ПРЕЖДЕ ЧЕМ ЕХАТЬ для проведения допроса в частный полицейский дом на набережную Большой Невки, где располагалась Выборгская часть, Михаил переоделся в мундир, чтобы придать себе солидности, несмотря на молодые годы. Форменный китель тонкого темно-зеленого сукна сидел на нем как влитой, и сложно было узнать в подтянутом солидном человеке губернского секретаря, чиновника ХII класса по Табели о рангах, младшего помощника начальника сыскной полиции столицы.

Извозчик, на счастье ли или на беду, попался бойкий, всю дорогу развлекал прибаутками, но Жуков его слушал краем уха и не все понимал, половину слов уносил ветер, к тому же ему не до веселья было. Он не заметил, как проскочили по случаю раннего времени пустынный Невский проспект с редкими прохожими, Дворцовую набережную, оставляя позади Зимний и Мраморный дворцы, потом еще одну набережную — Гагаринскую с прекрасным зданием, где располагались казармы 1-ой бригады лейб-гвардии Конной артиллерии, со скрипом пронеслись по деревянному настилу Литейного моста, возводящегося только в зимнее время. Двухэтажное здание Выборгской части с выцветшими светло-зелеными стенами и белой окантовкой окон предстало в одночасье, словно и не было четверти часа, когда морозный ветер хлестал острыми иголками по лицу. Всю поездку молодому сотруднику сыскной полиции приходилось кутаться в толстую темно-серую шинель. И когда они прибыли на место, Жуков не вылез, а молодецки выпрыгнул из саней, спасаясь от мороза, и быстрым шагом двинулся к входной двери, задев при этом непривычно висящей на боку саблей припорошенную снегом деревянную мостовую. После двухнедельных скитаний по харчевням и трактирам, где стоял постоянный неприятный запах пережаренных продуктов, прогорклого масла и едкая вонь застарелого людского пота, Михаил ощущал себя слишком уставшим. Сквозь неприятную тяжесть в желудке от каждодневного потребления не только похлебки, но и подгоревших каш, приправленных льняным маслом, помощник Путилина хоть и мучился, но его охотничий азарт не иссяк, тем более что расследование, которое вел он совершенно самостоятельно, близится к завершению.

Жуков поправил шинель, опустил поднятый воротник и молодцеватым шагом направился в участок.

— Здравия желаю! Поручик Минкевич, — представился вошедшему чиновнику дежуривший в этот воскресный день неизвестный Михаилу служивый и, покосившись на отличительный знак невысокого чина Жукова, добавил: — Чем могу служить?

— Здравия желаю! — ответил Михаил, вскинул руку к головному убору. Не так часто приходится щеголять этим отработанным жестом. — Помощник начальника сыскной полиции Жуков. Я, собственно, по делу об убийстве. В вашем участке находится Фаддей Осипов Кондратьев, который может прояснить некоторые обстоятельства.

— Так точно, есть такой.

— Мне необходимо снять с него показания, — Михаил расстегнул шинель и достал из внутреннего кармана кителя бумагу. — Вот разрешение на производство допросных мероприятий.

— Прошу, — поручик после прочтения поданной бумаги показал рукой, — пройдемте в допросную камеру.

Жуков последовал за дежурным по длинному коридору, поручик отворил железную скрипнувшую дверь.

— Подождите в камере, я сейчас доставлю Кондратьева.

Михаил прошел в камеру. Та была небольшой, четыре на четыре аршина, под потолком располагалось небольшое зарешеченное окно. Два стола, прикрученных к полу, один для делопроизводителя, что должен вести протокол допроса, и второй, по обе стороны которого стояли два стула, — для следователя и допрашиваемого.

— Господин Жуков, — раздался голос дежурного, и был введен задержанный Кондратьев. Сразу же показалось, что камера стала вдвое меньше. Богатырская фигура заслонила собой дверь. Точно гласит народная мудрость — косая сажень в плечах.

Михаил улыбнулся при мысли о том, как этот медведь влез к несчастным крестьянам, не произведя ни единого постороннего звука, пробрался по заставленному посудой столу, вернулся, и все проделал в кромешной темноте.

— Прошу, — Михаил указал крошечной рукой, как казалось в сравнении с лопатой Кондратьева, на стул.

Фадейка сел и голубыми глазами начал рассматривать тщедушную фигурку молодого человека в мундире.

— Моя фамилия Жуков, — представился тот. — Я помощник Ивана Дмитрича Путилина.

— Нижайший поклон любезному Ивану Митричу, — улыбка разлилась на лице задержанного, — давненько с ним не встречались, хотя, по чести сказать, нет особого желания попадать в его цепкую хватку.

— Передам непременно.

— Так какое ко мне дело, господин хороший? — начал без предисловия Фадейка. — Не нравится мне хождение вокруг да около. Я человек простой, мне сразу выложь без виляния, получи по чести ответ, и с богом.

