ГЕНРИХ VIII И ЕГО ВРЕМЯ
(Вместо послесловия)
…В преддверии Возрождения, как бы замыкая английское средневековье, высится «готическая» война Алой и Белой розы, как ее позднее поэтически назвал Вальтер Скотт. Так именуют растянувшуюся на три десятилетия междоусобицу между двумя ветвями королевского дома — Ланкастерами и Йорками — в борьбе за королевский престол (1455-1487). Английские бароны, для которых после окончания Столетней войны исчезла возможность при помощи грабежа во Франции приумножить свои доходы, рьяно включились в эту борьбу. Правда, время активных военных действий за эти 32 года исчислялось 12-13 неделями и в большинстве сражений (кроме самых крупных) участвовало всего по нескольку сот воинов, все же в войнах Роз погибло свыше 100 тыс. человек. Победившая сторона овладела поместьями побежденных и, что не менее важно, получила возможность благодаря близости к короне обогащаться за счет налогов и других поборов населения. В ходе многолетней войны престол несколько раз переходил из рук в руки, что всякий раз сопровождалось казнями побежденных «изменников».
Последние отзвуки этой борьбы относятся к самому концу XV и началу XVI в. В это же время, а именно 2 мая 1502 г., в Лондоне состоялся суд над комендантом крепости Гине — одной из английских опорных баз во Франции. Его обвиняли в государственной измене, в связи с врагами короля. Смертный приговор был предопределен заранее. А еще через несколько дней осужденный взошел на эшафот.
Этот политический процесс первоначально не привлек особого внимания: слишком уж нередки бывали тогда подобные суды и казни. Однако позднее было сломано немало критических копий в спорах, за что судили коменданта Гине. От их исхода зависит оценка «одной из наиболее знаменитых легенд в английской истории… считавшейся неопровержимой на протяжении почти пятисотлетнего периода». Имя подсудимого — Джеймс Тиррел. Его не могут забыть те, кто знаком с «Ричардом III» Шекспира. Именно Тиррел вместе со своими слугами Дайтом и Форрестом, как об этом рассказывается в драме, по приказу преступного узурпатора престола, хромоногого злодея умертвил в 1483 г. в Тауэре двух племянников Ричарда — свергнутого с трона юного Эдуарда V и его младшего брата
Источники, которыми пользовался Шекспир, восходят к сочинениям Томаса Мора и Полидора Вергилия, писавших в начале XVI в., когда престол занимали победитель Ричарда III — Генрих VII Тюдор и его сын Генрих III. К этому времени уже сложился миф о кровавом чудовище Ричарде, от которого избавил страну лучезарный герой — Генрих VII. Историки поставили под вопрос этот «тюдоровский миф» о Ричарде. Они усомнились в том, были ли Эдуард V и его брат убиты осенью 1483 г., или же их умертвили после битвы при Босворте 22 августа 1485 г., окончившейся гибелью Ричарда и воцарением Генриха VII. Выясняется, что физическое устранение принцев осенью 1483 г. скорее соответствовало бы интересам Генриха Тюдора, а не Ричарда, что поведение всех действующих лиц исторической трагедии, включая и мать убитых юношей, находит более правдоподобное объяснение, если считать, что их предали смерти уже после сражения при Босворте.
В Англии время правления Генриха VII и его наследников, «Тюдоровское столетие» (1485-1603), стало веком расцвета абсолютизма, который опирался на разбогатевшую при нем часть дворянства и городскую буржуазию, заинтересованную в ликвидации феодальных усобиц. Это было время захвата лордами обширных земель для ведения выгодного скотоводческого хозяйства, массовых крестьянских движений, возникновения капиталистической мануфактуры и колониальной торговли, кровавого законодательства против разоренных крестьян и ремесленников — эпоха, столь ярко обрисованная К. Марксом в знаменитой 24-й главе первого тома «Капитала». Уже в первой половине XVI в., в правление Генриха VIII, продолжавшееся с 1509 по 1547 г., Англия стала не только страной, где политическая борьба особенно часто принимала вид судебных процессов. Она прочно удерживала первенство и по числу инсценированных политических процессов с дутыми обвинениями и сфабрикованными «доказательствами».
Генрих VIII принадлежит к числу монархов, мнение о которых как при их жизни, так и в последующие века резко расходилось. Этому не приходится удивляться: при Генрихе VIII произошла Реформация в Англии, и изображение его то в нимбе святого, то в обличье дьявола или по крайней мере преступного многоженца и кровавого тирана зависело обычно от того, кто его характеризовал — протестант или католик. Однако и далекий от католических симпатий Диккенс именовал Генриха VIII «самым непереносимым мерзавцем, позором для человеческой природы, кровавым и сальным пятном в истории Англии». А реакционные историки типа Д.Фроуда (в книге «История Англии») превозносили Генриха как народного героя. Видный исследователь А.Ф. Поллард в монографии «Генрих VIII» утверждал, будто Генрих никогда не имел «страсти к излишним убийствам», не давая себе, впрочем, труда уточнить, что следует здесь считать «излишеством». Мнение Полларда сильно повлияло на новейшую буржуазную историографию. Даже полемизирующий с апологетической оценкой Генриха VIII известный историк Д.Р. Элтон уверял: «Он (король. — Е.Ч.) не был великим государственным деятелем на троне, каким его считал Поллард, но он был и больше, чем кровавый, похотливый, капризный тиран народной мифологин». «Слишком много историков рисовало Генриха воплощением добра и зла», — вторит Элтону другой новейший биограф Генриха VIII, Д. Боул, и добавляет, что пришло время для более хладнокровной оценки этого английского монарха. О том же пишет Д. Скерисбрик в своей книге «Генрих VIII».
Что же способствовало превращению Генриха VIII, которого в его молодые годы Эразм, Мор и другие выдающиеся мыслители эпохи принимали за долгожданного короля гуманистов, в трусливого и жестокого деспота? Автор новейшей книги на эту тему «Становление Генриха VIII» Мария Луиза Брюс пытается найти ответ в семейных условиях и особенностях воспитания Генриха, подыскивает малоубедительные фрейдистские объяснения
Споры давно уже вызывала каждая составная характера короля: умен он или глуп, талантлив или бездарен, искренен или лицемерен. Его новейший биограф Г.А. Келли в работе «Матримониальные судебные процессы Генриха VIII» приходит к выводу, что король был наполовину лицемером, а наполовину совестливым человеком. (Неясно только, какая из этих «половин» монарха больше выходила боком для его подданных.) Некоторые историки, отказывая Генриху во всех хороших качествах, признавали за ним по крайней мере одно: физическую храбрость и твердость в достижении поставленной цели. Напротив, известный английский историк М.Юм (в книге «Жены Генриха VIII») в 1905 г. писал: «Генрих был что гроб повапленный… Подобно многим людям такого физического облика, он никогда не был в моральном отношении сильным человеком и становился все слабее по мере того, как его тело обрастало вялым жиром. Упрямое самоутверждение и взрывы бешенства, которые большинство наблюдателей принимали за силу, скрывали дух, всегда нуждавшийся в руководстве и поддержке со стороны более сильной воли… Чувственность, исходившая целиком из его собственной натуры, и личное тщеславие были свойствами, играя на которых честолюбивые советники один за другим использовали короля в своих целях, пока уздечка не начинала раздражать Генриха. Тогда его временный хозяин сполна испытывал месть слабохарактерного деспота». Его каприз нередко решал долгую скрытую борьбу, которую вели соперничавшие придворные группировки. Путь к победе шел через завоевание или сохранение его благосклонности, неудача обычно стоила головы. Правда, этому предшествовала формальность судебного процесса по обвинению в государственной измене. Но судьи — обычно Тайный совет, те. группа лордов, принадлежавших к стану победителей (или перебежавших в него), — лишь оформляли результаты победы. Присяжные, участвовавшие в менее значительных процессах, фактически назначались шерифами — верными слугами короны.
Юстиция вообще не отличалась склонностью к милосердию в этот кровавый век, когда, по известному выражению Мора, «овцы пожирали людей» и вся государственная машина была направлена на подавление недовольства обезземеленных крестьян. Считалось, что не менее 72 тыс человек (около 2,5% всего населения!) было повешено за годы правления Генриха VIII. Закон редко обращал внимание на смягчающие вину обстоятельства даже в деле о мелкой краже. За время правления Тюдоров было издано не менее 68 статутов об измене (в 1352-1485 гг. только 10 статутов). Понятие измены было очень широким. В 1540 г. на Тауэр-хилле казнили некоего лорда Уолтера Хэнгерфорда за «государственную измену мужеложства». Статут, принятый в 1541 г., предусматривал смертную казнь и для сумасшедших, «уличенных» в государственной измене.
Причины для казни придворных могли быть самые различные: некоторых из них превращали в козлов отпущения, другие были слишком знатны и близки (по рождению) к трону, третьи не успевали покорно следовать за переменами в церковной политике короля или просто молчанием выражали свое несогласие с ней. Наконец, многие шли на плаху, невольно вызвав каким-то неосторожным проступком королевский гнев. Порой правительство было заинтересовано в том, чтобы не дать подсудимым слова для оправдания. Тогда, если речь шла о влиятельных людях, прибегали к принятию обвинительного акта парламентом. Чаще, напротив, власти хотели превратить суд в спектакль с пропагандистскими целями. В этих случаях, даже если подсудимый с самого начала признавал себя виновным и по закону оставалось только вынести приговор, все же устраивали комедию судебного разбирательства.
