Ваниль

Неджма

Перед вами новый роман арабской писательницы, чье настоящее имя навсегда останется тайной. Мы же знаем ее по псевдониму. Та, которая называет себя Неджма, рассказывает о том, о чем в ее обществе требуется молчать.

Неджма пишет о чувственной любви. С ее помощью мы не просто заглядываем в женскую половину мусульманского дома, наглухо закрытую для посторонних, но и раскрываем все тайны чужой постели, узнаем, что происходит между двумя — им и ею, женщиной и мужчиной. Мы наблюдаем, плачем и радуемся, страдаем и блаженствуем вместе с ними.

Неджма — это новая Анаис Нин, только с пряным привкусом Востока.

 

В начале всего

В этой жизни одним дано учиться хорошим манерам, другим — воспитывать дух и укреплять веру. Бог сделал меня склонной к удовольствиям, и я не получила никакого образования, более того, не научилась ни читать, ни писать. У меня осталась одна возможность совершить перед смертью хорошее дело: посвятить какую-нибудь девушку в тайны любви. В строжайшей тайне, конечно. Эта страна решила запретить секс и прикрыться ложной добродетелью. Если удастся установить, кто я, меня повесят.
Зобида Аит Лемсен

 

Вступление

Меня зовут Зобида. Это не имя, шепчет Али, покусывая мои груди, это прелюдия любви! Зобида, оно пахнет хорошим маслом и теплой спермой. Оно тает, как сахар на губах. Чего стоят одни его слоги. Назови себя по буквам, моя дорогая! ЗО-БИ-ДА! В твоем имени есть, чем привести в ад любого правоверного: пенис, половой акт, чрево — на языке неверующих, а на хорошем арабском — zad, хранилище хороших вещей, bida', восхитительное святотатство, zid, продолжай дальше! Пусть Бог простит тех, кто так тебя назвал!

Я забавляюсь, когда Али говорит. А он говорит так же, как занимается любовью, картинно и со сдерживаемым смехом. Он не знает, что комбинации можно составлять не только из моего имени. Из моей жизни тоже. И я мечтаю описать мою жизнь. По крайней мере, то, что я из нее сделала в Зебибе. Увы! Я только Зобида! Искушенная в сексе, ничего не знающая о духе. Певица желания, которая хотела бы повелевать словами!

Вот почему я решила взять себе образованного любовника, после стольких невежественных пенисов. Его, учителя Али, с лукавым взглядом и чувствительными ягодицами, характером твердым, как отвертка, щегольством и стойкостью! Два раза в неделю он входит между моими бедрами, так, чтобы никто не догадался, и в головы его глупых учеников не пришло, что если днем его речь льется свободно, то только потому, что ночью его рот утолил жажду из моего источника.

В этот раз, оседлав его, я обронила:

— Это из-за меня пришло зло. Я принесла хаос в селенье, да простит меня Бог!

— Ты бредишь, моя кошечка, — только и произнес он, тесно сжимая руками мои бедра.

— Слишком поздно, зло уже в плоде.

— Говорят, что «червь» уже в плоде.

— Если ты хочешь…

— Что ты, собственно, сделала? — неохотно

пробормотал он, не отвлекаясь.

— То, что развращает девственниц.

— Какая ты дрянь, однако! Ты заслуживаешь, чтобы я тебя проткнул!

Али обнял мою талию, чтобы лучше приподнять, а затем снова взять меня, его раскаленный меч вошел в мои ножны, мое влагалище жадно втягивало его и неохотно отпускало, его дубина поднималась как можно выше, прежде чем войти во всю длину моего гостеприимного пристанища. Мне казалось, что я двигаюсь между небом и землей, жизнь выходила и входила в меня, моя душа рвалась выскользнуть через мое отверстие.

Я еще не хотела кончать, и мне нужно было продолжать разговор:

— Я тебе сейчас расскажу.

— Не сейчас!

— Потом, но я тебе расскажу!

— Ладно.

— С двумя условиями. Во-первых, ты ничего не выдашь, иначе жители Зебиба побьют меня камнями, как собаку.

— А второе?

— Ты запишешь то, что я говорю.

— У меня есть другие дела вместо того, чтобы записывать твои признания…

— Спать со мной, я знаю.

— Это приятнее.

— Точно.

Я поднялась.

— Нет, вернись! Возьми меня еще раз!

Он надавил на мои плечи, вводя свой кол в мои недра.

— Почему ты хочешь записать свою историю? Ты стала ученой, ни одного дня ни проведя в школе?

— Когда их записывают, воспоминания обретают вторую жизнь.

— Бабский бред.

— И еще я рассчитываю, что ты запишешь все, как писатель.

— То есть?

— Аккуратно и не тем языком, что вульгарные бездельники. Так, чтобы я поняла и порадовалась.

— Теперь ты хочешь получать наслаждение еще и от духа?

— Ты стал учителем не просто так!

— Какое вознаграждение я получу?

— Мое влагалище в конце каждой главы.

— Ты не боишься, что я раскрою твою историю?

— Нет, я держу тебя за член. Ты не посмеешь нарушить закон Аллаха и публично признаться, что спал с женщиной без благословения имама. Ты мой наставник, больше, чем кто-либо до тебя, и ты знаешь божественную силу слов.

Я почувствовала, что его член обмякает, и услышала, как он вдруг произнес ту же самую фразу, что повторял мой покойный муж:«Нет другой такой причины для раздора мужчин, как женщины».

— Ах да! Вот и он тоже!

Он рассмеялся. И я рассказала.

 

***

Каждый раз, когда Садек бил меня, его слюна брызгала, как сильный дождь, текла густо и обильно, вытекала, как грязная вода из водостока, бежала к складкам, надувалась бугорками, пропитывала его бороду, одновременно с его словами, всегда одними и теми же, которые я выучила наизусть. Слова, которые били по моей голове так же сильно, как и удары. Он выплевывал их в том же ритме, что и бил плетью, твердо держа ее в правой руке, никогда в левой, это был харам (недозволенное): «Пророк сказал: я не оставлю после себя большей причины для раздора мужчин, чем женщины, и он прав!» Это была одна и та же фраза, одна и навсегда. И ты прав, если думаешь, что она была предвестием войны для меня, хоть я никогда не читала ни Пророка, ни Коран. С первым слогом — и с первой слюной — я была готова. Клянусь Пророком, ты этого не избежишь — он мог в этом поклясться. Я защищала только лицо и голову, открывая остальное — грудь, спину, руки, ягодицы — ненависти и презрению. Но я пыталась понять. Заставляла работать рассудок, пока кровоточила моя кожа. Я была необразованной затворницей, но в моей маленькой голове пыталась докопаться до причин, которые стоили мне этих плетей и слов.

Садек всегда давал мне понять, что я ни на что не гожусь. Мой отец и братья тоже. Тогда почему фраза, приписываемая пророку, да благословит его Бог, указывает, что женщины — колючка в ноге, причина всех бед, и без них правоверные были бы избавлены от зол, как голова от блох? Да они устроили бы хаос, прообраз ада, хуже, чем чума или война!

Я мучилась в поисках ответа и, терзаясь этими муками, забывала о побоях. Я думала: без дочерей Евы мир был бы другим, и мужчины заскучали бы. Раздор придает жизни остроту, заставляет распутывать проблемы, оправдывает сражения. Возможно, поэтому Бог создал женщин. Необходимое зло.

Я думала обо всем этом не для удовольствия, а потому, что это был действенный способ забыть об ударах. Когда я терялась в смысле этой фразы, боль уменьшалась. Странно, как наши головы заставляют нас забыть о телах, когда начинают думать.

По мнению моего мужа, сам Пророк, да благословит его Бог, предупредил верующих об этом противостоянии между мужчинами и женщинами. Очевидно, он выполнял свой долг искушенного предсказателя, повторив верующим: внимание, я ухожу, но оставляю вам проблему, большую проблему, это женщины, которых вам надо остерегаться, займитесь этим, это не ерунда. Да будет благословенны правоверные!

Очевидно, мужчины хотели устроиться сами по себе, не учитывая мнения женщин. Они сказали себе, что из зла не может получиться благо. Зато его можно избежать, усмиряя самок необходимыми способами. Я считала несправедливым, что муж меня бьет. Иногда я начинала протестовать сквозь зубы, когда у меня не оставалось слез, чтобы плакать: «Ты уверен, в конце концов, что Пророк сказал то, что говоришь ты?» Или: «Он не требовал бить меня, Садек Ле Борнь! И потом, можно ведь поискать выход, найти решение!» Садек Ле Борнь ничего не слышал. Он считал и наносил удары. С возрастающей силой. И его борода напоминала бороду самого Бога!

Чтобы отомстить моему покойному супругу или признать его правоту, я решила воплотить эту фразу на практике, довести ее логику до конца. Теперь у меня было только одно желание — устроить раздор в этой мирной деревне, где я поселилась на годы после того, как похоронила мужа и плюнула на его могилу.

— Тебе уже есть, о чем написать первую главу, мой король! — сказала я, поднимаясь. — Но берегись! Я позволяю тебе исправлять мою речь, но запрещаю воровать подробности секса или бряцать метафорами там, где нужно называть влагалище своим именем…

— Недвусмысленный язык рискует показаться нарочитым, и результат может получиться вульгарным.

— Ах! Я узнаю плутовство мужчин и их ложную добродетель!

Он приподнялся на кровати, чтобы завладеть моими грудями. Я высвободилась.

— Я вернусь завтра после полуночи, как всегда. Смотри, чтобы никто не ходил возле твоего дома.

***

На самом деле меня зовут не Зобида. Я придумала себе это имя, приехав в Зебиб, возможно, вдохновившись его первой буквой, чтобы фонетическая связь помогла смягчить мое существование в этой забытой Богом дыре. Действительно, что за идея — приехать жить в местечко на крайнем западе, не знающем ни морской соли, ни аромата весны и осени! Зебиб, подвешенный между горами и долинами, посередине между землей и Богом, которого жители прославляют в мечетях, но оскорбляют на ложе, публично боятся, но тайно обворовывают!

Верно, что я совершила ошибку, признавшись, что я уроженка племени улед-майл — берберов, живущих на высокогорных плато. Я не знала, какое отвращение местные испытывают к кабильцам, считая их отступниками и горными обезьянами. Еще меньше я знала об их убеждении, что мир появился вместе с арабами, а то, что этому предшествовало, было только a'dam, ничто, в широком смысле — бесформенное вещество, отсутствие бытия, зияние, черная дыра, заколдованная бездна. Грязь, как сказала бы моя внучатая племянница Бадра, — первое слово, которое она произнесла в год, то есть последний раз, когда я ее видела, теперь уже десять лет назад.

В действительности все жители Зебиба называют себя потомками Пророка. Они добрались от его чресл до наших дней безопасным путем, на их коже стоит печать «араб» — единственная марка, которая заслуживает уважения, и это доказывают сундуки, которые они со смешными церемониями открывают перед вашим носом — почувствуйте мускус Аравии, испарения амбры и шепот шелка! Из этих сундуков они извлекают листы, обесцвеченные временем или ложью, я не знаю, и показывают их с гордостью — посмотрите, прочитайте этот документ, посыпанный золотом! — восхищаются они, прослеживая линии генеалогических древ, чьи ветви провисают под весом воображаемых связей. Они вынуждают эти ветви подняться к некому двоюродному брату, правнучке или племяннику Пророка, да благословит его Бог! Я никогда не видела нашего Пророка, но уверена, что у него нет ничего общего с этими крестьянами — с печатью вырождения на лицах, волосами, как шерстяные перчатки, мутными черными глазами — настоящие обезьяны из долин!

Несмотря на мое неудачное происхождение из берберов, я заработала себе хорошую репутацию. Меня называют доброй, любезной и немного чародейкой из-за моих внезапных исчезновений. Я их не отрицаю. Эти слухи — ветви, которые скрывают мое прошлое и защищают меня от тех дней, когда я так страдала из-за мужа! Я скрываю и ночи любви в объятиях мужчин, которых не буду перечислять! Им принадлежит моя признательность, им, кто пристрастил меня к удовольствию и вернул желание жить. Я решила, что ты будешь последним среди них, Али, не потому, что у тебя длинный и чувствительный член, но потому, в особенности, что у тебя красивая речь, а умелым авторам принадлежит привилегия завершать судьбы.

Конечно, я не молода, но никто не даст мне моего возраста. Без сомнения, это потому, что я не рожала. Ни муж, ни любовники не сделали мне детей. Я не знаю, моя ли это вина или их. Так захотел Бог. Мое чрево тоже, это точно.

В Зебибе статус вдовы приносил мне уважение, которое оказывают Добродетельным. Как будто пояс целомудрия автоматически дает корону святого! В этом прогнившем бледе воздержание от секса было непременным условием, чтобы войти в сообщество мужчин. Через несколько месяцев мне позволили выполнять обязанности кади. Я давала советы матерям, оказавшемся в затруднительном положении, грозно клеймила девушек и юношей, которые не имели права перечить мне хоть в чем-то; бежала на зов отцов, которые требовали моего мнения в отношении браков, иногда — финансовых тяжб. Больше никто не колебался, приглашая меня в свою жизнь, куда я входила с легкостью хозяйки; мне стали знакомы горести и радости жителей Зебиба, ведь я руководила их браками и разводами.

***

Вот почему однажды я оказалась у Омранов. За мной послали на заре, и мне показалось, что я пришла посреди похорон. Отец гневался, стоя перед домом, под еще не просветлевшим небом: «Шлюхи, все шлюхи!» — начиная с «нее», матери его детей, «чтобы Бог раздробил ей кости». «Пять дочерей, которых она принесла тихо, как корова! — кричал он. — В любом случае шлюха может родить только шлюх!» Его гнев рос, и наследникам тоже досталось: «Сукины дети, дающие взаймы собственную задницу, жалкие обманщики, племя сводников и выродков. Как еще это могло случиться!»

Я знала, какие оскорбления приняты у жителей Зебиба и их обычный гнев. Я обошла отца и направилась во дворик. Старшая из дочерей плакала навзрыд.

— Что произошло? — спросила я у Ашаман.

— У Лейлы не пошла кровь…

— Она была девственницей, ради Бога!

— И теперь все в этом сомневаются.

— Тарек, должно быть, плохо взялся за дело. Еще один девственник, вот и все!

— Я ничего об этом не знаю. Кроме того, что новые родственники моей сестры прогнали ее ударами туфель.

Нет нужды описывать сцену, обычную для Зебиба. Лейле пришлось вернуться домой, с приданым, нагруженным на четыре добрых руки, без единого сочувственного взгляда или возгласа. Исчезли песни, всадники и ружейные выстрелы. Осталась только луна, безмолвный свидетель в багряном зареве, и стыд.

— Заходи, — сказала Ашаман, проведя меня в одну из трех комнат, из которых состоял их дом.

Я села напротив Лейлы. Девушка, еще не отойдя от шока, казалось, не осознавала, что происходит вокруг нее. Блуждая взглядом, она повторяла:

— Я… ничего не сделала… Это не я! Крики, крики… Ругань. Они были в ярости. Все за дверью…

Я взяла ее руку. Она продолжала, не замечая моего присутствия:

— Простыня, простыня! Все время одно и то же слово. Он говорил — идет, идет. Но, во имя Бога! Нужно попробовать еще. Мы попробовали… Они кричали: придите за вашей дочерью… С ней не все ладно… Грязная шлюха, что ты сделала с моим братом… Они сказали…

— Лейла, успокойся. Не волнуйся.

Я попросила капельку померанцевого настоя и заставила Лейлу его выпить.

Она повторила, на этот раз тише:

— Я не понимаю. Я никогда не подходила к мужчине, тетя. Я правильная.

— Никто не винит тебя, моя дорогая. Опиши мне, как это произошло.

— Я последовала всем вашим советам. Я подготовилась, прежде чем он вошел. Я положила белое белье между ягодицами для крови. Он попросил меня лечь, и я легла. Я услышала, как он читает аяты Корана. Он дал мне три миндальных пирожных. Он положил две подушки мне под поясницу и лег на меня. Я слышала, как поют девушки, а парни стучат в дверь.

Она умолкла, погрузившись в еще свежие воспоминания.

— Продолжай.

— Тарек напрасно…

Она покраснела.

— Не стыдись, девочка моя, теперь, познав мужчину, ты можешь спокойно говорить об этих вещах.

— Он напрасно ласкал меня, ничего не происходило. Он сказал: «Нужно, чтобы они прекратили шуметь за дверью». А я думала только о белой простыне, на которой должно остаться алое пятно — доказательство моей девственности. Часом позже все еще ничего не происходило, его член увял, и я его больше не чувствовала. Он сказал: «Я не понимаю, что с тобой такое?» Я не ответила, не зная, что сказать. Затем он закричал: «Вот! Идет! Я снова становлюсь мужчиной!» Он поднялся на меня и начал снова. Я была измотана, он искал дорогу уже три часа, и я захотела его оттолкнуть. Он разозлился и сказал, что это я его сглазила, и если я отказываюсь, значит, мне есть в чем себя упрекнуть…

— И что ты осквернила себя с другим… известная песня.

Лейла закрыла лицо руками и заплакала:

— «Будь проклята вся твоя семья!» Только это я слышала от его сестер, которые толкали меня к двери.

— А твой муж?

— Он пытался меня защитить. Они ответили, что это женское дело. Маленькие кричали вместе с большими: «Оставь ее, это шлюха, она не девственница!»

— Успокой меня, — потребовала Ашаман, садясь на колени перед своей сестрой. — Ты никогда не знала…

— Как бы я это сделала, никогда не покидая дома? Ты это знаешь! — оборвала молодая супруга, вымещая злость на бедрах, расцарапав их до крови.

Я смотрела, как Ашаман взяла руки Лейлы в свои, думая о своей собственной брачной ночи. Со старым Садеком, под которого меня положили осенней ночью, а я даже по-настоящему не знала, кто он. Такой вот брак-сюрприз. Я слишком много бегала по полям и не слушала женских советов. Мне хотелось дернуть бородку этого Садека, просто чтобы посмеяться. Но он достал свой член. И мне пришлось бороться. Так сильно и удачно, что его мать держала меня и закрыла мне рот руками, чтобы позволить ему покрыть меня, как это делают животные, но с меньшей нежностью.

***

Я наблюдала за лицом Лейлы. Идеальный овал, глаза газели и шелковая кожа. Однако я сомневалась, что девушка сознавала свою красоту. Могло ли быть иначе у крестьян, скупых на комплименты, как их диалект на нежные слова! Один ты, Али, продолжаешь считать, что Зебиб когда-то был сердцем империи и владел сотней имен любви, пятью сотнями, чтобы описать ягодицы — столько же, чтобы превознести роскошный круп, — метафорами, которыми можно было наполнить словари и бессчетное число сочинений, которые у нас украли крестоносцы, чтобы ухаживать за своими красавицами.

Я должна была сама убедиться! Ожидая, я укрепилась в уверенности, что Лейла воспитывалась со своими четырьмя сестрами, никогда не слыша похвал своей внешности и не зная всего того, что существовало в ее теле… Ее тело? Что это, тело? Пища для червей, повторяла Фатима, ее мать, самое большее — ложе для мужчины, хорошо набитый матрас, на котором самец может спать или испускать сперму, по своему желанию. Женское тело не для женщин, добавляла мать, это собственность их мужа. Конечно, Лейла усвоила материнские советы. Без сомнения, она не рассматривала свое тело, просто не имела на это времени, разрываясь с утра до вечера между печками, колодцем и птичьим двором. Она только знала, как и все девственницы Зебиба, что мужчины живут на другой планете, но все же они существуют… если не хочешь навсегда остаться в семье и навечно похоронить себя в тени отцовских усов. Кстати, я вспомнила смерть матери Лейлы — нелепый случай. Фатима провела всю жизнь в четырех стенах, выходя только для того, чтобы покричать на свадьбе или проронить три слезы над умершим. За исключением этих случаев она никогда не выходила на улицу и пострадала от обычной под нашим небом немощи — непривычки переставлять ноги. Это и погубило ее однажды утром: в двух шагах от дома, споткнувшись, она умерла.

Я все еще рассматривала прекрасное лицо, когда Ашаман нарушила молчание, приказав:

— Позволь тете Зобиде проверить.

Малышка бросила на меня взгляд, в котором я не смогла отличить надежду от ужаса. Она встала, подняла платье и медленно опустила трусики. Я попросила ее развести ноги. Она подчинилась. Я раскрыла лепестки вульвы и осмотрела ее. Она закрыла глаза. Ее оболочки были белыми — знак того, что семя мужчины никогда туда не изливалось. Только внешние, потревоженные, стенки окрасились в гранатовый цвет. Я ввела палец глубже. Ее дырочка была стянута, как в день ее рождения. Я произнесла свой вердикт:

— В Лейлу никогда не входил мужчина, я в этом уверена. Ее влагалище нетронуто.

Мои слова, казалось, не успокоили девушку. Она ответила:

— Может, я и девственница, но моя жизнь разрушена! Моя жизнь разрушена! Я больше ни на что не гожусь.

Я попыталась ее утешить, затем собралась уходить, когда Ашаман вскричала:

— Я знаю!

— Что ты знаешь?

— Это из-за мамы.

— Про мертвых вспоминают только хорошее.

— Точно, она закрыла ее, как и нас всех, когда мы созрели.

— Как? — спросила малышка, широко раскрыв глаза. — Что сделала мама?

Ашаман не обратила внимания на сестру. Приподняв брови, поднеся руку к подбородку, разговаривая со своей покойной матерью, она прошептала:

— Мама, ты забыла ее открыть перед браком!

— Что она сделала? — снова спросила Лейла.

— Нам нужно просто раскрыть ее, — продолжала Ашаман, не отвечая на вопросы сестры.

У меня внезапно явилась идея. Я не подала виду и сказала старшей сестре:

— Конечно. Но ты знаешь, что малышку может раскрыть только та, кто ее закрыл. Это она должна произнести формулу.

— Правильно! — воскликнула Ашаман, снова хлопая себя по щеке. — Кто закрыл Лейлу? Великий Боже! Кто закрыл Лейлу?

Я едва удерживалась от смеха, смотря, как худенькая Ашаман ходила туда-сюда по дворику в развевающемся желтом брачном кафтане. Ее озадаченное лицо исказилось, она била себя ладонью по щеке, повторяя:

— Кто закрыл Лейлу? Кто закрыл Лейлу?

Потом спохватилась:

— Я дурочка! Мама должна была обратиться к Зобиде. Это она закрыла моих сестер и меня.

— Вы? — спросила Лейла, изумленно смотря на меня. — Что вы сделали?

— Нет, глупая, — ответила Ашаман, — это не тетя. Это Зобида из Васаха.

Я повернулась к Лейле:

— А ты помнишь ту, кто тебя закрыл?

— Я вообще не понимаю, о чем вы говорите, и никто мне ничего не объясняет! Ах, если бы мама была жива!

И она снова начала плакать.

— Нужно найти Зобиду! — воинственно заявила Ашаман. И продолжила: — Этим же вечером, обязательно! Нужно спасти честь Лейлы!

***

Мы дождались наступления следующей ночи, чтобы пересечь деревню. Укутавшись, мы нервно шагали под лай собак, а луна насмешливо улыбалась нам с неба.

Я без особой уверенности следовала за Ашаман, которая спешила вперед в своей чадре, рассказывая мне о своих страхах:

— Все те, кто никогда не любил мою семью, обрадуются возможности оболгать нас, начиная с моих своячениц!

— Замолчи, у ночи есть уши.

Ашаман не обращала внимания на мои советы:

— После скандала я видела самую молодую из них. Она поторопилась избавиться от хны, которую делила с Лейлой, потому что боялась разделить ее участь!

Мы шли вдоль русла. Влага покинула его, оставив одни лишь камни да колючки.

Увидев другой берег, Ашаман прижала чадру к лицу, и половину ее слов приглушала ткань:

— Негодяйки!.. Мерзавки! и мать Тарека… порочит нашу репутацию… за кого она себя принимает? Кто ее сын? Она считает, наверно, что это пророк Иосиф или калиф Аравии! Бедный секретарь, прислужник!.. Если он и там справляется как… в постели, это не вина моей сестры!

Южный берег хаотично расстилался перед нами, растерзанный скопищем хижин, погруженных в настороженную тишину. Только несколько огней освещали хижины с земляным полом, склады зерна, где бродили покорные курицы и бесхвостые петухи. Шатались мужские тени, вытянув вперед руки и ища в темноте свой дом.

Ты знаешь это, как и я, Али. В Васахе живут самые бедные, отбросы общества, читающие по кофейной гуще, похитители мулов, безработные, проститутки, все, кого Бог втолкнул туда, где сожительствуют порок и неустроенность, куда Зебиб выбрасывает грязь и болезни, страхи и смутьянов, где сеет и пожинает самые ужасные происшествия. Только жандармы рискуют соваться в эту кучу мусора на свой страх и риск, некоторые игроки в мезуар и сутенеры, собирающие с проституток налог пропорционально их прелестям, иногда возрасту, почему не форме влагалища, в конце концов! Именно сюда пробирается по вечерам знать Зебиба, которая считает себя защитниками нашей чести днем и забывает ее ночью между бедрами проституток. Муж Ашаман, к примеру. Я знаю, что ей об этом не известно. Я не собиралась ей говорить, и, в любом случае, она, даже если бы знала, притворилась бы, что ничего не видит. Возможно, она стремилась восстановить репутацию своей сестры из страха, что ее собственная будет разрушена членом ее мужа.

Мы бросились к первому женскому силуэту, склонившемуся перед хижиной:

— Вы знаете, где живет Зобида?

— Кто?

— Зобида.

— Халима? Я не знаю! — ответила пожилая женщина, широко и безумно улыбаясь.

— Нет, Зобида, Зобида.

— Бадра? Это луна. Зобида — это большая шлюха. А меня давно уже больше не берут!

— Вы ищете Зобиду?

Мы оглянулись. Перед нами появилась огромная негритянка, сестра ночи.

— Вы ее знаете?

— Да.

— Вы можете показать нам ее дом?

— Она уехала на юг, в Ранжер, и вряд ли вернется, — добавила наша собеседница таинственным голосом. Потом спросила, набрасывая покрывало на спину старухи: — Откуда вы?

— С северного берега.

— У женщин богачей дурно пахнет влагалище! — выплюнула старуха нам вслед.

***

Весь Зебиб собрался у постели девственницы! Все сокрушались о том, что процессу лишения невинности помешали! Как все спешили соболезновать судьбе Лейлы, которую десятки крестьянок приходили прижать к груди, где билась ложь, к сердцу, созданному для заговоров! «О, это не смертельно, дорогая моя! Пусть Бог ослепит твоих врагов и отрежет их лживые языки!» Шепот и слезы, которые стекали к ней в кровать с тайной радостью, что они избежали такого же несчастья, — я готова спорить, что это так. Эти мегеры наслаждались слухами, пуская их по ветру как ни в чем не бывало, вытряхивая белье на террасах или катая зернышки кускуса. И к тому же, зачем катать зернышки весь день, я тебя спрашиваю, если не потому, что им нечего делать, этим самкам, испортившимся оттого, что они много сидели на одном месте, этим хищницам, которых Бог забыл в ловушках, под самцами, которые проводят время, мочась на деревья, как псы, почесывая свои яички, как будто у них чесотка, и ожидая часа молитвы, которую произносят только из страха перед имамом, а не перед Аллахом, и меня не убедить в обратном!

Отец Лейлы наблюдал, как все ходят перед его закрытыми ставнями. Он больше не рисковал выходить наружу, даже чтобы пойти в мечеть. Что до его старших дочерей, они вернулись к семейному очагу, закутавшись в чадру и с камнем на сердце. Только Ашаман решила ненадолго остаться под родительской крышей из страха перед шутками своей собственной новой семьи и в надежде найти выход для сестры, как она повторяла, задумавшись и приложив ладонь к щеке.

Я проводила время то в своем доме, то у Омранов, отсутствуя только по личным делам. Тогда у меня был любовник, с которым мы встречались под покровом ночи. Я без промедления пробиралась в его постель, он срывал с меня одежду, брал в тишине и возвращал к рассвету. Все, что мне удалось узнать о жизни этого мужчины, — это что он занимался торговлей и объезжал соседние деревни, чтобы ее расширить. Мы каждый раз встречались в новом местечке, всегда после захода солнца, и брал ли он меня на ферме или за двумя стогами сена, под деревом или в пересохшем устье реки — я всегда соглашалась.

Да, я знаю, что обязалась не упоминать о своих любовниках — но мне не удается, без них я не стала бы той, кто я есть. Мои тайные исчезновения, вызванные любовью, позволили мне узнать, сколько слухов породила ночь, не окропленная кровью Лейлы! Сколько добрых душ поддерживали огонь злословия, сожалея о том, что не видели своими глазами запачканную простыню, шепча ткаф, формулу запирания: «Лейлу в юности завязали, и семья забыла ее открыть перед брачной ночью». Но особенно часто повторяли: «Дочь Омранов перестала быть девственницей до брака, ее уже проткнули, ее колодец осквернен, у нее лживый взгляд лгуньи, которая уже познала мужчину».

Долину охватило возбуждение, какого не было со времен эпидемии чумы в прошлом веке. Никто уже не вспоминал о будущем сборе урожая, жертвах святым, еще меньше — о решении центрального правительства закрыть наши границы с соседней Джумхурийей, которая зарилась на богатства, которые, как было объявлено, у нас нашли. Действительно, прошел слух, что Провидение смилостивилось над нами после долгих лет невиданной бедности и бесплодия и недра нашей дорогой земли оказались благословенными, почва была набита богатствами, как матрас старухи, и скоро потребуется только поскрести, чтобы потек черный густой сок, который наполнит все отверстия. Эти слухи говорили, что скоро эти сокровища привлекут голубоглазых чужестранцев, которые будут приезжать десятками… но после трагедии с дочерью Омранов они съежились, как засохший плод.

Итак, забудьте все это! У Истории было теперь одно имя: «Влагалище Лейлы». Страну могли наводнить чужеземцы, правоверные могли быть перебиты неверными, горы — треснуть, как арбузы, реки — иссохнуть под ветром, деревню это больше не заботило. На небе был кто-то, кто надзирал за половыми органами женщин и мог лишить мужчин рая, если бы они не делали этого так же усердно. И так как жители Зебиба не совершали на земле ничего такого, что, как они рассчитывали, не оценил бы Бог, следовало ожидать, что эти торгаши, ответственные за жизнь после смерти, первым делом будут заботиться о девственных плевах и покажут себя лучшими стражами добродетели.

Еще меньше дела страны интересовали самок. Никто не собирался спрашивать их мнения, все происходило без них, и это было к лучшему, как говорил мой бывший муж, заверни его Бог в грязь и навоз.

Между тем молодые жительницы Зебиба отваживались наклониться над своим влагалищем — впервые на ложе — и задать себе несколько вопросов насчет инструментов, предназначенных их исследовать. Они спрашивали о запирании, которое к ним применяли без их ведома. При этом их матери хмурили брови в знак неодобрения, прежде чем заявить, что это «закон Аллаха». Нужно закрыть вам рот и низ, чтобы мир не подвергался опасности. Имам, до которого доходили все слухи, притворялся, что его душит гнев, отвечая, что это неправильно, что мегерам не хватает веры и рассудка, что Бог подвесит язычников за веки!

Несмотря ни на что, матери спешили прибегнуть к этой практике как к вакцине против бешенства, и десятки девушек были подвергнуты ритуалу. Я это знаю, потому что тоже проводила его, каждый раз изобретая новый способ закрыть влагалище, благодаря магии, которая умеет заклинать вещи, используя каждый раз одну и ту же формулу, каков бы ни был ритуал.

— Ни один мужчина больше не сможет приблизиться к тебе, душа моя. Почему? Потому что его член станет нитью, а твое влагалище стеной. Повторяй за мной: чтобы его член стал нитью, а мое влагалище стеной. Аминь!

