В гостиничном номере зазвонил аналоговый телефон. Я долго не брал трубку. Но некто продолжал настаивать на разговоре. Мне показалось, что трубку можно взять. Я поступил так и приготовился ждать.

– Времени мало. Звонок могут отследить, – прозвучал голос одного из моих тайных заказчиков-мусульман.

Я часто выполнял для них нелегальную работу. Ту, за которую основные заказчики не погладили бы по голове. А то и пристрелили бы за сотрудничество с «вероятным противником». Я умел договариваться с людьми из Уммы, они меня не выдавали и хорошо платили. К тому же общение с представителями чужого мира позволяло получать дополнительную информацию и иметь суждение о ситуации вокруг. Это полезно для выживания в ЕС.

– Да, – сглотнул я, предчувствуя неладное.

– Нам известно, – с небольшим арабским акцентом произнёс немолодой голос, – что ты работаешь по одному хакеру. Не дай ему умереть.

– Это невозможно. Вопрос вышел на серьёзный уровень. По её следу иду не только я.

– Жить хочешь?

Вопрос застал меня врасплох. Я знал, что внезапному заказчику ничего не стоит сдать меня. И тогда «свои» припомнят мне нелегальную работу на врагов Системы.

– Шантаж, да? А как же наш уго…

– Они просто убьют её. Мы не можем помочь, поскольку не знаем, где она. Найди её для нас.

– Легко сказать. Но как сделать?

– Придумай. Когда загонишь её, подстрой всё так, чтобы она смогла уйти. Или убей кого-то вместо неё.

– Ты ставишь меня в опасное положение.

– А кто выбрал такую работу? Не сам?

Я помолчал немного. Затем спросил:

– Скажи, кто она на самом деле? Чтобы было легче найти её.

– Тебе ни к чему знать. У нас своя информация, и мы используем её, чтобы выйти на след. Иди по уликам, которые даются Системой. Нам нужна уверенность в том, что ты не убьешь хакера, если доберёшься первым. Обставь дело, как надо: пусть она найдёт правильный путь.

– Выбора нет?

– А когда он был? Её жизнь в обмен на твою. Мы даже заплатим. В два раза больше обычного.

– Негусто.

– Сколько стоит твоя жизнь.

Нежданный заказчик оборвал разговор. Я положил трубку, из которой доносились гудки.

«Попал», – опустился на койку и потянулся к бутылке. Отпил из горла. Следовало хорошо обдумать положение. Хреновое, надо сказать, положение. Ясно, что девчонка связана с исламистами.

Или нет, просто интересует их в данный момент. С целью «посотрудничать».

Этот заказчик, чаще всего, давал задания, связанные с электронными делами. Беседы с людьми из компьютерных фирм, уговоры, угрозы, подставы. Перемещение носителей информации и нужных лиц в обход границ. Не знаю, как я вляпался в такое. Случилось один раз, потом второй. А остановиться невозможно. Оглянуться не успел – и уже на крючке у исламистов. Они платят и улыбаются себе в бороду, зная, что тебе не соскочить. Они берегли мою жизнь для особого, единственного случая.

Я знал, что такой момент рано или поздно наступит. Они потребуют гораздо большего, угрожая отправить собранный компромат кому надо. И выбора больше не будет. Двойные агенты плохо заканчивают.

Согласно информации, полученной от Системы, девчонка была ответственной за внедрение чужеродных блоков информации в «Обсидиановый остров». Предположительно, с целью организации системы нелегальной зашифрованной связи. То есть опять всплывала тема электроники, которой обычно интересовался тайный заказчик. Прояснялось немного.

Она ввязалась не в то дело и вызвала серьёзный переполох. Что же она натворила? Кто она на самом деле?

Ситуация с поиском беглянки вышла из-под контроля. Теперь надо держаться осторожно. Не отсекая возможностей, которые ещё оставались. В Системе пока не знают о моих делах с исламистами – раз уж я жив. Система даёт информацию и доверяет её реализацию.

Будем надеться на то, что удастся подстроить смерть беглянки, не порвать окончательно с Системой, не расстроить моих «друзей» из Уммы. Не подставиться. Совместить несовместимое.

Из головы не выходила та «таксистка». Куратор. Не удивлюсь, если она будет виться над делом, как хищная горгулья, выжидая ошибки.

* * *

Частный вертолёт нёс меня сквозь густые облака в обновлённый Аушвиц.

Я держал в руках рекламный буклет Освенцима, как иногда называли данный комплекс. Хороший, профессионально сделанный буклет.

Кто бы мог подумать, что эта индустрия поднимется так быстро: станет высокорентабельной, с минимальными сроками окупаемости проектов, привлекательной для частных инвесторов.

Комплекс частных тюряг на территории бывшего концлагеря возвели на средства, обеспеченные монополией на торговлю релаксантами. Забавно, но часть денег пошла на организацию центра для трудового перевоспитания наркоманов.

Затея с частными исправительными учреждениями имела вполне приличную современную вывеску – «качество управления человеческим капиталом». Это так модно. Умные и красивые слова в красивом и умном порядке. Здесь умели снижать себестоимость до уровня, когда местная продукция становится конкурентоспособной с латиноамериканской и азиатской.

Тюремно-промышленное партнёрство стало формой реиндустриализации ЕС, с которой «не складывалось» на протяжении стольких десятилетий. В тюрьмах нет отпусков и забастовок, но есть штрафы и наказания. Некачественная работа свидетельствует о неготовности заключённого стать полноценным членом демократического общества, что приводит к пролонгации трудового договора с Освенцимом. В итоге, наркоман, пойманный на употреблении стимулирующих составов и осуждённый на исправительные работы в 3–5 лет, рискует никогда не выйти на свободу.

«Хотя, какая, к чёрту, свобода», – я продолжал рассматривать рекламные буклеты концлагеря. В иллюминаторе висели тяжёлые, свинцового цвета облака.

Глянцевые бумажки содержали интересную информацию. Они приглашали на выставку последних достижений, конференцию, содержали ссылки на новый сайт управляющей компании Освенцима. Хорошие толковые буклеты. В одних рассказывалось о девелоперских проектах, в других – о выпусках дополнительного количества акций, об анализе успешности IPO, о новых трудовых учреждениях для системно-опасных лиц.

На последней бумажке красовалась групповая фотография бравых парней из военной кампании, спецов по охране лагерей. Все равны как на подбор. Элита. Лучшая экипировка. Вооружение. Стильная форма и традиционные немецкие причёски, короткие, как в чёрно-белых фильмах о жизни и войнах Третьего Евросоюза.

Я бросил буклеты на соседнее кресло и уставился в иллюминатор. Проглотил таблетку.

Вертолёт быстро снижался. Уши закладывало. За бронированным стеклом, сквозь тяжёлый туман проступали бараки. С небольшой уже высоты удавалось различить надписи на крышах: спецшкола, наркодиспансер, красная зона, цех № 11 и так далее.

Мы приземлились на вертолётной стоянке, недалеко от парадных ворот лагеря. Я сошёл по трапу и быстро оказался в толпе гостей, прибывших на церемонию официального открытия. Подчинился людской реке и потёк ко входу в Освенцим.

Погода стояла мерзкая. Туман и холод. Разве что без моросящего дождя. Люди плелись в плащах, как и я. Кое-кто с раскрытыми зонтами. Народу набралось под несколько тысяч. Неужели акционеры? Ну, а что здесь делать остальным?

Через две-три минуты работы локтями я подобрался к трибуне. На ней показались представители управляющей компании Освенцима и инвестора. В отлично сидящих деловых костюмах, с золотыми запонками. Ухоженные, лощённые.

К микрофону подошёл благообразного вида молодой человек в расстёгнутом чёрном пальто и с папкой в руках. Перед ним зажглась лазерная голограмма с поздравительной речью.

– Дорогие друзья, – высокий, почти юношеский, голос сынка какого-то воротилы выкрикивал слова голографического текста. – Сегодня мы имеем право ненадолго остановиться и оглянуться на то, как начиналось дело. Оно родилось из замечательной идеи. Венчурный фонд моей семьи сумел распознать её перспективность. Мы инвестировали до трёх миллиардов в обновление инфраструктуры Аушвица. Возведены новые производства и жилые корпуса. Заложен прочный фундамент для будущего, где решены социальные проблемы, вопросы эффективности производства и человеческого капитала. Объёмы привлечённых средств и строительства таковы, что частные инвесторы сразу поверили в дело. В наше общее дело. Крупнейший за последнее время стартап был быстро преобразован в акционерное общество. Выпущенные акции молниеносно раскуплены, – молодой человек оторвался от текста и произнёс следующую фразу «от себя». – Мы сделали несколько экстренных допэмиссий… Уровень текущей капитализации подтверждает факт того, что на нас устремлены взоры капитанов бизнеса и лиц, желающих пройти обучение востребованным профессиям. Обещаю: мы оправдаем доверие настойчивой и ритмичной работой. Со следующей недели запускается широкая рекламная кампания по созданию уникального имиджа наших решений. Особое место отводится социально значимым услугам: центрам по испытаниям новых антибиотиков, реабилитации асоциальных и системно-опасных лиц.

