— Вы не представляете, — сказала Маргарита Лукьяновна моему папе, — какие у вашего сына низкие способности. Он до сих пор не запомнил таблицу умножения, и это мне плевок в душу, что он «ча-ща» пишет с буквой «я».

— Низкие способности, — сказал папа, — это не Андрюхина вина, а Андрюхина беда.

— Главное — старание, а не способности, — смягчилась Маргарита Лукьяновна. — И добросовестное отношение. Чтобы он света божьего не видел, понимаете? А то я его оставлю на второй год.

Всю дорогу домой папу одолевали черные мысли. А тут еще во дворе стали чистить канализационные люки. Из аварийной машины вышел шофер и, как бы обращаясь к детям планеты, сказал:

— Если хотите здесь работать, плохо учитесь. Все двоечниками были! — и показал на бригаду в люке.

— Любой ценой, — сурово сказал папа, — ты должен из двоечника выйти в удовлетвористы. Тут надо так, — сказал он, — ставить себе задачу, чтобы пупок трещал. А то время — фьють! Смотришь — сил нет, а там и умирать пора.

И он стал разучивать со мной таблицу умножения.

— Шестью шесть! Девятью четыре! Пятью пять!.. Ух! — погрозил он нашей безмятежно спящей таксе Киту. — Лентяй! Бородавки только растит, ничего не делает. Трижды три! Дважды два!.. Люся! — закричал он маме. — Люся!!! Я не могу решать эти примеры. Я не могу их ни решить, ни запомнить! Чудовищное что-то! Кому это надо?! Только звездочетам!

— Может быть, возьмем репетитора? — спрашивает мама.

Тут я закричал:

— Ни за что!

— Держись, Андрюха, — сказал папа. — Надо быть философом и бодро воспринимать всякое событие. Я предлагаю взять репетитором мясника или кассиршу нашего продовольственного магазина.

— Но это только по математике, Михаил, — возразила мама, — а по русскому? Как мы одолеем «ча-ща»?

— Ты права, — согласился папа. — Тут нужен широко образованный человек.

Решили посоветоваться с Маргаритой Лукьяновной.

— Есть у меня на примете, — сказала Маргарита Лукьяновна, — один, Владимир Иосифович. ГРАМОТНЫЙ педагог, у него все двоечники по струнке ходят.

Разные люди пахнут по-разному. Кто-то морковкой пахнет, другой помидорчиком, третий черепашкой. Владимир Иосифович не пах ничем.

Вечно он ходил озабоченный, и у него никогда не бывало блаженного выражения лица. К тому же он сильно пекся о своем здоровье. Каждое утро пять минут он лежал в ледяной ванне, и, когда меня привели к нему под конвоем, Владимир Иосифович протянул мне свою ледяную руку помощи.

— Сколько ног у трех кошек? — спросил он у меня с порога.

— Десять! — сказал я, помня завет Маргариты Лукьяновны: «Ответ пауза не украшает».

— Маловато, — уныло произнес Владимир Иосифович.

— Одиннадцать, — предположил я.

Вид у Владимира Иосифовича стал такой озабоченный, что, если б его сейчас кто-нибудь проглотил, он бы этого даже не заметил.

— Прошу вас пить чай, — сказал он.

На кухне в целлофановом пакете он хранил приправу. Там перец, аджика, разные сухие травки — такая желто-оранжевая смесь. Он щедро ею посыпал бутерброды — мне и маме.

— Мальчик запущенный, но не пропащий; —сказал Владимир Иосифович. — Надо им заняться всерьез, пока он мягкий как воск. Потом затвердеет, и будет поздно.

Мама с благодарностью пожала ему руку — так, что он присел. Приятно все-таки, что твой единственный сын в свои неполные десять лет НЕ ЗАТВЕРДЕЛ.

— Кем хочешь быть? — спросил Владимир Иосифович, сохраняя паучью серьезность.

Я не ответил. Не стал ему говорить, что я бы не хотел быть ни камнем, ни дубом, ни небом, ни снегом, ни воробьем, ни козлом, ни Маргаритой Лукьяновной, ни Владимиром Иосифовичем. Только собой! Хотя я не понимаю, ПОЧЕМУ я такой, какой я.

— Андрей, — говорил мне Владимир Иосифович, — я человек прямолинейный. Как пишется «ча-ща»? И сколько будет шесть умножить на восемь? Ты должен ПОЛЮБИТЬ эти слова: «гнать», «терпеть», «ненавидеть», «зависеть». Только тогда ты научишься верно изменять их по лицам и числам!..

А я отвечал:

— Давайте посвистим. Вы можете свистеть космическим свистом? Как будто не вы, а кто-то свистит вам из космоса?

— Андрей, Андрей, — звал меня Владимир Иосифович, — у тебя с каллиграфией не все в порядке. Все буквы вкривь и вкось…

А я отвечал:

— Старина Билл, когда ты ешь печенье, у тебя совсем исчезает шея, особенно сзади.

— Я буду фиксировать все твои минусы поведения, — говорил Владимир Иосифович. — А станешь делать успехи, я награжу тебя памятным подарком.

