы там ни было, неизвестный мог идти сюда, — Василий Михайлович указал на карте на дома, стоящие по правую сторону вдоль канала до Владимирского моста.

— А почему эти? — спросил Соловьев.

Но Путилину стали понятны рассуждения бывшего военного, он посмотрел на начальника, который кивнул, чтобы он продолжил.

— Думаю, что если бы ему нужны были вот эти дома — он провел пальцем по карте к Невскому проспекту, — то наш найденный прошел бы до Знаменской площади и свернул на канал, но не стал бы сворачивать в переулок, значит, ему нужно было в те дома, на которые я указал ранее. А по Новому он шел из-за того, что тот лучше освещен и на нем несут службу городовые.

— Понятно.

— Василий Михайлович, тогда я попрошу вас начать проверку с указанных вами домов, а вы, — Путилин посмотрел на Соловьева, — начните с Владимирского. Если соображения верны, то незнакомец мог следовать из заведения господина Палкина, — он указал на карте на пересечение Невского проспекта и начало Литейного, — или из рестораций господин Давыдова, Чванова, Дюре, — палец проехал по Владимирскому проспекту, — и далее либо по Кузнечному, Свечному или Стремянной на Николаевский и на Новый.

— Не надо исключать и Невский до Нового, — дополнил штабс-капитан.

Путилин кивнул.

— Надеюсь, на сегодня направление поисков определено.

И тут раздался дробный стук в дверь.

— Разрешите? — на пороге показался нынешний дежурный чиновник Волков. — Прибыл посыльный с протоколом вскрытия и фотографическими карточками, — он сделал несколько шагов к столу, протянул начальнику большой серый конверт и завернутую в льняную ткань трость.

— Благодарю, Иван Андреевич, — Путилин поднялся, принимая материалы.

— Иван Дмитриевич, к четырем часам вас просил прибыть помощник градоначальника господин Козлов.

— Хорошо, — невольно тяжело засопел Путилин. Невзирая на воскресный день, Александр Александрович уже в присутствии, и теперь начнется незримый контроль за ведением следствия. — Так, — Иван Дмитриевич протянул чиновникам по поручениям фотографические карточки, — вот вам для опознания, а это посмотрите орудие убийства, — он подал Орлову трость, сам же пробежал глазами протокол, потом сел за стол и начал заново перечитывать присланный из анатомического театра документ:

1873 года, декабря 15 и. д. судебного следователя 1-го участка Московской части г. Санкт-Петербурга С. Терещенко в анатомическом театре Императорского университета в присутствии понятых, через санкт-петербургского городского врача Н. Карпинского произвел судебно-медицинское вскрытие трупа неизвестного, при чем оказалось:

Наружный осмотр.

Труп лежит в секционном зале судебно-медицинского кабинета на столе, на спине, одетый в черный шевиотовый пиджак, такого же материала жилетку, застегнутую на все пуговицы, в белой шелковой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей на вороте и ослабленном красном галстуке, брюки опоясаны кожаным ремнем с серебряной пряжкой, на которой изображена голова тигра с раскрытой пастью, кожаные ботинки зашнурованы и завязаны аккуратными узлами. На вид покойнику около 30 лет, длина трупа 2 аршина 8 вершков, телосложения среднего. Трупное окоченение исчезло, трупных пятен почти нет, волосы на голове около полувершка. Соединительная оболочка век и глаз бескровна, роговица тусклая, зрачки равномерно расширены, уши и нос целы, наружные слуховые проходы, ноздри и губы чистые.

Повреждения.

После того как осмотрены были мягкие покровы головы под волосами, ранения не обнаружены.

На левой стороне спины по лопаточной линии между четвертым и пятым ребром прокол шириной в половину вершка. Больше повреждений не обнаружено.

Внутренний осмотр.

Подкожная клетчатка бедна жиром, мускулатура красного цвета.

Органы шеи и полость рта. Правая сонная артерия не повреждена, слизистые оболочки пищевода и дыхательных путей также не повреждены и без кровоизлияний, хрящи гортани и подъязычная кость целы, полость рта чиста, язык не поврежден, слизистая оболочка губ синего цвета.

Грудная полость. На поверхности сердца с задней стороны имеется прокол, который соединяется зондом с проколом на левой стороне спины между четвертым и пятым ребром, длина прокола 4 вершка.

Брюшная полость. Левая и правая почки не повреждены, корковый слой бледно-вишневого цвета, фиброзная капсула снимается легко. Желудок умеренно расширен, в полости его около двух стаканов жидкости, содержимое бурого цвета, в котором имеются непереваренные куски мяса, сыра. Кишечник болезненных изменений не представляет. Мочевой пузырь пуст.

Черепная полость. Внутренняя поверхность мягких покровов черепа не повреждена.

Позвоночник вскрытием не поврежден. Левая сторона грудной клетки, сердце с частью легкого взяты в музей при судебно-медицинском кабинете, а пиджак, жилетка, рубашка и предмет с двуострым лезвием и деревянной ручкой коричневого цвета, явившийся орудием убийства, приобщены к делу в качестве вещественных доказательств.

Орудие убийства приложено в качестве вещественного доказательства.

И. д. судебного следователя С. Терещенко Городской врач Н. Карпинский

Чтобы не тратить время на чтение каждым из чиновников присланного протокола, Путилин прочел его вслух, тем самым более внимательно отнесся к последней части.

— Каковы будут предположения?

— Иван Дмитриевич, о том же мы разговаривали некоторое время назад. Наш убитый был пьян, — Соловьев смотрел в карту. — Василий Михайлович прав, нужно искать и в ресторациях, хотя если убитый не постоянный посетитель, то может ничего не дать.

— Кроме того, — мягко перебил его штабс-капитан, — был ли он в одиночестве или с кем-то в компании.

— Убедительно, — согласился Иван Иванович. — Но предположение о Лиговском канале более предпочтительно.

— Согласен, что скажете о трости?

— Забавная вещица, — сжал губы Орлов, рассматривая рукоять трости. Нажал на выступ на торце, и пружина вытолкнула лезвие, которое он едва поймал. — Оригинально, — улыбнулся он, — в случае опасности держишь за рукоять, ударяешь потайной кнопкой о твердую поверхность, можно о землю, и оружие готово либо к обороне, либо к нападению.

— Вам не встречалось подобное?

— Всякие видел, но такую впервые.

— Тогда прошу заняться розысками.

— Так точно, — резко встал Василий Михайлович, военный есть военный, приказ не обсуждается. Сколько он ни служил в сыскной полиции, а характер, заложенный в армейской среде, проходил красной нитью по жизни. Вслед за ним в задумчивости поднялся Соловьев, так происходило с ним всегда, когда он брался за новое дело…

ПРЕДУПРЕДИВ ДЕЖУРНОГО ЧИНОВНИКА об отъезде, Путилин направился в 1-й участок Московской части, где узнал, что господин Тимофеев продолжает болеть. Ночной выезд только добавил здоровью проблем, но начальника сыска радушно встретил его помощник Григорий Михайлович Андреев. Когда тому доложили о приходе начальства, ротмистр встретил Путилина у двери кабинета.

— Здравия желаю, Иван Дмитриевич! Рад видеть вас в нашем участке. Прошу, — распахнул перед ним дверь, — Василий Есеевич предупредил меня о вашем визите.

— Да, — произнес Иван Дмитриевич. — Жаль, что только скорбные события способствуют редким встречам.

— Вы правы, — пригладил тот рукой усы. — Живем, живем, а встречаемся только по поводу расследований.

Григорий Михайлович прав, они ходили по одним и тем же улицам, бывали в одних и тех же заведениях, театрах, но виднелись крайне редко, и то всякий раз по кровавому поводу, как нынешний.

— Как самочувствие? — Путилин без приглашения сел на стул.

— Благодарю, пока не жалуюсь.

— И то хорошо. — Иван Дмитриевич протянул помощнику пристава большой конверт с приготовленными заранее бумагами и фотографией для городовых и околоточных.

— Разрешите? — Григорий Михайлович взял конверт.

— Для этого и привез.

Ротмистр Андреев взял конверт и с интересом углубился в чтение протокола.

— Любопытно, — произнес он. А так как сказанное слово он частенько употреблял к месту и не к месту, Путилин не понял его высказывания и смысла взлетевших вверх бровей. Однако он не стал нарушать затянувшейся паузы, прерывая раздумья ротмистра. А Григорий Михайлович долго смотрел на фотографическую карточку убитого, словно пытался что-то припомнить.

— Лицо это мне кажется знакомым, но, увы, не в состоянии вспомнить, где я мог его встречать. — Андреев отвел взгляд от фотографической карточки, но спустя минуту вновь обратился к ней. — Досадно, к моему сожалению, не помню, — покачал головою.

— Сотрудники по поручениям расспрашивают на вашем участке об этом господине, — указал пальцем на карточку Путилин.

— Иван Дмитриевич, какое нужно содействие от нас?

— Если мои сотрудники не сумеют опознать убитого, тогда я буду вынужден обратиться к вам. В первую очередь могу предположить, что на вашем участке проживает дама нашего незнакомца, и поэтому пока ведем розыск здесь.

— Может быть, городовые, дворники…

— Григорий Михайлович, не беспокойтесь. Я вас буду оповещать обо всем, что мы сможем узнать.

— Распоряжусь околоточным, чтобы занялись розысками. Вы позволите оставить фотографию?

— Да, но протокол я вынужден забрать с собой.

— Давно у нас на участке не бывало кровавых преступлений, — посетовал помощник пристава. — Мордобой, грабеж, воровство каждый божий день, но это…

— Слишком много на вашем участке дешевых трактиров, харчевен, где собираются опасные люди. Их тянет в столицу, словно тут медом намазано.

— Иван Дмитриевич, сколько ни делаем проверок, меньше их не становится.

— Город растет, вместе с тем едут сюда искать счастья со всей России, но не каждому оно дается в руки, а жить хотят все, притом хорошо жить.

— Возразить невозможно.

— И не нужно, — Путилин поднялся со стула, — Григорий Михайлович, если появится что-то новое по делу об убийстве, пришлите посыльного. Буду благодарен за всякое содействие.

— Непременно.

 

Глава шестая

Светская беседа в комнате допросов

ПРЕЖДЕ ЧЕМ ЕХАТЬ для проведения допроса в частный полицейский дом на набережную Большой Невки, где располагалась Выборгская часть, Михаил переоделся в мундир, чтобы придать себе солидности, несмотря на молодые годы. Форменный китель тонкого темно-зеленого сукна сидел на нем как влитой, и сложно было узнать в подтянутом солидном человеке губернского секретаря, чиновника ХII класса по Табели о рангах, младшего помощника начальника сыскной полиции столицы.

Извозчик, на счастье ли или на беду, попался бойкий, всю дорогу развлекал прибаутками, но Жуков его слушал краем уха и не все понимал, половину слов уносил ветер, к тому же ему не до веселья было. Он не заметил, как проскочили по случаю раннего времени пустынный Невский проспект с редкими прохожими, Дворцовую набережную, оставляя позади Зимний и Мраморный дворцы, потом еще одну набережную — Гагаринскую с прекрасным зданием, где располагались казармы 1-ой бригады лейб-гвардии Конной артиллерии, со скрипом пронеслись по деревянному настилу Литейного моста, возводящегося только в зимнее время. Двухэтажное здание Выборгской части с выцветшими светло-зелеными стенами и белой окантовкой окон предстало в одночасье, словно и не было четверти часа, когда морозный ветер хлестал острыми иголками по лицу. Всю поездку молодому сотруднику сыскной полиции приходилось кутаться в толстую темно-серую шинель. И когда они прибыли на место, Жуков не вылез, а молодецки выпрыгнул из саней, спасаясь от мороза, и быстрым шагом двинулся к входной двери, задев при этом непривычно висящей на боку саблей припорошенную снегом деревянную мостовую. После двухнедельных скитаний по харчевням и трактирам, где стоял постоянный неприятный запах пережаренных продуктов, прогорклого масла и едкая вонь застарелого людского пота, Михаил ощущал себя слишком уставшим. Сквозь неприятную тяжесть в желудке от каждодневного потребления не только похлебки, но и подгоревших каш, приправленных льняным маслом, помощник Путилина хоть и мучился, но его охотничий азарт не иссяк, тем более что расследование, которое вел он совершенно самостоятельно, близится к завершению.

Жуков поправил шинель, опустил поднятый воротник и молодцеватым шагом направился в участок.

— Здравия желаю! Поручик Минкевич, — представился вошедшему чиновнику дежуривший в этот воскресный день неизвестный Михаилу служивый и, покосившись на отличительный знак невысокого чина Жукова, добавил: — Чем могу служить?

— Здравия желаю! — ответил Михаил, вскинул руку к головному убору. Не так часто приходится щеголять этим отработанным жестом. — Помощник начальника сыскной полиции Жуков. Я, собственно, по делу об убийстве. В вашем участке находится Фаддей Осипов Кондратьев, который может прояснить некоторые обстоятельства.

— Так точно, есть такой.

— Мне необходимо снять с него показания, — Михаил расстегнул шинель и достал из внутреннего кармана кителя бумагу. — Вот разрешение на производство допросных мероприятий.

— Прошу, — поручик после прочтения поданной бумаги показал рукой, — пройдемте в допросную камеру.

Жуков последовал за дежурным по длинному коридору, поручик отворил железную скрипнувшую дверь.

— Подождите в камере, я сейчас доставлю Кондратьева.

Михаил прошел в камеру. Та была небольшой, четыре на четыре аршина, под потолком располагалось небольшое зарешеченное окно. Два стола, прикрученных к полу, один для делопроизводителя, что должен вести протокол допроса, и второй, по обе стороны которого стояли два стула, — для следователя и допрашиваемого.

— Господин Жуков, — раздался голос дежурного, и был введен задержанный Кондратьев. Сразу же показалось, что камера стала вдвое меньше. Богатырская фигура заслонила собой дверь. Точно гласит народная мудрость — косая сажень в плечах.

Михаил улыбнулся при мысли о том, как этот медведь влез к несчастным крестьянам, не произведя ни единого постороннего звука, пробрался по заставленному посудой столу, вернулся, и все проделал в кромешной темноте.

— Прошу, — Михаил указал крошечной рукой, как казалось в сравнении с лопатой Кондратьева, на стул.

Фадейка сел и голубыми глазами начал рассматривать тщедушную фигурку молодого человека в мундире.

— Моя фамилия Жуков, — представился тот. — Я помощник Ивана Дмитрича Путилина.

— Нижайший поклон любезному Ивану Митричу, — улыбка разлилась на лице задержанного, — давненько с ним не встречались, хотя, по чести сказать, нет особого желания попадать в его цепкую хватку.

— Передам непременно.

— Так какое ко мне дело, господин хороший? — начал без предисловия Фадейка. — Не нравится мне хождение вокруг да около. Я человек простой, мне сразу выложь без виляния, получи по чести ответ, и с богом.

— Если не нравятся тебе хождения по пустому, то тут такое, собственно, дело, — Михаил запнулся, обдумывая свои следующие слова, принял решение и сел напротив Кондратьева, положив руки на стол, тяжело вздохнул. — До ареста ты, наверное, слышал, что недалеко от харчевни, которую ты посещал в последнее время, — он произнес название харчевни для рабочего люда, — найден зарезанный человек.

— Может, слышал, может, нет. Не знаю. Мало ли чего происходит в наших краях.

— А говорил, что без виляния говорить станем?

— Какое дело меня не касается, господин хороший, так оно мне без надобности, — пожал плечами Кондратьев.

— Хорошо, — Михаил достал из кармана фотографию и протянул Фадейке, тот внимательно посмотрел, поначалу положил на стол, потом вновь взял и поднес к глазам, прищурив их, словно силился вспомнить.

— Постой. Да это ж Гришка!

— Откуда его знаешь?

— Так за чаркой, как водится, и познакомились, — вскинул вверх брови, удивленным взглядом впился в лицо Михаила Фадейка, словно его внезапно озарило. — Так это его?

— Да.

— Во дела! — присвистнул Фадейка. — Он же к себе в деревню собирался, подкопил, говорил, деньжат, то ль на коровенку, то ль лошадь, я уж не припомню. Пора, говорил, домой, надоел город, душа в деревню рвется. Вроде бы не дрянь человек был. Да уж.

— А когда он собирался возвращаться?

— По весне, как раз к севу. Соскучились, говорил, руки по земле.

— Может, и фамилию его припомнишь?

— Постой-ка, — он повернул в сторону голову, зашевелил губами, произнося что-то беззвучно, пальцами поскреб щетину. — Говорил же он, говорил, ей-богу, говорил. У нас, говорил, в роду… в их роду… да, то ли Евсеев он, то ли Еремеев. У нас в роду младшие всегда в город подавались. Точно, Еремеев, — Фадейка от радости даже ударил себя по ногам.

— Значит, Григорий Еремеев.

— Точно, — задержанный засмеялся и вновь ударил себя по ногам, — Григорий Еремеев.

— Не путаешь?

— Чего мне путать? Все одно дознаетесь. А мне скрывать нечего.

— О смерти его ничего не знал?

— Да что вы, господин хороший, от вас я услышал о его смерти.

— Может, ты вспомнишь, откуда он?

— Помню, из Гдовского уезда, деревня еще с таким названием, словно… Вот, из деревни… Молва… Молва, — повторил он, — так мы тогда посмеялись, что запоминать просто, прибавь к молве «сам», и получится Самолва. Оттуда он, точно, из тех мест. Самолва…

— Так сразу его и запомнил?

— Хорошего человека не забудешь.

Михаил задумался и с хитринкой спросил:

— Не слышал, кто мог пойти на злодеяние?

— Господин хороший, мне дел своих хватало, а совать в чужие мне недосуг. Можно без своего остаться, так что мне интерес без особой надобности.

— Сказать более ничего не можешь?

— Вы бы, господин хороший, у Васьки узнали прежде, чем меня тревожить.

— У Васьки?

— Точно так, они земляки, из одной деревни приехали. Может, он что знает.

— Его фамилия?

— Истинный крест, — он перекрестился, — мне неведомо.

— Может, и ты в этом деле завяз?

— Окстись, господин хороший, зачем мне надо?

— А не врешь? — твердо спросил Михаил, глядя в глаза Фадейке.

— Отсохни язык, — перекрестился быстрым движением Косой, — да и что мне за надобность врать?

— Ой ли? — сощурил правый глаз путилинский помощник. — Так уж и не врешь?

— Сказано, не до вранья мне.

— Смотри, Фаддей, — Жуков продолжил смотреть в лицо собеседнику, не моргая. — Все ты сказал верно?

— Тьфу ты! Вот увязался! Сказал же, не знаю более, а что было, то вы ж слышали, господин хороший.

— Как говорится, доверяй, но проверяй. Говоришь, его звали Гришка Еремеев из деревни Самолва Гдовского уезда?

— Ваша правда.

— Второго звали Васькой.

— Истинная правда, — Фадейка перекрестился, — Васькой.

— И приехали они из одной деревни?

Кондратьев смотрел небесными глазами и промычал «угу».

— Как выглядел Васька-то?

— Две ноги, две руки, голова с ушами.

— Не юродствуй.

— Роста небольшого, неприметный какой-то. Вот, — обрадовался допрашиваемый, — если присмотреться, то ногу он приволакивал, а вот какую, не припомню.

— А мог Васька Еремеева того?

— Чужая душа потемки, а что там, — он вздохнул, — кто знает. Хотя Васька мне с хитрецой показался, молчал больше.

— Может, наговариваешь?

— На что мне! Нешто я зверь бесчувственный! — Фадейка даже руками замахал. — Мне без убийства дел хватало, сколько в наших краях купцов развелось да крестьян с открытой варежкой. А ты, господин хороший, найди душегуба. Больно Гришка добрый был.

— А ты чего полез решетку отгибать?

— Обидели меня сильно, вот кровь и взыграла от глупости.

Жуков вызвал дежурного чиновника, чтобы тот отправил Фадейку назад, в камеру.

На обратном пути Михаил заехал в адресную экспедицию, чтобы наверняка узнать о Гришке Еремееве, откуда приехал и кто такой. Оказалось, в самом деле он приехал из Гдовского уезда деревни Самолва. Теперь, когда личность убитого установлена, необходимо найти его земляка Василия, а там и убийца замаячит. Михаил летел на Большую Морскую в хорошем настроении, казалось, немного, и дело завершится.

Когда он вернулся в сыскное, Ивана Дмитриевича не было в кабинете; как сказал Иван Андреевич, сегодняшний дежурный чиновник, статского советника вызвал с докладом о ночном происшествии помощник градоначальника флигель-адъютант генерал-майор Козлов. Здесь же Михаил узнал, что следствие по убийству в Невском переулке идет полным ходом. Агенты, возглавляемые чиновниками по поручениям, заняты выяснением личности убитого. Хотя охотничий азарт Жукова угас, но чувство скорой победы не покидало ни на миг. Шутка ли, две недели его напряженных поисков дали результат. Надо было втереться в доверие, чтобы тебе что-то поведали, иначе смотрели бы на расспрашивающего, как на полицейского агента. А в заведениях, куда пришлось ему наведаться за эту пару недель, обычно не очень настроены для общения со стражами закона, и тем более не готовы вести приватную беседу с откровениями.

Михаил задумался, что предпримет Путилин в связи с открывшимися новыми обстоятельствами. Особенно после посещения высокого начальства, которое привыкло к победным реляциям, а не к досадным промахам подчиненных. Жуков достал из кармана сложенный лист бумаги, на котором ровными рядами выстроились буквы с завитушками. Прикусил губу и махнул рукой, один ответ, и, предупредив дежурного чиновника об отлучке, поехал к Александро-Невской лавре, где убиенный Григорий Еремеев снимал угол в пятиэтажном доходном доме.

Невзирая на дневной час, всего-то около четырех пополудни, на улице уже начало смеркаться.

Прежде чем войти в дворницкую, Жуков кинул взгляд на серые облака, которые повисли над городом густой пеленой и только кое-где на западной стороне неба разорвались и зарумянились бледно-розовым цветом заката.

Дворник, высокий худой человек с редкими длинными волосами на подбородке, пил вприкуску чай, отхлебывая обжигающий напиток из небольшой пиалы.

— Здравия желаю, — он поднялся со стула.

— Здравствуй. — Михаил осмотрелся, имея намерение присесть, но, не заметив ничего подходящего, остался стоять. — Я из сыскной полиции, фамилия моя Жуков, зовут Михаилом Силантьевичем.

Дворник с аккуратностью поставил пиалу на стол.

— Мы завсегда помощники полиции, — произнес он с едва заметным акцентом.

— В доме проживал некий Григорий Еремеев?

— Так точно, на пятом этаже, но съехал он, недели две как будет.

— Он сам съехал?

— Никак нет, приятель ихний Василий вещи забрал по просьбе Гришки.

— А Василий часто здесь бывал?

— Не так чтобы часто, но захаживал. Там, — тут дворник указал пальцем вверх, — в комнате много не насидишь, там другие жильцы крайне недовольны и не очень жалуют приходящих. Он во дворе его иногда ждал.

— А фамилию его не знаешь?

— Никак нет, не интересовался я ихней фамилий, да и не к чему было.

— Понятно, а кто с Василием еще дружбу водил?

Дворник пожал плечами.

— А что еще о нем знаешь?

— Да вроде как они земляки с Гришкой были.

— Кто еще мог знать Василия?

— Не общался Гришка ни с кем, придет под ночь, спать завалится, а с утра на заработки. Так целыми неделями.

— А где жил Василий?

— Не знаю, слышал, где-то в Коломне.

— Понятно. А как он выглядел?

— Дак обыкновенно, усы, борода, росточка небольшого, когда быстро шел, то ногу приволакивал.

— Значит, в доме никто не мог его знать?

— Это в точности говорю, никто.

— Хорошо.

Михаил после разговора все же поднялся на пятый этаж по грязной лестнице, на которой, словно на толкучем рынке, выставлен был то ли ненужный хлам, то ли вещи, которые негде пристроить в комнатах. Ничего нового Жуков не узнал: приходил Еремеев поздно вечером, вставал рано утром, никто у него не бывал, гостей не водил, жил одинокой совой, говорил мало, иной раз даже не здоровался, так все молчком да тишком.

 

Глава седьмая

Наставление воскресного дня

БЕЗ ПЯТИ МИНУТ три пополудни Иван Дмитриевич Путилин находился в приемной помощника градоначальника генерал-майора Козлова. В воскресный день приемная была пуста, только адъютант томился от безделья, перекладывая на столе бумаги с левого края на правый. На его лице постоянно играла улыбка.

— Добрый день, Иван Дмитриевич!

— Как оно? — поинтересовался Путилин настроением вышестоящего начальства.

— Я бы не сказал, что плохое.

— Понятно.

Адъютант поднялся из-за стола и на ходу бросил:

— Доложу о вас, — и скрылся за дверью.

Через некоторое время помощник генерал-майора появился вновь.

— Прошу, — ступил шаг в сторону, пропуская Ивана Дмитриевича.

Александр Александрович восседал за большим столом, посередине которого возвышался пегас, грозящийся каждую минуту ударить крыльями, вспорхнуть и улететь в пасмурное петербургское небо. Иван Дмитриевич знал, этот чернильный прибор подарил помощнику градоначальника его величество Александр Николаевич за усердную службу на пользу государства. За спиной генерал-майора возвышался и сам самодержец в ладно скроенном гвардейском мундире, взирал выразительным картинным взглядом на начальника сыскной полиции, словно на самом деле лично присутствовал на аудиенции, которой Путилин, однако, не просил, но был настоятельно приглашен.

— Добрый день, Иван Дмитриевич! — приветствовал начальника с улыбкой на лице господин Козлов. После того как в столице должность обер-полицмейстера с божьей милостью устранили и переименовали в апреле сего года в градоначальника, присутствию данного ведомства прибавилось дел.

Хотя улыбка и освещала лицо Александра Александровича, но на нем застыло выражение крайней усталости, глаза сияли тем молодецким блеском, с которым он отпускал весьма фривольные шутки.

— Присаживайтесь, — указал на стул помощник градоначальника.

— Благодарю! — ответил Путилин, устраиваясь на предложенный стул. Если придется выслушать очередную порцию нелицеприятных слов о плохой службе его ведомства, так хотя бы с определенным комфортом. В руках Путилин держал черный кожаный портфель, где находились необходимые для таких аудиенций документы.

— Иван Дмитриевич, я не стану интересоваться ходом расследования ночного происшествия, — после этих слов господин Козлов сжал губы так, что они побелели, затем продолжил: — Ибо знаю, как трудно начинать следствие с трупа неизвестного, но возникают некоторые неотложные вопросы по службе.

— Я слушаю, — стушевался Иван Дмитриевич, называть его воинским званием или именем-отчеством, это всегда зависело от настроения генерал-майора.

Тот сделал вид, что не заметил конфуза начальника сыска, придвинул к себе подготовленный лист бумаги.

— За нынешний год в столице произошло семнадцать драм, закончившихся кровавыми жертвами, из которых, — помощник посмотрел уставшим взглядом в глаза Путилина, — только в десяти найден убийца, далее, совершено разбоев… Продолжить?

— Не надо, ваше…

— В чем причина столь плачевных результатов? Агенты почувствовали послабление, — камешек размером с памятник Петру Первому в огород сыскного отделения, — или вы захотели наводнить столицу разбойниками да убийцами? Ваши заслуги я не умаляю, как и те награды, которыми вы, милостивый государь, отмечены его величеством, но скажите на милость, что происходит со сыскной полицией? — он постучал указательным пальцем по лежащей на столе бумаге.

— Ваше превосходительство, чиновники сыскной полиции не прекращают борьбы с преступниками, — Иван Дмитриевич увидел, как господин Козлов поморщился, словно от зубной боли.

— Полно вам, Иван Дмитриевич, — он отмахнулся, — я не намерен обвинять ваше ведомство в небрежном отношении к производству следствия, мне самому хочется разобраться в сложившейся обстановке. Этот город поручен моему вниманию, и я намерен сделать зависящее от меня для искоренения преступлений. Это понятно?

— Александр Александрович, меня удивляют ваши слова, — Путилин не смел повышать голоса на своего начальника, но его голос дрожал от огорчения, что ему выговаривают, словно нашкодившему ребенку, — да, преступлений становится больше, но число приехавших в столицу возрастает. К нам с начала года прибыло почти сорок тысяч человек, это только за один год, а со дня образования сыскного отделения не прибавилось ни одного чиновника. Посудите, Александр Александрович, я говорю не в оправдание, но зачастую мы не в состоянии всюду поспеть.

— Я вызвал вас не для того, чтобы делать выговор, мне важно решить, чем департамент градоначальника может помочь вашему присутствию.

— Господин Козлов, — тут Путилину не надо было много времени для размышления, — численность агентов необходимо увеличить, кроме этого мне необходимы средства для привлечения тайных осведомителей, без которых нам невозможно обойтись.

Помощник градоначальника карандашом, что держал в руке, постучал по столу, перебивая Путилина и тем самым показывая, что увеличение штата сыскного присутствия пока невозможно, но он постарается донести в свою очередь своему высокому начальству просьбу Ивана Дмитриевича.

— Не буду настаивать на сведениях о ночном происшествии в Невском переулке, но все же что можете о нем сказать?

— К сожалению, нам еще нужно выяснять личность убитого. Как вы понимаете, не зная фамилии убиенного, я не могу двигаться вперед, хотя могу сказать, что убийство совершено не местными разбойниками, и для этого утверждения у меня есть определенные основания.

— Чем еще можете порадовать?

— Две недели тому на Эстляндской улице найден зарезанный рабочий, там следствие располагает сведениями об убийце, — Путилин, конечно, слегка лукавил, но надо подсластить сегодняшнее недовольство в департаменте градоначальника. — Кражи на Съезжинской, Литейном, Старом Петергофском проспекте раскрыты, — теперь начальник сыска не лукавил, а говорил истинную правду, перечисляя улицы, где достигнута конечная цель — арестован злоумышленник.

— Похвально, но это не снимает ответственности за порядок в столице.

— Я…

— Будет вам, — перебил осипшим голосом и с каким-то потерянным видом Козлов. — Я понимаю ваши трудности, каждый из нас приносит пользу отечеству в меру своих сил, но спрос с градоначальника больший, чем с вас, любезный Иван Дмитриевич, поэтому возникла необходимость в преобразовании сыскной полиции. Мы более вас заинтересованы в искоренении преступлений.

— Александр Александрович, разрешите высказать некоторые соображения.

— Я вас слушаю.

Почти четверть часа Путилин высказывал наболевшее, если бы не интерес помощника градоначальника, то он непременно держал бы соображения при себе, зачем сотрясать воздух, беспокоя начальство бесполезными словами, но Ивану Дмитриевичу показалось, что господин Козлов не из праздного интереса выуживал сокровенные мысли, что пропущены были не только через разум статского советника, но и через боль в сердце.

— Ваши слова отчасти верны, — генерал-майор снова постучал карандашом по столешнице, — но, увы, с некоторыми соображениями я не вполне согласен. Мне не хочется обсуждать их сегодня, поэтому, Иван Дмитриевич, я попрошу вас изложить в рапорте и представить его в течение трех дней. Да, — он в задумчивости прикусил нижнюю губу, потом озабоченно произнес: — Как обстоят дела с фальшивыми ассигнациями?

— К сожалению, результатов нет.

— Иван Дмитриевич, сии бумаги добрались до столицы. Прошу пристального внимания. Государь обеспокоен этим безнаказанным безобразием.

— Примем меры…

— Больше не смею вас задерживать.

— Благодарю. — Путилин покинул начальственный кабинет и направился к своему кабинету. С одной стороны, было лестно находиться с вышестоящими начальниками в одном доме. Далеко не надо направляться для докладов, но когда над головой висит дамоклов меч, это не слишком приятно для ведения следственных дел, которые начинают иногда будоражить столицу. Тогда близость к начальству становится пыткой, ибо ежедневные доклады выматывают более, чем ожидание холодной ночью в засаде или прогулки по городу, переодевшись как заправский артист, либо в бродяжьи лохмотья, либо в купеческое одеяние…

Дежурный чиновник доложил, что известий от Орлова и Соловьева не поступало, зато Жуков появился в сильном волнении, несколько минут подождал в дежурной, а затем спохватился, словно приспичило в одно место с расстройства желудка, предупредил, что отлучится в Александро-Невскую часть по следственному делу о насильственном лишении жизни крестьянина Еремеева.

— Хорошо, — кивнул Волкову статский советник. — Вот что… Как только появятся посыльные агенты от господ Орлова и Соловьева, незамедлительно отправьте их ко мне.

— Будет исполнено, Иван Дмитриевич!

Путилин поднялся в кабинет, находящийся на втором этаже. Значит, Михаилу удалось узнать имя убиенного и некие обстоятельства… А раз так, то расследование галопом поскакало в сторону завершения. Путилин был рад за помощника, который, невзирая на молодые годы, имел столь нужную в сыскном деле хватку.

Горше нет часа, когда приходилось ждать некоторых результатов, ведь в настоящую минуту дело об убийстве Еремеева имеет очертания. Это как на холсте у художника: на белоснежном поле вдруг проявляются цветные беспорядочные полоски, и с каждым новым мазком картина обретает свою жизнь, превращается в лес, в поле, в человека. И начинаешь удивляться волшебству обычной кисти, зажатой в талантливых пальцах.

Ивана Дмитриевича беспокоило не только убийство в Невском переулке, но и по всей столице. На самом деле, с каждым годом количество преступлений росло. Человек отрывается от земли, ищет лучшей жизни в городе, а там нет той помощи, на которую он мог надеяться в родной деревне. В городе много мошенников, готовых обманным путем выманить последние деньги, а жить-то надо, кушать все хотят, вот и идет приехавший на преступление. Хорошо, если отнимет деньги, а если и того хуже — кровь пустит? А кто ту тонкую грань переступит, так не останавливается, легкие деньги жгут руки.

Придя в кабинет, Путилин засел за написание черновой записки, где помощник градоначальника просил изложить соображения по искоренению преступности в столице, ведь Санкт-Петербург — зеркало империи.

Несколько часов никто не тревожил статского советника, так что записку он почти успел закончить. Раздался стук, и подле двери появился Жуков, не имея смелости пройти к столу, переминаясь с ноги на ногу. По его виду Путилин понял, что разговор с Фадейкой произошел с успехом для Михаила. Иван Дмитриевич с самого начала не верил, что вор способен пролить кровь, ведь Косого начинало мутить от одного вида крови, но человек непредсказуем, вдруг переменился Кондратьев, теперь ему лишить жизни, что куренку голову оторвать…

На лице Михаила застыла маска усталости, но горящий в глазах блеск выдавал крайнюю степень удовлетворения прошедшим днем.

— Иван Дмитрич… — и он, глотая слова, выдал краткий отчет прошедшему дню и закончил: — Я имею уверенность, что либо названный Василий имеет непосредственное отношение к убийству, либо может прояснить сложившееся положение, ведь Еремеев ни с кем, кроме него, дружбы не водил.

— Ты прав, но поразмысли в другом ключе, — произнес начальник сыска, опуская помощника на землю. — Да, ты установил личность убитого, ты узнал, где он проживал, с кем приехал. А вдруг убийство — простой грабеж? Тогда тебе не удастся найти злоумышленника.

— Я думал над таким исходом дела, — сощурив глаза, Михаил посмотрел на Путилина. — Мне кажется, что Василий имеет непосредственное отношение к убийству. Иначе почему он не заявил о смерти односельчанина? Ведь он наверняка знает об убийстве. А вместо этого он поехал на квартиру и забрал принадлежащие Еремееву вещи.

— Здесь поспорить не могу. Думаешь, он уехал в деревню, — Иван Дмитриевич заглянул в бумагу, — Самолва?

— Да, мне кажется, Василия нужно искать там, или, по крайней мере, там можно будет выяснить его фамилию. По ней в адресной мы найдем и самого разыскиваемого.

— Насколько я понимаю, ты хочешь выехать в Гдов.

— Совершенно верно.

— Почему не послать депешу в уездное управление?

— Они начнут выяснять, кто, что и как, и этот Василий может насторожиться, а там, если он виновен, ищи его по России.

— Спорить не буду, — Путилин достал из нижнего ящика стола памятную книжку «Санкт-Петербург весь на ладони» за прошлый 1872 год, полистал его и остановился на странице приложения под номером LI, — так, до Гдова удобнее добираться через Псков, на пятичасовой ты не успеешь. Вот на тот, что отходит в одиннадцать, в самый раз. Прибывает он в Псков поутру, в десятом часу. Таким образом, успеешь отдохнуть в дороге. Собирайся.

— В третьем классе много не наспишь, — пробурчал Жуков.

— На большее пока не заслужил.

— Стараюсь.

— Сопроводительные бумаги подготовит Федор Иванович.

— Иван Дмитрич, сегодня воскресный день, — замялся Михаил, тем самым напоминая, что делопроизводитель титулярный советник Блюм сегодня отсутствует.

— Тогда к господину Волкову и ступай с богом.

— Я найду злодея, — напоследок пообещал Жуков. «Мне бы его уверенность», — пронеслось в голове Ивана Дмитриевича. Однако же пусть горит праведным гневом, преступник должен быть наказан. Молодость должна иногда выплескивать внутреннее негодование недостойными поступками людей.

— Если он окажется убийцей, — добавил он ложку дегтя в большой медовый бочонок Михаила.

Но не утерпел помощник и уже от двери решился сказать:

— Я не знаю, как объяснить, но во мне зреет внутренняя уверенность, что убийца там, в деревне.

— Миша, никогда не выражай уверенности в деле, ибо она может завести тебя в противоположную сторону от следствия, — напутствовал его Путилин. — Всегда в первую очередь основывай свое убеждение на твердо установленных фактах, а не на предположениях, оттого что они вписываются в твое внутреннее видение событий.

Жуков больше не произнес ни слова, а тихонько прикрыл дверь, скрывшись с глаз долой. Начальник сыска поднялся и подошел к окну, за которым начинала сгущаться зимняя тьма. Поначалу едва заметная серая пелена спускалась с покрытого тяжелыми облаками неба на улицы, потом в одно мгновение город скрыла непроницаемая тьма. Его голова была занята мыслями, но все они обрывчатые, и ни одной не было цельной.

Потом статский советник вернулся к столу, на котором разложил карту столицы, и склонился над ней. Пальцем провел по Владимирскому, остановился на пересечении с Невским, нет, вернулся к Съезжинской, по ней до Николаевского. Прав штабс-капитан, прав. Надо разыскивать даму, к которой направился ловелас, а там обнаружится и имя убитого.

Может быть, Путилин выдавал воображаемое за действительное, но, увы, такова природа человека — мыслить. Ивана Дмитриевича беспокоило другое: если чиновники по поручениям — господа Соловьев и Орлов — прибудут в отделение без каких бы то ни было результатов, тогда в каком направлении начинать двигаться?

Если допустить, соображения не верны. Производить розыск по присутственным местам столицы? Возможно, но уйдет столько времени, хотя можно прописать в газетах об исчезновении мужчины двадцати пяти — тридцати лет. А что, если убитый вовсе не столичный чиновник, а приезжий? Тогда сей путь окажется тупиком.

Если посмотреть с другой стороны, то все равно во всех газетах России не разместишь объявлений. Придется ждать, пока из какого-либо места пришлют депешу о розыске уехавшего в Санкт-Петербург Ивана Ивановича Иванова… А драгоценное время будет упущено.

Забыл ты, Иван Дмитрич, ведь убитый должен был где-то проживать, а из этого неприметного факта следует, что согласно положению номер 118 от 8 мая 1867 (как избирательно работает память!) года приехавший должен предъявить паспорт и получить адресный билет. Отсюда следует, что оставлен багаж, а снимающий квартиру или живущий в гостинице пропал, об этом тоже не надо забывать. Каждая проверка требует времени и людей, тем временем в столице проявятся другие преступления, и так по кругу.

 

Глава восьмая

Невод сыска раскинут

ВЛАДИМИРСКИЙ ПРОСПЕКТ В столь раннее время, казалось, вымер, даже двери собора Владимирской иконы Божией матери с нарядными стенами, недавно покрашенными в желтый цвет, в этот час были закрыты. По Колокольной неспешно тащилась лошадь, на санях сидел клюющий носом извозчик.

Господин Соловьев обернулся к трем сопровождающим его агентам.

— Ты со мной, — он указал на одного из них, — ты и ты будете по правой стороне проспекта проверять все заведения на предмет присутствия вчерашним вечером этого господина, — он протянул фотографию. — Расспросите тех, кто вчера обслуживал посетителей.

— Ясно, — ответил за двоих коренастый мужчина средних лет с уставшим взглядом.

— Тогда приступайте.

По левой стороне два дома, прилегающие к площади, принадлежали барону Фридериксу, а он не терпел в своей собственности присутствия чужих людей, тем более увеселительных заведений. Следующий трехэтажный дом построил купец Лазарев, и первые два этажа были отданы за хорошие деньги под трактир, хотя он славился чистотой и кухней, но богатая публика туда не шла.

— Нет, господин Соловьев, таких у нас не бывает. — Хозяин с раннего утра принимал от торговцев привезенные продукты. Сомневаясь в честности работников, делами, требующими денежных расчетов, он занимался сам. — У нас харчуются господа попроще. Посмотрите на эти лица, разве среди них вы найдете хотя бы одно благородной крови? — и сам же ответил: — Нет, таковых и не бывает.

— Мне хотелось поговорить с половыми.

— Хорошо, я позову вам половых…

Но те в самом деле ничего не добавили к сказанному хозяином и не смогли узнать человека на фотографии, хотя память на лица у них была отменной.

Только в доме Павла Лихачева, где размещалась знаменитая ресторация господина Давыдова, Ивану Ивановичу улыбнулась удача.

— Вчерашним вечером ты обслуживал публику?

— Так точно.

— А вот этого господина видел? — Соловьев протянул фотографическую карточку официанту, тот бережно взял в обе руки, поднес ближе к глазам, потом дальше.

— Совершенно верно, помню я этого господина, помню, — ответил седовласый в годах официант, едва бросил взгляд на фотографию. — Они-с сидели вон за тем столиком, — он указал рукою.

— Один? — спросил Иван Иванович.

— Отнюдь, они-с были в компании уланского ротмистра.

— Ротмистра?

— Так точно-с, 8-го уланского полка.

— Хорошо, а почему 8-го?

— Нас обязали в ресторации знать отличия военных.

— Когда они покинули заведение?

— Точно-с сказать не смогу, но после двенадцати. Я их рассчитал, они-с немного посидели, выпили напоследок и ушли.

— Этот с фотографии был сильно пьян?

— Так точно-с.

— А второй?

— Офицер менее.

— Куда они ушли?

— Не могу-с знать, отсюда улица не видна.

— Эти господа не ссорились?

— Никак нет-с, приятельски с улыбкой сидели-с.

— Они ранее заходили?

— Только тот, что на карточке, бывали-с иногда здесь.

— С кем?

— Одни…

— Его фамилия тебе известна?

— Нет, но господин ротмистр называл его Сергеем.

— Так, а офицера?

— Тот, что на фотографической карточке, называл его Ильей.

— Больше ничего не можешь добавить?

— Может, мне показалось, — понизил голос официант, приблизив голову ближе к уху чиновника по поручениям, — но вон там, у стены, — он кивнул, — сидел молодой человек, по виду студент, и мне-с показалось, что он за ними следил, все выглядывал украдкой. Как только они поднялись, он тоже засуетился, расплатился, хотя целый вечер просидел за пустым чаем.

— Разве здесь так заведено?

— Нет, но нам не следует публике перечить.

— А дальше?

— Он выскользнул вслед за ними.

— Как он выглядел?

— Лет эдак двадцать-двадцать три, высокий, худощавое вытянутое лицо, без усов, бледен, словно солнца избегал, коротко стрижен, — четко отвечал официант, и было заметно, что не в первый раз докладывает полицейским, — в меховом пальто с бобровым воротником, но уже не новом, а поношенном, да и воротник потерт.

— Он был с тростью?

Расспрашиваемый на миг задумался.

— В точности не могу сказать.

— А у офицера и того второго трость была?

— У них точнехонько не было.

— Значит, куда пошли, ты не видел?

— Ей-богу, не видел, — он перекрестился.

— Значит, они не ссорились?

— Совершенно верно.

— А кто из работников мог видеть, куда они пошли?

— Не могу знать… Если только Иван, тот, что стоит у входа.

— А где он?

— Как обычно, у входной двери.

Иван же добавил, что два приятеля, офицер и чиновник, выйдя из ресторации, перешли проспект и направились к Съезжинской улице. Следом вышел высокий худосочный молодой человек в поношенном пальто с бобровым потертым воротником и направился вслед за ними. Была ли у молодого человека трость, он не помнил, но отметил про себя, что студент ли, не студент, но он казался в крайней степени взволнованным.

Повинуясь внутреннему состоянию, которое внушал Иван Дмитриевич всем чиновникам сыскной полиции, господин Соловьев обошел все заведения 1-го участка Московской части, но результата не достиг. В одном месте покойника вроде бы узнали, но перепутали с другим посетителем, что приходил много раз в течение месяца, но потом перестал. Уставший, с болью в ногах, чиновник возвращался в отделение для доклада, но внутри его зрело чувство недоведенного до конца дела. Казалось, какая-то мелочь, но очень важная, упущена. Он пытался ее поймать, но она незримо ускользала.

Штабс-капитан всегда доводил порученное дело до конца исключительно сам, поэтому в Невский переулок он направился в сопровождении двух агентов, которые только слушали да стояли за спиной. Те пять домов, что составляли переулок, Орлов проверил быстро. Дворники успели наговориться о ночном убийстве. Никто из них не признал предъявленного на фотографии человека, говорили, что в дома, которые им поручены, он не приходил.

До Владимирского моста, что поднимался над Лиговским каналом, продолжая Кузнечный переулок, стоял только один доходный дом в пять этажей. Остальные деревянные представляли собой складские помещения, где купцы первой гильдии хранили товары.

Дворник чуть ли не вдвое сложился, приветствуя неизвестных, когда во двор, который он убирал, вошел высокий красивый военный в форме штабс-капитана и с ним двое. Орлов опытным взглядом отметил, что повелитель метлы и лопаты не на шутку перепугался. Значит, есть отчего, мелькнуло у него в голове.

— Здравствуйте, ваше благородие!

Василий Михайлович осмотрелся.

— Мне надо с тобой поговорить без лишних глаз.

— Прошу, ваше благородие, в мою обитель.

Дворницкая оказалась небольшой, но уютной, казалось, живущий в ней человек вложил в свое пристанище не только скромные деньги, но и свою душу.

— Присаживайтесь, — он поставил единственный стул с высокой прямой спинкой Орлову.

Василий Михайлович сел, положив саблю на колени.

— Садись, голубчик, — произнес наконец-то Орлов, и дворник, словно не в своей епархии, опустился на лавку, — ты понимаешь, что сказанное здесь не должно выйти из стен твоего подвала?

— Это мы понимаем, — закивал он.

— Посмотри, — штабс-капитан протянул фотографическую карточку, — ты встречал данного господина в этом доме?

— А как же, это ж Сергей Иванович Левовский.

— Он живет здесь?

— Нет, что вы, — замахал руками дворник. — Он снимает здесь квартиру для девицы.

— Я должен уточнять? — строго произнес Орлов.

— Сергей Иванович на втором этаже снимает квартиру для Дарьи Авдеевны Горобец, двадцати пяти лет, мещанки. Бывает два раза в неделю, один раз остается на ночь.

— Где жила девица ранее?

— На Васильевском.

— Что еще можешь сказать?

— Дарья Авдеевна ведет себя тихо, приветлива, из квартиры выходит редко, всегда здоровается, на Рождество и Пасху подарком одарит.

— Что ж, если я узнаю, что язык распустил, он станет на пару вершков короче. Я ясно выразился?

— Так точно, — дворник вскочил со скамьи, едва ее не перевернув.

— Что скажешь о господине Левовском?

— Человек состоятельный, — сказал дворник.

— Он служит? Помещик? Купец? Я должен из тебя вытягивать щипцами каждое слово?

— Ей-богу, — дворник перекрестился быстрым жестом. — Мне неведомо. Дарья Авдеевна наверняка знает.

— Я спрашиваю у тебя.

— Извиняюсь, но я не знаю.

— Как же так? — удивился штабс-капитан. — Тебе поручен дом, ты три года видишь господина Левовского и ничего о нем не можешь рассказать? Голубчик, позволь тебе не поверить.

— Дарья Авдеевна со мною бесед не вела, а Сергею Ивановичу я только двери отворял. По указанию хозяина, господина Дылева, я запираю ворота и двери в одиннадцать вечера, отпираю в шесть утра.

— Часто приходилось отпирать Левовскому?

— Не так часто, но приходилось, в особенности когда Сергей Иванович были немного не в себе.

— В каком смысле не в себе?

— После излишнего возлияния.

— Понятно.

— Так где, ты говоришь, живет господин Левовский?

— Извиняюсь, но я ничего такого не говорил.

— Возможно. Тогда, голубчик, скажи, у Дарьи Авдеевны кто-нибудь помимо Сергея Ивановича бывал?

— Из господ никто, вот только ихняя тетушка Авдотья Архиповна иной час приезжала.

— Авдотья Архиповна?

— Так точно.

— Откуда?

— Из Коломяг.

— Авдотья Архиповна была знакома с господином Левовским?

— По поводу знакомства не знаю, но бывали они в разное время и никогда, на мой взгляд, не встречались.

— Про длинный язык я предупредил, — штабс-капитан поднялся со стула и поправил саблю.

 

Глава девятая

Беседы, беседы, беседы…

В ШЕСТОМ ЧАСУ, когда под окнами фонарщики зажгли лампы и начал кружиться мелкий снег, засыпая улицы, появился Иван Иванович Соловьев.

— Разрешите, Иван Дмитрич?

— Да-да, Иван Иваныч, проходите, — начальник сыска поднял голову от бумаги, занимающей все внимание, — каковы результаты?

— Сегодняшний вояж, — начал Соловьев, но был перебит:

— Присаживайтесь, находились за день-то.

— Совершенно верно, пришлось немножко ноги размять, однако не зря.

— Слушаю вас.

— Не буду утомлять вас проведенным следствием, но только в ресторации господина Давыдова удалось обнаружить конец ниточки, — он посмотрел на Путилина, употребив выражение начальника. — Там пили два господина. Дальнейшие поиски ни к чему не привели. Куда они направились, никто не видел. За ними следил молодой человек. Правда, его заприметил только один, остальные служащие ресторации попросту не обратили на эту компанию особого внимания: мало ли кто приходит провести вечер в их заведение?

— У нас появляются новые действующие лица: неизвестные ротмистр и молодой человек.

— Да, теперь мы знаем хотя бы имя убитого, и не так много в восьмом уланском полку ротмистров, сейчас находящихся в столице.

— Это, безусловно, поможет в поисках. Можно отправить депешу в полк, дня через два получим ответную. Время дорого, а если начнем разыскивать не вышедших на службу чиновников по имени Сергей, то ожидание депеши предпочтительнее, однако, может, наш убиенный приехал в столицу по делам службы или по личным.

— Можем предположить, что и ротмистр, и чиновник приехали из города, где квартирует полк.

— Вполне возможно, но остается студент, который может оказаться вовсе не студентом.

— Как и чиновник вовсе не чиновником, — умел Иван Иванович добавить перцу в приготовленное жаркое.

— Думаю, нам стоит подождать результатов, полученных Василием Михайловичем…

— Кто ж против? Одна голова хорошо, две лучше, а трем в честной компании всякая преграда по плечу.

— Ко всякому делу, дорогой Иван Иванович, слово подберете.

Штабс-капитан Орлов не заставил себя долго ждать. Не успел Иван Дмитриевич с господином Соловьевым пригубить горячий чай, как резкий стук, наподобие барабанной дроби, раздался в дверь. Вслед за этим та открылась, и на пороге застыл Василий Михайлович.

— Разрешите?

— Прошу, присаживайтесь.

— Благодарю, — он присел на свободный у стола стул.

— Василий Михайлович, чем вы порадуете?

— Кое-какие результаты имеются, — он открыл портфель и достал листок бумаги, — в первую очередь агентами проверены дома по Лиговскому каналу от Невского переулка до Владимирского моста. Как мы с вами и предполагали, убитый шел в доходный дом господина Дылева. Девицу навещать я не стал, — штабс-капитан пожевал ус. — Может быть, будут иные соображения на этот счет. Адрес госпожи Горобец, — он протянул бумагу. — К даме иногда приезжает из Коломяг тетя Авдотья Архиповна.

— Теперь у нас есть основание для посещения квартиры господина Левовского, места службы, но в первую очередь возлюбленной убитого, ибо там можно узнать подробности его жизни. Может быть, он делился с ней тревожными мыслями.

— Раньше утра нам не узнать адреса Левовского, — произнес Соловьев.

— Совершенно верно, но, — продолжил бывший военный, — адрес может знать госпожа Горобец, поэтому посетить ее является первейшей нашей обязанностью.

Путилин вызвал дежурного чиновника и распорядился, чтобы извозчик был готов в любую минуту отвезти агентов на Лиговский канал.

— Господа, я не хотел показаться неучтивым, но думаю, вы понимаете, что время в расследовании дорого, поэтому после посещения Дарьи Авдеевны нам придется посетить квартиру убитого.

— Возражений нет, — за двоих ответил штабс-капитан Орлов.

От Большой Морской до доходного дома Дылева домчались быстро, Иван Дмитриевич Путилин решил побеседовать с дамой, как говорится, тет-а-тет. Так дама могла оказаться разговорчивей. Пожилой с сединой человек с добродушной наружностью вызывал больше доверия в такие трагические минуты. Ивану Дмитриевичу не нравилось разыгрывать учтивого дядюшку, но ради того, чтобы найти преступника, он готов был переодеться даже в монашку.

Во дворе встретили дворника, о котором говорил Орлов. Он был свидетелем в одном путаном деле, наверняка и штабс-капитана испугался по вышеуказанной причине.

Он признал начальника сыска сразу.