К молодому человеку сзади подошла красивая леди в деловом костюме и что-то шепнула на ухо. Тот взглянул на наручные часы и перестал читать текст, хотя слова продолжали бежать по участку воздуха.

– Пусть нас не смущает история этого места, – добавил он от себя. – Технологии изменились, и мы не повторим прошлых ошибок.

Стоявшие на трибуне люди принялись хлопать в ладоши, и постепенно толпу перед воротами в Освенцим захватили аплодисменты.

– Моя невеста завершит церемонию разрезанием ленточки, – сказал молодой человек, приобняв кукольного вида блондинку. Парочка стала спускаться с трибуны.

Мне захотелось посмотреть на ЭТО, и я с удвоенной силой заработал локтями. Не обращая внимания на возмущённые возгласы гостей церемонии, пробрался к ограждениям, созданным из цепи охранников.

Между плеч рослых подтянутых ребят, которым так шла традиционная немецкая форма, открывалась нереальная картина. Сквозь туман виднелись тюремные бараки и цеха. Ворота с чугунными завитками открыты настежь.

Распахнуты как объятья.

Однако броситься в них пока нельзя. Мешают статные евро-эсэсовцы и гламурная нежно розовая ленточка, что едва не трепещет от движения воздуха. Вот к ней приближается красивая пара. Блондинка и приобнявший её за талию респектабельный современный молодой человек.

Мне захотелось достать кинокамеру, чтобы запечатлеть ЭТО. Но камер вокруг хватало. Значит, фотографии и записи найдутся в сети. И тогда не отвертеться. Это действительно имело место. Это наша жизнь.

Под бурные аплодисменты и возгласы они разрезали праздничную ленточку, взяли себе по кусочку на память. Эсэсовцы разомкнули строй, и толпа хлынула в раскрытые объятья ворот Освенцима.

Человеческая река понесла меня вперёд. Я только успел взглянуть на подновленную надпись над воротами: «Демократия превыше всего».

Сразу на территории поджидали встречающие лица, сортирующие гостей по интересам. Экскурсия в цеха – налево, пресс-конференция – прямо. Кто за сувенирами – просим в туристический автобус с комфортабельными авиационными креслами.

Я заметил менеджера лагеря, который держал табличку с моим именем. Вот же сволочь, а? Придумал тоже – табличка с именем.

Мне не хотелось афишировать своё появление здесь. Мало ли что. Я подошёл к умнику и постарался посмотреть на него так, чтобы он пожалел о встрече. Вроде получилось. Находившийся навеселе манагер опешил. Я взял его за отвороты пиджака:

– Чтобы не упал. Табличку спрячь.

Менеджер, быстро ставший понятливым, порвал бумажку с именем, а обрывки сложил к себе в папку.

– Тут недалеко, – как ни в чём не бывало сказал он. Попытался сказать.

– Пойдёмте, – мои эмоции поутихли.

Мы молча шли вдоль лагерного забора. Мимо колючей проволоки, венчающей серые бетонные плиты, мимо сторожевых вышек и торчащих из тумана касок охранников. Мне казалось, что они напоминают харизматичные stahlhelm… Интересная штука – прошлое. Как колесо. Катится, вращается.

Мимо прошли нескольких манекенщиков, которые спешили на шоу.

– Демонстрация рабочей формы заключённых, – менеджер лагеря перехватил мой взгляд. Он так и сказал – «заключённых». Честно и откровенно.

– Что у них на щеке?

– Псевдотатуировка. Вшитая микросхема, оптико-реактивная тату. Совершенно безопасно для здоровья.

– Не сомневаюсь.

– Вы не подумайте, ничего такого… Татуировки есть даже у нас, – менеджер приподнял рукав пиджака, оголил запястье.

– Там ничего нет.

– Видна только в ультрафиолете. Хотите посмотреть? У меня есть фонарик.

– Нет. Поверю.

Мы помолчали немного. Перешли через железнодорожные пути и направились к малоприметному зданию, что проступило сквозь туман.

– Много заключённых?

Менеджер ответил не сразу:

– Их пока нет в лагере. Комплекс только открылся.

– Да ладно вам. Вы знаете, какой вопрос будем обсуждать. Вопрос о беглянке.

– Хорошо, – хмыкнул менеджер. – Раз сегодня день открытых дверей, и секретов нет… Предупреждаю, по документам всё в рамках закона. Наши бумаги будто из стали.

Продолжения не последовало, и мне пришлось снова спросить:

– Что производят заключённые?

– Всё подряд. Практически полный перечень продуктов ЕС. В опытных цехах освоены базовые технологии. Мы как промышленность и профсоюзы ЕС в миниатюре. Дело за увеличением объёмов. Нужно расширяться.

Мы зашли в здание. Обычное административное здание с вывеской «хозблок 2». Чистенькое. Без изысков. Со скромными цветами в горшочках на подоконниках.

Поднялись по лестнице на третий этаж. Зашли в кабинет.

– Они даже производят экипировку для собственных охранников, – ухмыльнулся менеджер.

Мы сели за стол.

– Вы сказали о расширении производства.

– Понадобится больше «рабочих».

– И более длительные сроки заключения.

– Простите, что?

– Это измеряется в человеко-часах, – зачем-то сказал я, не особо подумав. – Цена и люди через дефис. Сколько вы платите, чтобы к вам сажали людей?

Менеджер прищурился, а потом постарался состроить непонимающее выражение лица:

– Вы задаёте странные вопросы. Я готов поверить, что ослышался.

– И всё-таки сколько? Эта информация не выйдет отсюда.

– Зачем вам…

– Спортивный интерес.

– Мы платим судам зарплату. Система платит. Мы одно и то же. Вы тоже её часть.

– Ну да. Успел забыть.

– Так наш разговор о деле состоялся? Вы уходите?

– Нет.

– Я жду, – он развёл руками. – Нет, слушайте, скоро фуршет. Не будем тратить время. Здание конгресс-холла производит впечатление. Развеетесь немного.

– Успеем. Мне нужна информация по той леди, что удалось сбежать.

– Соглашусь, случай уникальный. Загадочный. Но… вы не поверите. Мы даже не знаем, кто она.

Я действительно не поверил:

– Как не знаете? Вы, что, просто хватаете на улице случайных прохожих? Ковыряетесь в их мозгах и потом не хотите знать, кем они были?

– А зачем? Последние поправки в законодательство позволяют продлять сроки программ…

Кажется, он не договорил, однако всё было ясно. Лоббистские фирмы добились того, что внутренние правила частных тюрем стал формой закона. Девчонку бы никогда не выпустили отсюда, ведь она «трудилась» здесь ещё до открытия лагеря. То есть официально её не должно было существовать, подобные случаи пока вне закона. Получается, девчонка не имела права на будущее, а значит, и на прошлое. Живая и свободная, она могла бросить тень на будущее Освенцима. Им плевать на людей. Люди просто материал. Человеческий капитал.

Тогда где и как искать беглянку? Я всё ещё ничего не знал о ней.

– Те, кто помог бежать, наверняка оставили следы. Не могли не оставить.

Менеджер смотрел на меня честным сочувствующими глазами. Молчал.

– Воздух патрулируют дирижабли, – продолжал гадать я.

– В тот день небо затянули тучи. Как специально. Массивные такие, – он поднялся с кресла. – Но ваша настойчивость похвальна. Можем съездить к конгресс-холлу. Поговорите с бывшим начальником охраны того блока.

– Его понизили в звании?

– Не расстреливать же его. Мы не звери. И вообще скоро банкет.

Он позвонил по аналоговому телефону в гараж. Машина быстро примчалась. Мы спустились и сели в автомобиль – весьма приличный, бизнес-класса. Поехали.

– Зачем она вам? – спросил менеджер.

– Заказчик никогда не говорит о своих целях.

– Я спросил не о заказчике. Зачем она ВАМ?

– Она… просто цель.

– Мне показалось, здесь что-то ещё.

– Вы ошиблись.

Менеджер хмыкнул, и больше мы не разговаривали.

Я смотрел сквозь картинку, что мелькала в боковом стекле. Сквозь бараки и спутниковые тарелки, колючую проволоку и приветливый персонал Освенцима. В ничто. Я не заметил того, как подъехали к конгресс-холлу. Охватить взглядом огромное здание оказалось трудно, мешал туман.

Зашли внутрь по широченной мраморной лестнице.

– Пафосно так, – оценил я, и менеджер пожал плечами.

Главный холл центрального офиса Аушвица был отделан фальшивым золотом, нитридом титана. В глубине, в скоплении гостей, красовался большой фонтан. Вода подсвечивалась и имела серебристый цвет. Из невидимых динамиков доносилась лёгкая ненавязчивая музыка.