Чаще, чем к методу ткацкого станка, который заключался в том, чтобы три раза подряд провести девушку с закрытыми глазами между веретенами, произнося одну и ту же фразу, я прибегала к способу, который узнала на востоке страны, поднимая платья этих девушек и нагибаясь над их бедрами, чтобы быстро поместить туда конец иглы, подбадривая их улыбкой:

— Не двигайся, сердце мое. Не бойся, это маленькая пустяковая царапина, тебе не будет больно! Только капелька крови, не больше, это не ручей, ты же видишь. Теперь дай мне изюминку, которую ты держишь в руке, я окуну ее в твою славную красную жидкость, вот и все! Съешь это ради меня! Это не грязь, Мариам, это твоя кровь! Давай проглоти ради меня эту изюминку! Тебе надо только подумать о другом, и все! Держи, Наима. Не беспокойся. Ты видишь, все кончено!

Однако я признаю, что предпочитала более чувственный метод, где развлечение сочеталось с бесстыдством. Придя в дом, я просила, чтобы девственницу закрыли так, чтобы она не видела, что творится под родной крышей. Затем я требовала свинец, растапливала его на жаровне, затем охлаждала и нежно лепила, чтобы придать ему форму женского полового органа, особенно стараясь над большими губами. Время от времени я поднимала глаза на мать, молча наклонившуюся надо мной с глупым видом и удивлявшуюся миндалинке, которую создавали мои руки. Она была гладкой и круглой, приоткрытой, в середине из двух частичек тек прозрачный сок, который был не чем иным, как потом моих пальцев.

— Я тщательно спрячу эту вещь у себя. Ты придешь за ней в день свадьбы. Я растоплю ее и открою губы перед твоей дочерью. Ей понадобится только произнести формулу, и все пойдет как по маслу!

Я избегала давать обещания привыкшим к ритуалам матерям. Часто они просили меня перед уходом:

— Пожалуйста, Зобида! Тщательно спрячь эту фигурку. Ты хорошо знаешь, что, если потеряешь ее, для малышки все будет испорчено. Никто больше не сможет ее открыть.

— Конечно, конечно, — повторяла я, посмеиваясь.

***

Зебиб раскололся надвое. С одной стороны были те, кто свидетельствовал в пользу дочери Омранов, твердо веря в идею запирания, с другой — те, кто упоминал женские хитрости, считая, что невесту не удалось лишить девственности из-за ее развратного поведения. В центре находились защитники теории заговоров и приверженцы черной магии. Они говорили, указывая пальцем в направлении юга деревни, что все зло идет оттуда, там правят волшебницы, они зачаровывают и расколдовывают, только тот, кто вызвал беду, может ее прогнать, пойдите туда, Ашаман! Проводите ее в Васах, тетя Зобида!

Я ждала.

Ни одно предположение, ни один совет не мог утешить Лейлу. Газель плакала горше, чем вдова:

— Я мечтала увидеть кровь моей девственности…

Лейла жаловалась, что ее сестры были удачливее. Их белье гуляло по всей деревне, она сама носила его на подносе, его вырывали сотни пальцев. Женщины вдыхали запах и рассматривали белье, как будто душа ее сестер, сущность их бытия отпечаталась там. Потом Лейла приносила блюдо, полное золотых и серебряных монет, — сумму, с которой она требовала процент. На следующий день Фатима вывешивала белье на фасаде дома, чтобы все могли убедиться в чести ее дочерей. Жены трогали его ревностно, как реликвию святого, ища удачи для своих девственниц. Даже старухи, я видела, как они ласкали его взглядом! Они говорили, что это предотвращает слепоту.

Свернувшись клубочком, Лейла рассказывала о брачных ночах, простынях, крови, чудесах, приписываемых кускам ткани. Одержимая, завистливая, потерявшая покой из-за того, что не смогла пролить крови на брачное ложе.

— Что делать? — сокрушалась во дворе Ашаман. — Мы опозорены перед всей деревней. Мой отец несчастен, и моя сестра зачахнет.

Через неделю, решив, что время пришло, я заявила:

— Лейла не может оставаться в таком состоянии. Ей нужно уехать.

— Куда уехать? — спросила Ашаман, по привычке похлопывая себя по щеке.

Мне не пришлось задумываться, чтобы ответить:

— На поиски той, которая ее закрыла, вот и все.

— И не думай об этом! В нашей семье ни одна женщина не покидала деревню.

— С этим нужно смириться.

— И кто будет ее сопровождать?

Я помолчала, прежде чем произнести:

— Я часто вижу во сне вашу мать, Бог забери ее душу! Она всегда одета в белое платье с зеленым поясом, настоящая райская гурия. Свет озаряет ее лицо — нет, Лейла, пожалуйста, не начинай снова плакать! Лучше послушай: покойная каждый раз берет меня за руку и заставляет поклясться на Коране, что я буду наблюдать за вами…

Я прочистила горло и добавила:

— В память о Фатиме и для того, чтобы сдержать мое обещание, я готова сопровождать Лейлу хоть до края земли!

Я не поняла, были ли две сестры довольны или удивлены. Я поспешила опередить их опасения и возражения:

— У меня нет ни связей, ни мужа, ни детей. Я отправлюсь в это путешествие вместе с Лейлой. Она вернется и восстановит свою честь.

И в тот год, деливший век на две половины, в конце весны началось наше путешествие. Наши новые родственники говорили, что мы должны вернуться до третьей декады луны, иначе дьявол похитит нашу счастливую звезду, что на языке попроще означало: по прошествии этого времени Тарек откажется от Лейлы.

В то же утро новость облетела всю деревню, и клан Омранов устроил так, чтобы все знали причину нашего отъезда: вернуть фигурку влагалища, которая его закрыла. Тогда Лейла сможет произнести формулу, которая ее раскроет, брак состоится, в Зебиб вернется спокойствие, женщины будут меньше говорить о влагалище, имам не будет больше возмущаться, петухи будут кричать вовремя, а собаки перестанут надрывно лаять. Бог будет доволен, даст своей пастве богатства этого мира и доказательства того, что она попадет в другой. Лейла выйдет замуж за Тарека, Тарек женится на Лейле, и пара заселит землю маленькими мусульманами.

***

Мы отправились в путь, неся с собой два узла, сосуд с водой, корзину, наполненную котлетками из сушеного мяса, хлебом и рогами газели. Я немного опоздала, улаживая некое дело, но ровно в семь часов мы отправились в путь.

Покрывала защищали нас от чужих взглядов и любопытства. У Лейлы были видны только подошвы ног, покрытые рисунками хны. Что до меня, я вышла из того возраста, когда женщина должна заматываться как привидение. Закон позволял мне выпустить несколько прядей или открыть часть лодыжек под предлогом того, что я больше не могла возбудить правоверного, раз мне уже исполнилось сорок лет. Боже! Как они ошибаются, не видя, какое желание вызывают зрелый живот и груди!

На груди я спрятала деньги, которые неохотно дал нам отец Лейлы; на них мы должны были добраться до места назначения.

Крестьянин провез нас на своей тележке часть пути. Нам оставалось пройти пешком километров десять до железнодорожного вокзала.

Посреди полей я начала разговор, решив вернуться к причине нашего отъезда:

— Твой муж не смог тебя открыть, потому что твое влагалище противостояло его атакам.

Щеки Лейлы покраснели, как маки, которые росли вокруг.

— Я хочу, чтобы ты знала, что с тобой. Ты хоть что-то понимаешь?

Она пробормотала:

— Я иногда слышала… произносили слово… «закрыта», но я не пыталась понять, что это значит.

— Ты ничего не помнишь о том дне, когда тебя закрыли?

— Нет, я не помню.

Я дура! Конечно, эффективность закрытия заключается в том, чтобы скрыть его от заинтересованной девушки.

— Но однажды, — продолжила Лейла, сосредоточившись, — я услышала, как мама шепчет моей будущей свекрови: «Даже армия фараона не справится с ее влагалищем». Я не пыталась понять.

Я замедлила шаг:

— Ты знаешь, что такое влагалище?

— Самая дорогая вещь, которую девушка должна хранить.

— Да, но что это?

— Оно напоминает паутину, которая защищает вход…

Я подбодрила ее жестом.

— Я его едва трогала… потому что боялась разорвать по неловкости. Мама ощупывала мои груди, бедра и ягодицы, подтверждала, что моя талия стройная, таз на месте и изгибы тела не изменились. Когда я ходила и прыгала, мне нужно было вести себя осторожно, и я никогда не разводила ноги слишком сильно. Такова была цена за то, чтобы удерживать на месте девственную плеву, я это знала.

Я вспомнила свою собственную мать. Те же самые советы, проверка всего тела. Я постаралась забыть об этих прикосновениях, считая их бесстыдными. Но иногда я трогала и трогала все мое тело, терлась обо все, на что ложилась, о край матраса, кровати, стола или о перила. На заброшенной ферме или в шалаше я позволяла двоюродным сестрам войти на порог моей поляны. Я повторяла пословицу моего селенья: «Целуйся и резвись, как хочешь, но следи за тем, чтобы сохранить место, которое принадлежит мужу!» Эта радостная связь, которая соединяла меня с моим телом, оборвалась в тот день, когда Садек получил его в собственность.

Я удержалась от того, чтобы признаться в этом девушке, для нее это было бы преждевременно.

Лейла продолжила грустным голосом:

— Возможно, они меня закрыли, но не стоило так поступать. Я всегда была убеждена, что мое тело — не мое.

— Вот как?

— Мама говорила, что тело женщины не принадлежит ей. Я понимаю.

— Что ты понимаешь?

— Тело нужно закрыть, потому что, открывшись, оно может стать источником бед.

Мне предстояла сложная задача.

— Твое влагалище закрыли, чтобы предотвратить опасность, так?

— Да… мама говорила: «В тебе живут все демоны земли, берегись и не выпускай их, мужчины от этого умирают».

Вдруг, при слове «мама», Лейла повернулась к деревне и залилась слезами.

— Что такое?

— Я не хочу покидать своих родственников. Я не должна была уходить.

Я попыталась ее утешить:

— В чем-то несчастье даже пошло тебе на пользу. Без этих злоключений ты не смогла бы попутешествовать. — И я сменила тему: — Ты его хотя бы любишь?

— Кого?

— Того, с кем собираешься связать свою жизнь.

— Тарек мне ничего не сделал, я не могу его ненавидеть.

— Так ты его любишь?

— Он мой двоюродный брат, и я всегда смотрела на него как на брата. Я не думала о нем как о муже. Но разве любовь имеет значение?

Мы были уже далеко от деревни, когда Лейла снова начала плакать, повторяя, что она хочет вернуться домой. Я не смогла сдержать раздражение:

— Перестань вести себя как ребенок! Вместо того чтобы жаловаться на судьбу, цени то, что происходит с тобой сейчас. Ты находишься вне стен родного дома, ты свободна и далека от Зебиба и его навоза! Ты не чувствовала бы себя лучше, пойди у тебя кровь в первую ночь! Ты целыми днями мыла бы пол и ложилась под мужа, который радовался бы, видя, что твой живот доходит до носа. А ты бы страдала и раздавалась вширь, плакала и рожала, а потом он покинул бы тебя ради женщины помоложе. Разве это жизнь? Тогда я тебе скажу, что ты ничего не потеряешь, пока ждешь. Ты вернешься и погрузишься в это жалкое прозябание!

Глаза Лейлы округлились, как будто она видела меня в первый раз.

Я смягчилась:

— Лейла, ты уже видела дом твоей новой родни? Его стены высоки, как стены тюрьмы. Нет, ты никогда не видела тюрьму. Ты не провела достаточно времени в заточении. Знай, что уйти из отцовского дома в дом мужа означает поменять один застенок на другой. У твоей новой родни будет еще хуже. Низкие потолки, окна, которые выходят в коридоры, темные, как живот удава, и когда ты поднимаешь голову, ты видишь только бороду Бога. А что делает борода Бога? Она требует от тебя быстро опустить глаза и выполнять долг по отношению к мужу и другим мужчинам племени. Тогда ты возвращаешься к своим делам и снова начинаешь трудиться в поте лица, веря в то, что твоя жизнь и радости и днем, и ночью принадлежат твоему мужу, а не тебе. Не сомневайся, праздника не будет!

— Женщина создана для того, чтобы служить мужчинам. Мама говорила, что женщина без мужчины…

— Шлюха, произнеси это слово!

— …

— Лучше быть шлюхой, чем рабыней глупого мужа.

Она споткнулась.

— Да, да! Теперь ты широко раскроешь уши и не будешь краснеть каждый раз, когда я произношу слово «влагалище» или «шлюха», хорошо?

Она только пробормотала, как будто разговаривая сама с собой:

— Я предпочла бы умереть. Девственницы попадают в рай.

— Смерть из-за ошибки девственника нельзя назвать хорошей.

— Этого девственника выбрали мне в мужья, и я должна его любить.

— Если бы ты его любила, то не ждала бы свадьбы, чтобы предложить ему свою девственность!

— Извините?

Она задыхалась. Я повторила свою фразу слово в слово. Она проглотила слюну и сказала:

— Тетя, мое влагалище принадлежит только моему мужу. Это достояние всей семьи, и я должна была его сохранить. Но теперь и меня, и его оклевещут. Я понимаю их гнев…

Она снова начала плакать, и я уже была готова вернуться.

***

Лейла шла впереди, и я думала: «Нужно ковать железо, пока горячо, давай, Зобида, объясни все этой девственнице, иначе она останется скаредной всю свою жизнь, не щади ее невинность и чувствительность, иначе она вернется в Зебиб такой же девственной! Тебе нужно действовать быстро и правильно, говорить мало и четко. Девушка вышла из возраста сказок и отговорок, заставь ее дойти до края и сделай так, чтобы никогда, никогда она не стала прежней! Встряхни ее, ты это умеешь!

Я нарушила молчание, спросив:

— В каком возрасте тебя заперли в доме?

— В двенадцать лет.

— Сколько раз с тех пор ты покидала Зебиб?

— Один раз, когда выходила замуж моя двоюродная сестра в Аин Хара.

— Тебе приходилось гулять по этой долине?

— У меня не было таких мыслей. Да и зачем ходить без всякой цели? — проронила она с грустной улыбкой, не замедляя шага.

— Двигаться, смотреть вокруг себя, и это вовсе не ерунда!

Я взяла ее за руку и заставила остановиться:

— Сейчас тебе надо отдышаться и посмотреть на то, что тебя окружает. Мы совершаем первое свободное движение, как только открываем глаза. Они путешествуют в первую очередь. Как говорит пословица твоих дедов, все можно поймать в клетку, кроме взгляда. Созерцай чудеса природы. Рассмотри небо, камни, листок, уносимый ветром, ветку, которая хрустит под твоими ногами. Восхищайся этими полями, цветами, которые весна оставила нам в залог до лета. Ты знаешь, что каждый твой взгляд продляет их жизнь?

Она слушала меня, неподвижная и ошеломленная, как будто войдя в потусторонний мир.

— Ты знаешь, что я часто гуляю одна вдали от деревни. Мегеры считают меня колдуньей и утверждают, что я собираю странные растения и убиваю ящериц, чтобы готовить из них волшебные зелья.

Она пробормотала:

— Верно, они так говорят…

— Это ложь, пусть я никогда ее и не опровергала… Твои родственники не понимают, что говорить с природой — это право каждого. Конечно, снаружи она кажется равнодушной, но если присмотреться — нет ничего более восприимчивого и заботливого. Не пугайся ее тишины; как только природа приручит тебя, она заговорит с тобой так, что никто этого не услышит. Она рассказывает тебе о своем одиночестве, которое становится твоим. Она передает тебе свои ароматы, подношения и переливы, ничего не прося взамен. Она прислушивается к твоим вздохам, не повторяя их. Природа — это огромное сокровище. Она — союзница женщин, с которой мы украдкой разговариваем. И как свободно мы можем говорить с тем, что не может ответить!

Я наблюдала за Лейлой. Она осматривалась вокруг, как настороженное животное.

— Этим вечером мы пересчитаем все звезды, но пока ты должна воспользоваться случаем и побродить свободно, как ягненок. Иди! Здесь, передо мной. Ходи свободно. Брось узел и покажи мне, как ты умеешь бегать!

Сначала она двигалась неловко, как овечка, затем сделала несколько шагов и побежала быстрей. Девушка уронила чадру, которая накрыла колосья. Я увидела, как она быстро взбирается на маленький холм на западе, поворачивается вокруг себя, подняв лицо к небу, которое было совсем недалеко, спускается с другой стороны, утопает в траве и бежит, бежит. Ее тело было само движение, ребенок в ней радовался каждому шагу, прыжку, погружению. Казалось, она счастлива. И Лейла каталась в траве, шла неровным шагом мимо небольшого ручья, который струился вдоль холма, бросала туда камни и смеялась при каждом звуке, нарушавшем тишину.

Теперь Лейла, успокоившись, шла рядом со мной.

— Чем больше ты узнаешь свое тело, тем лучше поймешь природу, — сказала я.

Она не спросила меня ни о чем, и мне не удалось продолжить беседу.

Мы присели на два камня, лежавшие у колодца. Вдруг лицо девушки омрачилось грустью. Она вздохнула:

— Что бы ни говорила моя мать, я думала, что тело может мне принадлежать, пусть только наполовину. Теперь я узнаю, что оно принадлежит Зобиде. Как будто у меня был дом, и кто-то закрыл его, забрав ключ. Я уже не могу войти к себе, как раньше.

Я подумала, что природа делает людей умнее. Она не заточена в глупости стен. Лейла пыталась понять:

— То, что я пока еще остерегаюсь этого тела, естественно. Что я обнаружу, когда открою его? Благо или проклятие?

Малышка тоже прибегла к сравнениям. Она быстро находила путь к словам и с ними — к образам. Я имела дело не с дурочкой и радовалась этому.

Мое впечатление подтвердилось немного позже, когда она начала задавать вопросы.

Мы были на полдороге к вокзалу, аккуратно идя по каменистой дорожке, когда она повернулась ко мне:

— Тетя, как все прошло у вас?

— Свадьба?

— Да.

— Я не знала, что меня ждет, но была довольна. Довольна и удивлена. На меня надели самые красивые платья, относились ко мне как к царице и султанше, как в сказках, представляешь? Крестьяне покинули свои поля, всадники ехали на лошадях, а женщины, радуясь, произносили такие смелые слова, что я спрашивала себя, не обезумели ли они. Я была не так удивлена взглядами, которые они на меня бросали, как вольностью их тона, ведь я была их ребенком! Родители, обычно такие целомудренные и сдержанные, смеялись, говоря об обнаженных ногах, потоках крови и огне, зажигающемся между бедер. Они бесстыдно рассказывали мне обо всем, что раньше скрывали.

Я помолчала и продолжила менее серьезно:

— Но я признаюсь тебе в одном: я верю, что была готова услышать это. Как будто мне было известно все, что раньше запрещалось.

Я не заботилась о том, понимала ли Лейла смысл моих слов, и, не останавливаясь на моих детских приключениях, продолжила более серьезным тоном:

— Я оказалась в незнакомой комнате с мужчиной, которого никогда не видела. Со мной сделали то же, что и с моей сестрой. Только лицом к нему, голая, я все поняла. Меня выдали замуж за неприятного человека, который был старше меня на сорок лет! Его лицо было покрыто волосками, а на лбу было большое пятно из-за молитв. За трех баранов и двух коров меня только что продали развратнику того же возраста, что и мой отец. Отец должен был выдать замуж трех дочерей и заняться своим единственным умственно отсталым сыном. Он не первый раз играл на деньги и должен был оплатить свой долг под страхом бесчестья. Моя мать была тихой и покорной женщиной. Я не знала этого мужчину и еще не могла его ненавидеть. Я думала о своем отце и говорила себе, что старик не сделает мне зла. Я ошибалась. В тот день я потеряла и девственность, и детство.

Мое тело содрогнулось, вспоминая о первой ране.

Я не сказала Лейле, что муж бил меня каждый вечер, потому что я отказывалась с ним спать. Он не мог понять, что его вялый и плохо пахнущий член, мерзкое дыхание, огромный, как арбуз, живот были мне неприятны. Для него я была женой, рабыней, вьючным животным, я должна была терпеть его настроение, удары, зловоние, ревматизм, издевательства. Я умоляла его, целовала ноги, призывала Аллаха. Он тащил меня за волосы к кровати: «Женщина, не загрязняй своим ртом имя Аллаха! Он предупредил нас о том, что женщины отвратительны, и советовал бить их, пока они не приползут к нашим ногам!» Зная много сур и умея употребить их в свою пользу, он связывал меня и наносил двадцать ударов плетью. Также ему нравилось бить меня ступкой по голове и поджигать углями лобок. Я ни с кем об этом не говорила, потому что никто не мог меня защитить. Иногда я убегала от него, потому что я была проворнее. Я пряталась в шкафах или в саду, где залезала в большую печь или на дерево до того дня, когда он захотел столкнуть меня в колодец. Тогда я убежала и остановилась только через двадцать километров, там, где жила моя тетка по матери. Я сказала: пусть смерть, но не он. Я угрожала проглотить жавелевую воду, вскрыть вены, облить себя бензином или покончить с собой другим недостойным образом, если меня силой отведут в его дом. Конечно, меня поливали грязью. Тетя, согласившаяся меня принять, подверглась угрозам и оскорблениям. От Садека приходили посланцы, которых я выгнала метлой. Это продолжалось до того дня, когда его брат пришел ко мне передать, что мой муж умирает и просит его простить. Я вернулась. В глазах остальных жителей я все еще была его женой, и он не брал себе других женщин. Он действительно был болен, и я наблюдала, как он угасал долгими месяцами.

— От чего умер ваш муж?

«От злости», — чуть было не ответила я ей, но промолчала. Я не рассказала Лейле о той ночи, когда, обнаружив бездыханное тело Садека, я вышла во дворик, погрузила ноги в хну, обвязала бедра платком и танцевала до утра под взглядом звезд, моих сообщников! Я ничего не рассказала о ритуале, когда я каждую пятницу ходила на кладбище, чтобы плюнуть на могилу мужа, как иные ходят в мечеть. Тридцать плевков, ни одним больше, ни одним меньше.

***

Мы пересекали последнее поле, когда на нашем пути появился мужчина, как будто дьявол возник из ниоткуда.

Я вспомнила об иностранцах, которые, как говорили, пришли исследовать наши земли, но этот парень, одетый в серую рубашку, как скотоводы и пастухи, точно был из наших. Однако поблизости не было ни одного животного.

— Эта девственница прекрасна!

— А твой орган! Он уж точно не так прекрасен! — ответила я намеренно злобно и грубо. — Уходи с нашей дороги, иначе я проломлю тебе голову камнем!

Лейла поспешила набросить чадру, но было слишком поздно.

— Никогда в жизни! Упустить такой товар… с душистой кожей и глазами газели!

Он помахал палкой, которую держал в руке, и подошел к моей подопечной:

— Ты прекрасна, как луна, и желанна, как гурия.

Я увидела, что в глазах Лейлы страх спорил с удовольствием. Я в первый раз заметила в ее взгляде природную чувственность, которую девушка еще не понимала.

Зная мужчин, я понимала, что он нас не отпустит. Он будет неподвижно стоять, положив руки на бедра, злобно смотря на меня и с вожделением на Лейлу. Я всегда остерегалась пастухов, особенно с похотливыми глазами. Я знала, что, пока они пасли стадо, одиночество разжигало их аппетит, и им было так же легко наполнить отверстие, как опустошить сосуд. Именно тогда, да простит меня Бог, у меня появилась идея. Я подумала, что пыл этого парня расколдует любое влагалище, будь оно скрыто или открыто. Его член должен бить, как палка, и ворочаться, как животное в траве.

Я отвела Лейлу в сторону и прошептала ей на ухо:

— Мы можем проверить, закрыто ли твое влагалище, сейчас или никогда.

Малышка посмотрела на меня так, будто услышала оскорбление.

— Здесь безлюдные места, — добавила я, не обращая на нее внимания. — Никто нас не застанет. Притворись, что уступаешь, но как только почувствуешь его бугорок, поднимись и кричи. Я прибегу тебе на помощь.

— Но, тетя, я не знаю этого мужчину!

— Тебе не нужно его знать. Тебе нужно только подтвердить, что его член поднимется, когда почувствует тебя.

— Это не повод…

— Послушайся, и ты не пожалеешь.

Я видела, как Лейла легла в траву, словно маленький барашек, пока я пряталась за стволом дерева, и мужчина накрыл ее наполовину обнаженным телом. Несколькими секундами спустя он поднялся и ушел, не требуя большего.

Лейла тоже поднялась, испуганная, как попавший в ловушку заяц, с застрявшими в волосах веточками.

Я подбежала к ней:

— Ну?

— Я не знаю. Что-то скользнуло между моими бедрами. Но я сразу же почувствовала теплую жидкость…

— Это преждевременное семяизвержение, девочка моя. Неудачно, но такова половина мужчин!

Я добавила, чтобы успокоить ее:

— Но он встал, это хороший знак! Это означает, что колдовство в тебе, а не в мужчинах, которые к тебе приближаются.

Она не казалась убежденной. Я добавила:

— Если только это не была твоя собственная жидкость…

— Почему? Женщины мочатся на мужчин?

Во имя Аллаха! Мне придется как можно быстрее объяснить этой простушке самые простые вещи о любви.

***

После первого приключения мы вернулись на дорогу. Это было хорошим предзнаменованием. Путешествие обещало быть интересным, и я должна была придумать средство, чтобы все запомнить. Эти мысли напомнили мне о детской привычке подсчитывать истории, которые случались у меня с мальчиками, будь то простой взгляд искоса или тайный поцелуй, и завязывать узлы на платке, который я прятала в глубине маминого сундука. Я скрывала от семьи сколько секретов, сколько добычи попадало в мое логово. После смерти мужа я изменила систему, отмечая появление каждого нового любовника иглой ежа, кладя ее в шкатулку с карандашами для бровей. Я смеялась в одиночестве, говоря себе: «Это милосерднее, чем отрезать им члены, чтобы украсить ими полки, этим диким животным наподобие Садека!»

И такие дикие животные, как мой покойный муж, существуют везде, к примеру, тот развратник, за которого выдали мою двоюродную сестру Арем, мать маленькой Бадры. Он не стеснялся обливать свою супругу спиртом, жечь ее, как дичь, потому что застал ее на пороге, когда она наблюдала за кавалькадой всадников. Это было десять лет назад. В тот день, когда я решила покинуть мою родную Берберию и в последний раз обняла мою внучатую племянницу Бадру.

— Через час мы увидим крышу вокзала Аин Хары.

— Слава Аллаху, — вздохнула Лейла.

— Не забудь, что для тех, кого мы встретим, ты моя дочь. Эта ложь облегчит наши поиски и избавит от чужого любопытства.

Она кивнула головой в знак согласия.

Я посмотрела назад: никого, ни пастуха, ни овечки. Я спросила:

— Ты когда-нибудь видела мужской орган?

— Никогда.

— Даже твоего мужа?

— Нет, я не решилась.

— Ты не разу не видела отца и мать в постели?

— Они не спали вместе.

И как вы появились на свет, твои сестры и ты?

— Божьей милостью.

— Ну и ну!

Я смеялась над таким невежеством! В моей деревне даже нам, затворницам, удавалось узнать об этом больше. Мои родители напрасно притворялись, что не трогали друг друга, вся фратрия знала, что отец залезал на мать, по слишком громкому дрожанию деревянных планок. Так как мама имела привычку спать с младшими детьми, нам по очереди приходилось быть свидетелями любви, кроме моего брата-инвалида, который рос в неведении. Оказываясь в постели, мама шептала: «Ну, мужчина, твой котелок ждет тебя, и он кипит!» Хватало этой шаловливой фразы, невинного вызова, слов, заменяющих афродизиаки, чтобы отец ей овладел. Они оба наклонялись над ребенком, лежащим между ними, чтобы посмотреть, спит ли он. Лично я не моргала. Тогда папа ложился на маму. Она всегда была внизу, и вес мужчины, казалось, ее не стеснял. Я чувствовала, что простыня скользит, когда мама тащила ее рукой. Вообще-то, было трудно понять, что тащит простыню — рука, зубы или ноги, но, оставшись обнаженной, я начинала дрожать. Мои отец что-то бормотал, а я молчала. Только то, что она сжимала простыню, доказывало, что она жива.

Утром я смотрела, как она суетится во дворике, наблюдала за ее ловкими руками и неугомонным телом. Она напевала, выколачивая шерсть, а в глазах было отсутствующее выражение, возможно, из-за воспоминаний о вчерашнем. Мама злилась только тогда, когда отец играл и возвращался домой смертельно пьяным. Но она никогда не повышала голоса и только объявляла забастовку, ложась спать с детьми, чтобы отказать супругу в близости.

Мы, дети, никогда не говорили о ночных утехах родителей, зато делали открытия вместе с нашими двоюродными сестрами. Я сама умела великолепно подражать шепоту родителей и игре с простыней. Моя двоюродная сестра Арем хотела узнать больше и предлагала заплатить Хадже Мафуде, чтобы получить больше подробностей. Старуха, которую мы в ненастный вечер пригласили к себе, лишенная, казалось, и прошлого, и будущего, упоминала о «посохе», посещающем щели, разжигающем божий огонь, воюющем, как рыцарь! Мы требовали более точных описаний. «Вам нужно посмотреть на ослов!» — отвечала она. Тогда мы бежали на близлежащие фермы и в хлева с единственной целью — понаблюдать за ослами, конями и всеми животными, оснащенными подобными приспособлениями. В итоге мы пугались этой штуки, огромной, как опорный столб шатра, и обвиняли Хаджу Мафуду в том, что она лжет, потому что такая штуковина не может войти в женщину, не разорвав ее пополам.

Позже, во время праздников Аида, мы с Арем воспользовались визитом племянника, который жил в большом городе Брахиме. Его лицо было покрыто веснушками, большими, как вишни, и мы закрылись с ним в заброшенном хлебном амбаре. Я просила его показать птичку, и он охотно соглашался, если мы пообещаем погладить ее оперение. Мы поочередно подходили потрогать ее, с завистью и ужасом, и видели, как она надувается и набухает, как будто ее надувал дьявол! Потом мы бежали к взрослым, и наши сердца и влагалища дрожали.

Лейла выслушала мой рассказ о первых приключениях, внимательно, как ребенок. Но я хотела, чтобы она как можно быстрее пошла собственным путем, и не желала мешать ей собственными воспоминаниями.

***

Мимо нас прошел крестьянин с двумя мулами. Я оправила свое покрывало и подошла к нему. Попросила довезти нас до вокзала за мелкую монетку. Крестьянин согласился, помог нам залезть на мулов и пошел сзади.

Лейла очень быстро меня обогнала. Я смотрела, как она раскачивается и трется о спину мула, но сомневалась, что она что-то чувствует. Воспитанная без всякого намека на секс, тогда как все ее тело располагало к наслаждению, она не слышала разговоров ни об удовольствии, ни о сладострастии. Она не знала, какая часть ее тела могла расширяться под ласками, раздуваться под прикосновениями пальцев, распускаться, как почка, течь, как плод. Она не должна была знать и этого трепета, который охватывает живот, поднимается, позвонок за позвонком, заставляет сжиматься стенки, зажигает пожар, и рождает взрыв, который оставляет тело изумленным, клитор бьется, как сердце, а вагина поет от ярости!

Мне посчастливилось почувствовать это. С одним из моих любовников, чье имя я скрою, чтобы сохранить хоть какую-то тайну! Скажем, его звали Д. Так вот, Д. восхищался мной. Скорее моим влагалищем. Я никогда не была удовлетворена, и мою жажду нельзя было утолить. Он мог меня брать, когда хотел, и я его хотела, даже больная и уставшая. Он говорил, что мной владеет демон, и я угрожала, что возьму дьявола в любовники, если он меня не удовлетворит!