Как известно, формальным предлогом для начала Реформации послужили семейные дела «защитника веры» — титул, который имел Генрих VIII в качестве верного сына католической церкви, лично занявшегося опровержением ереси Лютера. Все изменилось после того, как римский папа отказался узаконить развод Генриха, увлекшегося придворной красавицей Анной Болейн, с его первой женой Екатериной Арагонской. Неожиданная принципиальность папы Климента VIII и его преемника Павла III определялась весьма вескими мотивами: Екатерина была сестрой испанского короля и германского императора Карла V, во владения которого входила и большая часть Италии.
Даже самые рьяные защитники сохранения связи Англии с папством признавали опасность того, что Ватикан будет действовать как орудие Испании. Однако Реформация имела и значительно более глубокие социально-экономические, политические и идеологические причины. Они определялись возникновением и развитием новых, капиталистических отношений, утверждение которых происходило в борьбе против феодального строя. Безусловно, большую роль в происхождении Реформации и борьбе между протестантскими и католическими государствами играли и династические мотивы, но не выдерживают критики попытки некоторых западных ученых выдать эти мотивы за основную причину разрыва с Римом, к чему прибегают буржуазные историки, тщетно пытаясь опровергнуть материалистическое понимание истории. Развод короля стал лишь поводом для давно назревавшего конфликта с главой католической церкви. Когда Генрих VIII сам развелся с Екатериной Арагонской, а в 1534 г. умер Климент VIII, отказывавшийся утвердить развод, король резко отверг предложения договориться с Римом. Генрих заявил, что он не будет уважать папу больше, чем любого самого последнего священника в Англии. Разрыв был ускорен Анной Болейн, особо заинтересованной в нем и сумевшей использовать для этого своих сторонников и свою секретную службу.
Анна, проведшая юные годы при французском дворе и основательно ознакомившаяся там с искусством придворных интриг, начала упорную борьбу против кардинала Уолси. Королевская фаворитка подозревала, и не без основания, что кардинал, внешне не возражая против развода Генриха с Екатериной, на деле вел двойную игру. Фактически Анна сумела создать свою собственную разведывательную сеть, руководителями которой стали ее дядя, герцог Норфолк, председатель Тайного совета, и другие лица, в том числе английский посол в Риме Френсис Брайан. Посол, являвшийся кузеном Анны, сумел добыть письмо Уолси, в котором тот умолял папу не удовлетворять просьбу Генриха После этого король не пожелал слушать оправдания кардинала В ответ он лишь вытащил какую-то бумагу и издевательски спросил:
— Э, милорд! Не написано ли это вашей собственной рукой?
Лишь смерть спасла Уолси от ареста и эшафота
В 1531 г. Генрих VIII объявил себя верховным главой церкви в своих владениях Для расторжения брака короля с Екатериной Арагонской теперь уже не требовалось разрешения папы. В 1533 г. король отпраздновал свадьбу с Анной Болейн; имя Екатерины Арагонской после этого стало знаменем всех противников Реформации. В их числе был Томас Мор, блестящий писатель-гуманист, автор бессмертной «Утопии», которого Генрих VIII больше, чем кого-либо другого, стремился перетянуть в лагерь сторонников развода. Выдающийся юрист и государственный деятель, Мор занимал пост лорда-канцлера. Исследователи по-разному объясняют действительные причины, побудившие Мора отказаться от одобрения Реформации и нового брака короля. Мор, вероятно, опасался, что Реформация приведет к полному церковному расколу, распадению западного христианства на враждующие секты. Кто знает, может быть, взору проницательного мыслителя уже виделись те бедствия, которые вследствие Реформации обрушатся на английские народные массы, поскольку она создала удобный предлог для конфискации богатых монастырских владений и для сгона с этих земель бедняков-арендаторов.
В 1532 г. Мор, к крайнему неудовольствию Генриха, попросил освободить его от должности лорда-канцлера. Уйдя в отставку, Мор не критиковал королевской политики. Он просто молчал. Но его молчание было красноречивее слов. Особенно ожесточена против Мора была Анна Болейн, которая не без оснований полагала, что явное неодобрение со стороны человека, пользовавшегося всеобщим уважением, является весомым политическим фактором. Ведь новая королева не пользовалась популярностью: в день коронации ее встретили на улицах бранью, криками «шлюха». Генрих VIII вполне разделял ярость жены, но не рискнул, да это было и не в его манере, расправиться с бывшим канцлером, минуя обычную судебную процедуру.
В 1534 г. Мор был вызван в Тайный совет, где ему предъявили различные лживые обвинения. Опытный юрист, он без труда опроверг эту не очень умело придуманную клевету.
Новое обвинение возникло в связи с парламентским актом от 30 марта 1534 г. По этому закону был положен конец власти папы над английской церковью, дочь короля от первого брака Мария объявлялась незаконнорожденной, а право наследования престола переходило к потомству Генриха и Анны Болейн. Король поспешил назначить специальную комиссию, которой было предписано принимать клятву верности этому парламентскому установлению.
Мор был вызван одним из первых на заседание комиссии. Он заявил о согласии присягнуть новому порядку престолонаследия, но не вводимому одновременно устройству церкви (а также признанию незаконным первого брака короля). Некоторые члены комиссии, включая епископа Кранмера, руководившего проведением церковной реформы, стояли за компромисс. Их доводы заставили заколебаться Генриха, опасавшегося, как бы суд над Мором не вызвал народных волнений. Главному министру Томасу Кромвелю и королеве удалось переубедить трусливого монарха и внушить ему, что нельзя создавать столь опасный прецедент вслед за Мором и другие попытаются не соглашаться со всеми пунктами исторгаемой у них присяги. Возможно, немалую роль сыграл здесь и канцлер Одли. 17 апреля 1534 г. после повторного отказа дать требуемую клятву Мор был заключен в Тауэр.
Суровость тюремного режима была резко усилена в июне 1535 г., после того, как было установлено, что заключенный переписывался с другим узником — епископом Фишером, возведенным папой в ранг кардинала. Мора лишили бумаги и чернил. Он уже настолько ослаб от болезни, что мог стоять только опираясь на палку. 22 июня был обезглавлен Фишер. Усилилась подготовка к процессу Мора. При дворе очень надеялись, что тюремные лишения подорвут не только физические, но и духовные силы Мора, что он будет уже не в состоянии использовать свой талант и остроумие в судебном зале. Суд над Мором должен был стать орудием устрашения, демонстрацией того, что все, даже наиболее влиятельные лица в государстве, обречены на смерть, если они перестают быть беспрекословными исполнителями королевской воли.
Босым, в одежде арестанта, Мор был пешком приведен из темницы в залу Вестминстера, где заседали судьи. Обвинение включало «изменническую» переписку с Фишером, которого Мор побуждал к неповиновению, отказ признать короля главой церкви и защиту преступного мнения относительно второго брака Генриха. Виной считалось даже само молчание, которое Мор хранил по важнейшим государственным вопросам.
Обвиняемый был настолько слаб, что суду пришлось дать ему разрешение отвечать на вопросы не вставая с места. Но в этом немощном теле по-прежнему был заключен бесстрашный дух. Мор не оставил камня на камне от обвинительного заключения. Он заметил, что молчание всегда считалось скорее знаком согласия, чем признаком недовольства. Но все это мало что могло изменить. Просто судьям, которые больше всего ценили королевские милости и опасались монаршего гнева, пришлось еще более бесцеремонно обойтись с законами.
— Вы, Мор, — кричал канцлер Одли, — хотите считать себя мудрее… всех епископов и вельмож Англии.
Ему вторил герцог Норфолк:
— Ваши преступные намерения стали теперь ясными для всех.
Послушные присяжные вынесли требуемый вердикт. Однако даже участники этой судебной расправы чувствовали себя не совсем в своей тарелке. Лорд-канцлер, стараясь побыстрее покончить с неприятным делом, стал зачитывать приговор, не предоставив последнего слова обвиняемому. Сохранивший полное присутствие духа Мор добился возможности высказать убеждения, за которые он жертвовал жизнью. Спокойно выслушал он и приговор, обрекавший его на варварски жестокую казнь, которая была уготована государственным преступникам.
Впрочем, именно это исключительное самообладание и спасло Мора от дополнительных мучений. Король больше Мора опасался предстоящей казни, точнее, того, что скажет, по обычаю, осужденный с эшафота, обращаясь к толпе. Генрих поэтому всемилостивейше заменил «квалифицированную» казнь простым обезглавливанием, приказав Мору, чтобы тот не «тратил много слов».
— Боже, сохрани моих друзей от такой милости, — со своей обычной спокойной иронией заметил Мор, узнав о королевском решении. Впрочем, он без возражений согласился не произносить предсмертной речи. Твердость духа ни на минуту не изменила Мору и 6 июля, когда его повели к месту казни. Уже на эшафоте, беседуя с палачом, осужденный шутливо бросил ему за мгновение до рокового удара:
— Постой, убери бороду, ее незачем рубить, она никогда не совершала государственной измены.
