Олежка не понимал. И бабушка не понимала. И ещё он не понимал, чего не понимала она, потому что вопросы у неё были совершенно дурацкие:

– Что ты ему такого сделал, что тебя оставили без прогулки?

Он напрягся и стал пробовать языком дырочки на телефонной трубке.

– Ты его ударил? – переспросила бабушка.

– Ды не ударил я, просто, – Олежка снова коснулся шершавых дырочек, – просто толкнул чуть-чуть, а у него рисунок помялся, и он заорал.

– В смысле, заплакал? – перебила бабушка из телефона.

Через всю доясельную песочницу Олежка прошёл жертвой, не способной постоять ни за свои совочки, ни за собственное достоинство. И родители упорно учили его давать обидчику сдачи. Конечно, перестарались, – подумала бабушка. Теперь из детского сада всё чаще поступали жалобы о драках, в которых Олег выступал в роли зачинщика.

– Из-за чего толкнул-то? – не отставала бабушка.

Олег любил разговаривать по телефону. Эта забава появилась у него недавно и ещё не успела надоесть. Но сегодня бабушка не радовала, говорила что-то всё не о том.

– Чего-чего, – стал оттягивать ответ Олежка и вместе с тем потянул витушку провода, ведущего от трубки к телефону. – Никита у меня карандаш взял, фаветовый, мой любимый, и сломал. Ну, я и толкнул.

– Нарочно сломал? – не унималась бабуля.

Олег начал просовывать палец внутрь завитого провода, стремительно теряя интерес и к бабушке, и к телефону.

– Это какой Никита, новенький что ли? Вы так с ним по-прежнему и не дружите?

– Почему не дружим? – удивился Олежка и, внезапно увидев себя в зеркале, сделал себе большие красивые глаза. – Дружим. Я всё время дружу, карандаш дал самолёт раскрасить. Дашка дружит, она всех конфетами угощает. Катя ему шапку завязывала, а он ей Басика нашёл за это.

В зеркале появились попеременно лягушачий рот, потом хомячьи щёки, потом глаза кисы-мурысы.

– Какого Барсика?

– Ну… Басика.

На кухне послышалась знакомая музычка, кажется, мультик. Олег рванулся, трубка бумкнула о тумбочку, бабушка осталась в ней издалека что-то еле пищать.

– Всё, пока, щас мама, – на секунду приблизился к этому писку Олег, уже не попадая в упавшую трубку и умчался.

А это оказался и не мультик никакой. Просто песенку в рекламу вставили. Олежка, скучая, просмотрел весь рекламный блок, потом пошло совсем уже бесполезное взрослое кино, и он машинально поплёлся возвращаться в комнату. Вроде там у него было какое-то дело. А там уже мама говорила с бабушкой по телефону. Он сначала хотел прыгнуть на маму сзади, прикинувшись динозавром, но потом решил лучше выждать, когда она договорит и пойдёт на кухню, и прыгнуть уже тогда. Из треугольного домика между шкафом и распахнутой дверью, он там очень любил прятаться – уютно, темно.

– Да ей лет-то самой не больше двадцати, – говорила в трубку о чём-то незнакомом и скучном мама. – Конечно, соплячка, переспала со студентом-медиком, небось, из любопытства, а теперь мучается. Нет, не живёт.

Олежка пытался поймать маму в дверную щель, но у него никак не получалось – щель была направлена в другую сторону. А если немножко приоткрыть дверь…

– Да не то чтобы совсем, нет, наполовину. Не чёрный, а такой, молочная шоколадка. Неужели вы его ни разу не видели? Да, третий раз уже переводят, якобы нигде не может ужиться в коллективе.

Долго она там будет? Олежка нашёл на полу за дверью кусочек картонного пазла и начал просовывать его в дверную щель. Мама не обращала внимания, продолжая объяснять что-то бабушке.