— Иван Дмитрич, — дворник расплылся в слащавой улыбке, — что привело вас в наши края?

— Здравствуй, дорогой, проводи-ка меня к госпоже Горобец, — пропустил его вопрос мимо ушей Путилин.

— С удовольствием, — дворник пошел впереди.

Лестница на удивление для такого места оказалась чиста, даже на площадках стояли растения в деревянных кадках с зелеными раскидистыми листьями.

— Здесь, — он шепотом произнес, понизив голос, словно кто-то посторонний готов был подслушать.

— Ступай.

После того как вкрадчивые шаги стихли внизу, Путилин повернул рычаг звонка. Дверь отворила миловидная девушка. Складывалось впечатление, что она стояла за нею. Ее взгляд красноречиво выдавал полнейшее изумление визитом незнакомого седовласого господина внушительной внешности.

— Дарья Авдеевна, я вам не знаком, но, к великому сожалению, имею неприятный для вас разговор.

— Я вас слушаю.

— Может быть, вы угостите меня чаем?

— Извините, но я не приглашаю незнакомых мужчин.

— Дарья Авдеевна, меня зовут Иван Дмитриевич, я из полиции, — пришлось повесить на свое лицо самую дружелюбную улыбку, имеющуюся в путилинском арсенале. — Дело касается Сергея Ивановича.

— Что с ним? — на миг мелькнула тень беспокойства.

— Мне не хотелось бы говорить о нем здесь, на лестнице, — он указал рукой на площадку.

— Проходите, — смилостивилась она.

Гостиная была обставлена со вкусом, выходила черными провалами окон, наполовину закрытыми шторами, на канал. Диван и кресла изящными ножками крепко стояли на полу. Овальный стол с четырьмя стульями, в углу пристроилась небольшая витая подставка с расписанной золотыми красками вазой.

— Я вас слушаю, — она обернулась, устремив пронзительный взгляд красивых глаз на гостя.

— Разрешите присесть. — Ивану Дмитриевичу не нравились дамы, которые после известий о смерти лишались чувств, или того хуже, их охватывало истерическое состояние. Путилин приметил, что посредине стола стоял графин с водой, он мог понадобиться.

— Да, пожалуйста.

— Как я понимаю, вам знаком Сергей Иванович Левовский. Как давно вы с ним знакомы?

— Объясните, в чем, собственно, дело?

— Мой интерес вызван, как вы можете понять, не праздным любопытством, а делами службы.

— Иван Дмитриевич, что стряслось с Сергеем, — она запнулась и поправилась, — Сергеем Ивановичем?

— Я не хочу утаивать от вас, но с ним произошло несчастье.

— Он жив? — перебила Дарья Авдеевна, скрестив руки на груди. — Скажите же наконец, он жив?

— Господин Левовский стал жертвой нападения. У меня есть основания утверждать, что это так. Взгляните, — Путилин протянул фотографическую карточку. Она мельком взглянула, даже не прикоснувшись к толстому куску картона.

— Да, это Сережа.

— Как давно вы знакомы?

— Три года. — Дарья Авдеевна приложила платочек, непонятно откуда взявшийся в ее руках, к глазам, и тут же спокойствие вернулось к ней. Она догадалась о трагическом исходе господина Левовского.

— Где он проживал?

— На Вознесенском проспекте в доме Шклярского.

— Каким был Сергей Иванович?

— Добрым, ласковым, — она пропустила мимо «был». Ее плечи опустились, и она стала словно ребенок, потерявший что-то для нее очень дорогое, памятное для сердца.

— Вы знали о его службе, о жизни вне стен вашей квартиры?

— Я знала, что он служит, — она запнулась на секунду и на одном дыхании произнесла: — В Экспедиции заготовления государственных бумаг.

— Он рассказывал о работе?

— Нет, но я знала, что Сергей ожидает со дня на день повышения по службе. Более о ней мне неизвестно.

— Сергей Иванович был богат?

— Насколько мне было известно, ему досталось от отца два имения с большими хозяйствами, где-то в южных губерниях, то ли в Херсонской, то ли в Екатеринославской. Точнее сказать не могу.

— Дарья Авдеевна, где бывал Сергей Иванович в столице? С кем был дружен?

— Как ни больно мне говорить, но у Сергея… — она вновь запнулась, словно у него вмиг пересохло горло, — была невеста, — метнула полный отчаяния взгляд. — Да, он был обручен с Марьей Николаевной Залесской. Я же… не их круга, поэтому он меня ото всех скрывал.

— Вы не знаете, где она проживает?

— Нет, — скользнула по Ивану Дмитриевичу прищуренными глазами. — Но ее отец — действительный статский советник, занимает немалый пост и… имеет значительный капитал.

— Расскажите о друзьях.

— Он не посвящал меня в подробности своей жизни.

— Но невеста?

— Он говорил, что, несмотря на женитьбу, ничего в наших отношениях не изменится.

— Сергей Иванович не жаловался на ссоры на службе, с приятелями?

— Нет-нет, постойте, — она прижала платок к губам. — Один раз он упоминал, что ему показалось, какой-то молодой человек за ним следовал по пятам, но об этом он упомянул, как о курьезном случае.

— Любопытно, — помолчал Путилин. — И более ничего заслуживающего внимания он не рассказывал?

— Не припомню.

— Тогда позвольте откланяться, — поднялся Иван Дмитриевич. — Благодарю за потраченное время.

— Скажите, как он… умер?

— Могу вас успокоить. Боли Сергей Иванович не почувствовал.

Девушка крепилась из последних сил, поэтому Путилин постарался как можно быстрее покинуть квартиру.

Картина преступления ни на вершок не стала ближе, но определенных результатов начальник сыска все-таки достиг. Адрес убитого известен. Теперь необходимо стало навестить его квартиру с целью обнаружения каких-нибудь нитей, торчащих из клубка этого запутанного дела. Ко всему прочему появились новые лица, явно причастные к трагедии — невеста и таинственный молодой человек. Второй раз Путилин сам выступал в качестве сыскного агента, идущего по следам господина Левовского. А все потому, что загадка требовала скорейшего разрешения, ведь таинственный молодой человек стал первым кандидатом на роль убийцы.

Теперь в отделение.

Сотрудники по поручениям пили чай, когда Путилин попросил пригласить их в свой кабинет.

— Итак, господа, — начал Иван Дмитриевич, когда господа Соловьев и Орлов заняли стулья за столом, — нашего убиенного зовут Сергей Иванович Левовский, чиновник при Экспедиции заготовления государственных бумаг, проживал по Вознесенскому проспекту в доме Шклярского, обручен с Марьей Ивановной Залесской. В последнее время Левовский заметил, что за ним следил человек молодых лет. Можно предположить, что тот же молодой человек находился в ресторации в вечер убийства. Таково положение дел на данный момент. Каковы будут предположения?

— Считаю необходимым произвести обыск на квартире убитого, — произнес надворный советник Соловьев.

— И я склоняюсь к тому же мнению, — поддержал штабс-капитан.

— Вознесенский проспект относится к 4-му участку Спасской части. Вам, Иван Иванович, следует проехать к товарищу прокурора за бумагой на проведение обыска. Я же с Василием Михайловичем отправлюсь к госпоже Залесской. — Путилин листал «Алфавит гражданским чинам первых восьми классов». На 16-й странице значился Николай Васильевич Залесский, действительный статский советник, директор Департамента железных дорог и чиновник особых поручений при начальнике Главного Морского Штаба, проживающий по Литейному проспекту в доме Риттера.

Сложно разговаривать с людьми, занимающими столь важные посты. Они зачастую не видят в полицейском человека, а только обслуживающую их прислугу и воспринимают служителей закона только в те минуты, когда преступное касается их.

Дом прошлого века выгодно выделялся на проспекте в свете зажженных фонарей, Иван Дмитриевич залюбовался его статью и подчеркнутой изящностью форм.

Привратник в ливрее с галунами, окинув приехавших проницательным взглядом, выдавил из надменно сжатых губ:

— Господа, вы к кому?

— К господину Залесскому, — произнес в свою очередь Путилин тоном, не требующим возражения.

— Третий этаж, вас проводить?

— Не стоит.

Сыскные агенты поднимались по широкой мраморной лестнице, застеленной синей ковровой дорожкой. Высокая двустворчатая дверь из мореного дуба являла неприступные ворота в крепость статского советника.

На звонок явилась миловидная девушка, которая с улыбкой поздоровалась и поинтересовалась, к кому прибыли господа?

— Мне необходимо побеседовать с господином Залесским по важному делу.

— Как доложить о вас, господа?

— Начальник сыскной полиции Иван Дмитриевич Путилин и штабс-капитан Орлов.

— Подождите минуту, я доложу о вас.

Через несколько минут вошли в просторную гостиную с высоким потолком и большой люстрой с множеством висящих хрустальных капель. Господин Залесский сидел в глубоком кресле с «Санкт-Петербургскими ведомостями» в руках.

— Господа, у меня крайне мало времени, поэтому попрошу изложить цель вашего визита покороче.

Он не предложил присесть и даже не поздоровался, а сразу же поставил гостей на место, ведь к нему пришли полицейские, с которыми можно не церемониться.

— Вы знакомы с Сергеем Ивановичем Левовским?

— Да, он жених моей дочери, а в чем дело?

— Вы хорошо его знали?

— В чем дело? Объясните мне, наконец…

Действительный статский советник в раздражении отбросил прочь газету.

— Вы хорошо знали господина Левовского? — Путилин повторил вопрос.

— Сергей Иванович на хорошем счету в Экспедиции, иначе я бы не стал объявлять помолвку с ним дочери. Больше добавить ничего не могу.

— Вы не будете возражать, если я побеседую с Марьей Николаевной?

— Ни в коем случае, притом она больна. Я не могу позволить, — пробурчал сквозь зубы он. — Так вы скажете, в чем дело?

— Произошло несчастье, и Сергей Иванович убит, — Иван Дмитриевич не стал щадить чувств отца.

— Как убит? — господин Залесский вскочил с кресла.

— Начато расследование.

В немом молчании, заложив руки за спину, хозяин квартиры расхаживал по гостиной, раздумывая о сложившейся ситуации. Наконец он остановился и потерянным голосом добавил:

— Господин…

— Путилин.

— Господин Путилин, мне нечего добавить, и я не хочу, чтобы вы беспокоили мою дочь, тем более она больна.

— Хорошо, но господин Левовский делился с вами мыслями, тревогами?

— Отнюдь нет.

— Все-таки вы позволите поговорить с Марьей Николаевной?

— Вы расстроите ее своим известием, а она, повторяю, больна, и что она сможет вам поведать?

— Но, может…

— Никаких «но», прошу, покиньте мой дом.

— Честь имею. — Путилин направился к выходу из квартиры, сыскных агентов сопровождала девушка, открывшая ранее дверь.

— Как тебя зовут? — обратился к ней Путилин.

— Лиза.

— Скажи, чем больна Марья Николаевна?

— Сегодня днем она села пить чай, пришли с визитом Алексей Трофимович, вот после разговора с ним она и слегла.

— А кто такой Алексей Трофимович?

— Господин Микушин, сын давнего друга Николая Васильевича.

— А господин Микушин, случаем, не студент, такой высокий в пальто с бобровым воротником?

— Да, это он.

— А где он проживает?

— Не могу знать, слышала, где-то на Екатерининском.

— Сколько ему лет?

— Мне известно точно, — улыбка не сходила с ее лица. — Двадцать два.

— Благодарю, — и Путилин в свою очередь улыбнулся ей в ответ.

— Не может быть двух высоких студентов в нашем деле, хотя случайность не исключена.

— Василий Михайлович, я не знаю, но смею предположить, что искомый преследователь, молодой человек из ресторации, и студент Алексей Трофимович Микушин — одно лицо, которое требуется незамедлительно навестить.

— Сегодня вечером затруднительно, Иван Дмитриевич, если, в самом деле, статского советника найти не составляет труда, — тут прозвучал намек на весьма известную памятную книжку. — Но найти никому не известного студента, сомневаюсь.

— Я с вами согласен, но чтобы к полудню господин студент был в моем кабинете.

— Будет исполнено.

На Большой Морской Соловьева не было.

Штабс-капитана начальник сыска отпустил, сам же засел за изучение сегодняшней газеты, первым делом просмотрел происшествия:

Чины сыскной полиции дознали, что в чайную лавку Краснова, в доме Черникова, в Лигово, пришли трое воров — Монахов («Профессор»), Лысенков («Юзик») и Сватцев («Золотарик») с большими узлами белья и платья, которые и начали тут же распродавать. Часть продали арендаторше чайной, крестьянке Струве. Конечно, воры были задержаны. Было выяснено, что белье похищено у Д. Р. Карташева, управляющего заводом Эхгольма в доме Веселова в Коломне. Проданные вещи отобраны.

Это были события недельной давности, воров скоро осудят и по накатанной каторжной дорожке отправят этапом. А вот очередная сплетня:

В последнее время в столице появились в обращении фальшивые монеты — золотые полуимпериалы и серебряные рубли. Различить их от настоящих очень трудно: лишь при тщательном осмотре можно заметить, что фальшивый золотой немного темнее, а серебряные рубли легче по весу.

Уж кто-кто, а начальник сыскной полиции должен вести расследование по делу о фальшивомонетчиках, а он занят.

Без нескольких минут двенадцать прибыл с обыска Иван Иванович Соловьев, лицо его было мрачно и выражало одновременно крайнюю степень недоумения и тревоги.

— Что стряслось?

— Если кратко, то я не думаю, что убитый содержал квартиру в столь неопрятном ненадлежащем виде.

— Объясните, наконец, в чем дело?

— После происшествия в Невском переулке убийца, видимо он, побывал на квартире Левовского и учинил настоящий погром, словно что-то искал.

— Что говорит дворник?

— Никого ночью не впускал, и никто ночью из дома не выходил. Я склонен ему поверить. Стекло на балконе было разбито, и именно через балконную дверь злоумышленник проник в квартиру.

— Значит, если предположить, что действовал убийца, то он знал, где проживал Сергей Иванович, и, тогда получается, убийство совершено с определенной целью, чтобы наш убиенный замолчал навеки. Что пропало в квартире?

— Сложно сказать. Служанка приходит по утрам, а убитый уже ничего нам не поведает, но с уверенностью могу сказать, что в квартире нет ни денег, ни ценностей, ни даже писем и никаких записей.

 

Глава десятая

Жуков в поисках приключений

ПОЕЗД ДАЛ ТРИ низких гудка и, с натужным скрипом прокручивая колеса, тронулся в дальний путь, набирая скорость.

Михаил бросил взгляд в окно перед самым отправлением и по привычке отметил, что часовые стрелки показали двенадцатый час. «Осталась самая малость», — улыбнулся Михаил, отметив удивленный взгляд сидящего напротив пассажира. Столица скрылась из виду. Сперва мелькали горевшие в ночи фонари, затем изредка начали попадаться едва теплившиеся огоньки, и потом вовсе окно превратилось в черный непроницаемый провал…

НОЧЬ ПРОЛЕТЕЛА НЕЗАМЕТНО, стало светать. На востоке побелели облака, предвещая зарю. На горизонте показался белый, быстро вытягивающийся дымок, под которым виднелась черная полоска. Это ехал другой ранний поезд.

Обозначилась длинная цепь серых вагонов. Ближе, ближе, и с тяжелым оглушительным грохотом, от которого дрожала земля, поезд пронесся мимо. Машинист выпустил пар, и пронзительный свисток прорезал тихое безмятежное утро.

Еще немного, и уже поезд, на котором ехал Жуков, протрубив о своем прибытии, начал останавливаться у дебаркадера. Михаил спустился по крутым ступенькам. Его никто не встречал, ведь он, как говорится, приехал инкогнито. Площадь перед вокзалом, несмотря на ранний час, была убрана от снега, на ней томились в ожидании седоков трое украшенных на провинциальный манер саней. С одним из извозчиков Михаил сторговался за двугривенный серебром, что тот доставит его до губернской управы, и в самом деле, не прошло и четверти часа, как сани остановились у трехэтажного желтого дома.

— Приехали, — произнес низким голосом обернувшийся вполоборота к седоку возничий.

Михаил молча выбрался из саней, благо было на улице не так холодно, чтобы он успел озябнуть.

Дверь перед приезжим открыл высокий человек в черной костюмной паре с улыбкой на лице.

— К кому изволили прибыть?

— Голубчик, — начал Михаил, но тут же осекся, вспомнив наставления Ивана Дмитриевича. Нет ничего хуже, чем чувствовать свою значимость, когда ее нет. А ведь любая скотина требует уважительного отношения, а тем паче человек, — я прибыл из Санкт-Петербурга по спешному делу.

— Его сиятельство князь Урусов уже прибыли в присутствие… — увидев удивленное лицо Михаила, человек у входа добавил: — То есть господин вице-губернатор.

— Проводите меня к нему.

— Извиняюсь, но нам запрещено-с, — и он пояснил, где находится кабинет вице-губернатора.

В приемной сидел за столом молодой человек, который поднялся со стула при приближении Михаила.

— Доброе утро, — поздоровался он тихим голосом. — Чем могу быть полезен?

— Доложите его сиятельству, что прибыл губернский секретарь Михаил Силантьевич Жуков из Санкт-Петербургской сыскной полиции с неотложным делом.

Через несколько минут петербургский чиновник стоял перед князем Урусовым с прямой спиною, словно при входе проглотил свою форменную саблю.

— Я вас слушаю, — после приветствия настороженно произнес вице-губернатор, не ожидая ничего хорошего от столичного франта.

— Ваше сиятельство…

— Александр Павлович, — мягко перебил Жукова князь Урусов, при этом поморщился, словно от зубной боли.

— Александр Павлович, я прибыл к вам по причине ведения следствия. Есть подозрения, что преступник, совершивший убийство, может скрываться в Гдовском уезде, и я прошу вашего содействия, — он протянул вице-губернатору конверт из плотной бумаги.

Князь ответил сразу, слегка удивившись, прочитав бумагу.

— Михаил Силантьевич, чем же я могу вам помочь, если Гдовский уезд не принадлежит нашей губернии?

— К сожалению, добраться…

— Да, да, я понимаю, — вице-губернатор подошел к шкафу, пальцами пробежал по корешкам и достал одну из книг, оказавшуюся «Памятной книжкой Санкт-Петербургской губернии», — куда вы далее последуете?

— Третий стан, деревня Самолва.

— От Гдова да стана шестьдесят пять верст, потом до Са… как ее, молвы, Самолвы еще шестьдесят, — он резко закрыл книгу, — я распоряжусь, чтобы вас довезли до Гдова, а там не обессудьте, вам поможет уездный исправник и становой пристав, тем более что мне необходимо переслать Владимиру Ивановичу некоторые запрашиваемые им документы. Вам повезло, еще час, и пришлось бы добираться вам, молодой человек, самому.

— Благодарю за оказию, — Михаил поднялся.

Через час, закутанный в овечий тулуп, Жуков ехал в санях и начал уже было клевать носом, убаюканный монотонной дорогой и уютным теплом. Кони бежали резво, снег под полозьями глухо пел свою непрекращающуюся скрипучую песню.

Добрались до города только во второй половине дня, когда уже не шел сон и перебраны все слова, передуманы все мысли и только начал зарождаться туман — предвестник темной ночи.

Гдов — ничем не примечательный уездный город, едва насчитывающий полторы тысячи жителей. Из построенных в нем двухсот девяносто одного дома только семь были каменными, да и то — один из них трехэтажная управа, которая серой непримечательной громадой с аляповатыми колоннами стояла на небольшой площади недалеко от Псковской заставы. Напротив нее в небо позолоченными куполами упиралась церковь Святого Афанасия Александрийского.

Здание с большими окнами было вместилищем не только полицейского управления, но и Городской думы. Тихий город, где давно забыли о преступлениях, и редкий скандал считался неординарным, из рук вон выходящим нарушением, вызывавшим пересуды несколько месяцев кряду.

Михаил вышел из саней, размял ноги после долгого пути, потянулся, не ощущая небольшого мороза, что щипал нечувствительные щеки.

— Благодарю, — похлопал он по плечу возницу.

Окинул взглядом здание, у входа прохаживался полицейский, придерживая на боку саблю.

— Скажи, любезный, господин Авчинников в управе?

— Никак нет, — подтянулся страж закона, увидев в санях человека в форме. В первый момент он подумал о том, что приехал чиновник с проверкой.

— А кто из уездной полиции?

— Помощник исправника господин Штромберг, ваше благородие.

— Как к нему пройти?

— По лестнице на второй этаж, а там налево.

Жуков поблагодарил кивком и двинулся в указанную сторону разыскивать искомый кабинет.

Помощник уездного исправника коллежский советник Николай Федорович Штромберг оказался низеньким толстеньким человеком с совсем лысой головой. Пенсне на прямом греческом носу дополняло облик этакого провинциала с добрейшей улыбкой.

Он выслушал Михаила с полнейшим равнодушием, казалось, он занят был совсем другими мыслями.

— Да-да, все, что вы мне рассказали, вызывает определенный интерес, но чем могу вам, молодой человек, помочь? До третьего стана шестьдесят пять верст, оттуда до Самолвы столько же. Предоставить в ваше распоряжение проводника я не имею возможности.

Жуков выслушал в полнейшем молчании уездного начальника. По правде говоря, он и не надеялся на полнейшее содействие, надежда была только на станового пристава и сотского в деревне Самолва.

— Но убийца… — начал Михаил, но тут же был перебит слащавым голосом Николая Федоровича:

— Мнимый, против которого нет существенных улик, а только ваши, так сказать, домыслы.

— Но мы…

— Молодой человек, я не знаю, как вы привыкли выполнять обязанности в столице, мы же доверяем проверенным фактам, а не голословному утверждению. Могу порекомендовать обратиться к купцу Муровцеву, который занимается доставкой товаров по уезду. Может быть, он сможет помочь вам с оказией попасть в третий стан. Постойте, — поднял голову от бумаг господин Штромберг, — я напишу становому приставу распоряжение, — помощник уездного исправника в последнюю минуту подумал, что если столичный щеголь прав, то может приписать уездному начальству противодействие исполнению закона, а сей факт не нужен ему в послужном списке, поэтому он решил, от греха подальше, подстраховаться.

Подготовка бумаг не заняла много времени, Михаил ждал, возвышаясь над столом и держа шапку в руке.

— Я пишу, чтобы становой пристав содействовал вашему следствию.

— Благодарю.

То ли удача сопутствовала Жукову, то ли праведное дело благословлено небесами, но двое саней купца Муровцева направлялись через деревню Воронова Наумщина, где находился дом станового пристава, в Теребье. Ехать было не так привольно, как ранее, но Михаил смирился с неудобствами, лишь бы добраться до долгожданной цели. Ящики долго не давали ему покоя острыми краями, пока молодой чиновник не протиснулся между ними, и спустя некоторое время задремал.

Проснулся оттого, что кто-то с окладистой бородой его теребил.

— Ваш-бродь, ваш-бродь, — говорил негромкий сиплый голос, — прибыли. Ваш-бродь!

— Что? А? — Михаил протер глаза, но вокруг и без того было темно, а бородатое лицо поначалу испугало, но потом сон исчез, и чиновник узнал возницу.

— Ваш-бродь, дом господина пристава, — он указал головой в сторону, где были освещены окна. Борода возницы флагом развевалась по ветру…

Михаил постучал костяшками пальцев в дверь, но стук вышел слабый. Пришлось приложиться кулаком, чтобы в доме услышали. Дверь скрипнула, и за ней появился высокий крупный мужчина с накинутым на широкие плечи тулупом.

— Кого там принесло? — прогудел он зычным голосом, освещая пришедшего светом лампы.

— Николай Викентьевич, разрешите, не то холодновато после переезда в шестьдесят верст.

— Прошу, — пристав пропустил Жукова и запер за ним дверь. — Как я понимаю, у вас неотложное дело, иначе не стали бы по морозу с обозом купца Муровцева тащиться в нашу тьмутаракань, — это был то ли вопрос, то ли утверждение.

— Совершенно верно.

— Раз вы меня знаете…

— Да-да, я — помощник начальника столичной полиции Михаил Силантьевич Жуков.

— Ну а я — местный пристав Грудчинский. Раз с формальностями покончено, прошу к столу, я собирался ужинать, а вы после долгого пути, наверняка голодны.

— Есть немножко.

— Раздевайтесь и к столу, — он отошел на минуту, пока Михаил сбрасывал пальто и, прислонив ладони к горячей стене, за которой трещала дровами печь, отогревал руки. Вскоре пристав воротился с тарелкой, вилкой и рюмкой.

— Сегодня я и за хозяина, и за хозяйку. Моя драгоценная Елена Павловна отбыла с детьми в Воронеж на рождественские праздники, а у меня служба, — он развел в стороны руками, — присаживайтесь. Михаил Силантьич, у меня все по-простому.

— Минутку, — и Жуков добавил: — Можно и меня по-простому — Мишей.

Пристав разлил по рюмкам из графина хлебное вино, как оно значилось в трактирах и винных лавках.

— И как столица?

— Что с ней будет? Стоит и крепчает.

Михаил присел за стол и сразу почувствовал, как в животе заурчало от вида дымящегося картофеля, соленых груздей, квашеной капусты, огурцов и куска ароматной буженины. Он сглотнул скопившуюся слюну.

— За знакомство, — поднял налитую рюмку Николай Викентьевич.

Михаил опрокинул в себя жидкость без слов, только почувствовал, что внутри него побежала теплая волна.

— Отведай, Миша, чем бог послал, а потом о деле. Давно, однако, я не был в столице. Большой театр, Александринский, Фонтанка, Невский.

— Меняется город, но мы в своем отделении видим лишь изнанку.

— Вот так всегда, я о возвышенном, а мне — о злодеях. Давай, Михаил, рассказывай, что привело в наши края.

Жуков начал с убийства на Эстляндской, о двухнедельных мытарствах по трактирам и харчевням, о Фадейке Косом и, наконец, о крестьянах деревни Самолва, об убитом Григории Еремееве и пока неизвестном Василии.

— Вполне в духе местных нравов, — разливал по рюмкам хлебное вино пристав, — если кто и уезжает на заработки, то непременно до весны, к посеву, а чтобы вернуться, так до Рождества, — он нахмурил лоб. — Нет, такого не бывало. Они даже на похороны не приезжают… Мыслишь ты правильно.

— Тогда посодействуйте, Николай Викентьевич.

— Сочту за честь помочь столичной полиции.

Теплая мягкая постель утопила Михаила в объятиях, и сон сразу же сморил его. Красочные картины теребили до утра своей непредсказуемостью: то питерские улицы, то дорога, то почему-то всплывало лицо Фадейки, и снег, снег, снег…

ДО САМОЛВЫ ДОБРАЛИСЬ к двенадцати дня, когда сквозь серое небо заглянули на землю золотые лучи солнца. Николай Викентьевич взял с собой двух помощников на случай, если придется везти назад преступника.

Как узнал сотский о приезде пристава, для Жукова осталось загадкой, но он встречал сани у околицы.

— Какие гости у нас, Николай Викентьевич, милости просим. Я уж распорядился баньку затопить, с утра вас ждем.

Удивлению столичного гостя не было предела.

— Антип Семеныч, — поднялся из саней пристав, — ты бы в первую очередь нас горячим чаем напоил, за ним мы и обсудили бы кое-что.

— Милости прошу, — с многочисленными поклонами сотский указывал, что, мол, проходите в мой дом.

Вокруг стола суетились три девушки-погодки, дочери Архипа Семеныча, расставляя не только стаканы, но и четверть с прозрачным как слеза запрещенным самогоном. Но пристав сделал вид, что не заметил нарушения, а Михаил тем более, не лезть же со своим уставом в чужой монастырь.

Жуков отказался от налитого стакана, но увидев серьезный взгляд Николая Викентьевича, взял в одну руку огурец, второй — предложенное, тяжело вздохнул и вместе со всеми выпил.

— Архип Семеныч, мой гость из столицы, Михаил Силантьич, поведает о цели нашего визита.

Михаил сперва взглянул на пристава, тот незаметно кивнул, что, мол, можешь выкладывать все начистоту.

— Архип Семеныч, из деревни много уезжают на заработки в город?

— Да нет, отчитаться могу обо всех. Подозреваю, вас интересует кто-то из деревенских, так прямо говорите.

— Григорий Еремеев из ваших?

— Несомненно, они с Васькой Петровым в столицу подались еще в конце октября, как урожай собрали и все работы закончили.

— От них вести были?

— От Гришки нет, а вот Васька дней десять назад появился.

— Он что-нибудь рассказывал о Еремееве?

— Нет, говорил, что тот остался, понравилось в городе.

— А причину возвращения не сказывал?

— Говорил, что заработал хорошо, золотыми часами бахвалился, привез подарки родне, по приезде мужиков угощал, говорил, что деньги отхватил по-легкому, а так каждый божий день навеселе.

— И много он отхватил по-легкому?

— Не знаю, но пару лошадей и пять коров собирался покупать.

Жуков переглянулся с приставом.

— А раньше он уезжал в город?

— Бывало, но так быстро не возвращался.

— Откуда за месяц такие деньги?

— Мне не удалось узнать.

— Он с кем живет?

— У него четверо детей и жена, а еще после смерти матери к нему младший брат переехал с женой.

— Надо к нему, — обратился Михаил к Николаю Викентьевичу, тот поднялся.

— Вот сейчас и пойдем.

До Петрова было недалеко, через три дома огороженный со всех сторон аршинным забором находился двор. Пришлось стучать в ворота.

— Кого там несет? — раздался женский голос.

— Открывай, Прасковья, это я — Архип, — в ответ крикнул сотский.

— А, Архип Семеныч, я только тулупчик надену.

В доме было так жарко натоплено, что на спине под рубашкой у Михаила выступил пот.

Пристав сел без приглашения на скамью.

По лицу Василия скользнула тень испуга, но тут же исчезла, но Жуков отметил промелькнувшую гримасу.

— Садись, хозяин, — пристав указал на соседнюю скамью.

— Благодарствую, — усмехнулся тот, взяв себя в руки, — раз тут хозяйничать будете?..

— Буду, — гаркнул Николай Викентьевич, Василий аж подскочил. — Обыск мне учинять, или сам все выдашь? — Взгляд Грудчинского пылал, он видел, что Петров струсил, как говорится, кишка тонка. Михаил понял, что пристав, несмотря на добродушный вид, славится тяжелым нравом.

— Что мне выдавать? — Петров подскочил на скамье, словно ужаленный.

— Ты много следов оставил, или напомнить Эстляндскую улицу, комнату приятеля твоего Еремеева, где тебя видели, когда вещи забирал, ну? Соседи-то тебя мигом узнают… — теперь пристав, наклонившись вперед, говорил спокойным, не требующим возражения голосом: — Ты думаешь, господин Жуков из петербургской сыскной полиции приехал за тобою ради собственного удовольствия?

— Не хотел я, — взвизгнул Василий, не зная, куда деть руки. — Не хотел я. Не думал я, не хотел. Ненасытность моя.

— Неси.

Через некоторое время Василий принес два связанных узла и из-за иконы, висящей под потолком, сверток, который оказался пачкой десяти- и двадцатипятирублевых ассигнаций.

— Все?

— Да, — Василий опустился на скамью.

— Теперь рассказывай.

— Что говорить? Еще по прошлому году Гришка приметил в городе квартиры, где можно деньгами разжиться, а по осени он меня с собою взял. Тяжело ему одному было. Поселились с ним в разных местах и целый день следили, чтобы ночью…

— Понятно, а для чего Еремеева-то?

— Жадность обуяла, делиться с ним не хотелось…

 

Глава одиннадцатая

В поисках молодого человека

С РАННЕГО УТРА штабс-капитан Орлов направился к полковнику Флорову, управляющему адресной экспедицией, чтобы тот распорядился о помощи в розыске места проживания студента Алексея Микушина, подозреваемого в убийстве. Несмотря на ворчание, Олимп Михайлович вызвал столоначальников для проведения поисков.

Часам к одиннадцати Василий Михайлович получил в свое распоряжение не только адрес, но и бумагу от товарища прокурора на проведение обыска и задержание вышеупомянутого студента.

Дворник, опираясь на лопату, рассказывал:

— Вернулся он ночью, не знаю во сколько, но поздно. А вчера часу эдак в третьем пополудни господин студент вышел из дому в крайне расстроенных чувствах и полной невнимательности. Я уж подумал, не случилось бы с ним чего.

Обыск дал вполне ожидаемый результат, у кровати на столике рядом с пустым стаканом сиротливо выделялся чужеродным предметом черный бумажник, в котором кроме ассигнаций находились визитные карточки и бумаги, принадлежащие коллежскому асессору Левовскому, фотографическая карточка молодой девушки с дарственной надписью, подписанная «Маша».

Перед Путилиным на столе расположился черный бумажник дорогой кожи, рядом пристроилось содержимое: сто двадцать пять рублей ассигнациями, фотографическая карточка, как предположил начальник сыска, Марьи Николаевны Залесской, десяток визитных карточек на имя самого Левовского, несколько с другими именами, среди которых заслуживала внимание ротмистра 8-го Уланского Вознесенского Его Высочества Принца Александра Гессенского полка Ильи Николаевича Торонова. Сложность заключалась в том, что военные освобождены от посылки адресных листов в экспедиции, значит, придется обращаться в Военное ведомство, а там не всегда рады помочь полицейским, тем более сыскным.

Путилин никак не мог взять в толк, зачем, если предположение верно, студенту убивать чиновника? Соперничество? Сомнительно, что действительный статский советник считался бы с волей дочери. К тому же, как сказал отец Марьи, коллежский асессор должен получить повышение по службе, так что молодой человек не был соперником молодому чиновнику. Хотя о нем ничего не было известно. Может быть, этот студент обладал значительным капиталом или его родители были богатыми? Ревность? Она могла быть, исходя из Алексея, но не до такой степени, чтобы решиться на убийство счастливого соперника. В таком юном возрасте душой владеют «страдания гетевского Вертера», он более мог решиться на самоубийство, хотя, однако, судить сложно, ведь Путилин не видел студента, не разговаривал с ним, не знал его мыслей. Что могло твориться в юной голове? Доморощенный Отелло, сей мавр задушил по навету Дездемону. А где же влюбленный избавляется от удачливого соперника? Стыдно, но Иван Дмитриевич припомнить не смог. Но в случае со студентом была подлинная жизнь, а не лубочные картинки слезливых трагедий.

— Василий Михайлович, пора объявить господина студента к задержанию. Не подался ли он в бега после содеянного?

— Иван Дмитриевич, — штабс-капитан, как всегда, обдумывал и подбирал нужные слова, прежде чем произнести их, — мне это дело кажется странным. Молодой человек возвращается на квартиру, потом днем внезапно исчезает, бросив вещи и деньги? Мне кажется очень подозрительным. А еще беспорядок на квартире убитого. Что за блажь такая на него нашла?

— Дополню вас. Студент подался в бега после визита к невесте убитого, и притом после разговора с Микушиным она сказалась больной.

— Может быть, он признался в злодеянии?

— Вчера господин Залесский мне запретил встретиться с дочерью, но сегодня, я думаю, такой разговор назрел.

Только через три четверти часа Путилин вновь вошел в дом Риттера. Вчерашний ливрейный привратник открыл перед начальником сыска дверь и уже не спрашивал, к кому тот направляется.

— Николай Васильевич с час тому отбыли на службу.

— Знаю, — пробурчал себе в нос Путилин и начал подниматься на нужный этаж.

Служанка по имени Лиза появилась на пороге, после того как щелкнул замок.

— Добрый день, Иван Дмитриевич!.. — «Запомнила мое имя», — мысленно усмехнулся статский советник. — Николай Васильевич на службе.

— Сегодня, Лизонька, я к Марье Николаевне, как она себя чувствует?

— Уже лучше.

— Доложи и проводи меня к ней.

Марья Николаевна, кутаясь в большую шаль, стояла у окна, но смотрела с тревогой на входную дверь, поджидала полицейского.

— Господин Путилин! Прошу без предисловий… Перейдем сразу к делу. Что привело вас ко мне?

— Хорошо. Вы знаете о несчастье, постигшем Сергея Ивановича?

— Да, — она держалась на удивление стойко, ни малейшего намека на слезы, только явная бледность выдавала сильное волнение.

— Когда вы узнали об этом?

— Вчера.

— Кто вам рассказал?

— Разве так важно?

— И все-таки?

Она наморщила лоб, пытаясь что-то припомнить.

— Не помню, я вчера слегла от недомогания, поэтому не помню.

— Вы слегли после известия о несчастье.

— Не могу вспомнить, у меня кружилась голова.

— После визита известного вам лица, о котором, как я понимаю, вам не хотелось бы вспоминать, вы сказались больной, — Путилин смотрел в ее глаза и видел, как лицо наливается краской. — Посетившее вас лицо и сообщило вам о несчастье.

Марья Николаевна молчала, но такое молчание было красноречивее слов.

— Скажите, да или нет.

— Да, — совсем тихо произнесла она, что, наверное, сама не услышала своих слов, но Иван Дмитриевич догадался по движению губ.

— Он признался вам в злодеянии?

— Нет, нет, нет, — она пыталась оградить молодого человека от подозрения.

— Но вы догадались, что он замешан в этом деле?

— Простите, — Марья Николаевна опустилась на стоявший рядом стул, если бы не он, девушка упала бы на пол. — Я плохо себя чувствую. Могу я просить прекратить тяжелый для меня разговор?

— Да, Марья Николаевна.

В коридоре Лизе Путилин шепнул:

— Вызови немедленно доктора.

НА БОЛЬШОЙ МОРСКОЙ начальника сыска ждало новое известие. Иван Иванович Соловьев начал проверять столичных изготовителей тростей, но, к счастью или же к несчастью, таковых оказалось немного: мастерские Долганова на Могилевской улице, Квасникова по Петергофскому шоссе и Корди, здесь рядом на Большой Морской по направлению к Исаакиевской площади. Так как последняя находилась ближе всего, чиновник начал расспросы с нее и не прогадал. Мастера господина Корди узнали свою работу, изготовленную по заказу надворного советника Сергея Ивановича Левовского.

— Очередной тупик, — посетовал Соловьев, — с чего начали, тем и закончили.

— Нет, Иван Иванович, — успокоил его Иван Дмитриевич, — в сыскном деле даже тупик помогает распутать клубок. У нас есть подозреваемый, следивший за убитым в течение нескольких дней. Он скрылся, но я не могу ставить на него. От случайностей в нашем деле никто не застрахован, поэтому я просто обязан проверять иные возможности.

— Какая же возможность с заказом трости?

— Есть одна, но я лелею надежду, что вы все проверили?

— Так точно.

— И даже показывали фотографическую карточку человеку, что такой заказ принимал?

— Иван Дмитриевич, позволите, — помощник по поручениям вскочил с места, — Иван Дмитриевич, сию минуту.

— Я вас не держу, — произнес вслед удаляющемуся чиновнику строгим тоном Путилин. Ничего плохого не могу сказать о Соловьеве, но иногда у помощника опускались руки, он терялся в трех соснах, и из-за такой черты приходилось его ненавязчиво направлять, чтобы ненароком не обидеть, ведь он был толковым и настойчивым человеком в те минуты, когда ничто не сбивает его с пути…

Не прошло много времени, как запыхавшийся Соловьев с шапкой в руке и в расстегнутом пальто, не дожидаясь приглашения, вошел в кабинет.

— Вы правы, Иван Дмитриевич, — начал он с порога, не приведя дыхание в нормальное состояние, — заказ на самом деле делал не Левовский.

— Так.

— Мне описали человека: лет тридцати пяти-сорока, роста среднего, круглое лицо с пышными усами, прямой нос, почти черные глаза, волосы темные, на висках едва заметная седина, брови прямые, редкие, с загнутыми книзу концами, и главная примета — рассеченная надвое левая бровь.

— Примета примечательная, в особенности для розыска.

— Одет был в новую шубу с тростью, отделанной костью. Приемщик заказов в окно заметил, тот пришел пешком.

— Пешком?

— Да, совершенно верно, приемщик в ту минуту выглядывал в окно и видел, что лже-Левовский пришел со стороны Исаакиевской площади. Он тогда удивился, почему столь богато одетый господин соизволил не брать извозчика.

— Может быть, он живет рядом?

— А может, не хотел, чтобы, найдя извозчика, мы определили, откуда он приехал?

— Вполне возможно.

— Приемщик заприметил перстень с большим сапфиром, когда лже-Левовский снял с правой руки перчатку.

— А почему приемщик так его запомнил?

— Господин заплатил двойную цену, чтобы трость была готова именно к пятнадцатому числу, и пришел в мастерскую, между прочим, пешком.

— Любопытно. Больше ничего не приметил приемщик?

— Незнакомец после заказа вновь пошел в сторону площади.

— По таким приметам нам господина в шубе не найти, он может проживать в любой части и на площади взять извозчика.

— А что со студентом? — вставил штабс-капитан, присутствующий при разговоре.

— Алексей Микушин — загадка, с одной стороны — он следил за Левовским в вечер убийства, у него на квартире найден исчезнувший с места преступления бумажник убитого, он же первым рассказал Марье Николаевне о злодеянии тогда, когда нам еще не была известна личность убитого, а с другой — в деле появляется незнакомец, выдающий себя в определенных случаях за несчастного чиновника.

— Значит, поиски направить на незнакомца?

— Да, — Путилин посмотрел на Орлова, — но не стоит забывать Микушина, несомненно он посвящен в тайну убийства.

— Понятно.

— Иван Дмитриевич, — теперь вступил в разговор Соловьев, — каковы наши дальнейшие следственные действия?

— Поиски необходимо продолжать с места службы нашего убиенного, но ни в какой мере не прекращать розысков студента. Вам, Василий Михайлович, поручается еще раз побывать на квартире студента и в университете. Опросите знакомых Микушина. Где он может находиться в настоящее время? Вы оставили у него на квартире агентов?

— Так точно, пока нам не ясно, скрылся ли он, я решил, не будет лишним, если один из агентов покараулит квартиру. Может статься, что с лже-Левовским Алексей знаком, поэтому я оповещу оставленного сотрудника о портретном описании и заметной примете незнакомца.

— Вам, Иван Иванович, предстояло бы заняться незнакомцем, но так как никаких зацепок нет, то установите знакомых, заведения, которые посещал Левовский. Я же буду разбираться с делами службы Сергея Ивановича. Каковы ваши соображения?

— Прошло почти три недели с момента заказа трости, — Соловьев, видимо, имел некоторые суждения по делу, но не решался сказать.

— Иван Иванович, если есть предположения, высказывайте.

— На Исаакиевской площади, как известно, извозчичья биржа.

— Вы хотите сказать?..

— Этот лже-Левовский господин приметный, может, кто вспомнит.

— Попробуйте, но мне кажется, это пустое дело. Если незнакомец не захотел быть узнанным по саням у мастерской, то неужели вы думаете, он не предусмотрел, что его могут разыскать по биржевым извозчикам? Он мог взять деревенского «ваньку», и тогда тупик.

— Мог, — высказывал свои соображения Соловьев. — Но незнакомец не мог предвидеть, что приемщику заказов, — он посмотрел на Ивана Дмитриевича, — будет предъявлена фотографическая карточка убитого.

— Здесь вы правы, проверьте биржевых, а потом мне нужно все о Левовском, абсолютно все: друзья, приятели, недруги, женщины.

— Понятно, разрешите выполнять?

ТАК, ТЕПЕРЬ, КОГДА Путилин остался в кабинете один, ему было необходимо наметить план, которому следовать в Экспедиции. Что о ней известно? Ничего, поэтому он открыл справочник и начал ознакомление. Экспедиция заготовления государственных бумаг была основана решением Государственного совета Российской империи в конце лета 1818 года в Санкт-Петербурге при Министерстве финансов для выпуска кредитных билетов и ценных бумаг. Путилин почувствовал, что дело становится все интереснее. С начала нынешнего 1873 года ей предоставлено право принимать частные заказы, согласно новому положению об Экспедиции заготовления государственных бумаг. Сама же Экспедиция содержалась за счет сумм, получаемых по заказам правительства, разных обществ и частных лиц. Плата за изготовление кредитных билетов, билетов государственного казначейства, гербовой бумаги, бандеролей и марок полагалась по одной копейки за лист, плата за бумаги, изготовляемые по частным заказам, определялась по соглашению с заказчиками. Получаемая от удешевления производства прибыль делилась между казной и служащими. Руководил Экспедицией управляющий, назначаемый и увольняемый властью самого министра финансов. Сама Экспедиция состояла из приемной, магазина, кладовой и четырех технических отделений: бумагоделательного, печатного, граверного и ремонтно-механического.

Вот где надо искать! Так, что дальше…

При Экспедиции еще была первоначальная школа для детей служащих, профессиональные классы и классы для рабочих, техническая библиотека, читальня и барак для чтений, больница, с аптекой, на сорок четыре кровати, в том числе родильное отделение на одиннадцать кроватей; приют-ясли на шестьдесят детей, сберегательная касса — отделение государственной сберегательной кассы; столовые для трехсот рабочих и ста пятнадцати чиновников, лавка с предметами первой необходимости.

Прямо-таки собственное царство в Российской империи. Путилин не удивился бы, если бы выяснилось…

Верно! При зданиях Экспедиции состоял военный караул. Рабочий день определяется восьмью часами чистой работы. Празднование воскресных, праздничных и высокоторжественных дней обязательно. Всего рабочих дней в году у служащих Экспедиции — 272–275.

Не здесь ли собака зарыта? По словам Залесского, убитый должен был получить новую должность и повышение в чине. Его высоко ценило начальство. Тогда визит в сие заведение неизбежен, как приход ночи после солнечного дня.

Путилин провел пальцем по строке «Памятной книжки», там значилось: Фонтанка, у Египетского моста, управляющий — действительный статский советник Федор Федорович Винберг, товарищ управляющего — действительный статский советник Федор Осипович Гиппекрейтер. Снова статские генералы.

Но тут размышления Путилина прервали.

— ИВАН ДМИТРИЕВИЧ, К вам барышня, — доложил дежурный чиновник.

— Кто такая?

— Имеет желание переговорить с вами.

— Хорошо, проводи.

Через некоторое время перед Путилиным сидела невысокая барышня в лисьей шубке и с вуалью, закрывающей лицо. Она откинула вуальку. Вот кого Иван Дмитриевич не чаял увидеть, так это Марью Николаевну Залесскую.

— Простите меня за бесстыдное вторжение в ваше отделение, — без предисловия произнесла она крайне взволнованным голосом, — но я не смогла не поинтересоваться судьбой Алексея. Вы его арестовали? — глаза заблестели от накопившихся в них слез.

— Нет, — сухо ответил Путилин, протянув барышне стакан воды.

— Нет… Нет… Не надо… — Она извлекла из муфты батистовый платок и легким движением коснулась глаз.

— Марья Николаевна, когда Алексей сообщил вам о смерти Левовского?

— Вчера днем, — она смотрела на свои руки или тот батистовый кусочек ткани, который в них теребила.

— В каких слова?

— Не помню, у меня в глазах потемнело, и я ничего не помню.

— Вы думаете, это он?

— Что вы! — она подняла голову, и глаза выражали только неподдельное удивление. — Алексей добрый, он никогда мухи не обидит, не то что совершить такой дикий поступок.

— Где он может быть сейчас?

— Не знаю, — тихо произнесла она. — Разве его нет дома?

— Увы, со вчерашнего дня Алексея никто не видел.

— Но это не он! — совсем тихо выдавила Марья Николаевна.

— Что? Ах да… И я так думаю, — успокоил ее Путилин.

Она едва слышно глубоко вздохнула.

— А какие отношения были между Сергеем Ивановичем и Алексеем?

— Если я скажу дружеские, — платочек превратился в бесформенный клубок, — то солгу против истины. Мы с Алексеем знакомы с детских лет. Он относился ко мне как к сестре, поэтому настороженно настроен был к Сергею, пытаясь меня оградить от неприятностей.

— Вы знали, что Алексей в вас влюблен?

— Алексей?

— Да, он.

— У меня и в мыслях не было, чтобы Алеша… Нет, не может такого быть. Скажите, что вы пошутили?

— Извините, Марья Николаевна, но такими вещами я не привык шутить, как вы изволили выразиться.

Она не смогла сдержать слез и более не произнесла ни слова.

СТОЯЧИЙ ВОРОТНИК НАТИРАЛ шею Путилину так, что каждую минуту он поднимал руку, пытаясь освободиться от добровольной удавки, но всякий раз одергивал себя. Иван Дмитриевич не привык использовать мундир, но сегодня в нем была острая необходимость.

Лошадь, выбрасывая из раздувающихся ноздрей клубы белого пара, неслась по Ново-Петергофскому проспекту, с каждым шагом приближая начальника сыска к конечной остановке.

Он и не заметил, как за спиною остался Египетский мост, на котором до сих пор не удосужились установить обещанных и каких-то особо причудливых сфинксов.

— Ваше высокородие, Иван Дмитрич, вас обождать? — обернулся извозчик.

— Конечно, — Путилин откинул меховое покрывало, что согревало по пути, и выбрался на мостовую. — Хотя лучше поезжай.

Те восемь шагов до трехступенчатого крыльца он больше разминал ноги, вышагивая по мостовой ватными ногами.

— Простите, милостивый государь, вам назначено? — остановил Ивана Дмитриевича человек в военной форме.

— Увы, нет, но прошу доложить господину Винбергу, что статский советник Путилин просит уделить ему несколько минут.

Через пять или десять минут в сопровождении молодого человека в черном сюртуке, посланного за гостем, Путилин проследовал по широкому светлому коридору.

В кабинете из-за стола поднялся мужчина лет сорока, рослый, немного полный, с округленными плечами, одетый очень старательно в безукоризненно сшитый костюм. На голове курчавились темные волосы, поредевшие на лбу, коротко подстриженные. Бородка и довольно длинные усы были изысканно причесаны и подзавиты. В глазах, голубых и круглых, играла усмешка всегда довольного собой мужчины.

— Наслышан, наслышан о ваших подвигах на ниве борьбы со злодеями, — произнес он вместо приветствия, улыбнувшись совсем не свойственной взрослому человеку детской улыбкой. — Чем можем мы, чиновники финансового ведомства, помочь вам?

В прозвучавших словах не ощущалось ни капли превосходства или скрытой насмешки.

— Прошу, — он указал рукой на два кресла, стоящие у окна, — думаю, у вас серьезное дело.

— Совершенно верно.

— Антон, — обратился он к молодому человеку у дверей, — принеси мне кофе, а господину Путилину… — он вопросительно посмотрел на гостя.

— Если можно, чаю.

— Сию минуту.

— Так что же вас привело ко мне, Иван Дмитриевич?

— Дела службы, непосредственно связанные с вашим ведомством.

— Я несколько удивлен такому повороту.

— У вас служит некий Левовский?

— Сергей Иванович?

— Да.

— Исключительно порядочный человек и один из лучших чиновников Экспедиции.

— Что вы можете о нем рассказать?

— Скажите, что стряслось, и чем Сергей Иванович вас заинтересовал?

— Вчера ночью господин Левовский был убит.

— Что? — господин Винберг вскочил с кресла и в не-показном волнении начал расхаживать по кабинету. — Не может такого быть! И как произошло такое?

— Он был зарезан.

— Не может быть!.. Не может такого быть!

— Федор Федорович, — неслышно вошел Антон, — чай для господина Путилина и кофе для вас.

— Потом, — махнул рукой. — Поставь на стол.

— Вы никого не подозреваете в его смерти?

— Что вы, Иван Дмитриевич! — возмутился управляющий. — Я даже подумать не могу, как такое возможно?

— Увы, это сущая правда, поэтому я у вас.

— Чем же я могу помочь?

— В последние дни Левовский не выказывал озабоченности, не испытывал в чем-либо нужды?

— Нет, Сергей Иванович ходил, словно крылья у него выросли, считал дни до свадьбы с Марьей Николаевной, прямо-таки светился от счастья.

— На службе не возникло ли каких-либо преград, как я знаю, к новому чину и должности?

— Что вы? Теперь я и не знаю, как быть.

— В какой должности он состоял?

— Я хотел, чтобы Левовский возглавил второе отделение Экспедиции, — увидев вопросительный взгляд Ивана Дмитриевича, добавил: — Это так называемое Печатное отделение, является самым большим как по числу работающих, так и по количеству механизмов. Притом деятельность отделения за последние годы особенно расширилась. Кроме собственной бумаги, оно употребляет еще значительное количество покупной, для работ художественных и для иных целей.

— А недруги у него были?

— Как же без них. Отношения по службе не безупречны, но до открытой подлости не доходило.

— Хотелось бы более подробно.

— Иван Дмитриевич, я догадываюсь, в какую сторону вы клоните, но, к обоюдному сожалению, более, — он выделил последнее слово, — добавить не могу.

— Хорошо, — Путилин поднял руки кверху, — я не намерен вмешиваться в дела вашего присутствия… Не имею права. Скажите, у вас на службе состоит человек тридцати пяти-сорока лет, круглолицый, с пышными усами и рассеченной надвое бровью?

— Увы, как ни велика Экспедиция, но я знаю всех чиновников, находящихся в ней на службе, и с такими приметами не припомню.

— Да, — и уже взявшись за ручку двери, начальник сыска обернулся к Федору Федоровичу: — Скажите, а господин Левовский имел отношение к заказам от частных лиц?

— Самое непосредственное.

— А к экспертизе фальшивых ассигнаций и ценных бумаг?

— Нет, этим занимается третье отделение.

 

Глава двенадцатая

Рыба сама плывет в сети

НАДВОРНЫЙ СОВЕТНИК СОЛОВЬЕВ потерял всякую надежду, более часа прохаживаясь по Исаакиевской площади среди саней, прибывающих и разъезжающихся по городу, унося очередного седока. Расспросы извозчиков и тайных агентов, привлеченных к поискам, не давали ожидаемого результата, хотя глаз у «лихачей» наметанный, но никто не мог вспомнить круглолицего с пышными усами, да еще с рассеченной бровью.