Воткнутая на кол голова «изменника» еще много месяцев внушала лондонцам «почтение» к королевскому правосудию…
Узнав о гибели Мора, его друг, известный писатель Эразм Роттердамский сказал: «Томас Мор… его душа была белее снега, а гений таков, что Англии никогда больше не иметь подобного, хотя она и будет родиной великих людей».
Некоторые новейшие исследователи пытаются дать свою интерпретацию процесса Томаса Мора. Уже упоминавшийся выше историк Д. Р. Элтон стремится доказать, что и Кромвель, и сам Генрих VIII вначале старались арестом Мора только добиться его подчинения закону, объявлявшему короля главой церкви. Лишь незадолго до начала самого процесса, после того, как папа возвел епископа Фишера в ранг кардинала, разъяренный Генрих решил расправиться и с Фишером, и с Мором. Эта интерпретация, серьезно обоснованная в ряде деталей, мало меняет сложившееся представление о процессе Мора.
Католическая церковь позднее причислила Мора к лику святых. Один английский историк справедливо заметил в этой связи: «Хотя мы сожалеем о казни святого Томаса Мора как одной из мрачных трагедий нашей истории, нельзя игнорировать того факта, что, если бы Генрих не отрубил ему голову, его вполне возможно сожгли бы по приговору папы».
Казнь Мора вызвала немалое возмущение в Европе. Английскому правительству пришлось подготовить и разослать иностранным дворам подробные разъяснения, призванные оправдать этот акт. Текст объяснений очень разнился в зависимости от того, кому они предназначались — протестантским или католическим монархам.
…Первое известие о том, что палач сделал свое дело, застало Генриха и Анну Болейн за игрой в кости. Король остался верным себе и при получении этой вести:
— Ты, ты причина смерти этого человека, — с неудовольствием бросил Генрих в лицо жене и вышел из комнаты. Он уже решил мысленно, что Анна, родившая девочку (будущую Елизавету I) вместо желанного наследника престола, последует за казненным канцлером. Повода долго ждать не пришлось.
Дело о «заговоре» было поручено канцлеру Одли, который, видимо, решил заодно объявить злоумышленниками всех своих личных врагов. Король разъяснял придворным, что Анна нарушила «обязательство» родить ему сына. Здесь явно сказывается рука Божья. Следовательно, он, Генрих, женился на Анне по наущению дьявола. Анна никогда не была его законной женой, и он волен поэтому вступить в новый брак. Генрих всюду жаловался на измены королевы, называл большое число ее любовников. «Король, — не без изумления сообщал императорский посол Шапюи Карлу, — громко говорит, что более ста человек имели с ней преступную связь. Никогда никакой государь и вообще ни один муж не выставлял так повсеместно своих рогов и не носил их с столь легким сердцем». Генрих написал даже драму на эту тему, которую сам разыгрывал перед придворными. Впрочем, в последнюю минуту король опомнился: часть посаженных за решетку была выпущена из Тауэра и обвинение было выдвинуто только против первоначально арестованных лиц.
В обвинительном акте утверждалось, что существовал заговор с целью лишить жизни короля Анне инкриминировалась преступная связь с придворными Норейсом, Брертоном, Вестоном, музыкантом Смитоном и, наконец, с ее братом Джорджем Болейном, графом Рочфордом. В пунктах 8 и 9 обвинительного заключения говорилось, что изменники вступили в сообщество с целью убийства Генриха и что Анна обещала некоторым из подсудимых выйти за них замуж после смерти короля. Пятерым «заговорщикам», кроме того, вменялось в вину принятие подарков от королевы и даже ревность по отношению друг к другу, а также то, что они частично достигли своих злодейских замыслов, направленных против священной особы монарха. «Наконец, король, узнав о всех этих преступлениях, нечестивых поступках и изменах, — говорилось в обвинительном акте, — был так опечален, что это вредно подействовало на его здоровье».
При составлении обвинительного акта Одли и генерал-прокурору Гэлсу пришлось решить немало головоломок. Например, стоит ли приписывать Анне попытку отравить первую жену Генриха Екатерину и его дочь от этого брака Марию Тюдор? После некоторых колебаний от этого обвинения отказались: не хотелось смешивать покушение на короля с намерением отравить «вдовствующую принцессу Уэльскую», как официально именовали теперь первую жену Генриха. Очень деликатным был вопрос о «хронологии»: к какому времени отнести воображаемые измены королевы? В зависимости от этого решался вопрос о законности дочери Анны — Елизаветы, имевшей столь большое значение для порядка престолонаследия (сторонники «испанской» партии рассчитывали после смерти короля возвести на трон Марию). Однако Генрих в конце концов сообразил, что неприлично обвинять жену в неверности уже во время медового месяца, что его единственная наследница Елизавета будет в таком случае признана дочерью одного из обвиняемых — Норейса (поскольку брак с Екатериной был аннулирован, Мария не считалась законной дочерью короля). Поэтому Одли пришлось серьезно поработать над датами, чтобы не бросить тень на законность рождения Елизаветы. В конце концов удалось обойти все эти хронологические рогатки, хотя и не без явного конфликта со здравым смыслом. Поскольку обвинительный акт приписывал подсудимым совершение их преступлений на территории Кента и Мидлсекса, было собрано большое жюри присяжных этих графств. Они без представления каких-либо доказательств послушно проголосовали за предание обвиняемых суду.
12 мая 1536 г. начался суд над Норейсом, Брертоном, Вестоном и Смитоном. Против них не было никаких улик, не считая показаний Смитона, принужденного к тому угрозами и обещаниями пощады, в случае если он оговорит королеву (но и Смитон отрицал существование намерения убить Генриха). Однако это не помешало суду, состоявшему из противников Анны, приговорить всех обвиняемых к «квалифицированной» казни — повешению, снятию еще живыми с виселицы, сожжению внутренностей, четвертованию и обезглавливанию.
Отсутствие каких-либо реальных доказательств вины было настолько очевидным, что король отдал приказание судить Анну и ее брата Рочфорда не судом всех пэров, а специально отобранной комиссией. Это были сплошь главари враждебной королеве партии при дворе. Помимо «преступлений», перечисленных в обвинительном акте, Анне ставилось в вину, что она вместе с братом издевалась над Генрихом и поднимала на смех его приказания (дело шло о критике ею и Рочфордом баллад и трагедий, сочиненных королем). Исход процесса был предрешен. Анну приговорили к сожжению как ведьму или к обезглавливанию — как на то будет воля короля
Еще быстрее был проведен суд над Рочфордом. Разумеется, все обвинения в кровосмешении и заговоре против короля представляли собой чистейшую фантазию. Единственной «уликой» был какой-то вольный отзыв обвиняемого о короле, который даже по тогдашнему законодательству трудно было подвести под понятие государственной измены. На суде Джордж Болейн держался с большим достоинством. Норфолк и другие судьи, придя в камеру осужденного, надеялись добиться признаний. Но Болейн был непреклонен, отрицал все обвинения Он напомнил судьям, что, быть может, скоро настанет и их очередь, ибо он, так же как теперь они, был могущественным, пользовался влиянием и властью при дворе. Не удалось добиться никаких признаний и от Анны.
Генрих поспешил с казнью, назначив ее через два дня после суда над Рочфордом. Подсудимые даже не успели подготовиться к смерти. Впрочем, всем дворянам «квалифицированная» казнь по милости короля была заменена обезглавливанием. Сначала казнили пятерых мужчин (Смитона тешили надеждой на помилование до самой последней минуты, но, так как никто не подтвердил его оговора, он был повешен после остальных осужденных). Первым положил голову на плаху Рочфорд. Его предсмертная речь дошла до нас, может быть, в не совсем точном пересказе сторонника «испанской» партии. «Я пришел сюда, — заявил Джордж Болейн, — не для того, чтобы проповедовать. Закон признал меня виновным, я покоряюсь закону и умру по воле закона Умоляю вас всех надеяться только на Бога, а не на суету сует; если бы я так поступал, то остался бы в живых. Взываю также к вам: исполняйте волю Божью. Я старательно и ревностно изучал слово Божье, но если бы я сообразовывал свои поступки со словом Божьим, то не был бы на плахе. Поэтому умоляю вас, не только читайте слово Божье, но и исполняйте его. Что касается моих преступлений то не для чего их перечислять, и я надеюсь, что буду для вас спасительным примером. Прошу вас от глубины души молиться за меня и простить меня, если я кого обидел, как я прощаю всем своим врагам. Да здравствует король!» Только в таком обрамлении осмелился Рочфорд сказать о невинности своей сестры.
Следует учитывать, что поскольку предсмертные речи имели для правительства большую пропагандистскую ценность, неугодные слова заглушались. Но в этом редко возникала необходимость. Быть может, покорность на эшафоте вызывалась надеждой на помилование в последнюю минуту, на менее жестокий вид казни, на то, что власти не будут преследовать семью осужденного. Впрочем, не меньшее, если не большее значение имело другое. Это было время утверждения абсолютизма, когда королевскую власть щедро наделяли все новыми полубожественными атрибутами, когда впервые, обращаясь к монарху, вместо прежнего «Ваша милость» стали говорить «Ваше Величество». Развитие абсолютизма привело к формированию соответствующей социальной психологии.
