Внутри было пусто. Ни ясных мыслей, ни привычных распознаваемых чувств. Я понимал, что меня перекупили. Или отпустили по приказу. Не так важно. Важнее другое – кто вытащил меня оттуда, из лап фальшивых террористов. И зачем. Но если подумать…

Боевики, наркобароны, олигархи, светские львицы – одно и то же. Что-то очень родное. Я будто поучаствовал в их семейной ссоре. Братья поцапались с сёстрами. Не более.

Частные военные компании, приватизированная ЦРУ, боевики. Финансово-политическая мафия. Монополии псевдолиберальной экономики. Высокооплачиваемые адвокаты. Элитные шлюхи. Заложники и средневековые казни под высокотехнологичную HD-камеру.

Это такая реальность. Наша жизнь. И с ней ничего не сделать. У нас ничего нет против неё, как нет другого мира и другого времени.

Мне вспомнилось одно давнее дело, успевшее наделать шума в наших кругах. Конгресс выделил 500 млн. на вооружение своих людей в бывшем Йемене. Однако купленное оружие и снаряжение «как бы» похитили террористы. Похитили самым странным образом – оружие словно принесли боевикам на блюдечке. Конгрессу пришлось снова выделять круглую сумму. А потом ещё и ещё. Кое-кто неплохо заработал.

Теперь я понимал, что совершенно не знал мира вокруг. Что только начинаю узнавать его. Ведь мне даже оружие вернули, которое отобрали на КПП у дворца! Я ощупывал ручку пистолета, запустив руку в карман плаща.

Ноги несли по улицам Берлина-3, покрытым пятнами холодного света. Я брёл, не разбирая дороги. Должно быть, вперёд. Или по гигантскому кругу – перед глазами мелькали повторяющиеся картинки. Бесконечный мокрый асфальт, по которому иногда проезжали машины. Людей за их тонированными стёклами не разглядеть. В стенах домов виднелись редкие окна, отсвечивающие холодным белёсым или синеваты цветом и так похожие на ослепшие глаза.

Я то шёл по пустым бульварам, то останавливался. Кутался во влажный плащ. Под ногами хлюпали расходящиеся по швам мокрые туфли. Изо рта при дыхании шёл пар.

Я не знал, куда идти. Везде натыкался на стену пустоты. Она обступала меня. Заполняла город, ставший на удивление серым.

Пустота ощущалась везде. В домах. Во взглядах редких прохожих. В холодном влажном воздухе. В глухом и хмуром небе, отражавшемся в лужах. Она витала вместе со сквозняком меж деревьев с опадающими листьями. Пустота ворвалась в город очень давно. Из года в год это место превращалось в её дом. Шло время, дожди и туманы, и пустота обустраивалась в новом жилище. А мы становились её пленниками. Тенями. И ничего не изменить.

Разве что во снах, но те быстро заканчиваются. И сейчас тебе некуда спешить. Некуда идти. Незачем. Ты можешь поклясться в том, что похожее чувство знакомо большинству. Вот в одном из тёмных окон забрезжил слабый свет переносного светильника. На занавеску легла неровная тень – человек, привставший с дивана, поднял трубку аналогового телефона. Состоялся короткий разговор, и тень бросила трубку. Она поднялась и подошла к занавеске, по пути завернувшись в покрывало.

Свет погас, и призрачный, растворяющийся в сумраке человек уставился на чёрные влажные улицы. Может, и на меня. Его бледное лицо на секунду показалось из темноты, когда он закурил. Я пошёл дальше, а когда оглянулся, то в окне виднелся лишь тлеющий огонёк сигареты. Он мерцал, когда курящий затягивался. Ему тоже не спалось этой нескончаемой ночью.

Внутри стояла пустота. Справиться с ней помогали звуки. Я прислушался к ним, и сквозь дождь различил игру саксофона. Пошёл на неё.

Два одиноких уличных музыканта играли нуар-джаз. Точнее, подыгрывали дождю. Один на саксофоне. Другой обозначал замедленный ритм с помощью бас-гитары. Они стояли на фоне кирпичной стены под навесом, защищавшем от дождя.