«Мог ведь лже-Левовский шапку сдвинуть на брови, — рассудительно размышлял Иван Иванович, сдвинув к переносице темные брови. — Тогда никогда не узнать, куда он мог укатить. Эх, жаль!» — и досадливо покачал головою.

Мороз не мешал мыслям, а холодный ветер, бьющий в лицо, Соловьев просто не замечал…

— ВАШЕ ВЫСОКОРОДИЕ! — ПОДБЕЖАЛ к Соловьеву дворник, когда тот, расплатившись с извозчиком, вошел во двор дома Шклярского.

— Что еще?

— Вчерась впопыхах позабыл вам сказать, что к господину Левовскому, царствие ему небесное, — перекрестился, — приходил офицер в пятом часу пополудни.

— Что ж ты мне сразу не сказал?

— Так позабыл я.

— Далее.

— Так сегодня два раза уже приходили, но я об убиении Сергея Ивановича ничего не сказал. Больно злы они были, но оставили записку, — и он протянул конверт.

Надворный советник в нетерпении достал свернутый вдвое лист белой бумаги с запиской, состоящей из нескольких предложений:

Серж! Куда ты подевался? В третий раз предстаю перед закрытой дверью. Жду в девять у Давыдки.

Илья.

— Чтоб мне молчок, — пригрозил Соловьев строгим голосом дворнику, который вытянулся, словно военный на смотре, придерживая правой рукой лопату.

— Да разве ж я, да ни в жисть…

— Теперь слушай, кто бывал у Левовского?

— Ваше высокородие, да разве ж всех упомнить можно? Он гостеприимный был.

— А не бывал у него такой господин лет сорока, круглолицый с казацкими усами и вот так бровь рассечена, — Соловьев провел пальцем по брови.

— Видал я такого, видал, только бровь побита с правой стороны.

— Может, и имя его тебе известно?

— Никак нет, — дворник развел руками в стороны, и освободившаяся из плена лопата с грохотом упала на булыжник, которым был устлан двор.

— Много раз он бывал у Сергея Ивановича?

— Ну, положим, раза два-три точно приезжал, а как-то они вдвоем приезжали.

— Когда?

— Может, с неделю.

— А точнее?

— С неделю.

— Потом усатого ты видел?

— Никак нет.

— Когда в последний раз Сергея Ивановича видел?

— Как шестнадцатого на службу уехал, так в живых, — снова перекрестился, — его бедного и не довелось увидеть.

— Кто к нему приходил?

— Кроме офицера никого не было.

Надворный советник задумался, то ли воротиться в отделение, где доложить Ивану Дмитриевичу о записке, то ли стоит устроить повторный обыск. Однако для осмотра квартиры нужно разрешение вышестоящего начальника, а оно — на Большой Морской. Следовательно, придется воротиться.

Как раз в ту минуту, когда Соловьев входил в отделение, там стоял спиною к надворному советнику человек, по виду извозчик, говорил несмелым тоном:

— Как бы мне господина Соловьева повидать, а ежели его нет, то кого из старших?

— Вам на что? — быстро спросил дежурный. — Если заявление подать, то надо ко мне.

— Что вы, господин хороший, дежурный нам без надобности! — откликнулся посетитель. — У меня важнейшее дело. Во какое! Мне Иван Иваныча.

— Господин Соловьев, — дежурный заметил надворного советника. — Здесь к вам с «важнейшим делом».

Извозчик обернулся.

— Здравия желаем, Иван Иваныч, — потом скосил на дежурного взгляд, будто опасаясь, что тот услышит, и вполголоса добавил: — Я по нынешнему делу, что давеча вы на площади спрашивали.

— Не тяни, — махнул рукой Соловьев.

— Дак, я того, — он пальцем провел по лицу, показывая, что господина со шрамом подвозил именно он, — подвозил.

— Помнишь куда?

— А как же?!

— Отчего его запомнил?

— Дак он вместо желтенькой, на которую уговорились, дал мне красненькую, а там ехать полверсты, потом он меня подрядил на следующий день съездить то ли на Удельную, то ли на Шувалово, я его прождал с полчаса в указанном месте, да он не явился.

— Где его высадил?

— За Екатерининским каналом, на Вознесенском, как раз напротив переулка.

Иван Иванович понял, что речь идет об одноименном с проспектом переулке и о доме, где ранее проживал убитый Сергей Иванович Левовский. Надежда ранее показалось зримой, но, увы, ускользнула из рук, так их и не коснувшись.

— На следующий день где ты его ждал?

— У «Демута».

— Ты его не искал в гостинице?

— Никак нет, я ж его фамилию не знаю.

— Понадобишься, я тебя найду. Ступай.

Надворный советник направился на второй этаж к Путилину.

МИКУШИН ПРОСНУЛСЯ ОТ холода, который пробирал до самых костей, казалось, больше никогда не доведется согреться. Хотел осмотреться, где он, но не смог поднять головы, словно пришпилили невыносимой болью к полу. Он сделал попытку застонать, но из пересохшего горла не выдавил ни единого звука. Пошарил рукою, но вместо хотя и старенького, но все же теплого пальто, нащупал тонкий материал. На большее не хватило сил. Сознание помутилось, и он впал в новую порцию забытья. Когда очнулся во второй раз, голова хотя и раскалывалась на части, но пришли обрывочные воспоминания: вот он за столом пьет неприятного запаха жидкость, вот какие-то люди вокруг, он что-то им говорит, угощает на последние деньги, на которые собирался жить некоторое время, вот он на улице, а потом словно ножом обрезало и ни единой картинки в голове. Запах затхлости и застарелых нечистот вывернули желудок наизнанку. Алексей поднялся на ноги, его шатало, и если бы не стена, на которую он успел опереться, то наверняка растянулся бы на земляном полу.

ВАСИЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ ПЕРВЫМ делом посетил университет, где слушал курсы юридического факультета Алексей Микушин. Там об усидчивом прилежном студенте ничего сказать не могли. Приятели? Да как-то сторонился всех, если только спросить Петра Веснина? Тот тоже толком ничего не добавил. Да, Микушин изредка к нему заходил, а так дружбы особой не было.

Штабс-капитан находился в растерянности, поиски зашли в тупик. Что предпринять дальше, он не знал, но не терял надежды на выход из сложившегося положения. На посещение госпожи Залесской у него не было разрешения. Ее навещал Иван Дмитриевич. Что, в сущности, может она добавить к рассказанному Путилину? Ничего, друг детства, ну и что следует из данного факта? Абсолютно ничего. Он убийца? Может быть. Но как же второй следящий? Бумажник? Вот эту загадку придется разгадать, с помощью ли Микушина или нет.

В квартире Алексея чиновника по поручениям встретил оставленный ранее агент плотного сложения с угрюмым взглядом.

— Здравия желаю, ваше благородие!

После ответа Орлов спросил:

— Как обстоят дела?

— Ваше благородие, никто не приходил.

— Так, — растянул Орлов единственное слово.

И здесь пусто, словно студент ударился в бега. «Может, того хуже, разыщем его где-нибудь в подворотне, если снегом не занесло, с дыркой в сердце или с проломленной головой», — мелькнула нехорошая мысль.

— Смотри тут у меня, без безобразий.

— Как можно.

— Знаю я вас, — вырвалось в сердцах у Орлова.

А ГОСПОДИН МИКУШИН в то же самое время, держась правой рукой о стену, продвигался в кромешной темноте маленькими шажочками, то и дело натыкаясь на какие-то острые углы предметов, сваленных кучей, тряпки, цеплявшиеся за обувь.

Как он сюда попал, вспомнить ему не удалось. Голова понемногу приходила в божеский вид. Сплошной однообразный звон попритих, и виски не так сильно сжимало, как ранее. Глаза приспособились к темноте, но пред ними по-прежнему крутились разноцветные круги, то и дело сплетающиеся в незнакомый узор, и тогда мозг вновь пронзала дикая боль, от которой хотелось упасть на пол и кататься, пока не отпустит.

ВАСИЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ НЕ стал выходить во двор, а направился в дворницкую, где хозяин лопат и метелок пил вприкуску чай с куском белоснежного сахару.

— Сиди, — жестом указал Орлов. — К жильцу с последнего этажа гости не приходили?

— К Алексею-то Микушину? Никак нет, со вчерашнего дня ни его, ни к нему.

— К нему ранее кто-нибудь ходил?

— Ваше благородие, он малый спокойный, душевный, а чтоб приятелей принимать? Нет, никто к нему сердешному не хаживал.

— Никто о нем не спрашивал?

— Барышня молоденькая приезжала, хотела записку передать, но так и не удосужилась.

— Так что ж ты сразу не сказал?

— То ж барышня.

— Дурак, я обо всех интересуюсь.

— Виноват, ваше благородие!

— Другие барышни или барыни не были?

— Никак нет.

— Ну, я тебя!.. Появится Микушин или кто придет к нему, сразу же в сыскное. Понял?

— Да, ваше благородие!

— То-то.

 

Глава тринадцатая

«Милостивый государь, у меня печальные известия…»

ПОСЛЕ РАЗГОВОРА С управляющим Экспедицией Путилину было необходимо привести мысли в порядок, и он решил до Большой Морской пройтись пешком, благо что мороз позволял это сделать. Честно говоря, начальник сыска даже позабыл о натирающем шею воротнике.

Явных врагов у убитого чиновника не было, но сей факт ни о чем, собственно, не говорит. Всегда среди сотрудников находятся более тщеславные, лелеющие мечту обогнать других по службе и ради этой цели готовые на всякие мерзости, но скрытые от глаз. Путилин был склонен верить Федору Федоровичу в его неведении подводных течений более того, что господин Левовский в столь молодые годы должен был стать во главе одного из четырех отделений. При этом он получал чин коллежского советника, приравненный к армейскому полковнику согласно Табелю о рангах. Так что завистников у него должно хватать.

«Приму на веру, что господин Винберг говорит правду о чиновниках Экспедиции. С такой приметной особенностью лица он не мог не припомнить сотрудника. Тогда что за интригу затеял незнакомец, выдавая себя за Левовского? И почему убит Сергей Иванович оружием, которое якобы он себе заказал? Что искал убийца в квартире, учинив такой немыслимый погром? Что так его интересовало? А почему “он”, а не “они”?»

Тут Путилин задался вопросом, почему он так уверен, что дело является планом одного человека, а не шайки? А ведь статский советник и в самом деле был уверен, что преследователь, убийца и вор один и тот же человек. Обычно мелькали при розыске несколько разных лиц, а здесь была одна личность с явными приметами. А если рассеченная бровь — театральная выдумка убийцы? Нет, не может быть, ведь он не мог предположить, что сыскные агенты будут предъявлять фотографическую карточку для опознания? Почему он пришел пешком, а не приехал? А вот здесь он подстраховался. Ради чего? И почему в комнатах Микушина обнаружен бумажник убитого? Подброшен? Но с какой целью? Значит, убийца знал студента и наверняка знал, что тот тоже следит за Сергеем Ивановичем? Тогда почему не оставлена улика для установления личности Левовского? Чтобы было потеряно время? Но убитый рано или поздно будет опознан сыскной полицией. Отсюда следует, что бумажник не подброшен. Его мог подобрать Алексей. Значит, его взял он сам и тогда неминуемо видел, как свершилось злодеяние, или же сам был участником, а может, и добровольным помощником. Но зачем? Много странностей в расследуемом деле. Слишком много.

Путилин за сыскными заботами совсем позабыл о Жукове… А ведь зря, наверное, отпустил его одного, хотя Жуков смышленый малый, в свое время покажет себя в полной мере. Да, он неоднократно выполнял ответственные поручения. Вот именно, выполнял! А в данном случае Михаил брошен в чужой уезд, и положение его там не совсем ясное. Иван Дмитриевич волновался за молодого человека словно за родного дитятю, которого отпустили на волю, не порвав связующую пуповину.

Мысли были прерваны.

Путилин вновь оказался перед дверью сыскного отделения. Так всегда размышления сокращают путь, словно только вот сделал первый шаг, ан нет, дорога завершена, и снова погружаешься в столь ненавистные бумажные отчеты. Ивану Дмитриевичу нравилось живое участие в розыске, когда внутри он напряжен до предела. Одно неверное движение — и струна лопнет, зазвенит в воздухе, где чувствуется стремительное приближение к решению загадки, которой занята голова, и неустанно бьется мысль. Хотя в руководстве есть некая прелесть, когда все нити в одних руках и ты, по размышлении, иногда идешь вперед шаг за шагом по интуиции…

Дежурный чиновник понял по выражению лица начальника, что не надо никаких докладов. Путилин прошел без лишних слов, обидев некоторых агентов, даже не кивнув приветствуя их. Честно говоря, Иван Дмитриевич их просто не заметил, мысли продолжали тесниться в голове статского советника. Образ непогрешимого чиновника стоял перед глазами, выстраивались некоторые идеи, что вели дальше, хотя по большей части кружили вокруг Экспедиции, хоть никаких предпосылок для того не было.

Не успел Путилин повесить верхнее платье, как дверь в кабинет бесцеремонно распахнулась и на пороге возникла фигура в расстегнутой шубе и сдвинутой набекрень шапке. Лицо статского советника пылало нешуточным гневом, глаза, казалось, метали не молнии, а стофунтовые ядра с огненной начинкой.

— Что вы, милостивый государь, себе позволяете?

— Ваше превосходительство, не будете так любезны присесть? — для снижения напряжения произнес Иван Дмитриевич, пытаясь внести в ряды наступающей армии смятение спокойствием. К слову сказать, испытанное средство.

Господин Залесский некоторое время смотрел на начальника сыска пока еще недружелюбным взглядом, но через несколько секунд принял решение и сел.

— Кто дал вам право врываться в мой дом и допрашивать домочадцев? — голос понизился, багровость, заливающая круглое лицо, начала пропадать.

— Николай Васильевич, я интересуюсь некоторыми сторонами жизни вашего семейства не ради праздного любопытства, а по делам службы. Мне поручено государем охранять покой в столице, а при свершении злодеяний — пресекать их на корню. Посудите сами, как я смогу найти человека, убившего Сергея Ивановича, если о нем ничего не буду знать? Может быть, злодей умышляет каверзы против вас и вашего семейства?

— Вы установили это достоверно? — чувства господина Залесского сменились с явного гнева на обеспокоенность, перерастающую в неподдельный страх.

— Чтобы унять вашу обеспокоенность, мне необходимо многое знать, в том числе и об отношениях покойного с вашим семейством. Я повторюсь, что надо не лично мне, а для следствия.

— Теперь я понимаю, — он закусил нижнюю губу, переваривая эти слова. — Скажите, а Машеньке ничто не угрожает?

— Надеюсь, что нет. Позволите задать вам несколько вопросов?

— Да, задавайте.

— Скажите, в последнее время не показалось ли вам, что Сергей Иванович чем-то обеспокоен, он не делился с вами тревогами?

Залесский с минуту подумал.

— Боюсь, что помочь вам не смогу. Сергей Иванович делился со мною некоторыми трудностями по службе, но не выказывал особого беспокойства.

— Он не выказывал недовольства службой?

— Что вы, Иван…

— Дмитриевич.

— Иван Дмитриевич, Левовский был вполне доволен, тем более что он получал новый чин, должность. Нет, службой он был доволен. Скажите, Иван Дмитриевич, — понизив голос, действительный статский чиновник наклонился вперед, — в самом деле, для моего семейства нет угрозы?

— Пока рано говорить об опасности.

— Нет, я отошлю их в Москву от греха подальше, — проговорил он сам себе, позабыв о присутствии Путилина. — Разрешите откланяться, — и господин Залесский вскочил, словно к нему вернулась ушедшая юность, исчез за дверью, Путилин даже не успел моргнуть глазом.

Что ж, в деле появились новые ниточки, завязанные на неприступную твердыню — оплот Министерства финансов. С нынешнего года последовало разрешение на исполнение частных заказов, а это не только печатание красочных картин, но и бумаг для акционерных компаний со всякими тайными знаками. Именно тайными, что невозможно подделать… Нет, Путилин бы выразился по-другому: сложно подделать без определенных знаний и специальных машин. Да еще и фальшивые ассигновки?

Кроме всего прочего, написано в бумаге, определяющей деятельность Экспедиции:

Всякая бумага первоначально освидетельствуется гравером и каллиграфом; лица эти определяют, представляет ли данная бумага или документ признаки подлога или подделки… Если же в документе или бумаге окажутся признаки подделки, то этот документ подвергается фотографическому и химическому исследованию для определения способа подделки, восстановления первоначального текста. О результатах составляется акт.

Хотя убитый напрямую не соприкасался, по словам управляющего, с фальшивыми бумагами, но не стоит откладывать в сторону и данные соображения.

— Разрешите, Иван Дмитриевич? — в кабинет вошел Соловьев.

— Пожалуйста, — начальник сыска испытывал некоторое нетерпение. — Какие вести, Иван Иванович?

— Особых нет, — он положил записку перед Путилиным, — только нашелся извозчик, отвозивший лже-Левовского.

— И? — Иван Дмитриевич вопросительно смотрел на чиновника.

— Отвез он незнакомца до дома убитого, сговорился на следующее, чтобы извозчик ждал его у гостиницы «Демут», но сам не явился.

— Значит, стоит… — Тут в дверь раздалась новая порция громкого стука. — Да, войдите.

Штабс-капитан явился вовремя.

— Значит, без новостей?

— Так точно.

Путилин протянул записку, принесенную надворным советником для прочтения. Окинув ее внимательным взглядом, Орлов вернул записку обратно.

— Извините, Иван Дмитриевич, но, как я понимаю, предстоит встреча с господином ротмистром.

— Совершенно верно. А теперь расскажите подробно, Иван Иванович, что удалось узнать.

Соловьев отчитался об извозчике, о гостинице «Демут», об Удельной и Шувалово.

— Это вы в прошлый раз, Иван Иванович, производили обыск в квартире убитого? — после некоторого раздумья поинтересовался Иван Дмитриевич.

— Да, верно.

— Теперь вас, Василий Михайлович, прошу провести там же повторный обыск и свежим взглядом посмотреть на место жития убитого, попытаться найти тайные места. — Потом он повернул голову к Соловьеву: — Это не от недоверия, а есть некоторые соображения по поводу службы Левовского. Вам же предстоит посетить гостиницу и близлежащие дома на предмет проживания в них искомого незнакомца. Я же встречусь с приятелем Сергея Ивановича — Ильей. Вопросы есть?

— Задания ясны, — отозвался штабс-капитан.

— Тогда попрошу заняться очерченным кругом вопросов…

В ПОЛОВИНУ ДЕВЯТОГО Путилин оделся и спустился, чтобы отправиться на Владимирский для встречи с ротмистром Ильей.

— Куда прикажете, Иван Митрич? — спросил у сыскного начальника извозчик, доехав по Большой Морской до Невского.

— Куда? — очнулся Иван Дмитриевич от мысли, припомнив, что не сказал адреса. — На Владимирский, к «Давыдке».

Сани легко скользили по Невскому мимо зажженных фонарей и газовых рожков над дверьми домов.

Извозчик почти бесшумно подкатил к подъезду ресторации Давыдова, в которой знакомец Левовского, вероятно, уже его ждал. Путилин окинул внимательным взором залу, в которой сидело множество штатских, но только один в мундире улана 8-го Вознесенского полка. Вздохнув, он направился к офицеру.

— Господин ротмистр, — обратился Путилин к военному, — разрешите к вам присесть?

— Извините, милостивый государь, — ротмистр окинул Путилина таким взглядом, что по спине пробежала холодная волна. — Я жду приятеля.

— Уж не Сергея ли Ивановича Левовского?

— Так точно, — ротмистр посмотрел на статского советника с неподдельным интересом. — Не соизволите ли сказать, где же он сам?

— Разрешите присесть?

— Извольте, но откуда вы можете знать о нашей встрече?

Путилин подозвал официанта и попросил принести рюмку водки и что-нибудь мясное. Несмотря на приверженность к службе, человеческий организм требует постоянной подпитки.

— Извините, но вы не ответили?

— Мы с Сергеем Ивановичем были представлены друг другу в присутственном месте.

— Как вы узнали, что я именно его жду?

Путилин положил записку перед ним, больше играть роль перед офицером не было желания.

— Это писано не вам, — ротмистр потряс бумагою с рассерженным не на шутку видом.

— Илья, извините, не знаю по батюшке?

— Илья Николаевич Торонов.

— Илья Николаевич, когда вы видели в последний раз господина Левовского?

— Чем вызван столь пристальный интерес к нашим персонам?

— Поверьте, не праздным любопытством.

— Извините, но не привык обсуждать личные дела с незнакомым человеком.

— Позвольте представиться, Иван Дмитриевич Путилин, начальник Санкт-Петербургской сыскной полиции.

— И чем это я мог заинтересовать полицейских столицы?

— Ваш друг Сергей Иванович Левовский в ночь на воскресенье был убит.

— Как? — глаза ротмистра округлились, и Путилину показалось, что он готов вскочить со своего стула.

— Илья Николаевич, пожалуйста, на нас уже начали обращать внимание. Будьте сдержаннее.

— Какая сдержанность! Серж, он… я… — наконец ротмистр взял себя в руки. — Позвольте вам не поверить.

— Илья Николаевич, я не привык шутить такими вещами.

— Бедный Серж.

— Когда вы виделись с ним в последний раз?

— Мы расстались с ним около часу ночи в воскресенье, на углу Стремянной и Николаевской. Договорились встретиться в пять-шесть часов пополудни, я заезжал к нему раза три, оставил записку, — по-военному доложил ротмистр.

— О чем вы беседовали в этой ресторации?

— Вы знаете о нашей встрече?

Иван Дмитриевич не удостоил Торонова ответом.

— Да, вы же сыскная… — нотки снисходительности прозвучали в его речах. — Ничего особенного, вспоминали детские годы, мы же с ним воспитывались некоторое время вместе.

— Он говорил о службе?

— Жаловался на рутину, говорил, что погряз в бесчисленных бумагах.

— В его словах не было обеспокоенности или тревоги?

— Не заметил. К тому же мы были пьяны.

— Но, может, какие-либо слова запомнились вам?

Он задумался на несколько секунд.

— Не могу в точности сказать, но он в самом деле после жалоб на службу упомянул о каком-то важном дельце, но так, вскользь.

— Более ничего?

— Увы, — ротмистр пожал плечами.

— Цель вашего визита в столицу?

— Почему… — ротмистр хотел возмутиться, но, успокоившись, добавил: — Давно не был в Петербурге. Притом неожиданная двухнедельная оказия по службе.

— Когда вы возвращаетесь в полк?

— После Нового года.

— Где проживаете?

Ротмистр назвал адрес.

У Путилина сложилось впечатление, что Торонов — случайный свидетель.

— Скажите, вам не показалось, что некто следил за Сергеем?

— Ох уж эти питерские нравы! Нет, рассерженного мужа в оскорбленных чувствах, к сожалению, не видел.

— Зря вы так, господин ротмистр, — Путилин поднялся. — Мы ведем следствие, чтобы найти и наказать убийцу, который покусился на самое дорогое в жизни — саму жизнь, притом вашего приятеля.

— Я…

— Разрешите откланяться, господин Торонов…

ОБРАТНАЯ ДОРОГА ЗАНЯЛА немного времени. Невский проспект не собирался пустеть, по нему фланировали молодые люди в статском одеянии, люди возрастом постарше в форменных шинелях с золотым шитьем под руку бродили с дамами в дорогих шубах.

Путилин не стал подъезжать к подъезду сыскного отделения, а на перекрестке постучал по плечу извозчика.

— Гони на Литейный, — и назвал адрес статского советника Залесского.

Большая Морская была хорошо, как всегда, освещена, на ней слишком много казенных присутственных мест, требующих пристального внимания, ведь из них исходило управление многими сторонами жизни империи.

Как ни странно, но господин директор Департамента железных дорог не увез этим днем семью в Москву, наверное, оставил отъезд на следующее утро.

Он встретил Путилина в гостиной не с таким высокомерным видом, как в день первого визита.

— Иван Дмитриевич, — в голосе звучало неподдельное беспокойство. — Что стряслось? Вы нашли убийцу?

— Николай Васильевич, — начальник сыска пропустил его вопрос мимо, — скажите: вы не встречали или вас не знакомил Сергей Иванович с человеком… — и тут господин Путилин описал незнакомца с рассеченной бровью.

— Да, — ответил он с удивлением. — Встречался как-то.

— И как его имя?

— Извините, — Залесский прилагал усилия, чтобы вспомнить. — К сожалению, не могу припомнить.

— Хорошо, когда вы с ним встретились?

— Две-три недели тому.

— Где? Что ж я должен задавать вам постоянно вопросы?

— Простите, это было в ресторации господина Янжера.

— В «Мухаммед-Диаре»?

— Совершенно верно.

— Сергей Иванович что-либо тогда говорил?

— Не помню.

— Вспоминайте, это очень важно.

— Да-да, если вам сможет помочь… — Николай Васильевич обрадовался воспоминанию. — Тогда речь шла о каком-то имении. Этот господин то ли покупал, то ли продавал, я в точности не помню, но то, что речь шла об имении, могу сказать в точности.

— Вы сможете его опознать?

— Конечно.

 

Глава четырнадцатая

Тайны квартиры чиновника

В ГОСТИНИЦЕ «ДЕМУТ», расположившейся в двух шагах от Невского проспекта на Мойке, господин с описанными Иваном Ивановичем приметами никогда не останавливался. Это подтвердил не один десяток работающих, начиная с управляющего и заканчивая горничными на этажах. Надворный советник не надеялся на счастливый исход поисков в гостинице, слишком приметное место, чтобы там останавливаться. Сомнительно, чтобы таинственный незнакомец решился оставаться в Петербурге после участия в смертельной проделке. Будет большой удачей выйти на его след.

По обеим сторонам гостиницы стояли доходные дома — ближе к Невскому четырехэтажное серое здание, принадлежащее купцу 1-го гильдии Башмакову, после него дом с балконами статского советника Воронина, с другой стороны — школа евангелически-реформатских церквей, дома Зверкова и Волкова.

— Ваше благородие, у нас такие не проживали-с, — заверил дворник из дома Башмакова, что подтвердил впоследствии хозяин.

— С бровью, вот так? — провел пальцем по лицу Соловьев.

— Нет, ваш-бродь.

В третьем по счету доме ответ не обрадовал, как и в последнем — Волковском.

Иван Иванович решил, что не будет лишним, если он проверит и Волынский переулок, благо там немного зданий, но и там о незнакомце с такой нескрываемой приметой слыхом не слыхивали.

Опускались от бессилия руки, хотелось выйти на след неуловимого незнакомца, ан нет, сплошное разочарование. Иван Иванович шел впереди, за ним, словно конвоиры, два агента, переговаривающиеся между собой вполголоса. До Большой Морской было недалеко, но возвращаться с плохими известиями не хотелось. «Почему? — поймал себя на мысли Соловьев. — Всякий итог важен, ведь на него опирается движение к цели…» Значит, незнакомец назвал первое попавшее в голову. Надворный советник так резко остановился, что агенты натолкнулись по неосторожности на него, словно на фонарный столб. А отсюда следует, что господин убийца когда-то там останавливался либо бывал. Нет, Соловьев вновь зашагал вперед, если злоумышленник живет в столице, то просто назвал гостиницу. Все равно там должен был бывать или о ней слышать! Но это ничего не дает. Почему он следил за жертвой? Какие на этот счет были у него намерения? Трость? С какой целью он заказал ее под именем Левовского? Уже тогда задумал преступление и для него важно, чтобы, когда нашли, узнали — заказал Сергей Иванович? Но полицейские могли провести опознание. Отсюда следует, что к моменту предъявления личности убитого приемщику заказов чиновник Экспедиции должен быть мертв, и не было нужды предъявлять труп. Неужели господин незнакомец решил совершить убийство другого человека и следствие направить по пути убиенного к той минуте Левовского? Это означает, что должно свершиться еще одно убийство и оно не за горами. Тогда встает вопрос — кто на очереди?

У Ивана Ивановича озноб пробежал по спине. Надо срочно доложить о догадке Ивану Дмитриевичу, чтобы не случилось непоправимое.

Полицейский мост остался позади, как и Голландская Реформаторская церковь с изящными колоннами по фасаду. Мысли надворного советника катились непрекращающейся волной. Казалось, вот ниточка, за которую стоит только потянуть, ан нет, наоборот. Она запутывается в причудливый узел, и вновь стремление ее развязать становится непреодолимым. И так на новый круг в поисках очередного кончика, дающего толчок к новым познаниям дела.

Иван Иванович поправил поднятый воротник и взялся за медную, отполированную до блеска ручку. «Что может найти штабс-капитан на квартире у убитого?» — мелькнуло у него и пропало в хитросплетении других мыслей…

В ЭТО ВРЕМЯ господин Орлов, взявший в качестве понятых дворника и кухарку со второго этажа, стоял у двери, срывая бумагу с несколькими печатями.

— Я попрошу в квартире тишины, — он строго посмотрел на понятых, потом обратился к агентам, взятым помощниками на обыск: — Начинаем, как обычно, с левой стороны от входа и внимательно проверяем по кругу, потом следующая комната, и так далее.

— Понятно.

— Начинаем.

Орлов потратил на квартиру убитого шесть часов и только к первому часу пополуночи закончил проведение обыска. Он устал и видел, как были вымотаны помощники. Понятые с его позволения сидели на стульях, безучастно поглядывая на полицейских. Но мучения не были напрасными, в квартире найдены три тайника с весьма любопытным содержанием.

Штабс-капитан начал с гостиной, самой большой комнаты, но усилия были напрасны, в ней не нашлось ни единого потайного места, даже самого маленького намека на оное.

Спальня выдала первую тайну не сразу, только тогда, когда отодвинули неподъемную дубовую кровать, за спинкой которой и находился предполагаемый тайник. Там оказался потертый кожаный саквояж. Внутри обнаружились бумаги на покупку нескольких машин для типографских нужд — печатные и для резки бумаги — на имя некоего Ильина.

Когда проверили входной коридор, до этого не осматриваемый, нашли сразу два тайника — в одном двести тысяч рублей в двадцатипяти- и пятидесятирублевых ассигнационных билетах, источающих едва уловимый запах свежей типографской краски. Во втором — несколько паспортов на разные фамилии и документ с подробным описанием мест в банкнотах, на которые стоит обратить особое внимание, чтобы не было подозрения об их фальшивости.

Штабс-капитан ожидал все что угодно, но только не такого результата, и был крайне удивлен. Его лицо по мере нахождения потайных мест и их содержания не выражало удовлетворения, а наоборот, мрачнело. В те несколько лет, что он служил в сыскной полиции, он успел повидать многое: и изуродованные до неузнаваемости трупы, и мать, утопившую в отхожем месте только родившегося ребенка, и грабежи, в которых человек лишался жизни из-за нескольких медяков, и четырнадцатилетнюю девочку, которая совершила тройное преступление: кражу, поджог и убийство, соблазнившись хорошим платьем своей подруги, придушила ее, облила керосином и подожгла, а затем уже украла понравившееся платье, — и прочая, прочая мерзость, но чтобы чиновник, получавший немалое жалование, занялся противоправными делами…

К тому же потомственный дворянин! Не укладывалось это в голове.

Куда катится презренный мир?

Василий Михайлович теребил пальцами ус. Честь офицера и дворянина для него была не пустым звуком. Уроженец Смоленской губернии, которая испытала на себе и Литовское владычество князя Ягайлы, и нашествие польских орд короля Сигизмунда, и опричнину жестокосердного царя Ивана, не щадившего ни своих, ни тем более чужих, и грозную поступь войск маленького корсиканца, воспитывался отцом, отставным майором, в почитании царя и главное — Отечества, за которое и жизни не жалко. А про честь дворянина речь шла особая. Пусть режут тебя на куски, поднимают на кол, должен с честью смотреть в глаза врагам, и ни единого стона, ни единой слезинки не должно появиться на лице, показывающих твою слабость…

В последний раз штабс-капитан прошелся по комнатам квартиры, придирчивым недоверчивым взглядом окинул помещения, где ранее проживал надворный советник Левовский, преуспевающий чиновник Экспедиции заготовления государственных бумаг, словно что-то упустил при сегодняшнем обыске.

Теперь он мог бы прибавить еще много штрихов к идеалистическому портрету господина Левовского, заимствуя их из повествований его приятелей и чиновников Экспедиции. Но все они, увы, не знали главного — той изнаночной стороны жизни Сергея Ивановича, о которой никто даже не догадывался.

 

Глава пятнадцатая

Вторая сторона медали

— ЛЮБОПЫТНО, — ПРОТЯНУЛ ПУТИЛИН, адресуя это слово чиновникам по поручениям. Единственное слово, сказанное за прошедшие пять минут. Каждый из присутствующих был всецело поглощен услышанным.

Конечно, найденные документы не добавляли привлекательности образу убитого чиновника. Не так он был прост, как показалось в день его трагической смерти. Бумаги на типографские станки, купленные на чужое имя, а ведь господин Левовский должен был на службе возглавить второе отделение Экспедиции, которое занимается печатью ценных бумаг. Это вызывает определенные подозрения в не очень чистых помыслах Сергея Ивановича. А двести тысяч новыми двадцатипяти- и пятидесятирублевыми ассигнационными билетами? Завтра проверят, настоящие они или фальшивые. А найденные паспорта на разные фамилии? А еще практическое пособие для изготовления фальшивых купюр?

— Значит, так обстоят в данную минуту наши следственные дела, — Путилин нарушил затянувшееся молчание, — и каковы ваши мысли, милостивые господа? Я слушаю.

Иван Дмитриевич внимательно следил за чиновниками, грустный вид которых и поникшие плечи говорили больше об их чувствах, чем тысяча распрекрасных слов.

— Как я понимаю, — разорвал возникшую тишину штабс-капитан, — после армейской службы, господа, я не могу понять статских. У нас все понятно? — Василий Михайлович до сих пор не мог привыкнуть к своему положению и вспоминал об армейских порядках только со словом «мы». — Хорошо, — он поймал пристальный взор начальника. — Господин Левовский не овечка для заклания, а грешник, погрязший до самой макушки в преступном болоте, — он провел рукою над головой. — Об этом говорят и деньги… я уверен, что экспертиза покажет, что они фальшивые, и документы на типографское оборудование, которое дало возможность нашему убиенному чиновнику пополнять свой кошель. По службе, как я понимаю, Сергей Иванович имел доступ к некоторым секретным делам Экспедиции и поэтому мог беспрепятственно делиться с подельниками необходимыми сведениями.

— Василий Михайлович, негодование здесь неуместно. О чести и достоинстве мы поговорим в другое время, сейчас нам необходимо решить, в какую сторону двигаться, чтобы искоренить некую типографию, наводняющую наше государство фальшивыми денежными знаками, и схватить убийцу, — пресек Путилин сентенции офицера. Перед сыскными агентами стояли конкретные цели, а вот выносить приговор преступникам — дело судейских.

— Нам известен, — продолжил штабс-капитан, проглотив замечание, — господин Ильин Фома Тимофеевич. Думаю начать с него.

— И как?

— Вы говорили, что знакомый со шрамом приобретал имение и оформлял документы в Петербурге…

— Возможно, так, — перебил Иван Дмитриевич.

— Допустим, — продолжил штабс-капитан. — Но господин со столь приметным шрамом мог оформить покупку и в своем уезде, а если этим занимался в столице, то это, может быть, в Санкт-Петербургском уезде он приобрел имение? — тут штабс-капитан вопросительно смотрел на Путилина.

— Согласен.

— Тогда, — продолжал тот, ободренный невмешательством начальства в его слова, — он приехал из уезда. Так?

— Может быть.

— Мы можем проверить всех приехавших Ильиных с именем Фома на предмет проживания здесь, допустим, последние полгода, ведь в документах указано, что типографское оборудование тоже приобретено полгода назад.

— А если он проживает в столице? — вмешался в размышления штабс-капитана Иван Иванович.

— Тогда проверим и живущих в столице Ильиных.

— Разумно.

— Проведем обыск в имении.

— Василий Михайлович, вы правы, но как же уездный прокурор выдаст нам постановление на обыск со столь малыми уликами?

— Я считал, что подозрение в столь тяжком преступлении, как изготовление фальшивых денег, даст нам возможность на законных основаниях произвести необходимый для следствия обыск.

— Закон превыше подозрений, — начальник сыска постучал карандашом по столу.

— Иван Дмитриевич, ведь здесь же преступление против государя!

— Да, но подозреваемый дворянин.

— Но надо все равно искать Ильина.

— С вами согласен. А вы, Иван Иванович, что скажете?

— Я считаю, когда мы обнаружим Ильина Фому Тимофеевича, купившего имение, то сможем установить за ним наблюдение и неофициальным следствием установить, тот ли это человек, который нам нужен.

— Это мы можем.

— А уж по установлении интересующего нас факта можно и у прокурора необходимую бумагу просить.

— И еще… Ваша мысль, Иван Иванович, что господина Левовского собирались самого сделать убийцей, разумна, но вот кого пытались представить в виде жертвы?

— Может быть, нашего таинственного студента?

— Не думаю, — произнес Путилин после секундного замешательства, — зачем такие сложности, притом Микушин не был соперником Левовского в амурных делах, свадьба была назначена на Пасху. Убийство студента противоречит разумным действиям.

— Может быть, неведомый нам сообщник?

— Тогда у сообщника должна быть незапятнанная репутация, чтобы мы, сыскная полиция, не заподозрили его в грязных делах.

— Нам его не найти?

— Кто-то же должен обеспокоиться смертью Левовского?

— Но кто?

— Предстоит выяснить.

— Но с чего начинать?

— Как и было сказано, с Ильина Фомы Тимофеевича. Будем надеяться, что искомый господин, если являлся получателем такого груза, просто обязан где-либо промелькнуть. Поэтому вам, Василий Михайлович, стоит заняться таможенным ведомством, пошлину господин Ильин оплатил, чтобы не привлекать внимания. Далее нам известно, что куплено с полгода назад, и в ведомстве вы сможете узнать, в каком направлении сии машины убыли.

Штабс-капитан кивнул, давая понять, что задание вполне понятно.

— Теперь вернемся к вам, Иван Иванович, — указал карандашом на надворного советника Путилин. — Адресная экспедиция и земельный комитет.

— Что ж понятно, разрешите исполнять?

— Иван Иванович, советую посетить уездного землемера и узнать, много ли продано в уезде имений, допустим, за последний год.

— Непременно.

— Что ж, господа, надеюсь на полученные вами сведения.

Когда скрипнувшая дверь затворилась и в коридоре стихли шаги, Путилин вернулся к обещанной помощнику градоначальника бумаге. Вчерне она была уже написана, но стоило привести ее в надлежащий вид, подправить некоторые слишком неприглядные факты, где Путилин со всей прямотой высказывался о состоянии не только сыскного отделения, но и всей полиции в целом.

Начальника сыска никто не тревожил. Чтобы отвлечься от тяготивших мыслей, Путилин поднялся и размял ноги, несколько раз пройдя из угла в угол. На сердце спокойней не стало, эти два дела — об убийстве господина Левовского и появление фальшивых ассигнаций — мистическим образом сливались в единое целое. С одной стороны, не было веры в то, что такой преуспевающий чиновник мог запятнать доброе имя на службе таким непотребным делом… Но здесь на ум статскому советнику пришли другие слова: «Чужая душа — потемки». Воистину сказано. Однако зачем вызрела необходимость его убийства? Ведь от него могли поступать сведения о ерах, вводимых для защиты банкнот? Нелепица, одним словом. Хотя, если предположить, что Левовский стал не нужен, сыграл отведенную ему роль, роль второй скрипки… Тогда картина, может, сложится в единое целое…

Путилин достал очередной номер «Вечерней газеты».

20 декабря на сцене Императорского Нового театра идет в первый раз в текущем сезоне пятиактная комедия-водевиль Лабиша «Соломенная шляпка», перевод которой принадлежит П. Е. Федорову. Первое представление этой пьесы состоялось в Петербурге в 1853 г., и, таким образом, «Соломенной шляпке», до сих пор еще идущей при несмолкаемом хохоте публики, исполняется в нынешнем году двадцать лет, что для легкомысленного водевиля является, конечно, очень почтенным возрастом.

На днях из местного тюремного замка в Гродно бежал арестант Матвеев. Он учинил побег из тюремной церкви. В то время, когда все стали на колени и сделали земной поклон, арестант этот, воспользовавшись удобным для него моментом, никем не замеченный, вышел из церкви, а потом бежал из тюрьмы.

Очутившись на свободе и, пользуясь близостью границы, он бежал за границу и оттуда прислал письмо одному из своих приятелей, в котором известил его о том, каким путем он бежал.

«Вот ловим, — промелькнуло в голове Путилина, — а смотрители частных полицейских домов не следят надлежащим порядком за заключенными».

У нас сообщалось уже о новом рабстве негров, раскрытом недавно в Америке. Любопытны способы, какими плантаторы закрепощают негров. Это целая система, в которой принимают участие и полиция, и местные судьи. Полицейские хватают первого попавшегося негра и тащат его в суд по обвинению в бродяжничестве, незаконном ношении оружия или под каким-либо другим вымышленным предлогом. Подкупленный судья приговаривает арестованного к штрафу. Тогда является на сцену плантатор, который вносит сумму штрафа и получает негра в полное распоряжение до тех пор, пока тот не уплатит штрафа. На плантациях же повторяются все ужасы рабства: надсмотрщики с ружьями, с бичами, травля собаками беглецов и так далее. Описанные приемы порабощения применяются уже несколько лет и за последнее время получили ужасающее распространение.

«Ну, у нас, слава богу, — усмехнулся Путилин, — до такого не доходит, указ 19 февраля не имеет обратной силы, да и не слыхать о злоупотреблениях. Правда, злоумышленников стало больше в городах, каждый норовит из деревни уйти, оторваться от своего хозяйства, на поиски легкой и денежной жизни».

А этой истории сегодня исполняется почти месяц, пропечатана же только сейчас:

На днях сыскной полицией был произведен обыск в колбасной лавке Эдуарда Рятса на Васильевском острове. В подвале был найден громадный склад вина, более тысячи бутылок и несколько пустых бочек. Тут же находился собственной фабрикации этикет для разных сортов вина, капсюли для бутылок разного цвета и сургучные печати для вина. Содержатель колбасной объявил, будто бы все это он приготовил для собственного потребления. Ведется следствие.

Далее шла любопытная статья, посвященная наделавшему шума более тридцати лет назад роману господина Лермонтова «Герой нашего времени». Говорилось, что это творение возвышенное, глубоко обдуманное, выполненное художественно. Господствующая идея есть разрешение великого нравственного вопроса нашего времени: к чему ведут блистательное воспитание и все светские преимущества без положительных правил, без веры, надежды и любви? Автор отвечает своим романом: к эгоизму, к пресыщению жизнью в начале жизни, к душевной сухотке и, наконец, к гибели.

Путилин был согласен с вышеизложенными словами. В самом деле, если с ранних лет в человека не вложена душа, то и выходит черствый истукан без сердца, готовый на все, даже на преступление, как недавно ушедший Сергей Иванович. «Фу ты, опять мысли возвращают к нынешнему положению, к этому расследованию, которое не дает покоя…»

— Иван Дмитриевич, — прервал размышления дежурный чиновник, — вам депеша из Гдова.

— Давайте, давайте, — Иван Дмитриевич протянул руку за пакетом.

— Будут указания?

— Нет, пока нет.

Начал вскрывать конверт из плотной бумаги. Наконец проявился пропавший в уездной поездке помощник.

Преступник арестован.

Жуков

Коротко и понятно. Миша, как всегда, краток, но отсюда следует, что предположения молодого дознавателя были абсолютно верны и найденный в деревне под интересным названием Самолва убийца Григория Еремеева в ближайшее время будет доставлен в столицу. Представление о душегубе, видимо, совпадало с истинным портретом преступника. А ведь убить подобного себе не так просто, некоторые с содроганием отрезают голову курице, лишаются чувств при виде крови, а здесь — убить соседа и как ни в чем не бывало уехать к себе, где каждый день смотреть в глаза родственникам тобой убиенного человека, делать вид, что ты ничего не знаешь, и улыбаться. Жизнь непредсказуема своим течением, а что говорить о совести, которая в такие минуты спит.

Этот год выбивался из колеи: если три года подряд в Санкт-Петербурге было по двенадцать убийств, то в этом заканчивающем свой бег семьдесят третьем уже семнадцать, целых семнадцать.

Вот еще одно с легкой руки Михаила раскрыто, но мысли вновь, черт возьми, возвращались к Левовскому. Путилин чувствовал себя так, словно забит от пальцев на ногах до последнего волоса на макушке недоведенным пока до конца делом. Убийство всегда трагедия, но, к сожалению, только для определенного круга лиц, а для других это статья в газете в разделе происшествий.

«Чудно течение жизни в наши дни… Чудно».

Опять потянуло пофилософствовать, не иначе прошедшие годы способствовали такому настроению. Возраст, как быстротечно время, вот припомнились первые шаги на поприще полицейской службы, когда молодой Иван Путилин набрался смелости и написал рапорт.

Его превосходительству, господину Санкт-Петербургскому обер-полицмейстеру, генерал-адъютанту и кавалеру Александру Павловичу Галахову

от служащего в хозяйственном департаменте Министерства внутренних дел коллежского регистратора Ивана Путилина

Прошение

Желая продолжать службу под начальством вашего превосходительства, я осмеливаюсь просить о принятии меня в штат высочайше вверенной вам полиции, докладывая при том, что на перемещение меня из настоящего места служения моего препятствий никаких нет.

Коллежский регистратор Иван Путилин.

Ноября 1854 года. Жительство имею во 2-й роте Семеновского полка в доме купца Чеснокова.

ТОГДА ПУТИЛИН БЫЛ определен младшим помощником квартального надзирателя.

Все ему было в новинку, даже первый задержанный, который так заморочил словами, что, к своему стыду, Иван его взял и отпустил, а он оказался Сашкой Поповым, за которым полиция столицы охотилась не один год, так тогда Путилину пришлось целых полгода выслеживать его по всему городу. Но, к великому удовольствию, поиски завершились счастливым исходом.

Обманувший младшего помощника Сашка был пойман и доставлен в частный полицейский дом, а Иван более не попадался ни на какие уловки прохиндеев.

А от начальства получил первое поощрение.

Младшему помощнику надзирателя 2-го квартала 3-й Адмиралтейской части Путилину за поимку скрывающегося от ареста крестьянина Александра Семеновича Попова объявляю мою благодарность.

Санкт-Петербургский обер-полицмейстер Галахов.

28-го октября 1855 года.

ИМЕННО В ТО время Путилин решил, что надо обзаводиться помощниками — тайными агентами из преступного сообщества, и сам начал прибегать, как артист в театре, не только к гриму, но и к различным другим уловкам, в том числе и переодеваниям. Конечно, из зала, может быть, не видны огрехи на лице, но в каком-нибудь трактире или тайной квартире, где собирались члены бандитской шайки, эти огрехи имели стоимость не потерянных криков «браво» и грома оваций, а возможности ходить по земле, не чувствуя холодного острого лезвия в животе. Народ отчаянный до безумия, граничащего с рассудительностью, в каждом живет что-то смешанное от отчаянности пушкинского Дубровского до разухабистой удали атамана Ваньки-Каина.

 

Глава шестнадцатая

Губернский секретарь, надворный советник и штабс-капитан

ДО ПСКОВА ЖУКОВ добрался без особых приключений, только промерз до костей, словно и не был укутан в теплый овчинный тулуп. Тем более поначалу Николай Викентьевич выделил двоих помощников в сопровождение арестованного Василия Петрова, а в Гдове посодействовал господин Штромберг, который обрадовался поимке злодея. Что тот мог свершить в уезде, одному богу известно. Помощник исправника отрядил вместо помощников из крестьян двух здоровенных полицейских, благо что не близнецы, а так даже на лицо похожи. Они-то и сопроводили Михаила с задержанным преступником в губернский город.

Поезд из Варшавы останавливался в Пскове в половину одиннадцатого пополудни. Жуков, по чести говоря, устал от тряски по заваленным снегом, выпавшим накануне, дорогам. Все переживал — как бы не опоздать. Наверное, Господь не оставил молитвы Жукова без внимания, а помогал преодолевать, казалось бы, непреодолимое. За четверть часа Михаил успел поговорить с начальником поезда, который ни за какие коврижки не хотел сажать преступника не то что в вагон, но и на поезд, указывая, что следом идет почтовый, там есть приспособленная для таких целей клеть. Но Михаил был так настойчив и красноязычен, что начальник не устоял и выделил одного из своих сотрудников в помощь губернскому секретарю.

Василий Петров вел себя спокойно, словно невинная овечка, ведомая на закланье. Был тих и бессловесен, как говорят доктора: «ушел в себя, строя психологические этюды». Только изредка звенел цепями, замыкающими в оковы руки, и тихо постанывал, непонятно, то ли от досады на самого себя за промашку, то ли сожалел, что поддался чувству жадности и лишил жизни Гришку, с которым знаком с детских лет.

Паровоз, выбрасывая из трубы змею черного дыма, стелившегося по крышам вагонов и растворяющегося за ними, неустанно несся вперед, навстречу столице.

В половину пятого по полуночи раздался протяжный скрип металла по металлу, поезд начал сбавлять ход и, наконец в последний раз обдав паром дебаркадер вокзала, окончательно остановился.

Гревшийся на площади перед вокзалом извозчик взялся доставить Жукова и арестанта в сыскное отделение за полтора рубля. Михаил не стал торговаться, а плюхнулся вслед за Петровым на застеленную овчинной шкурой скамью саней. Через четверть часа с пылающими от мороза лицами они вошли в натопленную комнату, где за столом сидел дежурный чиновник и что-то записывал в толстую тетрадь.

— Здравия желаю! — Жуков приветствовал чиновника, но тот так был увлечен писанием, что не сразу обратил внимание на вошедших.

— Миша, — он вскочил со стула, который с противным скрипом отодвинул в сторону, — с приездом, — заметил на руках у второго вошедшего цепные оковы: — Вы не один?

— Так точно, — Жуков устало провел рукой по лицу, — мне бы отрядить моего спутника Василия Петрова в арестантскую, не то мы с ним немного озябли.

— Сделаем.

При сыскном отделении находилось несколько арестантских комнат, которые в основном использовались для временного задержания перед отправкой в тюремный замок.

Комнаты были небольшими, два на три аршина, с серыми стенами и сводчатым потолком, из обстановки одна единственная деревянная койка с матрацем, набитым соломой, и с зарешеченным маленьким оконцем почти под потолком.

Уже в арестантской Петров потер освобожденные от железных оков руки, окинул хмурым взглядом доставшееся ему на время жилище и присел, словно чего-то опасался, на краешек койки, уставившись невидящими глазами в шершавую унылого цвета стену. В последние дни дома перед ним начал появляться убиенный Григорий со впалыми щеками и пронзительным немигающим взглядом, хотя, когда нож вошел в тело односельчанина, Василий удивился, почему убийство далось ему так легко. Позже он не мог припомнить, сколько нанес ударов ножом приятелю, а потом, чтобы освободить себя от навязчивой мысли о злодеянии, начал пить не только вечером, но и с утра, чтобы не видеть призрака и отрешиться от крепко держащегося в памяти события о жизни в столице…

Михаил вернулся в дежурную комнату и шумно присел на стул.

— Устал я что-то за эти дни, — посетовал он, расстегивая верхнюю пуговицу воротника рубашки.

— Как приняли в дальних краях?

— С почтением, — довольное лицо молодого чиновника выдавало искренние чувства благодарности тем уездным и губернским чиновникам, что помогли младшему помощнику начальника столичной сыскной полиции. — Если бы не псковские и гдовские полицейские, то, думаю, я только сейчас смог бы добраться до нужной мне деревни. Снегом замело все, дорог почти нет.

— Но ведь со щитом?

— Совершенно верно. Не думал, что он сознается. Мне казалось, что в стену упрусь и придется изощряться в достижении истины.

— Так сразу и кинулся на колени, прося о пощаде? — чиновник не упустил возможности вставить шпильку любимчику Путилина.

— Нет, — Миша пропустил мимо ушей сказанное, навалившаяся усталость не позволяла вникать во все тонкости разговора. — Думаю, слишком много он думал об убитом, и содеянное не давало уснуть совести.

— Странные эти злодеи, странные. Убить человека, а потом носить клеймо на душе, пытаясь его смыть.

— Позволите где-нибудь голову прислонить? Домой ехать далеко, да и вставать рано, а здесь…

— Да ради бога, — дежурный чиновник протянул ключи от маленькой, словно кладовка, комнаты. Почти всю ее занимала кожаная кушетка. Иногда ею пользовались агенты, которым не хотелось ехать домой.

Михаил растянулся во весь рост, но сонное состояние, до того терзавшее его, что, казалось, прислони голову к подушке, так сразу и сморит, отступило, и он промучился с десяток минут с закрытыми глазами. Его одолевали мысли о чем-то постороннем. Сон развеялся, словно дым из паровозной трубы. Михаил поднялся и пошел в дежурную.

— Что, уже выспался? — поднял глаза от тетради дежурный чиновник.

— Не спится.

— Бывает, слишком много передумаешь за прошедшие дни, вот и не отпускает.

— Вы не будете против, если я начну здесь рапорт писать?

— Пожалуйста, я могу стол освободить.

— Благодарю.

Михаил сел за стол, придвинул ближе чернильный прибор, чтобы было удобнее, и вывел на чистом листе бумаги:

Его высокородию, господину начальнику Санкт-Петербургской сыскной полиции, статскому советнику Ивану Дмитриевичу Путилину от младшего помощника губернского секретаря Михаила Жукова

Рапорт

Честь имею донести вашему высокородию, что …

И далее пошло изложение путешествия за Василием Петровым, который сознался в содеянном преступлении — убийстве своего односельчанина, трех кражах, и сегодня утром доставленном в Петербург.