– Да ладно вам, Анастасия Иванна, какая агрессия, все мальчишки дерутся. А то, что наказали…

Ну, это уж слишком. Олег сначала потихоньку, а потом всё громче и громче начал подвывать – прямо в дырочку, прямо в щель.

– Да при чём тут негритёнок, – ещё успела сказать мама, потом замолчала, ойкнула и опять замолчала. И тогда он с грохотом и с сознанием полного и безоговорочного успеха вывалился из укрытия, хлопнул дверью, но зацепился коленкой за угол кровати и почти мгновенно переключился с победного рычания на рёв боли, обиды и негодования.

Мама вся сморщилась, как будто это ей было больно, и беспомощно протянула Олежке одну руку, не зная, видимо, что делать с телефонной трубкой и с бабушкой во второй руке:

– Ну, дурачок мой.

Олежка ненавидел каши. Все, кроме гречневой. Впрочем, последнюю мама называла просто гречкой, чтобы по ассоциации не испортить к ней Олежкиного отношения. Когда воспитательнице удавалось впихнуть в него ложки две геркулесовой, пшённой или рисовой, он сжимал кулаки, до боли зажмуривал глаза и начинал тяжело дышать. Раза два его всё-таки вырвало, и тогда его оставили в покое. Просто ставили перед ним полную тарелку, а в конце завтрака полную же забирали. И он спокойно ел булку со сладким чаем. Сейчас уже не вспомнить, кто придумал эту забаву: Даня, Катя или Никита, с которыми он обычно сидел за завтраком. Когда отворачивалась Галина Сергеевна, было очень смешно перекинуть ложку каши из своей тарелки в Олежкину. А он за это понарошку сердился и щипал их за коленки под столом.Сегодня была геркулесовая, самая отвратительная. Олежка притворно отвернулся к окну, а сам только и ждал, когда кто-нибудь из соседей ему «подкинет». Первой изловчилась Катя, и сразу же за ней – Никита: на бежевой корочке каши осталось два свежих следа. Катя хихикнула, Галина Сергеевна пристукнула ложкой по столу, а Олежка хватанул под столом щепотку воздуха, промазав мимо Никитиной коленки. И вдруг что-то вспомнил, удивлённо перевёл взгляд с Никитиной ладони на его лицо.– Слушай, а ты почему такой коричевеный, ты что ли загорал много?– Отстань, – парировал Никита, – а то как щас дам каши.Катя и Даня засмеялись.– Мама говорит, что он такой коричневый, потому что он негр, – с очень умным видом вылезла к центру стола Катя. – Так получилось, потому что его мама ночевала у какого-то студента доктора, вот так, а потом он уехал, а она осталась, ясно? – в такт словам Катя наклоняла голову чуть вбок и вперёд, что у всех деловых девочек обычно сопровождает процесс поучения неразумных.– Вот ведь паршивцы, расисты маленькие, – выросла вдруг над ними Нина Сергеевна. – Когда вы только от него отстанете? Не дают человеку поесть! Иди сюда, садись за мой стол, Никитушка, – воспитательница подхватила одной рукой тарелку с ложкой, другой – маленького едока и поволокла их к своему большому голубому столу. – Вот, садись, здесь тебя никто не тронет.Вся группа притихла и стала усиленно работать над геркулесом. А Нина Сергеевна продолжала:– Каждый день говорим на занятиях о терпимости, о нравственности. С Татьяной Владимировной на доске выкладывали красивыми буквами слово «толерантность», учим, учим – и всё без толку. Всё как об стенку горох. Всё равно пристают и пристают, вот им этого Никиту как мёдом намазали, никак не дают человеку покоя. Надо будет сказать маме Любе, чтобы опять новый садик подыскивала. Кушай, кушай, не обращай на них внимания.Ребята подавленно стучали ложками, свесившись над тарелками – Нину Сергеевну они побаивались, особенно когда она «заводилась», то есть начинала вот так тяжело и возбуждённо говорить.– Вчера одного наказала – оставила без прогулки, думала, поймёт. Ничего подобного. Сегодня останетесь вдвоём, ты и Катя. И так будет до тех пор, пока, – воспитательница приостановилась, выбирая сравнение поудачней, но вдруг в наступившей тишине раздался голос Паши Пименова, толстого непрошибаемого пятилетка:– Нина Сергеевна, а Олег ещё каши хочет. Добавки.И Паша сам засмеялся своей шутке, заражая глупым хохотом остальных детей.