К сумеркам мы прибыли на вокзал, от которого отправлялся поезд на Таж. Положив узлы, мы устроились среди кур, индюшек и свертков шерсти. Не устояв перед усталостью, мы заснули, доверив души и тела Аллаху.

Увы! Бог тем вечером не следил за нами. Сойдя с поезда, мы не обнаружили багажа. Инстинктивно я поднесла руку к груди. Сверток, в который я положила несколько купюр, пропал.

— Девочка моя, мы не можем вернуться, и нам нечем платить за остальной путь, потому что до Ранжера еще далеко. Нужно будет остановиться, чтобы заработать денег.

Город Таж, где нас оставил поезд, был большим поселением в обрамлении оливковых деревьев, со множеством фонтанов и мест для стирки белья. На всех углах шумно дрались девочки, наполняя сосуды под похотливыми взглядами торговцев каштанами, согнувшихся над товаром.

Нам показали рынок, где мы могли предложить свои услуги среди других женщин, пришедших искать работу у богатых. Там были молодые и постарше, красивые и калеки, развратные девицы и пугливые девственницы.

Первый торговец отказался меня брать. Он хотел взять только Лейлу. Я сказала — нет и тысячу раз нет, я не оставлю «мою дочь» ни на шаг. Это был славный мужчина, гордо несший свои пятьдесят лет, одетый в шелковый бурнус, с грудью широкой, как большая кровать. В итоге он взял нас обеих по цене одной. Я согласилась, его взгляд уже меня околдовал.

Его худая и чахоточная жена, обмотанная платками так, что походила на минарет, приняла нас холодно и показала угол в глубине коридора. Она дала нам задания по дому — четырехэтажному строению, где не было видно детей и пахло рвотой, алкоголем и мужским семенем. Она ушла и вернулась с двумя джеллабами и парами туфель, бросив их на наши матрасы, лежавшие прямо на земле.

Через несколько часов дом пах только дамасским мылом и фимиамом. Мы накрахмалили простыни, встряхнули ковры, зашили матрасы и, не жалея воды, отчистили террасу, откуда открывался роскошный вид на крыши Тажа.

Вечером мы вернулись к себе на заслуженный отдых.

Я сказала Лейле:

— Через несколько дней нам будет на что продолжить путешествие.

Она не ответила, и я заметила, что Лейла раздражена и ждет чего-то. Я вышла во дворик, чтобы выпить воды из фонтана, и, вернувшись, обнаружила, что она раздевается. Она натянула джеллабу на грудь, и я поняла, почему она смущается.

— Я женщина, как и ты. Я не понимаю, почему ты закрываешься. Тем более что я видела твои интимные места.

Она покраснела:

— У меня нет права…

— Мы далеко от твоего дома, и ты можешь ходить передо мной голой, я не наброшусь на тебя. Отдай мне джеллабу!

— Я не хочу, чтобы вы на меня смотрели.

— Речь не обо мне, а о простушке, которая, я уверена, никогда на себя не смотрела.

Она опустила одежду до талии и больше не двигалась.

— Вместо того чтобы пялиться на меня, опусти глаза на свой живот и ноги. Рассмотри себя!

Она колебалась, ее взгляд застыл.

— Сделай это, или я тебя заставлю взглянуть на свое тело!

Она машинально опустила взгляд на свою талию.

— Восхищайся тем, что Бог подарил тебе и другим благодаря твоей красоте.

Она колебалась.

— Не стыдись, твое тело — это сама красота!

— Это неправда! — резко ответила она. — Мое тело — это зло, грех и раздор, иначе бы я не была здесь!

Меня удивили эти выученные наизусть слова и еще больше — слово «раздор», произнесенное молодой и невинной девушкой.

Я притворилась, что не расслышала:

— Ты прекрасна!

Она продолжила, смотря мне в глаза:

— Неправда, во мне нет ничего особенного. У меня все среднего размера, включая рост. Мне нечем гордиться!

— Кто тебе сказал, что мужчины не любят таких женщин, как ты, не больших и не маленьких? Хотя вообще-то они предпочитают маленьких, потому что мужчинам кажется, что, накрывая женщину, они заставляют ее пропасть внутри своего тела. Это дает им пьянящее ощущение власти. Будучи мужчинами, они в то же время похожи на жестоких хищников. Физическая любовь для них невозможна без деспотического желания чувствовать себя хозяевами. Пусть тебя не обманывают. Мужчина берет и не дает, дорогая моя, и у него не возникнет желание без впечатления, что ты ему принадлежишь.

Я подошла к ней и взяла за запястья:

— Покажи мне свои руки. Хрупкие и гибкие лианы! А эти пальцы! Длинные и тонкие, с крепкими розовыми ногтями, что свидетельствует о хорошем здоровье. Ни прожилок, ни пятен, окружность похожа на полумесяц.

— Мои груди тоже среднего размера, — осмелела она, расстегивая лифчик.

— Груди не должны быть ни тяжелыми, ни маленькими, ни вялыми, ни слишком твердыми, ибо все в теле женщины должно быть нежным и сладострастным. Ты видишь свою талию, она достаточно тонка, чтобы мужчина обнял ее, считая своей собственностью. Когда он возьмет тебя, твой живот не сожмется и не свесится, а твои ягодицы изогнутся так сильно, что мужчине покажется, что они отделились от тебя. По твоим изгибам мужчина догадается о твоей привлекательности, и когда твои ягодицы окажутся на достаточном расстоянии от живота, он с радостью выпьет из твоей чаши процветания.

Она порозовела с головы до ног.

— Но остается то, о чем никогда не думают, то, в чем скрывается твоя загадка, вещь такая же далекая, как самый сокровенный уголок твоей впадины, где живет жажда мужчины и его гибель.

Она казалась заинтересованной, но не сказала ни слова.

— Твои глаза! В них тайна твоей привлекательности, и когда мужчина увидит, что твои глаза закатились, он поймет, сколько удовольствия доставил тебе и сколько получил сам.

Она осмелела и сняла лифчик полностью.

Я пробормотала, забираясь под покрывало:

— Хорошо. Наслаждайся своим телом, девочка моя. Когда время придет, оно отблагодарит тебя.

***

На следующий день в то же время я продолжила обучение Лейлы после целого дня, проведенного за уборкой.

Я усадила девушку напротив себя, взяла ее руки в свои и медленно провела по ее телу. Мои слова становились нежными, как колыбельная.

— Наклонись. Обними свои икры и оцени изгиб твоих голеней. Помассируй каждый палец ног, теперь поднимись до колен. Ты среднего размера, но твои бедра имеют утолщение посередине. Смотри, сосчитай мне родинки, которые увидишь на коже, и посмотри хорошенько, где они прячутся. Ничто не вызывает такого желания, как правильно расположенная родинка. Эффективнее, чем афродизиак.

— Что такое афродизиак?

— Я объясню потом. Сейчас посмотри на свой живот, да, дорогое дитя, твой живот, первое убежище бытия. Поиграй своими пальцами внизу, там ты познаешь счастье. Теперь возьми свои груди, подними их к лицу, рассмотри себя внизу, взвесь их и отпусти. Они опережают тебя на пути к наслаждению, они бегут туда прежде, чем ты пошевелишься, требуя быть выпитыми и распробованными.

Она подчинялась, точно следуя моим словам.

— Ты знаешь, как устроен женский половой орган?

— Я никогда его не рассматривала.

— Даже когда писала?

— Я видела только маленький холмик.

— Ты имеешь в виду лобок.

— Да, и он мешает рассмотреть остальное…

— Я полагаю, что ты не рискнешь делать это передо мной. Тогда мы сделаем вот что: я выйду, а ты воспользуешься этим зеркалом. Ты сядешь, разведешь ноги и поставишь его посередине, как раз перед входом. То, что ты увидишь, вызовет у тебя восхищение.

Я добавила, снимая со стены маленькое зеркало в форме ладони:

— Ты можешь шевелить пальцами, открывать шелк тканей, и не пугайся, если увидишь маленькую раковину.

Я добавила, удаляясь:

— Это маленькое отверстие впускает мужчину. Переднее. Не ищи заднее отверстие, в нем нет необходимости. На нем останавливаются только извращенцы. Бог создал только одно отверстие для удовольствия женщины. Мужчины попробуют убедить тебя в обратном. Не верь им. Они получат больше удовольствия, чем ты. Они уговорят тебя перевернуться, но позволяй им делать с собой только то, что любишь. Тогда ты будешь счастлива, потому что любовь заставит тебя забыть о том, с какой стороны тебя наполняет возлюбленный.

— О боже!

Открыв дверь, я наткнулась на мужчину, который, по-видимому, подслушивал нас. Я сразу закрыла за собой дверь, чтобы малышка ничего не поняла. Это был торговец. Он прерывисто дышал, держа руку на члене, который брызгал в шароварах, как гранат.

Он поправил свою одежду и повернулся.

— Теперь женские разговоры подслушивают под дверью? — спросила я. — Вам недостаточно вашей жены?

Он молча удалился, и я заметила, что он не Убрал руки с яичек.

Я подождала несколько минут, затем вернулась в комнату, все еще думая о палке, которую только что видела, и снова обратилась к моей девственнице:

— Надеюсь, ты познакомилась со своим отверстием. Оттуда выходят дети. Но у него есть и другая роль. Она помогает получить удовольствие, родиться во второй раз. Нужно ласкать его и заботиться о нем.

— Как узнать, красивое ли у меня влагалище?

— Я объясню тебе позже. Сейчас нужно спать.

Она протянула руку, чтобы взять джеллабу, но я ей помешала:

— Ты доставишь мне удовольствие, если, начиная с этой ночи, будешь спать без одежды.

Я продолжила, зевая:

— Ты погасишь свет?

Я почувствовала, что Лейла колеблется, потом увидела, как она поднялась, нагая, и направилась к масляной лампе. Из-за того, что я смотрела на девушку, она прикрыла рукой грудь и половые органы.

— Я тебя уже изучила! Покажи мне эти чудеса, или я тебя побью! — угрожала я, смеясь.

Проходя мимо меня, она вдруг замерла, развела руки, чтобы показать мне лобок, и игриво убежала.

— Нет! Вернись! Покажи мне свое влагалище последний раз, ведь тебе больше не нужно его скрывать, и я узнаю, заслуживает ли оно звание красивого!

Она вернулась и подошла ко мне, колеблясь.

— Покажи, не церемонься! — сказала я. — Уже поздно, и я хочу спать.

Я снова убедилась в том, как идеально сложена моя подопечная. У ее влагалища была тонкая белая кожа с черным пушком сверху, его упругие колечки радостно бежали по коже. Правильный проем миндалинки восхитительно прорисовывался между бедер, щекоча низ живота. Ее борозда приоткрывалась на краю жемчужины, инкрустированной в ларчик тела. Бутон розы, спелый персик, грудь райской гурии.

Клитор Лейлы выглядывал наружу между двумя гладкими стенками. Теперь он подпрыгивал, пока ларчик открывался, укрытый блестящей кожей, как звездное небо.

Я положила ей руку на живот и произнесла, как будто молясь:

— Вот твоя жилка, твой центр тяжести, твоя победа над смертью, твоя насмешка над богами и демонами. Это небо и земля, светила и кометы, собранные под твоей кожей. Ты не узнаешь, как там загорается пожар. Но если он начнется, не торопись его гасить. Никто его не увидит, и тем более мужчины. Велось много войн, было вызвано множество несчастий, чтобы понять, как рождается радость между твоими ногами. Этого никогда не знали. Ты будешь хранить свою тайну. Хорошо, что мужчина видит, как ты наслаждаешься, не зная, как совершается чудо. Ты сама не будешь знать ничего об этом. Кроме того, что земля уйдет из-под ног, счастливое возбуждение побежит по венам, как кровь, погонит ветры и приливы, принесет на руках луну в подарок ангелу или демону, который подарил тебе удовольствие. Тебе покажется, что часть твоего тела отделилась, чтобы стать ничем. Ничем. И всем одновременно.

— Я понимаю, — сказала Лейла.

— Что понимаешь?

— Почему отец никогда не уходил, не забрав ключ от дома.

— ?

— Он боялся, чтобы его дочери не убежали из-за этого… удовольствия.

— Прекрати изображать дурочку и знай, что когда твое тело примется говорить — опасайся! Конечно, это может закончиться ничем, и так часто бывает: ты вернешься к себе, станешь злой мегерой и сварливой женой. Но твое тело может взорваться чересчур громко, и у тебя не будет другого выхода, кроме безумия. Будут говорить, что твоим телом управляют неземные существа, тогда как настоящие джинны, дорогая моя, живут в твоем теле и нигде больше!

***

Утром четвертого дня домом овладело странное возбуждение. Наш хозяин решил закрыться у себя, отказываясь отправляться к оливковому прессу под предлогом того, что у него болит нога. Он только смотрел, как мы работаем, и пил вино, я в этом уверена, хоть он и позаботился о том, чтобы укрыть бутылку непрозрачной тканью. Его жена приходила и уходила, каждый раз бросая на нас косые взгляды. Вдруг она вихрем пронеслась мимо, намотав на голову покрывало, и хлопнула дверью. Ее супруга, казалось, это не взволновало, он продолжал пожирать Лейлу глазами. Я знала, что творилось в его голове. И уже приготовилась к этому: я хотела подарить Лейле первую ночь любви.

— Сейчас, если вдруг что-то произойдет на твоих глазах, ничего не говори и не кричи, только смотри и учись. Сейчас ты доставишь мне удовольствие, пойдя поболтать с соседкой на террасу. Не оставайся ни на мгновение одна с людоедом, которого ты там видишь.

Я придумала, что мне надо купить кое-что для уборки, и вышла.

Я расспросила ту самую соседку, которая целый день сидела на табурете, смотря на улицу. Она научила меня, что самым мудрым из колдунов был Мадждуб, который умел делать воду твердой, отгонять болезни и мог бросить к вашим ногам самого строптивого любовника.

— Это не для меня. Я хотела бы, чтобы мой возлюбленный принял меня за нее и ее имя было стерто в мою пользу, — объяснила я мужчине, которого отыскала в глубине тупика. Он сидел по-турецки, его лицо было измождено, а борода подметала землю.

Он не задал мне вопросов, узнал только мое имя и имя моей подопечной, прошептал стихи, видимо, своего сочинения, потому что я таких никогда не слышала, погрузил голову в платок, пропитанный запахом Лейлы, плюнул в ладонь, написал три фразы на листке бумаги, положил его во флакон, наполовину заполненный соленой водой, и, когда буквы начали расплываться, он окунул туда другой листок, сложил его и положил между моими грудями.

— Ты заставишь своего мужчину выпить эту микстуру, и Бог затуманит его зрение. Он примет тебя за нее, и будет восхищаться только тобой.

Я не знаю, подействовало ли заклинание, но правда в том, что после того, как я подала торговцу чай и вернулась отдыхать к Лейле, я увидела как волк вошел в логово! Он потерял голову и направился к моему ложу, как сомнамбула, шепча слова, которые меня возбудили:

— Это я, я люблю тебя, откройся мне!

От удивления Лейла едва не закричала. Но, помня мои советы, она не проронила ни слова и спряталась в углу, прижав ладонь ко рту.

Я развела бедра, околдованный мужчина был ослеплен, он принимал меня за Лейлу. Я не собиралась говорить ему, он уже трудился над моим телом, и сделал бы это с любым другим. Дьявол! Я могла бы не отдавать два дирхама знахарю, но упустила из виду, что мужчины слепнут, как только вводят свое копье во впадину. Отбрось чувства! Душа, любовь, нежность — все это ерунда! Они различают две пары ягодиц не больше, чем две пары перчаток. Я спрашиваю себя, почему они подчиняют нас своей дурной морали, тогда как их атаки приводят всех нас в недоумение! Конечно, я оставила эти размышления при себе, бесполезно было рассказывать о них моей подопечной, иначе она подумает, что любовь, как и ее тело, не существует.

Неважно! Старик трудился надо мной как бог. Ибо его член был настолько толст, что я раньше и не видела таких, круглый, у него была мозолистая шероховатая головка, всегда тершаяся о шаровары, и меня это ласкало, заводило до потери разума! Однако я сдерживала себя и не произносила ни слова, чтобы он не разгадал мой план, а также потому, что я не хотела смущать Лейлу, которая, казалось, начала дышать громче, и я представляла, как она наблюдает за нашими утехами. У меня в свидетелях была сама невинность, но меня это не смущало. Я предлагала девственнице неожиданный урок, который она не увидела бы нигде, кроме как в этих знаменитых сказках «Тысячи и одной ночи», где речь идет об утехах Шахерезады. Мой любовник М. иногда развлекался, читая мне их в постели, чтобы я училась, говорил он, покусывая мои груди, повторяя, что в сочетании с природой дух превращает любовь в «произведение искусства».

Когда он рухнул на матрас, я повернулась к Лейле. Она была очень бледна. Я прошептала:

— С этого дня ты больше не сможешь сказать что ничего не знаешь о любви, по крайней мере, ты знаешь, что такое облапошить!

Что до меня, я знала, что если мы займемся любовью второй раз, то мне захочется начать снова. Тогда с нашим путешествием и поисками Зобиды было бы покончено. Пока торговец храпел, я вытащила его кошелек с большой, как птица, пачкой купюр. Я попросила Лейлу собрать наши вещи, и мы поспешили покинуть город, пока хозяйка дома не вернулась и луна не поднялась над крышами.

***

Мы шли всю ночь и часть утра.

Поля тянулись за полями. После посевов и оливковых деревьев появились апельсиновые плантации и миндальные деревья, лимоны и яблони, виноградники, гнущиеся под тяжестью гроздей, всевозможные дары природы, которые показывали, что мы еще далеко от песков. Для удовольствия мы собирали фрукты прямо с деревьев, иногда в ущерб земледельцам, которые пускали по нашему следу собак. Мы отдыхали в садах более щедрых хозяев. Мы сбивались с дороги, не умея прочитать ни одной надписи на указателе. Крестьяне указывали нам путь и давали пару лепешек или кувшин молока. Мы следовали советам, шли вдоль линии железной дороги, ручья или мимо гробницы святого, спрятавшейся на склоне холма.

Лейла смотрела на меня с улыбкой на губах Она вспоминала мои развлечения с давильщиком масла и хотела узнать больше, я была в этом уверена. Я подбодрила ее:

— Ты думаешь, что в определенном возрасте женщины должны воздерживаться от любви, не так ли?

— Ну, возможно… Когда не было детей…

— Я не так красива и не так молода, как ты, — оборвала я Лейлу. — У меня нет ни твоих глаз газели, ни твоей чудесной осанки. Но если бы любовью занимались только прекрасные и молодые люди, об этом было бы известно. Нет, девочка моя, желание не связано ни с красотой, ни с возрастом. Как раз наоборот, иногда желание вызывают недостатки. Что-то такое, что имеется в недостатке или в избытке. Ты видишь следы оспы, которые остались у меня на лбу, мой слишком большой рот и левый глаз, который слегка косит? И самые красноречивые из моих любовников…

— Ваших любовников?

То же удивленное и ошарашенное выражение, как и вчера, появилось на лице Лейлы.

Я подумала: «Какая простота! Может, она думает, что я должна выходить замуж за все члены, которые подворачиваются мне под руку!» Но, помня, что девушка знала меня только как Зобиду из Зебиба, женщину, которую боялись и уважали, и было слишком рано открывать ей мое прошлое — она почувствовала бы недоверие, и это помешало бы мне ее учить, — я исправилась:

— Я упомянула любовников, чтобы ошеломить тебя и заставить твое сознание раскрыться, в надежде, что раскроется и твоя миндалинка. На самом деле я говорила о моем втором муже, Бог забери его душу, который считал, что у меня самые сладострастные в мире глаза как раз из-за этого косоглазия. В мой слишком большой рот его член входил со всеми почестями, и мой язык умел бесконечно его ласкать. Я источала запах, который привлекал моего мужчину, когда я его хотела, и мы не тратили лишних слов. Но больше всего его восхищало мое влагалище. Мало кто имеет такую вульву, уверял он меня, она жадная и щедрая, прилежная и смешливая, она умеет поймать член и освободить его, втянуть и сжать, поглощать с аппетитом и выбрасывать с решимостью.

Покраснев, Лейла выдавила из себя:

— У давильщика масла не было столько времени, как у вашего второго мужа — Бог возьми его душу, — чтобы все это увидеть.

Я не смогла понять ее интонацию. Была ли это ирония со стороны Лейлы или девушка владела редкой для нас вещью — способным рассуждать умом?

Я сказала с двусмысленностью, которая показалась мне подходящей:

— Ему требовалось влагалище, а мне член. Ничего больше.

***

День подходил к концу, когда мы вышли к большой оливковой роще. Человек, ехавший на нагруженном сундуками муле, показал нам холм в виде полумесяца, пристроившийся к маленькой деревне. Он продал нам две бараньи шкуры и матрас за несколько дирхамов.

— С этим вы сможете продержаться. Здесь даже ночью не холодно.

И прежде чем я спросила, он добавил:

— Не ищите убежища в деревне наверху. Там нет ни одной живой души.

— Она покинута?

— Рассказывают, что ее разорили вороны какого-то неизвестного вида, большие, как ястребы, с острыми, как копья, клювами.

— Это ужасно, — сказала Лейла. — Какое несчастье!

— Заслуженное несчастье! — твердо сказал человек, вытаскивая свой выпачканный в табаке шарф. — Жители были безумны и беззаботны. Они почитали языческую богиню, какую-то Финус. Мы мусульмане, а не идолопоклонники! Эти отступники воздвигли на улице статую волшебницы и вместо того, чтобы преподавать мальчикам Коран, читали им стихи, будто наши дети должны учиться любви вместо религии! Хуже того, они заменили пятничную молитву ораторскими состязаниями и вывешивали поэмы, признанные самыми красивыми, на стены мечети. Наш великий муфтий сказал, что это харам. Поэты — люди без веры и закона, и поэтические соревнования запрещены, потому что они напоминают Джахилийю, хаос, который существовал до Пророка, да благословит его Бог!

Мы слушали молча, но он и не ждал ответа. Он лукаво припугнул нас:

— Если, несмотря ни на что, решите провести ночь в этих руинах, не бойтесь: вы будете не одни.

Я подумала о джиннах и душах мертвых, которые должны были бродить в темноте. Он поправил:

— Это совсем другая компания!

И, видя наше недоверие, добавил:

— Вы в долине Слез.

— А как называется деревня наверху? — спросила Лейла.

— Ишк, — ответил он, засмеявшись, прежде чем поднять свой шарф и проворно удалиться, похлопывая мула по бокам.

Я положила наши вещи под миндальное дерево и поднялась к руинам.

Деревня была испещрена тупиками и улочками, огибающими сгоревшие рощицы, и аллеями, полными дуплистых деревьев. Разбитые ступеньки вели к лабиринтам, затем пропадали, как по волшебству. То там, то здесь были видны остатки садов, которые, должно быть, пышно цвели. Только одно оливковое дерево, как знак, росло посреди двора, с узловатым стволом и неживыми листьями. Карнизы валялись на земле, как отрубленные головы, недалеко от маленьких желобков, в которых остались только воспоминания о воде. И вероятно, о радости.

Я нашла Лейлу у входа в деревню. Она наклонилась над маленьким ручейком, без сомнения последним, где еще текла слабая струйка воды. Девушка, сняв покрывало, проводила руками по распущенным волосам, окрашенным солнцем в красивый рыжий оттенок. Эта ослепительная красота странно спорила с ужасающим запустением деревни.

— Ну? Ты рада узнать, что у тебя есть лицо и им приятно любоваться?

Казалось, ее не задели мои слова, и, когда Лейла повернулась, я заметила, насколько красива ее улыбка. Больше того. Улыбка соблазнительной чистоты. Я вспомнила выражение ее глаз, когда пастух делал девушке комплименты, и подумала, что в улыбке Лейлы, как и в глазах, пряталось удовольствие. Ее губы, очерченные и сочные, как спелый плод, призывали вступить с ней в связь!

Я не ошиблась в том, что сама ее природа вызывала желание. Все в Лейле говорило о любви, пусть она не знала об этом и не могла контролировать, ее сладострастие рождалось из самой невинности. Ее тело звало, как жертвоприношение, и ее улыбка говорила об этом больше, чем ее миндалинка. Даже я, созданная Богом женщиной, могла соблазниться этой улыбкой, которая приоткрывала дверцу наслаждений и побуждала меня мечтать о ее зернышке и грудях, которые прорисовывались под джеллабой, как два спелых граната.

Я отвела взгляд, проклиная дьявола, рождавшего преступные идеи и дурные мысли.

Пока мы поднимались к Ишку, я удивлялась своему смущению, которое испытывала в первый раз. Раньше я любила только мужчин, и мне не пришла бы в голову мысль искать удовольствия у женщин, не из чрезмерной стыдливости — это мне никогда не было свойственно, — а потому, что ведь вступать в связь со своим же полом скучно! В моем теле были заключены тела всех женщин. В нем было столько грудей, животов, поясниц и щелей, жаждущих быть наполненными, увлажненными, испробованными, что мне потребовались бы еще века, чтобы насытиться. По какой-то странной прихоти судьбы, мучая мое тело и душу, муж не вселил в меня отвращение к мужчинам, не отнял у меня вкуса к ним, впечатав его в кожу, как раны, заставив меня все время желать мужчину.

Я решила, что мгновение слабости не лишит меня светлой дороги, которая до этого момента вела меня к небу и приводила к порогу рая. Я не поменяю член на влагалище. Даже на принадлежащее Лейле!

***

В сумерках мы увидели ряд черных силуэтов. Они двигались от горизонта, неспешно, но уверенно и быстро пробирались между руинами.

Как только покрывала упали, мы увидели женщин, в платьях, шароварах или накидках без рукавов, несвежих, а кое-где и разорванных. Гостьи всех возрастов носили длинные или короткие волосы, у некоторых был бритый череп. Кожа многих из них была коричневой, как маслина, тела других были белыми, как зубы Пророка. Я вспомнила, что крестьянин говорил о какой-то «компании», и поняла его намек.

Не выказав ни малейшего удивления, гостьи поприветствовали нас, прежде чем сесть в круг на площади покинутой деревни.

Луна поднялась над нашими головами. Она обняла Ишк своим изгибом и приняла форму гигантского уха, как будто чтобы лучше нас слышать. В то же время неизвестно откуда — может быть, из чрева камней или как эхо прежних счастливых лет — послышалось пение цикад и кваканье лягушек.

Слышались все новые приветствия, руки работали, бросая на землю матрасы, доставая из узлов чай и кофе, зажигая огонь под импровизированными жаровнями, на которых шипела вода.

Я скоро узнала, что все они пересекли холмы, противостояли опасностям в дороге и рискованным приключениям с одной целью — рассказать среди этих руин свои любовные истории… разрушенные. Эти женщины, которые, очевидно, прятались днем и выходили ночью, не нашли других способов преодолеть несчастье, кроме как рассказывать о нем. Слова как будто очищали и омывали грязные углы их души, самые темные складки их сердца. Я в первый раз поняла это, но еще не могла объяснить.

Мы с Лейлой слушали с одинаковым интересом, кивая головой, то и дело восклицая «мактуб!» и «да поможет нам Бог!». Мы заметили, что, беседуя, жительницы Ишка обменивались различными товарами — финиками, молоком, иногда вещицами, подобранными в других деревнях.

Халима говорила первой. Мы четко различали ее лицо под луной, такой близкой, что она как будто сорвалась с неба. Мы видели изгиб ее носа, сросшиеся брови, пересекавшие лоб. Она была из зауи, племени, где женились только на двоюродных сестрах, следуя тысячелетней заповеди «Чистота крови или Смерть!» — мотиву, который повторялся в их книгах, сознании, праздниках и узорах вышивки.

Однажды, смотря в окно, Халима увидела иностранца Тахара. Она полюбила его с первого взгляда и устроила так, что они познакомились. Они назначили друг другу свидание, провели вместе первую ночь и многие другие. Она перелезала через стену и встречалась с ним на заброшенной ферме, и они занимались любовью до изнеможения. Она возвращалась до пения петуха. Больше, чем быть пойманной родителями, она опасалась наткнуться на имама, которого называли «Джинном рассвета», потому что перед первой молитвой он имел привычку ходить по деревне. Но однажды ей надоело. Довольно бояться своего отца, двоюродных братьев, имама и петухов. И она решила вместе с любовником убегать к его семье. Увы! Беднягу поразила загадочная быстротечная болезнь. Свекровь Халимы, неохотно принявшая ее, прогнала женщину камнями еще до того, как тело ее возлюбленного было погребено. Халима не решалась вернуться в свою деревню, где ее могли убить, и принялась бродить по окрестностям. Только Ишк дал ей убежище…

Рассказ подхватила Джауида, женщина с тонким голоском и кошачьими глазами. Она утверждала, что ее заколдовала другая жена. «В тот день, когда я перешагнула порог моего нового дома, первая жена моего мужа ужасно разгневалась и принялась выдумывать уловки, чтобы повредить мне. Говорили, что я молода и красива. Хуже, я могла подарить мужу желанного мальчика».

Сначала чай приобрел странный вкус, затем Джауида стала находить в матрасе или в кувшинах с кускусом странные амулеты. Затем появились испещренные иероглифами пергаменты, приколотые или приклеенные под шкафами, порошок, покрывавший ножки ее кровати, головы хамелеонов или пальцы трупов, которые она откапывала во дворе. Каждый раз, когда первая жена набрасывала покрывало, чтобы выйти на улицу, Джауида молилась, боясь того дня, когда та принесет микстуры, которые ее убьют.

Ее соперница перешла к более изощренным методам, и женщина потеряла веру в саму себя утратив уверенность в чувствах своего мужа. Отныне, когда она приближалась к нему, он махал руками, как безумный, страшно кричал и избегал ее ложа. Он стал жестоким, то и дело бил ее и угрожал придушить. Джауида знала, что ей оставалось делать. Однажды она подожгла комнату, где муж спал с первой женой. И убежала без сожалений.

Фатиха была поймана со своим любовником — ее двоюродным братом. Влюбленные дождались, когда семья отправится в соседнюю деревню, чтобы уединиться в примыкавшем к дому амбаре. Он раздел ее, увлажнил шею, поцеловал грудь. Она восхищалась им, таким красивым и нежным. Амбар стал местом их встреч до того печального дня, когда раздался выстрел, и тело любовника рухнуло на женщину. Фатиха подняла глаза и увидела отца. «Одевайся, грязная шлюха, и следуй за мной», — сказал он, бросая ружье. Женщина так и не поняла, что направило ее руку. Она наклонилась, подобрала ружье и выстрелила. Отец упал, и его тело рухнуло на тело ее любовника. Она открыла дверь и ушла, шепча: «Земля Бога не имеет границ. Где-нибудь я точно найду убежище».

Байя пела с детства. Ее приглашали на обрезания и свадьбы, осыпали похвалами и восторгами, ибо ее семья не нуждалась в деньгах и владела обширными землями. Девушка прижимала руку к правой щеке, и слышался ее голос, такой чистый и мелодичный, что говорили, будто реки перестают течь, а пристыженные птицы умолкают. В шестнадцать лет ее захотели выдать замуж. Она попросила об отсрочке и придумала множество препятствий. В восемнадцать лет начали бояться, как бы она не осталась старой девой. Никого не заботила ее любовь к пению, все были уверены, что ее необходимо выдать замуж. Против воли Байи ее отдали старшему из двоюродных братьев. Она убежала с труппой, которая пела в окрестностях однажды вечером. Но что за судьба у девушки из хорошей семьи в труппе бродячих артистов? Хуже того, певцы считали, что, сбежав, она опозорила свою родню. Они поспешили дать понять Байе: она повела себя как шлюха и все они имели право на нее! Они по очереди насиловали ее и продавали мужчинам из тех пригородов, где проходили их выступления. Байя убежала из этого ада, предпочтя другой — бордель портового города.