Слабый свет задерживался на полях шляп. В сумрачной атмосфере отсвечивали рубашки музыкантов, саксофон и гитара. Они не смотрели в мою сторону. Просто играли. Я слушал мелодию и пытался рассмотреть лица. Тщетно. Под полями шляп поселилась темнота, вперемешку с неверным паром от дыхания.

Я положил на стоящий рядом динамик платёжную карту, на которой оставалось немного денег. Саксофонист поблагодарил кивком и подарил на прощание соло, из той серии, какие долго не забываются.

Я направился дальше. Внутри уже не было так пусто. Там звучала музыка, саксофон и дождь.

На краю широкой безлюдной площади показалась рельсовая дорожка метро, выходящая на поверхность города. На неё выехал поезд. В вагонах находилось по две-три одиночки. Каждый смотрел в окно замершим взглядом. Сквозь влажные стёкла и плывущий в серых огнях город.

Поезд объезжал площадь по длинной дуге с небольшим наклоном. Замедлился и встал у остановки. Люди вышли и побрели, каждый в свой угол. Их не встретили у перрона. Они такие же одиночки. Электронное табло с неоновой подсветкой показывало точное время – полночь. Значит, это последний рейс на сегодня. Или уже на вчера.

Из-за низких, подсвеченных городскими огнями туч иногда выглядывала луна. И тогда её слабый свет проливался на улицы. Редкие встречные плыли в нём, будто тени, увлекаемые сквозняком, по каменным стенам и мокрому асфальту.

Я засмотрелся на луну и едва не попал под машину. Странно, что меня не сбили. Я был совершенно разбит, точно пьян. Потерян.

Оглянулся. Перед глазами пронёсся калейдоскоп витрин и стёкол проезжавших всюду машин. Автомобили блеснули совсем рядом, спереди и сзади, по сторонам. Затем видение стихло, и улица опустела. До меня дошло, что я стою посреди проезжей части. Я вспомнил, что машины сигналили, проезжая мимо. Что слышался визг тормозов и шин. Удивительно, но меня не сбили.

Вокруг потемнело. Или это луна скрылась за тучами. Глаза будто перестали видеть. Только губы шептали что-то. Или дрожали от осеннего холода.

Я различил впереди женский силуэт. Она будто шла по дорожке отражённого света, по блику неона на мокром асфальте. Женщина разговаривала по коммуникатору. Слышались её слова на французском – я не понимал ни одного, но мне нравилось. Красиво и загадочно. Казалось, её бархатный голос читает стихи. Сами французы наверняка привыкли и не замечают, как разговаривают на языке поэзии.

Захотелось увязаться следом, однако женщина нырнула в переулок. Я побрёл в полном одиночестве, пересекая широкие улицы и пустые площади. А параллельно мне, в призрачных витринах, брело такое же сумрачное отражение. Мы бесцельно шли, куда глядели слезящиеся глаза. Мимо рядов припаркованных машин. Мимо закрытых зашторенных окон и чернеющих влажных стен.

В город пожаловал частый гость, ночной дождь. В такие моменты казалось, что сам город плачет в подушку. В подушку тумана или пара, поднимающегося от влажных тротуаров и люков ливневой канализации.

Иногда я думал, что начинаю понимать происходящее. Все эти каменные джунгли – продукт подсознания. Нечто совершенно отличное от созданного природой. Природа наоборот. Каменный город, залитый дождём и неоном – не снаружи. Это наш внутренний мир, прорвавшийся в реальность. Отравивший её сладким красивым ядом. Город – воплощение страхов и одиночества. Он, как мы, боится и наслаждается пороком. Надеется на непостижимое, на то, чего нет в границах человеческого существа. Он – это мы, незнакомые самим себе.