– Хочешь, открою тебе страшную тайну? – загадочно предложила Катя, когда все ушли гулять, и только глуховатая нянечка продолжала позвякивать в мойке тарелками. – Хочу, – деловито отозвался Олежка, беря свой стакан с карандашами и усаживаясь рядом с Катей.– У меня скоро будет братик или сестрёнка, мне мама недавно сказала по секрету.– Скоро? – уточнил он.– Да, наверное, летом родится, – роясь в своих карандашах, ответила она.Он развернул альбом с раскрасками, полистал, подумал и сделал вывод:– Я думаю, скорее всего, это будет брат.– Почему? – удивилась Катя, поднимая на него свои круглые зелёные глаза.– Для равновесия, – пояснил он. – Вот у тебя есть бабушка и дедушка, мама и папа, значит, должны быть ещё мальчик и девочка, так будет правильно.– Ну, – протянула Катя задумчиво, – тогда почему у тебя нет сестры?– Наверное, когда-нибудь будет. Всех должно быть поровну.– А у Тани, – не сдавалась Катя, – у моей подружки Тани – у неё в прошлом году сестрёнка народилась.– Значит, должны родиться ещё два брата, – нимало не смущаясь, Олежка начал красить трактор.Катя задумчиво пошевелила губками из стороны в сторону.– Это ты хорошо придумал, – наконец согласилась она.– Я не придумал, это так и есть.– Тогда почему у Никиты нет папы? – вдруг спохватилась Катя. – Получается, не у всех поровну.– Так у него и сестры нет. Он мальчик и мама – девочка, так что всё правильно.И они оба на время погрузились в работу.– А ты когда вырастешь, ты на ком женишься? – снова прервала молчание Катя.– Не знаю, могу на тебе жениться, – ответил Олег, не отрываясь от трактора.– Я тебе нравлюсь, да?– Ну, – он посмотрел на неё, чтобы вспомнить. – Как это… У тебя имя простое. Я очень плохо имена запоминаю. Всякие там Кристины, Глафиры – у меня всё в голове путается. А тебя я уже запомнил, вот и женюсь.Катя обдумывала что сказать.– И ещё, – продолжал Олежка, – ты же ходишь к моей маме учить английский, и я тоже учу английский. Вот выучим и вместе поедем жить в Англию.– В Англию? – обрадовалась Катя. – А Никиту с собой возьмём? Он говорил мне, что хочет путешествовать.– Никиту? – сморщился Олег и даже перестал раскрашивать. – Да ну, из-за него меня опять наказали. Бабушка будет опять приставать. А ты говоришь… И он ведь не учит английский у моей мамы. Как же он там разговаривать будет?Казалось, он Катю почти убедил. Потом она что-то вспомнила и побежала в раздевалку к своему шкафчику.– Ты куда пошла, Виноградова? – окликнула её нянечка, высовываясь из своей комнатёнки.Девочка тут же вернулась, неся в ладошках маленького мягкого тигрёнка.Олежка знал, что это её любимый Басик, помнил, как долго она тогда плакала.– Знаешь что, – предложила Катя, усаживаясь на своё место. – Давай попросим твою маму, чтобы она и Никиту английскому языку научила?Олег помолчал, стараясь не разглядывать Басика, вообще на него не смотреть. Потом покрутил туда-сюда стакан с карандашами и вдруг легко – неожиданно для себя – согласился:– Хорошо, только тогда ты дай мне свой фаветовый карандаш. А то мой вчера совсем поломался.