…в результате дознания выяснено:

Сего числа я, помощник начальника Санкт-Петербургской сыскной полиции губернский секретарь Михаил Силантьевич Жуков в присутствии пристава 3-го стана Гдовского уезда подпоручика Николая Викентьевича Грудчинского опрашивал задержанного Василия Никифоровича Петрова, крестьянского происхождения, вероисповедания православного, уроженца деревни Самолва Гдовского уезда…

Протоколы дознания, снятого на месте ареста, прилагались на четырех листах. Любопытнейшее было приключение, как два деревенских мужика, Василий Петров и Григорий Еремеев, ночью в кромешной тьме через хозяйственные пристройки пробирались к купцу Ермолаеву на квартиру, зная, что он отъехал по торговым делам на два дня, как тащили с собою два куля с носильными вещами и столовым серебром, денег нашли немного, вот и решили наверстать упущенное хотя бы этим.

Через некоторое время они решились обокрасть Соломона Каплуна, дававшего деньги под немалый процент, но при том не брезгавшего скупкой вещей, наверняка зная, что вещи и деньги достались Каплуну не совсем праведным путем. К нему влезли через маленькое подвальное оконце. Григорий же застрял на обратном пути, утаив от односельчанина несколько вещей, и приятелю пришлось выручать того в полном молчании из плена скупости. Зато потом Петров дал чувствам выход кулаками.

Писалось как никогда медленно, каждое слово давалось с трудом, да и пока Михаил подносил перо, обмакнутое чернилами к листу, те успевали подсохнуть, словно показывая издевку Михаилу…

В ТАМОЖЕННОМ УПРАВЛЕНИИ надворного советника Соловьева встретили не с распростертыми объятиями, но с излишней холодностью. На лицах играли почтительные улыбки, но за ними угадывалось: «Что вам, ваше высокородие, у нас надобно? Мы здесь государственным делом заняты, ни одной минуты свободного времени не остается». Хотя в глаза ничего такого не говорили.

— Ваше высокородие…

— Называйте меня Иваном Ивановичем, — надворный советник тоже улыбался в ответ, представая перед таможенными чиновниками простаком, но в его тихом голосе звенели металлические нотки человека, привыкшего добиваться поставленной цели.

— Иван Иванович, — наклонился вперед делопроизводитель, — к завтрашнему утру я приготовлю вам необходимую справочку.

— Не хочу показаться назойливым, но дело сугубо важное, — при этом Соловьев посмотрел в глаза таможенному чиновнику так, что тот сжался в комок. — Я не могу раскрывать всей сути дела, но поверьте, промедление чревато не только для следствия, но для вашего управления, препятствующему расследованию в вашем лице, — он многозначительно остановился, давая возможность дорисовать картину.

— Вы говорите, типографские машины?

— Совершенно верно, — надворный советник протянул захваченные из отделения бумаги о покупке, найденные на квартире Левовского.

— Разрешите? — протянул тот руку.

— Да, пожалуйста.

— Не соизволите подождать?

Соловьев только кивнул в ответ.

— Мне необходимо некоторое время для поисков в архиве.

— Я подожду.

Делопроизводитель, семеня маленькими шагами, удалился, с великой осторожностью прикрыв за собою дверь, словно она могла рассыпаться от прикосновения. Таможенный чиновник явился только через три четверти часа, когда надворный советник устал от ожидания и хождения по комнате, разминая ноги.

— Иван Иванович, спешу вас обрадовать, что мною найдено интересующее вас.

— Очень хорошо.

— Здесь я написал адресочек, куда были направлены типографские машины.

Оказалось, что приобретенное в Германии прибыло в Санкт-Петербург по адресу на Петроградской стороне, куда и направился Соловьев для проверки. Там оказалось, что да, с полгода назад господин, по описанию схожий с Сергеем Ивановичем Левовским, уплатил почти сто рублей хозяину дома, чтобы тот несколько дней придержал какие-то тяжелые ящики в хозяйственной пристройке, а если кто поинтересуется в эти дни, то говорить, что скоро тут откроют типографию. Вот и все, а далее куда были вывезены ящики, он не знает. Кто перевозил груз, он тоже вспомнить не смог. Какие-то крестьяне из уезда. За погрузкой следил тот же молодой человек, да с ним был еще один круглолицый с пышными усами. А была у него рассеченная бровь? А бог его знает.

— Не помню, в лицо не всматривался, может быть, и была бровь рассечена, не всех же встречных запоминать. Вон сколько их по Петербургу ходит.

Больше ничего узнать не удалось, но тут было о чем поразмыслить…

ПОНАЧАЛУ ШТАБС-КАПИТАН решил посетить адресную экспедицию, в которой он мог узнать о приездах, сроках проживания незнакомца, а проще Фомы Тимофеевича Ильина, если тот навещал столицу наездами. Может ведь несказанно повезти, и окажется, что искомый господин — уроженец Санкт-Петербурга. Но, увы, чуда не произошло.

— Господин штабс-капитан, — делопроизводитель, заведующий архивными делами, был сама любезность, — вам неизвестен уезд, из которого приехал господин Ильин?

Василий Михайлович в ответ на каждый вопрос только тяжело вздыхал.

— Происхождение неизвестно, так? Чин? Однако же. Придется, милостивый государь, вам подождать, пока я не проверю в своих хоромах господина Ильина… И что он сотворил по вашей части?.. Молчу, молчу, государственные тайны мне знать не след.

Орлов продолжал молчать, вступать в переговоры он права не имел, да и не было особого желания.

— Господин Орлов, придется немножко подождать, — все с тем же невозмутимым выражением лица, скрашенным слащавою улыбкой, говорил делопроизводитель, сперва написавший каллиграфическим почерком фамилию и имя искомого сыскной полицией господина. А уж только после он этого отправился в царство дубовых шкафов, где в алфавитном порядке расположились карточки белого цвета приезжающих из разных губерний в Санкт-Петербург на время или навсегда. Отдельно стояли шкафы с карточками владельцев домов. Чиновник адресной экспедиции, чтобы не возвращаться повторно, посмотрел сначала хозяев домов, вдруг господин Ильин, имея дом в столице, бывает в ней наездами либо постоянно проживал, но Фомы Тимофеевича среди просмотренных карточек не нашлось, а вот среди временно прибывающих нашлось всего пятеро с искомым именем и отчеством. Вот их делопроизводитель и записал на листе бумаги, которую всегда для таких целей имел в архивном помещении на маленьком столе. Он поставил его уже давно, когда всякий раз приходилось брать карточку, идти в комнату, где встречал приходящих к нему посетителей, потом снова возвращался, чтобы поставить карточки на место. Поэтому к штабс-капитану он вышел с исписанным листом.

— Господин Орлов, — с лица делопроизводителя не исчезла улыбка, а наоборот, в ней появилось что-то отталкивающее, напоминавшее острую крысиную мордочку, — вот я приготовил вам всех Ильиных, которые заслуживают вашего внимания.

Василий Михайлович пробежал глазами по списку.

— Благодарю, — по наигранной неприветливой маске скользнула искра доброжелательности и признательности. Теперь в земельный комитет, где в конце концов удалось узнать довольно интересное, но пришлось в связи с этим вновь вернуться в адресную экспедицию, чтобы узнать о проживании еще одного человека, неожиданно объявившегося в списке господина Орлова.

 

Глава семнадцатая

По новому следу

ПУТИЛИН ВНИМАТЕЛЬНО ЧИТАЛ допросные листы, снятые с Василия Петрова, что предоставил вернувшийся Миша. Конечно, Иван Дмитриевич был рад завершению дела, в котором помощник с таким усердием стремился поставить последнюю точку, и тому, что Мише это с успехом удалось. Убийца сидел в арестантской, и к тому же на три ранее не раскрытые кражи стало меньше.

Тайные агенты из мира, где преступные деяния не считаются чем-то зазорным, а доблесть и отвага заключаются в ловкости рук, смекалке, направленной отнюдь не на благородные дела, о случившемся не могли сказать ничего — никто ничего не видел, никто ничего не знает. Это следовало выяснить ранее, но Путилин был уверен, что петербургская «вольница» не имеет никакого отношения к смерти чиновника Левовского.

Начальник сыска протянул допросные листы Соловьеву, тот просматривал быстрее, чем штабс-капитан, который читал вдумчиво, смаковал, наверное, каждое слово перекатывал языком во рту, пробовал на вкус.

— Итак, господа, могу выразить признательность Михаилу за проведенное следствие, которое, я считал, можно предать забвению, ибо в нем не было следов и мало-мальски значимых зацепок, — Путилин не лукавил, ему было вдвойне приятно, что пришедший несколько лет назад в сыскное отделение совсем юноша с намечающимся пушком над верхней губой теперь превращался в опытного агента, способного самостоятельно проводить расследование.

— По правде, я удивлен твоей настойчивостью, — продолжил похвалы штабс-капитан, крайне редко высказывающий свое благоволение кому-либо, невзирая на чины. — Крайне любопытное решение.

Иван Иванович не присоединился к обсуждению, он просто промолчал, считая, что и так сказано достаточно слов, но когда все высказались, взял слово, резко сменив тему:

— Теперь, господа, пора вернуться от успехов к грешным делам земным.

— Иван Дмитриевич, — теперь настала очередь надворного советника, — типографские машины были получены господином Ильиным, а далее загадка. Представленный адрес в Санкт-Петербурге оказался местом хранения. С хозяином договаривался лично Левовский, который заплатил сто рублей за то, чтобы чиновникам цензурного комитета ответствовали об образовании новой типографии. Куда далее оно было отправлено, мне узнать не представилось возможным.

— Значит, мы получили еще одно подтверждение участия Сергея Ивановича в сомнительных делах.

— Подле Левовского в день, когда увозились типографские машины, был замечен круглолицый с пышными усами.

— Ильин?

— Может быть.

— Имеем увезенное в неизвестном направлении. Иван Иванович, а кто грузил? На каких телегах увозили?

— Деревенские.

— Можно говорить, что имение, купленное Ильиным, находится в Петербургском уезде. Так, Василий Михайлович? — Путилин обратился к Орлову.

— Так точно, — кивнул он.

— Имение найдено.

— Да, — штабс-капитан положил перед Путилиным свою порцию бумаг. — Любопытно то, что через год после поступления на службу в Экспедицию господин Левовский приобрел имение на самом отшибе Новоладожского уезда, которое полгода тому продал некому Анисимову Петру Глебовичу.

— Уж Анисимов не Ильин ли, часом?

— Это я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть, у меня нет сведений на этот счет.

— Однако такая вероятность не лишена привлекательности.

— А вот, — новый лист исписанной бумаги опустился перед Иваном Дмитриевичем, — адреса проживания Ильина в дни приездов и вновь объявившегося некоего господина Анисимова.

— Фома Тимофеевич Ильин, сорок восемь лет, крестьянин, Псковская губерния, Островский уезд; второй Фома Тимофеевич, двадцать четыре года, тоже крестьянин, но уже Вологодской губернии, Грязовецкого уезда, третий — тридцати одного года — мещанин из Выборга.

— Сколько же их всего? — наконец прорезался голос у Михаила, до этого сидевшего в молчаливом состоянии.

— Пятеро, — взгляд Путилина пригвоздил Жукова к стулу, молодой человек даже замер от неожиданности. — Ты займешься уже названными, — начальнику сыска показалось, что после высказанных похвал Михаилу надо спуститься с небес, ведь жизнь продолжается, а не останавливается на достигнутых успехах, хотя оба крестьянина наверняка непричастны к деяниям Левовского, но пусть теперь Михаил проявит свою прыть в этом направлении, — так на чем я остановился?

— На Выборгском, — подсказал надворный советник.

— Следующий — тридцатичетырехлетний мещанин из Новгорода, и последний наш Фома Тимофеевич, получивший личное дворянство год тому, сорока лет из Твери.

— Я думаю, вам, Иван Иванович, предстоит заняться уроженцем Выборга и Новгорода, а соответственно вы, Василий Михайлович, последним нашим Фомой Тимофеевичем, и учтите, что вам, — Путилин опять обратил свой взор на штабс-капитана, — скорее всего, предстоит посетить с визитом Тверь, а точнее, ее Вышневолоцкий уезд, где находится дом Ильина.

— А мы? — вставил Михаил.

Повторный взгляд должен был не только пригвоздить Михаилу к стулу, но и превратить в серную кучку пепла. К сожалению, все осталось по-прежнему, только щеки Жукова предательски заалели.

— Иван Дмитриевич, вы думаете, что…

— Нет, — перебил Путилин Соловьева, чтобы он не вносил в ряды ненужного смятения, ведь, в самом деле, чем крестьяне могли заинтересовать господина Левовского? Чем? Слишком мало правды в таком предположении. Что-то должно связывать покойного и этого Ильина, но что? Детские годы? Об этом стоит побеседовать с ротмистром Тороновым, ведь он должен знать о них. Далее, если они познакомились здесь, в столице, то где? Не сидя же в ресторации за фужером вина? Может, на службе? Нет, такая мысль отпадает, хотя и в ней есть определенное построение, так что отбрасывать, однако, не следует. Таким образом, пока сыскные агенты будут заниматься Ильиными, сам Путилин посвятит время Торонову и, вероятно, службе господина Левовского. — Я считаю, что надо проверять всех пятерых, ведь нам неизвестен Ильин. Как правильно заметил Василий Михайлович, каждый из приезжих Ильиных может скрывать свое истинное имя, а проживать в столице по поддельному паспорту. Если на квартире Сергея Ивановича найдены фальшивые ассигнации, то с таким же успехом можно предположить, что человек с рассеченной бровью живет по поддельному паспорту. Верно?

— Все верно, — надворный советник опустил голову, словно увидел что-то под ногами.

— Каковы ваши суждения? — Путилину всегда было интересно выслушать соображения сыскных агентов.

— Иван Дмитриевич, — Василий Михайлович, как обычно, пожевал свой ус, казалось, что он вот-вот его оторвет, — разрешите заняться Анисимовым, мне кажется, этот путь ближе к истине. То, что он мог скрываться под фамилией Ильин, очевидно.

— Не боитесь ошибиться?

— Нет, — ответил Василий Михайлович после некоторой паузы.

— Хорошо, тогда я займусь уроженцем Твери.

— Иван Дмитриевич, — начал штабс-капитан.

— Занимайтесь Анисимовым. — Потом Путилин обратился к Михаилу и Соловьеву: — Справимся с табором Ильиных, господа сыскные агенты, или?..

Соловьев указал кивком, что им это по силам.

— Не с таким справлялись, — самоуверенно заявил младший помощник.

— Тогда новый владелец Анисимов в ваших руках, Василий Михайлович, посетите его имение, но скрытно, чтобы, не дай бог, не встревожить раньше времени осиное гнездо или не обеспокоить честного человека.

— Мне понятна вся степень ответственности.

— Какие имеются пожелания?

— А вот у меня возник один давний вопрос: где находится Алексей Микушин, или вы уже о нем позабыли?

Помощники по поручениям поникли, но Путилин оказался не прав в суровости сказанного. Не их вина, что он беспрестанно наваливал на них все новые и новые задания. Если говорить откровенно, то Иван Дмитриевич и сам до конца не был уверен, что Алексей жив. Однако же его поиски прекращать не следует.

— Иван Иванович, обеспечьте Мишу портретом Ильина.

— Хорошо.

— Далее посещаете места проживания Ильиных и выясняете, похоже ли описание. Если нет, тогда вы, Иван Иванович, продолжите поиски Микушина. Жуков в вашем распоряжении.

— Разрешите? — задумчиво произнес штабс-капитан.

— Да, будьте любезны.

— Чем нам сможет помочь этот студент, будучи найденным?

— Я думаю, Микушин нам полезен в одном. Если он следил за Левовским, то мог видеть убийство, и, следовательно, явился свидетелем, опасным для злоумышленника и полезным для нас, — и с сожалением добавил: — Если он еще жив.

— Вы думаете?

— Да, иначе его давно бы нашли.

— Но тогда мы можем его найти только по весне, когда снег сойдет.

— Если Нева не унесла в залив, — вставил до того времени молчавший Михаил.

— И то верно, — поддержал его Орлов.

— Пока Микушин не найден, будем продолжать его поиски.

— Но где? У нас же нет возможности держать на его квартире агента?

— Иван Иванович, вы были последним на его квартире?

— Там был я, — отозвался Орлов.

— Дворник предупрежден?

— Так точно, в случае появления самого Микушина либо гостей он сразу же сообщит в сыскное.

— Приятели его?

— Не очень-то он был расположен к дружеским отношениям. Более всего проводил время в одиночестве либо у госпожи Залесской.

— У госпожи Залесской, говорите? Вот про нее я не подумал, ведь Николай Васильевич собрался отправить свое семейство в Москву, поэтому я не рассмотрел такую возможность, — словно в оправдание самому себе произнес Путилин. — Благодарю, Василий Михайлович, за подсказку, чем черт не шутит. Действия каждому из вас намечены, а теперь за работу, господа, за работу.

«Итак, цели намечены, флажки расставлены. Остается ждать результатов. Орлов прав: куда мог податься студент? Дома не появлялся, приятелей нет. Значит, стоит посетить квартиру статского советника Залесского, хотя не думаю, чтобы он не известил полицию о визите Микушина», — однако решение было принято, и Путилин, накинув на плечи меховое пальто, с шапкой в руках спустился по безлюдной лестнице. Уже на улице натянул головной убор и сел в подкатившие почти к самому входу сани.

— На Литейный, — произнес начальник сыска, — к дому Риттера.

Невский проспект, несмотря на столь ранний час, заполнен людьми, дворники очистили тротуары от выпавшего ночью снега, фонарщики давно загасили лампы. Сумрачный свет потерял былую мрачность, и только его остатки не хотели уступать дню победу. Иван Дмитриевич рассеянно смотрел по сторонам, не строя никаких предположений насчет студента Микушина.

Знакомый по нескольким посещениям ливрейный привратник с полупоклоном открыл дверь.

— Прошу, Иван Дмитриевич!

Навел, наверное, о начальнике сыскного отделения столичной полиции справки, если уже встречает по имени-отчеству.

Прошло не менее минуты после звонка колокольца, как за дверью послышались непонятные звуки, потом металлический щелчок, и в образованную щель Путилин увидел смущенное лицо Лизы.

— Доброе утро! Николай Васильевич отбыл на службу, Марья Николаевна с матушкой отправлены в Москву, — предвосхитила вопросы девушка.

— Что ж, значит, зря проделал свой путь, — Иван Дмитриевич внимательно посмотрел в лицо Лизы, так что оно вспыхнуло факелом от назойливого взгляда.

— Да, — она попыталась закрыть дверь, бросая украдкой взгляд куда-то в коридор.

Нога полицейского чиновника препятствовала закрытию двери.

— Алексей там? — понизив голос до шепота, поинтересовался Путилин.

— А… что? Нет, — выдавила девушка из себя и опустила глаза.

— Тс-с, — приложил Путилин палец к своим губам, — я никому не скажу, — и, невзирая на ее протест, вошел в квартиру, по-хозяйски сбросил пальто и шапку на стоящий здесь стул. — Так, где он?

Она указала жестом в неопределенном направлении.

— Там?

— Да.

— Веди.

Ее плечи поникли, и она прижала платок к лицу, вытирая набежавшие слезы.

Алексей с влажным полотенцем на лбу лежал на узкой кушетке в пустовавшей комнате для прислуги. Выступивший на его лбу пот говорил, что он в горячке.

— Доктор приходил?

— Я побоялась привлечь внимание Николая Васильевича.

— Беги, одна нога здесь, вторая там, — Путилин удержал ее за плечо, чтобы напоследок спросить: — Когда он пришел?

— Вчера поздно вечером.

— Бегом.

Микушин был без чувств, но иногда стон вырывался из его разбитых до крови губ. Лицо походило на маску, правый глаз оплыл и начал покрываться синим с чернотой пятном. Бил левша. Скорее по привычке, Путилин отметил: голова не разбита. Сильно простужен, значит, пролежал некоторое время в очень холодном помещении, возможно, подвале. Если бы на улице, то наверняка бы замерз. Значит, нападение совершил не наш искомый Ильин, а кто-то другой. Но кто? Может, студента занесло в трактир и попал на мошенников? Вполне может быть, Ильин бы в живых свидетеля ни оставил, это ему не к чему. Путилин посмотрел на лежащего Алексея… Теперь статский советник был уверен: убийца не видел Микушина.

Доктор явился довольно-таки быстро.

— Здравствуйте, Иван Дмитриевич! — поздоровался он, Иван Дмитриевич ответил на приветствие. «Вот память», — подумал начальник сыска. Он знал этого человека, но, как назло, вылетело его имя с отчеством. Доктор проживал здесь недалеко, в трех домах от Риттера.

Осмотр не занял много времени.

— Ничего страшного с вашим молодым человеком, — доктор закрыл с щелчком саквояж, — переломов нет, вот порошки, которые необходимо ему давать, и абсолютный покой.

— Благодарю, — Путилин протянул доктору пятирублевую ассигнацию.

— Если станет хуже, то в срочном порядке зовите меня, но думаю, что ничего такого не должно произойти.

Он откланялся, его проводила Лиза.

— Теперь рассказывай.

— Мне нечего сказать, я уже все вам поведала.

— В котором часу он пришел?

— В первом пополуночи.

— Как привратника миновал?

— Не знаю, может быть, тот отлучился на минуту.

— Дальше.

— Появился на пороге продрогший, в одной рубашке, голова в крови. Я его провела в эту комнату, помыла и уложила в постель.

— А где был господин Залесский?

— На вокзале, провожал семью.

— Так, Микушин что-нибудь говорил?

— Нет, только пытался что-то сказать, словно речь потерял, мычал, а потом лишился сознания.

— Что было при нем?

— Ничего, одет был в рубашку, брюки и стоптанные туфли.

— Где одежда?

— Я постирала.

— Понятно, в карманах ничего не было?

— Я не посмотрела.

— Так, — Путилин тяжело вздохнул, если там и было что-то, допустим, бумажное, то наверняка не сохранилось. — Теперь слушай. Об Алексее никому ни слова, даже Николаю Васильевичу. Я приеду вечером. Как я смогу попасть сюда, не привлекая внимания?

— По черной лестнице и на кухню.

— Хорошо, а почему тебя хозяйка с дочерью не взяли с собою?

— В Москве проживает другая горничная…

— Вечером я приеду.

— Иван Дмитриевич, — она произнесла едва слышным голосом напуганной до безумия женщины, — что сделал Алексей Трофимович?

— Могу сказать только одно, что ничего преступного Микушин не совершал.

Тихий вздох выдал Лизу, судя по всему, она была влюблена в несчастного студента.

Иван Дмитриевич погладил ее по волосам.

В последнее время он заметил за собою, что слишком много времени проводит в неподвижном сидячем положении: в кабинете сидит, на допросах сидит, на санях едет и тоже сидит. Вот и решил неспешным шагом прогуляться до Большой Морской, посмотреть на Невский новым взглядом, а не быстрым, проносясь на лошадях.

На Аничковом мосту Путилин остановился на минуту, ему показалось, что впервые видит застывших бронзовых людей, усмиряющих породистых коней, хотя они уже давно стояли на постаментах, еще до первого приезда Ивана в столицу. Да, двадцать три года тому, когда Путилин поступил на службу канцелярским служителем в хозяйственный департамент Министерства внутренних дел. Как давно это было! Днем служба, а вечером, почти при лучине, денег на свечи не хватало, он готовился к сдаче экзаменов в Императорском Петербургском университете по предметам полного гимназического курса. Усилия не прошли даром, и за оказанные познания ему был выдан 31 декабря 1853 года (Иван Дмитриевич надолго запомнил этот день) аттестат, что предоставлял право быть причисленным по воспитанию ко 2-му разряду гражданских чиновников. Для молодого человека, приехавшего с несколькими рублям в кармане из древнего города Новый Оскол, где проживало меньше двух тысяч жителей, это был большой шаг.

«Что-то часто стали тревожить воспоминания молодости». Не успел Путилин предаться памятному времени, как перед ним возник через Екатерининский канал Казанский мост, который удивлял своей непомерной шириной, захватывающей часть площади перед собором. До следующего, Полицейского, через Мойку недалеко, а там и сыскное отделение. Всего полчаса от Литейного, и Путилин опять восседал в своем кабинете за вновь поступившими бумагами.

 

Глава восемнадцатая

Тот не тот, да этот…

ОТ УСТАЛОСТИ НЕ всегда тянет в сон, вот и Михаил, получив новое задание, отвлекся от ночного переезда. Теперь казалось, что и не было тех нескольких дней, проведенных в пути.

Жуков держал перед собою лист бумаги, на котором значилось, что Ильин Фома Тимофеевич из Псковской губернии до сих пор находится в столице, как и тот, из Вологодской.

Перед младшим помощником Путилина стоял выбор — с кого их них начать? «Если есть выбор, то, пожалуй, начну с того, кто живет подальше, а потом навещу второго. Так будет лучше». Вот и вышло, что Михаил направился вначале по второму адресу. Второй Ильин жил недалеко от строящегося здания Александровской школы Ремесленного общества, что у Московских Триумфальных ворот, в доме мещанки Какушкиной. Выбор пал на него.

Двухэтажный деревянный дом с шестью оконными глазами на каждом этаже встретил Михаила тишиной, словно в дневное время лишался многочисленных жильцов. Металлический навес, опирающийся на два столба, указывал на входную дверь. Хозяйка откликнулась на стук.

— Кто там? — раздался звонкий голос, и низенькая женщина появилась на пороге.

— Я… — начал молодой человек, но тут же был перебит.

— Не могу предоставить даже угла, так что ищи в другом месте, вон, — она указала жестом, — у Жукова.

Михаил от удивления обернулся на указанный жестом дом.

— Госпожа Какушкина?

— Да, это я, но все равно помочь ничем не могу. Проживающих и так полный дом.

— Александра…

— Ивановна я, Ивановна.

— Александра Ивановна, я вообще по другому вопросу.

— Ну, слушаю.

— Я приятеля ищу, Фому Ильину, сказали, что тут проживает.

— Есть такой.

— Как бы мне его повидать?

— Вечером, но только не у меня, — она сердито нахмурилась и кивнула в сторону.

— Само собой, я тут второй дом обхожу, в первом Фома был, да не тот.

— Как так?

— Этот Фома высокий?

— Да какой там, аршин с гаком.

— Низкий?

— Вот такой, — она показала рукой.

— С пышными усами и рассеченной бровью?

— Нет, у меня живет не твой знакомец.

— Благодарствую, — произнес Михаил, — пойду искать своего.

Жуков с удрученным видом покинул мещанку Какушкину, направляясь по второму адресу, написанному на листе бумаги Путилиным, но и первый Ильин не представлял интереса. Так Михаил и предполагал, но обиды на Ивана Дмитриевича не было: учение стоит дорогого. Второй Фома Ильин тоже оказался не тем, кого разыскивали служители закона.

ИВАН ИВАНОВИЧ, БУДУЧИ человеком дотошным, посетил первый указанный адрес с особым пристрастием, но убедившись, что искомый Фома Тимофеевич не соответствует портрету круглолицего с усами господина, не успокоился, а с особым пристрастием допросил хозяев, соседей, посмотрел угол, который занимал Фома, только не вынюхал, как дворовый пес, немногочисленное тряпье Ильина. Направился по второму, указанному адресу, но и там повторилась картина предыдущего посещения.

— Да, Фома высокий… Да что вы говорите, его можно вместо фонарного столба приспособить, худой как щепка, в чем только душа его держится, непонятно. Да он всегда с бородой ходит, она у него по пояс. Чтобы с усами, так никогда Фому не видели. Одежонка у него худая, денег копит и жалеет, все говорит: приеду домой, там и обновлюсь, дешевле там. Так что, милостивый государь, вы не того Фому нашли…

Радовало одно — на двух подозреваемых стало меньше, можно было все усилия направить на других Ильиных, что посещали или ныне живут в столице. Надворный советник испытывал противоречивые чувства, то ли досада брала верх, хотелось выйти самому на след незнакомца, облик которого вырисовывался все ярче и ярче, то ли облегчение зиждилось в голове. Отрицательный довод в следствии является таким же важным, как и тот, что приносит доказательство истинности событий.

Иван Иванович решил, раз возвращаться в сыскное отделение, а место проживания студента Микушина почти по дороге, то сделать небольшой крюк и посетить его квартиру.

ЖУКОВ ПОМНИЛ, ЧТО Иван Дмитриевич после проверки крестьян Ильиных придал его в помощь надворному советнику Соловьеву. Миша еще в отделении записал адрес студента в маленькую книжицу, куда он заносил много интересного по следствию, поэтому он решил не терять времени даром, а направиться на квартиру Микушина. Чем рогатый не шутит, может, Алексей дома?

Дворник подозрительно посмотрел, но мигом сменил взгляд на приветливый.

— Вы к Алексею Трофимычу?

— Ты правильно понял.

— Я его не видел, а как ему доложить: кто приходил? — осматривая Михаила, потянул хозяин лопаты для снега.

— Приятель по университету… Значит, ты его не видел?

— Так точно, а вы пройдите к нему, вдруг его пропустил и не заметил.

— Так и поступлю.

Михаил чувствовал затылком подозрительный взор дворника.

— ЗДРАВИЯ ЖЕЛАЮ, — ПРИВЕТСТВОВАЛ Соловьева местный дворник с лопатою для уборки снега в руках.

— Скажи, голубчик, Микушин не объявлялся?

— Никак нет, с воскресного дня так я его и не видел.

— Его не спрашивали?

— А как же.

— Кто?

— Молодой человек с минуту наверх пошли, очень подозрительного виду.

Соловьев быстро поднялся по лестнице, чуть ли не бегом, чтобы не упустить подозрительного молодого человека, но на площадке столкнулся с Михаилом и все понял.

— Фу… ты, — в сердцах произнес он.

— Что такое? — удивился Жуков.

— Да этот дурак-дворник сказал, что к Микушину посетитель, очень, сказал, подозрительного виду.

— Понятно, — засмеялся Жуков. — Никогда бы не подумал, что меня можно заподозрить в чем-то таком-этаком.

Дверь им открыл агент лет двадцати с гаком, который доложил, что никто к Алексею не выказывал интереса. Памятуя слова Ивана Дмитриевича, что нечего держать на квартире сыскного сотрудника, надворный советник распорядился: наблюдение с этой минуты снимается. Ждать больше нечего.

В отделение Иван Иванович возвращался уже не один, а в сопровождении молодого агента и Михаила.

НА ДОЛЮ ШТАБС-КАПИТАНА выпал сбор сведений о Петре Глебовиче Анисимове, вероисповедания православного, из потомственных дворян Тверской губернии. А ведь и один из Ильиных оттуда же, тридцати пяти лет, приобрел имение в Новоладожском уезде, в двух верстах от деревни Вымово у господина Левовского Сергея Ивановича, который, в свою очередь, купил его в 1865 году, через год после поступления на службу, у статского советника Корсакова за двадцать восемь тысяч серебром. Осталось посетить место его проживания в столице.

До Новой Ладоги от столицы было чуть более ста верст хорошей дороги, а там до деревни Вымово еще верст пятнадцать — двадцать. Но для полной картины необходимо было все выяснить в Петербурге, а уж потом — теплую шубу, шапку, и в путь по заснеженной дороге. Сразу появляться в имении тоже не очень хорошая идея, а если Анисимов — это Ильин, тогда, почуяв опасность, тот просто сбежит, и тогда не найти его, как говорится, во веки веков.

«Конечно, — стукнул себя по лбу штабс-капитан, — проверить надо там», — и зашел в канцелярию градоначальника, она находилась в десятке шагов.

Несмотря на ранний час и отсутствие управляющего канцелярией, господина Христиановича, Василию Михайловичу удалось поговорить с делопроизводителем подполковником Манугевичем.

— Карп Фомич, — виноватая улыбка высветилась на лице Орлова, — не соблаговолите ли помочь сыскному отделению?

Не в первый раз с подобными просьбами обращались к Манугевичу, иногда сам начальник Иван Дмитриевич приходил, а порой присылал своего помощника, расторопного юношу по имени Михаил.

— Когда это мы отказывались? — пробурчал делопроизводитель. — Чем могу служить?

— Есть некие господа Анисимов и Ильин, — пожевал ус штабс-капитан. — Не получали ли они паспорта для выезда за границу?

— Напишите мне…

— Вот, — Орлов протянул лист бумаги Карпу Фомичу.

— Придется подождать.

Через три четверти часа Василий Михайлович знал, что и Фома Тимофеевич Ильин, и Петр Глебович Анисимов имеют паспорта для выезда за границу, один — в Италию для поправления здоровья, второй — на воды в Германию. Василий Михайлович был крайне удивлен тем обстоятельством, что два паспорта находились в руках. Преступники ли эти господа? Сомнение закралось в сердце. Он ожидал иного результата, но, увы, надо принимать все таковым, как есть.

«А чему, собственно, я удивляюсь? — Василий Михайлович даже остановился на миг, чем испугал следом шедшего незнакомого человека. — Если они самозванцы, живущие по подложным паспортам, тогда и… А почему, собственно, я думаю, что это два разных человека, а не один?»

Орлов развернулся и прошел опять в канцелярию, но там уже не смогли ему помочь. Никто из чиновников канцелярии градоначальника не смог припомнить по описанию ни Ильина, ни Анисимова, ни описать получивших паспорта, только разводили руками. Сколько просителей приходит в канцелярию, не счесть.

С досады Василий Михайлович сказал:

— Вы на разные фамилии одним и тем же людям тоже выдаете?

Такие взгляды он поимел в ответ, что для себя решил, еще нескоро канцелярские забудут его выпад и нескоро он сможет быстро получить там интересующую его информацию, если понадобится…

Ехать в Новую Ладогу было рано, слишком много неясностей, и штабс-капитан решил зайти в кофейню, что на углу Большой Морской и Невского, позавтракать, предчувствуя впереди тяжелый день.

Сидя за столом, он обдумывал дальнейшие действия. Конечно, необходимо поговорить с Иваном Дмитриевичем, но как знал штабс-капитан, Путилин отъехал по делам следствия, а терять время в отделении не хотелось.

Не успел Василий Михайлович поставить пустую чашку на стол, как за окном увидел знакомый силуэт. Путилин пешком возвращался в отделение. Орлов схватил шинель и, на бегу натягивая ее, бросился догонять начальника.

 

Глава девятнадцатая

Следы обретают очертания

— ИВАН ДМИТРИЕВИЧ! — ПУТИЛИН услышал за спиною тяжелые шаги.

Статский советник обернулся, его догонял Василий Михайлович, на ходу приводя себя в порядок. Шапка чуть не падала с головы, портупея в руках.

— Иван Дмитриевич, — глаза у штабс-капитана горели, — здесь такое дело… — его слова прерывались тяжелым дыханием.

— Слушаю.

— Иван Дмитриевич, я был в канцелярии градоначальника и там узнал, что Ильин и Анисимов получили паспорта для выезда на лечение, один — в Италию, второй — в Германию.

— Так они выехали?

— Нет, они еще здесь.

Иван Дмитриевич задумался о сообщенном, ведь потенциальные преступники могли покинуть не только губернию, но и страну. Хотя что можно поделать с ассигнациями в Европе? Да ничего. Там они представляют собой бумагу. Скорее всего, преступники уехали бы сперва на восток — куда-нибудь за Урал, в Сибирь, чтобы обменять фальшивки на золото или серебро, а уж потом за границу. Взять семейство Янсенов, три года тому пошедших на каторгу. Они фальшивки получали из Франции, чтобы здесь пустить в оборот через привлеченных к делу людей. Тот же Август Жуэ из Путивля или Яков Шенвиц из Варшавы старались наводнить такими ассигнациями города, в которых останавливались поезда, тем самым привлекая внимание. Да и их продукция, хотя и отличалась отменным качеством, но существенно уступала Левовским.

Как Путилину пояснили специалисты, качество поддельных денег было настолько высоким, что даже бумага фальшивок повторяла состав настоящей денежной бумаги, и качество ее выработки вызывало уважение. В итоге это делало весьма затруднительным обнаружение подделок, да к тому же высокое качество печати делало огрехи гравера незаметными без специальной оптики. На банкнотах менялись номера, причем изготовитель ни разу не ошибся и не запустил в изготовление ассигнации не выпущенных Министерством финансов серий и номеров, что говорило об обладании преступниками секретных сведений. Обыкновенно фальшивые деньги привлекали к себе внимание своей хорошей сохранностью, да еще тем, пожалуй, что некоторые из них были несколько более светлого тона, нежели настоящие. На некоторых образцах производителю не удавалось добиться абсолютно верного цвета, а в случае с деньгами, найденными на квартире Левовского, дело обстояло как раз наоборот: они полностью повторяли настоящие, в особенности состав бумаги. И только в мелких деталях, незаметных глазу, были допущены незначительные огрехи. В целом же качество подделок характеризовалось экспертами как «очень высокое». Им не удалось выявить ни одного достоверного и повторяющегося признака, который бы позволил неспециалисту быстро и безусловно верно распознавать фальшивки на месте. Тогда, в деле Янсенов, эксперты пояснили и рассказали, что лет пятнадцать тому озаботившись появлением в Германии поддельных денег, гравер и оптик Дове разработал оригинальный способ проверки подлинности бумажной ассигнации путем сличения ее отдельных фрагментов с эталонными через стереоскопические линзы. Определенным образом свернутые ассигнации — проверяемая и эталонная — укладывались под стереоскоп. Эксперт рассматривал их через линзы двумя глазами одновременно и видел либо четкий, крупный фрагмент узора банкноты, когда она подлинная, либо расплывающийся, нечеткий и крайне неприятный для глаз рисунок, если она — фальшивка. В том случае, если обе рассматриваемые купюры вышли из-под одной печатной пластины, изображения, поступавшие от каждого из глаз, в мозгу наблюдателя в точности совмещались, как если бы он рассматривал одну-единственную купюру. В том же случае, когда ассигнации печатались с разных пластин, неизбежно возникало несовпадение узоров, а это сразу сказывалось на восприятии изображения. Оно становилось нечетким и крайне раздражающим для глаз рассматривающего.

В основе «способа Дове» лежала простая в общем-то идея: фальшивомонетчику никогда не удастся с математической точностью воспроизвести оригинал во всех его частях. А значит, сличение через стереоскоп позволит очень быстро выявить несовпадение узоров проверяемого образца и банкноты-эталона.

Экспедиция по заготовлению ценных бумаг разработала около двадцати мест проверки подлинности пятидесяти- и двадцатипятирублевых ассигнаций по методу Дове, тем самым предоставив экспертам точный способ быстрой проверки подлинности банкнот. Понятно, что все варианты подобной операции были совершенно секретны и никогда не разглашались, но, тем не менее, господин Левовский много лет состоял в Экспедиции и по долгу службы знал многое, но, к счастью, не все.

— Я уверен, что эти двое, или единый злодей в двух лицах, никуда не уехали. Будем уповать, что идем по правильному следу. Весьма, кстати, вам повезло, что эти господа получали паспорта для выезда не в канцелярии Тверского губернатора, не то пришлось бы обращаться в департамент. Каковы ваши дальнейшие действия?

— Проверю адреса, где останавливался Анисимов, установлю, похож ли он на разыскиваемого с рассеченной бровью. Хочу телеграфировать в Тверь о господах Ильине и Анисимове.

— Не стоит. Не зная отношений чинов полицейского управления, можно внести некоторую нервозность в поведение разыскиваемых господ.

— Потом хотелось бы съездить в Новую Ладогу, а там, если удастся, не привлекая внимания, то и в имение.

— Можно разворошить осиное гнездо.

— Да, можно, но мне кажется, что становой пристав подскажет причину, по которой мне придется посетить Анисимова.

— Продолжайте.

— От полученных сведений будут зависеть дальнейшие действия.

— Василий Михайлович, мне пришла в голову одна идейка. Посетите еще раз земельный комитет, пусть там подскажут какую-то мелочь в оформлении купчей, и вы, как чиновник этого комитета, должны устранить ее. Может быть, так?

— Я подумаю, как лучше это устроить.

— Теперь, когда личность Анисимова обретает очертания, жду вас у себя с новыми предложениями…

Что ж, следствие по делу убийства господина Левовского приобретает не частный, а совсем другой характер — государственный, и оно напрямую связано с появлением фальшивых ассигнаций. Клубочек катится, как в детской сказке, указывая путь к дальнейшим действиям. Ох как не прост оказался Сергей Иванович, ох как не прост! Неужели такое задумано было еще на заре его чиновничьей карьеры? Путилин был поражен, даже не поражен, а у него не находилось слов для описания открывшейся ему картины. Кажется, в каждом тихом омуте обитает свой черт — жадность, стяжательство, предательство скрывались за маской добропорядочности.

Путилину не давала покоя одна мысль: как бумажник убитого оказался в квартире Микушина? Если подбросил преступник, то с какой целью? Алексей был влюблен в Марью Николаевну и всеми способами стремился расстроить этот брак. Он следил за Левовским, пытаясь узнать о нем что-то нелицеприятное, но его заметил незнакомец. Тогда получается, что они видели в момент совершения злодеяния друг друга. Убийца узнал Микушина, а тот запомнил лицо. Но почему оставил студента в живых? Ведь сыскная полиция могла и не найти его, тогда бумажник терял роль улики. Получается, сам Алексей взял его у убитого, но зачем? А орудие убийства, заказанное совсем другим человеком? Неужели и он замешан в это дело? Сплошная несуразица.

Василий Михайлович походкой, выработанной за годы кадетства и военной службы, удалился в сторону Невского, поправляя на ходу шапку. Путилин направился в обратную сторону к отделению, чтобы ознакомиться с происшествиями в столице за день. Город большой, каждый день кто-то приезжает со всех концов бесчисленных губерний, кто-то его покидает. На окраинах селится подозрительный люд, появляются новые притоны. Сыскные агенты стараются их закрывать, но на их месте тут же появляются новые. Вот так и идет непримиримая борьба с переменным успехом: то сыскное берет верх, то разбойничья «вольница»…

После просмотра книги происшествий Путилина ждал увлекательный вояж по местам, где останавливался Фома Тимофеевич Ильин с приметной бровью или без оной, и от этого обстоятельства будет зависеть, останется он в числе подозреваемых, к тому же одним из главных, или нет.

В обычные годы в канун новогоднего праздника люди становятся беспечнее, а всякое жулье начинает пользоваться беззаботным положением, и число обманутых чередой тянется к нам, мол, господа хорошие, помогите. А что сыскным? Вот то-то и оно… Это их служба, и поставлены они на страже закона.

Дежурный чиновник доложил, что Путилина никто не спрашивал, и ознакомил со списком происшествий, большинством которых занимались частные приставы и судебные следователи на своих участках, так что пока они не связывали руки в ведущемся расследовании, по крайней мере до завтрашнего дня, а там один Господь знает, какие испытания приготовлены. Чиновнику Путилин приказал, что если появятся Соловьев и Жуков, передать им: нужда в поиске студента Микушина отпала.

Перед Путилиным лежало два адреса: гостиница, в которой останавливался Ильин в прошлые годы, и последний — квартира, как он понял, в доходном доме, снятая на длительный срок, иначе Фома Тимофеевич не смог бы там постоянно останавливаться. Хозяин не стал бы ждать своего постояльца без должной денежной оплаты.

«Начну-ка я с гостиницы, — рассудил Иван Дмитриевич, — там много добровольных помощников из горничных и других служащих».

Гостиница господина Брюмера находилась на пересечении Вознесенского проспекта и Садовой улицы. Трехэтажное желтое здание с белой окантовкой по периметру окон было ничем не примечательно, если только тем, что с двадцатых годов в нем находилась гостиница для невзыскательной публики с довольно-таки дешевыми, но исключительно уютными нумерами. Возле входной двери прохаживался в черной одежде привратник, вышедший подышать воздухом.

— Здравия желаю, Иван Дмитрич, — произнес он, вытянувшись, как заправский солдат после долгой муштры.

— Степан, — Путилин узнал человека, который когда-то помог в деле кражи на третьем этаже гостиницы, — как здоровье? Вижу, время тебя не берет.

— Так точно, не берет, — он хитро улыбнулся и, понизив голос, добавил: — Какие мои годы.

— Ты сколько при гостинице?

— Да лет двадцать, почитай.

— Значит, ты мне можешь помочь. Скажи, ты не припомнишь человека, который в течение нескольких лет останавливался здесь?

— Почему бы не припомнить.

— Мужчина лет тридцати пяти, круглое лицо, пышные усы и рассеченная вот так бровь, — Путилин показал на своем лице.

Степан замолчал надолго, и начало казаться, что он лишился языка, решив его проглотить.

— Так вспоминаешь?

— Иван Дмитрич, ей-богу, — он перекрестился, — не припомню такого. Рад был бы помочь.

— Скажи, управляющий на месте?

— А где ж ему быть, пока каждую бумажку не проверит, спать не уходит.

Когда статский советник вошел к управляющему, тот сидел за столом в компании множества тетрадей, в которых вел учет проживающих, а главное, денег. У бедного гостиничного служителя покраснела даже лысина от напряжения. Сперва он цыкнул на начальника сыска за то, что тот посмел ему помешать, но потом узнал и вскочил с приклеенной к толстым губам улыбкой.

— Господин Путилин, — голос хотя и звучал с долей радостного чувства, но во взгляде радости не наблюдалось, а скорее сквозило недоверие и откровенная неприязнь, что, мол, опять от меня нужно.

Иван Дмитриевич поздоровался, не обращая внимания на взгляд, улыбку и остальную мишуру, покрывающую толстым слоем показное гостеприимство управляющего.

— Что привело вас в наш тихий дом?

— Исключительно бумажные дела, — успокоил Путилин управляющего, который приготовился, видимо, к худшему, ведь как это так он и не знает о происшествии в порученной ему гостинице. Он с облегчением вздохнул.

— Итак, я слушаю вас, господин Путилин.

— Вы помните всех своих постояльцев, которые из года в год останавливаются у вас?

— Я не был бы на своем месте, если бы спустя рукава относился к своим обязанностям, — обида прозвучала в словах управляющего.

— Не хотел показаться бестактным, но мой вопрос вызван исключительно вашими постояльцами.

— Так, — он приготовился.

— Лет шесть кряду у вас останавливался некий Ильин, — Путилин произносил тоном, из которого невозможно было понять — спрашивал или утверждал.

— Да, Фома Тимофеевич вот уж год как не появляется…

— Вот именно он и вызывает мой интерес.

— Ничего плохого о нем сказать не могу. Останавливался всегда в одном и том же нумере, о чем заблаговременно сообщал по телеграфу. Платил исправно, если не ошибаюсь, помещик из Тверской губернии, — управляющий поднял палец кверху, потом подошел к шкафу и достал переплетенный толстый том с какой-то замысловатой закорючкой на корешке. — Вот, я прав, Ильин Фома Тимофеевич, Тверская губерния, Вышневолоцкий уезд.

— Что вы о нем скажете?

— Пожалуй, больше ничего, — управляющий пожал плечами. — Скандалов и дебошей, как некоторые наши постояльцы, не учинял. Вежлив, тактичен.

— Скажите, к нему кто-нибудь приходил?

— Господин Путилин, за гостями мы не следим, тем более почти год прошел.

— Вы его помните?

— Конечно.

— Каков он на вид?

— Объясните, в чем, собственно, дело?

— Пока не могу, служебная тайна. Так как он выглядел?

— Насколько помню, ему лет около сорока, роста, — управляющий окинул Путилина внимательным взглядом, — с вас будет. Упитанный господин с таким круглым лицом, — он показал ладонями около своих щек, — да и усы, я был удивлен, почему он их не подстригает, пышные, как рисуют казаков, и еще приметный шрам на левой, нет, на правой, нет, впрочем, не помню, на какой брови. Когда я поинтересовался, он улыбнулся в ответ и сказал, как и вы, тайна.

— Какой нумер занимал Ильин?

— На третьем этаже, — и он назвал цифру.

— Ваши горничные и коридорные те же, что и при Ильине?

— Увы, мне пришлось заменить на третьем этаже полгода тому всю прислугу из-за скандала, — управляющий запнулся и потупился. — Скорее всего, их не найти теперь будет.

— Все же у вас сохранились их фамилии?

— О да! Я не выбрасываю таких сведений, ведь всякое может всплыть даже через несколько лет.

Предусмотрительность управляющего оказалась на руку начальнику сыска, но за эти полгода и в самом деле многое могло произойти, и бывшие служащие гостиницы могли сменить город и уехать из столицы, так что найти их не велика вероятность…

Второй адрес, написанный на свернутом вчетверо листе бумаги, находился недалеко. Но с ним надо быть поаккуратнее, ведь Фома свет-Тимофеевич может проживать еще там, а сыскному отделению надо, чтобы он не только не знал, но и не догадывался об интересе сыскной полиции к его персоне.

Двухэтажный дом в четыре окна, крашенный в синий цвет, находился на Загородном проспекте. Хозяином там был Дмитрий Бернардаки, шестидесяти трех лет, ни в чем противоправном не замешанный. Более о нем было ничего не известно. А впрочем, что может произойти, если Фома Тимофеевич узнает об интересе к его персоне сыскного отделения? Станет осторожнее? Нет никаких сомнений. Попытается бежать? Нет. Зачем? Пусть думает, что нужен как один из знакомых Левовского. Ильин же не догадывается, что он опознан приемщиком заказов в мастерской Долганова… Но этого факта мало для ареста, он может отговориться, что делал трость по просьбе Сергея Ивановича и лично передал в руки изготовленную вещь. Левовский появлялся в местах, опасных для посещения, поэтому и обзавелся таким предметом исключительно в целях безопасности. Более ему пока предъявить нечего, кроме подозрений, которые для суда не являются неопровержимыми уликами. Так-то.

По соседству с домом Бернардаки возвышался четырехэтажный унылого серого цвета с выцветшей краской и облупившейся местами штукатуркой, сквозь которую проглядывал красно-коричневый кирпич. Путилин направился к нему, точнее к городовому, у которого рядом стояла будка с черными полосками, пересекавшими ее наискосок.

— Здорово, служивый! — подошел Иван Дмитриевич к полицейскому.

— Здравия желаю, — полицейский окинул подошедшего с ног до головы внимательным взглядом, ожидая вопроса.

— Не подскажешь мне вот о том доме, — Путилин указал жестом на деревянный дом Бернардаки.

— А кто вы такой будете? — полицейский пристальнее всмотрелся в сыскного начальника.

— Подозрительный ты… — Иван Дмитриевич представился.

— Иван Дмитрич, а я вас и не узнал, — искренне удивился городовой.

— Расскажи все-таки об этом Бернардаки.

— Хозяин справный, за домом следит, живет один, кухарка приходящая, занимается еще и хозяйством. Второй этаж он сдает постояльцам, там у него две комнаты, раньше несколько их было, а с полгода тому въехал один.

— Кто такой?

— Постоялец как постоялец. Смирный, гостей не водит, с утра уходит по делам, возвращается не поздно, но иногда отъезжает на неделю.

— Как его зовут?

— Ильин Фома Тимофеевич.

— Он сейчас дома?

— С час как вышел, я как раз на пост заступил.

— Его кто-нибудь спрашивал?

— Что гостей не водит, я от Дмитрия слышал, а чтобы кто спрашивал, так вам надо у хозяина поинтересоваться.

— Как выглядит Ильин?

— Обычно, — пожал плечами.

— Будь любезен ответить, как велит положение о городовых.

— Ваше высокородие, — полицейский вытянулся, показывая армейскую выправку, — роста этот Ильин высокого, два аршина пять или пять с половиною вершков, телосложения полного, плечи широкие, волосы прямые, на висках с сединою, глаза голубые, нос прямой, пышные усы, брови тонкие, дугообразные, правая рассечена полувершковым шрамом.

— Довольно, — перебил его Путилин, получив нужное, — голубчик, — похлопал полицейского по плечу, — я не против шуток, когда они не касаются службы, но когда… — тут начальник сыска не договорил, лишь погрозил указательным пальцем.

— Иван Дмитрич, все понял, — он закрыл ладонью рот.

— Правильно понимаешь, — Иван Дмитриевич остановился в затруднении. Конечно, можно посетить хозяина дома, а вдруг он в приятельских отношениях с постояльцем и предупредит об интересе сыскной, да хотя бы простой полиции к личности Фомы Тимофеевича?

Прежде чем возвращаться в отделение, Путилин решил навестить квартиру господина Залесского, а в ней — больного студента. Вдруг тот сможет что-нибудь прояснить в своем поведении, объяснить наличие найденного бумажнике и слежки за Левовским.

На счастье Ивана Дмитриевича, Николай Васильевич еще не вернулся со службы, а открывшая дверь Лиза выглядела отдохнувшей и радостной, даже на щеках появился румянец и глаза блестели скрытыми угольками. Путилин понял, что Алексей чувствует себя гораздо лучше, чем утром, к тому же девушка испытывает к своему «пленнику» совсем не шуточные чувства.

— Как он?

— Чаю попил, но еще слаб.

— Веди, — Путилин тихонечко подтолкнул ее.

Микушин лежал с открытыми глазами, но не повернул даже головы, когда они вошли.

— Алексей Трофимович, — тихонько позвала Лиза, только после повторного зова студент повернул голову в сторону вошедших. Скользнул пустым взглядом и уставился вновь в потолок, — к вам пришли.

Студент крепче сжал зубы, что желваки заиграли на поросших редкими волосами скулах.

— Ступай, — Иван Дмитриевич взял за хрупкие плечи девушку и подвел к двери. — Ступай.

Потом статский советник закрыл дверь и вернулся к кровати больного, пододвинув ближе стул.

— Ну, здравствуй, Алексей. Я тебя почти пять дней разыскиваю.

Но студент, словно занятый чем-то своим, не удосужился обратить на слова внимания, но потом вдруг произнес:

— Она мне не поверила.

Путилин старался не мешать.

— Она думает, что это я, — потом повернул голову: — Вы из полиции?

— Да.

— Это она вас позвала?

— Нет.

— Вы лжете, это она, — с какой-то назойливостью сказал он.

— Нет, Лиза…

— При чем здесь Лиза, — прошипел он. — Вас позвала Марья Николаевна?

— Ах, вот ты о чем? — догадка превратилась в уверенность. — Марья Николаевна два дня как в Москве.

— Значит, она ничего не сказала? — оживился он, попытался даже приподняться.

— Лежи, лежи.

— Ничего, я не болен.