Мы свернули в соседний зал поменьше. Пафоса вокруг не убавилось. Пол оказался выполнен в виде развёрнутого земного шара. Под ногами плескались голубые океаны. Я ступил пару раз на внутреннее европейское море. В картинке даже менялось время суток. Когда по земному шару пробегала тень, континенты преображались золотистым светом ночных мегаполисов.

Я отыскал на полу изображение Берлина-3. И только успел подумать о том, в каком месте карты находился бы, если б спал сейчас в той или иной берлинской гостинице… как на город ступил чей-то ботинок.

Рядом, у стены, демонстрировалась работа модернизированных лазерных сеток. Не знаю, что там было изменено, но кромсали они так же. Разве что цвет режущих линий стал вполне гламурным: он мог меняться от фиолетового до лилового.

Вот одна разодетая и не вполне трезвая светская львица бросила в сетку букет цветов. Лазеры легко разрезали их. На пол упали листья, куски стеблей и лепестков. Под аплодисменты и всеобщий хохот. По залу растёкся запах сожжённой зелени.

Чуть дальше находился стенд, где демонстрировались учебные материалы, которые должны помогать беженцам быстрее адаптироваться к жизни в ЕС. Моё внимание привлекла карта оплаты услуг тюремной столовой – она очень напоминала ту, что я сам использовал в обычной жизни.

Мы миновали следующий зал с фуршетом. Менеджер по пути подхватил тарелку и набросал в неё всего понемногу. А мне отчего-то кусок не лез в рот. Я отказался.

– Как хотите.

На стенах висели экраны, где демонстрировались обучающие ролики. Их планировалось использовать при лечении асоциальных лиц. Голос с экранов говорил о свободе, о космосе. Пропагандистские ролики походили на те, что я слышал на улицах Берлина-3. Да и других городов. Мне не понравилось эта мысль. Она означала, что Аушвиц гораздо шире своих официальных границ – заборов с колючей проволокой. Она означала, что лагерь повсюду, а его реальные заборы – это телевизионные экраны на каждой улице и в каждой квартире.

На стену проецировались кадры съёмки Земли со спутника в реальном времени. Внизу, под пеленой облаков, находился Аушвиц, и я, и остальные. Однако даже если бы облаков не было, то спутник бы нас не увидел. Мы слишком малы, ничтожны. Рядом транслировалась запись с беспилотника, пролетающего над ночным мегаполисом. Огромный город внизу напоминал целую планету, созданную из холодных огней и темнеющих глыб небоскрёбов. Пятна света на двигающейся картинке обнимались бесформенным сумраком.

Менеджер нашёл охранника у входа в небольшой зал и подозвал меня.

– Знакомьтесь. Бывший начальник охраны.

Я кивнул, наблюдая, как на типично армейских челюстях перекатываются желваки. Судя по возрасту, уволен со службы в чине полковника. Или около того. А сейчас «работает» простым секьюрити. Что ж, по делам и честь.

– У меня вопрос по технической стороне дела.

– Слушаю.

– Как получилось, что нападавшие не оставили следов? Гильзы, отпечатки, логи программ взлома видеосистемы. Чистой работы не бывает. Только если нападающим не помогают изнутри.

Охранник ответить не успел. К нам подошёл молодой человек, произносивший речь на открытии Освенцима.

– Всё хорошо, Норман? – спросил он менеджера.

– Вполне. Вот приехали по поводу технической уязвимости систем.

– Кое-кто уверял, что они идеальны…

– Теперь, – Норман немного смутился. – Разбирается тот случай.

– А-а, да, – понял мажор и оглядел меня с ног до головы.

Он положил руку мне на плечо:

– Но сейчас-то всё в порядке. Беспокоиться не о чем.

Я понял, что меня «отшивают». Технично так. С шармом.

– Выпейте. Сходите на танцпол. Там полно красивых шлюх.

– Не сомневаюсь, – вздохнул я. – Что ещё делать?

Ясно, что они ничего не скажут. В подтверждении этой мысли, мажор подмигнул и убрал руку с плеча. И как-то сразу стало не то чтобы пофиг, но часть груза с меня моментально слетела. Вряд ли мы поймаем девчонку. В Аушвице её уже не считают проблемой. Их машина набрала ту скорость, когда одиночка, стоящий на пути, не сможет остановить движение, даже разбившись насмерть… так они считали.

Освободившись от груза сомнений, я ощутил, что голоден. Направился к шведскому столу, оглянувшись на мгновение. Меня провожал неусыпный взор бывшего начальника охраны и почти сочувственный менеджера лагеря.

Молодой богатый повеса нырнул в толпу гостей, а менеджер пристроился третьим к парочке знакомых. Я начал надираться. Коньяк оказался замечательным. Закуска тоже. Сейчас хотелось именно этого, и я специально не пил таблеток, блокирующих алкоголь.

В чёрной зеркальной стене маячило моё отражение. Двойник. Ему уже хотелось сделать нечто эдакое. Выходящее за рамки.

Мы с близнецом рванули на поиски мажора, торжественно открывшего Освенцим. Несколько раз натыкались на выпивающие компании, не отыскивая цели. Приходилось извиняться. Наконец, мажор попался на глаза.

Он стоял в стороне от толпы и потягивал шампанское, беседуя с очень похожим на него человеком. Я не стал сразу подходить к ним, а прислушался к разговору.

– … на защите диссертации, – договорил мой знакомый и замолчал.

– Интересное исследование. Такова человеческая природа. Хотеть увидеть что-то понятное в окружающем хаосе. Даже если мир рационален, то он настолько сложен, что обычный человеческий мозг не справится с ним. Слишком узкое окно.

– Замочная скважина.

– Хорошее сравнение, – они чокнулись бокалами. – Один военно-научный комплекс производит терабайты новой информации в секунду. Кто способен осознать её? Немодифицированный мозг едва справляется с двумя-тремя терабайтами за всю жизнь.

– Да, отец всегда говорил, что занимается защитой людей.

– Так и есть. Грамотное управление – то, чего всегда не хватало.

– Я рад, что наши семьи объединили усилия.

Неожиданно мажор обратился ко мне:

– Не стойте в стороне…

Рядом прошла основательно захмелевшая шумная компания. Так что я не расслышал окончания фразы. Скорее всего, он назвал меня по имени.

– А это наш доблестный сыщик, – прокомментировал мажор. – Знакомьтесь. Мой друг, разработчик «Обсидианового острова». У него ещё много заслуг.

– Очень рад, – сказал я, пожимая руку нового знакомого.

Тот сразу обратился ко мне с «просьбой»:

– Мы обсуждали спор. Он состоялся недавно, между мной и домашним питомцем, электронным двойником. Рассудите нас. Что лучше: показать людям правду или скрыть кнопки управления за красивой картинкой?

– Не знаю, – я смотрел на идеальную улыбку разработчика «Обсидианового острова». – Слова простые, но сам вопрос…

– Если мир слишком сложен, если попытка осознать его смертельно опасна для нас как для вида?

– Тогда лучше… довериться…

– Заблуждениям?

– Не уверен, что это именно то слово.

– А-а, вы романтик? Играли в мои острова?

– Конечно.

– И как?

– Трудно оторваться.

– Мы в некотором роде коллеги, – включился мажор. – Он занимается доврачебной помощью, массовой психотерапией. А я хирургией для тех, кому не помогли его «предубеждения».

– Не понимаю.

– Нас слишком много.

– Где?

– На Земле.

– И что такого?

– Мы тупеем, – сказал разработчик игры. – Знаете, чем мы отличаемся от кроманьонцев? Меньшим объёмом мозга. Странная эволюция, не правда ли? Потеряна пятая часть нервного вещества, и это принято считать прогрессом. Если люди продолжат «развиваться» и дальше, то наши потомки превратятся в социальных насекомых.

– Работа твоего отца? – спросил мажор.

Тот кивнул:

– Насекомые очень удобны в исследованиях. Можно регулировать продолжительность жизни и осуществлять быструю смены поколений. Знаете, что открыл мой отец?

– Нет, – я пожал плечами.

– С развитием системной социальности отмирают важные участки мозга насекомых. Они всё меньше пользуются им. Средства коммуникации подменяют способность мыслить самостоятельно. Общество невозможно без информационной среды, а она убивает индивидуальность. Это происходит само собой. Если нет собственного мнения, попадаешь в ловушку чужого. А там и до рабства недалеко, пусть оно и назовётся по-другому: конформизмом, социальностью.

– Толерантностью, – уточнил мажор.

– Чем глобальнее система, тем выше спрос на серость.

В моей голове наконец-то мелькнула стоящая мысль, и я попытался выразить её:

– Только неясно, что хуже – болезнь или лекарство.