У Анны мелькнула надежда на спасение. Удалось раскопать какое-то юношеское увлечение королевы задолго до ее знакомства с Генрихом. Если Анна дала слово при этом выйти замуж, то ее последующий брак с королем становился недействительным. Можно было также объявить этот брак кровосмесительным на том основании, что старшая сестра Анны Мария Болейн была любовницей Генриха. В таком случае не была бы подсудной и «измена» Анны с пятью уже казненными заговорщиками, отпадало «преступление», даже если оно и было совершено. Архиепископ Кранмер торжественно провел церемонию, на которой брак короля на основе «дополнительно открывшихся новых обстоятельств» (подразумевалась связь Генриха с Марией Болейн) был объявлен не имеющим силы и необязательным. Однако вместо изгнания, на которое рассчитывали друзья Анны, вместо высылки за границу, во Фландрию, король предпочел отправить свою разведенную жену на плаху. Никто, разумеется, и не осмелился упомянуть, что Анна, если даже считать доказанными предъявленные ей «обвинения», теперь стала невиновной. Через 12 часов после провозглашения развода в Тауэр прибыл королевский приказ обезглавить бывшую королеву на следующий день. Отсрочка на двое суток была явно вызвана только желанием дать архиепископу Кранмеру время расторгнуть брак.
В своей предсмертной речи Анна сказала лишь, что теперь нет смысла касаться причин ее смерти, и добавила:
— Я не обвиняю никого. Когда я умру, то помните, что я чтила нашего доброго короля, который был очень добр и милостив ко мне. Вы будете счастливы, если Господь даст ему долгую жизнь, так как он одарен многими хорошими качествами: страхом перед Богом, любовью к своему народу и другими добродетелями, о которых я не буду упоминать.
Казнь Анны была отмечена одним новшеством. Во Франции было распространено обезглавливание мечом. Генрих решил тоже применить меч взамен обычной секиры и первый опыт провести на собственной жене. Правда, не было достаточно компетентного специалиста — нужного человека пришлось спешно выписывать из Кале. Палач был доставлен вовремя и оказался знающим свое дело. Опыт обезглавливания прошел удачно. Узнав об этом, нетерпеливо ожидавший желанного известия король с радостью вскричал:
— Дело сделано! Спускайте собак, будем веселиться!
По какому-то странному капризу Генрих решил жениться в третий раз именно в день казни Анны. Очередная избранница короля Джейн Сеймур приходилась ему родней в третьей степени, что по церковным правилам служило препятствием для брака. Однако архиепископ Кранмер знал свое дело не хуже искусника из Кале. Как раз тогда, когда палач показывал собравшейся толпе свое искусство владения мечом, Кранмер издал разрешение на новый брак Генриха. Бракосочетание было совершено прежде, чем остыло обезглавленное тело второй жены короля.
Оставалось теперь немногое. Генрих любил поступать по закону, и законы необходимо было быстро приноравливать к желаниям короля. Кранмер, выполняя приказ Генриха о разводе с Анной Болейн, формально совершил акт государственной измены. По действовавшему акту о престолонаследии 1534 г. государственной изменой скиталось всякое «предубеждение, оклеветание, попытки нарушить или унизить» брак Генриха с Анной. Немало католиков лишилось головы за попытку «умалить» любым способом этот брак, ныне объявленный Кранмером недействительным. В новый акт о престолонаследии 1536 г. была включена специальная статья, предусматривавшая, что те, кто из лучших мотивов недавно указывали на недействительность брака Генриха с Анной, не виновны в государственной измене. Однако тут же была сделана оговорка, что аннулирование брака с Анной не снимает вины с любого, кто ранее считал этот брак не имеющим законной силы. Вместе с тем было объявлено государственной изменой ставить под сомнение оба развода Генриха — и с Екатериной Арагонской, и с Анной Болейн.
Теперь уж действительно все было в порядке.
В падении Анны большую роль сыграл ее бывший союзник — государственный секретарь, позднее канцлер казначейства Томас Кромвель, который использовал для этой цели свою секретную службу. В условиях обострения внутреннего положения страны, наличия массы недовольных он применял созданную им разведывательную сеть прежде всего в полицейских целях. Агенты королевского министра подслушивали болтовню в тавернах, разговоры на ферме или в мастерской, наблюдали за проповедями в церквах. Однако особое внимание, разумеется, уделялось лицам, вызывавшим неудовольствие или подозрение короля. Еще при кардинале Уолси действовали просто: останавливали курьеров иностранных послов и отнимали депеши. При Кромвеле эти депеши тоже отнимали, но после прочтения посылали их по назначению. (Пройдет еще полстолетия, и английские разведчики научатся так ловко раскрывать и читать донесения, что адресату и в голову не придет, что оно побывало в чужих руках)
Новейшие биографы Кромвеля настаивают на пересмотре прежней резко отрицательной оценки старыми либеральными историками его деятельности. Он был, пишет А.Д.Диккенс, выдающийся администратор, покровитель политических мыслителей, замечательный государственный деятель, «наложивший свой отпечаток на целые века истории Англии». Однако современники его ненавидели, часто руководствуясь совершенно противоположными побуждениями; не было такого слоя общества, на поддержку или просто симпатии которого он мог бы рассчитывать. Для простого народа он был организатором кровавых преступлений, душителем выступлений против новых поборов, тягот, обрушившихся на крестьян после закрытия монастырей.Для знати он был выскочкой-простолюдином, занявшим не подобающее ему место при дворе. Католики (особенно клир) не простили ему разрыва с Римом и подчинения церкви королю, расхищения церковных владений, покровительства лютеранам. А те в свою очередь обвиняли министра в преследовании новой, «истинной» веры, в снисходительном отношении к католикам. Имели свой длинный счет к Кромвелю шотландцы, ирландцы, жители Уэльса. Репутация Кромвеля страдала и потому, что на него возлагали ответственность за действия, в которых был виновен прежде всего сам король.
Был только один человек — Генрих VIII, интересы которого всегда выигрывали от деятельности министра. Кромвель сыграл ведущую роль в утверждении главенства монарха над церковью, в расширении полномочий королевского Тайного совета, права которого были распространены на север Англии, Уэльс, Ирландию. Кромвель заполнил нижнюю палату парламента креатурами двора и превратил ее в простое орудие короны. Он сумел резко увеличить доходы казны за счет конфискации монастырских земель, а также обложения торговли, развитие которой он поощрял умелой протекционистской политикой
Что еще можно было требовать от министра, не только тщательно выполнявшего все приказы короля, но и стремившегося угадать его желания, предвосхитить планы, до которых тот еще не успел додуматься? Однако успехи Кромвеля (как в былое время его предшественника, кардинала Уолси) вызывали все большее чувство ревности у самовлюбленного Генриха, приходившего в ярость от умственного превосходства своего министра. Действия Кромвеля являлись ярким свидетельством неспособности Генриха выпутаться из тягостного бракоразводного дела, реорганизовать государственные и церковные дела в духе королевского абсолютизма. Министр был живым напоминанием и о втором браке короля, позорном процессе и казни Анны Болейн, которые так хотелось предать вечному забвению. Не раз Генриху казалось, что Кромвель мешает ему применить на деле свои государственные способности, встать вровень с крупнейшими политиками эпохи — Карлом V и Франциском I. Довольно, решил Генрих, терпеть из года в год, когда этот наглец, поднятый из ничтожества, каждый раз поучает короля и заставляет отказываться от его планов, выдвигая хитроумные доводы, на которые трудно найти возражения! Генриху казалось, что он не хуже Кромвеля знал (или по крайней мере усвоил) секреты управления, принесшие столь отличные результаты. Он сумеет их умножить, причем в отличие от министра не вызовет недовольства. Но нужно, чтобы этот недостойный, этот выскочка столь долго занимавший пост главного советника короля, не использовал во зло доверенных ему тайн. Нельзя допустить, чтобы, спокойно выйдя в отставку, он начал критиковать действия короля, ставить палки в колеса политике, которая наконец создаст Генриху славу великого полководца и государственного мужа. И главное, Кромвель будет хорошим козлом отпущения…
В этих условиях падение Кромвеля, единственной опорой которого являлся король, было только вопросом времени. Нужен был лишь предлог, последняя капля, переполнявшая чашу, один неловкий шаг, чтобы сбросить его в пропасть…
После кончины третьей жены короля, Джейн Сеймур (она умерла после родов, подарив Генриху наследника престола), Кромвель повел переговоры о новой невесте для своего государя. Было предложено несколько кандидатур. Выбор пал на дочь герцога Клевского Анну. Придирчивый Генрих взглянул на портрет, написанный с другого портрета Анны Клевской знаменитым Гансом Гольбейном, и выразил согласие. Этот «германский брак» был задуман в связи с наметившейся угрозой образования мощной антианглийской коалиции в составе двух ведущих католических держав — Испании и Франции, готовых, казалось, на время забыть разделявшее их соперничество. Кроме того, брак с протестанткой должен был еще более углубить разрыв главы англиканской церкви с Римом.