Отчаявшись, она разводила бедра под клиентами и верила, что забывает о своем несчастье, напевая каждый раз, когда ей предоставлялся случай. Однажды ночью ее разбудили, потому что пришел клиент, ее толкнули в постель, и Байя даже не имела сил зажечь свечу. Она позволила иностранцу двигаться туда-сюда, ворчать и плеваться, жестоко бить ее, как будто он злился на весь свет. На заре она вышла во двор, последние звезды напомнили ей о детстве, и она запела: «О ты, огонь, меч, что пронзил меня, когда мой любимый перешагнул порог!» Шум заставил ее замолчать, было уже светло, и она обернулась. Она подняла взгляд к окну и различила лицо человека, который трудился над ней всю ночь. Ее голос замер. Ее клиент был не кто иной… как ее собственный брат!

Что было после? Она уже не помнила. Кроме того, что она побежала, побежала к близлежащим холмам. Она знала только, что ни в одной стране ей не скрыть своего стыда и ни одно убежище не ждет ее ни на земле, ни на небесах, кроме Ишка. И этой толпы несчастных.

***

Стояла ночь. Темная туча пробежала по луне, скрыв ее на треть. Можно было сказать, что она вдруг накинула покрывало, чтобы скрыть боль, которую причиняли ей рассказы о сломанных судьбах.

Байя только что завершила свой рассказ, когда плач и стенания закончились. Было слышно, что женщины успокоились. Соседка рассказала мне, что таков был обычай: убежав от страданий, женщины предавались своему любимому занятию и описывали самое злобное создание Аллаха — мужчину.

Действительно, они превосходили друг друга в язвительности, вспоминая в стихах и прозе, тирадах и пословицах свирепость и мерзость мужчин и их бесчисленные пороки. Сам Бог, если предположить его принадлежность к мужскому полу, не избежал бы шуточек.

Лейла с интересом наблюдала за этим сборищем женщин, истеричных, потому что они несчастны, смеющихся до слез после рыданий, чья ярость была связана с желанием выжить, желанием тем более четким и ясным, что оно рождалось в тишине мертвой деревни.

Я понимала, что этим вечером Провидение отомстило мужу за меня. Выслушав, как несколько женщин бичевали супругов за «пустые яички» и «вялые члены», я не упустила шанса внести свой вклад, стоя посреди слушательниц. Лейла смотрела на меня с гордостью.

Я обличала вялость и жадность сынов Адама, их панический страх боли, жажду наживы, несравненное тщеславие. Скупцы и фанфароны, никчемные провидцы и лицемерные верующие, убийцы сердец, осквернители природы, о другом уже и не говорю… Мне казалось, что я в свою очередь хлещу Садека Ле Борна, и то, что он был мертв, ничуть не уменьшало облегчение, которое я чувствовала. Я тоже оскорбляла и била, лучше поздно, чем никогда! Я тогда отчасти поняла, что слова тоже имеют магическую силу — и ее воплощение въяве!

Луна откинула покрывало и ходила нагой, избавившись от тени облаков, как мы от бремени мужчин.

Я посмотрела на Лейлу и снова увидела ее улыбку. В мое сердце попала стрела, и в нем поселилось сомнение. Что-то нашептывало мне, что моя тяга к мужчинам рождалась из смутного желания взять реванш… И что, если я искала как можно большего числа любовников, чтобы познать все пределы коварства мужчин? Этот вопрос чуть не лишил меня чувства радостного возбуждения, которое я испытывала, чуть не заставил меня почувствовать себя виноватой. Но сейчас было не то время, чтобы задаваться вопросами о себе: я отвечала за другое создание, Лейлу, и была обязана довести ее до пункта назначения.

И я выбросила из головы эти запутанные мысли, которые вызывали у меня такую же мигрень, как и во времена Садека!

Смех стал тише, и ностальгия накрыла наши головы мягким покровом грусти.

— Мы прокляты на этой земле, — сказала Халима. — Ни один народ не ненавидел своих женщин так, как наш.

— И никто их так не любил, — сказала я, провоцируя их.

— Как можно одновременно чувствовать любовь и ненависть? Я думаю, что мужчины любят только мужчин. И если для них так важно скрывать нас, то это из страха, что мы будем с ними соперничать.

— Вы хотите сказать, что мужчины могут любить мужчин? — спросила изумленная Лейла.

— А разве наши судьбы заставляют тебя верить в то, что они предпочитают наш пол, малышка?

— Я верю в то, что они закрывают нас потому, что слишком сильно любят, — сказала Байя. — И одновременно потому, что боятся нас.

— Почему? Что плохого мы можем им сделать?

— Я думаю, что их так пугает наше тело, — решилась Лейла.

Я взглядом подбодрила ее продолжать. Но она замолчала, как будто удивленная своим мужеством.

— Я скажу, что они слишком склонны к совокуплению, — бросила Халима. — Они торопятся спрятать нас под покрывалом, чтобы их член не стоял днем и ночью!

— Почему это? Разве Бог создал их только для того, чтобы возбуждаться, а нас для того, чтобы избегать их неутолимых членов? — возмутилась Байя. — Нет, будьте серьезней! Ничто не мешает правоверному сдержаться, когда он видит женщину. И не говорите мне, что Бог создал мусульман более невоздержанными, чем самцов других народов!

— Представь себе, что это так, — осмелилась сказать татуированная брюнетка. — Похоже, у неверных ленивый и вялый, уродливый и плохо пахнущий член.

— Потому, что они не обрезаны, — вставила женщина по имени Калтум.

— Нет, потому, что такими их создал Бог.

— Все это ерунда! — снова вмешалась Байя. — Мне довелось рассматривать член христианина, он был длинный, мягкий и бархатистый.

Джауида бросила:

— Неважно, записано, что мы всегда будем предпочитать мужчин!

— Всех мужчин, — поправила Байя.

Луна, осмелев, бросала отблески на руины. Они двигались кошачьим шагом, падали то на кровлю крыши, то на верх колонны, и казалось, что камень, будто муфтий, замотался в белый тюрбан.

Рассветало, когда Байя с нервным смехом заключила:

— Кстати, о неверных. Говорят, что люди с голубыми глазами пришли раскапывать наши сокровища. Возможно, они захотят нас. Я точно залезу в их багаж, когда они будут уезжать.

— Если они уедут! — обронила единственная женщина, укрывавшаяся в Ишке и не снимавшая покрывала.

***

Эта сплетня подтвердилась сразу же, на следующий день после того, как мы покинули Ишк. Согласно ей, с юга прибывало множество мужчин с голубыми глазами, которые начинали копать землю, пользуясь умными машинами, не имевшими ничего общего с заступами наших предков. По соглашению между гостями и нашим правителем прибыль они делили пополам, а крестьяне тем временем дрожали при мысли о том, что их поля осквернят. Я снова подумала о Байе и ее словах об иностранцах, в которых она видела надежду.

— Вообще-то она права, — громко сказала я.

— А почему Байя не подумала о земле наших предков?

Я заметила твердый голос Лейлы и серьезное выражение ее лица. Девушка набиралась уверенности, и было откуда.

Я ответила, не без желания ее подразнить:

— Какое Байе дело до земли предков! Ее существование здесь даже не похоже на жизнь.

— Но это наше происхождение, наши корни!

— Те самые, что похитили твое влагалище и заставили нас бегать по стране, чтобы тебе его вернуть, не так ли? Осторожно, малышка! — горячо продолжила я. — Тебя обязывают его закрывать во имя предков. И если люди с голубыми глазами могут избавить Байю от ее горя, то, не имея семьи, она получит друзей. Тем лучше для нее!

Лейла удалилась, надувшись, а я была удивлена своей выходке. Я поняла, что во мне сохранилась любовь к приключениям. Она скрывалась и в поисках секса, и в безразличии к своим корням и своеобразию! По правде сказать, я никогда не была в других странах и не касалась волос христианина. Эту страсть к мысленным путешествиям привил мне С., один из моих любовников. Я все еще слышу, как он рассказывает под простынями историю «других народов», их обычаев, революций и героев. Он путешествовал, получал знания из книг и передавал их мне, не имея возможности передать их настоящим ученикам. Это был красивый парень, непокорный и не желавший жениться. Я вспоминаю ликование, которое охватывало его, когда, устав от любви, с сигаретой в зубах, он принимался высмеивать соотечественников, не относя себя к ним, заявляя, что он «ниоткуда». Я протестовала, говоря ему, что я не любила бы его, если бы он не родился в той же земле. Он отвечал, что я неисправимая маленькая деревенщина, и он помочится на мои корни так же, как извергается в меня. Сначала меня шокировало это отступничество и отсутствие уважения к нашим традициям и всему тому, что делало нас мусульманами. Я сопротивлялась, заявляя, что только собаки отказываются от своего рода, но он начинал пугать меня, ложась между моими грудями и делая вид, что лает. Я закрывала ему рот рукой, чтобы помешать ему браниться. Он кусал ее, смеялся и продолжал хвалить другие народы, защищая их право на существование, как и наше, говоря, что они попадут в рай раньше, чем наши правоверные. Я натягивала на себя простыню, чтобы скрыть наготу, как будто у оскорблений были глаза. Под конец я уже не понимала, кто я такая, и отсутствие связи с другими Делало меня незавершенной. Глядя, как С. разворачивает карты, заботливо сложенные в ящике, я с удивлением ощущала себя на краю бездны и наклонялась над географическими линиями, не умея в них разбираться, но боясь соскользнуть в небытие. Я бессознательно хватала моего любовника за руки, а он ничего не делал, продолжая говорить. Я думаю, что именно из-за С. потеряла ту первоначальную уверенность, которая четко отделяла меня от иностранцев. Как и это твердое и спокойное намерение защищать своих любой ценой.

Мы шли все утро, не останавливаясь. Воспоминания о рассказах старухи заменяли нам пищу, отгоняя усталость и голод.

Ночь застала нас в нескольких милях от Смары. Город был известен строгостью нравов и твердой верой своих жителей, которые, как считалось, имели благородное происхождение. От моего отца я узнала, что сюда отправлялись, чтобы просить прощения у Бога и замаливать грехи, молясь и раздавая монеты бедным, а также посещая тысячу и одну гробницу, расположенную в близлежащих полях. Жители Смары упорно продолжали говорить на диалекте древних и сохранили обычай расхаживать с мечом, заткнутым за пояс. Вали напрасно прибегал к различным аргументам, чтобы запретить напрасное ношение оружия, все было впустую. Центральное правительство несколько раз присылало эмиссара, который кричал: «Мы больше не воюем. И если на вас нападет какой-нибудь враг, государство здесь для того, чтобы вас защитить». «Государство? Кто это?» — спрашивали племена, возмущенные этим неизвестным по имени «государство», которого Бог, по их сведениям, никогда не делал ответственным за их дела. Они всеми силами защищали свои мечи, символ их чести, атрибут их мужественности, говоря каждому, кто хотел слушать: «Не хватало еще, чтобы этот неверный, Государство, обнажал нас и показывал наш зад остальной земле!»

Итак, жителей Смары называли мечеудыми не просто так. Также они были известны тем, что никогда не выпускали своих женщин на свежий воздух. «Из чрева матери в чрево земли» был их девиз. Они заточали своих жен в богатых домах за оградой, внутри коридоров и подземных ходов, где многочисленные евнухи из кожи вон лезли, чтобы им услужить.

Однако было общеизвестно, что самцы Смары молились днем и предавались пьянству ночью, кроме того, они запрещали себе спорить на деньги, но играли по-крупному. Особенно они любили пальмовую водку, которую пили, как воду, и пристрастились к странному растению, которое держали во рту часами, и оно раздувало им щеки, как при игре на волынке. Но жители Смары привыкали к уродству и безумию, как и к мерзкому дыханию после алкоголя и наркотиков. День возвращал им безупречную репутацию, и тайные пороки не мешали им верить, что они попадут прямиком в рай.

Говорили, что они любят путешествовать, ибо, как перелетные птицы, в теплое время года они уезжали в страны неверных. Там они проводили время, публично распивая напитки, запрещенные нашей религией, и охотясь за белыми женщинами, оседлывая их без малейшего чувства вины. Ведь известно, что женщины Иисуса и Моисея — не женщины, и Бог считает грехом только зло, совершенное против истинных верующих, тех, кто принадлежит к нашей религии. У Аллаха нет времени на неверных. Сказано, что они попадут в ад, вот и все, меньше работы для тех, кто сортирует души там, наверху!

Рассказывают еще, что, прежде чем вернуться домой с горами подарков, которые должны были заставить жен забыть об их выходках, жители Смары останавливались в исламских странах, где не так следили за нравами, «странах терпимости», где их поощряли пользоваться благами этого мира. Нужно было только переложить ответственность за свое поведение на хозяев, отвечавших перед божественными властями за поведение смарийцев. И последние не замедляли издавать новые фетвы, к примеру, о том, что любой грех, совершенный вне территории Смары, не является грехом. Или грехом наполовину. Или подобием греха. Ибо смарийцам нужно было немного грешить, иначе они умерли бы, задохнувшись в своем святом городке, который остальная страна считала территорией добродетели.

В «странах терпимости» смарийцы питали предрасположенность к девственницам, которых им подавали одну за другой, как закуски, выбирая из кандидаток, привлеченных звоном монет, при попустительстве местных властей. Девственниц тщательно отбирали среди девушек пятнадцати — восемнадцати лет. Девушки постарше в глазах жителей Смары ничего не стоили. «Лучше скажите, что их жалкие червяки иначе не встанут!» — шутили будущие проститутки, ожидая в дворцовых покоях, снятых для этого случая. Они говорили это, согласившись продать свое влагалище, чтобы заработать на жизнь, лишались девственности, но и не заботились больше о деньгах Аллах велик, и смарийцы также!

Я подшутила над Лейлой, которая слушала меня уже не так сердито:

— Будь ты кандидаткой, ты ничего бы не заработала. Твоя дверь закрыта. Если только…

— Если только что?

Я заметила, что малышка теперь была более расположена задавать вопросы, чем обижаться на мои слова.

— Я думаю, что старые смарийцы потратили бы столько времени и усилий, чтобы тебя открыть, что были бы на седьмом небе, то есть, как говорил мой отец, когда пил, они лишали бы девушку девственности, как ведут войну: долго, яростно наступая и отходя, продвигаясь и удаляясь от цели, считая себя воинами, идя к влагалищу как на фронт!

— Но какое удовольствие чувствуют эти люди, разорвав плеву?

— Говорю тебе: они путают секс и славу!

***

Отдохнув в саду, где мы подкрепились несколькими яблоками и освежились в небольшом ручье, мы вышли на дорогу, которая делала последний поворот перед Смарой. О, спасибо, Али, я обожаю, как ты употребляешь это прошедшее время, обожаю! Вдруг женский голос окликнул нас:

— О божьи создания! О женщины!

Это была крестьянка, одетая, как жители Центра, в длинный кусок ткани, застегнутый на груди. На лбу у нее был вытатуирован крест, и она сжимала шею птицы, издававшей предсмертные крики.

— Ради Аллаха, куда вы идете?

— В Смару, — ответила Лейла.

— И не думайте об этом!

— Почему?

— Вас могут убить!

— !!!

— Женщины не могут одни входить в деревню, — объяснила она.

— Мы путешествуем без мужчин, как видите.

— Тогда вернитесь и не искушайте дьявола, да проклянет его Бог!

Лейла вскричала, указывая на силуэт мужчины, который только что вышел из хижины.

— Посмотрите, тетя, я думаю, это господин, который встретил нас на дороге в Ишк.

— Вы знаете моего мужа? — спросила удивленная крестьянка.

Лейла нашла выход, живо предложив:

— Вы не отпустите его с нами, чтобы войти в Смару?

— Не могу. Горожане знают наших мужчин.

Крестьянин не смотрел в нашу сторону, хотя, я была уверена, узнал нас.

— Что же нам делать? — спросила Лейла, начиная терять терпение.

— Все равно пойти туда, — отрезала я.

— Они примут вас за проституток и побьют камнями.

— Или за святых, и будут нами восхищаться! — ответила я нашей собеседнице.

— Пойдем в другом направлении, — предложила Лейла.

— Этого я вам тоже не советую, — сказала крестьянка, сжимая рукой умирающую птицу…

— Тогда, — решила я, — мы дождемся ночи, чтобы войти в город. Никто нас не увидит.

— Тем хуже для вас!

Несмотря на неодобрительный тон, добрая крестьянка дала нам несколько лепешек с салом, посыпанных тмином, прежде чем доверить нас «заботе Бога», как она проворчала.

Мы решили подождать на склоне холма, нависавшего над городом, укрывшись под оливковым деревом с коротким, но узловатым стволом, которое, укрывая нас от взглядов, позволяло рассмотреть Смару. Мы размотали бараньи шкуры, готовясь наблюдать за городом, пока ночь не достигнет последней четверти. Тогда мы вошли бы в Смару до утренней молитвы.

Чтобы убить время или же потому, что она пристрастилась к моим рассказам, Лейла спросила:

— Тетя, любовь существует?

— Почему ты задаешь этот вопрос?

— Потому что я только что вспомнила о деревне Ишк. Если бы любовь действительно существовала, Ишк не лежал бы в руинах.

— Тот, кто говорит тебе, что любви не существует, похож на глухого или слепого. Он никогда не узнает настоящего вкуса вещей. Тот, кто не умеет любить, обречен на поражение. У него нет ключа, который открывает дверь в другой мир.

— Какой мир?

— Тот, где время идет по-другому, свет блистает неожиданными оттенками, протяженность приобретает глубину, где любят теряться только влюбленные. Ибо любовь — это то, что рисует небеса на крышах и наделяет звезды блеском. Любовь заставляет тебя пробуждаться, дышать, двигаться по-другому. Любовь, девочка моя, это дар неба, даже если она заставляет страдать и плакать, даже если желание жить все время подвергается соблазну умереть.

— Никто не говорил со мной так, как вы, об этом чувстве.

— Потому что ты происходишь из народа, который уже не умеет любить. Посмотри, что стало с Ишком.

— Мы никогда не умели любить?

— Я думаю так, а Д. — наоборот. Он утверждал, что наши проповедовали искусство любви, ее пути и радости в мечетях, что они знали сотню ее имен и умели говорить о ней, начиная от ухаживаний и заканчивая помрачением разума.

— Кто этот Д.?

Я поняла, что только что снова совершила ошибку, но, ничего не придумав, бросила:

— Я расскажу тебе в другой раз.

Что не помешало воспоминанию о Д. явиться из моей памяти, как джинну из лампы Аладдина. Он облизывал мои соски и радостно покрывал мои губы своей теплой спермой, рассказывая мне то, чему учила история его народа. Находясь между моими бедрами, он цитировал прекраснейшие стихотворения, покрывал мое тело поцелуями, перемежая их именами любви. Ты видишь, Али, что ты не единственный ученый муж, чей сок я имела счастье пить! Возможно, однажды я расскажу Лейле о Д., когда она хорошо усвоит мои уроки и поймет, что означает слово «удовольствие».

***

Вдруг послышалось жужжание. Инстинктивно мы с Лейлой прижались к стволу оливкового дерева. Ночь была ясной, и небосклон был украшен звездами.

Замерев на бараньих шкурах, мы видели, как к нашему убежищу поднимался один из этих странных механизмов, которые люди с голубыми глазами привезли и щедро дарили богачам и руководителям страны, то есть одним и тем же людям. Он на сотню метров пододвинулся к нашему убежищу. Мы задержали дыхание, готовясь убежать, если эти странные гости заметят наше присутствие.

Ничего не произошло. Машина остановилась, и из нее вышли четыре женщины. Они были одеты в черные прозрачные платья, как будто феи в трауре. Одна из них обернулась и открыла заднюю дверь. Оттуда вытащили тело и протащили его по земле. Они взялись за него вчетвером, чтобы донести его до травы, чуть дальше.

— Это мужчина, — прошептала я Лейле, онемевшей от удивления.

Мужчина, связанный с головы до ног. Четыре женщины суетились вокруг него, смеясь и крича от радости, избавили его от повязки на глазах и веревок. Через мгновение он был полностью обнажен, и его член напоминал плакучую иву. Должно быть, он был молод, ибо его тело источало большую мощь.

Женщины заставили его сесть, и одна из них приказала:

— Доставь нам удовольствие, это наша последняя ночь с тобой, дорогой!

— О, да! — подхватила вторая. — Покажи нам красивую смерть, если хочешь сохранить жизнь. Смотри, как мы будем дуть в твою дубинку, чтобы она поднялась!

Женщины образовали круг вокруг него и начали исполнять странный танец, проводя руками по щекам и груди, играя своими длинными волосами — до пояса, у некоторых — до лодыжек. Они ласкали себе живот и бедра, покачивали ягодицами, подражая движениям любви. Они подходили друг к другу, чтобы нежно поцеловаться, сбрасывали свои платья, развязывали шаровары и отбрасывали пояса, а затем и трусики, громко смеясь. Вернувшись, они прошлись без одежды перед своим пленником, прежде чем наброситься на него.

Когда он снова оказался распростертым на земле, они сели на него все вчетвером. Казалось, он подчинился, самец в нем уступил инстинктам. Он наполовину выпрямился, переходил от одной к другой, покусывал одну грудь, облизывал другую, прежде чем его губы прилипли к холму Венеры самой полной из женщин. Его движения стали смелее, теперь он щупал ягодицу, кусал шею, сосал палец ноги маленькой женщины, прежде чем нанизать на себя самую большую. Женские силуэты заслоняли от нас мужчину, но затем удачно показали нам его. Мы заметили его член, погруженный в одно влагалище, руки бродили по телу другой, пока третья мастурбировала перед его носом. «И я! И я!» Среди криков, хрипов и грубых стонов мы слышали время от времени: «Каким членом наделила тебя природа, мой принц! Наполни меня до самых недр! Я твоя рабыня! Твоя женщина! Твоя шлюха!»

Это длилось как минимум два часа. Поглощенная зрелищем, я не могла понять, как оно действовало на малышку. Я признаю, что некоторые движения были настолько шокирующими, что я хотела закрыть ей глаза. Если Лейла должна узнать, что такое любовь, то это не лучшая иллюстрация. Однако я ничего не сделала, говоря себе, что Лейле пора было узнать о лицемерии своих родственников и увидеть то, что скрывалось ночью в якобы добродетельной Смаре.

Вдруг одна из женщин ударила в ладоши, и мы увидели большого негра. Он вышел из машины, как дьявол из сумерек.

— Засунь его внутрь и займись его судьбой!

— Нет! — закричал пленник. — Вы со мной этого не сделаете. Вы обещали оставить мне жизнь.

— Подлец, между нашими бедрами ты забыл об опасности!

— Я чужой в вашем городе. У меня жена и дети. Позвольте мне вернуться к себе.

Тот же женский голос приказал негру:

— Позаботься о том, чтобы его не нашли живым.

Механический монстр удалился вместе с пассажирами. Через несколько минут шум прекратился, не было видно ни тени, только темная ночь, отражающая эхо хрипов и криков.

— Что они с ним сделают? — спросила ошарашенная Лейла.

— Бросят в колодец или похоронят заживо.

— Почему?

— Мужчина, который закрывает своих жен, чтобы удостовериться в их добродетели, — идиот.

— Я не понимаю…

Я почувствовала, что Лейла возбуждена. Молодая деревенская девушка, которая никогда раньше не видела такого, была шокирована. Она увидела, что сексом могли заниматься несколько человек сразу, что он мог быть вне закона, вне нравственности, вне моральных устоев. Я сама это знала. Но я предпочла бы, чтобы Лейла училась хорошим манерам и приемам любви, а не порокам и извращениям, в облике которых та любит представать.

Мне не нужно было ничего особенного, чтобы возбудиться, никаких представлений, чтобы получить удовольствие. Бог был милостив, позволив мне наслаждаться самыми простыми способами: привлекательным мужчиной и ненасытным членом! После я могла послушать, как мои любовники рассказывают о самых невероятных способах достигать оргазма, своих самых распущенных утехах, но я не обязана была к ним присоединяться. Они могли сколько угодно говорить о своих фантазиях, я соглашалась участвовать в этом ушами, но не влагалищем.

Лейла с трудом выговорила:

— Пленник ничего не сделал. Он не виноват.

— Он платит за всех мужей. Это закон природы.

Казалось, она задумалась, прежде чем заявить:

— Я не хочу входить в этот город.

— Почему?

— Город, где мужчины и женщины лицемерят и изменяют, не заслуживает этого.

Я согласилась с желанием Лейлы, почти разделяя ее мнение. Мы решили вернуться и попросить приюта у крестьянки, убеждавшей нас не ходить в Смару.

Еще не рассвело, когда мы вернулись.

Пока мы шли по хлеву, мое внимание привлек шум. Я позволила Лейле идти дальше и прислушалась.

Меня насторожили прерывистое дыхание и визг животного. Я наклонилась над маленькой перегородкой и увидела то, что Бог больше всего ненавидит в своих созданиях: мужа крестьянки, который поднял джеллабу до бедер и ввел свой член в осла.

Я ушла на цыпочках, возмущенная неблагодарностью мужчин, которые предпочитают женщинам животных. Я вовсе не сожалела, что Лейла этого не заметила. То, что она видела часом раньше, достаточно рассказало ей о непостижимых путях любви… в Смаре даже крестьяне выбирали самые необычные пути.

***

Утро набросило на деревню свой белый шарф. Мы оставили позади Смару, ее ночные оргии и крестьян, любящих мулов.

Лейла шла, высоко подняв голову, хрупкая и легкая, как будто ее окружали джинны гор. Мне казалось, что она хорошела с каждым часом. Путешествие сделало ее движения красивыми и полными свободы, а воздух покрывал кожу персиковым загаром.

Мы шли все утро, собираясь укрыться под куполом гробницы, если ночь застигнет нас до прибытия в Зуират. Мы с удивлением поняли, что в этих местах полно мавзолеев и могил отшельников, и вокруг не было ни одного холма без зауйи, ни одного склона без меча минарета. Воздух был пропитан верой, и тучи суеверия закрывали горизонт.

По мере того, как мы приближались к окраинам Сахеля, растительность редела. Различаемые вдали холмы походили на облысевшие черепа.

— Посмотрите, тетя!

Лейла остановилась, и я вместе с ней. Во впадине долины сияло пурпурное поле. Никогда я не видела растение такого однородного цвета, красное, как кровь.

— Это не растение, — поправилась Лейла, приглядевшись лучше. — Это напоминает пугала.

Приблизившись, мы поняли, что перед нами десятки флажков, покрывавших тростники. Можно было подумать, что это фески на членах.

Едва мы обошли странную плантацию и направились к холму, как попали на хутор, скрытый между двумя рядами деревьев. Небольшие группы женщин без покрывал ходили между соломенными крышами. Увидев нас, они приумолкли. Одни поднялись, тогда как другие рассматривали нас сидя, держа руку у лба, чтобы закрыться от полуденного солнца.

Очевидно, мы не были здесь желанными гостями.

— Что вы здесь делаете? — отважно спросила рыжая женщина с длинными волосами.

— Мы идем в Ранжер, но думаю, что мы сбились с пути.

— Город Ранжер? Вам до него идти еще как минимум три дня.

Что-то в этих женщинах выдавало одновременно отвагу и боязнь, злобу и отчаяние. Я знаю о своем любопытстве. Оно поднимается, как член, который не опадает, пока не удовлетворится.

— Можем мы просить вас о гостеприимстве?

Они обменялись взглядами и зашептались. Затем крупная женщина лет сорока объявила, смотря на Лейлу:

— Мы дадим вам убежище на эту ночь, но завтра вы уйдете.

— Вы будете гостями Зухур, — тут же добавила рыжая.

Зухур, с крупными ягодицами и глазами, напоминающими миндаль, сделала знак, и женщины расступились. Мы последовали за нашей хозяйкой и оказались в домишке, где пять женщин прижимались одна другой, с кальяном во рту и ивовым веером в руках. Мы бесшумно присели, они едва посмотрели на нас.

Вдруг одна из женщин начала петь, так протяжно и грустно, что я заметила, как в глазах Лейлы заблестели слезы. Сама я беспокоилась и оставалась настороже.

Когда пение прекратилось, самые молодые встали, постелили матрас в центре комнаты, подали на ужин кукурузные лепешки, овечий сыр, мед и пшеничные пироги.

Никто не произнес ни слова. После ужина все заняли свои места, и мы сделали то же самое.

— Тетя, я не видела здесь ни одного мужчины, — прошептала Лейла.

— Моя дорогая, тебе потребовалось время, чтобы это заметить. Я чувствую отсутствие мужчины по состоянию воздуха.

— Как вы это объясняете?

Я подумала, прежде чем ответить:

— Должно быть, мы в деревне, которую мужчины покидают днем. Они уходят отсюда работать в полях или близлежащих местечках. Некоторые уходят дальше, в большие города, и, случается, отсутствуют месяцами.

Мы замолчали из страха быть подслушанными или потревожить кого-нибудь. Мы устали от путешествия, и ночь гостеприимно приняла нас.

Меня разбудила Лейла. Она стояла, прижавшись носом к окну:

— Тетя, тетя! Я увидела мужчину.

Я осмотрелась. Комната опустела, от женщин, которые спали рядом, не осталось и следа.

Я тоже поднялась и направилась к двери. К моему большому удивлению, она была закрыта. Я присоединилась к Лейле у окна, и вот, клянусь пророком и Иисусом, то, что я увидела: тридцать мужчин шли, опустив глаза, среди вереницы стоявших молча женщин. Все уже в возрасте, и ни одного юноши. Наша хозяйка, которая, без сомнения, распоряжалась здесь, командовала, указывая каждому мужчине его хижину. И он тут же пропадал за занавеской, служившей дверью.

Оставшись одни, женщины образовали круг возле большого медного таза и принялись ждать. Мы с Лейлой стояли за окном, иногда сменяя друг друга, чтобы ничего не пропустить.

Через час послышался шум шагов. Мы снова заняли свой пост. Мужчины опять гуськом вышли наружу. В этот раз они один за другим подходили к тазу, и каждый раз был слышен звон металла, падающего внутрь.

Позже, когда мужчины ушли, мы увидели, как женщины расходятся по домам, и услышали приближающиеся шаги. Мы снова заняли свои места и притворились, что крепко спим.

***

На следующий день нас разбудили по приказу хозяйки. Она сидела снаружи на стволе тутового дерева, ее платье, все в красных цветах, было поднято до колен, и она раздувала огонь под жаровней, на которой кипела вода. Я воспользовалась случаем, чтобы подойти и, как всегда, заговорить:

— Вчера вечером нас закрыли. Но вы забыли об окне.

Она ответила мне, не моргая:

— Я не сомневалась, что вы все видели. Я даже скажу, что ничего не делала, чтобы помешать вам смотреть. Я догадалась о вашем любопытстве и предполагала, что шум вас разбудит. Ваше присутствие за окном не было тайной, вы понимаете…

Она добавила со вздохом:

— К чему скрывать от вас то, о чем и так знает вся область?

— Следовательно, ни к чему было нас закрывать.

— Вы иностранки, и мы должны вас защищать, даже от этих безобидных самцов.

Она замолчала и снова начала раздувать огонь. Солнце озарило горизонт, и первые лучи отважно пытались разорвать облака на востоке.

— Я расскажу вам, — сказала хозяйка, не колеблясь.

И она рассказала. Недалеко отсюда жило племя Чистых, потомков Сиди Тахира, для которых все женщины были шлюхами, и к ним нужно было относиться соответственно. Их шейх произнес фетву, приказав запереть женщин в особом лагере далеко от деревни, чтобы не подвергать риску спасение верующих в этом и ином мире. Раз в месяц мужчины поднимались, чтобы соединиться с женщинами, и спускались назад. Девочки, рождавшиеся от таких союзов, оставались в лагере, чтобы позже отдать свою девственность Чистым. Мальчиков растили старухи, запертые в другом месте, и они присоединялись к племени, только созрев. Избавившись от семени, мужчины платили женщинам за плевы, которые они только что разорвали, что позволяло выжить до следующего месяца.