Эти двое по-новому посмотрели на меня. Разработчик игры парировал:

– Если нельзя воспрепятствовать «прогрессу», его надо возглавить. Не хотят думать? Да замечательно! Пусть получают удовольствие. Возьмём, к примеру, латынь. Красивый, умный, выразительный язык. Но забытый. Бесполезно говорить с ними на латыни. Они «думают» на примитивном языке картинок и клипов.

– Твоих игрушек, – удачно вставил мажор.

Они оба рассмеялись и отвернулись в сторону. Уставились в пьяную толпу, расплываясь в довольных улыбках.

– Полагаешь, вокруг тюрьма? – неожиданно серьёзно спросил разработчик игры. – Это прогресс. Технический, культурный, социальный. Сколько голов населения должно входить в систему, чтобы она смогла построить хороший космический корабль? Не меньше двухсот миллионов голов. Государство, система… механизм, машина. В них нет ничего человеческого. Плюшки вроде свободы личности, человечности, нравственности работают в других масштабах. В узком кругу: семьи или друзей. А таких больше нет… Лучше забудь.

– Мой коллега, – поддакивал мажор, – как раз занимается красивыми картинками для личного потребления. Но давай о деле. Так и не нашёл даму?

– Нет. Мы… идём по следу.

– Я имел в виду шлюху. Загляни на танцпол.

– Обязательно найди её, – сказал новый знакомый, очевидно, он говорил именно о беглянке. – Она хотела убить моё детище.

– Ну… это не совсем так. У меня информация… что она использовала игру для организации связи. Не более.

– Вам не сказали правды.

– Какой правды?

– «Связь» – только официальная версия. Её целью была сама игра. Она хотела подменить её суть. Её душу.

– В смысле?

– Девчонка метила куда выше – изменила финальный уровень игры до неузнаваемости. Она хотела убить МОЮ мечту. Это не просто игра в управление, а само управ…

Договорить он не успел. Совсем рядом хлопнула пиротехника. Мы обернулись туда. Девушки неподалёку почти завизжали, предвкушая неожиданное зрелище.

Вот только со стороны, откуда исходили хлопки, донеслись стоны раненых.

Затем человеческая волна покатила прочь. В людей стреляли очередями. Они падали на пол, сражённые пулями и страхом, под ноги бегущих.

Мы стояли, оцепенев от внезапности ситуации. Меня сбило с ног тело – бывший начальник охраны, спешивший на помощь и поймавший пулю. Полумёртвый, бившийся в конвульсиях, навалился на меня. Кровь с его простреленной головы хлестала на моё лицо, заливая глаза. В затылок воткнулась рука охранника с зажатым и дрожащим в ней пистолетом. Если бы тот выстрелил, то я бы не понял, что уже умер.

Освобождать пистолет от руки оказалось непросто, та намертво вцепилась в оружие. В самый последний момент он выстрелил – палец мёртвого, лежавший на спусковом крючке, дёрнулся.

Нас заметили. В нашу сторону выпустили очередь. Каким-то чудом никого не задело. Разве что сверху посыпались осколки зеркальной обвивки стен.

Двое новых знакомых наконец-то повалились на пол, закрыв головы руками. Я огляделся.

Свет постепенно угасал, словно некто специально устанавливал уровень освещения, чтобы затруднить действия гостей. Сами нападавшие, наверняка, имели специальную оптику.

Зал затягивался дымом. По нему расхаживали силуэты в чёрных обтягивающих костюмах. Они добивали раненых. Криков становилось всё меньше. Звуки бешеной стрельбы и жуткие вопли доносились из соседних залов, постепенно удаляясь от нас.

Мои соседи притворились мёртвыми. Как и я. Нас выдавала разве что дрожь в ногах мажора. Он никак не мог унять её. Признаться, в моём животе тоже поселился страх.

– Встать, тварь, – раздался голос. Никакого акцента. Не араб, а свой. Истинный ариец. Родной.

Через отражение в зеркальной стене я различил, что к нам приблизилось три силуэта. В обтягивающих костюмах, полностью закрывающих тела. Один с автоматом. Другой с кинокамерой. Третий… чёрт его знает.

Третий схватил мажора, и тот повис в темноте, как безвольный мешок. На камере зажёгся фонарик, и свет ударил в лица обоих – террориста и его жертвы, замершей в цепких руках.

– Кто у нас тут? Малыш Бра-а-ун.

Значит, боевики искали его. Отпрыска одной наиболее успешных и знаменитых европейских семей. Зачем?

– Что с эфиром?

– Подключаемся… Есть. Теперь все каналы.

– Поставь на колени.

– Не шевелись, тварь! – рявкнул третий, заставив родовитого парня держаться самостоятельно.

Третий отошёл чуть в сторону. Рядом с жертвой встал второй террорист, он произнёс в камеру:

– Каждый в их семье знает, по какой причине заслужил смерти.

В голову оцепеневшего парня упёрся ствол пистолета.

Раздался приглушённый плевок выстрела – часть пороховых газов «застряла» в голове и не вызвала звука.

Мне на руки попали осколки его черепа и сгустки липкого дымящегося дерьма. А ещё волосы или микроскопические провода от внутричерепных имплантов.

Мертвец завалился на бок и осел ко мне в ноги.

– Пытаются оборвать трансляцию, – произнесла рация поблизости. – Потеряно три канала. Четыре.

– Быстрее, чем мы думали, – задумчиво сказал тот, кто стрелял. – Сразу решились на штурм?

– У нас мало времени. Головастика убьём без лишних слов.

Жертву быстро схватили, подтащили к камере. Парень, как мог, отбивался, тихо выл, как зверь, увозимый на бойню.

Его голова лопнула от пули серьёзного калибра. Содержимое черепа разлетелось по сторонам.

– С ними ещё один. Притворился мёртвым.

Меня вздернули верху.

– А тут у нас кто, мать твою?!

Я молчал, зажмурив глаза: кажется, те не выдержали света фонарика на камере.

– Первый, – обращались к командиру, – за периметром передвижения. Акустика фиксирует лёгкие вертолёты.

«Первый» выдохнул мне в ухо:

– Не отвечай. Вы все одинаковы.

Я скосил глаза: рискнул посмотреть ему в лицо. В разрезе маски, из-под поднятого кверху прибора ночного видения, мелькнули светлые глаза европейца… показавшиеся знакомыми. Вот только я не успел понять, где их видел.

Он пнул меня между лопаток, схватил за шкирку, как щенка. Дуло пистолета воткнулось в висок.

– Снимаешь?

– Да. Осталось два канала.

К горлу подступал животный крик, но его пока удавалось сдерживать. Умирать ТАК не хотелось. Две жертвы, убитые до меня, держались, в целом, неплохо.

Перед глазами мелькнула картинка – три трупа с разбитыми черепами, из которых торчат биомикросхемы. Почему-то именно они выделялись из тёмного образа лучше всего. И – да – неподалёку тело бывшего начальника охраны, в более приличном состоянии.

– Подожди, – произнёс оператор. – Мы восстановили часть каналов.

– Десятый знает своё дело, – дуло перестало давить на висок. – Поживёшь немного.

– Решил разбавить тупую казнь небольшим количеством пафоса? – зачем-то брякнул я. – Тоже романтик, да?

Меня вырубили разрядом электрошокера…

Когда я очнулся, чернеющий объектив, оптический провал в бездну информационных сетей, жадно смотрел на меня. Он словно питался тем, что меня покидало – жизнью. Пространство качалось из стороны в сторону. Хотя нет, моталась голова. Неопознанный боевик, что размахивал пистолетом у моего виска, нёс чушь. Он был безумцем. Впрочем, как и все мы – и кто за Систему, и кто думает, что против неё.

– … в системе нет ничего человеческого, – говорил на камеру боевик, вряд ли зная то, что почти повторяет слова «головастика», которого застрелил. – Это глобальная машина. У неё есть свои ценности, среди которых нам нет места. Человеческий капитал не более чем сурр…

Его странную речь прервал сдавленный крик:

– Они отрубили всё! Штурм!

Время словно остановилось. Или превратилось в медленный скрежет ударно-спускового механизма пистолета, что упирался прямо в ухо. Затем перед глазами сверкнуло.

По правой скуле будто ударили кувалдой. Я освободился, оседая назад и вниз. Подо мной выгибалось дугой чьё-то тело. И тут я понял. Это осколок или пуля. И если я жив, то прошло по касательной.

Я попытался обернуться и встать. Опёрся рукой о пол, но та попала во что-то липкое и противно тёплое, хлюпающее и подрагивающее. Нос уловил раздражающий запах.

– Газовая граната! – закричал показавшийся рядом террорист и принялся палить в сторону окон. Его примеру последовали ещё несколько стрелков.

– Я нашёл её!

– Бросай обратно!

– Командир! Командир!

– Ему в шею попали! Я видел!

– Где его рация?! Они блокировали цифру! Где рация?!