В конце 1539 г. Анна Клевская двинулась в путь. Всюду ее ожидала пышная встреча, предписанная 50-летним женихом. Изображая галантного рыцаря, он решил встретить свою невесту в Рочестере, в 30 милях от Лондона Посланный в качестве нарочного королевский приближенный Энтони Браун вернулся весьма смущенный: будущая королева очень мало напоминала свой портрет. Браун не мог знать, что еще меньше подходила Анна Клевская к своей будущей роли по уму и образованию, полученному при дворе маленького германского княжества с его педантичным распорядком жизни. К тому же невеста была не первой молодости и в свои 34 года успела потерять ту привлекательность, которой в юности обладают даже некрасивые девушки.
При встрече с немкой Генрих не поверил своим глазам и почти открыто выразил свое «недовольство и неприятное впечатление от ее личности», как сообщал наблюдавший эту сцену придворный. Пробормотав несколько фраз, Генрих удалился, позабыв даже передать Анне подготовленный для нее новогодний подарок. Вернувшись на корабль, он мрачно заметил: «Я не вижу в этой женщине ничего похожего на то, что сообщили мне о ней, и я удивлен, как столь мудрые люди могли писать подобные отчеты». Эта фраза приобрела зловещий смысл в устах такого тирана, как Генрих
Свое неудовольствие король не скрыл от приближенных, а Кромвелю прямо объявил: «Знай я обо всем этом раньше, она не прибыла бы сюда. Как же теперь выпутаться из игры?» Кромвель ответил, что он очень огорчен. После того как министр сам получил возможность взглянуть на невесту, он поспешил согласиться с мнением разочарованного жениха, но заметил, что Анна все же обладает королевскими манерами. Этого было явно недостаточно. Отныне Генрих только и думал, как бы отделаться от «фламандской кобылы», как он окрестил свою нареченную. Политические причины, побудившие английского короля искать руки дочери герцога Клевского, сводились к тому, чтобы взять в кольцо Фландрию — одну из наиболее богатых земель империи Карла V. Окруженная со всех сторон противниками императора — Англией, Францией, герцогом Клевским и протестантскими князьями Северной Германии, Фландрия стала бы уязвимым местом империи Карла V, что побудило бы его искать примирения с Генрихом. Кроме того, возможность подобного окружения Фландрии могла заставить Франциска I отказаться от мысли о соглашении со своим старым соперником — императором
Хотя эти соображения сохраняли свою силу, Генрих дал указание помочь ему «выпутаться». Кромвель принялся за дело. Анну, оказывается, намеревались выдать за герцога Лотарингского. Документ, содержащий официальное освобождение невесты от данного ею обещания, остался в Германии. Это была как будто спасительная лазейка: Генрих попытался принять позу оскорбленного и обманутого человека. Но бумагу рано или поздно доставили бы в Лондон. А просто отослать Анну домой Генрих опасался, так как уязвленный герцог Киевский легко мог перейти на сторону Карла V. С проклятиями, мрачный, как туча, король решил жениться.
О том что новобрачная ему в тягость, Генрих VIII объявил на другой же день после свадьбы. Однако он некоторое время еще воздерживался от открытого разрыва. Оставалось определить, так ли уж опасен этот разрыв? В феврале 1540 г. герцог Норфолк, противник «германского брака» и теперь враг Кромвеля, отправился во Францию. Он убедился что франко-испанское сближение не зашло далеко. Во всяком случае ни Карл, ни Франциск не предполагали нападать на Англию. А ведь именно ссылкой на эту угрозу Кромвель мотивировал необходимость «германского брака». Норфолк привез свои радостные для Генриха известия и взамен узнал не менее приятную новость для себя: на королевские обеды и ужины, куда допускались самые близкие люди, была приглашена племянница герцога юная Екатерина Говард.
Кромвель (в апреле 1540 г. он получил титул графа) пытался нанести контрудар: его разведка постаралась скомпрометировать епископа Гардинера, который подобно Норфолку стремился к примирению с Римом. Министр произвел также конфискацию имущества Ордена иоаннитов: золото, поступавшее в королевское казначейство, всегда успокаивающе действовало на Генриха.
7 июня к Кромвелю зашел его бывший сторонник, а ныне тайный недруг Томас Рисли, приближенный Генриха. Он намекнул, что короля надо избавить от новой жены. На другой день, 8 июня. Рисли снова посетил министра и опять настойчиво повторил свою мысль. Стало ясно, что это был королевский приказ. Кромвель кивнул головой, но заметил, что дело сложное. Министру предлагали освободить короля от Анны Клевской, чтобы расчистить дорогу для Екатерины Говард — племянницы его врага
Пока Кромвель с горечью размышлял над полученным приказом, Генрих уже принял решение: прежде чем освободиться от новой жены, необходимо отделаться от надоевшего министра (возможно, у короля помимо изложенных мотивов были и другие побудительные причины покончить с Кромвелем). Рисли по приказу короля в тот же день, 8 июня, составил королевские письма, обвинявшие Кромвеля в нарушении разработанного Генрихом плана нового церковного устройства
Вчера еще всемогущий министр стал обреченным человеком, отверженным, отмеченным печатью королевской немилости. Об этом знали уже другие царедворцы и советники — почти все, кроме него самого, руководителя секретной службы. 10 июня 1540 г., когда члены Тайного совета шли из Вестминстера, где заседал парламент, во дворец, порывом ветра сорвало шапку с головы Кромвеля. Вопреки обычной вежливости, требовавшей, чтобы и остальные советники также сняли шапки, все остались в головных уборах Кромвель понял Он имел еще мужество усмехнуться: «Сильный ветер сорвал мою шапку, оставив все ваши!»
Во время традиционного обеда во дворце Кромвеля избегали, как зачумленного. Пока министр выслушивал пришедших к нему посетителей, его коллеги поспешили удалиться. С запозданием он вошел в зал и намеревался сесть на свое место, заметив:
— Джентльмены, вы очень поторопились начать.
Его прервал окрик Норфолка:
— Кромвель, не смей здесь садиться! Изменники не сидят с дворянами!
При слове «изменники» отворилась дверь, вошел капитан с шестью солдатами. Начальник стражи подошел к министру и жестом показал, что он арестован. Вскочив на ноги, бросив шпагу на пол, Кромвель, с горящими глазами, задыхающимся голосом закричал:
— Такова награда за мои труды! Я изменник? Скажите по совести, я изменник? Я никогда не имел в мыслях оскорбить его величество, но раз так обращаются со мной, я отказываюсь от надежды на пощаду. Я только прошу короля, чтобы мне недолго томиться в тюрьме.
Со всех сторон голос Кромвеля заглушали крики: «Изменник! Изменник!», «Тебя будут судить по законам, которые ты сочинил!», «Каждое твое слово — государственная измена!» Под ругань и поношения, обрушившиеся на голову низвергнутого министра, Норфолк сорвал у него с шеи орден св. Георгия, другие — орден Подвязки. Солдатам пришлось чуть ли не спасать Кромвеля от разъяренных членов совета Кромвеля увели через заднюю дверь прямо к ожидавшей его лодке. Арестованный министр был немедленно доставлен в Тауэр. Не успели захлопнуться за ним двери темницы, как королевский посланец во главе 50 солдат занял по приказу монарха дом Кромвеля и конфисковал все его имущество.
В казематах Тауэра у Кромвеля было достаточно времени, чтобы поразмыслить над своим положением. Не приходилось сомневаться, что это конец. Не для того его бросили в Тауэр, чтобы выпустить отсюда живым. Он мог во всех деталях заранее представить, как будут развертываться события: фальшивые обвинения, призванные скрыть действительные причины падения еще вчера всесильного министра, комедия суда, предопределенный смертный приговор. Выбора не было. Приходилось думать лишь о том, каким образом избегнуть жуткой «квалифицированной» казни. Кромвелю самому не раз приходилось брать на себя организацию подобных расправ, и ему-то уж во всех деталях было известно, как это делается. Казалось, на стенах Тауэра лежали тени жертв королевского произвола, людей, убитых и замученных здесь по воле Генриха VIII и при активном содействии его верного лорда-канцлера. Человеческая жизнь была для него ничем, если ее нужно было принести как жертву на алтарь государственной необходимости. А этой необходимостью мог быть и королевский каприз, и интересы собственной карьеры (не говоря уже о тысячах участников крестьянских восстаний, казненных по требованиям лендлордов). Кровавая башня и другие казематы Тауэра были верным и удобным местом изоляции человека от общества, оставляя его при этом на длительную агонию в одном из каменных мешков государственной тюрьмы или направляя на Тауэр-хилл и Тайнберн, где секира или веревка палача избавляли узника от дальнейших страданий. В темную июньскую ночь Тауэр наконец и для Кромвеля стал тем, чем он был для многих его жертв, — зловещим орудием беспощадного королевского деспотизма. Министр на себе испытал весь ужас и беспомощность узника перед лицом безжалостной, тупой силы, обрекавшей его на мучительную смерть.