А я отвечал:

— У меня песни хорошо идут. Какая-то мелодия нагрянет, и слова сыпятся, как горох. Слушайте мою песню, Владимир Иосифович.

«Шмакозявки»…

Хотите еще? Мне это нетрудно…

— Ой, не надо! — говорил Владимир Иосифович.

— А можно, я уйду сегодня пораньше?

— У тебя что, очень важное дело?

— Да.

— Какое?

— Пока еще не знаю.

— У меня такое чувство, — говорил Владимир Иосифович, — как будто я тащу из болота бегемота. Это уму непостижимо, — говорил он, — что существуют люди, которым неинтересно правописание безударных гласных!..

А у меня зуб начал сильно расти! То там был признак застоя, а теперь он стал сильно расти! И я прямо чувствую, как у меня волосы на голове растут! Почему человек все время должен быть в брюках или стоять на двух ногах?!!

— Ты весь ушел в себя, — тряс меня за плечо Владимир Иосифович. — Сам процесс вычисления стал для тебя тайной. Проверь, как ты написал слово «тетя»!

— «Цеца»…

— Ты очень невнимательный! — говорил Владимир Иосифович.

А сам даже не заметил, что у него прямо перед окном вбили в землю щит «Уязвимые места танка». Там был изображен танк в разрезе в натуральную величину и стрелочками указаны его слабые места.

Мы сидели у раскрытого окна, и я спросил:

— Отгадайте, что у вас нового?

— Где?

— Во дворе.

— Ничего, — ответил Владимир Иосифович. И мы, как обычно, отправились на кухню поесть бутербродов с приправой.

Это были редкие минуты, когда мы полностью понимали друг друга.

Только за едой я не засыпал, когда его видел. А он не предлагал мне пересмотреть всю мою жизнь для того чтобы выучить таблицу умножения.

Мы молча жевали приправу, принюхиваясь к южным травам, тоскуя о море, и, как говорится, «всеми фибрами своего чемодана» оба ощущали, как хорошо иной раз полодырничать.

Вдруг я заметил, что наша приправа уже не оранжевая, а серая, и поделился с Владимиром Иосифовичем своим наблюдением.

— Видно, она отсырела, — сказал он и высыпал ее на стол посушить.

А она как пошла расползаться! Он ее — в кучку, в кучку! А она — вж-ж-ж! — во все стороны. Я кричу:

— Владимир Иосифович, у вас есть микроскоп?

Он говорит:

— Нету.

— Как это в доме, — кричу я ему, — не иметь микроскопа?!

— Зачем он мне? — спрашивает.

Вместо ответа я вынул из кармана лупу — у меня ключи от квартиры и от почтового ящика прикреплены к лупе — и взглянул на приправу.

Это была кишащая масса каких-то невиданных прозрачных существ. Причем у каждого — пара клешней, шесть пар ног — волосатых — и усы!!!

— Мамочки родные… — сказал Владимир Иосифович. — Мамочки мои родные!..

С ним просто ужас что творилось. Жизнь микромира поразила его в самое сердце. Он стоял, вытаращив глаза с белыми ресницами, растерянный, как танк в разрезе…

— Андрей! — сказал он, когда я пришел к нему в следующий раз.

Он лежал на полу, такой задумчивый, в одних трусах.

— Что ты мне посоветуешь вначале купить — микроскоп или телескоп?..

Он разучил мою последнюю песню «Стучат пружины за окном, чаек попахивает салом» и распевал ее с утра пораньше, устроившись на подоконнике и свесив ноги во двор.

Когда я уходил, он говорил мне:

— В другой раз не опаздывай, Андрюха! Если я уж жду тебя, так уж жду!!!

А как-то однажды он вдруг помрачнел и спросил:

— Андрей, мы не умрем?

— Нет, — ответил я, — никогда!

Больше я его не видел. Он оставил наши места. Случилось это так. Рано утром я забежал к нему перед школой, звонил-звонил — не открывает. А соседка выглянула и говорит:

— Нет его, не звони. Ушел наш Иосич.

— Как ушел? — спрашиваю.

— Босиком. И с котомкой.

— Куда?

— По Руси.

Дул настоящий такой весенний ветер. Я бегом в школу. А там на доске прикноплен плакат: «Граждане! В вашем классе учится удивительный мальчик. Он «ча-ща» пишет через «я». Другого такого замечательного в целом мире не найти! Давайте все брать с него пример!» И подпись: «В. И. Лепин».

В тот день я выучил всю таблицу умножения. До позднего вечера я, как зверь, умножал и делил многозначные числа. Я целую тетрадь исписал словами: «час», «чаща», «площадь», «щастье»!..

Я получил все-все тройки и с блеском перешел в четвертый класс.

— Только не надо меня поздравлять, — говорил я своим. — Не надо, не надо, подумаешь, какое дело…

Но они поздравляли, обнимались, плакали и смеялись, пели и дарили подарки. Жалко, Владимир Иосифович не видел меня в этот торжественный момент!

А что я мог дать ему, кроме того, чтобы позвать в дали?