Встав на четвереньки, я отползал к выходу. А заодно ощупывал горящую болью и залитую кровью половину лица. В области скулы обнаружился длинный разрыв кожи, след от чиркнувшего осколка или пули. Повезло так повезло. «Кость» не пробита, и шея от удара не сломана.

Весь зал громыхал. Пули штурмующих впивались в стену надо мной, стекло сыпалось на пол. Террористы палили через окна.

– Что с группой прикрытия?! – донеслось из темнеющего угла.

Когда я добрался до двери, то почти упёрся в чьи-то ноги. Но боевик не заметил меня в дыму или принял за мертвеца. Он стрелял из автомата. Мне за шиворот попали две горячие гильзы. Боль – адская. Я только решился схватить его за ноги, чтобы завладеть оружием, как он сорвался с места. И ладно – освободился путь вглубь здания.

Натренированный слух уловил характерный свист за спиной, и я успел сгруппироваться на полу. Позади раздался шипящий взрыв зажигательного снаряда – спецназовцы саданули специальным боеприпасом через окно.

Я оглянулся. Пылающие фосфорные осколки усеяли дальнюю часть зала, осветив страшное зрелище. Пол усеян телами. Горящие заживо боевики метались среди собственных жертв, сгорая заживо. Они превратились в обезумевшие живые факелы. Клубы фосфорной пыли и пара ползли через зал на меня.

Я осознавал, что произойдёт. Помнил, как это происходит. Если взвесь касается кожи, то тебя прожигает до костей. Вдохни её – и сгорят лёгкие. Фосфорный осколок, впившийся в тело, сожжёт тебя изнутри.

Ноги понесли прочь. Я отползал от клубящейся волны смерти, спотыкаясь о тела. Когда в окна полезли спецназовцы, я уже смог подняться на ноги. Парни, которые якобы прибыли нас спасать, знали своё дело. Они свободно передвигались в облаке фосфора, так как находились под защитой огнеупорных герметичных костюмов.

Ясно, что спецназ получил приказ никого не спасть. Или убить всех. Что одно и то же. Жертв спишут на боевиков. Главное – прервать трансляцию. Раз не получалось программными средствами, они послали группу костоломов. А им лучше не попадаться. Сам был таким.

Я подхватил с пола автомат и побежал в темноту. Добрался до лестницы.

Куда – вверх или вниз? Живот потянул вниз. Он часто подсказывал, когда и куда смываться. Спустился до цокольного этажа. Дверь, ведущая в подземную часть здания, приоткрыта. Она даже качалась. Скорее всего, там и скрылись боевики. А они должны знать, куда бежать.

Я метнулся в дверь.

Сбил с ног террориста, который пытался установить на дверь растяжку. Чека из гранаты оказалась выдернутой. Парень жутко испугался и растерялся. Этого хватило. Удар по глазам превратил его в безвольный мешок. Он выпустил гранату, и я прикрылся его телом. Последовал оглушительный взрыв. Со стен и потолка полетела штукатурка и строительная пыль. Боевик прекратил дёргаться. Криков я больше не слышал. В ушах разрастались горячие шары пульсирующей боли.

Рванул вперёд. Свет в узком подземном тоннеле на секунду погас. Затем включилось тусклое аварийное освещение – видимо, группа захвата пока не могла отключить его источник.

– Где остальные? Почему долго? – донеслись приглушённые крики из следующего дверного проема. Там возникли два силуэта.

В этой суматохе и сумраке боевики приняли меня за своего.

– Убиты. Я прикрою, – мой голос казался столь же глухим и отзывался болью. Я решил, что лучше увязаться за ними. Костоломы убьют всех, кого найдут.

Силуэты боевиков исчезли из проёма. Я рванул следом… Пролетел уже несколько поворотов и понял, что заблудился. Что потерял двух боевиков, которые приняли меня за своего.

Живот молчал. Не говорил, куда бежать. Тоже запутался? Позади послышался одиночный выстрел.

Кто там? Боевики или спецназ? Если боевики, то надо увязаться за ними, если нет…

Мои раздумья оборвались жуткой мыслью. Я оставляю следы! Пол был покрыт строительной пылью и разводами высохшей извести. Они знают, куда я побежал.

Следы террористов не обнаруживались. Или у них специальная обувь, или я бегу не в том направлении.

– Замри!

Рык костолома слился со звуком выстрела. Он не собирался брать меня живым. Просто хотел дезориентировать на доли секунды. Я машинально рухнул на пол, ещё в воздухе успев открыть огонь. Пули рикошетировали в тесном тоннеле, отскакивали от стен и потолка.

Мне повезло. Я зацепил его. Парень завертелся на месте и осел на подогнувшиеся колени. Начал медленно заваливаться на бок.

Однако костолом продолжал стрелять, сжимая автомат в руке и силясь направить оружие в мою сторону одной рукой. Добивать парня не хотелось. Хороший солдат. Вдруг выживет? Да и патроны стоило сэкономить.

Я сиганул к следующему повороту и скрылся за углом. Побежал дальше.

Это продолжалось несколько минут. Я тяжело дышал, но останавливаться было нельзя. Хотя я совершенно не представлял, куда несусь. Прочь от костоломов – это всё, что знал.

Боковым зрением удалось заметить два силуэта. Кого именно – не знаю. Выпустил в них очередь и, не проверив результат, побежал дальше. Будем считать, что террористы или манекены. Да плевать вообще! Все вокруг враги.

Я бежал по прямой довольно долго. Выходило не меньше пяти километров. Видимо, тоннель тянулся под всем комплексом. Возможно, следовало свернуть в боковые ответвления. Вдруг, выведут наружу?

И действительно: первое же боковое ответвление быстро превратилось с лестницу. И она вывела…

– Что за…

Это было похоже на улицу города. Только пустую. Пустую вечернюю улицу в центре приличного города, не на периферии. Улица прекрасно освещалась огнями и рекламой. На месте и модные бутики с кафе, но без посетителей.

– Что за бред? Я в концлагере!

Почему город? Почему вокруг никого?

Я посмотрел на «небо». Оно было создано из панелей серого бетона. Кое-где торчала арматура.

Какого чёрта?

Вокруг бутафорский город? Может… какая-то зона для обучения заключённых? Но чему? Сладкой жизни, что ли?

Я двинулся по странной улице, держа наготове оружие. Наконец, на пути попалось хоть что-то: двигающиеся манекены, изображающие людей.

Машины делали вид, что пьют кофе, примеряют платья, звонят по коммуникатору или курят кальян. Да много чего. Это имитация жизни одной из центральных улиц города. Уютные и красивые домики заполнялись человекоподобными машинами, которые отрабатывали свои программы.

На скамейке сидела, роясь в покупках, андроид. Рядом лежал коммуникатор. На первый взгляд, он работал. Я взял его и положил в карман, а механизм не заметила кражи.

«Blumenstraße», – прочитал название улицы.

Вокруг стояла сплошная декорация. Но самое поразительное началось позже. Я прошёл по нескольким пустующим «улочкам», и бутики, кафе как-то плавно превратились в камеры. В обычные камеры заключения с решётками. Пока пустые. Без зэков.

Я посмотрел назад – и точно, первые решётки появились ещё на окнах модных магазинов. Псевдосолнечный свет ламп, свисавших с бетонного неба, проникал сквозь решётки и формировал соответствующий рисунок на внутренних стенах магазинов. Полоски теней падали на прилавки с люксовыми товарами, на стеллажи с модной одеждой.

Я вернулся к магазинам и зашёл в один. На первый взгляд ничего подозрительного, пустой магазин в центре «города». Совершенно пустой.

Свернул за прилавок. Проход в подсобные помещения магазина прикрывался ширмой. Я осторожно отогнул ткань стволом автомата. За ней оказалась покрашенная под дерево стальная дверь. Открыть не удалось.

Посмотрел в замочную скважину. И различил силуэты людей в больничных халатах, они ходили туда-сюда по залитому белым неоном пространству. Его масштаба не ощущалось через замочную скважину. Очень просторно. Общая камера?

Люди, в основном, чернокожие. Климатические беженцы. У каждого к голове крепились наушники с микрофонами.

Я вспомнил, что в рекламном буклете Освенцима говорилось об обучении европейским языкам. Может быть. Может быть.

Вот только глаза людей мне не нравились. Я хорошо знал это выражение. Они под дурью. Не понимают того, что делают. Как куклы.

Если бы у меня получилось выпустить зэков, то они бы разбрелись по комплексу, затруднив мою поимку. Однако открыть дверь не удавалось. Я попробовал докричаться до людей, но тщетно. Не услышали. Тюремные стены не просто стояли вокруг них, тюрьма проникла в их кровь, в виде раствора наркотика. Я понял, что не могу помочь им. А они – мне.

Внезапное чувство опасности возникло под рёбрами. Я присел и оглянулся.