Враги Кромвеля поспешили распространить слухи о его преступлениях — одно страшнее другого. Пример подавал сам король, объявивший, что Кромвель пытался жениться на принцессе Марии (обвинение, впрочем, подсказанное Норфолком и Гардинером). Еще недавно Кромвель отправлял людей на плаху и костер за малейшие отклонения от далеко еще не устоявшейся англиканской ортодоксии то в сторону католицизма, то в сторону лютеранства. Теперь такие отклонения были приписаны ему самому. В обвинительном заключении, вскоре представленном в палату общин (с Кромвелем решили расправиться без суда, путем принятия парламентом акта об осуждении), о многолетнем ближайшем помощнике Генриха говорилось как о «самом гнусном изменнике», поднятом милостями короля «из самого подлого и низкого звания» и отплатившем предательством, о «гнусном еретике», который распространял «книги, направленные на то, чтобы позорить святыню алтаря». Ему приписывали заявления, что, «если он проживет еще год или два», король не сумеет даже при желании оказать сопротивление его планам. Упоминания о вымогательстве, казнокрадстве должны были подкрепить главное обвинение в «измене» и «ереси».
Всем было отлично известно, что главное обвинение является чистым вымыслом. Это понимали даже горожане, повсеместно зажигавшие костры в знак радости по поводу падения министра, олицетворявшего все ненавистное в политике Генриха. Но конечно, более всего радовались гибели мнимого предателя за рубежом. Утверждают, что Карл V пал на колени, чтобы возблагодарить Бога за столь благую весть, а Франциск I издал крик радости. Теперь ведь предстоит иметь дело не с ловким и опасным противником, каким был Кромвель, а с тщеславным Генрихом, обойти которого им, первоклассным дипломатам, уже не составит труда. Только бы этот изворотливый Кромвель как-нибудь не вывернулся (издалека не было видно, что судьба бывшего министра решена окончательно). Франциск даже поспешил сообщить Генриху, что Кромвель, участвовавший в решении давнего спора, который был связан с морскими призами, захваченными губернатором Пикардии, прикарманил большую сумму денег. Генрих был в восторге: наконец-то хоть одно конкретное обвинение против бывшего министра! Он немедленно приказал потребовать от арестованного подробных объяснений по этому вопросу.
Враги Кромвеля вроде Норфолка с торжеством предрекали изменнику и еретику позорную смерть. Ну а друзья? Имел ли он друзей, а не просто сторонников, обязанных ему своей карьерой? Конечно, они безмолвствовали.
Все, в чем обвиняли «еретика» Кромвеля, в полной мере относилось и к Кранмеру, едва ли не единственному искреннему другу Кромвеля. Тем не менее архиепископ молча присоединился к единодушному решению палаты лордов, принявшей закон, который присуждал Кромвеля к повешению, четвертованию и сожжению заживо.
В тюрьме опальный министр писал отчаянные письма Если бы это было в его власти, уверял Кромвель, он наделил бы короля вечной жизнью; он стремился сделать его самым богатым и могущественным монархом на земле. Король был всегда к нему благосклонен, он был для него отец, а не повелитель. Его, Кромвеля, справедливо обвиняют во многом. Но все его преступления совершены ненамеренно, никогда он не замышлял ничего дурного против своего господина. Он желает всякого благоденствия королю и наследнику престола… Все это, конечно, не изменило судьбу осужденного «изменника».
Однако до казни ему предстояло сослужить еще одну службу королю. Кромвелю было приказано изложить все обстоятельства, связанные с женитьбой Генриха на Анне Клевской: подразумевалось, что бывший министр сможет тем самым облегчить развод Генриха с четвертой женой. И Кромвель постарался. Он написал, что Генрих неоднократно говорил о решимости не использовать своих «прав супруга» и что, следовательно, Анна осталась в своем прежнем, «дозамужнем» состоянии. Здравый смысл, не покидавший осужденного при составлении этого письма, изменил ему, когда он заключил свое послание воплем о милосердии: «Всемилостивейший государь! Я умоляю о пощаде, пощаде, пощаде!» Это была уже просьба не сохранить жизнь, а избавить от жутких пыток на эшафоте. Генриху очень понравилось письмо и как полезный документ при разводе, и этой униженной мольбой: король недолюбливал, когда его подданные спокойно принимали известие об ожидавшей их казни. Он приказал три раза прочесть ему вслух письмо недавнего министра
Развод был произведен без особых затруднений — Анна Клевская удовлетворилась пенсией в 4 тыс. ф. ст., двумя богатыми манорами, а также статусом «сестры короля», ставящим ее по рангу непосредственно вслед за королевой и детьми Генриха. А Кромвелю осталось дать отчет о некоторых израсходованных суммах и узнать о награде, полагавшейся ему за меморандум о четвертом браке короля. Утром 28 июля 1540 г. Кромвелю сообщили, что Генрих в виде особой милости разрешил ограничиться отсечением головы, избавив осужденного от повешения и сожжения на костре. Правда, казнь должна была свершиться в Тайберне, а не на Тауэр-хилле, где обезглавливали лиц более высокого происхождения. Отдав это милостивое распоряжение, Генрих, снова ставший женихом, сделал все необходимое и мог теперь с «чистой совестью» отбыть из столицы на отдых со своей 18-летней невестой Екатериной Говард. А Кромвелю предстояло в то же самое утро отправиться в свой последний путь из Тауэра в Тайнберн. В последние часы своей жизни он, казалось, поборол малодушие, которое владело им, пока вопреки очевидности у него еще теплилась надежда на помилование.
Крепкий, коренастый мужчина, которому не минуло еще 50 лет, внешне спокойно оглядел плаху, затихшую толпу. Тысяча королевских солдат охраняла порядок. Собравшиеся, затаив дыхание, ждали предсмертной речи: будет ли она произнесена в католическом духе, как этого хотелось бы победившей партии Норфолка и Гардинера, или в духе протестантизма, или осужденный, сохранявший такое спокойствие, вообще обманет ожидания, отказавшись от исповеди. Нет, он начинает говорить… Его слова вполне могли удовлетворить католически настроенных слушателей. Кромвель как будто хотел в последний час сделать приятное вражеской партии, пославшей его на эшафот
— Я пришел сюда умирать, а не оправдываться, как это, может быть, думают некоторые, — произносит Кромвель монотонно звучащим голосом. — Ибо если бы я занялся этим, то был бы презренным ничтожеством. Я осужден по закону на смерть и благодарю Господа Бога, что он назначил мне подобную смерть за мое преступление. С юных лет я жил в грехе и оскорблял Господа Бога, за что я являюсь вечным странником в этом мире; будучи низкого происхождения, я был возведен до высокого положения. И вдобавок с этого времени я совершил преступление против моего государя, за что искренне прошу прощения и умоляю вас всех молиться за меня Богу, чтобы он простил меня. Я прошу ныне вас, присутствующих здесь, разрешить мне сказать, что я умираю преданным католической вере, не сомневаясь ни в одном из ее догматов, не сомневаясь ни в одном из таинств церкви. Многие порочили меня и уверяли, что я придерживаюсь дурных взглядов. Это является неправдой. Но я сознаюсь, что, подобно тому как Бог и его дух святой наставляют нас в вере, так дьявол готов совратить нас, и я был совращен. Но разрешите мне засвидетельствовать, что я умираю католиком, преданным святой церкви. И я искренне прошу вас молиться о благоденствии короля, чтобы он мог долгие годы жить с вами в здравии и благополучии, а после него сын его принц Эдуард, сей добрый отпрыск, мог долго царствовать над вами. И еще раз я прошу вас молиться за меня, чтобы, покуда жизнь сохраняется в этом теле, я нисколько не колебался бы в моей вере.
Чем была вызвана эта, конечно заранее продуманная, исповедь, которая вряд ли могла отражать подлинные чувства бывшего министра Англии, брошенного на плаху по прихоти короля? Быть может, объяснение можно найти в желании осужденного сохранить положение при дворе его сына, Грегори Кромвеля? Или были какие-то другие мотивы, побудившие Кромвеля повторить то, что и до него произносили тогда многие, прежде чем положить голову под топор палача? Тот хорошо выполнил свою работу, толпа громко выражала одобрение. Пройдет столетие, и праправнук казненного министра Оливер Кромвель заговорит с потомком Генриха Карлом I совсем другим языком. Но для этого нужно еще целое столетие. А пока что через год после казни Томаса Кромвеля Генрих VIII соизволил заметить, что его побудили казнить «наиболее верного слугу из всех, которых он когда-либо имел».
За убийством Кромвеля последовало по приказу короля «очищение» Тауэра от государственных преступников. Сожгли в качестве еретиков приближенных министра — Джерома, Р.Бэрнса, Т.Гаррета. Тогда же на эшафот была отправлена 71-летняя графиня Солсбери. Единственным преступлением этой старой женщины, которая, цепляясь за жизнь, отчаянно билась в руках палача, было ее происхождение: она принадлежала к династии Йорков, свергнутой 55 лет тому назад.