— Если не нравятся тебе хождения по пустому, то тут такое, собственно, дело, — Михаил запнулся, обдумывая свои следующие слова, принял решение и сел напротив Кондратьева, положив руки на стол, тяжело вздохнул. — До ареста ты, наверное, слышал, что недалеко от харчевни, которую ты посещал в последнее время, — он произнес название харчевни для рабочего люда, — найден зарезанный человек.

— Может, слышал, может, нет. Не знаю. Мало ли чего происходит в наших краях.

— А говорил, что без виляния говорить станем?

— Какое дело меня не касается, господин хороший, так оно мне без надобности, — пожал плечами Кондратьев.

— Хорошо, — Михаил достал из кармана фотографию и протянул Фадейке, тот внимательно посмотрел, поначалу положил на стол, потом вновь взял и поднес к глазам, прищурив их, словно силился вспомнить.

— Постой. Да это ж Гришка!

— Откуда его знаешь?

— Так за чаркой, как водится, и познакомились, — вскинул вверх брови, удивленным взглядом впился в лицо Михаила Фадейка, словно его внезапно озарило. — Так это его?

— Да.

— Во дела! — присвистнул Фадейка. — Он же к себе в деревню собирался, подкопил, говорил, деньжат, то ль на коровенку, то ль лошадь, я уж не припомню. Пора, говорил, домой, надоел город, душа в деревню рвется. Вроде бы не дрянь человек был. Да уж.

— А когда он собирался возвращаться?

— По весне, как раз к севу. Соскучились, говорил, руки по земле.

— Может, и фамилию его припомнишь?

— Постой-ка, — он повернул в сторону голову, зашевелил губами, произнося что-то беззвучно, пальцами поскреб щетину. — Говорил же он, говорил, ей-богу, говорил. У нас, говорил, в роду… в их роду… да, то ли Евсеев он, то ли Еремеев. У нас в роду младшие всегда в город подавались. Точно, Еремеев, — Фадейка от радости даже ударил себя по ногам.

— Значит, Григорий Еремеев.

— Точно, — задержанный засмеялся и вновь ударил себя по ногам, — Григорий Еремеев.

— Не путаешь?

— Чего мне путать? Все одно дознаетесь. А мне скрывать нечего.

— О смерти его ничего не знал?

— Да что вы, господин хороший, от вас я услышал о его смерти.

— Может, ты вспомнишь, откуда он?

— Помню, из Гдовского уезда, деревня еще с таким названием, словно… Вот, из деревни… Молва… Молва, — повторил он, — так мы тогда посмеялись, что запоминать просто, прибавь к молве «сам», и получится Самолва. Оттуда он, точно, из тех мест. Самолва…

— Так сразу его и запомнил?

— Хорошего человека не забудешь.

Михаил задумался и с хитринкой спросил:

— Не слышал, кто мог пойти на злодеяние?

— Господин хороший, мне дел своих хватало, а совать в чужие мне недосуг. Можно без своего остаться, так что мне интерес без особой надобности.

— Сказать более ничего не можешь?

— Вы бы, господин хороший, у Васьки узнали прежде, чем меня тревожить.

— У Васьки?

— Точно так, они земляки, из одной деревни приехали. Может, он что знает.

— Его фамилия?

— Истинный крест, — он перекрестился, — мне неведомо.

— Может, и ты в этом деле завяз?

— Окстись, господин хороший, зачем мне надо?

— А не врешь? — твердо спросил Михаил, глядя в глаза Фадейке.

— Отсохни язык, — перекрестился быстрым движением Косой, — да и что мне за надобность врать?

— Ой ли? — сощурил правый глаз путилинский помощник. — Так уж и не врешь?

— Сказано, не до вранья мне.

— Смотри, Фаддей, — Жуков продолжил смотреть в лицо собеседнику, не моргая. — Все ты сказал верно?

— Тьфу ты! Вот увязался! Сказал же, не знаю более, а что было, то вы ж слышали, господин хороший.

— Как говорится, доверяй, но проверяй. Говоришь, его звали Гришка Еремеев из деревни Самолва Гдовского уезда?

— Ваша правда.

— Второго звали Васькой.

— Истинная правда, — Фадейка перекрестился, — Васькой.

— И приехали они из одной деревни?

Кондратьев смотрел небесными глазами и промычал «угу».

— Как выглядел Васька-то?

— Две ноги, две руки, голова с ушами.

— Не юродствуй.

— Роста небольшого, неприметный какой-то. Вот, — обрадовался допрашиваемый, — если присмотреться, то ногу он приволакивал, а вот какую, не припомню.

— А мог Васька Еремеева того?

— Чужая душа потемки, а что там, — он вздохнул, — кто знает. Хотя Васька мне с хитрецой показался, молчал больше.

— Может, наговариваешь?