Ничего. Просто нервы начинают сдавать – многовато свалилось на меня за последнее время.

Я осторожно выбрался наружу, держа наготове автомат. Пошёл по единственной улице. Боковые проходы между домами перекрывались чугунными решётками. Через несколько домов остановился. Потому что картинка перед глазами резко поменялась.

Кровавый след тянулся по асфальту и сворачивал в распахнутые двери бара. Я не знал, что делать. Если посмотреть дальше по улице, то можно увидеть её конец – тупик. Глухую бетонную стену. Получается, если выход и есть, то не впереди.

Кого тут убили – неясно. Может, здесь отступали террористы? Они пытались вытащить раненого товарища?

Я остановился на этой мысли. Потому что все остальные – одна хуже другой. Я осторожно пошёл по кровавому следу, отмечавшему путь трупа.

Обстановка внутри поражала. Андроид играл на саксофоне, сидя на стуле у барной стойки. У стены замерли роботы-спутницы, каких обычно арендуют для танца или «проведения вечера». Они изредка поглядывали на меня. Недалеко от них, в луже крови, лежало тело террориста. С аккуратной дыркой во лбу и несколькими рваными ранами в теле.

Представить себе произошедшее здесь оказалось непросто… Боевика ранили на улице. Товарищи постарались спасти его. Однако, поняв, что он замедлит движение, решили добить его.

И всё это под медленную музыку саксофона и холодные мерцающие взгляды роботов-шлюх.

Выход в служебные помещения бара оказался заминирован. Я осторожно снял растяжку, прибрал для себя гранату и двинулся внутрь бара.

Здесь уже не обнаружилось камер с заключёнными, что я видел раньше через замочную скважину в бутафорском «бутике». Хотя чёрт его поймёт, что там было, за дверью… С нашими-то технологиями голограмм и добавленной реальности. Даже собственным глазам нельзя верить. Ничего не ясно. Будто следуешь в потоке какого-то бреда. И не факт, что своего.

Типичный коридор вёл вдоль подсобных помещений бара. На глаза попадались картонные коробки, мусорные ящики, швабры. Под потолком мерцала гаснущая неоновая лампа. Полумрак и стойкий запах моющего средства.

В углу, в горе мусора, выпавшего из опрокинутого ведра, кто-то шевелился. Я наставил на него оружие, а когда подошёл ближе, то понял – это робот, случайно подстреленный.

Нашлась и распахнутая, с кровавыми отпечатками, дверь. Мне туда?

Первое, что я увидел внутри – забрызганный кровью плазменный экран. Он показывал документальный фильм о диких африканских животных.

Львица гонялась за антилопой. Жертва отчаянно пыталась уйти от преследования, резко меняла курс, но хищник не отставал. Львица неумолимо сокращала расстояние. Вот она почти задела лапой ногу жертвы, и ту спасли считанные миллиметры. Но нет. В следующую секунду подножка, сделанная львицей, буквально подрубила жертву. Та кувырком покатилась по невысокой траве, иссушенной солнцем. Хищник настигла добычу и впилась в желанное горло. Антилопа забилась в конвульсиях.

Рядом, почти обнявшись, лежали два трупа – террорист и спецназовец. У стола, на котором был установлен плазменный экран. Странно. Они пришили друг друга? Или их угомонил кто-то ещё?

Я огляделся. Судя по обстановке, нечто вроде серверной.

Бред какой-то. Бутафорский город. Огромный серверный зал в якобы подсобных помещениях «бара».

Внезапно в спину кольнуло. Я развернулся, и следующий парализующий дротик прилетел прямо в шею…

Когда я пришёл в себя, то первое, что увидел – мерцающий огонёк небольшого прибора, направленного мне в левый глаз. Я зажмурился, а потом снова посмотрел вперёд. Мутная поначалу картинка прояснилась, взгляд сфокусировался. Оказалось, передо мной дуло лазерного пистолета, на фоне бетонного потолка. Оно мерцало дежурным огнём – словно подмигивало будущей жертве, мне. Я едва не рассмеялся, и тут же запретил себе сходить с ума.

«Я не параноик! Не параноик!» – повторял внутренний голос.

В кадр вплыл темнеющий силуэт. Некоторое время оставалось неясным, кто это. Я ожидал увидеть боевика или костолома. Но детали их обличья, которые сознание примеряло к силуэту, не подходили к нему.

Сильная рука схватила меня за ворот и вздёрнула к воздуху. Пистолет, сжатый в правой руке ублюдка, всё так же целил в глаз.

Охранник лагеря! Нет, ну как похож на нациста! Форма будто из чёрно-белого фильма про эсэсовцев. Короткая причёска а-ля «гитлерюгенд». Единственное отступление от образа вышколенного нациста, свято чтущего устав – татуировка на шее в виде «мёртвой головы».

Объясняться с таким не имеет смысла. Странно, что он до сих пор не пришил меня, как тех двоих.

Он опустил меня на ноги и освободившейся рукой принялся набирать какой-то текст на клавиатуре рядом. Экран компьютера находился чуть справа. Я покосился туда. На экране висела моя физиономия. Плюс, небольшое пояснение.

«Заключённый идентифицирован… новый… Сбой прежнего направления», – удалось разобрать только это. Не более.

Как понимать слово «новый» и фразу о «прежнем направлении» оставалось неясным. Они могли означать что угодно. А задавать фашисту вопросы не с руки. Он так увлёкся присвоением мне шифра, что дуло пистолета, съехало вниз. К груди. Я постарался как можно плавней и незаметней подвинуться, чтобы дуло пистолета вышло за «габариты».

Это почти получилось. Нацист заметил попытку и дёрнул рукой с пистолетом. Но я уже падал ему в ноги.

Лазерный луч прошёл рядом с многострадальной скулой. Режущий свет пришёлся в экран компьютера, где висела моя физиономия, и частично отразился от него. Слабый отражённый луч попал в живот эсэсовца. Даже форму не прожгло. Но дало мне ещё секунду.

Упав к ногам нациста, я изловчился – удалась подсечка. Подонок рухнул рядом и ударился головой. Пистолет улетел в темноту под серверный стеллаж.

Мы набросились друг на друга, пытаясь то душить, то оказаться сверху и подмять противника под себя.

Нацист обладал недюжинной силой. Или неплохо обкололся. В один момент нечеловеческой силы рывок опрокинул меня, и враг оказался сверху, а я – на лопатках. Его голова на миг очутилась на фоне горящего экрана компьютера с моей деформирующейся гримасой.

Однако я тоже кое-что умел. Моментально сработали рефлексы. Сильный рывок противника сыграл против него. Используя инерцию тел, я подбросил его, оттолкнувшись локтями и ногами от пола. Это нарушило его хватку. Моя полностью освободившаяся нога полетела за его голову. Голень опустилось куда надо, на лицо нациста – создав хороший рычаг. Я выгнулся дугой, и эсэсовец слетел на пол.

Мы одновременно метнулись к лежавшему рядом автомату, но, не добравшись до него, сцепились.

Я понимал, что могу победить. Ведь противником был не робот, а человек. Пусть и обколотый боевой химией.

Мы катались по полу, пробили картонную фальш-стену и влетели в небольшой склад, наполненный манекенами. Те безразлично смотрели на нас, находясь в режиме ожидания.

Затем мы выкатились обратно в серверную. Продолжаться долго это не могло. Время работало против меня. В любой момент сюда могло прибыть подкрепление.

Так и произошло. В распахнутых дверях показались два темнеющих силуэта. Как две капли воды похожие друг на друга. Даже stahlhelm нацепили. Они начали медленно приближаться.

Я не знал, что делать.

Нацисты оказались рядом с батареей аккумуляторов резервного питания, и та неожиданно взорвалась. Во все стороны полетели искры и капли кислоты.

* * *

Я очнулся среди огня. Жутко испугался, но быстро понял, что отгорожен от него стеклянной стеной. Кто-то оттащил меня от места взрыва.

Причём далеко. Наружу, из бара. Я лежал у его витрины. Рядом… работала пожарная команда роботов. Они не обращали на меня внимания, а старались потушить огонь, поливая пламя водой из шлангов. Те были подключены к гидрантам. Странно. Я не помнил: находились ли гидранты здесь в момент, когда заходил в бар. Скорее всего, не обратил на них внимания.

Я не мог обнаружить кровавый след на асфальте, который привёл меня в бар. По улице текла вода из протекающих пожарных шлангов. Вероятно, это она смыла кровь. Но возможно и нет.

Я ощупал рану на скуле: её накрывал широкий пластырь. Вот только кто его наложил?

Затем я кое-что вспомнил. Неясный силуэт того, кто вытащил меня из огня. Таинственный спаситель скрылся… в витрине магазина напротив.

Я бросился туда и забежал внутрь через приоткрытые двери. Остановился сразу за входом. Тишина. Темнота. Зал заполнялся манекенами, что демонстрировали модную одежду.