— Лежи, — Путилин положил руку на его грудь, отчего у студента дыхание перехватило. — Лежи.

— Я должен объявить, что явился свидетелем преступления.

— Успокойся, мне все известно и об убийстве жениха Марьи Николаевны, и о человеке с пышными усами, — Иван Дмитриевич смотрел в лицо Микушина, как он отреагирует на известие.

— Откуда вы знаете?

— У меня такая служба, а впрочем, расскажи, что знаешь.

— Я… — молодой человек запнулся и сквозь болезненную бледность проступила краска стыда, потом преодолел смущение и продолжил: — Я следил за Левовским, чтобы доказать Марье Николаевне, что он, в сущности, низкий человек. Он ездил после посещения Залесских к содержанке, которой снимал квартиру. Это низко и подло…

— Продолжай.

— В тот вечер он встретился с каким-то офицером, как я понял из разговора, другом детства, а потом, потом…

— Алексей, не надо волноваться, уже все позади, рассказывай.

— Потом он пошел к содержанке. По-моему, на Стремянной я заметил, что за ним следует господин в черном. Самого убийства я не видел, но Сергей Иванович свернул в Невский переулок, а тот в черном — за ним, потом раздался тихий крик или всхлип… Точно уж не помню, и человек выскочил почти на меня, а я успел вжаться в закуток, и по всей видимости, он меня не заметил.

— А зачем ты взял бумажник?

Его брови поползли вверх.

— Сам не знаю.

— Вот и хорошо.

— Вы нашли убийцу?

— Извини, Алексей, но не могу пока сказать. Так почему ты взял бумажник?

— Когда тот человек сбежал, я вошел в переулок и понял, что Левовский мертв, в каком-то помешательстве сунул руку в карман, а когда очнулся, то этот предмет лежал на моем столе у кровати.

— А что ты сказал Марье Николаевне?

— Только то, что ее жених мертв.

— И она подумала, что ты…

— Да, — перебил Путилина студент. — Она уверилась в моей виновности, — отвернул голову в сторону, упершись взглядом в стену.

— Того человека ты видел ранее?

— Может быть, но не могу припомнить.

Иван Дмитриевич видел, что Алексей устал. Болезненная бледность брала верх, ввалившиеся щеки придавали ему облик не молодого, должного иметь отменное здоровье юноши, а быстро состарившегося человека, получившего жестокие удары судьбы.

— Выздоравливай, вечером к тебе придет чиновник для снятия показаний.

— Вы найдете того человека? Убивца?

— Обязательно.

 

Глава двадцатая

Слова, дорога и снова слова

ИВАН ИВАНОВИЧ И Жуков явились в отделение, но были крайне удивлены, когда дежурный чиновник передал слова Путилина, что, если проверяемые Ильины не имеют к разыскиваемому никакого отношения, то поисками студента заниматься не стоит. Слова статского советника их озадачили и не внесли никакой ясности в головы сыскных агентов.

Они только переглянулись, пожали плечами и отправились откушать горячего чаю после прогулки на морозе.

— У вас тоже Ильины не те, — начал разговор Миша, отхлебывая из стакана обжигающий чай.

— Я этого и ожидал, — отмахнулся Иван Иванович, не имея желания разговаривать о напрасно потерянном времени, — ты лучше расскажи о своем вояже.

— Какой вояж? — Жуков горестно улыбнулся. — Какой вояж? У меня перед глазами стоят дорога, по пояс заваленная снегом, и белые деревья по сторонам от нее, и еще мороз, продирающий до костей, словно на тебе надет не теплый тулуп, а простая дерюжка.

— О холоде понятно, — Иван Иванович хитро улыбался. — А как убийца-то сознался?

— Я сам не понимаю, но думаю, замучила его проснувшаяся совесть, ведь не выскажешь о том, что сотворил.

А чем больше он думал о своем злодеянии, тем больше перед ним представал убитый во всей красе, ведь не даром в последнее время Петров топил себя в чарке, чтоб хоть как-то позабыть о совершенном.

— Сие недоступно моему пониманию, — надворный советник наклонился вперед, поставив стакан на стол. — Помнишь Зинаиду, дай бог памяти, ой, господи, да не важна фамилия, та, которая убила утюгом односельчанку, ее хозяйку и двухлетнего ребенка, только из-за мысли, что та живет лучше, и забрала себе три рубля. Подумаешь и дивишься невероятному: стоимость загубленной жизни — рубль штука, словно при покупке на рынке. Не могу привыкнуть к человеческой подлости, вот сколько служу, столько и не могу привыкнуть. Каждый раз чувствую отвращение при таких диких преступлениях, словно у тебя самого жизнь отняли.

Повисла пауза, каждый погрузился в свои размышления. Иван Иванович, по чести сказать, стал в последнее время уставать и подумывать об отставке. Порой приходилось сталкиваться с такой гадостью… Иногда казалось, начинаешь черстветь душой, не говоря уже о боли в левой стороне груди и постоянных горьких мыслях. А Миша в силу молодости был переполнен иными чувствами, ему хотелось побыстрее избавить родной город от мошенников, бандитов и убийц, поэтому сейчас он пил маленькими глотками чай и мечтательно смотрел в окно, покрытое молочным узором, нарисованным декабрьским морозом, обдумывая, с какой это стати Иван Дмитриевич запретил розыски Микушина. Может, тот объявился и отпала нужда в поисках?

— Ну и слава богу, — прошептал Жуков, обхватив ладонями стакан, ощущая его тепло.

— Что ты сказал? — повернул лицо в сторону Михаила надворный советник.

— Да так, радуюсь, что сегодня за этим студентом по морозу бегать не придется, — не сразу отвлекся от мыслей младший помощник Ивана Дмитриевича. — Я все о деле думаю… — Потом добавил: — Что-то тут не так.

— Что не так?

— Не знаю… если Ильин или Анисимов, или еще кто-либо замешаны в это дело, то я не вижу роли студента. Ну да, бумажник, найденный в квартире… его слежка за убитым. Все так, но последнее можно объяснить избытком чувств к молодой девушке, вот он и возомнил себе, что может отвратить Залесскую от жениха… Так, кажется, ее фамилия?

— Да, — кивнул Иван Иванович, краем уха прислушиваясь к рассуждениям Михаила.

— Так вот: чувства давили юношу, такое поведение можно объяснить состоянием ревности. А бумажник? Навести нас на ложный след…

— Тогда убийца должен был бы знать наверняка, что попадет в квартиру Микушина раньше, чем хозяин… Не получается.

— Нет, если убийца Микушин, то зачем держать такую улику против себя? Не проще ли забрать содержимое и выбросить кошелек от греха подальше… И еще, как он смог бы заполучить трость?

— Здесь все просто, — отвечал надворный советник, и создавалось впечатление, что он не слушает Михаила, а отвечает так для продолжения разговора. — Шел наш Сергей Иванович в прекрасном расположении духа после проведенного вечера с приятелем за чашей, как говорится, вина, а здесь незнакомец выхватывает трость и…

— Тогда, — не выдержал Жуков и перебил, — он должен знать о секрете, заключенном в трость, иначе неожиданный позыв к убийству соперника становится абсурдом.

— В этом я с тобою соглашусь.

— В противном случае получается, что бумажник взял сам Микушин, но однако же к лишению жизни противного ему господина не причастен, как это может быть?

— Не все поступки можно объяснить, — горестно добавил надворный советник. — К великому сожалению, не все, иначе все преступники были бы пойманы.

ШТАБС-КАПИТАН ОРЛОВ шагал по убранному от снега тротуару, тихо поскрипывающему под тяжелыми армейскими сапогами. Взгляд его был устремлен под ноги на деревянные шестигранники мостовой, скрепленные металлическими скобами. Дворники поработали, очистили на славу, даже успели бросить на плитки песка, уже потемневшего и потерявшего свою желтизну.

«Анисимов Петр Глебович, — крутилось в голове штабс-капитана. — Кто ж ты таков, Петр, сын Глебов. Кто? Преступник или вполне заслуживающий уважения верноподданный государя нашего?»

Анисимов являлся владельцем дома, купленного шесть лет тому на 3-й линии Васильевского острова.

Василий Михайлович решил пройтись пешком, благо было недалеко, но сперва все же он решил заглянуть в участок, чтобы, по возможности, узнать о господине Анисимове, тем более что и сам участок находился почти напротив дома Анисимова. Помощника пристава ротмистра Праведникова он знал давно. Года три тому он, только поступивший на службу в сыскное отделение, обратился к Константину Михайловичу по делу. Тот не стал чинить бюрократические препоны штабс-капитану, а помог, и тогда был задержан бывшим военным его первый преступник. Вот с тех пор они придерживались, хотя и не дружеских, но вполне приятельских отношений и никогда не отказывали в помощи друг другу.

Одноэтажный дом, который занимал 1-й участок Василеостровской части, хозяйственное отделение Полицейского управления Санкт-Петербурга взяло в наем на двадцать пять лет у купца Соловьева. Здание было добротное, с толстыми стенами и крытой железом крышей, окрашенной в синий цвет.

Василий Михайлович, кивнув дежурному чиновнику, прошел к кабинету ротмистра Праведникова.

— Константин Михайлович, наше вам.

— А, Василий Михайлович, — помощник пристава поднялся и с распростертыми объятиями направился к Орлову, — рад видеть тебя в прекрасном здравии.

— Благодарю, как сам-то?

— Да как, божьими заботами.

— Как семейство? — подмигнул. — Прибавления не ожидается?

— Бог с тобой, Василий Михайлович, мне четверых хватает, да и тех не каждый день вижу.

— Служба?

— Так точно, служба. А ты как? Все еще жену не выбрал?

— Как и ты скажу, служба. Вот и сейчас, если бы не дела наши скорбные, мы б с тобой и не повидались бы…

 

Глава двадцать первая

В ожидании чуда

ЧАЕВНИЧАТЬ В ТАКОЕ время года — душу отогревать, а не только лишь бренное тело, но когда два чиновника, один из них — по поручениям, второй — младший помощник, чином пока не вышедший, сидят со стаканами в руках и в ус не дуют о проведении дальнейшего следствия…

— Иван Дмитриевич, — первым вскочил Михаил, выплеснув остатки чая после гневных слов начальника.

— Что Иван Дмитриевич? Уже убийцу изловили? Дел больше нет? Столица от преступников освобождена?

Надворный советник ждал окончания начальственного возмущения и в силу своих лет в пререкания не вступал, предпочитая переждать напрасные сотрясания воздуха, чтобы потом спокойно, без лишних хлопот доложиться о выполненном задании.

— Жду вас в кабинете, — и уже вполне спокойным голосом добавил, обращаясь к Жукову: — Чай прихвати.

Через несколько минут от былой вспышки не осталось ни следа. Путилин и сам понимал, что был не прав, повысив голос. Наверное, скорая еженедельная аудиенция у градоначальника вносила некоторую напряженность, невзирая на вполне заслуживающие похвалы результаты. Но стоящие выше по чину видят в сыскных делах лишь недостатки и определенную нерасторопность в поисках всевозможных преступников.

— Итак, проверенные Ильины оказались не теми, кто нам нужен, — Иван Дмитриевич подытожил слова сыскных агентов, хотя сам узнал об этом еще утром, — и на квартире господин Микушин не объявлялся?

— Совершено верно, Иван Дмитриевич, — вполне спокойным голосом подтвердил надворный советник.

— Тогда моя очередь, — Путилин закрыл глаза ладонью. — Ильин Фома Тимофеевич проживает на Загородном проспекте в доме Бернардаки, приметы подходят под описание разыскиваемого нами. Вас, Иван Иванович, попрошу послать туда агента. По всей видимости, наш, уже, надеюсь, найденный господин вернется к шести часам. Теперь наблюдать за ним днем и ночью, чтобы он не заподозрил слежки.

— Будет выполнено.

— А почему мы не можем его задержать? — не выдержал и вступил в разговор Михаил.

Соловьев посмотрел на начальника.

Путилин кивнул, давая разрешение, чтобы Иван Иванович пояснил.

— Пока мы не выясним, что Левовский был связан с ним преступными деяниями, мы не сможем уличить Ильина в убийстве.

— А трость?

— Он пояснит, что оказывал услугу Сергею Ивановичу и поэтому назвался в мастерской его именем, — продолжил Соловьев.

— Но он же следил за приятелем?

— Нет достаточных улик для такого утверждения… Все? Тогда далее, Иван Иванович, берете в помощники Михаила, у него почерк больно каллиграфичен, в отличие от наших, и езжайте на квартиру Залесского, — Путилин продиктовал адрес. — Там осталась служанка Лиза, так вот она проведет вас к Микушину, — удивленные взгляды чиновников вопрошали, почему Путилин не привез студента в отделение, тому пришлось пояснить: — Алексей попал в неприятное положение и ко всему прочему сильно болен. Так снимите с него показания. Он непосредственно убийства не видел, но рассмотрел убийцу, убегавшего с места злодеяния.

— Понятное дело, — первым вскочил Жуков, молодецкая удаль требовала выплеска.

— Да погоди ты, — цыкнул Иван Дмитриевич на младшего помощника, и тот медленно опустился на стул. — Опять сбил с мысли… Хорошо, ступайте, — махнул рукой, указывая на дверь, — не держу.

ВПЕРЕДИ БЫЛИ ПРАЗДНИКИ — Рождество, Новый год, которые русский человек привык встречать с размахом, даже если в кошеле лишь копейки, он становится беспечнее, словно его подменили. Вот и пользуются таким положением всякие мошенники и разбойного склада люд, объегоривая своего ближнего почем зря, а у полиции прибавляется забот. Путилин уже не мог припомнить, когда в семейном кругу встречал праздник. То розыски, то засады. Про засады он поторопился, негоже начальнику сыскной полиции сидеть как простому агенту в ожидании преступника, чтобы взять его с поличным. Это когда птица того стоит. А так приходится работать головой, ногами и языком, беседуя с добровольными помощниками, которые на самом деле не изъявляли желания в помощи, а в силу обстоятельств находятся под давлением. Здесь не стоит слишком сильно давить, иначе вместо агента получишь злейшего врага, способного ударить тебя в спину. Грань тонка.

Через своих осведомителей Путилин узнал, что о фальшивых ассигнациях в столице ничего в определенных кругах не известно, хотя слухи ходили, но все звучало как-то несерьезно. Как водится, многие мечтали поиметь такой станок, что и делать ничего не надо, а крути ручку, подавай бумагу и получай готовые кредитные билеты сотнями, живи себе в удовольствие и в ус не дуй. А Путилину каждый раз приходилось полагаться не только на свою голову, но и на добровольных помощников, которые что-то видели, что-то слышали. На этом и была построена служба. Ведь иногда доходит до курьезов, когда преступление раскрывается, что говорится, с лету, или наоборот — погрязает, как в болоте. Вот как в деле на пустыре за Семеновским плацем. Найден был задушенный тонкой веревкой, брошенной тут же, человек средних лет с вывороченными карманами. Убийство с целью ограбления, это стало ясно с первого взгляда. Довольно быстро установили личность, им оказался… ныне имени несчастного Путилин припомнить не смог, ростовщик, ходили слухи о большом богатстве. Дома, кроме вещей, сданных в залог, не нашлось ни наличности, ни золота… А дальше стена. Так бы и осталось преступление нераскрытым, но через два года сыскной агент случайно услышал в трактире о каком-то давно задушенном на пустыре за плацем. Полицейский насторожился, потом постарался сдружиться с тем человеком, и через неделю доложил, что сумел выудить из него. А оказалось, что его знакомец прослышал о несметных богатствах, решил убить ростовщика и, приняв чарку хлебного вина, приехал на пустырь, и там свершилось злодеяние. Найденные деньги убийца забрал себе, сунул приятелю четвертной и отправил восвояси, подальше от столицы. На остальные просьбы о деньгах отвечал отказом. «Я себе, — говорил разговорившийся посетитель трактира, — тыщ тридцать тогда прикарманил». Так по случайному стечению раскрыли старое преступление, о котором и позабыли-то давно.

Не всегда идут в руки ниточки, иногда попадают совсем с нежданной стороны, словно Господь говорит, что злодей должен быть наказан, если нет в его сердце ни раскаяния, ни совести.

В нынешнем деле, хотя и некоторые моменты прояснялось, но однако многое неясно, не связано в одну цепочку. Звеньев все равно не хватает. В самом деле ли типографские машины поставлены в усадьбе, купленной господином Анисимовым? Уж не отправлены ли они далее для запутывания следов? Потом Фома Тимофеевич Ильин. Убийца ли он? Все указывает на него, даже показания Алексея Микушина подтверждают сей факт, но неясна причина. Что его побудило на столь жестокое деяние? Ведь если они печатали фальшивые ассигнации, то Сергей Иванович незаменимый в этом деле человек. В его руках много тайных примет кредиток, на которых обычно попадаются злоумышленники, сведения о них нигде не купишь. Непонятен сей господин, непонятен.

Путилин вновь вернулся к записке, которую должен представить помощнику градоначальника генерал-майору Козлову, хотя она и написана, но требовала более тщательного внимания. Может быть, произойдут изменения, ведь со дня основания как был в штате сыскного отделения двадцать один сотрудник, так до сих пор и остался, а населения в столице более семисот тысяч. Невеселая картина. А ведь государь поручил Совету министров расширить полицейский аппарат в городах. Это, считай, один городовой — на четыре сотни жителей, полицейский надзиратель — на десять городовых, пристав, поставленный во главе участка, с помощником и письмоводителем — на десять тысяч жителей, даже в селах произошли изменения: урядник — на волость, стражник — на две тысячи жителей, кроме этих чиновников введены были офицеры полицейской стражи: один — на двести пятьдесят стражников, даже предусмотрено образование полицейского городского резерва, в целях временного усиления наружной полиции. А сыскная полиция так и осталась пасынком на фоне изменений в империи, будто двадцать человек в состоянии противостоять всем преступникам столицы, вот и остаются некоторые нераскрытые злодеяния на полках до лучших времен. Приходится уповать на Господа, рук, ног не хватает в сыскном отделении и, конечно, же светлых голов.

Поэтому, как Путилин писал в записке, в сыскной полиции, в которой сосредоточивались самые разнородные и многочисленные сведения, сбор которых во многих случаях сопряжен со значительной перепиской, и для приведения и хранения которых в систематическом порядке необходимо иметь особую канцелярию, личный состав последней должен быть определен по штату из делопроизводителя, двух его помощников — старшего и младшего — и особого чиновника для составления журнала обо всех происшествиях, всеподданнейших о них записок и ежедневных рапортов о состоянии столицы. Канцелярия обязана также следить по собираемым ею материалам за развитием того или иного преступления и составлять из общих выводов соображения о необходимых мерах к предупреждению и искоренению их. Отсюда следовало, что делопроизводитель и его помощники для успешного выполнения своих обязанностей должны быть с хорошим образованием и способными к самостоятельному труду, а чтобы привлечь таких людей на службу, необходимо было назначить им приличествующее содержание. Это был один из пунктов, на который было необходимо обратить особое внимание, да и введение для кандидатов на сыскную службу особого испытания, ежели соизволит господин градоначальник с разрешения его величества увеличить отделение сотрудниками…

Полгода Путилину пришлось обращаться к градоначальнику, чтобы он отправил в Лондон чиновника полиции, а не агента сыскного отделения, для принятия выданного Английским правительством грабителя и убийцы, скрывшегося из столицы после нападения на квартиру богатой купчихи, ее убийства и похищения пятнадцати тысяч рублей, с которыми он и скрылся за границу. По сношении сыскного отделения с лондонской полицией, преступник был задержан в Лондоне и заключен в тюрьму для препровождения его в Россию. Командированный чиновник с честью исполнил это трудное поручение: арестованный был сдан ему английскими властями на финляндский пароход, с рук его были сняты английские ручные кандалы и заменены на русские. Таким образом, завершилась передача убийцы в руки русской полиции.

Из Копенгагена преступник во избежание каторжных работ, что его ожидали на родине, пытался бежать, но побег его был предупрежден, преступник был доставлен пароходом в Гельсингфорс, откуда оправлен в Санкт-Петербург под конвоем по железной дороге. Но помощник по поручениям мог бы принять не только преступника, но и перенять лучшее от Скотланд-Ярда, ведь в Англии полиция была образована много раньше и имела богатейший опыт по поимке преступников…

 

Глава двадцать вторая

Допрос с печальным исходом

— ИТАК, — ПРОИЗНЕС МИХАИЛ, заложив руки за спину и переваливаясь с пятки на носок.

Иван Иванович наградил напарника серьезным взглядом. Молодой человек остановился и почесал щеку пальцем.

— Итак, — в тон Жукову повторил надворный советник, взгляд вмиг сделался озорным, — на извозчике или пешком?

— Лучше, конечно, с ветерком, — отозвался младший помощник Путилина. — Но и пешком неплохо, чай не на Черную речку добираться.

— И то верно, в этот раз, дорогой Михаил, ты прав. Что нам казенные деньги транжирить? А ходьба — дело молодое. Кстати, ты ничем не хочешь поделиться?

— Да вроде нет.

— Ну и ладушки, вот нынче и разрешатся некоторые вопросы, о которых мы недавно говорили.

— А преступник?

— Там видно будет.

Дверь в квартиру Залесских открыла молодая девушка, как сказал Иван Дмитриевич, Лиза.

— Что вам угодно, господа? — произнесла она с приятной улыбкой на лице, украшенном ямочками на щеках.

— Добрый день, Лиза, — сказал тот, что повыше, одетый в армейскую шинель.

— Чем вызван ваш интерес к моей персоне? — тень обеспокоенности появилась в ее глазах.

— Иван Дмитриевич, — надворный советник сделал короткую паузу, — просил снять допрос с господина Микушина.

— Но он же болен, — возмутилась девушка, но ступила в сторону, давая дорогу пришедшим, повинуясь неминуемому.

— Мы знаем, но, увы, служба, — скинул пальто и шапку Иван Иванович.

— Прошу, — Лиза помрачнела. — Следуйте за мной.

Алексей не спал, а лежал, уставившись невидящим взором в потолок.

— Принеси бумагу и чернильный прибор, — шепнул девушке надворный советник. Он остановился в маленькой комнате, придвинул к себе стул.

— Господин Микушин? — то ли вопрос, то ли утверждение прозвучало в тишине.

— Да, это я, — чисто механическим голосом ответил Алексей.

— Нас прислал господин Путилин.

— Путилин? — глаза студента сощурились до узких щелочек.

— Так точно, Иван Дмитриевич.

— Это тот господин, что сегодня приходил навестить меня… — это прозвучало то ли как утверждение, то ли как вопрос.

— Совершенно верно, — Иван Иванович присел на стул, — Иван Дмитриевич просил составить с вас допросные листы.

— Да-да, я помню, — потом неожиданно повернул голову к Соловьеву и, впившись в его лицо испуганным взглядом, спросил: — Вы найдете убийцу?

— Непременно, но ваши показания для нас очень важны.

— Я понимаю.

— Благодарю, Лиза… Можем приступать. Миша, пиши. Дознание. Сего числа я, чиновник по поручениям при начальнике Санкт-Петербургской сыскной полиции надворный советник Иван Иванович Соловьев в присутствии помощника начальника Санкт-Петербургской сыскной полиции губернского секретаря Михаила Силантьевича Жукова, мещанки Елизаветы Ивановны Семеновой опрашивал студента Алексея Трофимовича Микушина, дворянского происхождения, вероисповедания православного, уроженца… Итак, мы слушаем, — надворный советник обратился к лежащему на кушетке молодому человеку.

Алексей нахмурился, словно что-то припоминая, потом медленно и размеренно начал рассказывать о чувствах к Марье Николаевне, о Левовском, о тайной слежке за ним, о той злополучной ночи, когда он явился свидетелем злодейства, о дальнейших злоключениях в трактире, потере памяти, о пробуждении в каком-то подвале, и он совсем не мог припомнить, как оказался в этой квартире.

— Алексей, вы сможете узнать убийцу?

— Смогу.

— Хорошо. Вы в состоянии подписать дознание?

— Конечно, меня это не затруднит.

— Тогда подпишите и отдыхайте, Алексей Трофимович. Как станете на ноги, попросим вас провести опознание, — надворный советник похлопал Микушина по плечу.

— Лизонька, проводи нас, — подал голос Михаил.

— Пожалуйста.

Уже у двери, словно что-то предчувствуя, Иван Иванович наклонился к уху девушки.

— Что бы ни произошло, будь любезна, сообщи в сыскное.

Вместо ответа она кивнула своей маленькой головкой, тем самым выражая согласие.

Привратник с поклоном открыл дверь.

— Благодарю, голубчик! — сказал надворный советник и обернулся, уже выйдя на свежий воздух: — Скажи, а кто сегодня был у Залесских?

— Никого не пропускал к ним, — привратник так и не выпрямил спину.

— А Ивана Дмитриевича?

— Это какого Ивана Дмитрича?

— Путилина-то.

— Это вы, милостивый государь, у самого Ивана Дмитрича поинтересуйтесь.

Иван Иванович только хмыкнул и вышел на тротуар.

— Так Иван Дмитриевич дворников и привратников по городу застращал, что даже сотрудникам сыскного о его визитах не говорят, — через плечо произнес Соловьев, адресуя тираду Михаилу.

— А что? — Жуков поправил шапку. — Так и должно быть. Мало ли кто проявляет интерес к персоне начальника сыскной полиции, да и вообще к нашему отделению.

— Здесь не могу тебе возразить, полностью поддерживаю. Незачем знать разбойным людям, где мы бываем и с кем разговариваем.

— Надо арестовывать, пожалуй, нашего Фому неверующего.

— Надо-то надо, но, мне кажется, рановато, надо понять, чем он занимается в столице, а уже потом и брать под стражу.

— Но ведь ясно, что он убийца?

— Верно, но убийство, как говорит Иван Дмитриевич, это первая ниточка клубочка… А типографские станки? А имение в Новоладожском уезде? А господин Анисимов, которым занимается штабс-капитан? Это ниточки, которые обрывать никак нельзя, они могут далеко завести. Убийца от нас никуда не денется.

— Это точно, Иван Иванович.

— Тем более что наш злоумышленник под пристальным наблюдением наших агентов.

— Да, я уж позабыл об этом.

— Михаил, я тебе удивляюсь, иногда схватываешь на лету, а иной раз… — надворный советник кинул шпильку в сторону любимца господина Путилина.

— Признаю свою оплошность, — поднял кверху руки Жуков, — не подумал.

— Ничего, научишься.

— Ясный день.

— Бедный влюбленный юноша.

— Что?

— Бедный юноша, говорю, совсем от ревности извелся. Надо ж догадаться, за соперником по пятам следовать.

— Но если бы не его слежка, не имели бы мы свидетеля.

— Пошли бы другим путем.

— И каким же?

— Допустим, что нашли бы других свидетелей.

— И каких?

— То, что наш убийца пришел поздно, может сказать хозяин дома, где снимает Ильин жилье, городовой, который стоял на посту, дворник, открывавший ворота или дверь, служащие ресторации, видевшие, как наш убийца ушел вслед за Левовским. Достаточно?

— Не совсем.

— Может быть, слежка за ним дала бы свой результат. Да мало ли чего.

— Вот именно… — настаивал разошедшийся не на шутку Михаил, даже щеки предательски покраснели. — А все-таки?

— Посадили бы Ильина в холодную, и тебя за компанию в качестве исследователя души убийцы. Смотришь, он бы и поведал тебе о своем преступлении.

— Вам, Иван Иванович, только шутки шутковать.

— Миша, — засмеялся остановившийся Соловьев от неожиданной вспышки младшего помощника начальника сыскной полиции, — мы не в театре, а на сцене самой натуральной жизни, и поэтому в каждом случае в первую очередь нужно голову включать, — он постучал пальцем по своей. — Для того чтобы сопоставлять факты и делать определенные выводы, на основании которых производим дальнейшие изыскания. Что я тебя учу, ты и так все прекрасно знаешь. Вон какого убийцу привез, я не знаю, как ты с ним разговаривал, но важно то, что он сам сознался не только в убийстве, но и в кражах, которые нами так и не были раскрыты.

Жуков насупился, невольная лесть надворного советника не подсластила горькой пилюлей, что подложил сам себе Михаил.

— Вот ты, Миша, — примирительным тоном произнес Соловьев, — хочешь во мгновение ока найти злодея. Желание похвальное, и к таковому нужно, наверное, стремиться, но не всегда, однако же, случается так. Иногда приходится гору мусора раскопать, чтобы добраться к маленькому зернышку истины. Вот ты сколько дней потратил на розыск имени убитого? Пять? Десять?

— Две недели, — буркнул младший помощник.

— Вот! Две недели, и появился лучик надежды — можно разыскать того злодея, что поднял руку на ближнего. А у нас даже семи дней не прошло, а мы уже знаем имя убийцы. Да, можем заключить его под стражу, но мы же знаем — преступление имеет свое продолжение, и нельзя обрывать нить, которая нас ведет к крайней точке нашего пути. Ты же сам это понимаешь. Надо здраво подходить к каждому факту. Так?

— Так.

— Вот, сам признаешь.

Дальше до самого сыскного отделения шли молча, Михаил знал, что вспылил понапрасну, но не знал, как признать свою неправоту. Расследование, как пьеса в театре, должно закончиться финалом, а не останавливаться на половине пути. Задержание надо подготовить, чтобы все козыри были на руках, иначе арестованный или присяжный поверенный камня на камне не оставит от предъявленного обвинения.

Полицейские шли по заполненным спешащим людом улицам. Невский жил своей неповторимой жизнью: гувернантки с воспитанниками и воспитанницами прогуливались неспешным шагом, чиновники, идущие по служебным делам, приезжие, глазеющие на новомодные магазины и лавки.

— Иван Дмитриевич в отделении? — спросил у дежурного чиновника надворный советник.

— У себя, — ответил, не поднимая глаз, дежурный, продолжая писать в журнале происшествий.

 

Глава двадцать третья

А что дальше?

СТУК В ДВЕРЬ не прервал размышлений начальника сыска. Сквозь морозный узор Путилин видел, как на карете подъехал Федор Федорович, вальяжно вышел, поправив тяжелую шубу. Сегодня день приемов, поэтому, наверное, вернулся из ревизорской поездки.

— Да, — ответил Иван Дмитриевич, потом повысил голос: — Войдите.

Вот и пришли допросные листы студента Микушина, в кабинет ступил Иван Иванович, а вслед за ним и Михаил.

— Иван Дмитриевич, — листы заняли свое место на столе, — Алексей Микушин идет на поправку.

— Ясно, — начальник обернулся к ним, не отходя от окна, — значит, все записали за ним?

— Все, — мрачно ответил надворный советник.

— Присаживайтесь, господа. Будем решать, как нам дальше жить-поживать… Прошу, садитесь, — сам остался стоять у окна, повернувшись к ним спиной.

Чиновник для поручений господин Соловьев и младший помощник Миша расположились на стульях у стола, направив взгляды на Путилина. Затянувшееся молчание было нарушено нетерпеливым покашливанием Жукова.

— Итак, что мы имеем на сегодняшний день, Иван Иванович?

Надворный советник ответил не сразу, а словно пытался поймать ускользающую мысль.

— Мое мнение таково: пока необходимо продолжить слежку за Ильиным.

— Я тоже так думаю. Ведь после убийства он мог уехать из столицы, но что-то очень важное его держит. Нам надо понять, что? Пока не поймем, не узнаем намерений господина Ильина, трудно что-либо предпринимать. Что мы имеем?

— То, что он убил Левовского, — вставил Миша, — вполне доказанный свидетелем факт.

— С этим не поспоришь.

— Иван Дмитриевич, я тогда выясню, где был этот негодяй, и что делал в вечер и ночь убийства Фома Тимофеевич, постараюсь найти иных, кроме Микушина, свидетелей, — и с улыбкой взглянул на Соловьева.

— Пожалуй, это не будет лишним, — сложил руки на груди и оперся спиной о подоконник Путилин. — Далее, господа. Каковы дальнейшие наши действия?

— Думаю, — Иван Иванович то ли в волнении, то ли от нетерпения постучал пальцами по столешнице, — без сведений, полученных Василием Михайловичем, сложно предположить, что необходимо предпринять в отношении Анисимова.

— Анисимова?

— Да, Иван Дмитриевич, с Ильиным-то ясно, вот роль Глеба, если не ошибаюсь, Петровича не совсем понятна.

— Петра Глебовича, — вставил Жуков.

— Что?

— Петр Глебович Анисимов.

— Да какая разница, Глеб Петрович или Петр Глебович, — отмахнулся Соловьев.

— Разницы нет, за исключением того, что мы с ним лично не знакомы и совсем не имеем о нем сведений.

— Будем иметь, — самоуверенно заявил младший помощник статского советника.

— У меня нет сомнений, — теперь уже вставил Путилин, и добавил не без иронического тона: — Если за дело берется Михаил Силантьевич Жуков.

— Иван Дмитриевич, — оскорбленный вид показал, что молодой человек обижен словами начальника, — я ж для пользы дела.

— А как же иначе, — тон Путилина не изменился. Он даже развел руками, потом шагнул в сторону стола и занял за ним свое место, — давайте перейдем к серьезному, — примирительно произнес Путилин, — розыск наш не прост, а вследствие открывшихся обстоятельств нам предстоит арестовать всех преступников, участвующих в изготовлении фальшивых ассигнаций. Никто не должен остаться без наказания. Это, по-моему, объяснять не надо.

— Иван Дмитриевич, — уже другим тоном подал голос Михаил, — мы ж…

— Ладно, — перебил его Иван Дмитриевич, — к делу.

— По соображениям, не подкрепленным никакими фактами, — Иван Иванович не перестал барабанить пальцами по столешнице, — мы уверены, что типографские машины увезены в имение, купленное Анисимовым у Сергея Ивановича, а если это не так?

— Вполне возможно. — Надворный советник высказал то, о чем Путилин и думать не хотел.

— Тогда мы займемся Тверской губернией.

— Тоже верно, но давайте рассудим. Зачем нанимать крестьян для перевозки машин из Петербурга в Тверь, ведь дорога тяжелая? Неделя пути, мало ли что может произойти. Значит, за перевозчиками должен быть догляд. Не думаю, что они поперлись в такую даль. Вернее было отправить поездом, тогда займитесь этим, Иван Иванович: не оправляли ли большой груз господа Левовский, Ильин и Анисимов в Тверь, чтобы исключить данный факт из следствия. Крестьяне наняты, на мой взгляд, в соседней деревне с имением. Этим займется господин Орлов, тем более что он собирает сведения об Анисимове.

— А я? — удивленный взор Жукова дал понять, что он остался «без работы».

— А ты, Михал Силантьич, будешь следить за каждым шагом Фомы Тимофеевича, и чтобы ни один его чих не оставался незамеченным!

— Понятно, — младший помощник не выказывал теперь недовольства, но глаза красноречиво выдавали его угнетенное состояние. Он, видите ли, рассчитывал на большее.

— Если все понятно, тогда я вас не смею задерживать.

Путилин не думал, что типографские машины отправлены в Тверскую губернию. Сложная доставка, а потом Левовскому надо иметь сообщников под рукой, чтобы срочно сообщать о грядущих изменениях в государственных билетах. Не то напечатают определенную сумму, а она уже не подходит. А ведь злоумышленники собирались долго работать, пополняя карманы. Что-то пошло не по плану, раз Сергей Иванович стал не нужен. Но что? Казалось бы, что, в самом деле, им делить? Напечатанное? Глупо, в их руках золотой неиссякаемый родник, это подобия дележки воды в реке. Иван Дмитриевич не понимал, может, причина не в изготовлении фальшивых ассигнаций, а в другом? Мести? Любви? Обиде? Многое можно перечислить. Путилин надеялся, что штабс-капитан принесет хорошие вести. И не ошибся. Ближе к позднему вечеру, когда за окнами затрепетали огни в лампах на фонарных столбах, прибыл штабс-капитан. Ввалившись в кабинет, он рухнул на стул, по нему было видно, что за сегодняшний день он больше устал, чем за все предыдущие. Он положил перед начальником бумагу, на которой каллиграфическим почерком был написан послужной список. Путилин с удивлением посмотрел на него, ведь ждали такую бумагу из канцелярии тверского губернатора на днях. А здесь…

— Когда я узнал в участке, что Петр Глебович служит при Министерстве внутренних дел, решил заехать к ним. Не спрашивайте, Иван Дмитриевич, как, но список перед вами.

«Молодец», — пронеслось в голове, и Иван Дмитриевич принялся за чтение.

I.

Надворный советник Петр Глебович Анисимов, цензор Тверского цензурного комитета, тридцати пяти лет, вероисповедания православного (имею орден Св. Анны 3-й ст. и Св. Станислава 3-й ст.) Получал: жалования — 1100 рублей, столовых — 800 рублей. Всего — 1900 рублей.

II.

Из какого звания происходит?

Из дворян.

III.

Есть ли имение: у него самого и у родителей. Родовое.

Есть.

IV.

Есть ли имение: у него самого и у родителей. Благоприобретенное.

Есть.

V.

Есть ли имение: у жены, буде женат. Родовое.

Нет.

VI.

Есть ли имение: у жены, буде женат. Благоприобретенное.

Нет.

VII.

Где получил воспитание и окончил ли в заведении полный курс наук, когда в службу вступил, какими чинами, в каких должностях и где проходил оную; не было ль каких особенных по службе деяний или отличий; не был ли особенно, кроме чинов, чем награждаем, и в какое время, сверх того, если, находясь под судом или следствием, был оправдан и признан невинным, то когда и за что именно был предан суду и чем дело кончено. Годы. Месяцы и числа.

По окончании курса медицинских наук в Императорском Санкт-Петербургском университете своекоштным воспитанником удостоен степени лекаря 1854, июня 20.

Высочайшим приказом о гражданских чинах по Военному ведомству определен на службу в Белевский Егерский полк баталионным лекарем с выдачей, не в зачет, годового оклада жалования 250 рублей 95 копеек. 1860, июня 20.

По болезненному состоянию здоровья перемещен из этого полка в Керчь-Еникальский Военный госпиталь младшим ординатором. 1860, августа 1.

Из оного, по распоряжению командовавшего войсками в восточной части Крыма, командирован к Донскому Казачьему 45-му полку 1861, мая 12.

По распоряжению того же начальника назначен в Келечь-Мечетское госпитальное отделение и прикомандирован к Феодосийскому военно-временному госпиталю 1861, ноября 24.

По распоряжению помощника исправлявшего должность генерал-штаб доктора войск в Крыму, командирован в Карасубазарский военный временный госпиталь 1862, января 18.

По распоряжению штаба командовавшего войсками в восточной части Крыма прикомандирован к Симферопольскому военному госпиталю 1862, марта 31.

Назначен в Феодосийский военный госпиталь младшим ординатором 1862, декабря 27. Прибыл в оный госпиталь. 1863, апреля 2.

Высочайшим приказом о гражданских чинах по военному ведомству за № 34 уволен по прошению от службы 1863, августа 10.

По прошению определен с правом государственной службы при имениях Кашинского уезда полковницы баронессы Розен и статского советника Штевена, предписанием Тверского военного губернатора за № 2778 от 7 марта 1864.

По представлению Тверской врачебной управы, указом Правительствующего Сената от 2 июня 1864 за № 105 произведен за выслугу лет в титулярные советники.

Предписанием начальника Нижегородской губернии от 13 февраля 1864 за № 2106 уволен, по прошению, от службы 1865, февраля 13.

Приказом по Министерству иностранных дел от 13 февраля 1865 года за № 4 определен на службу в Азиатский департамент канцелярским чиновником 1865, февраля 13.

Назначен помощником главного журналиста того же департамента 1865, марта 22.

Назначен Помощником Столоначальника в том же Департаменте 1865, июня 1. Определением Правительствующего Сената 28 ноября 1865 года произведен в коллежские асессоры.

Всемилостивейше пожалован кавалером Ордена Св. Анны 3-й степени, 1866, апреля 4.

Определением Правительствующего Сената 2 ноября 1867, произведен за выслугу лет в надворные советники.

Всемилостивейше пожалован кавалером Ордена Св. Станислава 2-й степени 1868, марта 31.

Согласно прошению по болезни уволен со службы с 1869, января 1.

Приказом по Министерству внутренних дел от 2 января 1869 за № 54, определен исправляющим должность цензора Тверского цензурного комитета с производством содержания в тысячу сто рублей в год 1869, января 2.

По приказанию господина министра внутренних дел выдано в единовременное пособие на излечение 300 руб. 1869, февраля 5.

По журналу господина министра внутренних дел за № 1381 утвержден в должности цензора, с производством содержания в тысячу сто рублей 1869, апреля 2.

Определением Правительствующего Сената 28 ноября 1872 года, произведен в надворные Советники.

VIII.

Был ли в походах против неприятеля и в самых сражениях и когда именно?

Не был.

IX.

Был ли в штрафах, под следствием и судом; когда и за что именно предан суду; когда и чем дело кончено?

Не был.

X.

Был ли в отпусках, когда и на сколько именно времени; являлся ли на срок, и если просрочил, то когда именно явился и была ли причина просрочки признана уважительною?

Был.

На основании высочайшего приказа по Министерству внутренних дел о гражданских чинах 1873 года августа 1, № 35, для поправления здоровья на двенадцать месяцев в Италию, и отправился в сей отпуск 2 августа того же года.

XIII. Холост или женат, на ком, имеет ли детей, кого именно; год, месяц и число рождения, где они находятся и какого вероисповедания?

Холост.

— Вот так прочтешь служебный формуляр, и кажется, что человеку только крыльев ангельских не хватает, пока не начнешь копать глубже, а там… Господи, до чего же человеку нравится скрывать свое нутро под шелухой золотой патины, притворяясь добропорядочным, пряча за приветливой улыбкой тщеславие, алчность и предательство, — невольно вырвалось у начальника сыска.

— Иван Дмитриевич, вы не правы, господин Анисимов, согласно документам, выехал за границу пятого августа.

— Даже так?

— Так точно.

— Но…

— Вот я и думаю — гадаю, Петр ли Глебович выехал или некто с его паспортом?

— Очередная загадка.

— Разгадаем, — на усталом лице появилась озорная улыбка. — Не такое ж распутывали, а, Иван Дмитриевич?

— Сомнения исключены.

Беседу прервал дежурный чиновник.

— Иван Дмитриевич, тут к вам рвется некий Самойлов.

— Какое у него дело?

— Только вам расскажет, но настаивает, что исключительной важности.

— Хорошо, проси.

В кабинет прямо-таки ввалился вальяжный купец в бобровой шубе, сжимая меховую шапку в руке. Если бы не штабс-капитан, то он грохнулся бы на колени.

— Иван Митрич, не признаете? Васька я, Самойлов, — он указал рукой на себя.

Кого-то он напомнил Путилину, но, увы, в памяти лицо не всплывало.

— Иван Митрич, пять лет тому я чуть было не очутился в арестантской, вы помогли, Иван Митрич, неужели не помните?

Что-то стало всплывать. Самойлов Васька, ну да, тогда он по простоте душевной с дурной компанией связался и чуть было не угодил на каторгу, Путилин ему поверил.

— Ну да, через ваши руки столько нашего брата проходит…

— Вспомнил я тебя, вспомнил, дело на Стремянной.

— Воистину вспомнили, вы мне поверили, — он постучал по груди, — когда и веры мне не было, целковый на дорогу дали, так вот с того рубля мое богатство и пошло. Приехал, купил товару, и в деревню, там обменял на тот, что в городе нужен, и туда, так и капитал скопил, лавки открыл. Все от вашего доверия, вот приехал, гостинец привез, а мне тот господин, что у входа, все твердит «не велено да не велено», я ж от всего сердца.

— Успокойся, Василий, за гостинец спасибо, но чиновник правильно говорит, нельзя нам. Вот ты и так подарок сделал — не стал злодеем, это ли не награда нашему служению.

— Так-то оно так, но не по-христиански как-то.

Едва выпроводили непрошеного гостя, которого от чувств так и распирало. Но, как ни говори, приятные моменты украшают трудные дни. — На чем, Василий Михайлович, нас прервал этот… — Путилин указал жестом на дверь, — надеюсь, хороший человек?

— Об Анисимове мы говорили, — напомнил штабс-капитан.

— Да, да, Анисимов. Вы говорили, он ли уехал лечиться, так?

— Совершенно верно.

— На чем основано ваше подозрение?

— Иван Дмитриевич, посудите сами: если Петр Глебович участвует в деле печатания «золотого тельца», то он не мог покинуть пределы России в столь ответственный час. Дом он сдал на время отпуска семье с тремя детьми, глава — чиновник из департамента уделов. Невзирая на этот факт, я думаю, он либо в столице, либо в имении.

— Пожалуй, с вами соглашусь.

— Напомните, когда продал имение Левовский Анисимову?

— В июне этого года.

— Сразу же после прихода типографских машин?

— Нет, до прихода их из Германии.

— Я понимаю это так, что подготовка шла давно.

— Мне тоже так кажется.

— Тогда самое время посетить Новоладожский уезд, если не ошибаюсь, деревню Вымово.

— Именно так.

— Когда вы собираетесь выезжать?

— Завтра утром.

— Возьмите в попутчики Жукова, он может там вам пригодиться.

— Я того же мнения, — Василий Михайлович не кривил душой, а произнес искренним тоном.

— Тогда не смею задерживать.

Штабс-капитан удалился, дробный стук подкованных каблуков стих за дверью.

 

Глава двадцать четвертая

Мчите, кони, мои кони…

ВЫЕХАЛИ НЕ ТО чтобы засветло, но хоть глаз выколи. Штабс-капитан еще с вечера предупредил Михаила: «Выезжаем в пятом часу». Жуков хотел было возмутиться, но осекся под пристальным взглядом. Опять ни свет ни заря поднимайся, когда самый сладкий сон, и по декабрьскому морозу навстречу неизвестности.

Сто верст пролетели не в одно мгновение, но довольно быстро. Дорога оказалась не завалена снегом. Было видно, что по ней в столицу идут обозы, то с сеном, то с мясом, то с овсом, то с пшеницей. Город, как огромный зверь, прятал в своем чреве все, словно не мог насытить бездонный желудок. Вот поэтому нагруженные сани то и дело попадались по пути.

Миша, уткнув нос в воротник тулупа, дремал все сто верст, намереваясь наверстать сном ранний подъем.

Поначалу Василий Михайлович строил планы на следственные действия, которые необходимо обязательно провести в уезде, потом же, как и его попутчик, убаюканный монотонным движением, начал бороться со сном, но проиграл сражение, открывая на миг осоловелые глаза, чтобы вновь оказаться в объятиях Морфея.

Двухэтажное, ничем не примечательное здание полицейского управления из красного кирпича с железной, крашенной в черный цвет крышей находилось на центральной улице, носившей уже почти сто лет название Новой. Напротив находилась уездная управа с вычурными литыми перилами парадного входа.

— Нам куда? — спросил не до конца проснувшийся Михаил, прикрывая зевоту ладонью.

— Вот служивый нам подскажет, — штабс-капитан кивнул в сторону городового. — Послушай, любезный, — обратился он к полицейскому, — где нам найти господина Цехановского?

— А по какой надобности вам господин исправник нужен?

— По служебной надобности, по служебной, — ответил Василий Михайлович, при этом кивая.

— А сами кто вы будете?

— Чиновники Министерства из столицы.

— Ежели из Питербурха и по служебной надобности, так Александр Андреевич дома.

— Любезный, из тебя клещами все вытаскивать приходится, где дом исправника?

— Так они занимают казенную квартиру на втором этаже, — и он кивнул на полицейское управление, — дежурный укажет.

Штабс-капитан поблагодарил и указал Жукову:

— Нам туда.

Цехановский оказался дородным, красивым человеком, с пухлыми румяными щеками, умеренным брюшком и с черной шелковистою бородкой, что придавала особенную внушительность и солидность его движениям.

— Прошу, господа, — Александр Андреевич жестом руки указал на кресла. — Что вас привело в наши края? — Он открыл коробку с сигарами и предложил приехавшим, те отказались. Исправник же раскурил, и по гостиной поплыл запах дорогого табака.

— Господин Цехановский… — начал было Орлов, но его перебил полицейский чиновник.

— Александр Андреич.

— Александр Андреич, — продолжил штабс-капитан, — мы командированы господином Путилиным с целью продолжения следствия.

— Как здоровье Ивана Дмитрича? Передавайте поклон.

— Непременно.

— Так такого свойства следствие? — Цехановский закинул ногу за ногу, развалившись в кресле, и, словно вальяжный барин, лениво задавал вопросы.

— Дело касается государственных интересов.

— Василий Михалович, все мы служим нашему государю.

— Так точно, но наше дело связано с изготовлением фальшивых денег в порученном вами уезде.

Цехановский закашлялся, подавившись сигарным дымом.

— Фальшивки в моем уезде?

— Вы правильно поняли.

С исправника слетел напыщенный лоск, и он даже резким движением поднялся с кресла.

— Чем я могу помочь?

— Вы понимаете, что все сказанное мной относится к высшим государственным тайнам?

— Так точно, — теперь наступила очередь Цехановского внимательно прислушиваться к словам столичных полицейских.

— Александр Андреевич, мы установили, что в одном из имений уезда производится печать ассигнаций.

— Не может такого быть, я же почти всех владельцев знаю. Это вполне достойные люди.

— Давайте об их достоинстве судить после наведения справок.

— Да, — лицо исправника выражало озабоченность, он забыл о сигаре, что оставалась в руке.

— У деревни Вымово… — начал штабс-капитан.

— Там рядом имение господина Анисимова, если не ошибаюсь, с полгода тому или около того приобретенное у Сергея Ивановича Левовского, но, насколько я знаю, — Сергей Иванович сам является чиновником Экспедиции заготовления государственных бумаг. Вы думаете?..

— Александр Андреевич, нам не хотелось делать скоропалительных выводов, но есть некоторые факты, указывающие на причастность Петра Глебовича Анисимова к этому делу.

— Что вас интересует?

— Нам надо побывать в имении и желательно с не вызывающим подозрения визитом. Кроме всего прочего, нужны сведения. Что можете добавить об этом господине. Повторяю, любые, даже не заслуживающие внимания подробности.

— Непременно, я распоряжусь.

— Но, Александр Андреевич, помните о конфиденциальности нашей миссии.

— Это само собой разумеющееся.

Миша в молчаливом удивлении взирал то на новоладожского исправника, то на Василия Михайловича, который открылся совсем с иной стороны. Жесткий тон, даже можно было сказать — повелительный, но хранящий чувство меры, чтобы и не обидеть, но и дать понять о сугубо ответственном задании, с которым он с помощником приехали.

— Не хотите ли отобедать после столь долгой дороги? А я пока распоряжусь делопроизводителю о сведениях для вас.

— Василий Михайлович, не мешало бы, — подал голос Жуков.

Штабс-капитан метнул сердитый взгляд на Михаила, но не стал противиться, при этом добавил:

— От приглашения не откажемся.

— Моя супруга будет рада гостям из столицы.

— Александр Андреич, а кто приставом в третьем стане?

— Коллежский асессор Кириллов.

— Каков он?

— Сведущ в своем деле. В стане, наверное, каждую собаку в лицо знает, на должности пятнадцатый год…

ЖЕНА ИСПРАВНИКА ПРЕДСТАЛА в образе улыбающейся особы, не произнесшей и десятка слов за столом, а то только «да» и «нет». Взгляд Александра Андреевича теплел, когда он обращался к ней.

— Сашенька, голубушка, будь любезна, принеси чай ко мне в кабинет, — потом посмотрел на гостей, — думаю, мы продолжим разговор там.

— Вы правы, прежде чем принимать последующие шаги в нашем деле, необходимо их продумать.

— Прошу.

Кабинет оказался небольшим, но уютным. Было видно, что женская рука приложила к нему немало сил. Два кресла, находящиеся здесь, заняли старшие по должности, Михаилу достался стул с резными гнутыми ножками и бархатной обивкой.

— Я понимаю, что не вправе настаивать, но если предполагаемые преступники, — исправник выделил особо последнее слово, — расположились в уезде, порученном моему попечению, то хотелось быть полезным.

— Непременно. Без вашей помощи нам не обойтись.

— Делопроизводитель представит сведения об имении и хозяевах.

— Александр Андреевич, вы знакомы с Анисимовым?

— Чтобы близко нет. Правда, Петр Глебович несколько раз приезжал в город для знакомства.

— И каково впечатление от этих визитов?

— Общительный человек, без высокомерия, присущего нашим провинциалам.

— Откуда вы знаете?

— Он не скрывал, что родился в Тверской губернии, много шутил по этому поводу, что, мол, столица дает человеку многое, но отбирает взамен душу.

— Что-нибудь еще запомнилось?

— Увы, если бы я знал… — посетовал исправник.

— Как выглядит Петр Глебович?

— Высокий красивый мужчина, черные прямые волосы, лицо круглое.

— А особые приметы?

— Нет, он ни усов, ни бороды не носит, если можно отнести к приметам, то он обладает обаятельной улыбкой.

— Ясно.

— Анисимов дружен с кем-нибудь в уезде?

— Насколько знаю, нет, хотя он и предстал передо мною общительным человеком, но ни к кому из соседей не сделал визита с целью знакомства.

— Он сейчас в имении?

— Да, он получил отпуск по случаю болезни и живет в Вымове с августа, если не ошибаюсь.

— Прекрасно, — произнес Михаил, но умолк под пристальным взглядом штабс-капитана, так и не продолжив начатое.

— А с управляющим Анисимова вы знакомы?

— Видел один раз, да и то мельком, боюсь, что, встретив его, я даже не смогу признать.

— Может быть кто-нибудь из ваших чиновников знаком с управляющим?

— Петр Петрович точно.

— Петр Петрович?

— Ах да, это пристав третьего стана Кириллов.

— Хотелось бы с ним поговорить.

— Нет ничего проще, сорок верст до Манихино.

— А если он в поездке по стану?

— Не думаю, скоро Рождество, а Петр Петрович все годы проводит этот день с семьей.

— А от Манихино до имения сколько пути?

— Что от Новой Ладоги, что от Манихино тридцать верст.