Я вспомнила о красной плантации.

Действительно, подтвердила Зухур, каждая девушка, лишившаяся девственности, должна выйти рано утром и накрыть кусты красным бельем. Где-то кровь выставляют как трофей, здесь это знак поражения. Они прощаются с молодостью, готовясь к судьбе покинутых женщин.

Вдруг Зухур спросила меня:

— Ваша дочь девственница?

— Да.

— Ее можно было бы продать, — цинично сказала она. — Она принесла бы много денег.

— Невозможно, — сказала я.

— Почему? У нас есть способы вернуть ей девственную плеву. Вы же не так глупы, как эти мужчины, чтобы думать, что у нас в Теллуйе каждый день рождаются девственницы?

— Понимаю, — сказала я. — У Лейлы одна проблема: ее легче сохранить нетронутой, чем лишить девственности.

В первый раз на лице моей собеседницы появилось удивление.

Я должна была объясниться:

— Видите ли, она закрыта! Это может причинить вашим кавалерам некоторые неудобства.

— Вовсе наоборот, сейчас или никогда, — воскликнула Зухур, странно воодушевляясь. — Наши кавалеры, как вы правильно их назвали, готовы к этому. Трудясь в городе, без женщин, они голодают. Ожидание их разогревает. Они все приходят сюда и тратят деньги, которые зарабатывают месяцами. В том, чтобы трудиться над запечатанными влагалищами, им нет равных!

Я ничего не сказала.

Зухур умолкла, как будто серьезно задумавшись.

— Ну, — бросила она, — в конце концов, я предлагаю вам остаться с нами. Наши мужчины вернутся через месяц. Уж они-то доберутся до дна влагалища вашей дочери, и мы разделим сумму. Тогда вам будет на что продолжить путешествие.

Я лишь поблагодарила ее, предпочитая сохранить невинность красавицы до лучших дней.

— Мы должны вас покинуть.

Она положила руку мне на бедро и сказала странным голосом:

— Наше гостеприимство длится два дня и две ночи. Не оскорбляйте нас, уходя так рано.

***

Мы собирались провести вторую ночь в этом странном женском лагере, когда я увидела, что Зухур направляется к хижине, где мы жили. Лейла была в двух шагах, вытряхивая одеяло.

Хозяйка отвела меня в сторону, и я заметила, что она неотрывно смотрела на девушку.

Она сразу сказала:

— Я вижу в вас женщину, которая разбирается в любви. Я тоже не буду ходить вокруг да около и скажу: мне уже давно не доставляли удовольствие…

Я ответила тем же, обращаясь к ней на «ты»:

— Что я могу сделать для тебя?

— Я ненавидела мужчин за то, что они пользовались нашими девственницами. И я любила их за их несчастье.

— Мужчины не доставили тебе удовольствие так, как надо.

— Их ласкам я предпочитаю женские.

Я сразу поняла, в чем беда этой сорокалетней женщины.

— Лейла?

— Да, мне нужна твоя газель. Я смогу научить ее тому, что такое вкус женской кожи.

— Еще нужно, чтобы она попробовала мужчину.

На самом деле, подумала я, еще хорошо, что она меня слушает.

— Не подвергай ее насилию, не дав познать нежность, — сказала Зухур, голос которой сделался умоляющим. — Дай ей пройти по прекрасным дорогам прежде крутых обрывов. Искупай ее в нежных водах, прежде чем ее унесут бурные течения. Судьба смягчает удары, когда имеешь дело со своим же полом.

— Дай мне подумать, — сказала я.

На самом деле я уже приняла решение.

Стояла ночь, когда Лейле было приказано переселиться. Она ворчала, не желая расставаться со мной.

— Ты будешь спать у хозяйки. У нее есть право на отдельную комнату. Там будет веселей, чем со мной, и ты не будешь слушать храп.

Она не настаивала и позволила отвести себя в хижину побогаче, в которой была настоящая деревянная дверь.

Я спокойно заснула и проснулась, только услышав шаги Лейлы. Я не стала задавать ей вопросы и ждала рассвета, чтобы пойти к Зухур.

Она сидела перед дверью, энергично вычесывая на коленях охапку шерсти.

— Мед, настоящий мед, — произнесла она, прежде чем я разомкнула губы. — Хотя сначала твоя газель сопротивлялась, когда мои пальцы играли с ее телом, ласкали ее косточки и изгибы. Она спросила, что я делаю. Я ответила: «Ничего, я рассматриваю тебя, снимаю с тебя колдовство. Завтра ты сможешь открыть себя, видишь, я делаю это, не нуждаясь в палке между ног». Ее тело перестало напрягаться, и кожа прикоснулась с моей. «Ничего плохого, это происходит между девушками, ты не потеряешь девственность, но легче примешь мужчину, это настоящая магия!» Я долго гладила ее волосы и целовала мочку каждого уха. Я мягко провела пальцами по ее груди, соски напряглись. Я целовала их по кругу, как будто обходила храм. Я лакала ниже, из ее пупка, как будто кошка, умирающая от жажды возле источника. Ее сладко-соленый вкус напомнил мне кухню шауи, ты знаешь, берберы в высокогорных плато.

— Да, я знаю.

— Я развела ее половые губы, помассировала плоть, заботясь о том, чтобы не причинить ей боль или не ввести неловко палец, пока целовала ее лобок. «Говори мне, где тебе приятно». Я положила палец на ее жемчужинку и нежно покатала ее, как зернышко кускуса. Чем сильнее я нажимала, тем больше оно разбухало, как маленькая ящерка, которую развеселило солнце, красивый кролик, решивший вылезти из норки. Ее родник начал брызгать, и я готовилась собирать его нектар. Странно, но можно сказать, что ее влагалище говорило само, жилки набухали, и цветок открывался в шелесте венчиков и вскипающих пузырьков. Это было больше, чем фонтан: я наблюдала за тем, как распускается сад, кипящий источник, который утолял жажду каждый раз, когда к нему припадали. Я шире развела бедра и вытянула язык, сначала нежный и щекочущий, затем твердый и настойчивый. Я останавливалась, когда замечала судороги, затем продолжала еще смелее, очищая ее борозду, щекоча плоть, нежно обходя клитор и снова обращаясь к нему, облизывая, массируя, избегая, возвращаясь к нему все более влюбленной и безумной. Я слышала, как она кричит: «Здесь! Здесь! Я больше не могу! Что-то жжет меня! Из меня что-то выйдет! Я умру!» «Ты не умрешь, моя газель из песков, — говорила я. — Ты будешь жить, и долго! Не беспокойся, я люблю тебя, пью твой сок, опустошаю тебя, душа моя! Я тоже близка, здесь, здесь, да! Как и ты, моя восхитительная кошечка, мой чудесный клитор! Мы едины!»

Когда Зухур закончила, я не смогла ничего сказать. Я промокла.

***

Прежде чем уйти, она посоветовала мне пройтись по городу Зуэрат, где можно было достать недорогую еду и припасы — она не знала, что украденный у давильщика масла кошелек мог надолго нас обеспечить, — и провести в лагере еще одну ночь, прежде чем отправиться в Ранжер.

Во время дороги Лейла казалась отсутствующей, и я не стала спрашивать о причинах ее странного настроения. Она имела право на маленький секрет, это дает ощущение взросления и иллюзию значимости.

Показался Зуэрат, и мы с удивлением почувствовали, что воздух стал влажным и соленым, хотя город был далеко от побережья. Лейла вышла из оцепенения, удивляясь такому количеству балконов, террас, минаретов, которые закрывали небо. Улица кишела тележками, повозками продавцами, торговавшими с лотков. Везде были люди в тюрбанах, господа, втиснувшиеся в костюмы иностранцев, грязные дети, калеки, слепые и заклинатели змей.

— Ну, лала, вы не хотите купить мой платок?

— Сколько он стоит?

— Дирхам.

— Вы сумасшедший? Это целое состояние!

— Чтобы укрыть такую головку, как ваша, никаких денег не жаль!

— Не мели языком, а докажи мне, что это шелк.

Я знала, что это шелк, но притворялась, говоря, что платок слишком маленький, а рисунок грубый. Я торговалась жестко, а торговец еще жестче.

Толпа собралась вокруг нас стеной, крича все громче, вокруг моих ног бегала куча детей. Когда я вернулась, Лейлы уже не было.

Я спросила у торговца, не видел ли он девушку, которая меня сопровождала, и он ответил, что, если бы рядом со мной была девушка, его нос сразу бы это почувствовал, а раз не почувствовал, то значит…

Я не обратила внимания на дерзость этого юноши, мужчины часто ведут себя со мной нахально. Я редко скандалила, зная, что любовь к сексу заметна и чувствуется, а воображаемый аппетит плоти открывает дверь распутным словам.

Отправляясь на поиски своей подопечной, я последний раз обернулась и увидела продавца, торгующегося с молодой девушкой — это было видно по тому, как она носила покрывало. Жесты юноши стали размашистее, а глаза необычно заблестели. На этот раз я почувствовала укол в сердце при мысли о том, что в моем возрасте уже нельзя позволить себе все приключения, а только вольности языка. Я была оскорблена. Ибо если молодых, естественно, тянет к молодым, то я, благодаря своему темпераменту, попадаю туда, где хорошо моему влагалищу, каков бы ни был возраст мужчины. У меня сразу же появилось желание приучить к любви девственника, как это сделали со мной мои любовники. Судьба заставляла меня встречать только взрослых, но я давно надеялась обучить любви молодого юношу, невинного и дикого, которого мое влагалище очарует и подчинит, околдует и научит, который возьмет меня с наивной быстротой и вновь зарождающейся отвагой, которого я отниму от груди, прежде обильно накормив.

О, Али, Али! Перечитай мне это! Я возбуждаюсь, слыша твои фразы! И я могу спорить, что твой член тоже встает! Ты знал, что письмо щекочет и живот, и сердце? И да, ты обязан мне этим дополнительным удовольствием, мой обожаемый наставник!

Я ходила по медине час, но напрасно. Отчаявшись, я прислонилась к стене здания с богато украшенными дверями, над которыми висели две маленькие красные газовые лампы. Мое сердце задрожало при мысли о том, что Лейла попадет в «заведение грязной любви», как сказала бы ее мать. Но я не собиралась ожидать в переулках, где сверкали вывески борделей.

Рассматривая закрытые двери соседних домов, мне показалось, что я чувствую запах похоти. Я представила утомленные тела молодых женщин, прижавшихся к груди своих мужей, и вспомнила то время, когда я баловала X. Я сидела на его коленях, чувственная, как одалиска. Я поднималась, давала ему в руки бендир и начинала раздеваться под звуки музыки, так что все соседи знали, что я сплю с моим мужчиной. Это был единственный раз, когда я жила под крышей любовника, который считался моим мужем. В те дни, когда не было слышно ни единого звука, мегеры приходили справляться обо мне, думая, что я страдаю или уехала.

Я боялась наступления ночи. Ни одной девочки снаружи, ни одного респектабельного усатого господина, только домашние кошки и пьяницы. Я поднялась и, не раздумывая, схватилась за первое запястье, которое попалось мне под руку.

Черный колосс, попав в ловушку, повернулся ко мне.

— Вы видели, чтобы здесь проходила девушка?

— Никто не проходил, — ответил колосс, затем, передумав, продолжил: «Навестите Хаджу Фатуму, она сможет вам помочь. Это на боковой улице».

Мне открыла девочка, и я оказалась посреди дворика, наполовину занятого ягодицами толстой сорокалетней женщины. Она рассматривала огонь жаровни, на которой дымился медный сосуд. Она не задавала мне вопросов и не узнавала, что я от нее хочу. Она насыпала кофе в кипящую воду, дала мне чашку и потребовала оставить гущу, что я и сделала, зная об обычае. Она прошептала:

— Я вижу ее, она не очень далеко, не плачет по тебе и не ищет тебя. Я вижу, как она идет, идет… она хочет добраться до сокровища. Но ничего не бойся, ты найдешь ее, и свое.

Я всегда верила в пророчиц и уважала оракулов. Я не думаю, что это связано с верой, так как оставила ее в глубине своего сознания как сложную и малоприятную соседку. Скорее, я думаю, что такова моя натура, доверяющая предвидению и предпочитающая сильные чувства сильной вере.

Действительно, через час я нашла мою подопечную на выходе из Медины, во дворе гостиницы. Я набросилась на нее:

— Что ты здесь делаешь?

— Я знала, что вы меня найдете.

— Как ты смеешь уходить, не предупредив меня?

— Я хотела найти нам гостиницу на ночь.

— Лучше скажи, что ты хотела устроиться без меня. И почему бы не заняться любовью свободно, неблагодарная!

Я кричала, не обращая внимания на возмущенные взгляды прохожих, представив все мытарства, которые принесло бы мне исчезновение Лейлы.

***

Нас сразу принял хозяин гостиницы, которому я объяснила нашу просьбу — остаться на один-два дня и платить натурой, то есть несколькими днями уборки. На самом деле я стремилась не тратить золото, украденное у торговца маслом, — кто знает, когда оно может понадобиться?

Это был крупный весельчак с турецкими усами и островным акцентом. Он был холост, и ему помогал только один повар с волшебными руками, как уверял хозяин, но у того было слабое здоровье, и его нужно было регулярно заменять. Хозяин показал нам печи, открыл шкафы, пересчитал содержимое бутылок и кувшинов в хранилище, не отрывая глаз от Лейлы. «В воздухе чувствуется желание», — сказала я себе, украдкой наблюдая за ним. И этого нужно было ожидать: самец, закаленный, как воин, с густыми волосами и железными мускулами, с оружием, несомненно, грозного размера, призванным побеждать сопротивляющиеся влагалища и зажигать огонь в зимних гротах, находился здесь, не имея в своем распоряжении ни одного тела, только пересчитывая редких клиентов — мужчин, которые переступали порог его гостиницы… было от чего потерять самообладание при виде девушки, в глазах которой был соблазн. Мы соблазняли дьявола, это точно!

На крыльце он уточнил:

— В это время клиентов мало. У каждой из вас будет отдельная комната.

В дворике мы с Лейлой поговорили. Она удивилась, обнаружив, что мужчины готовят еду, как женщины.

— А ты? Ты умеешь готовить? — спросила я.

— Нет, и не хочу.

— Любить тоже?

— Какая связь между этими вещами?

— Это та же кухня. Талантливо любят, когда умеют ценить все виды вкусов.

— Я не поняла…

— Солжет та, кто скажет тебе, что знает секрет сладострастия и удовольствия, но не любит месить, молоть, пачкать руки тестом, медом и маслом, впиваться в нежное мясо и пировать. Тщедушных нет на празднестве удовольствий, и те, кто отказывается от еды, никогда не сумеют ни отведать любви, ни узнать, что означает слово «наслаждаться». Воспользуйся телесной пищей и балуй мужчину, которого полюбишь. Ароматы твоих кушаний защекочут его орган. Его рот наполнится слюной, когда он захочет облизать дно твоих кастрюль. И его язык доставит еще больше удовольствия потайным уголкам твоего тела. Не забудь подать ему самые сладкие напитки, особенно чай, он будет твоим союзником и заставит мужчину долго заниматься с тобой любовью.

На этом этапе нашего пути я поняла, что могла вспоминать о некоторых пикантных деталях моей прошлой жизни, называя их уроками «моего второго мужа», чтобы не повредить своей репутации.

— Я вспоминаю, как мы проводили дни с дорогим мне мужчиной. Теплый послеполуденный аромат и нежность наших тел. Мы дурачились часами, и мне удавалось поддерживать его член стойким и храбрым так долго, как я хотела. Когда я чувствовала, что он поднимается, и боялась, что полетят брызги, я останавливалась, отстранялась и плавно вставала, уходя на цыпочках и возвращаясь с кувшинами хорошего чая. Затем мы пили и возобновляли наши ласки. Он разбухал, и я прекращала двигаться, когда приближалась гроза. Я уходила, чтобы принести кунжутный пирог или имбирное тесто, приготовленное накануне. Мы снова пили чай, делая перерыв, и я видела, что ему трудно ждать, что его орган страдал, воюя и не завоевывая, но ничего не терял, ожидая, что потом взорвется с большей силой. Мы притворялись, что говорим о другом. Я поднималась еще раз, чтобы принести жареный миндаль, и мы, произведя друг на друга впечатление, что смягчили желание, распалялись от этого еще больше. И через несколько часов, когда чай был выпит и пироги отведаны, а тело напряжено до предела, я ускоряла темп, набирала скорость, торопила поток слов любви, я знала, что могла его освободить, что он скоро извергнется, — и он извергался, его желание изливалось в мое чрево, как фейерверк. Измотанные, мы засыпали, не расплетая тел. Я соскальзывала на бок, мой мужчина не отрывался от меня, его орган был наготове в моих ножнах.

На следующую ночь в то же время я заметила у Лейлы свет, и мне показалось, что в коридоре я видела силуэт хозяина. Заинтригованная, я поднялась и едва успела увидеть, как он скользнул внутрь.

Я прижалась ухом к двери и слушала шепот мужчины и малышки. Я думала о том, что Лейла хочет доказать себе свое умение соблазнять, проверить свое очарование, возможно, убедиться, что она не делает самцов бессильными. Ее поведение было разумно. Оно меня не оскорбило, напротив, я обрадовалась, увидев в этом плоды моих уроков.

Мне нужно было услышать, что она говорит, но я решила вернуться в постель и расспросить ее на следующий день.

Я нашла ее утром на кухне. Лейла чистила огурцы и пела, глаза были подведены карандашом, платье перевязано на уровне таза красным шнурком, открывая ее идеальные колени.

— Он нанял тебя как повариху, рассчитывая сделать женой?

Она притворилась, что удивлена.

— Он попытался взять тебя, по крайней мере?

Она уронила нож:

— Я не знаю, о чем вы говорите, тетя.

— Ты смеешься надо мной?

— А, Си Фарахт? Мы только говорили…

— И он тебя убедил…

— Я думаю, что поняла из вашего обучения то, что нельзя позволять мужчине себя убедить.

И она засмеялась, смехом чистым, как пение ручья.

***

Лейла говорила правду насчет ухаживаний хозяина. Он, казалось, мало ее привлекал, но Лейла не была безразлична к его настойчивости, комплиментам, долгим вздохам, которые слышались каждый раз, когда она появлялась или проходила мимо, прибегая к уловке, которой я недавно ее научила. Я припомнила нашу встречу с пастухом и сияющие глаза девушки, когда она услышала похвалу своей красоте. Похвалы были хороши тем, что разжигали в моей газели аппетит.

Стояла жара, время послеполуденного отдыха, и я решила, что время Лейлы пришло. Она должна была сделать шаг, понять, что может происходить между мужчиной и женщиной при близости. Настоящая ночь любви, черт возьми! Без ужаса, сомнений, шантажа, соображений чести и добродетели. Мы были далеко от Зебиба, и это развязывало нам руки. Нужно было сказать об этом Лейле, толкнуть ее в объятия хозяина, это было необходимо и позволило бы нам провести еще месяц под его крышей. Я поднялась, чтобы поговорить с ней об этом.

Она оставила дверь открытой, и я замерла: глаза Лейлы были полуоткрыты, верхняя половина тела обнажена, остальное закрыто простынями. Ее грудь смотрела вверх, руки двигались от одного полушария к другому, гладя их нежно и аккуратно, прежде чем спуститься ниже, где они стали увереннее. Движения ускорились, и простыня соскользнула на пол. Я вспомнила собственную мать. Лейла была нагая. Она ничего не сделала, чтобы накрыться. Ладонью она легко постукивала по лобку и нажимала на углубление. Затем она клала пальцы в рот, смачивала их слюной и увлажняла влагалище круговыми движениями большого и указательного пальцев. Можно было слышать, как смешивались влага и слюна. Судороги сотрясали ее тело, бедра сильно сжались, открылись, напряглись, потом расслабились. Больше в ее теле ничто не двигалось. Можно было подумать, что она только что потеряла сознание.

Я повернулась. Слава богу, Лейла познала удовольствие! Теперь я была спокойна. Она смогла получить удовольствие в одиночку, и в объятиях мужчины оно будет еще сильнее, в этом я была уверена. Чему она была обязана этим, моим теоретическим урокам или практике с Зухур? Какая разница! Лейла была способна наслаждаться, я только что была этому свидетелем, и это было самой радостной новостью. Я не могла научить любви того, кто не имел к ней склонности, и напрасно обучала бы сексу несчастное существо, которое суровая судьба приговорила никогда не знать его вкуса. Мне хотелось закричать, но я не стала.

Оказавшись в своей комнате, я представила мастурбирующую малышку, и низ моего живота запылал. Я тоже возобновила, предаваясь радостям одинокой любви, обычай, к которому я прибегаю, когда в моем распоряжении нет члена или когда моему мужчине нравится смотреть, как я это делаю. Я вспоминаю Р. Он садился в двух метрах от меня, прислонялся спиной к стене, полностью обнаженный, его член стоял, как у оленя, и моя рука, бродившая между бедер, блестела под мужским взглядом, таким острым, что, казалось, он двигался во влагалище одновременно с моими пальцами.

Когда день подходил к концу и ветер пах жасмином, я сказала малышке:

— Ты ничего не потеряешь, переспав с этим мужчиной. Условия лучше некуда, и свидетелей не будет. Мы наконец-то будем уверены в твоей невинности.

— Я не хочу об этом говорить, — ответила она, теребя две пряди, которые выбивались из-под платка.

— Если он поможет тебе попасть в рай, почему ты отказываешься?

— Как вы знаете, рай мне закрыт.

«Лицемерка, ты пристрастилась ходить туда в одиночку!» — подумала я и зашла с другой стороны:

— Ты не станешь притворяться, что с Зухур ты была в аду!

— Ничего не было, — бросила она, убежав на террасу, которая служила внешним садом.

Я догнала ее:

— Хорошо, доставь себе с хозяином то же самое ничего. Нужно представить, что он может ограничиться тем, что отопьет из твоего фонтана. Если он хороший любовник, ему знакомы тайны страсти.

Я объяснила ей, что женщина может овладеть техниками достижения удовольствия, избегая проникновения. Она могла прибегать к мазкам кисти, когда член двигается взад и вперед на краю щели, теребя губы, но не двигаясь дальше. В этом случае ей нечего бояться. Я добавила, что можно зажать орган любовника между грудей, чтобы видеть, как он волнуется у ее лица, и чувствовать его жидкость на груди, которую хорошо тогда массировать, ведь семя мужчины великолепно действует на кожу.

Она скорчила гримасу презрения.

— Лично я иногда дразню мужчин ягодицами, но не хочу дать им привыкнуть, иначе они могут к этому привязаться и уже не ценить то, что Бог создал с целью доставить нам удовольствие.

Она оборвала меня:

— Вы мне это уже говорили.

Я продолжила, успокоенная тем, что она все помнит, и довольная тем, что она уделила внимание моим словам.

— Заставь его целовать, обсасывать и вдыхать тебя.

— Он подумает, что я шлюха.

О, это красивое слово в полуневинном рту!

— С умелыми любовниками все по-другому. Они получают больше удовольствия, когда уверены в опытности партнера. Самые честные знают, что любовь…

— Любовь, любовь! — оборвала она. — Я даже не знаю, полюблю ли член мужчины!

Я не обратила внимания на ее резкость.

— В итоге член любовника всегда обожают! Кроме этой истины я открою тебе, что отдыхающий пенис напоминает о поражении! Вялый, сморщенный и безобразный до слез. Но вот он поднимается, и это штандарт, копье, он смеется над смертью и быстротечным временем! Кожа разглаживается, ее цвет становится однородным, кобра вытягивается, ее головка краснеет, как Александрийский маяк. Туда переходит душа мужчины, его сердце, оно принадлежит только той, кого он накрывает в это мгновение…

Она прервала меня второй раз:

— Я не решусь посмотреть на член хозяина.

— Наоборот, с чужестранным любовником легче это сделать! Ты его не знаешь, он тебя никогда больше не увидит, вы не рискуете ни жить совместно, ни разводиться.

Она, казалось, задумалась.

— Я плохо представляю…

Я настаивала:

— Свидетелей греха не будет, ты притворишься, что не совершала его!

Я видела, что она начинает уступать.

— Скажи себе, что твое племя далеко и ты наконец одна. Скажи себе, что ты не обязана быть шлюхой, чтобы отдаваться удовольствию. Прежде чем вернуться в деревню и закрыться в тюрьме твоих родственников, летай и радуйся свободе! Нарушение иногда обещает удовольствие, а запрет — источник, где оно утоляет жажду.

Она слушала меня вполуха. Я отныне видела это по ее манере смотреть на меня — пристально, но как будто отрешенно, по этой рассеянности, которая туманила ее зрачки, как размытая тень по поверхности пруда. И я видела в этом полном вопросов взгляде рождение чего-то неизведанного, возможность нового бытия. Лейла задавала вопросы, и для меня это значило, что отныне она существует. В Зебибе она не жила! Или, по крайней мере, она походила на животных и, как они, ела, спала, испражнялась, ждала самца, чтобы плодиться, как коровы, страдать и потом умереть. Честно говоря, я не смогла бы прибавить ни одной детали, рассказывая о прежней жизни Лейлы, ни набросать другой сценарий. Только вспомнить о череде дней, потрепанных скукой, как плащ отшельника, итог ее незаметного существования. Что до ее сознания, Бог меня простит, я не сомневаюсь, что до нашего путешествия у девушки его не было!

Глаза Лейлы засияли, и она обронила:

— Этим вечером я позволю ему ко мне подойти. Но это будет один-единственный раз.

— Ты должна подготовиться как следует.

— Почему? Я не выйду за него замуж.

— И что?

— Готовятся для мужа, а не для первого встречного, — ворчала она.

— Каждому мужчине отдаются, как будто он первый и последний. Пословица твоего народа говорит, что любят так, как будто завтра умрут. Никто не открывает объятий любовнику, не намереваясь сохранить его навсегда, даже если убежден, что через час он убежит. Да, моя девочка, для постели наряжаются и прихорашиваются! Старика очаровывают, заставляя поверить, что мы — его единственная альтернатива смерти, вечность, пусть на время одной судороги!

— Чего? Все это слишком сложно для меня.

— Тебе достаточно следовать моим указаниям.

***

Я приказала ей раздеться и через несколько минут вернулась с кувшином воска для эпиляции. Я начала с лица, затем обработала руки и подмышки. Лейла дрожала от боли, но я отказывалась слушать ее крики. «Только не спину, там жжется!» — кричала она. «И твои бедра тоже, маленькая дурочка, и это будет пожар, не меньше!» — отвечала я, не переставая наносить и снимать корку. Дойдя до влагалища, я положила малышку на спину, подложила под нее подушку и широко развела ее бедра. Мой нос оказался как раз над ее источником. Показались ее половые губы, приоткрывшись и разойдясь, как розовая улыбка. «Называть женский орган недостойным — это безумие! — подумала я. — Он улыбается первому встречному, и, если бы его губы могли говорить, они произнесли бы только одну фразу, только одно желание: возьмите меня, выпейте мой нектар!» Ибо, несмотря на боль, которую я причинила этому месту, я видела, как маленькие капельки блестят и текут по моей руке вместе с воском. Я поддразнила ее: «Это твоя брачная ночь, и твой лобок будет сиять, как зеркало!»

Мы перешли к омовению. Мне больше не нужно было тереть ее кожу, она уже была шелковой. Когда я проводила по ней перчаткой, кровь уходила, а затем возвращалась в вены, рисуя прозрачную голубую татуировку. Я прошла по рукам, шее, груди и бедрам, положила Лейлу на живот, в этот раз долго намыливая ее спину и ягодицы. Я вымыла ей волосы и, собираясь их ополоснуть, сказала:

— Теперь ты должна вымыть отверстия: рот, уши, вульву, влагалище и анус. — И добавила: — Никогда не забывай мыться и до, и после. Омовения так же необходимы для любви, как и для молитвы.

— Почему? — спросила она, скорее удивленная, чем шокированная моим сравнением.

— Чистота располагает к сексу. Нужно ополоснуть все отверстия, даже нос, умыться свежей водой, она укрепляет вульву и сужает вагину. Я не буду делать это за тебя, давай!

Ее рука скользнула по бедрам.

— Аккуратнее с щелью. С этой стороны мыть означает ласкать и не теребить. Дальше, внутрь, ищи в углах и закоулках, именно там прячется плохо пахнущий пушок.

Она осмелилась спросить, в первый раз используя это слово:

— Тетя, какое влагалище мужчины считают красивым?

— Пухлое, но четко очерченное, полное, но привлекательное, которое так же подходит для поцелуев, как и великодушный рот, с губами, подобными влажным анемонам, с почти сухими стенками, на ощупь как тающий сахар, спрятанное в роскошном теле, в которое член скользит с задором и неохотно уходит.

— А еще?

— Хорошая щель должна быть узкой, но не стеснять, влажной, но не течь слишком сильно, теплой и иметь мускулы. Холмик должен естественным образом приникнуть к ладони, которая его держит. Он нежный на ощупь, округлый, как гладкая спинка граната, или слегка наклонен назад. Щель брызгает, как фонтан, как только туда забирается палец, член или язык. Пусть тебе не говорят, что она должна оставаться вялой и не двигаться. Бог создал щель и удовольствие. И то, и другое. Солжет тот, кто будет утверждать, что она создана только для родов. Это было бы известно, ибо тогда женщины ничего бы не чувствовали. Лицемером будет тот, кто скажет, что она создана только для удовольствия мужчин. Настоящий верующий — тот, чье удовольствие связано с твоим, как плащ отшельника с его кожей!

Я нанесла слой хны на кожу Лейлы, чтобы сделать ее кожу еще нежнее, и облила ее водой с головы до ног.

Я одела девушку в простой халат и посадила на кровать. Я убрала мозоли с ее ног, помассировала сухожилия, нанесла на лицо порошок из турецкого гороха и лимона, заставила ее разжевать ореховую кору, чтобы отбелить зубы и сделать красными десны. Мне нравился сам ритуал, он заменял подготовку, и мне казалось, что я уже видела, как член хозяина встает.

Я помассировала ее тело маслом и пропитала подмышки розовой водой. Затем я ввела в преддверие ее вагины тампон, вымоченный в настойке дикого тюльпана.

— Тебе будет приятно, если его рот начнет путешествие между твоими ногами. Если твое влагалище уступит, но тесно сожмет его и будет удерживать твердо и жадно, а затем убаюкает песней! Ты раскроешься, дорогая моя! Ты увидишь, как это прекрасно!

Также я решила вытатуировать ей перстень Соломона на лобке. Она испуганно спросила:

— Я надеюсь, что вы не закрываете меня еще раз…

— Нет, это магический перстень, он выполнит все твои желания.

Я уже смешала синьку с сажей из котла и наносила рисунок на ее холм Венеры с помощью иглы. Брызнула кровь, я вытерла ее и присыпала пудрой.

— Больно! — снова задергалась она. — Мужчины столько не стараются, чтобы нравиться женщинам!

Клянусь честью, это верно. Но мне не хватало ни времени, ни присутствия духа, чтобы придумать убедительный ответ. Я причесывала ее.

— Ты расплетешь волосы, когда будешь с ним. Это первое, что ты сделаешь. Мягкие движения волос и то, как они колеблются на плечах, влекут мужчин к любви. Равнодушие тоже. Не жди любовника, как дичь охотника, а небрежно приляг, как ни в чем не бывало.

Я покинула ее, прежде убрав ее ложе и оставив у кровати тарелку тыквенных семечек — они хороши для простаты, — четыре яйца всмятку, чай и засахаренный имбирь, разжигающий желание.

Через несколько минут я услышала, как скрипнула дверь, и она оказалась передо мной.

— Что происходит?

— Я боюсь…

— Почему?

— То, что я сделаю, незаконно…

— Твой брак с Тареком был законным, и, однако, тебе не удалось справиться! Уйди, я не хочу тебя видеть.

Я положила две подушки на голову, чтобы противостоять соблазну подслушать то, что происходило рядом, и заснула с удовлетворенной совестью того, кто только что совершил доброе дело.