Из приоткрытого окна доносилась религиозная проповедь. Голос старого хрипящего динамика говорил о душе и совести. Слова невидимого проповедника разносились ветром по пустой улице. Они не задевали меня. Ведь я уже знал правду. Она мелькала вокруг. Везде. Пустоту внутри разбавляла лишь память об услышанной мелодии саксофона. Её вполне достаточно. Красота музыки оправдывала прошедшие минуты жизни.

Я посмотрел под ноги. А моё отражение, двойник на влажном асфальте – вверх и в сторону.

Я тоже посмотрел туда. Оказалось, витрина магазина сувениров. Подошёл ближе, перебежав проезжую часть. За большим стеклом стояли несколько ретро-телевизоров. На них транслировалось красивое старое кино. Во влажном воздухе звучал музыкальный фон фильма: звуки идущего в реальности дождя, в которые вплеталась мелодия саксофона из кино. Иногда пианино, похожее на редкую звонкую капель.

Я засмотрелся на экран. На изумительные кадры. Каждый из них представлял собой картину художника. Я словно попал в другой мир, в мир ожившего искусства.

… Декард открывает глаза и не понимает того, что проснулся. Не понимает, где он: наяву или нет. Вокруг та же квартира, где закончился день и начался сон. Вокруг комната, похожая на уютную пещеру, в которой укрылся человек.

Сквозь пелену алкоголя и уходящих сновидений возвращается понимание: рядом та кукла, оживающая на глазах. Кукла с чистым незамутнённым сознанием ребенка, и в неё можно влюбиться.

Сейчас она играет на пианино. Сверяясь с нотами, дотрагиваясь до белых клавиш. Преображаясь с каждым мгновением.

Она уже не похожа на ребёнка. Нет теней под огромными глазами. Нет старомодной причёски. Нет строгого и немного школьного жакета. Несколько мгновений – и происходит превращение, подобное рождению бабочки.

Декард моргает и сосредотачивается на её лице. Бόльшая часть кадра заполняется темнотой, которая вместе со следами света обрамляет красивое и гармоничное лицо.

Вот она прекращает играть. Поднимает руки и дотрагивается до волос – белая льющаяся по темноте ткань блузки разбавляет сумрак экрана. Её ладони освобождают первый вьющийся локон. Затем следующий.

Она оживает. Возможно, не осознавая того, что происходит. В глазах ещё можно различить ровный красный огонь, но ты понимаешь, что от прежней Рейчел осталось ускользающе мало. Проснулась её душа.

Она поправляет причёску, глядя на ноты – как перед зеркалом – словно видя своё отражение в музыке. Чёрные вьющиеся волосы подчиняются касаниям. И теперь, с этой пышной причёской, она становится похожей на молодую львицу.

Она смотрит чуть в сторону, заметив, что Декард проснулся и поднимается с дивана. Он точно выбирается из пещерки. Едва не роняет бутылку виски, с которой уснул почти в обнимку. Ожившая кукла наблюдает за неуклюжими движениями нетрезвого и невыспавшегося человека. Она ждёт, когда тот подойдёт ближе.

Декард оказывается рядом, и кукла опускает глаза. Она сморит на клавиши, залитые мягким светом лампы.

Его красноватое лицо вплывает в кадр, показываясь из-за белого лица Рейчел. Декард склонился к пианино, уставился в ноты. Туда же посмотрела и Рейчел.

– Мне приснилась музыка, – шепчет мужчина.

Девушка едва уловимо, уголками губ, улыбается и начинает играть. Тонкие длинные пальцы касаются клавиш.

По стеклу витрины ползли извилистые струи воды, и был риск уплыть в ливневую канализацию вместе с дождём.

«Мне приснилась музыка», – повторял внутренний голос, околдованный странной магией фразы. А ведь в ней всего три простых слова. Мне. Приснилась. Музыка.

У обочины остановилось такси. Я подумал секунду, а затем подбежал к нему. Плюхнулся на переднее сидение. В кармане брюк что-то мешало. Залез туда. Оказалось, знакомые таблетки.

Надо же. Совсем забыл про них.