— Сперва надо с приставом поговорить.

— Это само собой, может, с утра на стан.

Орлов на минуту задумался, зимним днем быстро темнеет. За окном черная стена.

— Вы правы, лучше выехать с утра.

Раздался стук в дверь.

— Я вам не помешаю? — вошла жена исправника с подносом в руках, за ней кухарка с самоваром.

— О, нет, — штабс-капитан поднялся с кресла.

— Если что-нибудь вам понадобится, я у себя, — и женщины удалились.

— Так на чем мы остановились? — Александр Андреевич разливал по чашкам чай.

— На рассвете нам в путь, — Орлов пригубил напиток.

— Я на минуту, — исправник поднес руку к своему лицу и быстрым шагом скрылся за дверью.

— А у вас какие соображения? — Михаил заерзал на стуле.

— Какие могут быть соображения в данной ситуации? — Василий Михайлович сжал губы и прищурился, посмотрев в черный провал окна. — Наш пострел везде поспел, вот Петр Глебович, согласно паспортному талону, уже пять месяцев лечится на итальянском берегу, Александр же Андреевич нас уверяет, что Анисимов находится безвыездно в имении. Можно сделать выводы, что наш новоявленный хозяин занят некими деяниями, которые не должны вылезти наружу.

— Думаю, надо бы взять десяток полицейских и сделать обыск в доме Анисимова.

— Просто сказать, да трудно сделать. На основании одних только подозрений прокурор не даст разрешения.

— И то верно.

— Вот поедем к Петру Глебовичу, денек-два погостим, посмотрим на поведение, осмотримся на месте, вот тогда, может быть, удача не ускользнет из наших рук.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел улыбающийся исправник.

— Вот и делопроизводитель нам составил справку, — он передал несколько листов штабс-капитану, тот сразу же углубился в чтение.

— Откровенно говоря, — он пожевал ус, — я ожидал именно такого.

— Что? — не понял слов Орлова исправник.

— Эти бумаги, — он потряс ими, — ничего нового не дают.

— Чем богаты.

— Я не имею претензий, надеюсь, пристав нам поможет больше.

— Наверняка, Петр Петрович больше знаком со своим станом.

— Вы сами, Александр Андреевич, бывали в вымовском имении?

— Увы, не был приглашен, вот при старом владельце Сергее Ивановиче мне довелось там гостить несколько дней, — и словно бы в оправдание добавил: — Тогда ливень прошел сильнейший, развезло дороги так, что по неволе пришлось стать гостем господина Левовского.

— Каким он вам показался?

— Это был очень образованный человек, нет ни одного предмета, которого он не знал. С ним можно было разговаривать на различные темы, кроме, пожалуй, службы. Она была под запретом, сами понимаете, Экспедиция заготовления государственных бумаг, тайны, секреты.

— Там этого добра хватает.

 

Глава двадцать пятая

Что имеем, не храним…

С САМОГО УТРА день не заладился. Дома за завтраком Путилин разбил облюбованную чашку, из которой привык пить чай, потом поскользнулся на крыльце собственного дома. А на службе встретил дежурный докладом, что в Нарвской части на пустыре недалеко от домов найден мертвый молодой мужчина, так что вместе с Иваном Ивановичем и недавно принятым агентом Путилин направился к месту убийства.

Ехать пришлось недолго, слава богу, что хоть мороз не слишком беспокоил своей декабрьской суровостью. Мертвый молодой человек лежал на снегу в одних хлопчатых подштанниках. Путилин присел подле него, даже позабыв поприветствовать пристава, его собеседника в партикулярном платье и присутствующих здесь же полицейских. Голова несчастного была раздроблена тяжелым предметом, то ли дубинкой, то ли обухом топора, но более поразило лицо — с таким спокойным выражением, что казалось, он прилег и заснул, если бы не рана повыше виска. На безымянном пальце левой руки блестело золотое кольцо с небольшим красным, как капля крови, камнем.

— Утро доброе, — приветствовал начальника сыска пристав.

— Здравствуйте, господа, здравствуйте! — ответил Путилин. — День-то какой, а здесь…

— Вы не знакомы? — пристав указал на собеседника. — Наш новый судебный следователь Петр Николаевич Николаев.

— Иван Дмитриевич Путилин, — кивнул в ответ начальник сыска.

— Наслышан, наслышан о ваших успехах, — подал голос судебный следователь.

— Что вы скажете об этом? — Иван Дмитриевич указал рукою на труп.

— Здесь все ясно, — показалось, что снисходительный тон Петра Николаевича обращен к начальнику сыска. — Возвращался домой, на него напали, ограбили, даже верхнее платье умудрились снять.

Путилин в молчании выслушал речь следователя, пытавшегося с первой минуты показать, что дело безнадежное, где же можно найти разбойников. В этой части города живет множество выброшенных на обочину людей.

— А вы что скажете? — произнес Иван Дмитриевич, обращаясь к приставу, и добавил: — И известно ли имя убитого?

— Так точно, Иван Сидоров. Жил вон там, — пристав указал на двухэтажный деревянный длинный дом, где, видимо, сдавались внаем маленькие конурки. — Но вначале хотелось бы выслушать вас, Иван Дмитриевич, — пристав осторожничал, улыбаясь в усы, и украдкой бросал взгляд на самоуверенного Николаева.

— Если позволите, мне надо дать несколько указаний моим агентам, и мы продолжим.

— Да мы подождем, — еще долго будет пристав мучаться с новым судебным следователем, видимо, тот не имел большого опыта в таких делах, но обладал непомерными амбициями.

Путилин подозвал Соловьева и тихим голосом сказал:

— Иван Иванович, в доме, где жил убитый, поговорите с соседями: женат ли был убитый, кто жена, не имелись ли у них полюбовников, не ссорились ли они. Ну что мне вас учить?

Соловьев кивнул в ответ и подал знак агенту следовать за ним.

— Я к вашим услугам, господа, — вновь подошел к приставу и судебному следователю. — На чем, собственно, мы остановились?

— На ваших соображениях, — Петр Николаевич крутил в руке трость с изящной ручкой.

— Хорошо, но должен сразу предупредить, что Николаева никто не грабил.

— Как так? — Судебный следователь аж поперхнулся от неожиданности. — Но он же голый?

— Да, он лишился одежды в другом месте, подойдем к нему. — Путилин направился к убитому и вновь присел на корточки. Петр Николаевич достал из кармана платок и закрыл нос, словно труп пролежал в теплом месте не один день и мог источать неприятный запах. — Посмотрите, — приподнял руку убитого, — видите?

— Ну, рука, — сквозь платок слышался искаженный голос Николаева.

— Не на руку смотрите, а под нее.

— Снег.

— Вот именно, снег, а если бы он был убит здесь и раздет, то…

— Вы хотите сказать, — подхватил его мысль пристав, — что по мере остывания тела убитого образовалась бы ледяная корка.

— Совершенно верно.

— Тогда Сидоров притащен сюда уже убиенным.

— Вы правы и по поводу ограбления, — Иван Дмитриевич указал на кольцо на пальце, — ну кто будет с трудом снимать одежду, но оставит золотую вещь.

— Может, не снималось? — робко предположил Петр Николаевич.

На него кинул сердитый взгляд даже пристав:

— Отрезали бы, не смутившись.

— Какая дикость! — Было видно, что даже нахождение возле давно окоченевшего трупа доставляет большое неудобство судебному следователю.

— Вы предполагаете, что убийцу надо искать в доме, где проживал убитый?

— Уверен в этом.

— На чем основана ваша уверенность? — Голос следователя звучал уже не снисходительно, а с определенным интересом. Видимо, он не потерян для проведения розысков, лоск быстро сойдет при соприкосновении с жизненными коллизиями.

— Тащить голого далеко бы никто не стал, тем более, как я понимаю, здесь не было следов ни конских, ни повозок.

— Да, вы правы.

— А кто обнаружил?

— Кто-то из дома.

— По пустырю часто ходят?

— Нет, вот там, — пристав указал рукой в сторону, — хорошая дорога, а здесь пустырь, даже протоптанной тропинки нет.

— А следы?

— Так видите, здесь ветер постоянно дует.

— Вчера ночью шел небольшой снег, поэтому под телом снег, а так бы на насте не было бы заметно, когда принесли сюда убитого.

Когда подошли к дому, Соловьев отозвал Путилина в сторону.

— Иван Дмитриевич, убитый человеком был работящим, любовницы не имел, но любил приложиться к бутылке, а вот жена его Матрена — та еще. Как муж на работу, в освободившуюся постель дружок ее…

— Убитый знал об этом?

— Говорят, что знал, но любил жену очень и все ей с рук спускал.

— Так, а кто любовник?

— Тот, кто труп обнаружил, Андриан Семкин.

— В головах у них пусто, — Путилин покачал головой, удивляясь человеческой глупости, ибо она неистребима. — Да, вот еще что, узнай, есть ли у вдовы и ее любовника сарай или кладовые, где они дрова и ненужную рухлядь держат, и проверь, не завалялись ли там вещи убитого, обагренные кровью, — потянуло Путилина на высокий «штиль».

Надворный советник только пожал плечами.

Вдова оказалась бойкой бабенкой тридцати лет с большой грудью, которую прикрывала платком, но ни одной слезинки и никакого выражения утраты кормильца на лице.

— И как жилось с Иваном-то?

Она смутилась от присутствия такого числа незнакомых мужчин, но женское кокетство давало себя знать.

— Да как? Хорошо, любили друг друга.

— А за что ты его убила-то?

Она смутилась, но тут же взяла себя в руки.

— Не наговаривайте, господин хороший, на меня. Неужто у меня рука бы поднялась на собственного мужа-то?

— Андриан иное говорит, — Путилин пошел, как говорят игроки, ва-банк. — Ты же водкой мужа опоила, а он…

— Нет, нет, нет, не мог такого Андриан сказать, не мог.

— Его сюда привести, голуба дорогая?

Пристав и судебный следователь застыли в недоумении.

Она опустилась в бессилии на стул и прижала платок к лицу.

— Не хотели мы, не хотели.

Иван Дмитриевич посмотрел на пристава, мол, оставляю дальнейшее вам, господа, тот указал глазами, что все понял и не смеет задерживать.

Нет, не слишком уж потерянный сегодня день.

 

Глава двадцать шестая

В гостях у добропорядочного человека

ВЕРСТАХ В ТРИДЦАТИ от Новой Ладоги, на возвышенном месте, стоял двухэтажный дом с великолепным садом, обнесенным каменной стеной, и рядом с ним несколько хозяйственных строений. В двух верстах на лугу у самой речки располагается село Вымово с красивой церковью, выстроенной предками бывших владельцев, покоящихся в склепе под алтарем. В стороне от деревни, близ леса, возвышается винокуренный завод, извергая из себя массу дыма, величественно поднимающуюся к небу.

Сергей Иванович Левовский приезжал раньше из Петербурга в свое имение редко, да и то на короткое время. Но в последний приезд в первых числах июня он известил управляющего, что намерен продать ненужный дом, и в начале июля в самом деле совершил выгодную сделку. Новый хозяин, Петр Глебович, вальяжный господин средних лет, привез с собою управляющего с неприветливым лицом.

В деревне стало известно, что господин Анисимов будет вести уединенный образ жизни. Он дал расчет старым слугам и вместо них привез с собой новых.

В нескольких шагах от деревенской церкви стояла изба, довольно большая в сравнении с избами деревни, крытая соломой, но с трубой, из которой тяжело поднимался дым. Его столб опрокидывал и разгонял ветер, хотя не сильный, но обещавший непогоду. К дому вела заметная узкая дорожка, которая заканчивалась у крыльца…

Штабс-капитан с Михаилом недолго находились у Петра Петровича, выпили горячего чаю с вкуснейшим грибным пирогом, поговорили о господине Анисимове и двинулись в имение, намереваясь там быть к вечеру. Пристав Кириллов посоветовал зайти в самую большую в деревне избу, расположенную у церкви, где живет староста. Такой визит не привлечет внимания, зато даст возможность узнать о новом хозяине и его челяди.

— Хозяева, — Орлов постучал кулаком в дверь, отряхивая ноги от снега на крыльце, пришлось повторить.

— Кого там принес?.. — На пороге возник из темноты сеней высокий старик с седой бородой и расшитым воротом рубахи.

— Не ты ли старостой? — вопросом на вопрос ответил Василий Михайлович.

— Так ит, может быть.

— Я приехал из столицы не загадки разгадывать, — поднял голос приезжий.

— Дык я что, — было видно, что старик от начальственного голоса не оробел, а лишь приосанился. — Мало ли по дорогам нашим людей разъезжает.

— Ты, старик, пыл-то поумерь, — штабс-капитан произнес спокойным тоном.

— Ваш высокородия, мы ж люди темные.

— Полно тебе, может, в избу пригласишь?

— Ежели не побрезгуете, то милости просим.

В горнице приезжие увидели неожиданную роскошь для деревни — окно с большими стеклами. Лампа с закопченным стеклом горела на некрашеном столе пред раскрытою книгою, на нем стоял начищенный самовар. На голой стене висела полка с десятком книг.

На другой половине, опрятной и низенькой, жили хозяева: староста, он же церковный сторож, и его жена, которой в горнице не было.

— По делам али как? — старик добавил огня в лампе, подкрутив ручку.

— По служебным.

— Из самой столицы, из уезда и волости к нам приезжали, и мы вроде опчеством за нынешний год недоимок не имеем.

— Мы с инспекцией по земельным наделам.

— Во как, я звиняюсь, у нас ни с кем тяжб нет.

— И с господином Анисимовым?

— Никаких, имение-то в двух верстах от нас.

— Хозяин в имении?

— Кто знает? На службе в церкви не бывает, да и новый управляющий батюшку не посещает.

— Понятно, а как они там?

— Вот это нам неведомо, они сами по себе, мы сами. Они баре, а мы кто?

— Что ж, — посетовал штабс-капитан, обернувшись к Михаилу, — не хотелось бы на ночь глядя без крыши над головой остаться.

— Дак до волостного рукой подать, пять верст.

— Хорошо, — кивнул Василий Михайлович, — но сперва к господину Анисимову.

— Как скажете, — подал голос Жуков, молчавший до тех пор.

Только на улице у саней штабс-капитан с досадой произнес:

— Едем в неизвестность, ничего толкового не узнали ни в уезде, ни в стане, ни у этого старика.

— Не впервой, — попытался отмахнуться Михаил.

— Да не хотелось в волчью пасть да без подготовки.

— На месте видно будет.

— Вот именно, что на месте. Тогда, Миша, тебе предстоит больше молчать, чем вступать в разговоры, и в нужных местах кивать и поддакивать.

— Чего ж неясно-то. Это с превеликим удовольствием.

От ворот до крыльца имения дорога была почищена от снега. Вдоль нее высились старые деревья, укутанные в белые одеяния. Не успели остановиться, как с высокого крыльца сбежал молодой человек лет двадцати в расстегнутом пиджаке.

— Петр Глебович не принимает, — сразу же без приветствия произнес он глухим голосом.

— Доложи господину Анисимову, — не обращая внимания на слова молодого человека, Василий Михайлович вышел из саней, — господа Орлов и Жуков из столичного управления наделов просят принять по служебной надобности.

— Прошу следовать за мной, — встретивший учтиво поклонился.

В прихожей с большими окнами и десятком зажженных свечей молодой человек так же учтиво произнес:

— Я доложу Петру Глебовичу.

Орлов отряхнул снег с шапки и расстегнул шубу, было заметно, что в доме не экономят на дровах.

Ждать пришлось недолго, тот же молодой человек с приклеенной улыбкой появился, словно из ниоткуда.

— Господа, Петр Глебович ждет вас. Разрешите ваше платье. Прошу.

Пришлось пройти в большую залу с высокими потолками и лепниной по углам, посредине висела большая люстра с хрустальными каплями, в которых преломлялся разными цветами мотыльковый огонь свечей.

— Здравствуйте, господа, чем обязан вашему визиту? — Анисимов поднялся с кресла, держа в руках зажженную сигарету и устремив взгляд внимательных глаз на вошедших. Едва заметная настороженность не ускользнула от внимания штабс-капитана.

После приветствия чиновник представился:

— Коллежский секретарь Василий Михайлович Орлов, чиновник по поручениям при губернской земской управе, и мой помощник губернский секретарь Михаил Силантьевич Жуков. По служебной надобности инспектируем уезд.

— Чем же моя скромная персона могла заинтересовать управу?

— Господин Анисимов… — начал было столичный чиновник.

— Давайте запросто: Петр Глебович, — замахал руками хозяин, — без официальности.

— Петр Глебович, извините, что обеспокоили, — продолжил штабс-капитан, вежливо раскланиваясь, — но если честно, то сбились с дороги, возвращаться в волость не близкий путь.

— Понимаю, — улыбнулся Анисимов, но улыбка вышла какой-то чересчур натянутой, словно художник не удосужился ее закончить на портрете. — Мой дом в вашем распоряжении.

— Благодарю за понимание, — было заметно, что Орлов искренне обрадовался, даже потер от удовольствия руки.

— Мне самому приходится иной раз пользоваться гостеприимством. Могу что-нибудь предложить?

— Видите ли, — начал столичный чиновник и добавил без излишней застенчивости: — Мы почти весь день провели в дороге…

— Тогда, надеюсь, не откажете составить мне компанию за ужином?

— Это было бы большой любезностью с вашей стороны.

— Степан, — крикнул хозяин в сторону двери, из-за которой, словно джинн в восточной сказке, появился молодой человек, ранее встретивший гостей у крыльца. — Господа будут ужинать со мной, и… приготовь гостевые комнаты, — и повернулся к столичным чиновникам: — Не могу же я оставить вас без крова на ночь.

Орлов наклонил голову и приложил руку к груди, показывая тем, что они с удовольствием воспользуются предложением хозяина.

Тот ответил с той же натянутой улыбкой.

— Это мой долг хозяина, — потом вновь обратился к молодому человеку: — И принеси… — повернул голову к Орлову: — Какую настойку предпочитаете: клюквенную, рябиновую или анисовую?

— На ваше усмотрение.

— Хорошо. Степан, принеси анисовую.

Молодой человек так же бесшумно, как и появился, исчез за дверью. Не прошло и десяти минут, как Степан вернулся с подносом, на котором возвышались хрустальный графин и три рюмки, выделяющиеся золотыми ободками.

Вроде бы беседа текла в течение этого времени, но если бы каждого из присутствующих и спросили о ней, то никто не смог повторить, о чем шла речь, хотя никто не выходил за рамки исполняемой роли: Петр Глебович играл в рачительного хозяина, а приезжие изображали гостей, волею случая заброшенных в такую даль от столицы.

— Вы, Василий Михайлович, давно по управе служите? — неожиданно задал вопрос Анисимов, прервал рассказ на полуслове.

— Шестой год уже пошел, — как ни в чем не бывало Орлов подошел к столу. — Вы позволите? — и наполнил рюмку во второй раз.

— Пожалуйста… И как вам барон Корф?

— Извините великодушно, — понизил голос штабс-капитан, Петр Глебович якобы невзначай поинтересовался председателем губернской земской управы отставным гвардии штабс-капитаном Павлом Леопольдовичем Корфом, находящимся в преклонных годах, — обсуждать начальника в присутствии, — и он указал глазами на Жукова, — не имею привычки.

— Понимаю.

— Но между нами, — он подошел ближе к хозяину, — ему давно пора на покой, — и посетовал с хищной улыбкой: — Годы, к сожалению, дают знать.

— Я в последний раз его видел на приеме у Воронцовых, он еще ничего, сам ходит.

— Вот именно, ходит, уж лучше бы побольше лежал, может, здоровья бы прибавилось. Но, надеюсь, это останется между нами.

— Василий Михайлович, — надул губы Анисимов, — я попрошу без…

— Понял, — и понизил голос, — только между нами.

— Вы тоже меня правильно поняли.

— Прекрасная у вас анисовая.

— Плохой не держу, — Петр Глебович был явно доволен похвалой, — а что у нас молодой человек…

— Михаил, — подсказал Орлов.

— Да-да, — поблагодарил кивком за подсказку. — А что Михаил, так опечален?

— О нет! — Жуков, ранее стоявший у окна в другой стороне гостиной, подошел ближе к беседовавшим. — Вы не против, если я наполню свою рюмку?

— Отнюдь, — хохотнул Анисимов. — Если ваш начальник не запретит?

— Если хозяин позволяет, то я не против, даже наоборот — рекомендую прекрасный напиток.

— Петр Глебович, — на пороге возник Степан, — ужин в столовой.

— Господа, — развел руки в стороны Петр Глебович, — прошу отведать, что, как говорится, бог послал.

Столовая была такого же размера, что и гостиная, но с одной разницей — в ней висели две небольшие люстры с дюжиной зажженных свечей на каждой. На длинном столе, за которым в прежние годы сиживали двенадцать персон, стояло три прибора — для хозяина во главе и гостей по левую и правую руку от него.

— Я был бы не прочь пожить, как вы сейчас, вдали от суетливой столицы, службы, — взял под руку Петра Глебовича штабс-капитан, изображая из себя человека, что сможет приноровиться к любым условиям, лишь бы они были комфортны ему.

— Что ж прошу, — Анисимов сделал вид, что не понял слов собеседника.

— У вас мило, — Василий Михайлович присел и сразу потянулся за графином с анисовой, чувствуя себя скорее хозяином, чем гостем. — Позволите? — спросил из вежливости.

Петр Глебович только кивнул.

— Это родовое? — спросил Жуков, но осекся под взглядом начальника.

— Что? — посмотрел на него Петр Глебович.

— Анисовая с винокуренного?

— О нет, я предпочитаю домашнюю.

— У вас милый дом, — поднял рюмку штабс-капитан.

— Я, как вы знаете, недавно его приобрел, так что уюту в нем обязан бывшему владельцу.

— За вас, — и содержимое опалило горло Орлова, потом он взял маленькую ложечку, зачерпнул паюсной икры и начал намазывать на кусок хлеба.

— Что нового в столице?

— Да стоит на месте, и что с ней станется? В театрах — новые пьесы, открываются новые ресторации, — улыбка стала еще шире, — а мы, бедные чиновники, получаем повышения по службе. Все как и двадцать лет назад.

— Почему двадцать? — Петр Глебович положил на тарелку кусок буженины и соленых груздей.

— Могу сказать, и пятьдесят, — Василий Михайлович откусил кусочек хлеба, — ничего не меняется.

— Если так…

— Кстати, в этом сезоне на сцене Александринского театра восходит к вершинам славы молодая актриса Изабелла Веселовская.

— Веселовская?

— Да.

— Что-то читал в газетах, но точно не помню.

— Запомните это имя, — продолжал Василий Михайлович. Миша был удивлен, что штабс-капитан, всегда сторонившийся светской жизни и всегда казавшийся очень замкнутым, открывался с новой стороны. — Она спела замечательную партию с самим Сазоновым. Будете в столице, обязательно сходите на «Прекрасную Елену».

— Надеюсь. — Петр Глебович справлялся с бужениной, ловко орудуя вилкой и ножом, от штабс-капитана не ускользнуло, что хозяин одинаково владеет правой и левой руками.

— Изабелла не менее прекрасна, чем образ на сцене. Увидев эту Елену Прекрасную хотя бы один раз, ее невозможно забыть.

— Воспользуюсь вашим советом, будучи в столице.

Забыв все приличия, Василий Михайлович вновь приложился к рюмке. Миша выказывал обеспокоенность, видя, как хмелеет его старший товарищ по службе, но ничего не мог поделать, не привлекая особого внимания.

— Женщины — прелестные создания, — разглагольствовал штабс-капитан, — но, увы, не всегда хватает жалования для исполнения их капризов. Особенно если девица молода и обладает неземным шармом.

— Вы правы, — хозяин пил немного, как отметил Жуков, но с удовольствием подливал приезжим гостям. Михаил поостерегся много пить и больше подкладывал себе в тарелку мясо и квашеную с крупными красными ягодами клюквы капусту.

— Мне хотелось бы вот так пожить среди лесов и снега. Благодать… — причмокнул штабс-капитан губами, и содержимое очередной рюмки вновь опалило рот.

— Что мешает?

— Служба и женщины, — засмеялся Василий Михайлович.

— Веская причина.

— То-то, — поднял палец довольно охмелевший штабс-капитан.

— А как же ваше имение?

— Увы, такового не имею, мой покойный батюшка, царствие ему небесное, — и он слегка дрожащей рукой перекрестился, — еще в годы моей юности в последний раз заложил и… — налил анисовой, расплескав на белоснежную скатерть. — Да что о грустном. Всегда хотел по снегу с ружьем побродить.

— Что ж мешает? — хозяин прикусил язык от вырвавшихся слов.

— Я бы воспользовался вашим великодушным предложением, — сразу подхватил Василий Михайлович, устремив взгляд на Петра Глебовича.

«Пьян, а за каждым словом следит», — пронеслось в голове Михаила.

— Пожалуй, я могу доставить вам удовольствие, — процедил сквозь зубы Анисимов, и тут же добавил: — А как же служба?

— Куда оно денется, присутственное место, тем более что там сам барон, — Орлов громко засмеялся, казалось, не обращая внимания на колкость в адрес начальника губернской земской управы в присутствии младшего чиновника.

Жуков нервно ерзал на стуле, но, боясь показаться в присутствии хозяина бестактным, молчал, только крепко сжимал зубы. Боязнь невольного разоблачения удерживала его от лишних слов. Ему оставалось только ждать и надеяться, что этот штабс-капитан не сболтнет лишнего. Он с облегчением вздохнул, когда Василий Михайлович безо всякого предупреждения поднялся, едва не опрокинув стул, и выдавил из себя:

— Вы, Петр Глебович, не возражаете, если я с вашего позволения, отдохну? Что-то устал немного, — и оперся о стол.

— Что вы? Разве ж я могу, — и кликнул вездесущего Степана, — проводи гостя в приготовленную комнату.

— Петр Глебович, разрешите и мне покинуть вас, — подал голос Михаил, хозяин только кивнул.

Поджимая шатающегося чиновника с двух сторон — Михаил справа, Степан слева, — поднялись на второй этаж.

— Вот комната вашего компаньона, а напротив, — указал жестом молодой человек, — ваша. Ели что-нибудь понадобится, у изголовий кровати сонетки.

— Понял, — пробурчал Жуков, когда бесчувственное тело Василия Михайловича было водружено на скрипнувшую кровать.

— Вам помочь?

— Благодарю.

— Что-нибудь еще надо?

— Нет-нет, — и Михаил опустился на стул.

Когда дверь за Степаном закрылась, Василий Михайлович открыл глаза и поманил помощника.

Жуков было открыл рот, но, увидев предостерегающий жест, подошел ближе. Штабс-капитан оказался не настолько охваченным хмельными парами, как казался, когда сидел за столом.

— Ты все подметил? Перед сном подумай, — потом улыбнулся и прошептал: — Армейская закалка не проходит впустую. Ладно, ступай, Миша, спать, утро вечера мудренее. Завтра даст бог день, даст и пищу для живота и головы.

Миша, ошеломленный таким неожиданным перевоплощением нынешнего начальника, удалился в отведенную ему для отдыха гостевую комнату.

ПЕТР ГЛЕБОВИЧ В последнее время завел привычку гулять по утрам по заснеженному саду. Белые призраки с маленькими сугробами на ветвях окружали его, и он чувствовал прилив сил от этого свежайшего воздуха, который, казалось, звенел от тишины, от алых ягод калины, которая спряталась в дальнем углу сада, куда он запрещал чистить дорожку, а сам, утопая по колено, ходил. Настроение повышалось на весь божий день, даже самая неприятнейшая весть не могла его изменить.

Он уже воротился к дому, когда у дверей заметил ждавшего его замерзшего Степана.

— Как там наши гости? — он не обращал внимания на то, что молодой человек довольно легко одет.

— Оба проснулись, тот, что помоложе, попросил принести чаю, а второй — холодной воды для умывания и очень уж разминался как-то странно, мне кажется, не чиновник он, а скорее, бывший военный, на человека с пером в руках не похож. Ночью спали, как медведи по норам, никуда не выходили, только сап был слышен.

— Любопытно, — только и произнес Анисимов, напоследок вдохнул полной грудью свежего морозного воздуха. — Что ж, посмотрим, — и вошел в дом.

Вслед за ним тенью скользнул в дверь Степан.

В ГОСТИНОЙ ПЕРЕД зажженным камином в кресле сидел Орлов. Он не заметил, как вошел хозяин.

— Доброе утро, Василий Михайлович! Как самочувствие? — скрытая ирония не ускользнула от петербургского чиновника, но он не обратил на нее особого внимания.

— Прекрасно! — он поднялся со смущенной улыбкой на лице. — Давно так сладко не спал. Вы позволите? — и, не дожидаясь разрешения, достал тонкую сигару, подошел к камину. Потом с благодушным выражением выпустил изо рта струю ароматного дыма. — Все у вас устроено со вкусом, — он повел сигарой перед собой.

— Вы мне льстите, — угрюмо ответил Петр Глебович, — это все осталось, как я говорил, от прошлого хозяина. Мне не пришлось ничего менять.

— Да… Да…

— Степан, завтрак готов?

— Так точно.

— Позови, — обернулся к штабс-капитану, показывая тем, что ему незачем запоминать имена гостей, — э… э…

— Михаила, — подсказал Василий Михайлович.

— Вы совершенно правы. Позови Михаила в столовую.

Трапезничали молча, только между прочим штабс-капитан с какой-то молящей улыбкой произнес:

— Вы вчера обещали устроить охоту, я надеюсь, вы не откажете в милости вашим гостям?

Петр Глебович не донес вилку до рта, скосил взгляд на петербургского чиновника и выдавил из себя ставшим вмиг сиплым голосом:

— Я обещания привык держать.

— Как чудно, вы доставите несказанное удовольствием приезжим, — Орлов явно играл недалекого человека, дорвавшегося до гостеприимного хозяина, у которого можно отдохнуть на дармовщину.

— Я распоряжусь. Вы хотели бы на лошадях или пешком?

— Петр Глебович, на ваше великодушное усмотрение, — штабс-капитан с превеликим удовольствием отправил в рот соленый рыжик.

— Хорошо, а вы, — он обратил взор к Михаилу. — Что хотели вы?

— Однако мне все равно, я полагаюсь на вас, — он приложил руку к груди. — Я, к сожалению, не охотник, но непременно хотелось бы побродить с ружьем по лесу.

— Не вижу препятствий к исполнению вашего желания. У вас, правда, не слишком подходящая одежда, но ничего, подберем.

ПОСЛЕ ЧАЯ И непременной сигареты у камина, которая являлась своеобразным ежедневным ритуалом для хозяина, как он сказал гостям, Анисимов резко оборвал пустой рассказ на полуслове и поднялся с кресла.

— Что, господа, не передумали?

— Что? — Орлов не понял, о чем идет речь.

— Как что? — Петр Глебович бросил сигарету в спокойное пламя, пожирающее березовые поленья в камине. — Охота, разумеется.

— О нет! — поднялся в свою очередь и Василий Михайлович. — Мне было бы интересно.

— В лесу снега намело, там нет тропинок, по пояс в некоторых местах, — то ли предупреждал, то ли отговаривал хозяин, и главное, невозможно было понять, какие чувства вкладывал Петр Глебович в свои слова, но ясно одно — его непременное желание избавиться от нежданных гостей. — Не пугает?

— Если выдалась такая возможность, — штабс-капитан продолжал играть роль столичного чиновника, охочего до дармовых приключений, — отчего ею не воспользоваться с великодушного разрешения хозяина, — в голосе послышались нотки лести.

— Тогда предлагаю не откладывать.

— Я готов, — Орлов всем своим видом показывал свое нетерпение.

— А вы?

— Я тоже, — робко произнес Михаил, хотя ему хотелось остаться в имении, чтобы по возможности осмотреть дом и пристройки. Но хозяин был настроен решительно и не имел желания оставлять без присмотра никого из гостей.

— Степан принесет вам платье для охоты, надеюсь, получаса вам будет достаточно для переодевания?

— Даже с избытком. — ответил за двоих штабс-капитан.

Уже наверху, когда шаги Степана стихли на лестнице, Василий Михайлович, по-военному быстро переодевшийся, прошел в комнату, предоставленную Жукову.

— Какие соображения? — без предисловий произнес он тихим голосом, подойдя к помощнику.

— Хозяин пытается нас побыстрее выпроводить из дома.

— Ты тоже это заметил.

— Становится очевидным, что есть повод для такого поведения.

— Ты тоже думаешь, что станки здесь?

— Нет сомнений.

— Тогда держи ушки на макушке.

— Это как водится.

— Нам надо проверить хозяйственные постройки, окна твоей комнаты туда не выходят?

— К сожалению, нет.

— Вот именно, нас поселили так, чтобы, не дай бог, мы чего не увидели. Ты заметил очищенную от снега дорожку туда? Парадное крыльцо так не выдраено. Жаль, — штабс-капитан ударил кулаком правой руки по ладони левой. — Ночью мне так и не удалось туда попасть. Целую ночь Степан провел у лестницы, карауля нас.

— Да, я хотел тоже выйти во двор, но, увы, столкнулся с тем же обстоятельством — Степаном.

— Так бы нас не стерегли, если бы не было причины скрывать что-то от посторонних глаз тайное.

 

Глава двадцать седьмая

Питерские напасти

МЫСЛИ ВИХРЕМ ПРОНОСИЛИСЬ в голове Соловьева. То ли ему показалось, и это — простое сходство, то ли он и в самом деле увидел Ильина, который для каких-то особых целей переоделся в инженерный мундир. Надворный советник пристально всматривался в довольно тучную фигуру, идущую медленным шагом, и все больше убеждался, что это — переодетый Ильин, который вдруг исчез в подъезде большого дома. Соловьев последовал за ним и оказался у двери, на которой было написано:

Иван Петрович Берг

Инженер пробыл там с четверть часа, затем вышел из дома, сел на извозчика. Соловьев едва успел вскочить к другому в коляску. Ничего не подозревавший инженер подъехал к дому на Боровой, расплатился с извозчиком и скрылся в подъезде. Надворный советник подождал и вошел следом за ним.

— Скажите, пожалуйста, — обратился он к швейцару. — Сюда сейчас приехал инженер путей сообщения. Быть может, он остановился здесь?

— Да, Сергей Васильевич здесь проживают, а вам-то какое дело?

— Извините, не признал в вас человека государева, — расплылся в улыбке швейцар, — а Сергей Васильевич Будовцев у нас проживают уже лет пять.

— Он инженер-путеец?

— Совершенно верно, на железной дороге инженером.

— Женат?

— А как же. Хозяйственная у него Марья Семеновна, и трое ребятишек-погодок…

— Понятно, — неужели ошибся?

— НО ТАК ПОХОДИТЬ на этого Ильина! — потом рассказывал Путилину Соловьев, а он до этого побывал у дома Бернардаки и там смог рассмотреть Фому Тимофеевича вполне основательно.

— Бывает, — произнес Иван Дмитриевич, — главное, чтобы мы своего Ильина не упустили, — каждый его шаг должен быть известен: у кого бывает, где бывает, с кем встречается, в каких местах его можно встретить. Все.

— Это как водится, Иван Дмитрич.

— Кто там сейчас за Ильиным?

— Агенты Коврижкин и Сенников.

— Что ж, за них я спокоен. Вот сердце за уехавших в уезд болит, очень уж тревожно.

— Иван Дмитрич, Орлов — офицер с боевым прошлым, и смекалка у него еще та, — Путилину приятно слышать из уст одного подчиненного похвалу другому, хотя у них и было соперничество по службе — кто быстрее раскроет или больше принесет сведений для поимки преступников.

— Да, — подтвердил статский советник, поддерживая в себе уверенность, что посланные справятся со всеми трудностями, — но там Миша, а он еще не так опытен.

— Недооцениваете вы, Иван Дмитрич, молодых людей, — надворный советник поднялся со стула, — а Михаил еще нас удивит.

— Вашими бы устами…

Что тоже верно, все когда-то были молоды, неопытными, и в их способности по первости не верили более старшие, воспринимая молодых за маленьких неопытных детей.

Однако некоторых успехов в расследуемом деле достигли. Вот взяты показания у студента Микушина, остается только, чтобы он опознал нашего Фому Тимофеевича, а там поспеют известия от штабс-капитана. Путилину не хотелось спешить и задерживать Ильина, арест которого может встревожить остальных, и интересно было бы знать, известно ли тому же Анисимову, (а вдруг не Анисимову? И Иван Дмитриевич ошибался?) об убийстве, или такое действо задумывалось ранее?

Статский советник гадал, словно на кофейной гуще, а надо было опираться исключительно на собранные сведения. Что же все-таки удерживало Ильина в столице?..

Но, увы, помимо нынешнего дела в столице происходило значительное количество ограблений, краж, да и мошенники процветали. Удивительно, сколько на свете доверчивых людей, готовых выложить кровно заработанные или полученные в наследство деньги первому попавшемуся человеку, вошедшему в доверие.

Вот, к примеру, арестованный недавно Роман Леонтьевич Клеев, дворянского сословия, представлял собой, без сомнения, неординарную личность и мог бы, если бы имел возможность, написать собственные мемуары, которые не уступили бы по интересу приключениям Рокамболя, превосходя правдивостью. Красавец, роста в косую сажень, он был в свое время видным представителем петербургской золотой молодежи. Бывший корнет гвардии, получив в наследство два имения, он продал их, деньги прокутил, после ряда преступных похождений в России, преимущественно в области всевозможных мошенничеств, последний раз был судим московским окружным судом и, по лишении всех прав состояния, сослан в Сибирь. Из мест ссылки Клеев вскоре бежал за границу и начал свои преступные похождения в Европе. Здесь его авантюры неисчислимы; кажется, нет такого государства в Европе, которое не судило бы и не разыскивало Клеева по обвинению в различных проделках. Совершая преступление, он проявлял изумительную ловкость и в большинстве случаев скрывался от наказания. Пользуясь своим воспитанием и прекрасным знанием иностранных языков, этот господин присвоил себе за границей выдуманное имя графа Сен-Клера и вращался в обществе, которое служило ему ширмой для ловкого скрытия преступных проделок. Многочисленные члены этого общества делались нередко его жертвами.

Однажды он оказался в Вене без денег, но проживал в лучшей гостинице. Ему грозила тюрьма за неуплату по счетам. Однако он послал телеграмму в известный банкирский дом в Париж с просьбой указать, где он может в Вене дисконтировать вексель на этот дом в пятьдесят тысяч франков. Ответ получается с указанием банкирской конторы, и Клеев показывает телеграмму хозяину гостиницы. Но так как дело происходит в воскресенье, то он объяснил, что получит деньги лишь на следующий день, а пока просит у хозяина аванс в десять тысяч франков, чтобы пойти в клуб. Одураченный хозяин дал денег, и Роман Леонтьевич тотчас же укатил в Брюссель.

Другой раз в Ницце он сдал на хранение в контору отеля конверт с двадцатью франками, но успел подменить его другим конвертом с газетной бумагой. При обратном требовании денежного пакета он открыл его при свидетелях и нашел в нем газетную бумагу, пригрозил управляющему судом за мошенничество и получил значительную компенсацию. В той же Ницце он приглашен был богатым американцем совершить морское путешествие на яхте. Дорогой садятся за карты, американец проиграл все наличные деньги и саму яхту, на которой Клеев возвращается уже собственником.

Но самый его блестящий подвиг произошел в Болгарии. Он как раз приехал в Софию к некоему господину. С последним он близко подружился и даже крестил его дочь.

В то время искали нового правителя для Болгарии, а так как Клеев выдавал себя за родственника Бурбонов, под фамилией графа Сен-Клера, то в высшем обществе Софии стали серьезно подумывать о том, чтобы предложить самозванцу болгарскую корону.

Случайное обстоятельство открыло обман, а не то, как уверял Клеев, он преподнес бы Болгарию России, не проливая ни одной капли крови.

Под именем графа Сен-Клера Клеев много раз был женат в Европе и Америке с целью получения больших приданых, причем своих жен он бросал, как только присваивал себе их состояние. Летом текущего года Клеев направился в Португалию и в одном из учреждений Лиссабона пытался обманом получить крупную сумму, но это ему не удалось. Мнимый граф был арестован, но затем каким-то путем избег суда, но еще находился под арестом в ожидании скорого освобождения. Однако власти Лиссабона при наведении справок о графе Клееве случайно обнаружили его настоящее имя и все преступное прошлое, о чем не замедлили сообщить в Петербург, предложив выдать преступника русскому правительству. Так, благодаря удачному стечению обстоятельств господин Клеев вновь оказался в России.

Сколько еще таких Клеевых в нашем государстве и за ее пределами, а сколько подобных иностранных господ колесят просторы России — не счесть. С ними тоже сыску приходится вступать в поединки, не всегда удачно, но стремясь к наилучшему результату — аресту проходимцев…

Год, считай, прошел, остались считанные дни, а преступлений год от года не становится меньше.

 

Глава двадцать восьмая

Уж очень беспокойные гости

НЕ БЫЛО ДЕВЯТИ часов, когда «охотники» вернулись после лесных приключений, оставив за дверью дома темень, освещенную ярким месяцем с россыпью мерцающих звезд. Они прямо-таки ввалились в дом — усталость давала о себе знать. Снег в лесу в самом деле местами доходил до пояса, и охотники то и дело чувствовали себя мухами, попавшими в сети паука, но это того стоило — свежий воздух пьянил больше, чем анисовая хозяина, красота леса, укутанного в пушистую шубу, завораживала. Ну и не беда, что добыча ускользнула, даже встреченный лось и тот так рванул по толстому покрову, не успели даже ружья скинуть, но зато потом всласть постреляли.

— Господа, я надеюсь встретить вас в столовой через час.

— Обязательно, — кивнул штабс-капитан, но мученическое выражение лица говорило об обратном, а Михаил вообще промычал что-то неразборчивое, не было сил даже на слова.

В предоставленной комнате Жуков рухнул на кровать не снимая одежды и так провалялся три четверти часа, чувствуя, что ноги живут отдельно от него, а на движение хотя бы одним пальцем на руке уйдут все оставшиеся силы. Но через назначенный себе срок он ощутил, что еще жив и вполне может шевелиться, и даже без особых усилий поднялся и надел свое платье.

«Господи, — пронеслось у него в голове, — а ведь ночью надо будет еще поработать», — на этом мысль оборвалась, не получив законного продолжения. Думать об этом просто не хотелось.

Но минута в минуту Михаил вошел в столовую, наклеив на лицо измученную улыбку, хотя пытался выглядеть бодрым и довольным. Василий Михайлович выглядел ненамного лучше, всем своим видом демонстрируя полное удовлетворение, смешанное с невыразимой усталостью.

За столом почти не говорили, только слышался мерный стук ножей и вилок и изредка бульканье наливаемой анисовой, но не так часто, как в прошлый вечер.

— Я вижу, вам не понравилось в лесу? — язвительно спросил Петр Глебович, но слышалось в его тоне иное: «Когда же вы, господа, уберетесь наконец?»

— О, что вы, — за обоих гостей ответил начальствующий чиновник. — Было чудесно. Никогда еще не приходилось так вот проводить время.

— К охоте надо готовиться заранее, присмотреть зверя, прикормить его, если надо, — поучительно произнес Петр Глебович, отправив в рот очередную ложку щучьей икры. — Охота сродни искусству, чтобы выстрел поставил финальную точку в пьесе, а ныне у нас так, бесполезное хождение было.

— Но природа…

— Василий Михайлович, ею надо любоваться в других местах, а что здесь у нас — леса да завалы.

— Не скажите, не скажите, а воздух какой, словно десять лет с плеч долой.

— То-то я видел, как вы едва до дома дошли, — позволил себе хозяин шутку над петербургским чиновником.

— Это от постоянного сидения в присутствии, Петр Глебович, постоянные бумаги, — он замахал руками. — Не напоминайте о них, не то дурно станет только от воспоминаний.

— А как же вы здесь оказались? — вопрос вроде бы и задан невзначай, но с дальним прицелом.

— Если бы не болезнь Николая Акимыча, не сидел бы я с вами за столом.

— Николая Акимыча? — переспросил хозяин, внимательно осматривая собеседника.

— Вы с ним знакомы? — тут же не потерялся Орлов, ведь названо первое пришедшее на ум имя, и едва заметная бледность и испарина выступила на висках.

— К сожалению, нет.

— А мне казалось, что он всю губернию объездил, никого не миновал.

— Увы, мой дом Николай Акимыч не удостоил посещения.

— Может, он приезжал в ваше отсутствие?

— Управляющий мне бы доложил.

— Степан?

— Нет, мой управляющий сейчас занимается закупками в столице.

— Хороший управляющий в наше время редкостное явление.

— Плохих не держим. — Петр Глебович постучал вилкой по графину, намекая на понравившийся гостю огненный напиток.

— И давно вы здесь?

— Я же вчера говорил.

— Простите, — штабс-капитан сделал смущенный вид и к тому же покраснел. — Вчера я немного… — замялся и добавил: — Был не в себе, усталость, переезды.

— Понимаю, служба требует определенных жертв.

— Вы выразились точно, требует жертв, но лучше они были бы чужими, — и смутился еще больше, понимая, что поставил себя в неловкое положение, ведь здесь он нежданный гость, — впрочем, пора отдохнуть после такого дня, — попытался увести разговор в другую сторону.

Михаил поднялся первым.

— Петр Глебович, позвольте покинуть вас, иначе, чувствую, до постели не доползти.

— Может быть, горячего чаю?

— Благодарю, но вынужден отказаться.

Вслед за Жуковым из-за стола вышел и штабс-капитан.

— Я думаю, и мне пора.

— Что ж, спокойного сна, — пожелал хозяин.

Пока поднимались, Орлов успел шепнуть младшему помощнику:

— В два часа будь готов.

— Боюсь…

— В два часа, — одернул молодого человека Василий Михайлович.

— А Степан?

— Надеюсь, сегодня он не будет нас сторожить.

И разошлись по своим комнатам, через четверть часа к каждому из них заглянул Степан с вопросом, нет ли у достопочтимых гостей каких-нибудь просьб? Орлов только отмахнулся, а Михаил попросил графин холодной воды, что и было исполнено.

В ДОМЕ СТИХЛИ все звуки, только иногда раздавался треск остывающих поленьев в камине или скрип старых деревянных стен. Штабс-капитан осторожно поднялся с постели, не нарушив тишину даже шорохом белья. Сперва начал открывать дверь, которая предательски взвизгнула заржавевшими петлями. «Давно здесь не было гостей, — пробежала мысль, — надо было раньше проверить, — посетовал на себя, — а когда раньше-то, если каждую минуту под присмотром». Выглянул в коридор, его освещала одна свеча, одиноко пристроенная у лестницы. Орлов, словно белое привидение — он не стал одеваться, а так и остался в белом нательном белье — прокрался к площадке и заглянул вниз. Кресло, в котором провел прошлую ночь Степан, пустовало. Босыми ногами штабс-капитан осторожно ступал по ступеням, замирая на каждой из них, боясь, чтобы они не выдали его присутствия своим скрипом. В гостиной и столовой никого не было. Хозяин почивал в спальне, дверь в которую находилась дальше по коридору. Несмотря на волнение и стук сердца, что отдавались в висках, Орлов прокрался к ней. Тишина. «Там он или нет? Ладно, нам надо другое». Вернулся на второй этаж, прежде чем идти в свою комнату, заглянул к Михаилу, тот в беспокойном сне сбросил с себя одеяло. Василий Михайлович потряс его за плечо, но Миша только после пятого толчка раскрыл глаза и чуть ли не в голос хотел что-то сказать, но рука Орлова зажала его рот.

— Тихо, — склонился над ухом Жукова штабс-капитан.

Миша заморгал, переходя из сонного состояния в бодрствующее. Было видно, что он уже проснулся.

— Готов?

Молодой человек кивнул.

— Через пять минут встречаемся в коридоре. Обувь пока не надевай, но возьми с собой.

Михаил вновь кивнул, тем показывая, что, мол, все понял, к выполнению предстоящего готов.

Орлов окинул взглядом коридор и, не заметив ничего подозрительного, юркнул мышкой в предоставленную ему комнату и там достал из походного баула приготовленную ранее рубашку темно-синего цвета, черной, к сожалению, в его гардеробе не было. На руки натянул кожаные перчатки тонкой выделки. На всякий случай под одеяло подложил часть найденных здесь вещей, создавая вид спящего человека, если ненароком кто заглянет с проверкой.

Не успел он закончить, как в комнату скользнул тенью Миша, Василий Михайлович видел только черный контур и замер на мгновение. Приготовился к худшему.

— Василь Михалыч, — раздался едва слышный, до боли знакомый голос.

— Не делай так больше, — признался Орлов. — В гроб меня раньше времени вгонишь.

— С чего начинаем?

— Миша, ты займись погребом. Я же дворовыми строениями. Будь осторожен.

— Не впервой, — самоуверенно заявил младший помощник начальника сыскной полиции.

— Смотри у меня, — погрозил пальцем в лунном свете штабс-капитан, но Михаил смотрел в другую сторону, поэтому предостерегающего жеста не видел. — Если им есть что скрывать, то наверняка что-нибудь устроили эдакое, для нас неприятное. То, что Степана нет внизу, хорошо, может, считают нас просто заезжими чиновниками, охочими до дармового угощения, а может, это такой их шаг. Понял?

— Да что они — в каждом проверяющем видят грозу? Да бросьте, Василь Михалыч.

— И то верно. Разговорились, однако, мы с тобой. Пошли, друг мой, время-то идет.

ВАСИЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ СТАРАЛСЯ ступать так, чтобы ни единого не раздавалось звука. Он скользнул ко входной двери, но та оказалась заперта на ключ, который искать в темноте не представлялось возможным. Наверное, Степан следит за тем, как запираются двери на ночь, и поэтому носит ключи с собою. В присутствии посторонних это отнюдь не лишняя предосторожность.

Окна оказались наглухо задраены, по-видимому с осени, ведь неизвестно, какие морозы принесет предстоящая зима. Вот в прошлом году едва спасались от холода, старики признавались, что на их памяти таких не было. Оставалась последняя возможность — черный ход, но если и он заперт на ключ, то возможности выбраться не существовало. Не будешь же открывать окно, такое обнаружат после отъезда, и пропало следствие. Пока в столицу с докладом, прокурорские дела, просто так же не приедешь с обыском, надо вескую причину, снова сюда. Петр Глебович успеет все убрать, вывезти, уничтожить, что кроме мышиного помета ничего не найдешь, а преступники, буде это они, сумеют выйти сухими из ловушки, в которую попадут сами сыскные. Так-то.

Вход для слуг оказался тоже запертым, настроение от такого факта не улучшилось. Хотелось выругаться, но штабс-капитан себя сдерживал. Потом почему-то вспомнил, как в детстве ключ обычно вешали на гвоздь, вбитый в косяк. Провел рукою, и в самом деле, так оказалось и здесь — неистребимая привычка, чтобы не потерять, надо держать под рукою.

Замок был так хорошо смазан, что при повороте ключа не произвел ни единого звука. Дверь подалась. На заднем крыльце на том же месте косяка, но уже по другую сторону висел брат-близнец, зажатого в орловской руке. Он повесил первый ключ на место, а вторым запер замок.

Сразу же под рубашку пробрался мороз, но Василий Михайлович пока его не чувствовал, сердце колотилось, словно молотобоец без устали бьет по наковальне, сокращая и сокращая время между ударами. Чиновник натянул на ноги обувь, потом осмотрелся. Двор был как на ладони, предательский месяц подмигивал полным ликом, а на небе ни единого облачка, только мириады блестящих точек звезд. До первого строения недалеко, с два десятка саженей, их преодолел быстро, прижавшись спиною к холодным бревнам. Окон не было, только ворота, в которых узкая дверь. Штабс-капитан взялся за ручку, снаружи не было ни запора, ни щеколды, но она не подалась. «Заперта изнутри, кому понадобилось жить в холодной постройке?» Загадка, но еще вчера Орлов обратил внимание, что это строение не имеет трубы. Ничто не показывало, что там кто-то живет. А вот в доме затоплен камин, печь, а дымят отчего-то четыре трубы? Постарался посмотреть сквозь щели, но сплошная темнота внутри, ни звука, ни движения. Обошел вокруг, стараясь ступать так, чтобы не оставлять следов, зачем добавлять лишние подозрения. Позади вдоль стены лежала лестница, а под самой крышей — дверца. Стараясь не шуметь, Василий Михайлович взялся за холодное дерево и стал поднимать. От усердия на лбу выступил пот, но через пять минут Орлов поднимался наверх. Дверца была заперта щеколдой изнутри, но штабс-капитан достал из-за пояса нож и им попытался повернуть деревяшку. Ему это удалось, только раздался неприятный щелчок, прозвучавший неестественно громко в полной тишине. Сыскной чиновник замер и прислушался, ничего подозрительного вокруг не было. Наверное, не менее нескольких минут ушло на открывание скрипящей дверцы, но вот Василий Михайлович оказался наверху. Под ним пахучее сено. Ощупью пробрался вперед, стараясь, чтобы глаза привыкли к темноте. Внутри тоже должна быть лестница, он заметил два высоких рога, подобрался ближе и взглянул вниз.

МИША НЕ СТРАДАЛ от холода, как его нынешний начальник, но ему было не менее тревожно. Он вздрагивал от каждого шороха, так и казалось, что вот озарится свечным светом пространство и на пороге явится с издевательской усмешкой хозяин дома, словно бы говоря взором: «Ну что? Кто кого поймал? А?» Поэтому он искал дверь в погреб с особой осторожностью, ступая босыми ногами, прямо-таки как дикий зверь подкрадывается к своей будущей добыче.

Миша решил начать с кухни, обычно там находится вход, так и оказалось. Железный крючок звякнул, Жуков затаился, присматриваясь к двери в кухню. Но ничего не вызывало подозрения. Крутая лестница уходила в темноту. Осторожно ставя ногу на очередную ступеньку, Миша прислушивался к каждому звуку, мешало только биение в груди, казалось, оно разносится по всему дому и каждый обитатель знает, где находится в данную минуту беспокойный петербургский гость.