***

Утром я поймала ее на кухне. У нее было разочарованное лицо и грустный взгляд.

Она не дождалась моих вопросов, объявив:

— Он не смог ничего сделать. Он сказал, что я крепость, что он никогда такого не видел.

— А ты? Ты ничего не почувствовала?

— Каждый раз, когда его орган касался меня, я чувствовала, что все во мне становилось твердым как железо. Я попыталась вспомнить ваши слова. Я глубоко дышала, я закрыла глаза, чтобы думать о другом. Ничего. «Твоя дорога закрыта», — сказал он, отталкивая меня.

Я дала себе успокоиться и подошла к ней только через час.

— О чем ты думала, чувствуя его на себе?

— Честно? Что-то все время мне шептало, будто то, что я делаю, плохо…

Я поняла, что, оказываясь в присутствии мужчины, она связывала удовольствие с грехом. То, что она почувствовала с Зухур, не считалось или как будто не считалось, не терзало ее, как будто это удовольствие было детской игрой, отступлением, которое ни к чему не вело, подделкой.

Я объявила, разочарованная:

— Итак, ты ничему не научилась, ничего не усвоила из моих советов…

Вдруг Лейла поднесла руку к щеке, как ее сестра Ашаман, и заголосила:

— Это все извращения, отступление от верного пути! Правильно — это не то, чему вы меня учите, и не то, что я до сих пор видела.

— Что для тебя правильно?

— Секс — это для девушек, которые ведут дурную жизнь.

— В таком случае, почему Бог обеспечил девушек влагалищем? — спросила я, начиная злиться.

— Только для удовольствия мужчин. Вот и все. Вы, кажется, не знаете, что наш Пророк, да благословит его Бог, окропил холодной водой ягодицы своей дочери Фатимы Зохры, чтобы все правоверные после нее стали безразличными к сексу.

— Кто тебе это рассказал?

— Дядя Бешир.

Она повернулась ко мне спиной и ушла.

Я отправилась к себе, отчаявшись. Все то, что Лейла видела, чувствовала, наблюдала и слушала, испарилось, как только она вспомнила о дяде Бешире. Мое обучение ничего не значило перед проповедями родственника. Я хотела верить, что этот Бешир не лгал, — но как проверить его слова? Я не ходила в школу, и никто не подумал о том, чтобы послать туда Лейлу. Сама я отказывалась верить этим изречениям и благодарила Бога за то, что он освободил дух стариков, сковав молодых!

Однако нужно было признать, что мне не удалось приучить Лейлу к мысли об удовольствии, и это притупило энтузиазм, наполнявший меня с начала путешествия. Шло неравное сражение между дядей Беширом и мной, Зебибом и мной, Фатимой и мной. Последняя повторяла особенно часто: «Бог создал это для мужчин, а не для женщин, для них это хорошо, они не заслуживают лучшего, чем это». Потом она клялась всеми мечетями страны: «Я пристрою моих девственниц как можно быстрее».

Фатима умерла, прежде чем выдать Лейлу замуж. Я боялась, что она похоронила вместе с собой тело своей дочери.

Одна в своей комнате, я ругалась, собирая вещи для отъезда, когда Лейла толкнула дверь, бросилась мне на шею и спросила как ни в чем не бывало:

— А что мне делать сейчас?..

Она добавила, видя, что я молчу:

— Не хочу противоречить вам, тетя, но я хотела бы открыть это с кем-то другим…

***

Мы были совсем рядом с Рэем, когда я почувствовала страшную боль в спине. Мы должны были остановиться в этом городе, хотя мне не хотелось туда заходить.

Рэй назывался Городом мучеников из-за своего главы — Антара, тирана наихудшего сорта. Он хвалился своим титулом эмира и считал, что Бог лично вручил ему скипетр власти. Настоящий сатир, он карал и миловал свою паству, убивал, заточал, варил противников в кислоте или бросал в пустыне живьем, на милость шакалов. Все эти пытки он перечислил в своей работе «Оранжевая книга: учебник тысячи и одной пытки», которую дарил коллегам-диктаторам во время государственных и религиозных праздников. В Рэе не было нужды отправляться в ад, так как Страшный суд творился в нем каждый день, как жаловались его жители. Эмир был известен и своей безудержной любовью к женщинам, беря в жены две, четыре, десять девушек одновременно и выплачивая родителям сумму, равную весу их дочерей, золотом. Отцы конечно же восхваляли его в мечети, целовали руки и ноги, но втайне молились, чтобы эмира поразило несчастье или неизлечимая болезнь.

Так как они больше не могли ничего сделать, им оставалось только закрыться в своих домах и терроризировать их обитателей, наказывая женщин за проступки, которых они не совершали. Они правили в своих домах, не имея власти в городе, и командовали женщинами, так как не могли управлять делами Рэя, — таков был их способ выжить.

— Вот что это за город, — объяснила я Лейле, чья рука лежала на моей спине и была тверда, как дерево.

— Откуда вы все это знаете?

— От двоюродного брата моего первого мужа.

Конечно, я лгала, вспоминая о рассказах Д., самого красивого и таинственного из моих любовников, укрывшегося на моей груди после того, как половина его семьи исчезла в застенках диктатора.

Мы вошли на медину в поисках жилья, проходя мимо предсказательниц будущего.

— Это моя дочь, — как всегда, солгала я торговцам, которые слушали нас с лукавым взглядом, замышляя недоброе. — Я иду в Ранжер искать ей мужа. Затем, слава Аллаху, я отправлюсь в Мекку! Не хочу умереть, не поклонившись могиле Пророка.

Шейх с рыжей бородой, местный судья, предложил нам гостеприимство и отвел в свое жилище, как раз рядом с местным судом, где он правил, записывая на желтой бумаге сведения о рождении детей, свадьбах и смертях, забывая половину. Как рассказала нам позже Шушана, его домоправительница, ни один столичный чиновник, переписывавший население, не мог добиться точной информации о Рэе и его окрестностях.

Шейх постучал, и нам открыл щуплый негр, белизна глаз которого могла освещать ночь. Во дворе его встретила негритянка, которая, кланяясь, подбежала к хозяину, чтобы снять с него плащ.

В доме было два этажа и внутренний дворик. Окна не выходили на улицу, и небо можно было увидеть только с террасы, когда рассветало. Именно здесь женщины торговца, как мы узнали потом, разговаривали с соседками. Был слышен смех, иногда споры, а в те дни, когда женщины не могли выйти на террасу, они общались, перестукиваясь через стену, и каждое число ударов означало особое сообщение.

На втором этаже находилась кухня, выходившая в длинный коридор, где, как у Али-Бабы, стояли кувшины, обернутые белой тканью. За ним шла гостиная, где хозяин принимал гостей или отдыхал после акта любви. Она была обставлена в местных традициях: диваны, богато расшитые подушки, низкий столик из чеканной меди и берберские ковры. Первый этаж оставили для четырех жен, живших в одинаковых комнатах: большая кровать, тканый ковер, зеркало и витраж, на котором Али мечом угрожал чудовищу.

Негритянка-домоправительница, которая отнеслась к нам тепло — очевидно, потому, что ей не с кем было поговорить, — рассказала, что Сиди (так звали судью) каждый день заказывал четыре сундука с одинаковыми припасами. Также раз в неделю каждая из его жен получала шкатулку с косметическими принадлежностями — карандашами для бровей, хной, розовой водой и отрезом ткани.

— Он должен быть справедливым и дарить одно и то же, — объяснила я Лейле.

Я поспорила, что он назначал любовные визиты так же аккуратно, и выиграла: негритянка призналась, что каждый полдень шейх обедал с той женой, которую навещал ночью, и можно было понять, чья наступала очередь, по заботам о внешности. Рано встав, супруга уходила в мавританскую баню, выходя оттуда изящной, ее кожа источала аромат мускуса, а глаза горели желанием. Часть дня она проводила, жуя ореховые листья, чтобы ее дыхание было свежим, а после полудня отдыхала и пила снадобья, аромат которых распространялся по всему дому.

— Какая гонка! — удивилась Лейла, в семье которой не было многоженства. — И Сиди занимается этим каждую ночь?

— Конечно, — ответила негритянка, — иначе распорядок нарушился бы, и все супруги были бы недовольны. — Только болезнь может приковать его к постели, но он обязан сразу же наверстать упущенное, когда выздоровеет.

Мы были представлены всем женам, но они не были с нами любезны и не выказали любопытства.

— Они грустят, потому что у них нет детей, — объяснила негритянка. — Это из-за Сиди. Но пусть бережется та, кто скажет об этом или взбунтуется — она закончит свои дни в доме напротив.

— Где напротив?

Выйдя на террасу, Шушана показала нам на большое богатое здание с маленькими щелями вместо окон и двумя деревянными дверьми с замками.

— Это дом Послушания.

— Что это? — спросила Лейла, не будучи знакомой с городскими обычаями.

— Место, где оказываются женщины, которые бунтуют, — лаконично ответила Шушана.

— Как беженцы Ишка? — спросила женщина.

— Разве что здесь несчастным дают шанс на искупление, — ответила я.

Домоправительница не уделила внимания сравнению и продолжила:

— Это особенность Рэя. Те, кто не принимает брак, осмеливается поднять голос на мужа или жаловаться на судьбу, рискует оказаться здесь взаперти. Здесь оказываются горячие головы, которые планируют побег, недостойные матери и даже избалованные женщины, которые отказываются готовить. Хуже всего тем, кто отказывается ублажать супруга в постели, не понимая, что за это они будут прокляты небесными ангелами.

Мы с Лейлой засмеялись, как заговорщицы. Негритянка ничего не поняла, но на этот раз чуть не рассердилась. Я успокоила ее, заверив, что наш смех не относился к ее словам, а касался старого разговора с моей дочерью.

Она спросила, заметили ли мы гиганта перед дверью, и добавила:

— Время от времени он отгоняет мужей, которые хотят поучить жену собственными руками. Внутри есть стражница, которая каждый вечер докладывает им. Бывает, что некоторые из заключенных отказываются от подарков, которые мужья приносят им, чтобы задобрить. Часто слышно, как плачут те, кто не хочет возвращаться домой.

— Я думаю, что все они в итоге возвращаются, — вздохнула Лейла. — Не просто так это место называют домом Послушания.

— Скажи лучше: дом преступлений сердца, когда оно больше не любит, тела, когда оно пресыщено, самой сущности женщины, когда она задыхается! — отрезала я.

Шушана кивнула, и на глазах моей подопечной выступили слезы.

Я подумала о том, что Лейла готова оплакивать чужое горе, и это поможет ей забыть о своем. Газель Зебиба, еще не разбираясь в том, что касалось тела и ума — когда речь не шла о ее запечатанном влагалище, — узнавала об испытаниях других девушек, как путешественник, увидевший новые земли и вернувшийся оттуда закаленным. Слыша рассказы о печальных судьбах других, она яснее поймет свою.

Вдруг я поняла, что серьезна до ужаса! Внутренний голос насмехался надо мной, и я услышала упрек: «Хватит, Зобида! Ты не станешь исцелять души или поучать, ты, всегда любившая кормиться молоком членов! Я тебя не узнаю, Зобида! Тебя ведь интересуют не зло и не добро, не так ли? Только наслаждение тела, когда оно взрывается, влагалище, когда из его влаги рождаются звезды, члены, когда на их головке вращаются кометы. Эй! Не беспокойся, Зобида! Благодаря любви душа будет очищена от преступлений и ужаса, как небо от болезни. И Рэй от диктатора».

***

Я заставила Лейлу наблюдать за тем, как шейх приходит к женам и покидает их, перемещаясь между вторым и первым этажом, где жили мы. На следующий день мы заметили, что он нарушал правила. На самом деле он не посвящал всю ночь одной жене, а посещал несколько комнат за раз.

В этот вечер Лейла увидела, как он постучал в первую дверь, через час во вторую, потом в третью. Он вошел в комнату, вышел, покашлял, направился на цыпочках к другой комнате, вошел и появился снова только в четыре часа, волоча ноги. На рассвете он вышел, задыхаясь и придерживая накидку.

— Вот это мужчина! — сказала я Лейле. — Трудится над четырьмя женщинами каждый вечер. Он заслуживает звания лучшего любовника!

Мы были удивлены еще раз. Через час мы увидели, как Сиди вернулся к самой молодой из своих жен, с которой он начал, и вышел только утром.

— Думаете, он получает удовольствие с каждой? — спросила Лейла.

— Конечно. Но не потому, что спит с одной или с другой, а благодаря тому, что распоряжается всеми четырьмя. Это не любовь, девочка моя, это арифметика. Этот мужчина получает удовольствие, законно владея четырьмя женщинами. — И добавила, провоцируя ее: — Он мог бы оказать уважение и нам. Но после такой утомительной гонки это его не прельщает.

— Почему? Нужно только заставить его изменить маршрут, — прошептала Лейла.

— Ты осмелела, малышка. Ты уже строишь планы, чтобы попасться ему.

— Это для вас, тетя, чтобы немного повеселиться в ожидании отъезда…

Я поняла, что приучила ее к своим выходкам. Вот она уже представляет, какую жизнь я веду на протяжении десяти лет…

— Ты забудешь о своем муже… — Я притворилась, что отчитываю ее. — Ты больше не захочешь его, если это будет продолжаться.

— Речь идет не о любви и не о муже, а только о сексе, тетя, вы сами меня этому учили.

При слове «секс», услышанном от Лейлы, я подумала о ее матери. Бедная Фатима, твоя дочь скоро ускользнет от тебя, ты уже не смогла бы ее узнать!

Тем не менее я притворилась, что упрекаю ее:

— Жаль, что я слышу, что ты говоришь о сексе, как мужчина, а я хотела открыть тебе прекрасную сторону любви.

— Скажем, что вы хотели открыть мне мое тело.

— Это судьба каждой женщины — терять при этом воспоминание о своей душе.

Она воскликнула:

— Тетя, я вас уже не понимаю.

— Я сама себя не понимаю, — сказала я, и мы засмеялись, как заговорщицы.

***

Неважно. Слова Лейлы разбудили моих демонов, и мое тело напомнило о себе. Я решила, что следующей ночью буду с многоженцем, и, решив так, я остро захотела секса. Идеи всегда так приходят: даже будучи смешными, они заставляют вас действовать и думать, что вы уже на правильном пути.

Я подумала, что достаточно послать за ним Лейлу, как только он спустится. Она подтолкнет его к моему ложу и будет стоять на страже — после случая с торговцем маслом, вспомни, Али, она уже привыкла к этому.

Я отправилась искать Лейлу — и нашла ее только через час. Она объяснила, что ходила на базар за карандашом для бровей. У меня не было времени на то, чтобы упрекать ее за неосторожное решение одной выйти на улицу, и я скорее посвятила ее в свои планы. Я уточнила, что Лейла может за нами понаблюдать, и поняла, что она не отказывается.

Лейла встретила Сиди внизу лестницы и сослалась на то, что я лежу в агонии и мне необходимо помочь, если только он не хочет смерти под своей крышей.

Конечно, я чуть не умерла, но от желания! Сиди обнаружил меня лежащей, наполовину обнаженной. Он наклонился над моим изголовьем, и я томно протянула к нему руку, которая упала на его колени, невольно погладила бедра и прошла совсем рядом с членом. Больше ничего не понадобилось, чтобы он забыл даже о присутствии Лейлы: по крайней мере, обилие женщин под его крышей не привело его к тому, чтобы путать их с вещами. Он не замечал мою подопечную, которая в двух шагах от нас наблюдала за увлекательной сценой. Сиди взял меня сзади, без сомнения, это была его любимая позиция, и трудился надо мной, пока я хлопала его по бедрам, чтобы он ускорился и вошел глубже.

Я должна была признать выносливость и силу мужчин, которые оказывают честь стольким женщинам сразу. Сиди развил бешеный напор, говорил на нескольких языках, бредил, произнося имена своих женщин, а затем и мое, смакуя его и упирая на «з» и «б», целуя мой затылок. Это безумие меня забавляло. Я говорила себе, что если я пользовалась тем пылом, который он тратил на своих жен, то и в отношении его было, верно, то же самое. Будучи новой избранницей, я обогащала его, мощь шейха росла, голос становился уверенней, и орган работал на благо владельца. Каждое влагалище укрепляло его копье и увеличивало власть. Каждый вечер эмир навещал свой гарем, где я теперь фигурировала в качестве пятой наложницы.

В третью ночь любви мое спокойствие растаяло, как сахар в воде, и моя способность размышлять о добровольном гареме уступила чувству, в котором я сразу же увидела ревность. Я не могла представить, что Сиди работал над другими телами под той же крышей, делил сперму, увлажнял десять грудей, ласкал губы и лизал ягодицы, задыхаясь. Я хотела, чтобы он посещал только мое жилище, ел только за моим столом. Не соглашаясь с многоженством, скорее наоборот, я негодовала, что оно укрепляет член, но без особых чувств. Я хотела быть единственной, но нас было пять, и я бредила планами, которые избавили бы меня от соперниц.

Для того чтобы я пришла себя, потребовалось, чтобы на этом настояла малышка. Она вспоминала о цели нашего путешествия, утверждая, что время отправляться в путь. С лукавой улыбкой она добавила, что от моей боли в спине остались одни воспоминания, так как она только что присутствовала при испытании крепости моих костей. Это напоминание о реальности доказывало, что девушка становилась зрелой, и я должна была это оценить, но у меня только испортилось настроение.

— Я отказываюсь уезжать, — ворчала я, как девчонка.

Я знала о своем упрямстве и не двинулась бы с места, если бы странные обстоятельства не вмешались в нашу жизнь.

***

Солнце начало, проникать на улочки Медины, когда вокруг дома Сиди зашумели, и Шушане приказали вывести двух иностранок. Многоженец прибежал в ночном халате и наткнулся на стражников. Нас увели у него на глазах, и ярость помешала ему произнести хоть слово. Когда я последний раз повернулась к нему, то увидела четыре тени на террасе.

Только в тюрьме мы поняли причину наших злоключений. Я узнала, что причиной этому была Лейла! Она объяснила все с беззаботностью, свойственной ее возрасту.

Несколько дней назад, стоя на террасе, она услышала голос:

— Эй, девушка! Спустись, у меня к тебе просьба.

Лейла оглянулась и поняла, что голос шел из дома Послушания.

— Спустись, я прошу тебя, спустись.

Она сбежала по ступенькам и остановилась у окошка напротив. Она никого не увидела, но услышала тот же самый голос:

— Могу я попросить об услуге?

Лейла пробормотала:

— Простите, кто это?

Под дверь просунули конверт.

— Возьми это письмо и отнеси его по указанному адресу.

— Я не знаю города и не умею читать.

Голос стал настойчивее, он почти задыхался:

— Пожалуйста, ради бога, от этого зависит моя жизнь.

И по шуму шагов стало понятно, что женщина быстро убежала внутрь.

Накануне нашего задержания одна из заключенных в доме Послушания призналась на допросе, что она передала весточку своему любовнику с помощью девушки, которая жила в доме напротив. Он ответил на ее призыв, женщина сказала, что это ее брат, стражница, разглядев в темноте только огонь, пропустила его, не опасаясь, и двое голубков провели ночь вместе. Утром неожиданно появился муж, который, раскрыв обман, хотел поджечь дом. Подняли тревогу, и стражники получили приказ задержать нас за сообщничество. Не разобравшись, они увели и черную служанку Шушану.

Так Лейла рассказала, что на самом деле заставило ее бегать по улицам Медины, чтобы купить карандаши для своих прекрасных глаз.

Женская тюрьма находилась на выходе из Медины, рядом с Воротами Сожалений. Перешагнув порог, мы услышали крики и увидели жандармов в оранжевой форме, толкавших перед собой группу ярко накрашенных женщин, одни из которых, будучи пьяными, спотыкались, другие проклинали каждую куфию, которая попадалась им на пути.

Нас толкнули в подземную камеру и заперли на ключ. Я поняла, куда нас посадили, когда негритянка расплакалась.

— Что такое?

— Тюрьма, тюрьма, — повторяла она, закатив глаза. — Они меня убьют.

Я посмотрела на Лейлу, которой, казалось, это не было интересно. Последствия случившегося ее даже забавляли, а заключение вызывало скорее любопытство, а не страх. Я подумала, что это одна из немногих вещей, которым я завидую в молодости, — слабая память и беззаботность!

Но негритянка вела себя по-другому: она не переставала плакать. Я подошла к ней и прижала к себе. Мы сидели втроем на одном плетеном матрасе, и нам светила только одна свеча. Шушана вытерла слезы и извинилась за эту дополнительную неприятность.

Мы с Лейлой слышали ее голос, не видя глаз, смотрящих на огонь, и не замедлили отметить, что у этой женщины, которая казалась такой спокойной, лежал на сердце тяжкий груз.

Поглощенная горем, она призналась:

— Сейчас, когда моя жизнь переворачивается, я могу говорить. Возможно, провидение обрушило на меня это несчастье, чтобы облегчить мою совесть…

Она повернулась к нам.

— Судьба заставила меня заниматься позорной профессией, — сразу сказала она, изучая нас, как будто пытаясь понять, способны ли мы вынести ее признания.

Я увидела, что Лейла опустила глаза, сама я не двигалась, рассматривая негритянку и в первый раз замечая ее тонкие черты, длинные, местами порезанные пальцы, грустный взгляд, который вдруг сказал мне, что у нее было печальное прошлое.

Она была родом из соседней страны и носила имя, которое указывало на происхождение от рабов, — Шушана. Она покинула ее в засушливый год, когда хозяин не смог ее держать. Она путешествовала с пастухами, затем зарабатывала на жизнь, притворяясь, что лечит от бесплодия, до того дня, когда увлеклась мужчиной, который утверждал, что любит ее, и за которым она последовала в Рэй, думая, что нашла мужа и крышу над головой. Мужчина поселил ее в гостинице с плохой репутацией и скоро стал продавать ее тело, заходя только за тем, чтобы забрать деньги.

Однажды Шушана убежала и нашла убежище у сводни, которая научила ее настоящим приемам: двигаться в разрезанном на бедрах кафтане, подавать клиентам «Муле», приносить алкоголь и танцевать. Она прилежно училась тому, как разжигать мужские взгляды: зазывно качала бедрами, шевелила животом, проводила языком по невинным и опытным губам, соответствующе держала себя в кровати, разводила бедра, брала в себя орган мужчины и притворялась, что получает удовольствие.

Голос Шушаны стал тише. Ей нужно было перечислить издевательства клиентов, извращения садистов, которые били ее и испражнялись на нее, мерзавцев, которые мочились ей на лицо, больных, которые получали удовольствие, только ходя по ее телу, топтали ее, привязывая руки и ноги, пороли ягодицы до крови, терзали соски прищепками, резали лобок, иногда отрезали ресницы, потому что получали удовольствие только таким образом, эти добрые верующие, которые зачастую растили детей в уважении к Пророку и Корану, но не стыдились осквернять честь других, когда их собственная была защищена.

Негритянка продолжила рассказывать о том, что некоторые женщины мечтали, чтобы в них проник мужчина, но не могли и не смели решиться, и тогда просили нарядить их в кружева и шелк и ввести любое орудие им во влагалище, пока они безумно кричали.

Ах, если бы ты видела этих женщин, добродетельных днем и распутных ночью! Их влагалища лгут и ищут снаружи спасителей. Ничего больше. Испорченные, больные люди, неразборчивые в сексе.

Иногда, по ночам, чтобы ускользнуть от этих кошмаров наяву и от облав полиции, Шушана переодевалась мужчиной, набрасывала на плечи бурнус и отправлялась в бар, где она могла выпить, не будучи узнанной. До того дня, когда судьба обрекла ее на самое тяжкое испытание: регулярно приходивший клиент оплодотворил ее, несмотря на амулеты, которые изготовляла хозяйка.

Она закрыла ее до родов. Когда ребенок — Шушана так и не узнала, был ли это мальчик или девочка, — родился, хозяйка отобрала его, завернула в шаль, положила в сундук и оставила перед мечетью.

Негритянка навсегда возненавидела свою работу и убежала, чтобы спрятаться на могиле святого.

— Это харам, — отрезала Лейла, все еще подверженная приступам добродетели.

— Нет, милая моя, — объяснила негритянка. — Это обязанность святых — просить Бога за всех людей. Некоторых называют защитниками девушек, и их благорасположение распространяется на многих грешниц, к которым принадлежу и я.

Именно в гробнице она подружилась с другой проституткой, красавицей Азрийей из племени, которое подвергало своих дочерей старинному ритуалу, заставляя их уезжать в соседние страны, чтобы улучшить свои знания о сексе, принимая их обратно как ни в чем не бывало.

Однажды вечером они решили предпринять карательную экспедицию против сводницы, которая отняла у Шушаны ребенка. Им удалось проникнуть внутрь борделя, они избили хозяйку, oблили ее кровать бензином, подожгли и убежали Увы! Жандармы эмира шли по их следам, и если Шушане удалось убежать, то Азрийе не повезло. Несколькими днями спустя весь Рэй говорил о проститутке, которую запороли до смерти у Ворот Сожалений.

Как и мы, Шушана представилась кади предсказательницей и получила убежище у этого бесплодного суеверного мужчины, который никогда не отказывал в гостеприимстве путешественникам, приносившим в дома счастье и плодовитость.

— И это так и не сработало, — заметила Лейла, чье возбуждение не спадало.

На следующий день рано утром мы услышали, как дверь открылась, и жандарм в оранжевой форме, которая как будто делала его улыбку еще шире, сказал, что мы свободны, ничего не объяснив.

Я предположила, что Сиди проявил снисходительность и, согласившись забрать Шушану, заплатил и за нашу свободу. Негритянка ничего не предполагала: она уже давно опасалась мужчин и мотивов их действий. Она прижала нас к себе и тихо заплакала о потерянном ребенке.

Пошли с нами, — предложила Лейла.

— Я больше не гожусь для приключений. Только для того, чтобы перебирать воспоминания. Видишь, я могу посвятить этому остаток жизни.

Оставшись с Лейлой, я спросила ее грозно:

— Я не верю, что Сиди проявил щедрость просто так. Почему он вмешался, чтобы нас отпустили?

Лейла рассмеялась, и я чуть не упала, услышав, как она лукаво произнесла:

— Это я!

— Что значит — ты? — спросила я.

— Пока нас забирали, я заигрывала с одним полицейским, который на меня пялился.

— Теперь ты умеешь делать мужчине намеки, это хорошо.

— Через него я передала Сиди сообщение.

— То есть?

— Чтобы он поручился и заплатил за нас, иначе его жены могли все узнать о некоторых его визитах в нашу комнату.

— Ты угрожала выдать его наложницам? И не подумала о моей гордости, если бы он отверг сделку!

Я притворилась, что сержусь, хотя про себя с облегчением подумала, что Лейла научилась играть с мужскими страхами.

— Хорошо, девочка моя, — сказала я, пока мы удалялись от Ворот Сожалений. — Уловки дают власть, а власть означает находиться над мужчиной, а не под ним. — И добавила: — К счастью, мы скоро прибудем к месту назначения. Иначе другие злоключения помешали бы нашей цели.

***

Наконец-то Ранжер. Каким странным был этот город, где мы должны были найти Зобиду. Тихий, если не считать шума волн и ветра, веющего постоянно, но нежно, как тихое пение. Его улочки, сбегавшие вдоль бухты, казалось, устремлялись к океану. И его кварталы, прижимавшиеся друг к другу, как будто собирались броситься в море.

Мы шли по улице Сожалений, прошли мимо дома Забвения, вошли в тупик Вздохов: все наводило на мысль о городе фантомов, где невидимые духи заняли пост у каждого перекрестка, чтобы рассказывать истории. «Это город моряков, рыбаков и людей с глазами темными, как морская глубина, — сказал нам человек, сидящий на скамейке и рассматривающий океан. — Рано утром они уходят на лодках и могут уже не вернуться. Море так их любит, что редко соглашается вернуть женам. И оно право. Их жены так уродливы, что лучше умереть в объятиях волн, чем в руках этих обезьян».

— Здесь и решила поселиться Зобида? — спросила Лейла.

— Конечно, — оживленно ответила я. — С этим городом словно связана тайна.

Мы решили поселиться в гостинице, принадлежащей еврею Азулу, с которым мы скоро подружились. Его жены посоветовали нам посвятить его в тайну нашего пребывания здесь. Он успокоил нас и предложил посетить город, пока он займется поисками Зобиды. Ни одна из жительниц не отказалась бы поделиться с ним тем, что знает, потому что все они прибегали к его услугам, чтобы шпионить за мужьями.

— Бог облегчает нам задачу благодаря этому сыну Моисея, — сказала Лейла молитвенным тоном. — Мы заслужили это после дней, полных усталости и…

— Сюрпризов, — продолжила я. — Которые, вероятно, не закончились.

— Я надеюсь, что закончились, тетя. Пора найти Зобиду. Мы ушли почти двадцать дней назад. Моя семья и муж должны меня ждать.

— Давай пошли.

Я толкнула ее перед собой, пока она не начала вспоминать родню и переживать, плача.

Так как никто нас не знал и этот уголок казался открытым другим мирам, возможно из-за моря, я предложила ей выйти с непокрытой головой. Кроме того, можно было поспорить, что Лейлу примут за иностранку, так как сложение местных жителей, как мы могли убедиться, отличалось от красоты уроженки Зебиба.

Я ошибалась. Через двадцать четыре часа жители узнали, что Лейла принадлежала к религии Пророка, и следовали за ней по улицам как сомнамбулы, не зная, превозносить или бранить эту мусульманку без покрывала, ухаживать или линчевать эту девушку, распущенную, какой она казалась одним, или отважную или беззаботную, какой она была для многих других. Нашлось несколько бородачей, которые вернулись, чтобы плюнуть ей вслед, но, конечно, остальные правоверные Ранжера продолжали повторять магометанскую пословицу: «Бог прекрасен и любит красоту!»

На следующий день к нам прибежал старый Азул, светясь от счастья. Мы подумали, что он нашел Зобиду. На самом деле он торопился рассказать о пульсе города, чье сердце, клялся он своим великим Моисеем, сильно билось из-за Лейлы, в которую одновременно влюбились все жители. Я утверждала, что это шутка, но он сказал, что мы убедимся сами.

Действительно, как только моя подопечная появилась на улице, мне показалось, что город замолк, уступив место пению ветра. Когда она вы-шла на главную улицу, окна лавок захлопали, двери открылись, и люди высунули головы, против воли предаваясь греху. Я сказала Лейле:

— Нужно будет только остаться здесь на несколько дней, и по твоим появлениям будут сверять часы вместо молитв. Они будут смотреть не на то, как уходят лодки, а на то, как ты стоишь на берегу и твои волосы танцуют с ветром. Я пойду за тобой, чтобы отгонять тех, у кого слишком большой аппетит, и тех, кто не может контролировать свои желания.

Я получила доказательство выдающейся красоты девушки, и я убеждала себя в необходимости ее защищать.

Вернувшись с прогулки, Азул сказал нам, что в городе спорили, кто сможет подойти к Лейле, обратиться к ней с парой фраз или вызвать улыбку, и отцы соревновались с сыновьями, слуги — с хозяевами, а юноши раздражали возлюбленных, упоминая имя красавицы. Мегеры исходили ревностью и досадой под своими чадрами.

— К счастью, Бог закрыл ваших служанок в доме, — расхохотался Азул. — Будучи свободными, они посеяли бы раздор и вызвали скандал.

Ну вот. Евреи прибегают к тому же слову… раздор!

Азул доставил себе удовольствие и оплатил из собственного кармана черного силача, который должен был охранять нас, пока он сам продолжал искать Зобиду. Вечером мы собирались выйти из внутреннего дворика, когда мужчина со странной походкой постучал в дверь хозяина. К моему большому удивлению, он не бросил и взгляда на Лейлу. Его голубые глаза остановились на мне, и я не опустила взгляда, рассматривая этого мужчину со светлой кожей, которому должно было быть около тридцати, одетого в безупречную светлую рубашку и большие черные башмаки.