Вскоре после падения Кромвеля произошло одно событие, пролившее дополнительный свет на характер и Кранмера, и короля. Кранмер не был просто карьеристом, готовым на все ради королевской благосклонности и связанных с нею благ, как его изображали католики, да и много позднее рисовали некоторые либеральные историки XIX в. Еще менее архиепископ Кентерберийский был мучеником веры, готовым во имя торжества Реформации на любые действия, сам оставаясь чистым и безупречным в своих мотивах (так предпочитали трактовать фигуру Кранмера протестантские авторы). Архиепископ искренне верил в необходимость и благотворность тюдоровского деспотизма как в светских, так и в духовных делах и охотно пожинал плоды, которые такая позиция приносила лично ему, Кранмеру.
Вместе с тем и Генрих отнюдь не был тем однолинейным, примитивным тираном, каким он может казаться по многим своим поступкам. Он более всех был убежден в своей избранности, в том, что сохранение и упрочение власти короны является его первейшим долгом. Более того, когда он, король, шел наперекор государственным интересам (даже в его понимании) ради удовлетворения личной прихоти, то разве не означало это защиту высшего принципа — неограниченности власти монарха, его права поступать вопреки мнению всех других учреждений и лиц, подчиняя их своей воле? Расправа с Кромвелем, как и предшествовавшая ей казнь Анны Болейн, сразу же поставила вопрос а как это отразится на неустойчивой новой церковной ортодоксии, учреждению которой столь способствовал павший министр?
В жаркие июльские дни 1540 г. неподалеку от того места, где голова Кромвеля скатилась на плаху, продолжала заседать комиссия епископов, уточнявшая символы веры государственной церкви. Казнь Кромвеля заставила большинство сторонников сохранения или даже развития церковной реформы переметнуться в более консервативную фракцию, возглавлявшуюся епископом Гардинером. Однако Кранмер (в это время в Лондоне держали пари 10 против 1, что архиепископ вскоре последует за Кромвелем в Тауэр и на Тайберн) остался непреклонным. Двое из его бывших единомышленников, Хит и Скалп, благоразумно принявшие теперь сторону Гардинера, пытались уговорить его подчиниться воле короля, отказаться от своих взглядов, на что архиепископ возразил, что король не будет доверять таким епископам, которые в угоду монарху готовы изменить своим убеждениям. Узнав об этом богословском споре, Генрих неожиданно принял сторону Кранмера. Взгляды последнего были утверждены
Позднее католическая часть Тайного совета, включая Норфолка, решила воспользоваться слухами, распускавшимися некоторыми сектантами, будто они являются единомышленниками архиепископа Кентерберийского. Несколько тайных советников донесли королю, что Кранмер — еретик и что, хотя никто не осмеливается давать показания против архиепископа из-за его высокого сана, положение изменится, как только его отправят в Тауэр. Генрих согласился. Арестовать Кранмера он предписал на заседании Тайного совета Норфолк и его единомышленники уже торжествовали победу. Но напрасно. Той же ночью Генрих тайно послал своего фаворита Энтони Данни к Кранмеру. Архиепископа спешно подняли с постели и доставили в Уайтхолл, где Генрих сообщил ему о своем согласии на его арест и спросил, как он относится к этому. В Кранмере было немало от фанатика Роль орудия королевского произвола он выполнял рьяно и от души; в то же время архиепископ успел стать и опытным царедворцем. В ответ на вопрос короля Кранмер выразил верноподданническую благодарность за это милостивое предупреждение и добавил, что с удовлетворением пойдет в Тауэр в надежде на беспристрастное рассмотрение на суде его религиозных взглядов, что, без сомнения, входит в намерения короля
— О милостивый Господь! — воскликнул пораженный Генрих — Что за простота! Так позволить бросить себя в тюрьму, чтобы каждый Ваш враг мог иметь преимущества против Вас. Но думаете ли Вы, что, как только они запрячут Вас в тюрьму, вскоре же отыщутся трое или четверо лживых негодяев, готовых свидетельствовать против Вас и осудить, хотя, пока Вы на свободе, они не осмеливаются открыть рот или показаться Вам на глаза. Нет, это не дело, милорд, я слишком Вас уважаю, чтобы разрешить Вашим врагам низвергнуть Вас.
Генрих передал Кранмеру кольцо, которое архиепископ должен был показать при аресте и потребовать, чтобы его доставили к королю (кольцо вручалось как знак предоставления подобной привилегии).
Между тем, окрыленные согласием короля, противники Кранмера и не думали церемониться с ним. Повторились в еще более оскорбительной форме сцены, предшествовавшие аресту Кромвеля. Прибыв на заседание Тайного совета, архиепископ Кентерберийский нашел двери зала заседаний закрытыми. Около часа Кранмер сидел в коридоре вместе со слугами. Клерки входили и выходили из зала совета, демонстративно не замечая высшего церковного сановника страны. За этой сиеной внимательно наблюдал королевский врач Батс, нередко использовавшийся Генрихом для таких поручений. Он поспешил донести королю об унижении, которому подвергли примаса английской церкви. Король возмутился, но предоставил событиям идти своим ходом.
Допущенный наконец в зал заседаний Кранмер был обвинен своими коллегами в ереси и поставлен в известность, что будет отправлен в Тауэр. В ответ на это архиепископ продемонстрировал кольцо и потребовал свидания с королем. Кольцо оказало магическое действие. Противники Кранмера заметались, поняв, что совершили непростительный промах, не разгадав намерений Генриха
Король выбранил тайных советников за недостойное поведение. Пытавшийся вывернуться Норфолк уверял, будто они, обличая Кранмера в ереси, просто желали дать ему возможность защититься от этого обвинения. После этого монарх приказал членам Тайного совета пожать руку Кранмеру и не пытаться впредь причинять ему неприятности, а архиепископу предписал угостить своих коллег обедом. Чего добивался всем этим Генрих? Может быть, он хотел еще более обострить отношения между членами Тайного совета? Или намеревался погубить Кранмера, а потом, как часто случалось с королем, изменил свое решение? Или просто развлекался, ставя в тупик, унижая своих ближайших советников и наводя на них страх?
Личная жизнь короля тем временем шла своим чередом. За Анной Клевской вскоре последовала Екатерина Говард — молоденькая племянница герцога Норфолка, двоюродная сестра Анны Болейн. Новая королева Англии не очень устраивала сторонников углубления церковной реформы вроде Кранмера. До поры до времени Кранмер и его друзья предпочитали скрывать свои планы: юная Екатерина приобрела большое влияние на своего пожилого супруга; кроме того, она могла родить сына, что очень укрепило бы ее положение при дворе.
В октябре 1541 г. враги королевы нашли долгожданный повод. Один из мелких придворных служащих, Джон Ласселс, на основе свидетельства своей сестры, ранее служившей няней у старой герцогини Норфолк, донес Кранмеру, что Екатерина была долгое время в связи с неким Френсисом Дергемом, а некто Мэнокс знал о родинке на теле королевы. Партия реформы — Кранмер, канцлер Одли и герцог Хертфорд — поспешили известить ревнивого мужа Кранмер передал королю записку («не имея мужества устно сообщить ему об этом»). Собрался Государственный совет. Все «виновные», включая Мэнокса и Дергема, были сразу схвачены и допрошены. О том, что мнимая или действительная неверность королевы до замужества не шла ни в какое сравнение с предшествующей «чистой» жизнью самого Генриха, никто не осмелился даже подумать. Кранмер навестил совершенно ошеломленную свалившимся на нее несчастьем молодую женщину, которой не исполнилось и 20 лет. Обещанием королевской «милости» Кранмер выудил у Екатерины признание, а тем временем удалось вырвать нужные показания у Дергема и Мэнокса Генрих был потрясен. Он молча выслушал на заседании совета добытые сведения и потом вдруг начал кричать. Этот вопль ревности и злобы заранее решил участь всех обвиняемых
Тем временем схватили еще одного «виновного» — Келпепера, за которого Екатерина собиралась выйти замуж, прежде чем на нее обратил внимание Генрих, и которому она, уже став королевой, написала очень благосклонное письмо. Дергем и Келпепер были приговорены, как обычно, к смерти. После вынесения приговора 10 дней продолжались перекрестные допросы — они не выявили ничего нового. Дергем просил о «простом» обезглавливании, но «король счел его не заслуживающим такой милости». Подобное снисхождение было, впрочем, оказано Келпеперу. 10 декабря оба они были казнены.
Потом занялись королевой. Говарды поспешили отречься от нее. Норфолк с душевной болью поведал французскому послу Марильяку, что его племянница «занималась проституцией, находясь в связи с семью или восемью лицами». Со слезами на глазах старый солдат говорил о горе короля В письме к Генриху Норфолк причитал, что после «отвратительных деяний двух моих племянниц» (Анны Болейн и Екатерины Говард), наверное, «его величеству будет противно снова услышать что-либо о моем роде». Герцог упоминал далее, что обе «преступницы» не питали к нему особых родственных чувств, и просил о сохранении королевского благорасположения, «без которого пропадет желание жить».
Послушный парламент принял специальное постановление, обвиняющее королеву. Ее перевели в Тауэр. Казнь состоялась 13 февраля 1542 г. На эшафоте Екатерина призналась, что до того, как она стала королевой, любила Келпепера, хотела быть его женой больше, чем владычицей мира, и скорбит, став причиной его гибели. Однако вначале она упомянула, что «не нанесла вреда королю». Ее похоронили рядом с Анной Болейн.