Третья ступенька, четвертая, и угораздило ему потянуться назад, прикрыть за собою низкую дверцу, она подалась с трудом, и в последнюю минуту раздался подозрительный щелчок. У Миши похолодело внутри, и он несколько раз дернул за ручку, но дверца стояла, словно воин на поле брани, насмерть. Молодого человека охватила паника, но потом здравый смысл взял верх: «Если нельзя выйти в кухню, то надо искать выход либо в другом месте, либо по-крайней мере, исследовать погреб, как сказал бы Иван Дмитрич».

Теперь уже без боязни он натянул на ноги обувь, которую держал в одной руке, достал из кармана брюк свечу.

Сразу же стало светлее. Миша закрыл глаза, несколько раз моргнул и начал спускаться, в одной руке нес свечу, второй придерживался за стену. Пройти пришлось ступеней двадцать, хотя Жуков их не считал, но так показалось, было ощущение, что он Орфей и спускается в Царство теней, которое олицетворяли владения Петра Глебовича.

Погреб оказался довольно большим, разделенным на несколько частей: в первой овощи — капуста, морковь, редька, еще что-то насыпанное, разложенное, далее соления в деревянных бочках, глиняных сосудах, и последнее, третье, отделенное железной сеткой, скрывало в себе большой запас бутылок. Вроде бы ничего лишнего, все как в любом погребе. Уже по третьему разу Миша обходил «дозором» доставшиеся ему хоромы, а обходил он по одной причине — было боязно подниматься по лестнице, чтобы упереться в запертую дверь.

«Значит, здесь пусто», — Миша поежился, в одной рубашке да на босу ногу не очень-то приятно в прохладном подвале, тем более запертом по неосторожности.

Подошел к сетке, за которой стояли разнообразных размеров бутылки.

«Разогреться, что ли? — мелькнула предательская мысль, — ан нет. А что это у нас?»

Он прошел внутрь винной части — две стены были заставлены полками от пола до потолка, а третья просто обшита стругаными досками. Молодой человек со всей тщательностью начал ее рассматривать.

«Любопытно, любопытно».

ХОЗЯЙСТВЕННОЕ ПОМЕЩЕНИЕ БЫЛО пустым, даже стало интересно — для каких это целей? Штабс-капитан, повинуясь внутреннему чувству доводить всякое дело до конца, спустился вниз. Пол был дощатым, но каждая из досок так подогнана друг к другу, что невозможно, наверное, мелькнуло у Орлова, не то что лезвие ножа вставить, но и лист бумаги. Но самое любопытное: кто же все-таки запер изнутри, если никого не наблюдается? Василий Михайлович прошел вдоль стен. «Нет, стены как стены, за ними ничего не спрячешь».

Потом вернулся к полу, опустился на колени и начал щупать руками, в одном только месте ему показалось, что щель больно уж велика. Тихонько постучал, раздался глухой звук. Хотел достать нож, но уловил едва слышное шевеление снизу. В тот же миг, откуда взялись только такие силы, не произведя ни единого звука, взлетел по ступеням лестницы и нырнул в пахучее сено. Умудрился оказаться у края навеса.

Скрипнули петли, и на полу начала расширяться п-образная освещенная пламенем, как оказалось потом, свечи щель.

— Ну что там? — послышался глухой, словно с того света, голос. — Мыши небось.

— Да какие мыши, если тут сродясь их не было, — пробурчал вылезший из открывшегося проема человек. Он поднял голову, казалось, устремил взгляд на Орлова, отчего тот вжал голову в плечи и только сейчас заметил, что дверца позади него открыта и в нее заглядывают, переговариваясь, маленькие точки звезд.

Человек ступил на лестницу и начал подниматься.

«Сейчас заметит», — Орлов сжал зубы и затаил дыхание.

Вылезший не стал подниматься до верху, а что-то пробурчал неприличное и спустился на пол. Через некоторое время крышка опустилась на место, и в хозяйственной пристройке воцарилась тишина, прерываемая едва слышимым дыханием штабс-капитана и громким биением его сердца. Василий Михайлович не ощущал течения времени, но довольно долго пролежал в темноте, совсем озяб, но руки догадался сунуть поглубже в сено, чтобы они не потеряли подвижность и окончательно не окоченели.

«А СТЕНОЧКА-ТО С секретом, дорогой ты наш господин Анисимов», — и в самом деле, часть стены оказалось дверцей, не очень-то и широкой, но вполне через нее может пройти даже весьма упитанный человек. В сумраке свечи и не рассмотришь ее, если только не знать секрета.

Дверца подалась не сразу, но открылась после некоторых мучений Михаила. За ней открылся черный провал коридора, уходящий куда-то вглубь. Теперь Жуков не стал испытывать судьбу и оставил дверцу открытой, а сам, прикрывая свечное пламя рукой, двинулся дальше по найденному ходу, укрепленному через сажень деревянными толстыми столбами и перекладинами на них. Через пятьдесят шагов перед ним Миша наткнулся на новое препятствие — еще одну дверь. За ней слышался какой-то металлический звук. Помощник начальника сыскной полиции от неожиданности погасил свечу и замер.

За дверцей слышались и человеческие голоса, словно неясное бубнение.

Жуков повернулся и, не создавая шума, помчался назад к выходу. Прикрыл дверцу и оперся об нее спиной, только после этого позволил себе несколько раз тяжело вздохнуть. Сделал попытку обрести некоторое спокойствие и трясущимися руками попытался зажечь свечу, что удалось только с третьей попытки.

«Итак, что мы имеем, — начал подводить итоги Михаил, но потом спохватился, — закрытую дверь и сыскного агента в мышеловке».

ШТАБС-КАПИТАН СПУСТИЛСЯ, не забыв запереть дверцу, кое-как опустил лестницу. Промерз, казалось, до самых костей, но почистил снегом брюки и попытался вытереть снегом руки, после этого помчался к дому. За черным входом его никто не ждал, только там Василий Михайлович почувствовал, как сильно окоченел. Некоторое время он стоял отогревался, потом скинул обувь и отправился со всей предосторожностью в свою комнату, заглянул к Михаилу, но его не оказалось на месте.

Немного подождал.

«Что, черт побери, с этим молодцем», — в сердцах выругался он и пошел на поиски пропавшего агента.

А МИША УРОНИЛ свечу, и она погасла, закатившись под полку с вином, но он заметил куда, поэтому распластался на полу и попытался ее достать. Усилия не пропали втуне, но Жуков не стал подниматься. Рукой кроме свечи нащупал и несколько банок, завернутых в бумагу. После того как свеча вновь затрепетала огнем, молодой человек вытащил из-под полки банку и обомлел — она была завернута в красненькую, десятирублевую ассигнацию, а внутри густая мазь того же цвета. Михаил вновь посмотрел под полку, там стояло много банок, завернутых в ассигнации разных цветов.

Жуков из последнего ряда денежную купюру отложил в сторону, а банки постарался поставить так, как они были.

Сложенная купюра перекочевала в карман. Миша отряхнулся и пошел к лестнице.

Он чуть ли не отпрыгнул в сторону, когда перед ним возник человек. Полегчало сразу, это был штабс-капитан, но сразу бросило в холодный пот.

— Дверь! — с отчаянием чуть ли не вскрикнул Жуков.

— Щелкнула, — как ни в чем не бывало произнес Василий Михайлович.

— Мы же в мышеловке, — отчаяние не покидало молодого агента.

Орлов пожал плечами, что, мол, уже произошло.

— Нам без посторонней помощи не выбраться.

— Ты пробовал?

— Да.

— Пошли посмотрим, — и Василий Михайлович начал подниматься по лестнице.

 

Глава двадцать девятая

Донесения тоже разными бывают…

ПУТИЛИН ЗАКАНЧИВАЛ ОБЕД, когда раздался звон колокольчика.

— Несет нелегкая кого-то, — сердито проворчала Глаша.

В прихожей открыли дверь.

— Да это не гость, — сказала она, заглядывая из полутемной прихожей в столовую. — Молодец пришел какой-то, — ее голова скрылась, потом снова заглянула:

— Он не называет имени.

— Проводи в кабинет, пусть там подождет, — недовольным голосом сказал Иван Дмитриевич, продолжая подносить ложку ко рту.

Затягивать обед он желания не имел.

«Не вовремя приходят, — досадливо думал начальник сыска, — есть же сыскное, я не каторжный».

— Не вовремя, — пробормотал Путилин, входя в кабинет. Нельзя же во всякое время дня и ночи, хотя это только ворчание, приходится по первому требованию спешить на службу…

Молодой человек лет семнадцати вскочил со стула, сделал попытку стать навытяжку у большого стола. Иван Дмитриевич сел в кресло, строго оглядел пришедшего с ног до головы и сердито сказал:

— С чем пожаловали?

Молодой человек покраснел, хотел что-то сказать, но, наверное, пересохло в горле. Путилин поднялся, налил в стакан из стоящего здесь же в кабинете графина воды, протянул ему.

— Я вас внимательно слушаю, молодой человек.

Краска не сходила с его лица.

— И что вы стоите! Присаживайтесь, — указал он жестом на стул, стараясь говорить тихо, но довольно властно. Состояние молодого человека можно было понять, стеснительность вкупе с робостью не позволяли ему произнести хотя бы одно слово.

Молодой человек старательно поправил сюртук. Путилин тяжело вздохнул и спросил с сухой вежливостью:

— Чем могу служить?

— Извините, господин Путилин, — начал довольно внятно, но совсем уж тихо молодой человек. — Знаю, что надо в сыскное, но стыдно…

Иван Дмитриевич не перебивал его, молодец оборвал себя на полуфразе.

— Так чем, молодой человек, могу служить? — постарался он ободрить гостя. — Раз уж вы пришли ко мне, то рассказывайте, я слушаю, тем более что кроме меня нет других слушателей. Итак?

Гость собрался с духом, быстро и отчетливо сказал тоном служебного доклада, словно вымуштрованный чиновник:

— Арестуйте меня, я — вор и ко всему прочему игрок.

Наверное, более удивленного взгляда он никогда в жизни не видел, Путилин был потрясен.

— Расскажите все по порядку, — произнес он, сердитый тон исчез.

— Я украл у маменьки ожерелье и браслет, заложил их, а вырученные деньги проиграл в карты.

Хорошее получается дельце.

— А почему вы не признаетесь в содеянном дома?

Юноша выпрямился, словно статуя Суворова, запрокинув театрально голову.

— Честь не велит.

— Молодой человек…

— Нет, — он позволил себе перебить старшего по годам. — Мне легче пойти на каторгу, чем признаться дома в этом моем проступке.

— Скажите, а как вы перенесете позор судебного процесса? — подлил Путилин масла в огонь его смятенной души. — Представьте зал, полсотни зевак, что будут глазеть на вас, сидящего на скамье. Среди присутствующих ваши родственники, скрывающие под вуалями лица, сгорающие со стыда. Вы этого хотите?

— Я об этом не подумал, а нельзя меня сразу в тюрьму?

— Молодой человек, вначале идет следствие, устанавливаются факты преступления, снимаются допросные листы не только с вас, но и с родных, с кем вы проживаете, чтобы установить, в самом деле ли похищены вещи. Потом назначается день рассмотрения дела.

— А почему нельзя сразу нести наказание, ведь я признаю, что совершил преступление?

— Повторяю для вас, а если вы решили себя оговорить, а на заседании пьеску разыграть?

Молодой человек топнул ногой, насупился, даже руку на пояс положил, и произнес дрожащим от возмущения тоном:

— Как же так, я же признаюсь, что преступник, а вы… — он махнул рукой.

Путилин улыбнулся.

— Присядьте, молодой человек, и успокойтесь, раз уж это дело частное, — продолжал Путилин. — Садитесь, молодой человек… Садитесь…

Гость сел на стул, рядом с полицейским, руки его нервически дрожали.

— Скажите, вы согласны на процесс… — начал было Путилин, но тот перебил:

— Ни за что.

— Ну, тогда послушайте моего совета, ступайте домой и признайтесь матушке в содеянном без излишних свидетелей.

— Но какой стыд! — он закрыл руками лицо.

— Пусть этот стыд вы испытаете единожды, и, надеюсь, этот случай послужит вам уроком на будущее.

— Какой стыд, какой стыд, — причитал он.

— Вы молоды, ваша жизнь только начинается, и не стоит ее начинать с тюремного застенка, — Иван Дмитриевич сгущал краски, но ради блага этого совестливого юноши. — Перед вами широкая дорога, и не смейте больше уходить от нее в сторону, в поисках сомнительных тропинок.

— Да, вы правы, но как я смогу рассказать?

— Помните в первую очередь, что вы — мужчина, и имейте мужество признавать порочащие вас проступки, а еще лучше таковых не совершайте.

— Да, теперь я знаю, как должен поступить.

— Вот и хорошо…

После ухода молодого человека Путилину стало как-то не по себе: сколько таких ходит по свету неприкаянных, готовых в одну минуту перечеркнуть не только свою, но и чужую жизнь.

В ДЕВЯТОМ ЧАСУ пополудни Путилин взял со стола написанную небрежным почерком бумагу и со всей внимательностью приступил к чтению:

Донесение.

Я, агент сыскной полиции коллежский регистратор Коврижкин Григорий Петрович, заступил на пост в 8:05, сменив агента Сенникова.

Понятно, далее шло описанное почти по минутам хождение по городу Фомы Тимофеевича Ильина, но ничего эдакого, за что мог зацепиться глаз. Все чинно, благородно, словно в самом деле управляющий имением занимается необходимыми закупками, так сказать блюдет службу.

 

Глава тридцатая

Ах вы, гости, мои гости!

ШТАБС-КАПИТАН ШЕЛ впереди, а Михаил со свечой сзади и поэтому больше приходилось идти на ощупь. Лестница была довольно узкой.

— Дай свечу, — Василий Михайлович протянул руку назад и после осветил перед собою пространство. Он не стал возиться с дверью, а посмотрел на наличники, там в самом деле не было никаких ключей, приспособлений.

«Странно, как они отсюда выходят», — но вслух не сказал ничего, из кармана достал нож.

— Держи повыше, — протянул свечу Михаилу, сам же вставил лезвие ножа между дверью и рамой, осторожно повел вниз. Тишина, только треск плавящегося воска и звук скользящего металла по дереву, — что, Миша, попались мы.

— Никак?

— Что будем делать?

— Там внизу есть ход саженей двадцать, заканчивается тоже дверью, но там за ней я слышал голоса.

— Так что мышеловка с двух сторон, — и присел на верхнюю ступеньку, опершись о дверь, — нашел что-нибудь?

— А как же? — Миша продолжал стоять. — Там закуток есть с винными запасами, а под самой нижней полкой банки с краской, и обернута каждая из них в разноцветные бумажки, вот такие, — и он протянул согнутую в несколько раз купюру.

Василий Михайлович аж присвистнул от такой находки.

— Надо же, — обрадованно произнес он, — теперь точно сюда с обыском надо ехать.

— И я о том же, только надо отсюда ноги унести без потерь для здоровья.

— Правильные слова, дорогой друг, правильные, но вот идеи есть, как нам из этой вот ловушки выбраться?

— Может, дверь того?

— Что того? — Василий Михайлович не понял слов Жукова.

— Ну, тихонечко сломать попробовать.

— Чтобы со всего дома сбежались, хорошее предложение.

— Не знаю я.

Штабс-капитан поднялся и снова вставил нож в щель, но теперь провел им с самого верха и до низа, когда острое лезвие коснулось порога, раздался тихий щелчок, и дверь подалась вперед.

Василий Михайлович более был удивлен, чем обрадован, и сразу прислушался к посторонним звукам, каковых услышано не было. Он цыкнул на пытавшегося открыть рот Мишу и погасил пальцами свечу.

В кухне никто с ружьями не стоял, вопреки их ожиданиям.

Василий Михайлович и Жуков с обувью в руках старались идти как можно тише, надо было миновать злополучное кресло, в котором провел прошлую ночь Степан. Сегодня его там не было, два черных призрака след в след поднялись на второй этаж. Перед дверью в комнату Орлов потянул за рукав Михаила, что, мол, надо переговорить. Не успели они войти, как на лестнице послышались шаги, потом приблизились к гостевой, стало тихо, словно человек примерялся, заходить или нет. Потом все-таки решился, открыл дверь, которая скрыла собою застывших ночных путешественников, и ушел, послышался быстрый топот по коридору, а затем по лестнице.

Не менее четверти часа сыскные агенты боялись пошевелиться, чтобы ненароком не произвести лишнего шума.

— Ушел? — шепнул в самое ухо штабс-капитану Жуков.

— Надеюсь, — таким же тоном ответил Василий Михайлович, выглядывая в коридор. — Так, Миша, в конюшне я не был, но думаю, ничего там не найти, а вот постройка, помнишь, та, что справа от дома, с большими воротами?

— А как же!

— Она была закрыта изнутри, сама пустая, пол деревянный, в нем скрытый лаз в подпол, смекаешь?

— Найденный мной лаз идет тоже, наверное, туда?

— В точку, там люди, и чем, по-твоему, они там занимаются, если сюда же приплюсовать краску, найденную тобой?

— И машины, купленные в Германии, — добавил Жуков.

— Гнездо ворошить не надо, Миша, а сразу брать всех ос, поэтому срочно надо возвращаться к нам в сыскное отделение.

— Утро вечера мудренее, — шепнул Жуков и скользнул через коридор в свою комнату.

ПЕТР ГЛЕБОВИЧ ПРОСНУЛСЯ раньше обычного. Никуда не торопясь, умылся в холодной воде. Где-то давно прочел, что это укрепляет тело, так и повелось. Оделся и вышел во двор, настроение было довольно унылым. «Чиновники… Принес же черт на своих крыльях! Хотя забавные люди, особенно старший. Все из себя хочет показать значительную персону, хотя собой ничего не представляет, кроме надутого вида. Так вот ездят по уезду, да еще жалование получают за свой отдых».

Невольно вспомнил, что сам-то он такой же чиновник, только приходится заниматься в Твери немного другим, но подобным. Он уже давно начал задумываться — стоит ли ему воротиться на службу или окончательно оставить. «Оставалось отпуска с полгода, — рассудил он, — потом еще подумаю».

Сегодня Степан был одет в овчинный тулуп и не мялся у крыльца, а сам пришел в заснеженный сад.

— Что там? — даже не повернувшись к молодому человеку, произнес Петр Глебович.

— Ночью наши слышали, что кто-то в сарае баловал, — он указал на хозяйственную постройку, хотя Анисимов и не видел жеста Степана, но понял, о чем идет речь.

— Гости?

— Не знаю, — потом быстро добавил: — Я их ночью несколько раз проверял, как вы велели. Спали, как медведи.

— Тогда кто? Может, показалось?

— Устали они от сидения там, вот и чудится всякое от безделья. Надо бы приезжих отослать побыстрее.

— Ты мне указывать будешь?

— Дело-то стоит, Петр Глебович.

— Знаю. Больше ничего?

— Да вот, пустое.

— Говори.

— Я вот ключ на кухне всегда вешаю кольцом в левую сторону, а сегодня он повернут в правую.

— Ты не ошибся? — Анисимов резко обернулся, оказавшись лицом к лицу со Степаном.

— Не знаю, может, и ошибся.

— Ты говоришь, ночью заходил к гостям?

— Так точно, и не один раз, — слукавил Степан.

— Тогда зачем о ключе сказал?

— Для порядка.

— Петербургские чиновники проснулись?

— С полчаса будет.

— Ступай, зови их на завтрак.

Степан кивнул и быстрым шагом пошел в дом.

Петр Глебович вздохнул полной грудью, как же хорошо утром, когда птицы начинают наполнять пением воздух, когда снег, сугробами лежащий на ветвях, соскальзывает и маленькой лавиной падает на землю, когда по небу бегут легкие облака или над самою землей ползут темные тучи. Не надо думать ни о каких делах, ничего не надо, кроме тебя самого и окружающего дикого мира, в котором нет места человеку.

В СТОЛОВОЙ ПЕТЕРБУРГСКИЕ гости вполголоса переговаривались между собой. Анисимову показалось, что старший поучает своего младшего коллегу. Лицо Михаила слегка побагровело, словно ему неприятен тон начальника, но поделать ничего не может — не поспоришь.

— Доброе утро, господа! Как спалось?

— Благодарю, — после приветствия произнес за двоих Василий Михайлович. — Просто чудесно. Чувствую, что все-таки лет пять с плеч бросил.

— Прошу, — Петр Глебович указал на накрытый стол.

Анисимов отметил, что Василий Михайлович не потянулся сразу же за анисовой, а только на нее посмотрел таким жалостливым взглядом, что самого пробрало.

Хозяин сам взялся за графин и поднес к рюмке гостя, тот прикрыл ее ладонью.

— Сегодня долгая дорога, Петр Глебович.

— Вы меня покидаете? — с искренним удивлением произнес Анисимов, что невозможно было его заподозрить в неискренности. Михаил в самом деле так подумал бы, если бы ночью не видел и ход, и банки с краской.

— Служба, — огорченно сказал штабс-капитан. — Служба. Не всегда можем располагать временем по своему усмотрению. И так у вас задержались.

— Вы совершенно правы, а далее куда?

— Скорее всего, в столицу, мы с Михаилом уже с месяц колесим по губернии. Пора и в присутствие.

— Когда бы вы хотели выехать?

— Если позволите, то после трапезы.

— Желание гостя, как я понимаю… Вы возвращаетесь в столицу?

— Да, — засмеялся штабс-капитан. — Пора. Как некогда Чацкий говорил: «Карету мне, карету!» Надеюсь вас принять у себя.

— Благодарю за приглашение, непременно, будучи в Петербурге, я нанесу вам визит.

— Не визит, — Василий Михайлович наклонился вперед. — А дружеское посещение. Когда вам снова на службу?

— Я в раздумьях, стоит ли продолжать службу или же выйти в отставку. Еще, к сожалению, не решил.

— Вижу, у вас прекрасное имение, хозяйство…

— Да, но я не знаю — отправиться ли в путешествие по Европе, либо уехать к себе в Тверскую губернию.

— Вот-вот, все равно, что в Тверь, что в Европу, через столицу придется ехать. Милости просим, не проезжайте мимо моего дома.

ЧЕРЕЗ ЧАС СЫСКНЫЕ агенты сидели в кибитке, а Петр Глебович остался на пороге своего имения в накинутом на плечи пальто.

— Что с ключом? — он адресовал вопрос Степану, показывая тем самым, что ничто не ускользает от его внимания.

— Ошибся я, по всей видимости.

— Так?

— Пока вы трапезничали, я проверил багаж гостей, но кроме пистолета у старшего ничего подозрительного не нашел.

— Пистолет, значит.

— Так точно.

— Но это необходимая вещь в дороге, много развелось людей, стремящихся поживиться за счет ближнего.

— Не смею возражать.

— Пусть запускают машины, надеюсь, нас больше никто не потревожит.

КИБИТКА, ПОДПРЫГИВАЯ, ПРОЛЕТЕЛА стремглав по мосту, поднялась на гору и спустилась в лощину. Уныло позвякивал колокольчик. Дорога была глухая: ни прохожих, ни приезжих. По обеим сторонам стоял белый густой лес. Деревья, запорошенные снегом, стояли близко друг к другу и, раскинув широко ветви, казались холмами.

Ямщик молчал и только сильнее хлестал кнутом по круглым бокам лошадей. Кибитка стрелой неслась дальше и дальше по темным лощинам, широким полям, лесам, оставляя позади деревеньки, села, а порой и отдельно стоящие дома, выпускающие из труб белесый дым, уносящийся к небу…

В столицу въехали под звон колоколов, зовущих к вечерне.

 

Глава тридцать первая

Представление только начинается…

ОТПРАВЛЕННЫХ В ИМЕНИЕ к Анисимову агентов Путилин ждал только к завтрашнему дню, и, когда раздался настойчивый стук в дверь, он не чаял увидеть их на пороге — уставших от долгого переезда, но некоторую тень удовлетворения можно было заметить на их лицах. Их вояж не завершился крахом, а наоборот, им не терпится все рассказать. Иван Дмитриевич поднялся и пошел им навстречу.

— Рад видеть, господа, весьма рад.

— А мы-то как рады, — за двоих отвечал штабс-капитан. — Очень уж приятно оказаться в родных стенах.

— Не томите, присаживайтесь, и все по порядку.

— Иван Дмитрич, — подал голос Михаил, — а можно распорядиться о стакане горячего чаю?

— Да, да.

— Вам, Василий Михайлович?

— Непременно.

— Тогда уж три.

Жуков вышел. Путилин не утерпел.

— Рассказывайте, что там?

— Если сначала, то побывали мы у исправника. Он нам ничем не смог помочь, точно так же, как и становой пристав. В имении мы появились под видом чиновников по поручениям при губернской земской управе.

— Понятно, а если он знаком с чиновниками из присутствия, что тогда?

— Я рассуждал так, что господин Анисимов из Тверской губернии, и поэтому мог быть знаком с председателем или со столоначальником, но никак ни с чиновниками рангом пониже. Так и оказалось, Петр Глебович на дружеской ноге с бароном Корфом.

— Понятно, далее.

— Мы, как на сцене, разыграли роли недалеких людей, готовых несколько дней побыть гостями в имении. Пришлось, конечно, напроситься, но не потонули наши потуги втуне.

— Что ж, похвально.

— Нас поселили не в гостевом флигеле, а в доме, чтобы легче было за нами наблюдать.

— Предусмотрительная осторожность, значит, есть отчего.

— Так точно, — штабс-капитан тяжело вздохнул от воспоминаний, — но ночью мы учинили вылазку, — он остановился, выдерживая театральную паузу.

— Василий Михайлович, — прозвучал не приказ, а скорее просьба.

— Миша в погребе обнаружил вот это, — и он извлек из кармана десятирублевую ассигнацию.

— Это мы проверим в Экспедиции.

— Но главное то, что вот этой купюрой была обернута банка с краской красного цвета.

— Вы хотите сказать, что приготовлена для печати…

— Совершенно верно, но там была не одна, а несколько десятков, и каждая из них обернута разными ассигнациями.

— Чуть ли не монетный двор.

— Именно так. Там же в погребе Миша обнаружил потайной ход.

— А где типографские машины?

— Сразу же признаюсь, мы их не видели. В двадцати саженях от дома стоит сарай, но странность оказалось в том, что он заперт был изнутри и абсолютно пустой, а полы выстелены стругаными досками, в них — лаз вниз, а там — люди.

— Вы словно сказку рассказываете: в зайце — утка, в утке — яйцо, а в яйце — смерть Кащеева.

— Так оно и есть.

В кабинет вошел Михаил, неся в руках поднос, на котором пристроились три стакана, блюдце с сахаром и баранки в глубокой миске.

— Прошу, — он поставил принесенное на стол.

— Значит, вы считаете, что машины в сарае?

— Не исключено.

— Мне нужна уверенность в этом.

— Уверенность есть, — Миша размешивал ложечкой в стакане сахар. — Вы говорили про лаз? — он обратился к штабс-капитану, тот вместо ответа кивнул. — Лаз заканчивался дверью, вот за ней я слышал голоса. Для чего делать в имении такое, не тюрьма же, в самом деле? Шестьдесят первый год давно миновал.

— Тогда, по вашим утверждениям, и типография, и краски там. А подозрительное поведение хозяина подтверждает его преступные намерения.

— Которые воплощены в жизнь, исходя из найденного на квартире Левовского.

— Правильно подметили, Василий Михайлович.

— Как себя Фома Тимофеевич ведет?

— Ни в чем нельзя его заподозрить, прямо-таки добропорядочный господин. Думаю, завтра стоит с ним познакомиться поближе, тем более что причина есть: Микушин чувствует себя гораздо лучше. Сейчас езжайте отдыхать, но с утра я жду вас без опозданий, а впрочем, Василий Михайлович, привезите сюда студента.

— С утра?

— Но не сейчас же?

— Хорошо, кстати, господин Ильин служит у Петра Глебовича управляющим.

В ДЕВЯТОМ ЧАСУ утра на следующий день Путилин в сопровождении четырех агентов, Ивана Ивановича и с бумагой от прокурора на арест господина Ильина подъехали к дому Бернардаки. На стук вышел сам хозяин в байковом халате, опоясанном витым поясом, и с подсвечником в руке:

— Чем могу служить, господа?

— Ваш постоялец у себя?

— Фома Тимофеевич? А в чем, собственно, дело?

— Так дома он или нет?

— Извините, а с кем имею честь разговаривать?

— Иван Дмитриевич Путилин, начальник сыскной полиции.

Хозяин стушевался и постарался из себя выдавить почти шепотом:

— Господин Ильин у себя, а что он совершил.

— Не беспокойтесь, простая формальность.

— Прошу, он занимает второй этаж, — он подвел к лестнице и указал жестом, из которого Путилин заключил, что Фома Тимофеевич наверху.

— Благодарю.

Иван Дмитриевич старался громко не ступать, вслед за ним поднимались агенты.

На площадке было несколько дверей, Путилин обернулся и посмотрел на продолжающего стоять внизу хозяина. Тот показал жестом влево. Понятно.

Не успел поднять руку, чтобы постучать в дверь, как она распахнулась.

— Слушаю, — это вместо приветствия. Взгляд Ильина был таким колючим, словно обжег веткой крапивы. Лицо не отразило никаких чувств, эдакая гипсовая маска, но те пышные усы, о которых много сказано, круглое лицо и знакомый до ощупи шрам в четверть вершка, секущий бровь на две части… Одет он был в брюки и белую накрахмаленную рубашку со стоячим воротником. — Вы, как я понимаю, ко мне? Заходите, — говорил Ильин спокойно, без волнения, повернулся прошел в глубь комнаты, оказавшейся гостиной. — Так чем, господа, могу служить?

— Я попрошу вас, господин Ильин, проехать со мною в сыскное отделение.

— С кем имею честь беседовать?

Путилин представился.

— Даже начальник? И чем я мог заинтересовать вашу службу? — выдержке Фомы Тимофеевича можно было позавидовать.

— У меня к вам несколько вопросов.

— А разве нельзя решить сейчас?

— Можно, — протянул Ильину две бумаги — одну на проведение обыска в комнатах, которые он занимал, вторую — на его арест.

— Даже так? — на лице ни тени удивления. — Вы позволите мне одеться?

— Пожалуйста.

Наверное, в юности или в годы постарше Ильин имел отношение к военной службе, как показалось Ивану Дмитриевичу. Он оделся быстро, без лишних движений.

— Я к вашим услугам, можете приступать, — и он присел на диван, закинув ногу за ногу, словно его это действо не касается.

В качестве понятых позвали хозяина и его кухарку.

Как Путилин и ожидал, два часа потратили впустую, ничего найдено не было.

Ильин не настолько глуп, чтобы хранить компрометирующее его дома.

— Проедем в сыскное отделение.

— Возражать, думаю, бессмысленно?

— Прошу, — начальник сыска пропустил вперед Фому Тимофеевича. Он оставался все так же спокоен, как непоколебимая скала в горах.

В СЫСКНОМ ДЕЖУРНЫЙ чиновник доложил, что штабс-капитан доставил студента Микушина и ждет дальнейших указаний.

— Я вызову, когда он мне понадобится.

Путилин, сам указывая дорогу, проводил задержанного к себе в кабинет.

— Присаживайтесь, господин Ильин, — предложил он Фоме Тимофеевичу.

— Благодарю, но сперва разрешите снять пальто?

— Да-да, пожалуйста.

— Позвольте мне узнать, — обратился он к Ивану Дмитриевичу, — по какому случаю я, как государственный преступник, схвачен и доставлен к вам?

— Вам положительно неизвестно, по какому случаю вы сюда прибыли? — спросил Путилин.

— Иначе я бы вас не спрашивал.

— Вы узнаете, — отвечал начальник сыска, — из тех вопросов, которые я буду иметь честь вам предложить… Вы находились в Петербурге с шестнадцатого по двадцать первое декабря?

— Да. Я приехал сюда по своим частным денежным делам, в чем могу представить удостоверение.

— В это время вы не имели свидания с неким господином Левовским?

— Нет.

— А вы с ним знакомы?

— Почти нет. Я только видел его. Разве с ним случилось что-нибудь?

— Да. Но вы потрудитесь обстоятельно рассказать мне: с какой целью вы видели господина Левовского, когда и при каких обстоятельствах?

— Увы, господин Путилин, я не могу припомнить этих, как вы выразились, обстоятельств, — Ильин с некоей издевкой произнес последнее слова.

— Я могу заключить из ваших слов, что в этом месяце вы не имели чести общаться с вышеназванным господином?

— Вы поняли меня совершенно верно.

— И господин Левовский не обращался в декабре к вам ни с какими просьбами?

— Я могу повторить, что не встречался и не имел чести выполнять никаких поручений Сергея Ивановича, — несмотря на холодность, во взгляде мелькнула тень обеспокоенности.

Путилин кивнул надворному советнику Соловьеву, чтобы он пригласил в кабинет приемщика заказов. Через некоторое время они вошли.

— Не припомните ли вы, — спросил сыскной начальник приемщика, — не заказывал ли кто из присутствующих здесь господ что-либо в вашей мастерской?

— Так точно, — ответил вошедший, — вот, — он указал рукою на Ильина, — господин Левовский заказывали у нас трость с секретом.

Фома Тимофеевич невозмутимо смотрел на Путилина.

— Припомните, когда это было?

— Припомнить можно… Я сижу в мастерской безотлучно. Заказчиков в этом месяце было немного. Когда этот господин сделал заказ, можно уточнить по журналу, а вот получил господин Левовский пятнадцатого числа.

— Это вы точно помните?

— Совершенно верно, они заплатили за срочность.

— А вы, господин Ильин, что скажите?

— В первый раз вижу этого господина.

— А вы? — Путилин вновь обратился к приемщику заказов.

— Как же так? Вот и перстень приметный на его руке! Он самый есть.

— И вы готовы подтвердить это и под присягой? Хорошо, можете быть свободны. — Путилин отослал приемщика заказов, потом обратился к Ильину: — Вы найдете какие-нибудь объяснения данному факту?

— Просил меня как-то приятель мой Сергей Иванович оказать ему услугу, что с этого? — сказал он вполне спокойно, пожав плечами. — У каждого из нас свои секреты.

— Скажите, зачем вы следили за Левовским?

— Ваши домыслы.

— Хорошо, я могу пригласить официанта из ресторации Давыдова.

— Не надо.

— Позовите Микушина.

Студент выглядел посвежевшим, болезнь отступила от молодого организма.

— Здравствуйте, господа, — он не выглядел смущенным, а вполне уверенным в себе человеком.

— Здравствуйте, Алексей Трофимович, знаком ли кто-либо вам в этой комнате?

— Увы, я ни с кем из присутствующих не знаком.

— Встречались ли вы с кем-либо ранее?

— Да, вот с этим господином, — Микушин указал рукою на Фому Тимофеевича.

— Когда, где и при каких обстоятельствах?

— Этот господин следил за Сергеем Ивановичем Левовским от Владимирского проспекта до Невского переулка в первом часу от полуночи семнадцатого декабря.

В первый раз Путилин заметил, как Ильин напрягся, словно натянутая до предела тетива лука.

— Достаточно, — прошипел он. — Что вам надо?

— Господин Микушин, можете быть свободны.

Фома Тимофеевич сцепил зубы так, что желваки, казалось, прорвут кожу на скулах, и сопение выдавало крайнюю степень раздражения.

После минутного молчания Иван Дмитриевич спросил:

— Что ж вы так плохо искали в квартире Левовского лежащее на виду?

— Вы и это знаете?

— Совершенно верно, нам многое известно, даже то, что вы так упорно искали.

— Говорили многое о вашем отделении… — человек воли умеет держать себя в руках и чувствовать, когда стоит возвышаться неприступной стеной, а когда идти на попятную. — Но не думал с вами встречаться.

— Служба у нас такая.

— Спрашивайте, раз так случилось, все равно рано или поздно докопаетесь.

— Зачем вы убили Сергея Ивановича?

Он пожевал свой пышный ус, складывая недостающую мозаику.

— Слишком он жадным стал, сидел на золотом мешке, но мало ему было, мало.

— Но он же нужная деталь в вашем деле, ведь от него приходили сведения об изменениях в печатании ассигнаций?

— Все, что надо было, от него получено. Не всю же жизнь этим заниматься, — он остановился, подбирая слова, — таким сколачиванием капитала.

— Как вы познакомились с Сергеем Ивановичем?

— В ресторации года два тому сошлись, так и пошло-поехало.

— Кто Левовского с Петром Глебовичем познакомил?

— Я, — нехотя ответил Ильин. — Мы с Петром почти с детства знакомы.

— В Вымове кто предложил машины поставить?

— Какие машины? — никакого удивления в голосе.

— Типографские из Германии.

— Все Левовский.

Конечно, на убитого можно наговорить, но почему-то Путилин поверил несчастному Фоме Тимофеевичу.

— Анисимов задержан?

— Пока еще нет, — ответил Путилин без сокрытия, — но скоро будет доставлен в столицу.

— Поторопитесь, — Фома Тимофеевич скривил рот, — у Петра звериное чутье, он чувствует опасность за версту.

— Учту. Анисимов знает о смерти Сергея Ивановича?

— Нет, я не стал его тревожить, мне казалось, что лучше сказать ему потом.

— Однако же мне не понять мотивов, побудивших вас совершить столь дерзкий поступок.

— Левовский в последнее время решил, что он является сердцем нашего предприятия, и потребовал три четверти дохода предприятия, — арестованный опять на секунду умолк. — Сперва это была только половина… Опасность существовала для всех, а в деньгах хотел купаться только он один.

— Что еще можете добавить, Фома Тимофеевич?

— Вы и так многое знаете.

Путилин распорядился препроводить господина Ильина в камеру. Убийство, с которого началось следствие, было раскрыто, теперь оставалось имение в Вымово, там находилось настоящее разбойничье гнездо — нет, там никого не убивали, на большой дороге не грабили, там другое — неуемное желание разбогатеть.

ПЕРЕД ИВАНОМ ДМИТРИЕВИЧЕМ сидели помощники по поручениям, агенты Коврижкин и Сенников, ранее следившие за Фомой Тимофеевичем, и неизменный младший помощник Михаил Жуков.

— Вот что, господа, я собрал вас для решения важного вопроса: убийца препровожден в камеру, но остался нерешенным вопрос о дальнейших действиях. Каковы ваши мнения?

Начал штабс-капитан:

— Я предлагаю посетить имение Анисимова, тем более ассигнация, привезенная оттуда, по мнению чиновников из Экспедиции, оказалась фальшивой, настолько хорошо сделанной, что нельзя допустить их появления на рынке.

— Петр Глебович, — дополнил Миша, — чрезвычайно хитрый человек, как бы он не избавился от машин.

— Это чрезвычайно сложно сделать, — подал голос надворный советник Соловьев. — Не иголка же в стоге сена.

— Отсюда следует, что, — Путилин задумался на миг, — надо выезжать вечером. С утра приступить к обыску и арестам. Сам же я к градоначальнику. Мне не хотелось бы привлекать к делу уездных полицейских.

ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА ИВАН Дмитриевич сидел в приемной Александра Александровича, ожидая, пока он соизволит его принять. Градоначальник был вызван к государю, но не беда. С генерал-майором Козловым легче было найти общий язык.

— Прошу, — произнес адъютант, открыв перед Путилиным дверь.

Александр Александрович без излишнего приветствия указал на стул.

— С чем пожаловали, Иван Дмитриевич?

Иван Дмитриевич рассказал о деле с самого начала, но довольно кратко, на что у него ушло четверть часа.

По меняющимся выражениям лица видел, как помощник градоначальника иногда хмурится, а иногда проскальзывает по его губам улыбка.

— Итак, — сказал он после того, как Путилин завершил речь, — вы хотите силами столичных полицейских завершить дело. Так я понимаю?

— Совершенно верно.

— А почему не привлечь уездного исправника?

— Александр Александрович, не хочу выказывать недоверия полицейскому уездному управлению, но в данном деле мне не хотелось бы зависеть от них.

— Ваша обеспокоенность мне понятна. Сколько вам требуется человек в помощники?

— Десяти, думаю, хватит.

— Не мало?

— Нет, с собою я возьму еще шестерых агентов сыскного отделения.

— Когда вы хотите выезжать?

— Сегодня в ночь.

— Хорошо, в ваше распоряжение поступят десять чинов полиции, но прежде чем выезжать, вам необходимо побывать в губернской канцелярии и заручиться одобрением губернатора, потом к господину Фуксу.

— У него не возникнет вопросов?

— Отнюдь, дело государственное, прокурор с подписанием бумаги на обыск тянуть не будет.

— Разрешите готовиться к отъезду?

— Да, можете быть свободны, бумагу я пришлю с нарочным.

 

Глава тридцать вторая

Гостеприимный хозяин

СУМЕРКИ НАКАТИЛИ НА город.

Как только стих ветер, так начали расползаться облака, зависнув на высоте кусками неподвижной серой ваты.

Когда покинули столицу, над всклокоченными полями и над дальними лесами висела луна. В ее неверном, как туман, но неподвижном свете сумрачно проносились одинокие дома с желтыми глазницами окон.

Ехали почти всю ночь. Из труб проснувшихся до рассвета домов валил столбами дым, то черный, как отчаяние, то легкий белесый, как мечты легкомысленных барышень. И, расплываясь в высоте, уносил с собою остатки сновидений жителей, опуская их с высот сна на землю к счастью и горю, трудной жизни, всяческого рода неудачам, тонкому аромату и застоявшемуся запаху пота.

Задержались на два часа в селе. Не следовало появляться в имении в ненадлежащем виде — с уставшими лицами и рассеянным вниманием. А здесь отдохнули, отогрелись после морозного переезда, выпили горячего чаю из ведерного самовара, попыхивающего приятным запахом березы.

В ворота имения въехали в восьмом часу. Светилось только одно окно, да и то сквозь неплотно закрытые шторы, длинной желтой полоской. На лошадиный топот вышел молодой человек в рубахе, подпоясанной тонким витым шнуром и расстегнутым воротом, и накинутом поверх нее пиджаком.

— Чем обязаны? — произнес он глухим ото сна голосом, но цепкий взгляд скользнул по Путилину и сопровождающим его лицам в полицейских шинелях.

— Доложите Петру Глебовичу, что статский советник Путилин просит его принять по конфиденциальному вопросу.

— Ваше высокородие, прошу, — Степан склонил голову и указал жестом на дверь, потом небрежно обернулся и кинул через плечо полицейским: — А вы здесь подождите, нечего топтать.

Когда вошли, молодой человек снова склонил в полупоклоне голову:

— Ваше высокородие, соблаговолите подождать.

— Ступай, — Иван Дмитриевич расстегнул шубу, чтобы не взопреть — после мороза стало жарко.

Ждать пришлось недолго, всего несколько минут, в течение которых Путилин осмотрелся. Дом был старой постройки, но хозяева приложили руки и деньги, пытаясь свить уютное гнездышко.

— Петр Глебович просит вас. Следуйте за мною.

Хозяин стоял у камина с сигаретой в руках и застывшим гипсовой маской лицом.

— Здравствуйте, — произнес он бесцветным голосом, — чем могу быть полезен?

Путилин ответил на приветствия с самым добродушным тоном и протянул бумагу, подписанную губернским прокурором.

— Любопытно, — сказал Анисимов. — Вы позволите мне одеться? Как-то неприлично наблюдать за вашими деяниями в домашнем халате.

— Пожалуйста, ведь вы здесь хозяин.

— Пока, — позволил себе пошутить Петр Глебович, выдавив из себя вымученную улыбку, и направился в комнату. Звякнул железный крючок на двери. Через минуту послышался грохот, звон стекла, крики, топот коня и несколько выстрелов.

— Иван Дмитрич, — ворвался в гостиную запыхавшийся Жуков, — Анисимов…

— Что с ним?

— Сбежал.

— Как?

— Открыл окно, а там конюшня, — указал помощник, — она чуть ли у него не под окнами, — торопливо добавил, оправдываясь, Михаил. — У нас кони уставшие, а он…

— Так, — Иван Дмитриевич был рассержен, но виду не подал. — Где Степан?

— Я здесь, — раздался совсем тихий голос молодого человека, стоявшего между двух полицейских у двери.

Путилин окинул его внимательным взглядом, словно пытался проникнуть в голову анисимовского слуги.

Потом скинул ставшую теперь ненужной шубу и бросил на кресло, подошел к горящему камину и протянул руки огню.

— Ты ничего не хочешь рассказать?

Молодой человек стоял, потупив голову, даже не пытался ответить, руками нервно теребил полы пиджака.

— Где может остановиться Петр Глебович? — голос Ивана Дмитриевича не выдавал раздражения, а был спокоен и ровен. — Не стоит молчать, рано или поздно он будет пойман. Россия велика, да спрятаться в ней негде… Я слушаю.

Лицо Степана выдавало все грани переживания, он понимал, что если приехали полицейские, то тайник будет найден, не даром же он с таким подозрением отнесся к петербургским чиновникам, гостившим недавно. Что-то в них было неуловимо опасное, но он так и не удосужился понять. Вроде бы даже следил, но не доглядел. Оказывается, молодой, он украдкой посмотрел на Жукова, не так прост.

— Хорошо, — Путилин придвинул кресло ближе к камину, — поставьте сюда стул, — распорядился он, показав рукою рядом с собою. Сел, что кресло погнулось. — Садись, Степан, — имя ранее назвал штабс-капитан, докладывая о поездке. Молодой человек сделал шаг, но замер, плечи опустились, и он шагнул к стулу.

— Миша, позови Василия Михайловича.

Жуков вышел.

Воцарилась тишина, только Степан от волнения хрустел пальцами.

— Иван Дмитрич, звали? — в гостиную вошел штабс-капитан в застегнутой наглухо шубе, и от него пахнуло морозной свежестью.

— Да, вот молодой человек дает нам позволение на проведение обыска, — Путилин повернул голову в сторону вошедшего, — начинайте, тем более что имение вам знакомо. А нас оставьте, мы здесь чайком со Степаном побалуемся.

— А…

— Не надо, — перебил Иван Дмитриевич, давая понять, что хочет поговорить с доверенным лицом Петра Глебовича наедине. Штабс-капитан понял, что необходимо пока расставить приехавших и ничего не предпринимать до окончания «душевного разговора».

— Так точно, — по-военному щелкнул каблуками, и находящиеся в гостиной вышли из нее вслед за Орловым.

Путилин откинулся в кресле, скрестил ноги, словно выжидал, но на самом деле устал от ночной тряски и холодного воздуха. Огонь очаровывал яркими языками, танцующими по поленьям и с жадностью пожирающими поднесенную деревянную дань.

— Ты сам откуда будешь? — наконец произнес Иван Дмитриевич, потирая пальцами подбородок.

— Я? — изумился молодой человек, повернул недоуменное лицо к развалившемуся в кресле собеседнику.

— Зачем же мне о себе знать?

— Из Тверской губернии.

— Значит, в анисимовском имении?

— Да.

— Понятно, а фамилия?

— Да у нас почти все в Анисимовке Анисимовы.

— После указа фамилии появились, по хозяйской?

— Так и было.

— Батюшка жив?

— Нет, мне и четырех не было, когда уехал на заработки, так и не вернулся.

— А как к Петру Глебовичу попал?

— Так в ту пору и забрали в имение, — и добавил тихо, скрежетнув зубами: — Я при псарне их рос.

— Тяжело было?

— Ко всему привыкаешь, особенно в таком возрасте.

— Грамоте учили?

— Да! Меня, навроде ученого медведя, приблизили, обогрели, обучили, даже французскому языку, — он замолчал, словно тяжесть воспоминаний давила на грудь и становилось тяжело дышать. Иван Дмитриевич его не торопил. — А потом, словно надоевшую игрушку, снова на псарню.

— Тяжело было?

— Да я этого и ожидал, поэтому перемена мягкой постели на подстилку из сена прошла безболезненно.

— А здесь как оказался?

— В каждом деле нужны доверенные люди, особенно если их знаешь с детства. А я все равно давно хотел сбежать, ждал весны, чтобы потеплее было.

— А почему не ушел раньше?

— Я боялся, что меня Петр Глебович найдет.

— Почему?

— Кому нужны лишние свидетели, — на лице появилась кривая улыбка. — Да и без денег…

— А те, что…

— Увольте меня от этого, — перебил Путилина Степан. — Чтобы, не дай бог, попасться?

— Как же Анисимову удалось сбежать?

— В конюшне всегда оседланная лошадь, да и комнату для себя Петр Глебович выбирал с умыслом. Мне кажется, он всегда был готов к побегу, у него звериное чутье на опасность.

— Как он отнесся к смерти Левовского?

— Сергей Иванович умер? — произнес молодой человек удивленным тоном. — Мы об этом не знали.

— Что, Фома Тимофеевич не приезжал?

— Нет, он как в начале декабря поехал по делам в столицу, так и вестей от него не было.

— Даже писем?

— Я бы знал.

— Где, все-таки, может остановиться Анисимов?

— Либо у Ильина, либо в гостинице, но думаю, не больше одного дня, а дальше через Финляндское княжество в Швецию.

— Что его побудило к такому деянию? — хотя Иван Дмитриевич не называл преступление, но оба понимали, о чем идет речь.

— В первую очередь дело-то рискованное, вот этим и привлекало.

— Где он познакомился с Левовским и Ильиным?

— С Ильиным в Твери, там Петр Глебович цензором служил при губернской управе, а с Левовским не слышал. Я же, как сюда был привезен, так безвыездно и нахожусь, на мне все по имению.

— А Ильин? Он же управляющий?

— Да какой же он управляющий. Так только представляется, а на самом деле на побегушках у Анисимова.

— Не пойму, кто всем этим заправлял? — Путилин рукой вычертил в воздухе круг.

— Да они и сами не знали — Левовский считал, что он, а Петр Глебович себя за главного держал.

— Понятно. Теперь, может, о типографии расскажешь?

— А что о ней говорить? — Степан не выказывал никакого удивления осведомленностью Путилина. — Как я понимаю, Фома Тимофеевич о ней рассказал, да ваши помощники, — он кивнул в сторону.

— А все-таки.

— Подвальное помещения под хозяйственной постройкой выкопали при прежнем хозяине — Сергее Ивановиче, — на лице появилась улыбка, — он и из кухонного погреба туда ход сделал, так что готово оно было давно. Во все он вникал сам, даже учил людей работе на машинах.

— Сколько их там?

— Трое.

— Вооружены?

— Да вы что? Он, Петр Глебович, их в черном теле держал, как я подозреваю, когда стали бы не нужны, то и вообще… — однако он побоялся произнести вслух.

— Вполне в духе Эжена Сю.

— Они анисимовской породы, все жилы до указа тянули из своих, если не по их, то секли нещадно.

— И тебе доставалось?

— Бывало.

— Что ж, пора приступать к служебным делам.

— Ваше право.

Путилин прошел в подвал после того, как оттуда вывели троих мужчин невысокого роста в мешковатой одежде, но гладко выбритых и с какими-то неживыми глазами, словно у каменных статуй.

Пошли через кухню. Идти оказалось легче, когда и спереди и сзади несут по масляной лампе, но все равно пришлось держаться рукой за стену. Лестница казалась слишком крутой. Теперь Иван Дмитриевич жалел, что скинул шубу в гостиной, мороз пробирал до костей.

— А мы здесь, наверное, с час торчали, когда дверь закрылась, — пояснял начальнику Михаил. — Я докладывал вам… А вот такого холода не чувствовал, — младший помощник поежился. — Вот под той полкой краска стояла. Ее уже всю вынесли. И каждая банка была ассигнацией обернута, видимо, чтобы по цвету не искать.

— Разумно.

— Пойдемте дальше, Иван Дмитриевич.

Вырытый ход от дома до подвала не казался теперь таким мрачным в свете ламп, а только узкой щелью, укрепленной через сажень обструганными бревнами небольшого диаметра. Пол устлан досками, скрипящими под ногами. Впереди дверь.

Помещение было разделено на три части: в первом — самом большом, стояли те машины, что прибыли из Германии, и лежали пачки сероватой бумаги, приготовленной для печати, во втором — ручной нож-резак с поднятым широким лезвием для резки и рядом с ним отпечатанные разным цветом ассигнации в листах, третья — жилая.

Путилин осматривал подвал с любопытством. Многое он повидал: и тайники разбойничьи, и подполы, и подвалы — но чтоб вот так целая типография под носом у уездных властей печатала фальшивые деньги — в первый раз. Даже не верилось, что видит собственными глазами пачки отпечатанных денег, набитые мешки. Работники, оказывается, рассыпали ассигнации под ноги и топтали их, чтобы те выглядели побывавшими в обращении.

— Все продумали. Наверное, знали, как империю наводнить фальшивками, — проворчал, качая головой, Иван Дмитриевич, — а вот с Левовским вышла незадача. Если бы не убийство, долго б мы оставались в неведении. Деньги-то ничем от настоящих неотличимы, удалось бы им воплотить преступные замыслы.

— Нашли б их, — самоуверенно произнес Михаил.

— Нашли бы, — передразнил Путилин, — но главный-то ушел.

Жуков засопел.

— Еще встретимся на узкой дорожке.

 

Эпилог

ЗИМА 1875 ГОДА завершалась. Снег не собирался таять, завалил леса, проселки и озера…

ДЕЖУРНЫЙ ЧИНОВНИК ПРОТЯНУЛ бумагу.

— Из департамента переслана телеграмма от судебного следователя Виленского окружного суда по важнейшим делам господина Лаппа, — докладывал дежурный чиновник.

Иван Дмитриевич Путилин, начальник сыскной полиции столицы, которому февральским распоряжением высокого полицейского чина предписано было вести расследование сложных преступлений не только Санкт-Петербургской губернии, но и больших российских городов, где пока не созданы соответствующие отделения, протянул руку.

Он бегло пробежал глазами по тексту, задерживаясь на отдельных словах: «совершил подлог», «чиновник Михаил Яковлевич Цеханович», «похитивший 300 тысяч из Виленского государственного банка», «просим содействия в задержании вышеупомянутого чиновника». Дел в столице невпроворот, а здесь новая напасть.