— На что мне! Нешто я зверь бесчувственный! — Фадейка даже руками замахал. — Мне без убийства дел хватало, сколько в наших краях купцов развелось да крестьян с открытой варежкой. А ты, господин хороший, найди душегуба. Больно Гришка добрый был.

— А ты чего полез решетку отгибать?

— Обидели меня сильно, вот кровь и взыграла от глупости.

Жуков вызвал дежурного чиновника, чтобы тот отправил Фадейку назад, в камеру.

На обратном пути Михаил заехал в адресную экспедицию, чтобы наверняка узнать о Гришке Еремееве, откуда приехал и кто такой. Оказалось, в самом деле он приехал из Гдовского уезда деревни Самолва. Теперь, когда личность убитого установлена, необходимо найти его земляка Василия, а там и убийца замаячит. Михаил летел на Большую Морскую в хорошем настроении, казалось, немного, и дело завершится.

Когда он вернулся в сыскное, Ивана Дмитриевича не было в кабинете; как сказал Иван Андреевич, сегодняшний дежурный чиновник, статского советника вызвал с докладом о ночном происшествии помощник градоначальника флигель-адъютант генерал-майор Козлов. Здесь же Михаил узнал, что следствие по убийству в Невском переулке идет полным ходом. Агенты, возглавляемые чиновниками по поручениям, заняты выяснением личности убитого. Хотя охотничий азарт Жукова угас, но чувство скорой победы не покидало ни на миг. Шутка ли, две недели его напряженных поисков дали результат. Надо было втереться в доверие, чтобы тебе что-то поведали, иначе смотрели бы на расспрашивающего, как на полицейского агента. А в заведениях, куда пришлось ему наведаться за эту пару недель, обычно не очень настроены для общения со стражами закона, и тем более не готовы вести приватную беседу с откровениями.

Михаил задумался, что предпримет Путилин в связи с открывшимися новыми обстоятельствами. Особенно после посещения высокого начальства, которое привыкло к победным реляциям, а не к досадным промахам подчиненных. Жуков достал из кармана сложенный лист бумаги, на котором ровными рядами выстроились буквы с завитушками. Прикусил губу и махнул рукой, один ответ, и, предупредив дежурного чиновника об отлучке, поехал к Александро-Невской лавре, где убиенный Григорий Еремеев снимал угол в пятиэтажном доходном доме.

Невзирая на дневной час, всего-то около четырех пополудни, на улице уже начало смеркаться.

Прежде чем войти в дворницкую, Жуков кинул взгляд на серые облака, которые повисли над городом густой пеленой и только кое-где на западной стороне неба разорвались и зарумянились бледно-розовым цветом заката.

Дворник, высокий худой человек с редкими длинными волосами на подбородке, пил вприкуску чай, отхлебывая обжигающий напиток из небольшой пиалы.

— Здравия желаю, — он поднялся со стула.

— Здравствуй. — Михаил осмотрелся, имея намерение присесть, но, не заметив ничего подходящего, остался стоять. — Я из сыскной полиции, фамилия моя Жуков, зовут Михаилом Силантьевичем.

Дворник с аккуратностью поставил пиалу на стол.

— Мы завсегда помощники полиции, — произнес он с едва заметным акцентом.

— В доме проживал некий Григорий Еремеев?

— Так точно, на пятом этаже, но съехал он, недели две как будет.

— Он сам съехал?

— Никак нет, приятель ихний Василий вещи забрал по просьбе Гришки.

— А Василий часто здесь бывал?

— Не так чтобы часто, но захаживал. Там, — тут дворник указал пальцем вверх, — в комнате много не насидишь, там другие жильцы крайне недовольны и не очень жалуют приходящих. Он во дворе его иногда ждал.

— А фамилию его не знаешь?

— Никак нет, не интересовался я ихней фамилий, да и не к чему было.

— Понятно, а кто с Василием еще дружбу водил?

Дворник пожал плечами.

— А что еще о нем знаешь?

— Да вроде как они земляки с Гришкой были.

— Кто еще мог знать Василия?

— Не общался Гришка ни с кем, придет под ночь, спать завалится, а с утра на заработки. Так целыми неделями.

— А где жил Василий?

— Не знаю, слышал, где-то в Коломне.

— Понятно. А как он выглядел?

— Дак обыкновенно, усы, борода, росточка небольшого, когда быстро шел, то ногу приволакивал.

— Значит, в доме никто не мог его знать?

— Это в точности говорю, никто.

— Хорошо.

Михаил после разговора все же поднялся на пятый этаж по грязной лестнице, на которой, словно на толкучем рынке, выставлен был то ли ненужный хлам, то ли вещи, которые негде пристроить в комнатах. Ничего нового Жуков не узнал: приходил Еремеев поздно вечером, вставал рано утром, никто у него не бывал, гостей не водил, жил одинокой совой, говорил мало, иной раз даже не здоровался, так все молчком да тишком.