Показалось, в глубине зала сверкнуло. Бросился туда.

И замер: «Что за бред?»

За стеклянной витриной курил… манекен. Видимо, я заметил свет от зажигалки, когда он прикуривал.

За его фигурой высилась темнота, и как подобраться ближе, было неясно. Оставалось смотреть на манекен через стекло. Судя по толщине рамы витрины – бронированное. Зачем оно здесь?

Мы стояли, разделённые стеклом. Глаза постепенно приспосабливались к потёмкам. Манекен носил модный, хорошо подогнанный, деловой костюм с галстуком и платочком в кармане пиджака. Лицо скрывали поля шляпы. Голова опущена к груди. Сигарета потухла. Очевидно, манекен не умел вдыхать.

Сигарета просто сжималась в подвижных механизированных губах. Он поднёс к ней зажигалку и чиркнул. Пламя осветило нижнюю часть «лица».

«Неужели я ошибся в тебе? Как ты собираешься спасти её, если не можешь позаботиться о себе?» – прочитал я по шевелящимся губам электромеханического манекена.

Пламя зажигалки погасло, и «лицо» манекена погрузилось в темноту.

– Кто ты? – выдохнул я.

Он приподнимал голову. Из-под полы шляпы показались горящие холодным белым светом глаза.

Из динамиков, установленных в стенах магазина, раздался голос моего шантажиста-заказчика, которого я прежде считал человеком Уммы:

– Тот, кто держит тебя за горло. Остальное неважно.

Глаза манекена погасли. Слабый огонёк сигареты потух, и на место лица вернулась темнота. Голова механизма плавно опустилась вниз, и сумрак прикрылся полями модной шляпы.

– Важно.

– Может, я – даже не кукла? Может, только голограмма. Какая разница?

Выходило, что я совершенно не знал, чьи выполнял приказы. Мне просто звонили, и всё. Чёртов мир вокруг оказывался ещё более непонятным, чем казалось раньше.

– Мне нужна правда. Я хочу знать… на какой стороне…

– Люди, – произносили динамики. – У правосудия есть меч. Лезвие очень тонкое, и как удержаться на нём? Правда слишком близка к неправде. Они, как сиамские близнецы, которые часто погибают, если их пытаются разделить. Не пытайся понять что-либо. Выполняй приказы.

Я тихо сказал про себя:

– У меня странное чувство.

– Какое? – с разных сторон спросили невидимые динамики.

– Я всё чаще слышу умные слова. Но тогда почему вокруг безумие?

– Невозможно помочь всем.

– Зачем шантаж? Мы могли договориться. Ты же машина, да? У тебя нет эмоций, ты – чистая математика. Зачем издеваться надо мной?

– Грубость ты понимаешь куда лучше. Выбирайся из лагеря через этот магазин. Путь свободен.

Динамики стихли. И некто незримый, выходивший на связь, отключился. Я был совершенно дезориентирован. Не понимал того, во что вляпался. И даже больше – в каком мире приходилось жить.

Я даже начал подумывать о том… а не умер ли я где-то по пути в это безумие. Рассыпающаяся, наполненная энтропией, реальность ставила меня в тупик, напоминая затянувшийся предсмертный бред.

Но что, если умер не столько я, сколько окружающий мир? Пока не физически, а как-то иначе?

* * *

Я бродил по задним дворам Освенцима больше часа. На лагерь опустилась ночь. Вместо нормального ночного неба вверху висело темнеющее туманное марево.

Бесчисленные безликие хозяйственные постройки и похожие друг на друга бараки создавали впечатление повторяющегося, зацикленного, бессмысленного кино. Оно виднелось повсюду. Будто заранее знало, куда я повернусь и когда открою глаза.

В проходах между корпусами и на хозяйственных дворах попадались одни и те же деревянные ящики, погрузочные поддоны, отсыревшие картонные коробки.

По кирпичным стенам и бетонным плитам заборов гуляли тени от лопастей ветряков, расположенных на крышах зданий. Промозглый осенний ветер раскачивал лампы, висящие на столбах.

Сквозь темноту тянулись пучки труб отопления. Пар от них не поднимался. Эту часть лагеря не полностью ввели в эксплуатацию.

Я упёрся в забор с искрящей проволочной сеткой наверху. Свернул в сторону – там показался небольшой КПП. Проход дальше скрывался внутри дома. Я осторожно приблизился и, ступая по темноте, продвинулся внутрь.

Никого. Даже мебели нет. Просто обшарпанные стены.

За КПП последовал небольшой дворик и широкие ворота с уходящими в неизвестность железнодорожными путями. Затем большое здание. Оно напоминало неработающий цех. Заброшенный или только строящийся.

Цех заполняло ржавое железо и неработающие механизмы. Оно и понятно – вся крыша в дырах. Балки и навсегда замершие мостовые краны оккупировало вороньё.

Казалось, они смотрят на меня как на обычную добычу – труп. Или так разыгрались страхи. Я слышал, что до половины вороних стай состоят из генномодифицированных особей, питающихся только мертвечиной. Это объясняло известный факт: беспилотники истребляют одни стаи, а другие не трогают. Поговаривали о нескольких случаях, когда вороны нападали на ещё живых людей, которых можно было спасти.

В глаза бросались запрещающие плакаты. «Не влезай», «Стой!» «Под напряжением!». Один раз показалась табличка: «Внимание, идут строительные работы!». Однако реальность вокруг утверждала противоположное: всё ломается, а не строится. Сверху падали куски крошащихся кирпичей, капала грязная вода, мотались искрящие кабели. Я смотрел на воплощение закона нарастания хаоса – энтропии – тепловой смерти видимого материального мира.

Не так далеко завыла собака. Затем ещё одна. Я остановился и прикинул, как обойти опасное место. Ведь в руках нет оружия, а насчёт бродячих псов существовало такое же мнение, что и о воронах.

Стараясь не шуметь, я поднялся на вторую отметку цеха и выбрался наружу. Дальше пошёл по узкому металлическому мостику, который упирался в лестницу, что вела на землю.

Послышался характерный рев реактивных моторов. Я пригнулся. Всего в сотне метров отсюда в небо поднимался грузовой конвертоплан. Газовые струи, вырывавшиеся из двигателей, разгоняли по сторонам мусор: картонные коробки и обрывки полиэтиленовых упаковок.

Значит, этот район лагеря не так уж необитаем! Пришлось ускорить шаг. Пару раз по пути попадались андроиды-грузчики, не обращавшие на меня внимания. Я казался им предметом окружения, вещью. На большом складе покоились декоративные здания и пластиковые панели, выглядевшие с определенные ракурса как стены домов.

Я не запомнил момента, когда бутафорский город перешёл в настоящий. Декорации вокруг остались прежними, но роботов как-то плавно сменили люди.

Невероятно, но Освенцим примыкал своим задним двором к трущобам какого-то городка! И граница между ними была предельно плавной и незаметной. Будто, она лишь в словах, а не в реальности.

Жители трущоб выглядели совершенно опустившимися, безнадёжными. Существами со шрамами на теле и в душе.

У дешёвого наркобара собралась толпа таких. Внутрь пускали тех, кто мог оплатить дурь. Деньгами или чем-то сворованным. Недалеко от входа корчился наркоман, потерявшийся внутри химического бреда. Другой безумец пытался забраться на стену бара, цепляясь за выкрошенные кирпичи, он тянул дрожащие сбитые руки к старому захлебывающемуся кондиционеру.

Вышибалы спустили по лестнице наркомана, у которого случались ломка, а денег не нашлось. Не удивлюсь, если ПОТОМ его тупо сбросят в канаву, рядом с которой дежурит особая стая ворон. Те «помогают» всем.

Рядом с баром обнаружился старый трейлер, переделанный под киоск или жилище. В любом случае, из его окна торговали спиртом. Выпивку брали те, кто ещё не сидел на дури или те, у кого не хватало на её покупку.

На пустых железных бочках группа местных «жителей», ничем не отличимых от бомжей, пыталась освоить некий барабанный ритм. Получалось откровенно хреново. Да и место нашли неудачное. Над ними нависала стена дома, вся покрытая страшными трещинами. Они расходились в стороны. Как нити паутины. А люди будто попались в неё и даже не заметили этого. Или привыкли.

Показалась группа направленных по четырём сторонам щитов с большими экранами. Обычно подобные телецентры транслируют новости или другую официальную пропаганду. Однако здешние экраны молчали. Они были усыпаны пулевыми отверстиями – видимо, местная банда расстреляла зомбоящики. А Система плюнула на телецентр, списав и его, и неблагодарных людишек.

Мимо проехал шушпанцер. Остановился. Из крыши броневика выдвинулась видеокамера на штанге. Устройство огляделось по сторонам.