Я проглотил одну, и мы понеслись вперёд. Вырулили на широкую трассу, что была проложена поверх дамбы. Та кольцом опоясывала город, защищая его от разливов сезонного моря.

В динамиках журчала медленная ненавязчивая музыка. Гитарная игра, напоминавшая блюз, подходящая для дороги. Мелодия хорошо сочеталась с фоном из шума моря. Под неё приятно молчать.

Световые ограждения вдоль трассы работали из рук вон плохо, и мы неслись в полумраке. Тёмная масса моря плескалась справа. Луна, продавившая тучи, висела над водой.

Огромный город светился слева, и его положение почти не менялось – мы двигались по гигантскому кругу, сквозь необъятную ночь.

Мимо проносились огни редких встречных машин. Их свечение проникало в салон, но не слепило глаза – таблетки делали своё дело.

Свет фар скользил по мокрой дороге, иногда выхватывая темнеющее море. С его стороны на трассу выплёскивались потоки воды и хлопья морской пены – от разбившихся о бетонные берега волн.

Дворники протирали лобовое стекло, освобождая его от брызг, разводов и следов морской соли.

Голову вскружило странное ощущение… Когда я отпрянул от гипнотизирующего вида трассы, то обнаружил, что разговариваю с таксисткой.

Да, именно так. Не с роботом, а с настоящей живой таксистской. Странно. Я не помнил того, что успел наговорить ей. Чёртовы таблетки. Я будто пьян.

Мы замолчали.

Съехали с кольцевой дамбы и начали двигаться по объездной. Огромный город всё так же светился слева. А море исчезло. Его место справа заняла обочина. Мелькали дорожные указатели. Редкие деревья и кусты. Влажная придорожная земля.

Полоски белой разметки вырывались из темноты и быстро исчезали под нами. Как и грязно-серый высыхающий асфальт, проносившийся в пятнах от света фар.

Вдали маячило бесформенное свечение. Может, стоп-сигналы идущей впереди машины. Да и чёрт с ней.

Мы курили, посматривая друг на друга через отражение в широком зеркале заднего вида. В динамиках журчал блюз.

Я заглядывался на её ярко красные губы, красивые, как у куклы. А она… не знаю. Единственным украшением моего экстерьера являлась щетина.

Мне нравилось, как она использует косметику. Ничуть не перебарщивая и не портя природную красоту. Окутанная светящимися клубами сигаретного дыма, в полумраке она смотрелась незабываемо. На руке, поглаживавшей руль, мерцал серебряный браслет с фигуркой бабочки. Ногти, покрытые лаком ярко-красного цвета, изредка царапали чёрную псевдокожаную поверхность руля.

Я посмотрел дальше. В темноту дороги, посреди которой, в широком зеркале, висели тёмные глаза попутчицы.

Она приоткрыла окно, и ветер стал играть с её волосами. Холодно не было. Но и тепло тоже. Меня почти не интересовало, куда мы едем. Казалось, я освободился от этого. От беспокойства или чего-то подобного. Хотелось провести в такси остаток жизни. Оно будто увозило меня от безнадёги. Так что было плевать, куда мы держим путь. Всё равно кольцевая, кстати.

Всего в паре метров пролетала обочина. Световые столбы. Ограждения. Резервная полоса. Слабые огни проносились мимо и исчезали позади. Мерцали огни. Вдали показалось красноватое свечение.

Подъехали ближе. Оказалось, несколько домиков, окутанных светом красных фонарей. По периметру небольшой парковки темнели деревья, с качающимися на ветру ветвями.

«Придорожный отель?» – то ли сказал, то ли подумал я. Скосил взгляд и понял, что она тоже смотрит туда.

Мы переглянулись. Она свернула с главной дороги, прежде чем до меня дошло.

Со мной никогда такого не случалось. Совершенно не помню, о чём мы говорили и как смогли понять друг друга. Чёртовы таблетки.

Всё равно некуда ехать. Ей, возможно, тоже.