Я специально прошла рядом с ним, притворяясь, что собиралась выходить и передумала. Он не разомкнул губ, но его взгляд сиял нежностью, которую я редко замечала в мужчинах. Я отвела край чадры и улыбнулась ему.

Войдя в комнату, я увидела, как его глаза приникли к моему окну.

Ночью я видела сон о нем. Я шла по песку, а он сопровождал меня, и наши руки и ноги соприкасались. Он посадил меня в лодку, и мы пересекли океан. Я больше не слышала ни ветра Ранжера, ни голоса муэдзина. Его пальцы сжимали мою талию, это меня раздразнило, и утром мой клитор стучал сильнее, чем сердце.

Я проснулась легко и в хорошем настроении. Молодой человек, замеченный накануне, казалось, не оценивал меня по возрасту, и я могла поспорить, что он не будет стремиться узнать о моем происхождении, прошлом, числе любовников. В глазах этого незнакомца женщина, влюбляясь, становилась новой. «Моя жизнь не закончена», — прошептала я, чувствуя, как мои щеки розовеют благодаря дыханию молодости, которое я почувствовала под взглядом чужестранца.

Лейла спала. Я уверена, что во сне она ходила по городу, с гордым видом покачивая бедрами, чувствуя себя свободно в своем теле, ставшем самым соблазнительным ее одеянием. Будто ракушки на песке, она собирала комплименты, этот шепот, который называл ее красивой, очень красивой, и звучал до самого пробуждения, чтобы дать ей почувствовать свою сущность.

На самом деле я уже не знаю, свой или ее сон рассказываю тебе, Али.

***

Мы одновременно узнали две плохие новости. Первая касалась Лейлы. Все мегеры Азула напрасно искали Зобиду. Но оставалась одна надежда — семья богатых торговцев рыбой подтвердила, что у них жила женщина с севера с таким именем, две недели назад уехавшая на юг, к оазису Сабия.

Я узнала, что чужестранец тоже покинул эти места. Азул проявил деликатность и не показал, что удивлен моим вопросом, предположив, что он тоже направился к Сабии, где находились наемные работники того же происхождения.

Лейла загрустила, и мне перестали нравиться эти места. Желание утешить девушку и горечь моих неутоленных мечтаний привели к тому, что нам перестало доставлять удовольствие пребывание в Ранжере, и мы решили уехать.

Мы отошли от побережья и направились в глубь материка. Лейла несколько раз оборачивалась, чтобы сохранить воспоминания о городе, который положил столько почестей к ее ногам, и о том, как море катит волны к берегу.

Я смотрела, как Лейла идет рядом со мной, угадывая в ее походке ту же тяжесть, что и в моем сердце. Подозревала она о моей слабости к незнакомцу?

Пейзаж резко изменился. Растительность стала реже, и песок расстилался до горизонта. Ни одной птицы. Ни одного влажно сверкающего листа. Бог, должно быть, проклял эту землю, открыв ее ветрам и штормам и не защитив ни одним кустиком. Только пустыней и тишиной.

Я подняла глаза к небу и откинула покрывало. Капельки потекли мне на лицо, и пот стекал до ягодиц. Я предположила, что Аллах наблюдает за тем, как мы идем с этой маленькой девственницей, будто два муравья, и пробурчала:

— О Боже! Ты мог бы устроить, чтобы я родилась в стране с более мягким климатом, тогда мне было бы легче носить покрывало.

Лейла удивленно посмотрела на меня. Она привыкла к тому, что я говорю о сексе, но то, что я без почтения обращаюсь к Богу, очевидно, ее шокировало.

Я объяснила ей, шагая дальше, что в моей родной Берберии сохраняется обычай говорить с Аллахом, который близок нам, как сосед. Пастухи призывают его так же, как зовут стадо, те, кто спотыкается, упрекают его в том, что он преградил им дорогу, пьяные доверяют Аллаху, ища дорогу, земледельцы бросают в него камни, когда не идет дождь, и женщины выходят на террасы, чтобы поговорить с ним на равных с помощью жестов, а иногда и ругательств. Мои двоюродные братья проводили время, представляя жилище Аллаха, в котором он должен встретить нас после смерти. Они населяли небо выдуманными персонажами, заглядывали в рай, чтобы прежде всего посмотреть на гурий, оставляя самых красивых для личного использования (причем недорого), наконец, описать черты Бога, его тщательно расчесанную бороду, тунику, сшитую маленькими ручками ангелов и фей, ноги, голые или в дешевых сандалиях, его лукавый смех и гнев такой силы, что он проливался подобно небесному дождю. Они видели, как Аллах стоит перед дверьми своего царства, рассматривая толпу верующих, которые дожидались в огромных очередях последнего испытания, Страшного суда, проходили по одному, любопытные и испуганные, восхищались Единым в окружении пророков, которые были призваны им в качестве советников, передававших его слова и приговоры, похвалы и упреки тем, кто изнывал от жары, которая могла заставить отказаться от Эдема!

— Как говорил мой отец, Аллах — это наш хозяин, с ним можно скандалить, обращаться с упреками, лишать доверия, бросаться туфлями, от этого всем только лучше. Но нужно и вставать на колени, чтобы просить у него прощения, задобрить молитвой, говорить с ним от всего сердца. Если бы он не существовал, с кем можно было бы болтать и браниться? Он никогда не злится на нас за это. Мы знаем это, и молчание Аллаха красноречиво, оно подобно голосу голубей.

— У голубей есть голос?

— По-видимому, да, потому что это голос Бога. Его мудрость превосходит наше понимание.

Я знала, что отвечаю невпопад, но мне хотелось сделать Аллаху приятное, маленький намек, подарок — назвать его повелителем всего, что с нами происходит, причин чего я просто не понимала.

Должно быть, Бог поддался на удочку моих слов и простил мне мою наглость, потому что пустил по нашей дороге караван, который шел к оазису Сабия. Нас представили предводителю — мужчине лет пятидесяти в завязанном тройным узлом белом шарфе, который принял нас к себе.

Мы остановились у первого родника и скудно поужинали финиками и сушеным мясом. После этого слушатели собрались в круг возле молодого рассказчика, который устроился на матрасе, произнес первую формулу благодарения Богу и перешел к стихам и рифмам, рассказывая о событиях старых времен, судьбах королей и народов, принцев и рабов, красавиц и чудовищ, грешников и добрых верующих.

Я смотрела на Лейлу. Ее глаза поглощали истории поэта-рассказчика, как будто чудесные пейзажи. В первый раз я видела, как она любит слова, но еще не понимала, насколько она затеряется в них.

***

Так продолжалось неделю. Мы отдыхали ночью, снимались с места рано утром и делали перерыв перед полуденной жарой.

Мы огибали некоторые оазисы, такие как Бандар, которым правил двоюродный брат халифа Смары, Талеб, сбежавший из племени и распространивший слух о том, что он святой и известен многими добродетелями. Он питался корой деревьев, гулял голым, надевая только шерстяную накидку, носил бороду до пупка, так что погонщики верблюдов, которые встречали его между дюнами, считали, что это джинн песков, и убегали. Талеб хотел, чтобы все установления Бога выполнялись на земле, добавив к ним свои собственные, считая, что его современники делают недостаточно, чтобы понравиться Единому. Он рассчитывал вернуть в моду рабство, погребение девушек живьем и четвертование пьяниц. Он запретил петь, танцевать и рисовать, так что его оазис называли «Кладбищем живых».

Напротив, женщины в нашем караване пели, прикладывая одну руку к щеке, а другую к сердцу. Это были очень красивые баллады, рассказывавшие о муках и радостях любви. Я подумала, что эти песни, вероятно, исчезнут через некоторое время, не только по вине ложных пророков, но и потому, что любовь выйдет из моды. Об этом говорил и молодой рассказчик, подбадривая женщин по-своему: «Пойте, пойте. Скоро мужчины запрут свободные слова — слова, которые прилипают к телу, слюна газелей, любимые чернила поэтов».

Рядом Лейла таяла от удовольствия.

Тогда отец позвал сына и притворился, что публично его отчитывает:

— Мой мальчик, я растил тебя, чтобы после моей смерти ты водил караван, а не пел песни. Я хотел, чтобы ты научился тишине и терпению верблюдов и они признали бы тебя хозяином, а ты научился управляться со словами. Дьявол свидетель, я не справился с твоим воспитанием.

Затем он рассмеялся, и среди лиц, закрытых покрывалами, была видна мать, сияющая тем же счастьем заговорщицы.

На седьмой день с наступлением сумерек мы увидели пальмовый лес и постройки цвета охры, блестевшие под последними лучами солнца.

— Сабия, Сабия! — закричали погонщики в голове каравана.

Нам говорили о селении, и мы были удивлены, увидев большой город, который расстилался до самой впадины гигантской дюны.

Караван должен был расположиться на некотором расстоянии от Сабии. Следовательно, нам нужно было попрощаться с друзьями и уйти.

Лицо Лейлы затуманилось. Она искала глазами поэта. Амир, так его звали, при всех выразил беспокойство о том, что двум женщинам небезопасно было одним входить в Сабию и жить там, не вызвав повышенного любопытства.

Глава каравана принял решение. Он приказал сыну отвести нас в город и привести назад в тот же вечер и поклялся, что мы не покинем караван, пока не найдем пристанища в оазисе.

Так и случилось. Но, приняв гостеприимное предложение, я отказалась от того, чтобы Амир провожал нас в Сабию. Я не хотела, чтобы молодой человек знал о цели нашего путешествия. Он был сообразителен и вел себя скромно. Я отнесла это на счет поэзии — занятия, которое должно было уберегать его от грубой действительности.

***

Погонщики сказали нам, что Сабия расширялась незаметно, без ведома ее жителей. Именно в ее песках было найдено первое Сокровище. Как по волшебству появились голубоглазые, и вали предложил им разрыть его оазис до основания. Белые охотно согласились, с улыбками и поклонами, и обещали гарантировать населению удобство и покой. Они принялись извлекать Сокровище, чтобы строить дороги, мосты и даже игорные дома. Теперь они рассчитывали найти в песках воду и покрыть пустыню большими водными пространствами, в которых плавала бы рыба.

Жители, сначала отнесясь к этому подозрительно, быстро соблазнились обещаниями белых. Да и чего еще иностранцы могли их лишить? Что еще они могли похитить из того, что уже было похищено их проклятой судьбой: небом, не способным проронить ни капли, и бесплодной землей? Отныне они могли отдыхать в тени пальм, спать после обеда, мечтая о теплых щелях, пока голубоглазые были настороже. Ибо иностранцы занимались всем, и больше не нужно было посылать детей в школу или учить их ремеслу.

Также они забросили свой оазис и отказались заботиться о финиковых пальмах. Старейшины напрасно предупреждали: «Берегитесь! Наши наскальные рисунки пропадут, наши легенды исчезнут в забвении, наши рассказы не сохранятся, наши развалины скроются под песком, наши дети будут говорить на безликом языке, который подцепит новые слова, как чесотку, который впитает в себя странные выражения, которые мы не поймем». Все было напрасно.

Маленькой вылазки в Сабию хватило, чтобы подтвердить слова погонщиков каравана. Мы были удивлены, увидев, что в сумерки оазис начинал оживать, и узнали, что с прибытием голубоглазых жители стали спать днем и разлеплять веки только в сумерки. Тогда они поднимали занавеси, подметали ступеньки, медленно кипятили кофе, садились перед домами, позволяя ягодицам свисать с диванов, и обсуждали бедствия, сотрясавшие соседние страны, зевали от скуки, ничего не делая, и устраивали перерыв, чтобы посчитать то, что принесли им иностранцы, пока они спали. Присосавшись ртом к кальяну, они смотрели на звезды над рядами лавочек — и были счастливы, что Аллах позволил им жить, отныне никогда не уставая. Потом они возвращались к своим женами, чтобы заняться с ними любовью.

Что до жен, они были так довольны своим новым существованием, что не поменяли бы его на рай. Они гуляли, скрываясь под покрывалами, разглядывали витрины и тратили, тратили… ходить по лавкам стало смыслом их существования, свидетельством того, что они существуют. Они покупали привозную ткань, медикаменты, утварь, мыло, которое они клали в привозные корзины и доставали в ваннах из привозного мрамора, привозные бальзамы для блеска волос, которые они не показывали не по религиозным соображениям, а потому, что их не должны были путать с их служанками, привезенными из Африки или Азии. Последние должны были ходить с непокрытой головой, будучи женщинами второго сорта, чьи волосы, как считалось, не производили впечатления на мужчин, как и их рабские души. В этом жены, конечно, жестоко ошибались, и их мужья не упускали случая воспользоваться служанками везде, где они их застигали.

Мы с Лейлой шли мимо маленького дома цвета охры, спрятанного в глубине тупика, когда женщина, увешанная золотом, как витрина еврея, высунула голову за дверь. Она решилась выйти наружу, обняла нас так, как будто знала всегда, и выпалила, прежде чем мы произнесли хоть слово:

— Я знаю, кого вы ищете. В этом квартале жила Зобида, но она уехала.

Я знала, что ветры пустыни нескромны и болтливы, но тут мне пришлось признать, что жители Сабии, не пользуясь руками, умели слушать.

Если оазис, по-видимому, знал цель нашего путешествия, кто мог нас защитить? Очевидно, никто, ибо каждый раз мы уходили, ничего не зная о направлении, в котором уехала Зобида.

К моему большому удивлению, Лейла не казалась такой раздраженной, как в Ранжере, когда она узнала об отъезде колдуньи. Она возвращалась в караван слишком легкой походкой для девушки, расстроенной нашей неудачей.

Мы продолжили наши поиски. Однако каждый раз они были напрасны. И тогда Лейла заявила, что она устала и вымоталась. Она хныкала, утверждая, что потеряла надежду, и клялась всеми богами, что мы не найдем Зобиду. Ее отчаяние меня заинтриговало. Я сказала ей, что на кону не мое влагалище и не моя честь, у меня нет мужа, который ждал бы моего возвращения, так почему она хотела все бросить?

Она уклонилась от ответа. Я заметила, что, как и раньше, достаточно было вернуться к каравану, чтобы ее настроение изменилось. Она подбежала и села перед нашим навесом, ее сияющее лицо было обращено к поэту, который то смотрел на Лейлу, то склонялся над деревянной табличкой.

Мне нужно было понять очевидное. С момента нашего прибытия Лейла часто смотрелась в маленькое зеркальце, которое она повесила на палатку, рылась в своих вещах в поисках соблазнительного наряда, пересекала порог, только пригладив волосы, обведя глаза карандашом и красиво завязав платок на лбу.

Она села перед Амиром, который, казалось, уже ждал ее, сидя перед палаткой на верблюжьем седле и поставив в песок напротив себя чернильницу. Он смотрел на Лейлу, наклонялся, чтобы что-то записать, и снова смотрел на нее. Красота молодого человека вдруг поразила меня. Я никогда не видела таких темных волос, полных губ и взгляда, настолько глубокого, что его можно было бы назвать пристанищем тайн.

В тот день, после полудня, когда я возвратилась из Сабии, куда ходила одна, Лейла обронила:

— Мне нужно было уехать не для того, чтобы спасти честь, а для того, чтобы научиться читать и писать.

— Верно, Бог советовал искать знание даже в Китае. Он не говорил о путешествиях с целью открыть закрытые влагалища.

Она не поняла моей иронии:

— Я хочу остаться в этом караване и попросить Амира научить меня читать.

— Ты хочешь вернуться в деревню ученой? Твоя родня получит от этого особое удовольствие!

Она проигнорировала мою откровенно насмешливую интонацию. Я продолжила:

— Ты забыла, что тебя ждет весь Зебиб? Главное — доказать, что твое влагалище нетронуто! На твою голову им плевать. И стихи этого молодого человека его не расколдуют!

Я подивилась собственной суровости, но сказала себе, что взяла на себя обязательства, поставила цель и не собиралась поворачивать назад. Моим делом было не знание, а любовь. Ни этот поэт, который упорно складывал рифмы, ни эта малышка, которая принялась мечтать о знаниях, не смогли бы меня остановить.

Я продолжила, идя по грани между серьезностью и смешливостью:

— Если ты действительно этого хочешь, я заставлю юношу прийти к тебе как зачарованного.

Она радостно поднялась, и я заключила, что ее восхищение молодым человеком возникло только благодаря голове, а не телу.

Что-то мне мешало. В первый раз я поняла, что Лейла отказывалась мне отвечать не из скромности, а по собственному желанию. В ее молчании была достаточная уверенность. И в ее отдалении — возможность существования какого-то укрытия, которое было мне незнакомо. Какая сила дала ей эту уверенность, чуть ли не вызов?

Я хотела рассказать ей о том, как встречалась после полудня с продавцом ковров, но ее отношение меня раздражало, и я передумала.

На самом деле я едва сказала старику пару фраз, и мы уже стали заговорщиками. Наш возраст и мой статус чужеземки позволяли нам не обращать внимания на нарушения нравственности и ошибки в языке.

Я вкратце рассказала ему, что мы «с дочерью» искали в Сабии родственницу, когда заметила силуэт молодой женщины, быстро выходившей из лавочки, закрыв лицо вуалью. Я пошутила насчет того, что его посещают «молодые ростки». Он заверил меня в том, что не собирался производить впечатление, чтобы соблазнить меня — на его вкус, я была слишком стара, — но он расскажет мне о своих победах ради любви к истине.

— Мне восемьдесят шесть лет, той, которая только что вышла из лавочки, — двадцать пять. Ночью она со своим мужем, днем — со мной.

— И чего тебе стоит это внимание?

— Это просто — я делаю с этой молоденькой женщиной то, что с ней отказывается делать муж. К тому же она дала адрес двум своим сестрам, которые делят меня между собой. Да, моя дорогая! Восемьдесят шесть лет и три райские гурии!

— Что особенного может найти в тебе молодая женщина, черт возьми? Зачем ей искать твоего ложа? При всем моем уважении, — добавила я, сдерживая смех, — я не понимаю, как можно предпочесть безработного усердному труженику!

— Я никогда не утверждал, что они любят меня больше, чем мужа, добрая женщина! Не заставляй меня говорить то, что я не говорил.

— Тогда объясни мне, почему они приходят к тебе, если они влюблены в своих мужей.

— Им нравится заниматься любовью с твоим покорным слугой.

— Мне хочется верить в чудо, но предполагать, что ты еще способен…

— Ты неопытна, старуха! Эти молодые женщины наслаждаются тем, что обманывают своего хозяина, вот и все. Ты, как и я, знаешь, что они хранят свою девственность, пока нетронуты, но, лишившись ее, предлагают себя всем. Никто не проверит. Женщины — самые умные создания, которых я знаю. Божественные мерзавки! Мужчины так мало об этом знают! Как только они дают женам хоть немного свободы, те пробираются в мою лавку. Спасибо, мои братья по полу, ваша глупость оборачивается для меня сладостной наградой!

Я притворилась, что теряю терпение:

— Довольно вздора, будем серьезней.

— Я серьезен, черт возьми. Эти девушки, привыкшие действовать тайно, могут испытывать только запретное удовольствие. Моя лавка — это их тайна, а тайна действует на них как афродизиак, и таким образом они мстят мужьям. Поняла?

— Ты полагаешь, что если бы они занимались любовью свободно и по своему вкусу, то наслаждались бы меньше.

— Удовольствие наполовину состоит в том, что оно запрещено.

— Все это — старческие бредни, — ответила я.

Я вспомнила, как рассказывала Лейле о том, что запрет возбуждает желание. Но, услышав рассказ старика о его приключениях, я почувствовала к этой мысли отвращение, как чувствуют его к драгоценной вещи, попавшей в дурные руки. Я научила бы мою газель тому, что удовольствие заключается не только в хитростях и тесноте. Я бы сказала ей, что прежде всего нужно любить, и решила озадачить старика:

— Как ты занимаешься любовью с этими молоденькими женщинами? В твоем возрасте лишаются секса, как глухие — ушей, однорукие — руки, а злые — сердца.

Он рассмеялся:

— Ты забываешь, что у меня еще есть рот, пальцы и ноги? Они также всегда любопытны и изысканны. Я не пренебрегаю и приспособлениями, и это устраивает моих молоденьких, как ты их называешь. Они считают, что пока нет проникновения — нет измены.

— Как будто неверность заключается только в том, чтобы дать проникнуть в себя другому члену. Тогда как достаточно малейшей тайной мысли, легчайшего стука сердца, чтобы женщина совершила предательство, и ее сердце вместе с ней. О, мужчины! Они не способны соображать, когда речь идет о том, чтобы понять женщину!

Возвращаясь от старика, я подумала о Лейле. Она конечно же сидит напротив поэта. Я представляла, как блестят глаза Амира, а его рука прилежно пишет на бумаге. И я заключила: бесполезно ждать, что этот юноша даст моей подопечной уроки плоти, он может отпечатать только стихи в ее сознании. Она восхищается его пером, а не копьем. Это только затруднит мою задачу и отложит ее решение на неопределенное время. Что дальше? Нам нужно было уходить, пусть и с закрытым влагалищем.

В тот же вечер я заявила Лейле, что искать Зобиду бесполезно и нужно покинуть караван. Я утверждала, что она решила поселиться на острове Сур, в нескольких милях от Сабии, где создавала преграды между бедрами девушек, чьи родители опасались за их честь с тех пор, как рядом встали лагерем чужеземцы с голубыми глазами. «Двойное, двойное закрытие», — настаивали отцы, пока матери стонали: «Эти иностранцы — настоящие соблазнители. У них надоедливая манера идти за женщинами и целовать им кончики пальцев просто так». Я настаивала на том, что на услуги Зобиды там был большой спрос и вторжение неверных требовало закрывать влагалища, пока страну полностью не осквернили.

Лейла оборвала меня с иронией, которую обычно использовала я по отношению к ней:

— Возможно, что иностранец из Ранжера тоже будет на Суре.

Если я восхищалась ее былой проницательностью, то сокрушалась, что теперь она ослепла, относя это на счет ее зарождающейся любви к поэзии. Лейла не заметила, что иногда я отсутствовала безо всякой причины. Она не знала, что настоящий любовник отгоняет воспоминания о воображаемом. С наступлением сумерек, на дюнах, я отдавалась отцу Амира, деля с ним одну ночь на двоих. Это и была причина, по которой я не искала иностранца из Сабии.

Я продолжила, как будто не услышав ее замечания:

— Эти дураки с Сура считают, что, закрыв головы и ягодицы дочерей, они делают их неприкосновенными. Какая глупость. Они не знают, что сознание женщины не всегда связано с ее влагалищем — и голову теряют первой.

***

Я не думала, что выскажусь так грубо…

Бог свидетель, только через два часа, удаляясь от Сабии, я поняла свою ошибку. Я была в двух шагах от цели и допустила ошибку по невнимательности. Я только что оставила Зобиду позади.

Конечно, я предприняла это путешествие не для того, чтобы Лейла влюбилась в слова. Но мне пришлось признать, что от этого могло зависеть решение проблемы. Меня этому не учили. Я сама таяла перед предложениями и ухаживаниями мужчин, видела любовь в ладони, которая ласкает, груди, которая привлекает, взгляде, который намекает, и тишине, которая приглашает. Я не знала, что любовь может рождаться из поэзии. Я спрашивала себя, почему мужчина, который не тронул Лейлу и только читал ей стихи, так ее околдовал. Женщины так романтичны. Слова заменят им ласки и физическую любовь. Они способны находить наслаждение в переливах слогов. Старый торговец смог это узнать. И я держала в руках ключ нашего путешествия. Единственное, что могло расколдовать Лейлу.

Глядя на расстроенное лицо моей подопечной, слыша ее постоянные вздохи с момента нашего ухода из каравана, я догадалась — поэт! Конечно, она его любит. Нужно было вернуться в Сабию. И быстро.

— Назад, пока наши друзья не снялись с места.

Она не спросила почему, кинулась мне на шею, поцеловала в глаза и лоб, затем бросилась на дорогу, подпрыгивая, как прекраснейшая газель пустыни.

Вернувшись в караван, я придумала срочное дело, которое вело нас в Сабию, и отметила радость поэта. Нам дали другую палатку и сообщили, что племя снимется с места послезавтра.

Я уже знала, что мне делать, и пришла на базар Сабии с наступлением темноты. Торговец коврами поднял занавесь, произнеся несколько Фраз, предвещающих хороший день. Мое присутствие заинтриговало нескольких прохожих, рано вставших после дневного отдыха. Но никто из них не спросил, что я делала, болтая с мужчиной. Здесь, как и везде, эти тупые мужчины думали, что после тридцати женщина становится никем, асексуальным существом, у которого отобрали желание, как вытаскивают из кости костный мозг, и только солидный возраст позволяет ей говорить на равных с мужчиной. Вот еще!

Я приветствовала старика, который, казалось, был рад снова меня видеть. После нескольких фраз о жизни и ее перипетиях я попросила:

— Ты согласен помочь бедной вдове?

— Конечно, если это в моей власти.

— Моя дочь… о которой я тебе говорила…

— Ты же не думаешь об этом!

— Конечно нет, глупец. Довольствуйся своими девицами. Я хочу скорее выдать замуж свою дочь. По любви. Найди имама среди твоих друзей.

— Чего именно ты хочешь?

— Втайне благословить двух молодых людей провести вместе ночь.

— И ты называешь это любовью?

— Да, любовью, и неважно, сколько она длится.

— Они свободны?

Я колебалась, прежде чем ответить. Несмотря на прелюбодеяние, старый торговец мог принадлежать к тому виду верующих, которые умеют закрывать глаза на распущенность нравов, когда это их устраивает, но становятся придирчивыми, когда речь идет о чужой жизни. Если они грешат, выходя за рамки предписаний Корана, то стремятся сохранить спасительный якорь, четко соблюдая два или три ритуала и следуя нескольким наказам Пророка, чтобы сохранить шанс избежать ада. Тем не менее я решила сказать правду.

— Молодой человек свободен, а Лейла нет.

— Тогда убедись, что твой караванщик происходит не из рабов, ибо он может убежать после того, как законно провел ночь с дочерью из благородной семьи.

И он рассказал мне историю, которую узнал от весельчака из соседней страны.

Богатый торговец женился на молодой женщине, прекрасной, как луна, но упрямой, как ослица. Она поддразнивала его, но отказывала в близости. Однажды, разгневавшись, он произнес роковую фразу, которая, как меч, разрубает брачные узы. «Я развожусь, развожусь, развожусь с тобой», — повторил он три раза. Он тут же пожалел о своем решении и захотел вернуть жену. Но, как говорит пословица, войти в баню не так легко, как из нее выйти. Торговец навестил судью и спросил, так можно законно получить назад свою собственность. Тот ответил: «Ты знаешь обычай. Прежде чем вернуться к жене, нужно, чтобы она побывала под верующим, пусть только раз». «Я не хочу, чтобы мужчина трогал мою вещь», — задохнулся муж, представив другого мужчину, трогающего его покупку. «Речь идет об одной ночи. Это будет ночь, меньше или больше, неважно. Ты заткнешь глаза и уши, чтобы ничего не замечать. После все будет забыто», — убеждал его судья. «Да, но я ее люблю». «Этого недостаточно, чтобы нарушать предписания Бога, — ответил судья, подражая плаксивому тону торговца». «Я даю тебе совет, — добавил он, видя отчаяние собеседника. — Найди юношу низкого происхождения, заставь его формально взять в супруги твою жену и прикажи не трогать ее, за большое вознаграждение конечно. При всех он скажет, что был с ней, и твоя честь будет спасена».

Так и сделали. Торговец позвал Наджма, одного из своих рабов, черного, как ночь, и прекрасного, как африканский мессия, предложив ему сделку в обмен на освобождение. Была устроена брачная ночь, и торговец подтолкнул Наджма к ложу своей бывшей будущей жены, приказав держаться подальше и не поднимать глаз на нее. Но при этом не учли, как быстро встают члены при виде влагалищ. Только лишь взглянув на бывшую супругу торговца, Наджм безумно влюбился. Он забыл о своем договоре, обнял невесту и занимался с ней любовью до крика петуха. Когда он пришел в себя и понял, что должен уйти навечно, то почувствовал, что ему легче расстаться с душой, чем с супругой на одну ночь. Он заплакал и сказал: «Долг обязывает меня вернуть тебя, а сердце отказывается. Ты моя жена перед Богом. Я не смогу больше ни жить без тебя, ни оставить тебя другому. Я тебя люблю». «Они убьют тебя», — закричала женщина, прижимая его к молочной груди. «Возможно, — продолжал плакать негр. — Но тебя они не получат. Так как я не объявлял о разводе, ты принадлежишь мне, и хозяин не сможет ничего поделать. Я не расстанусь с тобой, пусть и ценой моей жизни». «Что ты решишь?» — спросила признательная женщина. «Бежать, прятаться». Так Наджм жил годами. Скрываясь днем, он приходил к любовнице ночью. Напрасно организовывали обыски в городах и налеты на близлежащие поля, никто не мог его найти. Но когда ночь накрывала мир вдовьим покрывалом, можно было увидеть тень, которая скользила по крышам с кошачьей ловкостью, прыгала с одной террасы на другую, прежде чем исчезнуть. Наджм накрывал тело любимой, сиявшее под его черной кожей, своим, и можно было подумать, что он накрывает саму луну!

Я рассказала об этом Лейле и посвятила в свой план. Я могла обещать ей ночь в объятиях молодого поэта, надеясь, что он откроет ее влагалище, но она должна была пообещать, что уедет без него. Она легко согласилась, думая, без сомнения, только о том моменте, когда она останется наедине с Амиром.

Через час я вернулась к торговцу.

— Что еще?

Я изменила свой план.

Я предлагаю тебе дать моей дочери советы, прежде чем сочетать ее браком с женихом.

— Сестра, у тебя рождаются новые идеи!

Я продолжила:

— Я знаю, что мужчины способны на лучшее, только когда они наполовину беспомощны, что они учатся нежности слишком поздно, а терпению только тогда, когда находятся в двух шагах от дряхлости.

— Излагай свои теории покороче и избавь меня от сарказма.

— Я подумала, что ты лучше всего сможешь преподать секс по-другому. Ты обезоружен и поэтому сможешь объяснить моей дочери те стороны любви, о которых не знают торопливые юноши. И она не пойдет в постель любовника как дурочка.

Он рассмеялся, и я не поняла, что его позабавило — мое предложение или язык.

Конечно, мне оставалось убедить Лейлу, и я знала, что это будет просто, потому что у меня был неоспоримый аргумент: я скажу, что старик потребовал эту награду в обмен на то, что он найдет имама и свидетелей.

***

Мужчина приказал нам войти в заднюю дверь лавочки и вернулся несколькими мгновениями позже, опустив занавеску.

Отсюда была видна передняя, затем комната, где были нагромождены десятки ковров, образуя нежное и пышное ложе.

Старик рассмотрел лицо Лейлы, откинув покрывало, пригласил ее сесть и указал мне на переднюю.

Он прекрасно знал, что я могла следить за происходящим оттуда, потому что у комнаты не было двери и достаточно было высунуть голову.

Я видела, как он засуетился, и сказала себе, что, клянусь честью, никогда бы ему не отдалась. У него была спутанная борода, эта белая пена в углах губ, которая напоминала мне мужа, и те же руки, тронутые следами старости.

Он положил малышку на живот и попросил ее закрыть глаза. Лейла ничего не сказала, но я представила, как трудно было ей сдержать возмущение.