— Так, — процедил сквозь зубы Путилин, — позовите Жукова.

Дежурный чиновник кивнул и вышел.

НЕ ПРОШЛО И ПЯТИ минут, как голова с растрепанными волосами появилась в щели приоткрытой двери.

— Можно?

— Входи уж, — Иван Дмитриевич оторвался от чтения бумаги, которую держал в руках, и вновь углубился в текст.

Жуков, двадцатичетырехлетний малый с ясными голубыми глазами и ямочками, появлявшимися на щеках, когда он улыбался, был бессменным помощником Путилина.

Начальник сыскной полиции протянул бумагу Мише.

— Почитай пока.

— Из Вильны?

— Читай внимательно.

Через некоторое время Жуков произнес:

— А мы-то каким боком к Виленскому банку?

— Ты внимательно прочел?

— Да.

— Ты приметил приписку из департамента?

Миша еще раз посмотрел бумагу.

— Ты же видишь, что по предложению министра внутренних дел в распоряжение прокурора вышеуказанного окружного суда должен быть направлен сыскной агент, а следовательно, — на лице Путилина появилась улыбка, не иначе проглотил кусочек лимона, — Михаил Силантьич Жуков должен собрать необходимые вещички, привести в порядок голову и прямым ходом в Вильну. Твои действия понятны?

— Да, но…

— На месте и разберешься.

— Как же быть с делом на Петроградской стороне?

— Им есть кому заняться, тем более что, как я понимаю, результаты нулевые.

— Так и есть, но…

— Поделись своими соображениями с Иваном Ивановичем.

— Хорошо.

— И сегодня же отбывай в Вильну, там на месте разберешься.

— Что-нибудь известно, кроме этого? — Миша потряс в воздухе бумагой.

— К сожалению, единственные сведения, которыми мы располагаем, изложены в документе, которым ты так бестактно трясешь.

— Понятно, Иван Дмитрич, вопросов более не имею. Разрешите готовиться к отъезду?

— Готовься, голубчик, и сегодня же чтобы духу твоего в столице не было.

— Ну, это, Иван Дмитрич, от меня не зависит, а более от расписания движения поездов.

— Не умничай.

Агентов и так не хватало, дел больше, чем они могут взвалить себе на плечи, а здесь и провинция туда же. Давно пора бы в крупных городах, пусть хотя бы не во всех губернских, организовать отделения сыскной полиции, так нет же, тянется годами проклятая российская волокита, и нет ей ни начала, ни конца. Путилин чертыхнулся: как работать, когда служащих вынужден посылать в помощь губернским властям, ладно бы в Петербургскую губернию, а то на тысячу верст южнее.

В КОМНАТЕ СЫСКНЫХ агентов Миша первым делом достал с полки справочник и начал выискивать, какие поезда и во сколько отправляются до Вильны. Таковых оказалось пять: три пассажирских, почтовый и курьерский.

Последний отпадал, он уже отбыл. Почтовый? Жуков почесал голову, нет, этот тянуться будет, как резинка на женских чулках. Мысли перепрыгнули на женщин, на неудачное сватовство. Он стряхнул отвлекающие видения и углубился в расписание. Так, вот этот, варшавский, подходит, как нельзя кстати, отправление с вокзала в пять вечера, следует через Царское Село, Лугу, Псков, Антонополь, Динабург и принесет бренное тело сыскного агента к месту назначения почти в полночь, без девяти минут одиннадцать. Как говорится, сутки прочь.

Чем же заняться в такие редко выпадающие свободные часы? Почитать новый роман Эмиля Габорио «Чужие деньги», только вышедший из печати в переводе? Миша силился вспомнить фамилию, но так на ум и не пришло. Да ладно, отмахнулся от самого себя Жуков, но все равно вспомнил слова, предваряющие книгу;

Дарование Габорио проявилось, главным образом, в его романе «Чужие деньги», имевшем целью как можно сильнее действовать на воображение читателя… Книги Габорио по большей части уголовные романы, где действие крутится вокруг таинственного преступления и главную роль играет являющийся в самые критические моменты сыщик.

Вот и прочту, потирал руки Миша в предчувствии занимательного сюжета, только жаль, что в прошлом году Габорио скончался в расцвете творческих сил. Жизнь — она такова, некоторых преступников лелеет до старости, чтобы те умерли в собственной постели, как добропорядочные господа, а некоторые сгорают на взлете, а казалось бы, жить им да жить.

Миша посмотрел на часы, стоящие в углу. До отъезда поезда оставалось достаточно времени, чтобы успеть не только домой, но и посетить архивариуса для просмотра сведений о господине Цехановиче, вдруг что-то когда-то было.

В Вильне Жукову не приходилось бывать, да и неважно, ведь не красотами губернии собирается любоваться, а расследовать дело проворовавшегося чиновника. Видимо, любвеобильный франт завел интимную подругу, наличности, как в таких случаях бывает, не хватало, денежное довольствие недостаточное, вот и запустил руку в банковское хранилище, и когда понял, что не избежать наказания, сбежал. Жуков выстроил для себя цепочку событий, поэтому и не переживал о поездке, слишком простое дело.

В архиве, как и предполагал сыскной агент Миша, на помощника бухгалтера Михаила Цехановича ничего не было.

УЖЕ НА ВЫХОДЕ из отделения Жуков столкнулся с Путилиным, который снисходительно похлопал своего помощника по плечу.

— Миша, вижу по лицу, что версия полюбовницы и растраты тобой уже выстроена, так вот, выброси ее из головы, а начинай следствие, будто ничего не видел и ничего не слышал, иначе выставишь сыскную полицию как организацию, не стоящую выведенного яйца, а себя — за смешного человека.

— Иван Дмитрич…

— Если бы я тебя не знал, я бы не предупреждал, но чувствую твой настрой и, глядя в твои горящие глаза, смею предупредить: отбрось все мысли, пока не услышишь из первых уст не только о сбежавшем господине, но и об обстоятельствах дела. Не буду более занудничать, — и подтолкнул Жукова в плечо.

МИША ПОЛОЖИЛ В походный баул пару белья, через некоторое время размышления добавил еще одну. Прав Иван Дмитриевич, сколько времени придется пробыть в Вильне, один бог знает, так что подстелить соломки не помешает.

Прибыл на Варшавский вокзал за четверть часа до отхода поезда, браво спрыгнул с подножки пролетки, опустил в руку извозчика четвертак и, подражая Путилину, пошел, помахивая тростью.

НА УДИВЛЕНИЕ, ПАССАЖИРОВ, желающих посетить столицу Царства Польского, было мало, и Жуков ехал в одиночестве. Сперва отсыпался, читал, снова отсыпался, снова читал. Как проехали Псков, так и не заметил.

Утром подозвал кондуктора и расспросил о ближайшей станции. Тот ответил, что через пятнадцать минут остановка на полчаса в Корсовке, и что господин Жуков может там позавтракать.

Незадолго до Вильны, поглядывая в нетерпении на часы, Миша не находил себе места. Все казалось, минует поезд станцию без остановки, хотя помощник Путилина себя успокаивал, что такого быть не может, но как-то не очень получалось. Голова оказалась забита предстоящим делом, хотя он приказывал себе о нем не думать.

НА ПРИВОКЗАЛЬНОЙ ПЛОЩАДИ Михаил взял извозчика, и тот в пять минут домчал молодого человека до «гостиницы, в которой приличествует останавливаться таким господам, как молодой барин».

УТРОМ ПОДТЯНУТЫЙ МИХАИЛ Силантьевич Жуков протянул карточку чиновнику при полицмейстере, коллежскому регистратору господину Деесперову, чтобы тот доложил его высокоблагородию полковнику Федорову о прибытии сыскного агента из столицы для расследования дела о пропаже в Государственном банке ценных бумаг.

— Прошу, — открыл перед Мишей дверь Иван Александрович, довольно молодой человек, недавно начавший службу на государственном поприще. — Михаил Иванович вас ждет.

Кабинет, в который вошел Жуков, ничем не отличался от такого же уровня служебных мест: такой же портрет государя в полный рост, стол с письменным прибором и бумагами в папках, только за ним сидел моложавый человек лет сорока в полковничьем мундире со знаками отличия кавалерийских войск.

— Разрешите представиться, — Миша подтянулся и остановился на полпути от двери к столу, — губернский секретарь Михаил Силантьевич Жуков, помощник начальника сыскной полиции Санкт-Петербурга.

По красивому лицу полицмейстера скользнула снисходительная улыбка.

— Наслышаны мы в провинции об успехах вашего департамента, — звучало насмешливо, словно полковник с самого начала собирался вставлять шпильки столичному щеголю. — Вот и решили по просьбе, э-э-э… — он щелкнул пальцами, посмотрев на Ивана Александровича.

— Судебный следователь Лапп.

— Да-да, я помню, — махнул рукой полковник. — По просьбе господина Лаппа обратились к вам, — теперь указательный палец был направлен в Мишу. — Мы и сами бы разобрались в этом деле, но, увы, шустрый следователь опередил события… Надеюсь, вы будете докладывать мне о ходе расследования?

Мише не понравился холеный полковник с замашками диктатора.

— Да, господин полковник, — Жуков четко произнес чин. — Я буду информировать вас о ходе следствия.

Полицмейстер сощурил глаза, его резануло это «информировать».

— Иван Александрович, — Федоров посмотрел на чиновника, — распорядитесь о том, чтобы нашему столичному гостю не чинили препятствий в деле расследования… — и добавил саркастически, — …столь запутанного случая, — и взял бумагу со стола, показывая, что аудиенция окончена.

— КАК ТАМ СТОЛИЦА? — в приемной поинтересовался Иван Александрович и, не дождавшись скорого ответа, посетовал: — Давненько не бывал. Ах, Невский, театры, ресторации и, извиняюсь, девицы, снаружи холодны, чопорны, а снимешь глянец, страстны… В столицу бы, — мечтательно затуманился его взгляд.

Миша по опыту знал, что надо всегда дать человеку выговориться, поностальгировать, если ему так хочется, а уж потом переходить к решению деловых вопросов.

— Я и спросить забыл, как вы устроились? Может быть, место получше поискать?

— Нет, благодарю, я остановился в гостинице…

— Сразу видно столичного человека, — вздохнул чиновник по поручениям. — Лучшая гостиница в губернии.

Жуков не стал разочаровывать господина Деесперова рассказом, что к гостинице его привез извозчик, а он только кивнул в знак согласия, мол, да, нам по службе положены лучшие места.

— Н-да, — все-таки выдавил из себя Миша.

— Да, до столицы далеко, так что придется довольствоваться губернской столицей, — чиновник выделил последнее слово особо.

— Мне первым делом хотелось побывать в банке, — прервал столичный агент сентиментальные всхлипы.

— Я бы посоветовал вам посетить господина Лаппа, знаете ли, протеже самого, — Иван Александрович показал указательным пальцем вверх.

— Неужели самого? — понизил голос Миша.

— Именно, — подтвердил чиновник, — самого Александра Львовича.

Только сейчас Жуков сообразил, что речь идет не о государе императоре, а о генерал-губернаторе Потапове, пользующемся расположением Александра II.

— В прошлом месяце получил генерала от кавалерии, и ходят слухи, что государь переводит Александра Львовича в Петербург на высокий пост.

Миша, в самом деле, слышал, что вместо графа Шувалова шефом жандармов и начальником III отделения будет поставлен виленский генерал-губернатор, но, честно говоря, не придавал сему ни малейшего значения, ведь на службу в сыскной полиции это назначение никак не влияло.

— Я слышал, графа Шувалова отправляют послом в Англию.

— Печально, такой взлет, — покачал головой чиновник.

— Не скажите, Иван Александрович, служба послом не менее беспокойная, нежели в Третьем отделении. Козней поболее, притом на таком уровне…

— Так-то оно так, но Петр Андреевич — здесь одно из первых лиц, а там…

— Недооцениваете вы, любезный господин Деесперов, дипломатической службы. Им лишний раз ничего вслух не произнести, иначе выдадут частные слова за политический призыв. Нужно не только голову иметь, но чтобы она толковой была.

— Может, и так… — согласился виленский чиновник.

— Если вы советуете первым делом навестить господина судебного следователя Лаппа, то так тому и быть. Везите меня, Иван Александрович, и будьте моим проводником, ведь я города совсем не знаю.

— СМЕЮ ВАС ПРЕДУПРЕДИТЬ, — в коляске господин Деесперов шептал в Мишино ухо, — что Николай Васильевич Лапп — человек, как бы помягче сказать, — тут чиновник замялся, припомнив, что столичный агент — птица в здешних краях новая — вдруг не сдержан на язык и захочет в приступе откровения поведать судебному следователю? — в общем, будьте с ним… не слишком откровенны.

— Благодарю за предостережение, — сухо проговорил Миша: ему не хотелось принимать участие в местных дрязгах, даже быть в них втянутым он посчитал бы оскорблением.

— Не подумайте о нас чего-либо плохого, живем, как и везде, ссоримся, миримся, кляузы строчим, благодарности получаем, все как во всей империи.

— Я понимаю, с судебным следователем можно иметь дело?

— Можно. Тем более когда понадобится помощь, то сами понимаете, что для нас генерал-губернатор сродни Господа. До царя далеко, до неба вроде рукой подать, но не достать, вот и уповаем на Александра Львовича как на заступника и опору. Вы знаете, Михаил Силантьич, после Муравьева, устроившего здесь тиранические порядки, господин Потапов в короткие сроки добился смещения с важнейших постов сторонников бывшего генерал-губернатора.

— То-то я смотрю в «Памятной книжке губернии», что на должности поставлены ответственные лица недавно, сразу же после назначения господина Потапова. Кстати, кем приходится Лапп Александру Львовичу?

— Сие тайна великая! — правая рука собеседника с указующим перстом уставилась в небо, и тут же лицо его приобрело игривое выражение. — Говорят, что наш-то охоч до женского полу был, в особенности в молодые годы, вот и получил от одной мамзель подарок в виде сыночка, — и, сменив тон на более серьезный, произнес: — Но все это домыслы, слухи… Сами понимаете, у людей языки без костей.

СУДЕБНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ ОКРУЖНОГО суда уездного города Вильно Николай Васильевич Лапп оказался высоким худощавым человеком двадцати пяти-двадцати шести лет. Копна черных волос, круглое лицо, с которого смотрели голубые глаза, небольшие аккуратные усики под прямым греческим носом.

— Как я понимаю, вы сыскной агент из столицы? — даже не поздоровавшись, произнес грудным трубным голосом молодой человек.

— Помощник начальника сыскной полиции господин Жуков, — представил Мишу Иван Александрович.

— Рад знакомству, — судебный следователь улыбнулся и протянул руку Жукову, — Николай Васильевич Лапп.

— Взаимно, — Жуков улыбнулся в ответ, но заметил, что холодные глаза молодого человека ничего не выражали, кроме спокойной отчужденности.

— Наверное, стоит обойтись без взаимных комплиментов, — судебный следователь скосил глаза на чиновника при губернаторе. — Вам обрисовали дело, по которому вас вызвали из столицы?

— В общих чертах, — уклонился от ответа Миша. — Но мне бы хотелось получить сведения из первых, так сказать, уст, чтобы, как понимаете, непредвзятым взглядом посмотреть на сложившуюся ситуацию.

— С удовольствием, только, прошу, — и судебный следователь указал на кресла, стоявшие в кабинете, — присаживайтесь. — Лапп удивленно взглянул на Деесперова, который устроился рядом с Мишей.

— Господин Федоров любезно выделил мне в качестве сопровождающего Ивана Александровича, — пояснил столичный агент. — Я, к сожалению, впервые в вашем славном городе.

При упоминании Федорова Лапп скривился, но тут же взял себя в руки. Миша понял, что Николай Васильевич уже собирает чемоданы, чтобы с генерал-губернатором переселиться в столицу и там, благодаря протекции генерала от кавалерии, сделать карьеру.

— Перейдем, господа, к делу, — судебный следователь опустился в кресло и закинул ногу на ногу. — Управляющий отделением Государственного банка господин Ауер был срочно вызван пятнадцатого апреля в столицу, куда благополучно отбыл. Воспользовавшись отъездом начальника, помощник бухгалтера Михаил Цеханович после окончания служебных занятий испросил разрешения у временно заведующего отделением посетить больную мать, проживающую в Игуменском уезде. На следующий после этого день из Петербурга вернулся господин Ауер и через некоторое время заподозрил неладное. Цеханович не вышел по истечении испрошенных дней на службу. На квартиру помощника бухгалтера был отправлен посыльный, который узнал от хозяина дома, в котором проживал Михаил, что тот уже несколько дней как не появляется. Управляющий вызвал пристава и околоточного, и те в присутствии дворника вскрыли дверь. В комнате обнаружились следы крови и поисков, происходивших в спешке. Почуяв неладное, господин Ауер приступил к ревизии кладовой и не замедлил обнаружить пропажу пакета с тридцатью четырехпроцентными облигациями четвертого выпуска внутреннего займа, в десять тысяч рублей каждая.

— Вы, господин Лапп, подозреваете Цехановича в совершении преступления или считаете его жертвой какого-либо шантажа, косвенно замешанным в столь неприглядную историю?

— У меня есть определенная линия, которой я придерживался в расследовании, — хитрая улыбка пробежала по губам. — Но я предпочитаю, чтобы вы сами провели следствие и представили результаты. Я же, честно скажу, зашел в тупик.

— Я вас понял, — Миша поднялся, — тогда разрешите мне приступить незамедлительно, видите ли, меня ждут дела в Петербурге.

— КАКОВ ФРУКТ, — СКАЗАЛ Иван Александрович. — Я, мол, следствие вел, а теперь разбирайтесь сами. Ну и ну, — возмущался чиновник.

— Да бог с ним, чай не в первый раз начинать сначала.

— Вам виднее.

— Давайте, любезный Иван Александрович, прокатимся в Государственный банк, с него-то все началось.

— Как скажете, Михаил Силантьевич.

СТАТСКИЙ СОВЕТНИК КАРЛ Федорович Ауер, управляющий Виленским отделением Государственного банка, состоял в должности с 1869 года, но так и не привык к уездному городу. Вроде бы и хозяин, ближайший надзирающий чиновник в столице, ан нет, он постоянно чувствовал себя неуютно.

Принял он сыскного агента и чиновника при губернаторе в кабинете, распорядился принести чаю.

— Не миновала чаша алчности и наше заведение, — пожаловался Карл Федорович. В свои шестьдесят четыре выглядел он молодцевато, форменный китель сидел как влитой, казалось, что управляющий родился в нем. Седина посеребрила виски и небольшую клинышком бородку. Вопреки существующей моде подражать государю, статский советник прической и растительностью на лице более походил на бывшего французского императора Наполеона III. — Тем паче не думал, что господин Цеханович способен на такой гнусный поступок, недостойный дворянина.

Миша терпеливо выслушивал господина Ауера.

— Вы же принимали такого господина на службу? — Оказывается, Иван Александрович несдержан, отметил про себя Миша.

— Да, но… — побагровел статский советник. — Не я воспитывал такого господина.

— Давайте перейдем к делу.

— Да, да, — поддержал Карл Федорович Жукова. — Дело прежде всего.

— Господин Ауер, мой недостаток — молодость, но смею уверить вас, что сыскной опыт у меня немалый, — заверил помощник Путилина и, заметив недоверие во взгляде управляющего, добавил: — Поэтому-то меня и командировали в ваши края.

— Понимаю, — Карл Федорович провел рукой по носу. — Спрашивайте, молодой человек.

— Расскажите о самом преступлении.

— С чего начать? — господин Ауер спросил самого себя. — Пожалуй, с того, что пятнадцатого числа я получил телеграмму, что мне надлежит приехать в столицу по неотложному делу. В тот же день вечерним поездом я отправился в Петербург. Исполняющим обязанности управляющего мною был оставлен Иоаким Сергеевич Аладжанов.

— Извините, Карл Федорович, ежели я буду вас перебивать вопросами.

— Ничего, ваше право, вы же ведете следствие.

— Скажите, ранее вы оставляли господина Аладжанова за управляющего?

— Не один раз.

— Прошу вас, продолжайте.

— Я вернулся двадцать второго числа, Иоаким Сергеевич мне доложил о произошедшем за время моего отсутствия. В том числе и о том, что господин Цеханович попросил два дня, чтобы навестить мать, но так на службу и не прибыл. Я послал на квартиру, где проживал Цеханович, сотрудника. Он вернулся с известием, что хозяин, некий Грушевский, давно не видел жильца. Смутное подозрение шевельнулось в моем сердце, и я приказал произвести ревизию, во время которой было мною обнаружено исчезновение пакета с десятью облигациями внутреннего займа в десять тысяч каждая. После обнаружения кражи я обратился к приставу второго участка Александру Васильевичу Мельникову, который распорядился вскрыть комнаты господина Цехановича. Там были обнаружены пятна крови и раскиданные вещи. Это все, что мне известно.

— Скажите, давно ли служит в банке Цеханович?

— С февраля прошлого года.

— Не знаете, с кем он поддерживал дружеские отношения?

— На этот вопрос я ответить не могу, ибо не знаю.

— Что бы вы могли рассказать о нем?

— Плохого ничего. Хороший работник, исполнительный, всегда аккуратен, вежлив, не замечал я за ним порочных наклонностей.

— Не сотрудник, а ангел, — усмехнулся Иван Александрович.

— Да, ангел, и мне кажется, что он попал в бедственное положение, а может быть, — Карл Федорович перекрестился, — и того хуже. — Он замолк на некоторое время, потом добавил: — Я боюсь, что с Цехановичем стряслось что-то ужасное, ведь кровь в комнатах.

— Вы правы, никогда не хочется думать о человеке плохо, пока не появятся очевидные факты.

— Вы что-то знаете? — встревоженно спросил управляющий.

— Нет, — ответил Миша. — Я только приступил к следствию, и вы первый из свидетелей, с кем я разговариваю. У меня пока не сложилось никакого впечатления, я не хочу быть пристрастным. Все-таки, какое впечатление осталось от общения и исполнения служебных обязанностей господином Цехановичем?

— Самое благожелательное.

— Тогда не распорядитесь ли, чтобы позвали господина Аладжанова?

— Сию минуту.

ГОСПОДИН АЛАДЖАНОВ ОКАЗАЛСЯ мужчиной сорока лет, высоким и до того худым, что казалось, случайный порыв ветра понесет чиновника Государственного банка под небеса. Лицо с острым подбородком вызывало неприятное впечатление, но что-то в нем, кроме отталкивающего, было и такое, что притягивало взгляд.

— Я к вашим услугам, господа, — произнес после приветствия Иоаким Сергеевич с едва заметным кавказским акцентом.

— Вам, вероятно, Карл Федорович рассказал, кто я такой и с какой целью прибыл в Вильну? — начал Миша.

— Да, я ознакомлен.

— Тогда не будем ходить вокруг и около… Поведайте, что вы знаете о печальном происшествии.

— Я… да… н-н-но… Михаил Силантьевич, мне будет проще рассказывать, если вы будете задавать вопросы, — и, смутившись, добавил: — Рассказчика из меня не получится.

— Хорошо, Карл Федорович отбыл в столицу вечером пятнадцатого, так?

— Совершенно верно, отдал распоряжения и отбыл.

— Что было далее?

— Работали, как обычно.

— Когда господин Цеханович обратился к вам с просьбой двухдневного отпуска?

— Через два дня после отъезда господина Ауера.

— То есть семнадцатого?

— Именно так.

— Значит, на следующий день он отсутствовал?

— Верно, именно с восемнадцатого числа.

— Вас не обеспокоило то обстоятельство, что через два дня Цеханович не появился в банке?

— Никоим образом, всякое в жизни бывает, а два дня — малый срок.

— И вы не волновались вплоть до приезда управляющего?

— Да.

— Вы доложили господину Ауеру об отсутствии сотрудника?

— Я обязан был оповестить прибывшего из столицы Карла Федоровича обо всем, что произошло за время его отсутствия.

— Вы ранее не замечали ничего странного в поведении помощника бухгалтера Цехановича?

— Нет, — однозначно и быстро ответил Иоаким Сергеевич.

— Кто первым заподозрил неладное?

— Карл Федорович после того, как вернулся посыльный.

— Кому пришла мысль провести ревизию в хранилище?

— Управляющему, — с удивлением произнес Аладжанов, — кому же еще?

— Может быть, кто из служащих высказал это предложение первым?

— Вы меня озадачили… Но кому же, кроме управляющего, придет в голову такая мысль, ведь это он несет ответственность за отделение.

— Значит, Цеханович был хорошим работником?

— Почему был, он и есть, вот увидите, когда пройдет недоразумение с его якобы исчезновением… — неожиданно Иоаким Сергеевич закрыл рот рукой. — Вы думаете, что его?..

— Нет, — отрезал Миша. — Я тоже не хочу предполагать худшее, и мои слова остаются пока только словами.

Аладжанов тяжело вздохнул.

— От сердца отлегло.

— С кем из служащих поддерживал приятельские отношения Цеханович?

— Близких приятельских ни с кем, а вот поговорить о нем стоит с нашим кассиром Александром Александровичем Гмелиным.

ЧЕРЕЗ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ в кабинет вошел кассир, среднего роста, средних лет, лицо эдакого неприметного мужчины, которого встретишь на улице, в ресторации, поездке и не запомнишь. Никаких тебе запоминающихся примет, но это самомнения господина не умаляло: Гмелин отворил дверь и без приглашения проследовал к креслу, на которое сел, откинувшись на спинку, с какой-то не присущей маленькому чиновнику уверенностью.

— Значит, вы — кассир Александр Александрович Гмелин? — не нашелся Миша и спросил первое, что пришло в голову.

— Да, меня зовут Александр Александрович Гмелин, и я являюсь кассиром сего заведения, — банковский чиновник небрежно махнул рукой.

— Предполагаю, что вы слышали о печальном событии, происшедшем в банке.

— Слышал.

— Мне сказали, что вы приятельствовали с господином Цехановичем?

— Это наговоры, — Гмелин наклонился вперед, лицо покрылось красными пятнами. — Мы только служили вместе.

— Может быть, меня неправильно информировали…

— Именно, — перебил Мишу кассир и тут же взял себя в руки, снова откинулся на спинку кресла и даже заложил ногу на ногу.

— Хорошо, что вы можете сказать о Цехановиче?

— Я всегда подозревал, что он совершит что-то подобное.

— Даже так, — бровь Жукова поползла вверх и снова вернулась на место.

— Именно так, — Гмелин говорил натянуто. — Что можно ожидать от человека, увлекающегося не только картежными играми, но и женщинами, — губы кассира искривила улыбка.

— Вы подозреваете, что помощник бухгалтера проигрался, истратил казенные деньги и сбежал от позора.

— Допускаю такое развитие событий.

— Вы ведь общались в банке? Что он говорил? Что думал?

— Нет, — отмахнулся Александр Александрович, — такие подробности мне неизвестны, ведь общались мы исключительно по службе.

— Откуда вы знаете о картах и женщинах?

— От… — Гмелин снова покраснел. — Так он сам мне жаловался.

— Но вы же только что сказали о малом с ним общении?

— Все равно говорили же, — пошел на попятную кассир. — А может быть, кто-то рассказывал, не помню таких подробностей.

— Значит, вы давно подозревали, что Цеханович способен на преступление?

— Не то чтобы подозревал…

— Вы поставили в известность управляющего?

— Нет, это же были только подозрения.

— Но ведь можно было бы избежать самого преступления, если бы вовремя господин Ауер поговорил с Цехановичем.

— Ну, какое это преступление? Азарт, — Гмелин погладил себя по колену.

— Но теперь Цеханович-то в бегах.

— Я же не отец этому господину, чтобы отвечать за него, — губы кассира вновь скривились.

— Не отец, — покачал головой Миша. — Значит, вы характеризуете господина Цехановича, как человека, способного на преступный поступок?

— Да.

— Будьте добры, позовите управляющего.

— Я могу быть свободным? — нескрываемое удивление читалось на лице кассира.

— Да.

— ЧЕМ ЕЩЕ МОГУ быть полезен? — спросил господин Ауер, проходя к столу и чувствуя себя не в своей тарелке, хотя именно он предоставил свой кабинет для допросов.

— Карл Федорович, скажите, господин Цеханович был азартным? Играл в карты? Любвеобилен?

— Не замечал за Михаилом таких наклонностей, — сморщил лоб управляющий. — То, что деньги не разбрасывал направо и налево, могу сказать в точности, помогал матери, живущей в каком-то уезде. Нет, нет, я за господином Цехановичем такого не наблюдал.

— Благодарю. — Жуков поднялся, вслед за ним чиновник при полицмейстере. — Если возникнут вопросы, я могу снова посетить вас?

— ТЕПЕРЬ КУДА? — УСАЖИВАЯСЬ поудобнее в коляску, поинтересовался Иван Александрович.

— На квартиру к исчезнувшему, — пробормотал Миша и опустил голову на руки, скрещенные на рукояти трости.

— Каков фрукт! — с возмущением говорил Деесперов. — Как хорошо рядился под порядочного человека! А управляющий тот еще гусь, наверное, в доле с Цехановичем, и так его обеляет!

— Вы заметили, что и господин Аладжанов хорошо отзывается о помощнике бухгалтера? Так, следуя вашим размышлениям, и он, как говорят в преступных кругах, в доле?

— Не знаю, Михаил Силантьич, не знаю, — Иван Александрович смотрел на проплывающие дома. — Но все мне кажется странным.

Миша промолчал.

ДВУХЭТАЖНЫЙ ДЕРЕВЯННЫЙ ДОМ выделялся на улице цветом крыши — у всех темные, почерневшие от дождей и зноя, — а этот с ярко-красной, словно с небес маляр ведро уронил. Столичного сыскного агента принял хозяин дома, господин Грушевский, в домашнем бархатном халате, опоясанном, казалось, тонким шнуром с кистями.

— Здравствуйте, господа. С кем имею честь разговаривать? — приветствовал Симеон Эдмундович нежданных гостей.

— Михаил Силантьевич Жуков, помощник начальника сыскной полиции Санкт-Петербурга, — отрекомендовался Миша, — а это Иван Александрович Деесперов, чиновник при полицмейстере.

— Далековато вас занесло от столицы, — Грушевский поморщился и посмотрел на забинтованную правую руку, — как я понимаю, вас привело ко мне дело моего жильца, господина Цехановича?

— Совершенно верно, — подтвердил догадку хозяина Жуков, — именно, следствие по его внезапному исчезновению поручено мне вести.

— Не предлагаю присесть, — лицо Грушевского было непроницаемо, но что-то тревожащее мелькало иногда в глазах, — ибо занят делами и не располагаю временем.

— Всего два-три вопроса, и, если позволите, хотелось осмотреть комнату, которую занимал господин Цеханович.

— Хорошо, я отвечу на ваши вопросы, только скажите, когда я могу заняться наведением порядка в тех комнатах, что занимал Михаил. Сами понимаете, что я теряю деньги, оттого что не могу сдать их.

— Я думаю, после сегодняшнего осмотра вы вправе поступать как вам угодно.

— Рад слышать, прошу за мной…

Помощник кассира Цеханович занимал две комнаты, одна из которых служила спальней, вторая — столовой и кабинетом одновременно.

— Давно ли господин Цеханович проживает у вас?

— С февраля прошлого года.

— Он столовался у вас?

— Я сдавал ему комнаты со столом.

— Каким он был жильцом?

— Спокойным, — Грушевский мельком взглянул на забинтованную руку и сквозь зубы процедил: — Я не имел от него особых сложностей.

— К нему приходил кто-либо?

— Не видел. Цеханович, мне казалось, ведет отшельничью жизнь, — и желваки заиграли на лице.

— Мне говорили, что он — заядлый картежный игрок и любитель женщин.

— Насчет карт ничего не могу сказать, платил Цеханович исправно, без задержек, а у игроков в обычае то с полным карманом, то с пустым. Нет, не замечал, а женщин здесь не бывало, — он опять сжал губы и добавил: — Я бы не потерпел распутства в моем доме.

— Когда вы его видели в последний раз?

— В день исчезновения.

— Он пришел со службы в возбужденном состоянии?

— Отнюдь, спокоен, позволил себе пошутить.

— Что было дальше?

— Пошел в свои комнаты.

— Вы не слышали чего-либо подозрительного? Шума там? Криков?

— Ничего.

— Вы видели, как он уходил в вечер исчезновения?

— Нет.

— Разрешите мне осмотреть комнаты… Не хочу вас отвлекать от дел.

— Смотрите.

В столовой на полу и на белой скатерти выделялись бурые пятна засохшей крови, складывалось впечатление, что кого-то здесь несколько раз ударили кулаком по лицу. На полу валялось не только скомканное полотенце, которым вытирали, видимо, лицо и руки, но и старые, не первой свежести, рубашки, нижнее белье, газеты, несколько книг.

Миша с тщательностью исследовал комнату, но ничего полезного для следствия не обнаружил.

Обыск в спальне тоже ничего не дал. Деесперов с любопытством наблюдал за Жуковым.

Только одно привлекло внимание Миши — письмо от женщины, подписанное «Любящая Алина». Из него становилось ясно, что эта самая Алина питала к Цехановичу отнюдь не платонические чувства. Они были любовниками.

ПРОЩАЯСЬ С ГРУШЕВСКИМ, Жуков вдруг остановился посредине комнаты и, повернувшись, спросил:

— Кто такая Алина?

Хозяин побледнел, пожевал губу.

— У меня есть дочь Алина…

— Где она сейчас?

— С какой целью вы проявляете к ней интерес?

— Следствие, — развел руки в стороны Миша.

— Алина проживает в столице.

— Как часто она гостит у вас?

— Каждые два месяца она приезжает на неделю-полторы.

— Цеханович знаком с Алиной?

— Да! — почти кричал Грушевский. — Что вам надо от моей дочери?

— Ничего, — спокойным тоном говорил Жуков. — Я лишь полюбопытствовал.

Грушевский ничего не сказал, только заиграл желваками.

— С ОДНИМ НЕЯСНЫМ моментом я разобрался, теперь остальные, — тихо произнес Миша в коляске.

— И с каким, разрешите поинтересоваться? — обратился к сыскному агенту Деесперов.

— С кровью в комнатах.

— Вы можете о ней рассказать?

— Да, и как она появилась.

— Это кровь Цехановича?

— Его.

— Значит, его, — Иван Александрович провел рукою по горлу.

— Отнюдь, — рассмеялся Миша, — видели завязанную руку Грушевского? Вот она и есть основная причина появления крови.

— Не понимаю, это кровь Грушевского или Цехановича?

— Когда Грушевский узнал, что его дочь Алина дарит благосклонность Михаилу, он не выдержал и оставил следы кулаков на лице бедного помощника бухгалтера. Вот отсюда и кровь, вы же обратили внимание, как хозяин дома поглядывал на свою руку, пока говорил про Цехановича, и как вскипел при упоминании дочери?

— Я не придал этому значения.

— Вот поэтому я — сыскной агент, а вы — чиновник при губернаторе, — улыбнулся Миша.

— Сложно все, — встрепенулся Иван Александрович. — Неужели Грушевский убил бухгалтерского помощника?

— Нет! — ни на миг не задумываясь, произнес Жуков. — Нет! Здесь дело глубже и серьезнее.

— Что может быть серьезнее преступления?

— Другое, скрытое первым.

— Этого мне не понять.

— Надо бы съездить к матери бухгалтерского помощника. Где находится Игуменский уезд?

— Можно выехать и сегодня, но лучше бы с утра, — закинул удочку Деесперов.

— Можно и завтра, а сейчас к полицмейстеру, проверим журнал происшествий.

— ГОСПОДИН ФЕДОРОВ РАСПОРЯДИЛСЯ, как только вы появитесь, передать пакет, — полицейский протянул конверт Жукову, который с удивлением достал из него бумагу и прочел, присвистнул.

— Дела.

— Что-то стряслось?

— Именно, в Минске в банкирскую контору господина Поллака пришел неизвестный и обменял три из похищенных облигаций на акции Виленского земельного банка.

— Когда?

— На следующий после исчезновения Цехановича день.

— Значит, объявился.

— Не объявился, а нам преподнес подарок в виде большого следа. Прежде чем отправимся в Минск, мне бы хотелось, чтобы вы раздобыли три фотографические карточки — Цехановича, Гмелина и Аладжанова.

— Вы думаете…

— Ничего я не думаю, — отрезал Миша. Когда же он увидел карточку Цехановича, то замер, словно встретил старого знакомого. Вглядываясь в фото Цехановича, он просто глазам не мог поверить… И лишь вопрос полицейского о том, что случилось, вывел Жукова из ступора. А потом огонь понимания полыхнул в глубине его глаз, словно он наконец-то разгадал какую-то великую загадку.

СЛЕДУЮЩИМ УТРОМ МИНСК встретил сыскного агента Жукова и чиновника при полицмейстере Деесперова серыми дождевыми облаками, но, на счастье, обоих небо хранило от потоков воды.

В банк идти было рано, решили зайти в буфет…

Однако через час они сидели в приемной управляющего банком господина Поллака. Тот пригласил кассиров и служащих, которые показали на одну из двух фотографических карточек, Цехановича среди них не нашлось.

Иван Алекандрович был крайне удивлен и не находился, что сказать. В адресном столе минский мещанин Михаил Сигизмундович Цеханович не числился. С тем и отбыли в Вильну.

ГОСПОДИНА, НА КОТОРОГО показали служащие Земельного банка Поллака, задержали в Вильне, чтобы тот не смог сбежать. Телеграмма пришла вовремя.

На следующее утро Миша в камере допросов с интересом рассматривал задержанного господина.

— Неумно вы себя повели, господин Гмелин, неумно, — Жуков расхаживал по камере, ноги отекли после долгой дороги.

— Я не понимаю, — спокойным тоном возразил Александр Александрович, — ваших слов и тем более этого дикого ареста.

— Александр Александрович, мне не хочется с вами играть в кошки-мышки.

— Я…

Миша поднял руку, прерывая банковского чиновника.

— Вы сами навели на себя подозрение.

— Каким образом?

— Возводя напраслину на Цехановича, — Гмелин тяжело задышал, а Жуков продолжил: — Поначалу я думал, что вы убили помощника бухгалтера, но потом отмел в сторону собственное предположение, ибо оно по сути было неверным. Вы, вероятно, видели, как Цеханович из хранилища выносил облигации, и решили воспользоваться случаем. Скорее всего, при обыске у вас на квартире обнаружатся и ценные бумаги.

— Я…

Миша вновь поднял руку.

— Не стоит усугублять свою вину, тем более что в Минском земельном банке вас опознали по фотографической карточке трое служащих, о чем имеются соответствующие протоколы.

Гмелин обхватил руками голову и завыл волком.

— Что мне в жизни не везет, выпал один случай, и тот…

— Успокойтесь, Александр Александрович, вытьем дело не исправишь. Скажите, это вы оповестили Грушевского, что Цеханович соблазнил Алину?

— Да, я.

— С какой целью?

— Я знал, что между ними произойдет драка и следы крови останутся в квартире Грушевского.

— Понятно, но вы же не знали, что Цеханович сбежит?

— Знал. Я стал невольным свидетелем разговора, в котором Михаил сетовал, что хотел бы уехать к брату в Америку, но денег нет. Вот скоро достанет большую сумму, тогда и сделает шаг, меняющий судьбу.

— С кем он беседовал?

— С Алиной Грушевской.

— И она замешана в это дело?

— Не знаю.

— Где ценные бумаги?

— На моей квартире.

— Вы знаете, где сейчас Цеханович?

— Наверное, плывет в Америку.

СУДЕБНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ ЛАПП внимательно выслушал о результатах проведенного расследования.

— Вы уверены, что Цехановича, — Николай Васильевич помахал рукой, — уже нет в России?

— Возможно все, но на его месте я бы в самом деле плыл на пароходе в далекие края, но, скорее всего, он в столице…

— Не пойму, отчего он не взял в кладовой наличные деньги, а удовольствовался облигациями?

— Вот самый простой ответ: Цеханович взял триста тысяч. Вы представьте, какой должен быть пакет с такой суммой, и сколько места занимают тридцать облигаций?

— Но ведь деньги и есть деньги, ими можно расплатиться повсюду, хоть здесь, хоть за границей?

— Верно, но вы забываете, что Цеханович был банковским служащим, и ему известно, как с большей прибылью сбыть облигации.

— Значит, сбежавший господин не доступен для нашего правосудия?

— Не совсем так. Я должен провести дальнейшее расследование, чтобы отправить помощника бухгалтера в края не столь отдаленные.

— И каким, позвольте узнать, способом?

— Мне предстоит отбыть в столицу.

— Следствие завершено?

— Отнюдь, предстоит самое трудное — найти Михаила Сигизмундовича Цехановича.

— И для этой цели есть ориентиры?

— Я бы выразился словами Путилина: «Кое-какие зацепки есть».

— Не смею вас задерживать. Письмо я обязательно направлю в Департамент внутренних дел, но будет у меня к вам, Михаил Силантьевич, просьба, не сочтите за труд посвящать меня в обстоятельства дальнейшего расследования.

— ЧТО Ж, МИША, я могу выразить благодарность за проведенное в столь короткое время расследование, хотя, — Путилин сделал попытку добавить ложку дегтя в триумфальное возвращение сыскного агента, — тебе подфартило с Минском.

— Нет, Иван Дмитрич, если бы не Земельный банк, я все равно вышел бы на след Гмелина.

— Каким образом?

— Во-первых, ложь, а во-вторых, я узнал бы у Грушевского, кто ему донес на отношения дочери и Цехановича.

— Прямо-таки донес.

— Именно.

— Каковы твои дальнейшие действия по расследованию?

— Я установил, что дочь Грушевского Алина проживает в Толмазовом переулке в доме Федора Петровича Ильина.

— Уже побывал там?

— Само собой. И без вашего ведома оставил следить за Грушевской Леву Шахова. Чем черт не шутит, может, Цеханович в столице.

— Сомневаюсь. Правильно сказал Гмелин, плывет по морю, аки посуху.

— Преступник поддерживал отношения с Алиной не один месяц, любовь, привязанность, не знаю, может, и иные чувства, но должен с ней связаться, то ли почтой, то ли телеграфом, то ли через кого-то постороннего.

— Пока не буду препятствовать, это только пока, так что смотри, Миша, чтобы Цеханович обязательно сидел передо мною, хотелось бы с ним переговорить.

НА ТРЕТИЙ ДЕНЬ наблюдения госпожа Грушевская посетила банкирскую кантору Геймана, что на Четвертой линии Васильевского острова.

Сразу же как она вышла, в дверь под аляповатой вывеской зашел Миша.

— Добрый день! — Жуков снял шляпу. — Мне необходимо видеть управляющего конторой.

— Как о вас доложить? — подскочил расторопный чиновник.

— Михаил Силантьевич Жуков, сыскная полиция.

— Одну минуту, — служащий упорхнул оповещать управляющего о приходе господина из сыскного отделения.

Через некоторое время человек маленького роста, напоминающий катящийся шарик, появился перед Мишей.

— Яков Платонович Гейман, управляющий и владелец конторы, чем могу служить?

Жуков представился и спросил:

— Несколько минут тому назад из вашей конторы вышла женщина, хотелось бы узнать ее имя и цель визита.

— Михаил Силантьич, мы должны соблюдать тайну наших клиентов, поэтому, — Яков Платонович кашлянул и развел руками — ничем не могу помочь.

— Господин Гейман, я интересуюсь ответом на заданный вам вопрос не по собственному любопытству, а руководствуюсь исключительно государственными интересами. Могу предположить, что дама обменяла облигацию внутреннего займа с одним из этих номеров, — Миша достал из кармана пиджака записную книжку, — на наличные деньги или ценные бумаги, и если это так, то я подам бумагу вышестоящему начальству о том, что господин Гейман, руководствуясь исключительно прибылью от ценных бумаг, полученных преступным путем…

— Михаил Силантьич, вы неправильно меня поняли, да, мы в нашей конторе соблюдаем анонимность клиентов, но если это противоречит закону, то с большим удовольствием поможем.

— Скажите, с какой целью приходила незнакомка к вам?

— Чтобы обменять облигацию за этим номером, — управляющий указал на один из номеров, написанных на странице записной книжки, — на акции Государственного банка.

— Как она представилась?

— Ее имя нам неизвестно.

— Как же вы проводите сделки, если клиент неизвестен? Вдруг он — преступник?

— Извините, молодой человек, — назидательным тоном произнес господин Гейман, — но в нашей области чем меньше знаешь, тем лучше для дела.

— Хорошо, дама, которая обменяла облигацию на акции, впервые стала вашей клиенткой?

— Я ранее ее не видел.

— Яков Платонович, я вынужден забрать у вас облигацию, ибо она является уликой в деле об ограблении.

— Боже мой, а такой порядочной выглядела женщина. Вот и верь после этого людям. Однако оставьте, Михаил Силантьевич, расписочку, все-таки деньги не малые.

— Людям можно, преступникам нельзя.

— А как их можно отличить?

Вопрос повис в воздухе.

— ДУМАЮ, ИВАН ДМИТРИЧ, облигацию для Цехановича она обменяла, — подытожил рассказ Жуков.

— Мне тоже так кажется, — согласился с помощником Путилин. — Что еще дало наблюдение?

— Ни с кем не встречалась, ни к кому не ходила, складывается впечатление, что ждет весточку от суженого.

— Вполне возможно, письма, телеграммы получала?

— Нет, мимо Левы не пролетела бы ни одна бумажка.

— Остается ждать.

— Иван Дмитрич, может, с ней стоит поговорить?

— Может, а вдруг, — начальник сыскной полиции навалился на стол грудью, — замкнется, как улитка, ничего не знаю, ничего не ведаю.

— Но облигация?

— Нашла, по почте получила, ветром принесло, мало ли чего расскажет.

— Но служащие конторы, сам Гейман?

— Миша, свидетели есть, что облигацию Грушевской передавал Цеханович?

— Нет.

— Тогда продолжай слежку, вот когда она на встречу направится или весточку получит, вот тогда на сцену может выйти господин Жуков со свидетельствами банковской конторы и иными документами.

— Я не согласен с вами, Иван Дмитрич, — Миша прищурил глаза. — Сейчас самое время произвести обыск, ведь она должна объяснить, как у сравнительно бедной девушки, существующей за счет преподавания, оказалась такая сумма денег?

— Хорошо, — отмахнулся Путилин, — я сказал, что в этом деле ты за главного, так что поступай, как считаешь нужным.

К ОБЫСКУ ГОСПОЖА Грушевская не выказала интереса, словно столь деликатное дело касалось не ее, а кого-то иного.

Федор Петрович, хозяин дома, в котором проживала Алина, был подавлен и с каким-то интересом, смешанным с презрением, смотрел на жиличку и постоянно повторял:

— Надо же дожиться до такого позора!

— Вы не хотите выдать ценные бумаги, деньги или иные предметы, не принадлежащие вам, госпожа Грушевская? — Миша стоял подле кресла, в котором расположилась Алина.

— Я слишком бедна, чтобы иметь средства, и не имею таких знакомых, которые давали бы мне на хранение, как вы выразились, ценные бумаги, деньги и, — она передразнила сыскного агента, — иные вещи.

В комнатах подозреваемой в связи с исчезнувшим Цехановичем ничего не нашли, кроме нескольких писем без конвертов.

Побледневший Жуков нервически покусывал верхнюю губу и в нетерпении ходил по комнате, мысли перескакивали с одного на другое, потерпеть поражение в заведомо выигрышном деле было для помощника Путилина сродни самоубийству.

Столько потрачено сил, а все впустую.

Госпожа Грушевская презрительно кривила губы, смотря серыми глазами на сыскного агента, в них читалось: «Ищите, ищите, может быть, дырку от иголки найдете!»

— Видимо, произошла досадная ошибка, — пробормотал невразумительно Миша, Алина продолжала сидеть даже тогда, когда полицейские, пришедшие с обыском, направились к выходу, — именно в эту минуту что-то щелкнуло в голове Жукова. — Мадемуазель, — он подошел к креслу, в котором расположилась госпожа Грушевская, — не соизволите ли подняться?

Алина вспыхнула, но продолжала сидеть.

Путилинский помощник расплылся в улыбке.

— Мадмуазель, не соизволите ли подняться с кресла? — Грушевская, словно не слышала слов сыскного агента. — Не заставляйте, — голос Миши звучал ласково и трепетно, — применять силу.

— Господин полицейский, — послышался голос сзади, — что вы себе позволяете?

— Федор Петрович, — голос Миши звучал не с нотками металла, а именно металлом, — если вы не хотите быть обвиненным в соучастии, то попрошу помолчать. Итак, — нежно и с улыбкой, — вы намерены подняться с кресла?

Плечи барышни поникли, и она с трудом, преодолевая нежелание, встала.

— Благодарю, позвольте? — Жуков поднял пакет, на котором сидела Алина, вскрыл. — Как и ожидалось, — добавил он, — акции Государственного банка на сумму десять тысяч рублей. Госпожа Грушевская, не поясните, кому принадлежать эти ценные бумаги?

— Мне, — Алина закрыла руками лицо.

— Тогда следующий вопрос: откуда они у вас?

— Вы же знаете сами, — процедила барышня.

— Госпожа Грушевская, преступление остается преступлением, даже исполненным во имя любви. — Путилин вышагивал по кабинету, в душе клокотало чувство, что столь юная девушка может быть не только причастна к краже облигаций, но и пострадать за милого Михаила.

— Мне совестно, — призналась Алина и прижала к лицу платок, — что я косвенным образом стала соучастницей столь неприглядного события.

— Давайте, милая барышня, называть все своими именами, — Иван Дмитриевич остановился, — не знаю, косвенным или прямым, но вы стали участницей кражи, наглой и беззастенчивой.

— Я…

— Не надо, — начальник сыскной полиции поднял кверху руку, призывая Алину к тишине, — вы — молоды, красивы, неужели возникла такая потребность: провести несколько лет жизни в тюрьме среди заядлых преступниц?

— Я…

— Госпожа Грушевская, мне кажется, вы не до конца понимаете свое положение. Вы, если говорить прокурорским языком, преступница. — Иван Дмитриевич остановился напротив Алины и смотрел в ее лицо сверху вниз. — Да, да, преступница, — он выделил последнее слово, — и не столь важно, что ваше участие в этом деле, может быть, только в том, что вы обменяли краденую облигацию на ценные бумаги. Вы все равно остаетесь преступницей.

— Я понимаю, — голос Грушевской был сух, — все, что вы говорите, но я стала сама жертвой Ми… господина Цехановича, и я не хочу нести наказание за несовершенное мной.

— Что вы предлагаете? — Путилин сел за стол и положил руки на столешницу.

— Я хочу доказать вам, что я — всего лишь жертва.

— Хорошо, каким образом?

— Господин Цеханович должен прислать мне письмо после того, как устроится на новом месте.

— Где?

— Он собирался плыть в Америку, где проживает его двоюродный брат Жоли.

— Жоли? Странное имя.

— Георгия, там его зовут Жоли.

— Значит, вы должны получить от него письмо?

— Да, в нем он подробно опишет, как мне к нему ехать.

— Почему я должен вам верить?

— Я — молода и не слишком задумываюсь о событиях, происходящих вокруг меня и со мной, но только арест отрезвил меня. Я никогда не шла против закона и сейчас не имею желания.

— Но любовь, привязанность?

— Каждый человек может заблуждаться. Теперь я думаю, почему Ми… Цеханович, — поправилась Алина, — не взял меня с собой сразу? Вы не находите это по крайней мере странным?

ЧЕРЕЗ МЕСЯЦ ГРУШЕВСКАЯ получила письмо из Америки — колебаний не было, она отнесла его в сыскную полицию. Цеханович в хвастливых выражениях описывал свои приключения. Как он из Вильны направился в Эйнкунен, где всего за сто пятьдесят рублей местные контрабандисты вывезли его из империи, и заявлял, что теперь он свободный человек. Только в последних словах Цеханович вспомнил об Алине.

— Господин Путилин, я не хочу чувствовать себя преступницей, у меня своя жизнь, свои ученики, пусть небольшие деньги, но получены честным путем, — Алина протянула письмо Ивану Дмитриевичу.

— Вы не жалеете об этом? — Начальник сыскной полиции положил руку на письмо.

— Нет.

После прочтения Путилин посмотрел задумчиво в окно и сказал:

— Вы хотите идти до конца?

— Для себя я решила давно, как мне поступать.

— Он хочет, чтобы вы отправились к нему, даже пишет о новом имени и точном адресе.

— Цеханович для меня остался в прошлом. Что от меня требуется?

— Напишите ему письмо, что вы боитесь одна переплавляться через океан и просите прибыть Михаила в любой из городов Европы.

ЕЩЕ ЧЕРЕЗ ДВЕ недели Грушевская принесла телеграмму:

Встреча в Гамбурге в первых числах августа, пароход из Нью-Йорка.

Платон Аленин

По распоряжению министра внутренних дел, к которому на прием ходил Иван Дмитриевич, в немецкий портовый город был командирован губернский секретарь Жуков с приданными ему двумя агентами. Целую неделю они встречали пароходы, прибывающие из Америки, боялись упустить, ведь следующей такой оказии могло бы и не быть.

7 августа в новой костюмной паре, в фетровой шляпе по трапу спускался молодой человек, в котором Жуков признал Петра Глебовича Анисимова. Тот вытягивал шею и обозревал встречающих, выискивая кого-то глазами. На лице читалось неподдельное удивление оттого, что нигде ее не видел. Миша отвернулся, чтобы не быть узнанным. И только сейчас он понял, куда подевался из имения бывший фальшивомонетчик.

— Молодец, — прошептал помощник начальника сыскной полиции, — спрятаться в Вильне, на маленькой незначительной должности.

УЖЕ НА ПРИСТАНИ, когда новоиспеченный Платон натягивал белоснежные перчатки тонкой кожи, он почувствовал, как руки с двух сторон обхватили, как ему показалось, железные тиски, и Платон с удивлением перед собой увидел довольно молодого человека, который, улыбаясь, произнес:

— С прибытием, господин Анисимов! Правосудие ждет!