* * *

Красный свет с улицы проникал в дешёвый гостиничный номер. Лампы раскачивались на ветру, и полоски тёмных бордовых теней от жалюзи метались по комнате.

Меня посещало странное ощущение: словно я отрываюсь от незнакомки и смотрю на происходящее со стороны. Задумываюсь над тем, а не похожи ли мы на ту инфернальную парочку из Каира: псевдошлюху и полковника-наркобарона.

Мы, конечно, выпили перед этим. Но не относить же весь бред вокруг на счёт алкоголя… Здесь нечто другое. Новые сильнодействующие марки табака и кофе уже стали реальностью, и мы привыкли к ним. Однако чёртов мир несётся так, что за ним трудно успеть. На каждом углу рекламируют новую химию, от которой невозможно отказаться. И она начинает изменять тебя. Это плата за то, чтобы оставаться «в обойме», а не на обочине мира, в котором всё меньше места для простого человека. С обычной неизменённой психикой и физиологией. Однако выходило, что, чем дальше, тем меньше я владел собой. Ясное сознание возвращалось так редко, что с непривычки хотелось прогнать его. Ведь оно заставляет думать, ощущать пустоту, чего совсем не надо.

… у незнакомки был необычно сильный низкий голос, который не очень вязался с почти кукольным телом. Аромат духов причудливо переплетался с запахом её пота, который в тот момент казался не хуже первого. Странно. И в то же время правдиво: дешёвая придорожная гостиница, шум проезжающих мимо машин, скрип порядком расшатанной койки.

Незнакомка сразу проявила характер, не позволив изобразить нечто, напоминающее привычную прелюдию. Она не дала поцеловать себя даже в шею, а остановила меня. Затем запустила ладони в мои волосы. И с силой сжала их – тут снова вспомнилась парочка из Каира. Но теперь было неясно, кому из нас достанется роль каирской шлюхи.

Я попытался снова потянуться к её губам, но безуспешно. Она опять не дала поцеловать себя и с силой оправила мою голову туда, вниз. Исследовать её тело.

Кажется, пару раз мы выпивали незнакомую дрянь, а потом снова принимались за дело. Когда мозги более-менее пришли в порядок, то я обнаружил, что всё закончилось.

Она лежала в темноте и – это было совершенно невероятно – плакала. По крайней мере, нечто, напоминающее слезу, застыло на щеке и блестело в полосках красного света, как драгоценный рубин. Когда из-за туч показывалась луна, слеза становилась похожей на лунный камень.

Из-за дверей раздавался стук неровных шагов. Некто слонялся по коридору. Скрипел пол.

Неожиданно она потянулась к… пистолету, что лежал на тумбочке рядом с койкой.

Я сглотнул. Показалось, что незнакомка сейчас пристрелит… Но кого? Меня или того придурка, что бродил за дверью?

Она быстро взяла себя в руки, вернув под контроль вспышку злости. Незнакомка извлекла из темноты сигарету и зажигалку. Закурила. Поднялась с койки и направилась к окну, по пути подцепив со стула старый плед. Завернулась в него.

С улицы доносился шум лопастей пролетающего неподалёку вертолёта, а также проносящихся по трассе машин. Наверное, там холодно. Холоднее, чем здесь.

Она курила у окна, выпуская изо рта кольца дыма, подсвеченные красноватым неоном с улицы. Старалась, чтобы кольца получались идеальными. А я смотрел на то, как она почти целовала дымный воздух, исполосованный тенями от жалюзи. Смотрел на эту гипнотическую картину, вцепившись руками в решётку изголовья койки. Словно боясь упасть в темноту.

Незнакомка изредка отрывалась от своего занятия, чтобы бросить в мою сторону короткую фразу. Посматривала на меня, но это выглядело так, будто она обращается к собственной тени.

– Теперь-то вы понимаете, что живы? – расслышал я.

Затем кивнул, начиная осознавать, что незнакомка далеко не простой таксист. Она связана с каирской историей. И даже больше. Она куратор заказа. Или сам заказчик, молчание которого слышалось на другом конце провода.