Старик приступил к делу:

— Я хотел бы показать тебе настоящий член, чтобы ты посмотрела на него вблизи. Ты отметила бы его красоту или безобразие. Но как бы он ни выглядел, это не должно тебя отпугивать. Ибо член — это член, он создан не для восхищения, а для того, чтобы входить как можно глубже. Мой пенис больше не вытягивается, и так как я не могу тебе его показать, то собираюсь назвать, чтобы ты научилась произносить его название так часто, как можешь и хочешь, когда желаешь возбудиться, возможно, это не безвредно для сердца и морали, но хорошо для вагины. Повторяй за мной: копье, дубина, стержень. Также его называют длинным, кузнецом, посохом дервиша, отцом удовольствий, мечом, стеблем, фаллосом, проходчиком, резчиком, шпагой, сверлом, растирающим, проникающим, обманщиком, лысым, захватчиком, беспокойным, безбородым, волосатым, рогатым, исследователем, зверем, непреклонным, ужасом девственниц, роющим, надзирателем, вертикалью, скользящим.

Закрыв глаза, Лейла с религиозным видом повторяла эти имена.

— Женщины любят, чтобы он пробудился, зашевелился и бросился в атаку, чтобы он был энергичен, но без жесткости, первым вставшим и последним легшим, не отрывался, жег, почесывал, массировал и брызгал. Ты тоже сойдешь с ума от члена, который встает несколько раз за одно совокупление, входя каждый раз с новой силой, толкает твою дверь, как любопытный гость, которого ты направляешь рукой, прежде чем он войдет в твой сад, с ощущением, что этот посох стал твоим, что он радостно толкается между твоими ногами, и тебе не удастся скрыть, что он поселился в твоем дворике, и нигде больше.

Он говорил, мягко роняя существительные и прилагательные, с серьезностью богослова. Он поднял глаза на меня, и я сделала знак продолжать, делая круговые движения рукой.

— Что до женского органа, — продолжил он, поняв мое требование, — наш язык также почтил его названиями: вульва, вагина, щель, еж, красотка, бесстыдница, а также дробящая, лейка, ненасытная, решето, вожделеющая, молчаливая, очаг, приветливая, помогающая, всасывающая, сочная, теплая. Я признаю, что влагалища прекраснее на вид, чем члены, и встречаются разные их виды, как в лавке с богатым выбором: подскакивающие, пухлые, белые, сводчатые, выпуклые, высокие, плоские, без волос, сухие, влажные, холодные, яростные, маленькие дырочки, выгнутые, как едва различимая борозда, возвышающиеся над входом в рай престолы, выступающие, как горбы верблюдов, лобки, губы, твердые или вялые, сочные или асимметричные, очерченные или осевшие, которые сторожат, расцветают, как маки весной, или свешивают края, как сухие фиги. У одних есть скромный розовый бутон, прячущийся в укрытии, другие высовывают нос, какое бы ненастье ни было снаружи, такие большие, что у них вылезает головка, бобы, чернослив, миндаль, который добрый верующий рад разгрызть.

На этом слове он остановился, поднял рубашку до пояса и надавил своим весом на ягодицы малышки. Он погладил ее затылок, его пальцы пропадали в лесу волос, прежде чем его рот приник к мочке уха и быстро облизал ее, постукивая языком. Затем он скользнул ниже, поднял платье Лейлы до ягодиц и завладел ими, хлопал по ним и щипал их, прежде чем развести и насладиться влагалищем и розовой бороздой, погрузив вниз голову.

Он отстранился, попросил Лейлу повернуться и положил ее на спину. Глаза девушки все еще были закрыты, и по сжатым кулакам было видно, что она старалась не издать ни звука. Он поднял ее платье до шеи, расстегнул лифчик и освободил груди, трогая их одну за другой, затем обе сразу, стимулировал соски, обводя их губами, шепча и вздыхая. Теперь он сосал их, как ребенок, который ест чернику фиолетовыми губами, снова освобождал их и брал с алчностью, играя в мальчишескую игру, которой старик предавался бы еще долго, если бы не решил спуститься ниже. Он поцеловал пупок девственницы, его рука легла на лобок девушки и начала двигаться по нему, как будто мужчина гладил спину своего осла. Он наклонился, чтобы вдохнуть аромат ее пушка. Затем он развел губы, скользнул туда большим и безымянным пальцами одновременно, совершая медленные круговые движения. Затем он провел рукой под ковром и достал оттуда горшок, наполненный золотистой жидкостью. Он вылил оттуда струйку на возвышенность, намазал миндалинку и с трепещущим видом того, кто готовится приступить к пиру, поднял ноги Лейлы, положив их себе на плечи, вытянул красный трепещущий язык, который я смогла разглядеть издалека, и его голова исчезла, на этот раз между бедер.

Я подумала о горе стариков, когда они теряли способность пользоваться языком, как теряют волосы или зубы. Язык, последняя защита дряхлых, единственный, кто еще тверд и может бить, когда пенис спит, неподвижный и вялый. Следя за движениями головы, которая опускалась и поднималась, мне было совсем не трудно проследить ее путь. Язык проходил по всей поверхности лобка, затем зарывался дальше, изгибался, чтобы проложить путь, щекотал жемчужину, облизывая ее и импульсивно работая, методично лакая и ворча одновременно, теперь уже шумно, ибо я слышала, что у старика одышка. Весь его рот покусывал миндалинку и обсасывал ее до самых глубин, глотая сок. Видя радость и прилежание, с которыми старик отнесся к делу, я могла поспорить, что вокруг него больше ничего не существовало, ни меня, ни его лавки, домов, квартала, неба, мира… Все это собралось в промежности Лейлы, ставшей фонтаном юности и залогом вечности.

Когда он поднял лицо, то посмотрел на меня и улыбнулся. На его мокрой бороде я не могла отличить слюну от сока малышки и медового нектара. Я увидела, что Лейла изгибается, ее веки сжаты, а члены дрожат. Ее живот поднимался и опускался, как внезапно ускорившийся пульс жизни.

***

Старый торговец сдержал слово и тем же вечером раздобыл имама и двух свидетелей. Он даже был настолько щедр, что предоставил свою лавку для брачной ночи.

Накануне Лейлу охватила паника. Да, она любила поэта, но она боялась. Это не был страх обмануть мужа, нет, она даже не подумала об этом, да простит ее Бог! Она дрожала при мысли о том, что разочарует своего Амира, если ей не удастся пропустить его через стенку между ее бедрами.

Видя, как по лицу Лейлы текут слезы, я вспомнила свою первую брачную ночь и смятение. Я с удовольствием оценила, какого успеха она достигла с момента нашего ухода. Сомнения Лейлы больше не имели отношения к долгу перед семьей или морали. Важны была только любовь и ее приказы.

— Он скажет, что я закрыта, и возненавидит меня.

— Твой поэт не из таких мужчин. Он будет терпелив и поможет тебе коснуться неба, я обещаю.

Она ответила, что ей нужен еще один шанс, требовала, чтобы мы снова искали Зобиду. Я отказалась. Она целовала мне руки, плача. Я отрезала:

— Эта связь поможет нам понять состояние твоего влагалища. Если Амир сможет тебя открыть, тем лучше, иначе мы отправимся искать Зобиду.

Чуть позже, сидя посреди палатки и, видимо, успокоившись, она спросила:

— Я займусь любовью с мужчиной, и не знаю, как его называть — любовник или муж. Скажите мне, тетя, какая разница между ними?

— Хорошие мужья не всегда хорошие любовники, моя дорогая. Они думают, что, попав в их постель, жена останется там безо всяких условий-Они верят, что избавлены от необходимости соблазнения, как иные — от налогов. Акт любви мало-помалу становится обыденным, как еда или отправление естественных потребностей. Ты будешь наряжаться для того, чтобы помочиться? Через несколько лет им становится скучно с женами, и они предаются разврату.

Она проронила, уже не шепча:

— Что такое хороший любовник, тетя?

— Прежде всего хороший член! — метко ответила я, смеясь про себя над грубыми словами, которые Лейла использовала теперь, не краснея, как само собой разумеющееся, как будто они не могли шокировать. — Да, конечно, в этом плане старый торговец — не самый поучительный пример. Он будет уверять тебя, что все мужские органы хороши. Я это опровергаю. Необязательно, чтобы пенис был красив, но он должен быть приятным и иметь соответствующий размер. Ибо среди них есть настолько маленькие, что тебе достаточно чихнуть, чтобы выгнать их из твоего влагалища и вытолкнуть наружу. И такие длинные и толстые, что они могут тебя разорвать. Лучше всего длинные, с напористой головкой, огромные, но не чудовищные, которые ты чувствуешь внутри себя, которые не теряются по дороге, наполняют тебя, завоевывают, не причиняя боли, заполняют тебя так плотно, что твоя душа оказывается внизу живота.

— А что насчет секса?

— Знай, что есть любовники яростные, но быстрые, они пылки, но быстро кончают и не готовы начать снова. Среди них многие извергаются преждевременно, они опустошаются, как только входят. Вспомни пастуха, которого мы встретили в начале нашего путешествия. Есть такие, что берут тебя, как будто отправляются на охоту, и прежде всего довольны, что избавились от семени. Нужно избегать их: ты будешь для них только сосудом. С другой стороны, есть те, кто считает, что любовь — это марафон, упражнение, которое требует бежать как можно дольше, не останавливаясь. Они трудятся над женщиной часами, неспособные повторить удовольствие, даже если стараются изо всех сил. Если женщине приятно, что мужчина сдерживается, чтобы она тоже смогла кончить, становится невыносимым наблюдать, как он трудится, не извергаясь, вызывая чуть ли не отвращение. Если они льстят твоему телу, сохраняя эрекцию так долго, большей лестью может быть только повторная эрекция. Ибо женщине нравится, когда во время любовного акта член встает несколько раз, и каждая эрекция доказывает, что в ее влагалище горит огонь, в котором закаляется огромный стержень.

— Избегать тех, кто кончает слишком рано, и тех, для кого это трудно. Кто остается?

Я подумала: «Как она теперь уверена!»

— Лучше всего весельчак, который распаляется во время гонки, горячо тебя обнимает, двигается в такт, аккуратно извлекает свой член, не поднимается резко, не засыпает сразу после акта. Поэтому лучше брать его захмелевшим. Любовь пьяного мужчины менее сдержанна и поэтому более щедра. Он меньше будет думать о твоей реакции, следовать своим желаниям, действовать пылко, отдастся тебе, вернет твое затуманенное сознание в царство удовольствия.

— Шушана говорила о тех, кто любит насилие…

— Это вид встречается редко и не среди нашего народа, — лаконично ответила я. — Я оставила самое лучшее напоследок: хороший любовник — это мужчина, который смотрит на тебя, поедает тебя глазами, улавливает пульс твоего удовольствия, чтобы увеличивать темп одновременно. Тот, кто соединяется с тобой, обнимает, целует и связывает свое удовольствие с твоим. Нужно, чтобы он дарил тебе свое семя в подходящий момент, потому что эякуляция увеличивает Удовольствие, и наслаждение тем, как сперма стекает во влагалище, огромно. Запомни, девочка моя, что лучше всего те мужчины, которые ценят взаимность. Они вторгаются в твое тело как на свое собственное поле, всегда любопытные и аккуратные.

— Как узнать, испытывает ли мужчина удовольствие?

— Мужчины испытывают его не так, как женщины, и в других местах. Многим не нравится, когда трогают ягодицы и грудь. Бесполезно ласкать их спину или мочки ушей. Их удовольствие заключено внизу живота, тогда как для нас Бог соблаговолил распространить его всему телу.

***

Прошло полночи, и серебристые лучи луны скользили по палатке. Можно было подумать, что расплавленные звезды стекали к нашим ногам. Меня клонило в сон, но я ему не уступала. Лейла была влюблена и поэтому готова учиться, и я поняла, что знания лучше всего усваиваются тогда, когда их неизбежно придется применять на практике.

Девушка открывала для себя любовь и хотела порадовать своего возлюбленного. Видя ее жажду знаний, я заметила то, о чем давно подозревала: Лейла была одной из тех женщин, в чьем теле скрывается пожар и сладострастие течет по венам, как кровь.

— Вы описали мне хорошего любовника. Что нужно делать мне, чтобы быть хорошей любовницей?

— Не проявляй пылкости с романтиками и ярости с теми, кто нежен. Одни мужчины возбуждаются, просто увидев, как у тебя розовеют щеки, другие только при условии, что ты ведешь себя как шлюха. Есть те, кто похож на женщин: без чувств они не возбуждаются; но у многих влечение торжествует над сердцем. Все зависит от возраста мужчины, его характера, прошлого. Настоящая любовница мила и яростна одновременно, невинна и развращенна, наивна и испорченна, она не управляет своим телом, но никогда о нем не забывает. В общем, шлюха, которая об этом не знает.

— Можно ли этому научиться?

— Обучение — это просто накопление опыта, но вовсе не все. Оно усиливает то, что уже есть, способности тела, чувство удовольствия и предрасположенность к любви. Но ни один прием не может заменить этого дьявольского дара, этой предрасположенности — любить мужской член, стремиться оказать ему почести, укрыть его, как укрывают ребенка, покусывать кожу возлюбленного, потому что этой пищи довольно. Запомни еще вот что: мужчина поймет, что ты хорошая любовница, когда он увидит, что, любя его, ты любишь и себя саму, что если ты открыта и готова его принять, то это происходит потому, что в конце концов ты познаешь самое себя.

Я посчитала, что сказала ей достаточно. Подумав, она снова спросила:

— Как пригласить мужчину совершить половой акт?

— Приглашение должно быть настойчивым, но не навязчивым, настойчивым, но не давящим. Заставь его действовать по-своему и верить, что это его инициатива. Но занимайся любовью только тогда, когда хочется, когда ты чувствуешь голод, как перед едой.

— А если мне хочется все время?

— Тогда не показывай этого. И заставляй мужчину ждать, от этого он только больше потеряет голову.

— Когда мы окажемся в постели, я должна проявлять активность?

— Конечно! Только не будь слишком вялой или слишком агрессивной. Пусть твои члены следуют за ним мягко, как будто по природной склонности. Не ожидай приказаний и предложений, чтобы поменять позицию. Опережай его желания и фантазии. Согласуй ваши движения, пусть ваши тела движутся вместе. Добейся взаимности, приближайся к нему, но следи, чтобы ваши органы соприкасались. Веди его, не показывая этого. Подчиняйся, не подавая виду. Покажи, что все умеешь, но как будто по наитию, будь изысканна, не пренебрегай возбуждающим эффектом движений и слов. Играй голосом, изобрази расслабленность, затем призывное мурлыканье. Пусть твой рот будет ненасытным, а взгляд томным. Не стыдись плакать, стонать, вздыхать, двигаться, сопеть, шептать, напрягать влагалище и все время увлажняй его член своей слюной, это помогает любовникам приспособиться друг к другу, поверь мне. В общем, предавайся пороку как будто ненароком и будь раскрепощенной, но не распутной. Но не забывай: делай все в согласии с твоим любовником, ибо мужчина, слишком слабый, несет на себе отпечаток морали и может быть встревожен.

— Шушана сказала, что мужчины возбуждаются, слыша грубые слова…

— Ты можешь позволить себе некоторые непристойности, но только если они будут грубыми, в то же время не будучи таковыми! Достаточно будет притвориться, что повторяешь слова своего партнера или то, что он просит тебя сказать. Каждый раз прибавляя к ним что-нибудь свое. В любом случае, когда ты окажешься в раю, то уже не будешь сознавать, что говоришь, и невольно произнесешь то, что будешь отрицать часом позже. Это тоже хорошо. Ибо нужно следить за тем, чтобы эти слова были оставлены для постели и запрещены где-либо еще. Вне ложа они портятся, как фрукты без кожуры, и становятся едкими. Ты также будешь следить за тем, чтобы сохранить интимность любви и говорить о ней изысканно, полунамеками, никогда не обсуждать открыто и не шутить. Удовольствие ценит тайну и не выносит небрежного обращения.

— Научите меня нескольким непристойностям!

— Сейчас не время. Начни с нежных слов. Что до пикантностей, ты еще нагонишь упущенное!

Задумавшись, Лейла потянулась:

— Тетя, кто извлекает больше выгоды из любви?

— Конечно, женщины! Когда они горячи и влюблены, когда они умеют ценить член, который трудится ради них, и наполнить свой колодец ликованием до изнеможения. Ты когда-нибудь видела, чтобы от любви мужчина упал в обморок? А с женщинами это бывает!

***

Лейла не спала ночью. Но у молодости есть свои достоинства, ибо утром моя подопечная была свежа как роза, без пятнышка или складки на коже. Я одела ее в шелковую джеллабу, обвязала ее талию платками, соединенными на манер пояса, и тщательно причесала ее локоны, спускавшиеся до ягодиц. Она не сопротивлялась, счастливая и одновременно взволнованная.

Церемония прошла в доме торговца коврами в присутствии двух обязательных свидетелей и имама. Пока мы с Лейлой ждали по соседству, как того требует традиция, Амир — который не знал о цене, заплаченной за его временный брак, — слушал, как имам прочитал фатиху, поднес руку к сердцу, чтобы поблагодарить свидетелей, и поцеловал торговца в лоб.

По сигналу последнего я украдкой вышла из лавки, и, когда зашуршали занавески, я посмотрела на прохожих, говоря себе, что они не догадывались о том, что происходило внутри.

Я ушла вместе со стариком. Он шел впереди, а я следовала за ним, укрытая вуалью. Я наблюдала за его круглой спиной, тяжелой походкой, шароварами, которые подметали мостовую, и туфлями с золотыми кистями. Носить детские туфли в восемьдесят шесть лет — это по меньшей мере неприлично! Как и любое горе, старость невыносима для мужчин. Они не смиряются с ней даже в двух шагах от смерти. И потом, какой урон она им наносит! У женщин, по крайней мере, есть уловки, вуаль, карандаш для бровей, который поддерживает огонь во взгляде. «А ты?» — спросил меня внутренний голос. Мысль о моей собственной старости, дряхлой и неуклюжей Зобиде, мертвом и похороненном между бедер влагалище чуть не испортила мне настроение. Я ускорила шаг и задумалась о другом.

Мы долго ходили по улочкам медины. Время от времени торговец останавливался, чтобы отдышаться, и, когда я догоняла его, он бросал мне одну-две фразы о том месте, где мы находились, людях, которые его посещали, как эта женщина, которая прошла мимо нас и вслед которой плевали люди. Муж так ее бил, что в итоге женщина потеряла голову, утверждал торговец. Она бродила днем и ночью, спала в хаммамах и руинах, иногда на могилах. Часто ее там находили мужчины. Старик утверждал, что это был лучший способ излечить ее от безумия, как еще недавно святые заделывали бреши в тонущих кораблях.

Я слушала, думая одновременно о первом браке, который мог и меня довести до безумия, и о браке Лейлы, который совершался в этот момент. Ради бога, пусть она вспомнит все мои советы! Пусть она не противится! Пусть она откроется, как цветок росе!

Заря незаметно осветила медину, но ночь все еще правила, и непрекращающийся шум заставлял поверить, что эти места навсегда принадлежат ей. Мы ускорили шаг, направляясь к лавке.

Когда я толкнула дверь, Лейла бросилась ко мне и, плача, прижалась к груди. Меня охватила паника при мысли, что он не смог ее открыть.

— Только не говори мне, что…

— Это слезы радости, тетя.

Я подняла глаза. В углу комнаты плакал поэт.

Я никогда не видела, чтобы мужчина плакал. Для этого нужен был поэт.

***

Сабия осталась далеко позади нас, и дюны, которые ее окружали, исчезали одна за другой. Появились редкие зеленые растения, ростки тимьяна и розмарина, вскоре и оливковые деревья, поля томатов, и пейзаж позеленел как по волшебству.

Мы покинули оазис две недели назад и дошли до подступов к Зебибу. Я была довольна, считая, что выполнила свою миссию, и возвращалась в деревню с другой Лейлой. Перспектива оказаться дома, снова насладиться радостью одиночества и свободной любовью уже приносила мне удовлетворение.

По-другому дело обстояло с молодой возлюбленной, которая не переставала плакать и стонать на протяжении всего пути, все время оборачиваясь туда, где она оставила своего любовника. Прощание было тяжелым, и мне пришлось прервать их объятия и повысить голос, чтобы они прекратили плакать. Молодая женщина пригрозила, что не уйдет, утверждая, что не может покинуть поэта, потом она утешилась, пообещав себе вновь увидеть своего любовника, прежде чем прийти в себя, вспомнив об оскорбленном муже, отшельнике-отце и снова о поэте.

Я долго пыталась ее успокоить, напоминая ей об ожидании и надеждах ее семьи, как и о моем долге — вернуть ее домой. Она ничего не хотела слушать. И вот она начала рыдать снова.

У меня оставалось только одно средство, чтобы заставить ее забыть эту историю, по крайней мере на время, — сказать ей правду. Но как за это взяться? С чего начать? И поможет ли это?

Нет, Али, не торопись. Я ничего не сказала Лейле. Не позволяй своему перу опережать мой рассказ, ибо оно солжет. Я отказалась посвящать молодую женщину в свою тайну, хотя ничто не мешало мне это сделать. Однако я представила эту сцену очень четко, включая реплики и жесты, и она могла бы выглядеть так…

Когда мы были на полдороге к Зебибу, сидя на муле, которого нам отдал поэт, я обняла Лейлу за талию и воспользовалась тем, что она была повернута ко мне спиной, чтобы объявить:

— Лейла, мне надо доверить тебе тайну.

Я, должно быть, говорила совершенно чужим голосом, ибо она обернулась, и я увидела, как в ее взгляде скользнуло удивление, как будто облако по небу.

— Какую тайну?

Я начала без прикрас:

— Знай, девочка моя, что Зобиды не существует.

— Как это?

Она так резко дернулась, что мне пришлось обеими руками удерживать ее на спине осла.

— Но?..

— В деревне была Зобида, это верно, но никто никогда не знал, куда она уехала и жива ли еще.

— Тогда кто меня закрыл?

— Я.

Лейла так резко дернулась, что мул испугался и чуть не сбросил нас на землю. Я ударила его по бокам, чтобы животное продолжало идти вперед, и сильнее прижала к себе Лейлу, удерживая ее в той единственной позе, что позволяла мне смягчить мои слова и ее реакцию.

— Это было при жизни твоей матери. Она попросила меня тебя закрыть.

— Почему вы мне этого никогда не говорили? К чему это долгое путешествие?

— Чтобы утешить тебя после брачной ночи. Первой, я имею в виду.

— Вы смеетесь надо мной?

— И чтобы заставить тебя встретить любовь.

— Я не понимаю.

— Я всегда думала, что эта история с закрытием — ерунда. Доказательство — в том, что ты открыта, а мы так и не прибегли к помощи Зобиды.

— С моим мужем все могло произойти так же…

— Я не думаю. Ты недостаточно любила Тарека, чтобы пустить его в свое тело. Твое влагалище, возможно, было слишком сильным, но ты точно отказывалась принять его.

— А Тарек…

— Он испугался, вот и все. Ты боялась его меча, а он — твоих ножен.

Она замолчала. Я чувствовала, как она дрожит, и должна была продолжить объяснения:

— Ты соглашаешься с удовольствием вовсе не тогда, тогда тебя голой выставляют перед мужчиной и требуют открыться. Я пробовала! Я ждала другого от брака.

— При чем тут ваш брак?

— Он научил меня, что не брачная ночь заставляет полюбить секс и не соглашение о религиозном браке гарантирует чувства.

— Почему тогда вы согласились меня закрыть?

— Чтобы не противоречить твоей матери.

Она задумчиво ответила:

— Однако я не хотела бы, чтобы моя семья была обесчещена. Я бы сделала все, чтобы избавить их от этого горя.

— Этого ты бы хотела…

Она продолжила, как будто про себя:

— Это поэт меня открыл…

— Это любовь, и ничто больше. Давай поспешим, пока не настала ночь.

***

Вдали показался Зебиб, заключенный между холмами. Стоял конец июля. Нежный ветерок играл с соломинками, оставшимися на полях после уборки урожая. До нас долетал голос муэдзина, и мной завладело странное предчувствие. Я подумала, что неосторожно и глупо было бы довериться девушке. Я прожила все эти годы среди жителей Зебиба, не раскрывая ничего из своей жизни, и не собиралась допускать их в нее, даже чтобы дополнить обучение Лейлы или просто для того, чтобы дать ей повод надеяться.

Я снова услышала ее причитания и удовольствовалась тем, что утешила ее словами:

— Любовь позаботилась о твоем закрытом влагалище. Ты должна быть счастлива и довольна.

— Тетя, не говорите мне о любви, когда я покинула моего возлюбленного!

— Нет, я буду, потому что в жизни любят не один раз.

Я отпустила ее талию. Она сошла с мула и прижалась ко мне:

— Но я боюсь. Я боюсь, что моя ночь с поэтом была не ночью любви, а…

— А чем?

— Ошибкой.

— Какая ночь была ошибкой, по-твоему? Первая, по принуждению, с твоим мужем или проведенная добровольно, с любовником?

— Я не знаю. Я уже не знаю.

Она замолкла на мгновение, прежде чем беспокойство снова не затуманило ее взгляд.

— А что Тарек скажет обо мне? Как скрыть от него?

— Тарек предпочтет опытную женщину робкой девственнице, поверь мне! Поэт подарил тебе гостеприимное влагалище, и это хороший дар для твоего мужа.

— А если Тарек не принадлежит к этому типу мужчин?

— Он предпочтет, чтобы ты была девственницей.

— Но я ей больше не являюсь!

— Отныне я запрещаю тебе притворяться дурочкой! Нет ничего проще, чем заставить его поверить, что ты еще девственница!

Я видела, как мысли путаются в ее маленькой головке, она не знала, какое решение принять, какой путь выбрать. Мне нужно было помочь ей еще.

— Я могу сделать тебе два предложения: я снова зашью тебя, и твоя честь будет в безопасности. Твой муж ничего не поймет.

— А второе?

— Ты все рассказываешь Тареку, ты предстаешь перед ним как распутница и говоришь: «Бери или оставляй!»

— И что из этого выбрать?

— Ты отделываешься от мужа и решаешься остаться с любовником.

— Но я не могу сделать из любовника мужа!

— Но это огромное преимущество!

— А моя семья? Я не смогу жить без родственных связей…

— Ты хочешь сказать, как я?

— Я не это хотела…

— Это. Разве что если на моей дороге встретился бы кто-то, кто мог меня направить, как в твоем случае, у меня была бы другая жизнь. Мне пришлось устраиваться с помощью лицемерия и лжи, а тебе — с помощью правды!

Она сидела на камне и казалась потерянной. Я положила руки ей на плечи и сказала:

— Теперь тебе нужно решать. Я надеюсь, что ты научилась думать сама.

Она попросила:

— Вы можете помочь мне принять решение…

— Нет!

Я ждала, что придет на смену. Она спросила:

— Почему вы проделали со мной все это путешествие?

— Возможно, однажды ты это узнаешь.

Вдруг я удивилась, что она никогда не задавалась вопросом, на чем я строю свои разговоры о сексе. Я предположила, что либо Лейла — и, следовательно, весь Зебиб — знала о моей жизни, делая вид, что это не так, что мне казалось маловероятным, так как я не верила в то, что его жители терпимы к грехам; либо же, с точки зрения девушки, само собой разумелось, что взрослые знают все о любви, и возраст дает им не только седые волосы или камни в почках, но и глубокое понимание чувств. Если только Лейла не принимала меня за проповедницу секса и, поступая как правоверная в отношении религиозных требований, удержалась от того, чтобы обсуждать их смысл и происхождение.

 

Эпилог

Мое настоящее имя — Бадра. Бадра, как моя внучатая племянница. Которой было десять лет в начале этого рассказа. Разве только я жила во времена неведения и похотливых мужчин, а она будет жить, я надеюсь, в более милосердное время. Она получит шанс читать и повидать свет, возможно, наслаждаться красотами далеких земель. Я желаю ей связать себя с безумным любовником, которого будут звать не Садеком или Тареком, а, к примеру, Дриссом — я обожаю это имя, — любовником, который будет прекрасен и лукав, силен и разгулен, он сумеет опалить сердца и зажигать влагалища пламенем звезд!

Лично я училась на практике, и я должна была охотиться в моей Берберии, как лев охотится на своей территории, прежде чем переезжать из одной деревни в другую, до самого Зебиба. Я часто меняла любовников и места, но никогда не удалялась дальше двух миль от своего дома. Зимой я укрывалась в каком-нибудь убежище, а летом предавалась любви под открытым небом, в полях, фруктовых садах, иногда на кладбищах. Я установила для себя два правила: никогда не пускать самца домой — без исключений, — если, к несчастью, кто-нибудь проболтается, я пропала, и мое жилище предадут огню; и всегда вдалеке от моей родной деревни — никто не должен знать о моем происхождении. Скрывая желание, я подбиралась к сердцу и коже мужчин, используя различные уловки, чары и шантаж, чтобы они не проронили об этом ни слова. И все получалось.

Почему я все это сделала? Я бы сказала — чтобы познать секс, как другие хотят познать новые земли. Али бы сказал — для того, чтобы излечить мое тело от болезни, которой его заразил мой первый муж.

Удовлетворенная и насытившаяся, я почувствовала желание передать свой опыт женщине помоложе. Мне подвернулась Лейла. Возможно, однажды она столкнется с моей внучатой племянницей Бадрой.

В действительности я не рассчитывала ни знакомиться с учителем Али после возвращения из Сабии, ни научиться от Лейлы и ее поэта тому, что слова способны влиять на судьбы. Моя судьба столкнула меня с учителем, чтобы я могла располагать его членом и пером одновременно, и в этом мне посчастливилось!

Так я рассказывала Али, который проводил ночи то за письмом, то занимаясь со мной любовью, то за чтением, пока я сама оседлывала его.

Мы приближались к последней главе, когда я узнала, что Лейла убежала на юг. Слишком сильно влюбившаяся и отныне свободная.

Во второй раз ветер скандала пронесся над Зебибом по вине дочери Омранов. Никто не отнес это на счет нашего путешествия, чаще говорили, что девушку определенно заколдовали, и одно несчастье поражало ее за другим. Меня это развлекало. Также пошел слух, что она влюбилась в потустороннее существо и стала называться Сельмой. Один торговец заявил, что видел ее в борделе Зуирата, другой — в гостинице одного еврея в Ранжере. Пастух поклялся посохом Моисея, что ее унесло паводком: он видел Лейлу своими глазами, как она шла по воде в подвенечном платье!

Нужно сказать, что в последнее время дождь лил как никогда, и реки выходили из берегов, истребляя урожай и скот.

Под моим восхищенным взглядом Али вывел последнюю фразу:

«Эта земля не потребует Лейлу назад, и если ее найдут, то повесят».

Потом повернулся ко мне:

— Это заключение относится и к тебе, моя скрытная кошечка. Малейшая выходка, и я тебя выдам! — И он набросился на меня.

Вчера Али уехал в столицу с моей повестью под мышкой. Он пообещал вернуться. Когда я думаю о том, что люди прочитают о моей жизни, я чувствую себя необычно. Как будто я снова проживу ее вместе с читателями, которые будут наблюдать за мной, а я буду обнажена, содрогаясь всем телом. И в ожидании этого я могу дать своему влагалищу заслуженный отдых.

Сегодня после полудня я пойду утешать Омранов. Муж только что развелся с Ашаман из-за «злоключений» ее сестры. В остальном я буду развлекаться, наблюдая за жителями Зебиба, которые топают ногами и суетятся, уже не зная в эпоху раздора, который был предсказан, что нужно делать, а что нет, должны ли они волноваться о чести своих жен или о прибытии голубоглазых. Последние, как говорят, уже на подходе к Зебибу и могут украсть нечто более драгоценное, чем влагалище Лейлы!

Ссылки

[1] Шариатский судья, выносящий решение на основе Корана.

[2] Раствор солей калия, применяется для отбеливания.

[3] Община, часть племени.

[4] Недозволенное.

[5] Эпоха, предшествовавшая приходу ислама, которую мусульмане уподобляют временам неведения.

[6] Любовь.

[7] Город в Западной Сахаре.

[8] Город на севере Мавритании.

[9] В странах Северной Африки — старая часть города, построенная во времена арабского владычества.