«Да всё нормально», – я мысленно сказал ей. Наркоманы дохнут как мухи, бар работает. Спирт продаётся. Мир наполнен химий, подавляющей разум, а не навязывающей его. Что очень правильно. Ведь человек – штука иррациональная. Разум – это чужое. Он – иной способ управлять, не наш способ. Может, когда машины возьмут вверх, то наполнят планету альтернативной химией. Но мы ещё поборемся за право не быть её рабами. Иррациональность – нормальная защитная реакция на перегрузку, и так хотела сама природа, в химической среде которой мы формировались. Так что, «всё путём». Можете уезжать, мальчики.

Камера убралась восвояси, и шушпанцер покатился дальше.

Я вышел к местной городской речке. В стоячей воде, зажатой в узких бетонных берегах, плавал мусор. От неё жутко несло. Я различил, как у дальнего берега барахтается тонущая крыса.

Пространство над речкой полосовалось проводами, большинство из которых тянулось к сломанному телецентру. Эти провода выглядели как сеть, накинутая на город. Я ощутил себя мухой, попавшейся в паутину. Мои действия напоминали бессмысленные дёрганья насекомого. Обречённого и едва живого.

По дороге, параллельным курсом, пробежала бездомная собака. Она мельком взглянула на меня и привычно принюхалась. Повиляла хвостом, будто признала во мне нечто близкое.

Было откровенно мерзко. Дождь не падал с неба. Мусор не убирался, люди не пытались следить за собой. Район гнил, и никто из мира богатых счастливых людей не хотел знать о его болезни.

Я совершенно не представлял, куда идти. Спрашивать местных бродяг не хотелось. Те совершенно опустились. Людей, что выглядели получше, тоже не следовало беспокоить – существовал риск напороться на пулю.

Я шёл в сторону, откуда, как показалось, донёсся гудок поезда.

Улица неожиданно сузилась и превратилась в откровенную подворотню. Я пробирался сквозь мусор, покосившиеся бетонные панели, торчащую арматуру, клубы пара и ржавые капли с протекающих труб.

В глаза бросилась валяющаяся на асфальте металлическая дверь, явно повреждённая взрывом. Попадались стреляные гильзы. Редкие окна и дыры в стенах развалин были забиты досками и жестью. Под ногами мешались обломки старой мебели, пустые консервные банки и железные миски. Наполовину сгоревший остов дивана пришлось перепрыгнуть.

На кирпичных стенах сохранились граффити. Некоторые из них даже имели смысл. «Как тебе в аду?» «1984». «Боль освобождает».

В не заколоченном окне одного из домов я заметил старый-престарый постер фильма. «Леди Ястреб». Помнится, хорошая правдивая лента. О том, что мечта недостижима. Ну, разве что в самом кино – внутри другой мечты.

Следующая находка удивила меня. Я наткнулся на редкое здесь живое растение. Мужественный сорняк неизвестного науке вида упорно тянулся вверх, не хотел умирать вместе с окружающим миром. Почти как я.

Постепенно проулок превратился в относительно широкую улицу. Стали попадаться и более приличные здания. На стенах даже висела какая-никакая реклама. Однако создавалось впечатление, что те компании давно обанкротились. Солнечные панели на крышах пятиэтажок соседствовали с ветряками. В домах редко светилось больше одного окна. И то, судя по всполохам света, внутри горели костры, а не электролампы.

Рядом с развалинами одного из зданий стоял довольно высокий строительный кран, опасно накренившийся. Я решил забраться на него и осмотреться.

Наверху оказалось ещё холоднее. Дырявый плащ не удерживал тепла, упрямый ветер грозил скинуть меня вместе с гнилыми металлоконструкциями. Опустившийся на город туман не позволял смотреть так далеко, как хотелось.

В здании поблизости полыхал пожар. Возможно, там кто-то умирал. Вряд ли его спасали.

В стороне, которая выглядела как обширная промзона Освенцима, высились огромные реакторы. Над химическим заводом пылала исполинская голограмма, в форме почти христианского креста. Надо признать – весьма оригинальный способ освещать промышленные площадки, в отсутствие луны.

Наконец, обнаружилась и «цивилизация». Справа громоздилось скопление небоскрёбов. Если подумать, не так далеко от этого района, где царило полное разложение. Видимо, их реальная граница, проходила не где-то в конкретном месте, а шла по стопам патрулей шушпанцеров и ребят вроде меня.

Я напряг зрение: оптико-электронная матрица в левом глазу подстроилась под условия.

Невероятно, но один из небоскрёбов возвели на месте не самого маленького католического собора. Строители использовали крепкий остов храма, лишившегося прихожан, как часть фундамента.

Шпиль церкви поменьше просто торчал из асфальта, и к нему крепился рекламный щит. В корпус ещё одного здания, напоминающего монастырскую постройку, врезалась огромная газопроводная труба. Или тоннель миниметро. Картинки перед глазами, а также воспоминание о встрече с заказчиком-шантажистом ошеломляли. Они ясно показывали, как техника врезалась в прежний способ ощущать мир.

Мир усложнился настолько, что техногенные существа стали в один ряд со сверхъестественными. Технологии, ощущая собственную силу, уже заставляли себе поклоняться. Они стали альтернативой Богу. Теперь непонятно, где черти, где ангелы, а где «агенты Матрицы».

То, что раньше считалось недопустимым, стало реальностью. Превратилось в воздух, которым приходится дышать. Иначе задохнёшься. Теперь трудно разделять людей на героев и антигероев. Порок превратился в способ выжить. Вокруг техногенный ад. Кто знает, может и техногенный рай где-то поблизости, за незримой границей новых грехов и добродетелей.

Не так далеко от меня в небо пустили ракету, которая вызывает разряд молнии. Грома не последовало, но дождь действительно возобновился. Видимо, выбросила в небо хитрую химию.

Определившись с направлением, где светилась цивилизация, я стал спускаться с крана. Дождь и ветер подгоняли. И основательно промокший побежал под козырёк ближайшего здания.

Неожиданно до слуха донёсся звон уличного телефона-автомата. Его кабинка совсем рядом. Телефон звонил и звонил. Не ощутив возражений со стороны живота, я зашёл в кабину и снял трубку. Оттуда послышалось знакомое молчание. И звук, похожий на глубокую затяжку сигаретой.

– Как вы нашли меня? – спросил я.

– При вас коммуникатор робота, которого вы обокрали в учебном центре, – пояснила подзабытая уже «таксистка». Она же куратор заказа от уголовного суда.

«Значит, учебный центр. Социальная защита… Сейчас ЭТО так называется».

Я швырнул коммуникатор подальше.

– Ждите. Я приеду.

Её голос оборвался. Я повесил трубку и остался в будке. Как собака. Мне ничего не оставалось, как смотреть на дождливую улицу.

Я гадал, приедет ли сейчас спецназ, который нарежет меня на мелкие ломтики. В итоге, приехало такси.

В голове металась надежда на то, что она вывезет меня отсюда. Но она либо передумала, либо изначально приезжала, чтобы поговорить не по телефону. Я остался стоять на пустой влажной улице, когда её машина скрылась в темноте.

Я шёл под дождём, анализируя состоявшийся разговор.

Куратор сообщила, что при нападении на Освенцим использовались приёмы, аналогичные тем, что позволили выбраться из него беглянке. Что именно – я до конца не понял. Дескать, в памяти взломанных систем безопасности остались характерные логи и что-то ещё.

В группе нападавших заметили человека, который проходил по делу взлома «Обсидианового острова» в качестве свидетеля. То есть он мог иметь связь с беглянкой. Более того, компьютерный анализ внешности беглянки и террориста показал, что существует вероятность их родственной связи.

Мой вопрос – «Почему не сказали раньше?» – куратор отправила в спам, а после повторного требования объяснить хоть что-нибудь отправила в глубокий игнор меня самого. После чего уехала. Бросив мне через окно пистолет.

Лучше бы я ничего не спрашивал, а просто выполнял приказы.

Теперь предстояло отправиться в зону мафии. Путь неблизкий. По информации куратора, часть следов вела туда. Сама в зону ответственности мафии не сунулась, так как проще подставить меня – якобы человека со стороны. Если что, то она может сказать, будто не знает «этого грязного наёмника».

Из раздумий меня вывел сигнал автомобиля. Обернулся. Оказалось, рядом остановилось такси.

– Это для вас заказывали рейс? – водитель, вооружённый массивным револьвером, высунулся из окна. – Садитесь быстрее! Сами знаете, какой тут район!

Я едва успел сесть, как машина сорвалась с места.

«М-да, эта дамочка чемпион по цинизму», – я оценивал поведение куратора. Вспоминал её голос, в котором сквозил осенний холод. Тёмные очки, что она нацепила. Они абсолютно подходили к её загадочной спецслужбистской натуре. Я почему-то не мог вспомнить, какого цвета её настоящие глаза. Их место заняла темнеющая завеса чёрных очков.

Захотелось поспать. Вздремнуть хоть немного. Я отключился, как робот.