Я понял, что смотрю на неё восхищённым взглядом. Попытался скрыть его. Но поздно – кажется, её цепкие глаза заметили. Она усмехнулась и спросила:

– Вы успели выяснить, кто наша беглянка? Кто она на самом деле?

– Нет.

В окно ударился одинокий ночной мотылёк. Он будто отскочил от слабого отражения незнакомки на запотевшем стекле.

– Приходите в себя. Возвращайтесь к работе.

Сомнений не оставалось. Это она отправляла факс с офертой.

– Не разочаруйте… Систему, – тихо сказала она, сделав голос мягче. Жёсткий смысл её слов и мягкий тон голоса противоречили друг другу.

Возможно, она ненадолго забылась и не проконтролировала свои мысли. Или чувства. Одно из двух. Громыхнувшая на улице молния позволила увидеть её взгляд в тот момент. Её настоящий взгляд – наполненный потусторонним неоновым блеском.

В миг потери контроля стало ясно, кто прячется внутри этой кукольной оболочки. Оно не сожрало меня, хотя и могло. Только попробовало на вкус… вероятно, оставив добычу «на потом».

Она затушила сигарету о подоконник. Посмотрела на собственное отражение в стекле. Поправила волосы и стала подбирать одежду с пола. Куратор бросила в меня плед, давая понять, что не нужно смотреть на то, как она одевается.

Я растянулся на койке и уставился в потолок, по которому проходили полоски света от жалюзи. Ветер раскачивал уличный светильник. По трассе проезжали машины.

Женщина, ранее скрытая за официальной бумагой от суда, дала новую наводку. Ещё одну версию биографии беглянки. Куратор утаила эту информацию, отправляя меня в Каир. Нет сомнений, что у «куколки» ещё несколько козырей в обоих рукавах. Нет сомнений, что таковы правила игры. Условия юридически обязывающего соглашения.

Система опять отправляла меня на поиски. Система натравляла меня, как гончего пса на живую цель.

Стало мерзко. Захотелось выхватить пистолет и пристрелить стерву. Но плащ с оружием валялся слишком далеко. Только дёрнись – и конец.

Выходя из номера, она выключила небольшую лампу у двери. Тот светильник-голограмма имитировал пламя свечи, которое даже умело дрожать, якобы на ветру. Теперь оно погасло.

Я остался один, слушая её медленные удаляющиеся шаги. Внутри что-то шевельнулось. Я завернулся в плед и подскочил к двери. Открыл её и выглянул в коридор.

Незнакомка замерла. Остановилась, поглаживая решётки маленькой клетки, стоявшей у поворота в следующий коридор. Внутри сидела красивая птица, и она полуобернулась ко мне. Спросила:

– Думаешь, у меня нет сердца?

– Думаю… иметь его слишком больно.

– Почему ты вышел за мной?

– Не знаю. Правда, не знаю.

Незнакомка отвернулась, постояла немного, а затем зашла за угол. Птица зарылась клювом в перья и вернулась в сон.

* * *

Я вернулся в номер. Подошёл к окну – в решётках жалюзи мелькнули огни удаляющегося «такси».

Включив в комнате свет, обнаружил, что здесь даже есть компьютер.

«Приходите в себя», – вспомнилась фраза куратора. Что ж, попробуем. Раз даётся немного времени. Меня в очередной раз поимела Система, и с этим не поспоришь. Можно попробовать расслабиться, и сделать вид, будто получил удовольствие.

Я посмотрел на недопитую бутылку виски, та осталась на тумбочке рядом с койкой. Нет, пить не надо. Хорош на сегодня. На улице делать нечего. Город далеко.

«Можно выйти в сеть», – я поглядел на компьютер, представлявший собой единственный след цивилизации в этой дыре.

Включил машину, слазил в почту. Писем в ящике не нашлось. От нечего делать запустил «Обсидиановый остров», то единственное, с чем были связаны хоть какие-то чувства.

Их хриплых динамиков послышался голос моего электронного двойника:

– Как поездка?