Последние годы Генриха прошли сумрачно. Всю жизнь им вертели фавориты, он не привык повседневно заниматься государственными делами, даже не подписывал бумаг. Взамен этого к ним прикладывали печать с изображением монаршей подписи. В 40-х годах XVI в. внешнеполитическое положение Англии стало сложным, и не было ни Уолси, ни Кромвеля, которые могли бы уверенно направлять корабль английской дипломатии в бурных водах европейской политики.
Готовясь к надвигавшейся войне, король сменил увлечения. Ранее претендовавший на лавры поэта, музыканта и композитора, он теперь занимался составлением военных планов, схем укреплений и даже техническими усовершенствованиями: Генрих придумал телегу, способную при движении молоть зерно. Королевские идеи встречались хором восторженных похвал английских военачальников. Исключение составляли лишь дерзкие иностранные инженеры — итальянцы и португальцы, которых обиженный изобретатель приказал изгнать из страны.
Вместе с тем король искренне не понимал, почему люди не хотят признать его апостолом мира и справедливости. При встрече с послом императора Карла V он говорил: «Я занимаю трон уже сорок лет, и никто не может сказать, что я когда-либо действовал неискренне или не прямым путем… Я никогда не нарушал своего слова. Я всегда любил мир». В речах, обращенных к парламенту, король теперь принимал позу мудрого и милосердного отца отечества, позабыв на время о тысячах казненных по его приказу, о графствах, разоренных королевскими войсками, еще совсем недавних народных движениях. Советники пытались скрывать от Генриха неприятные известия, чтобы, как выразился Гардинер, «сохранить спокойствие духа короля». Никто не был гарантирован от вспышек монаршего гнева. Новая жена Генриха Екатерина Парр едва не попала в Тауэр за высказывание не понравившихся королю религиозных взглядов. Ее спасла находчивость. Почуяв опасность, королева стала уверять больного и раздражительного супруга, что все сказанное ею имело одну цель: немного развлечь его величество и услышать его ученые аргументы по вопросам, о которых зашла речь. Екатерина заслужила прощение как раз вовремя: вскоре явился со стражей Томас Рисли, имевший письменный приказ об аресте королевы Изменивший свои намерения Генрих встретил фаворита бранью:
— Дурак, скотина, негодяй, гнусный негодяй! Прочь! Пошел вон!
Перепуганный Рисли исчез.
Парламент принял билль, по которому католиков вешали, а лютеран сжигали заживо. Иногда католика и лютеранина привязывали спиной друг к другу и так возводили на костер. Был издан закон, повелевавший доносить о прегрешениях королевы, а также обязывавший всех девиц, если монарх изберет их в жены, сообщать о своих провинностях. «Я действую по указанию свыше», — разъяснял Генрих (впрочем, к нему никто и не обращался с вопросами).
Обстановка так быстро накалялась, что было от чего растеряться даже людям более тонким, чем тугодум Рисли. 16 июля 1546 г. дворянку Анну Эскью сожгли в Лондоне за отрицание обедни. Тогда же на костер были отправлены и другие еретики (в их числе Ласселс — доносчик, погубивший Екатерину Говард). А в августе сам Генрих уже пытался убедить французского короля Франциска I совместно запретить обедню, т.е. уничтожить католичество в обоих королевствах Последовали новые аресты и казни. Теперь подошла очередь герцога Норфолка, которого настигла все усиливающаяся подозрительность короля. Напрасно из Тауэра он напоминал о своих заслугах по истреблению изменников, включая Томаса Кромвеля, также занимавшегося уничтожением всех королевских недругов и предателей. Сыну Норфолка графу Серрею, талантливому поэту, отрубили голову на Тауэр-хилле 19 января 1547 г. Казнь самого Норфолка была назначена на 28 января.
Его спасла болезнь самого короля. У постели умирающего придворные, едва скрывая вздох облегчения, торговались из-за государственных постов, которые они займут при будущем девятилетнем короле Эдуарде VI. За несколько часов до предстоящего обезглавливания Норфолка Генрих скончался на руках у Кранмера
А самому Кранмеру пришел черед лишь через несколько лет…
В течение двух десятилетий архиепископу Кентерберийскому, ревностному слуге тюдоровской тирании, удалось обходить подводные камни, угрожавшие его карьере и жизни. Всякий раз люди, в руках которых находилась власть, предпочитали пользоваться услугами Кранмера а не отправлять его на эшафот с очередной партией потерявших поражение в придворных и политических интригах И Кранмер, который отнюдь не был просто честолюбивым карьеристом или ловким хамелеоном (хотя у него было немало и того и другого), с готовностью, хотя и сокрушаясь порой, приносил своих покровителей, друзей и единомышленников в жертву долгу. А долгом для него было защитить любой ценой принцип, утверждающий королевское верховенство и в светских и церковных делах, обязанность подданных беспрекословно повиноваться монаршей воле. Кранмер равно благословлял и казнь своей покровительницы Анны Болейн, и своего благодетеля Томаса Кромвеля, и расправу с Екатериной Говард — ставленницей враждебной ему фракции, и заключение в Тауэр своего противника Норфолка Одобрял он и смертный приговор лорду Сеймуру, пытавшемуся захватить власть при малолетнем Эдуарде VI, и казнь близкого Кранмеру лорда-протектора Сомерсета, который послал в 1548 г. на плаху Сеймура и сам в 1552 г. взошел на эшафот, побежденный Уориком, герцогом Нортумберлендским, И казнь того же герцога Нортумберлендского, который после смерти Эдуарда VI в 1553 г. пытался возвести на трон родственницу короля Джейн Грей и был побежден сторонниками Марии Тюдор (дочери Генриха VIII от его брака с Екатериной Арагонской). В правление Марии католицизм снова стал государственной религией. Придя к власти, новая королева некоторое время еще чувствовала себя непрочно на троне. В январе 1554 г. повстанцы, поднявшиеся против ее правительства, ненадолго заняли часть Лондона. В октябре того же года был раскрыт план убийства 2000 испанцев, приехавших вместе с женихом Марии принцем Филиппом (будущим испанским королем Филиппом II).
Но как только правительство укрепило свои позиции, оно сразу же занялось Кранмером и другими руководителями Реформации, прежде всего Ридли и Латимером. Еще ранее Кранмер был осужден за государственную измену. Был проведен «ученый» диспут в Оксфорде, где Кранмер и его единомышленники должны были защищать протестантизм от критики со стороны целой армии католических прелатов. Диспут, естественно, был организован таким образом, чтобы посрамить «еретиков». Решение оксфордских теологов было известно заранее. Немало времени ушло на соблюдение других формальностей: осуждение Кранмера представителями римского престола, лицемерное предоставление жертве 80 дней для апелляции к папе, хотя узника не выпускали из тюремной камеры, и другие требования процедуры. Кранмер как-никак был архиепископом, утвержденным в этом чине до разрыва с Римом,
Наконец Кранмер по указанию папы был лишен своего сана Все необходимые приготовления закончились. И тут произошло неожиданное: Кранмер, долго проявлявший непреклонность, вдруг капитулировал Несколько раз под давлением осаждавших его испанских прелатов Кранмер подписывал различные «отречения» от протестантизма, то признавая свои прегрешения, то частично беря назад уже сделанные признания Обреченный на смерть старик руководствовался не только страхом за свою жизнь, хотя его отречение от протестантизма, быть может, и было продиктовано надеждой на помилование и взято обратно, когда эта надежда не оправдалась. Он был готов принять смерть протестантом, как это бесстрашно сделали его единомышленники Латимер и Ридли. Но он был согласен умереть и католиком, если это, как ему вдруг показалось, приведет к спасению души. Подготовив и подписав многочисленные экземпляры своего очередного, наиболее решительного покаяния, Кранмер в ночь перед казнью составил два варианта своей предсмертной речи — католический и протестантский. Уже на плахе он предпочел последний вариант. Более того, он нашел в себе силы, чтобы сунуть в огонь свою правую руку, написавшую многочисленные отречения. Протестанты очень восхищались этим мужеством на эшафоте, тогда как несколько обескураженные католические авторы разъяснили, что Кранмер не совершил ничего героического: ведь эта рука все равно была бы сожжена через несколько минут. Когда костер погас, были найдены какие-то несгоревшие части трупа. Враги Кранмера утверждали, что даже огонь не берет сердце еретика из-за его отягощенности пороками. Это произошло утром 21 марта 1556 г.
После смерти Марии Тюдор в 1558 г. престол перешел к Елизавете I, дочери Генриха VIII и Анны Болейн. Снова восторжествовало англиканство. Однако правительству Елизаветы еще долго пришлось вести борьбу против католической партии, выдвинувшей в качестве претендента на престол шотландскую королеву Марию Стюарт…
Е. Черняк
Портрет Генриха VIII работы Г. Гольбейна Младшего.
Средневековый Тауэр — символ власти английских королей.
Одна из жен Генриха VIII Джейн Сеймур. Портрет работы Г. Гольбейна Младшего.
Дочь Генриха VIII и Анны Болейн — королева Елизавета I.