Я поначалу опешил, но потом сообразил, что альтерЭго спрашивает о переезде в другую гостиницу. Не мог же он знать о полёте в Каир! И тем более о «возвращении» обратно. Он только игрушка.

Однако подобрать слова для ответа долго не удавалось. Раздражало то, что двойник старался говорить моим голосом. Он мастерски копировал интонации. Даже сквозь хрип динамика слышался именно мой голос.

– Да никак. Случайное такси. Дождь. Темнота. Дешёвый номер отеля.

– Звучит как приговор.

– В смысле?

Мой двойник не ответил.

– Ты о чём вообще спрашивал? – я снова задал вопрос.

– Хочешь сказать, ничего не изменилось? Ты сдался?

– А что можно противопоставить Системе? Ничего.

– Кроме того, что у тебя внутри.

– Дурак, – привычно отреагировал я. – Сказочный дурак.

Затем немного помолчал, размышляя над сказанным альтерЭго. Его слова отдавались внутренним голосом:

– Тогда ты умер. Просто двигаешь ногами по инерции. Втягиваешь воздух. А время уходит. Как стекают с окна последние капли.

С улицы послышался вой приближающейся сирены. Однако патруль проехал дальше. Я посмотрел на окно, с которого стекали две-три капли прошедшего дождя, и внутри что-то шевельнулось. Необычное болезненное ощущение – там, где должно находиться сердце.

– Посмотри на себя, – сказал двойник. – Туда.

– Куда? Ты о… – я покосился себе на грудь. Но ничего не разглядел. – Там ничего нет.

– Потому что так лучше?

– Легче.

Затем произошло нечто странное. На улице подул сильный ветер. Ветви деревьев склонились к окну, и внутрь комнаты проникли странные тени.

Там, где должно находиться сердце… показался сжатый комок тени, перечёркнутый полосками решёток жалюзи.

– Это моё сердце? – тихо прошептал я. – Скажи мне.

Двойник не ответил.

– Твои мысли, – продолжил мой голос, – самообман, утопия. Как ты можешь верить… если уже видел правду?

– Это чужая правда.

– Но все же правда… Она везде. От неё не скрыться. Не сбежать.

– Ты часто заглядывал в глаза людей?

– Нет.

– Не здесь, а там, в «Обсидиановом острове».

– Да. Иногда.

– Они наивные и красивые. Наполненные… собственной жизнью. Когда служишь не чужому диктату, а своим чувствам.

– Это самообман. Красивая ложь.

– Она защищает тебя от реальности. Иначе реальность сломает тебя. Ты станешь её слепым орудием. Опустошённой оболочкой, куда вселится её диктат.

– Люди не станут роботами.

– Уже стали. Вы просто привыкли к этому.

Мне захотелось ударить своего двойника. Побольнее. Обиднее. Вот только его здесь нет. Он в сети. Он набор цифр. «Один, ноль, один, ноль». Здесь звучал лишь голос… так похожий мой, пусть и искажённый помехами.

Я понял, что этот разговор не имеет смысла. Как все предыдущие. И решил закончить его:

– Глупо бороться с реальностью.

– За собственную жизнь? Послушай, мечта создаёт силу из ничего. Она как философский камень, единственно возможное здесь волшебство. Реальность не имеет над ним власти, поскольку оно иррационально.

Я потянулся к клавиатуре.

– Ты… убьешь меня? – неожиданно спросил двойник. Как всегда, он наперёд знал о моих будущих поступках. Точно сам являлся мной.

– Да. Прости.

– Тогда хотя бы не трогай её.

– Кого?

– Лиан.

– Она только машина. Как ты.

– Настоящую живую Лиан. Помоги ей.

– Да пошёл ты.

Я заставил себя удалить альтерЭго, который вздумал учить меня… человечности. Искусственный интеллект, встроенный в профиль, был стёрт. Я посидел немного перед экраном, а потом удалил и сам профиль. Захотелось вернуться к выпивке. Бутылка оказалась полупустой.