Портниха

Двери и окна мастерской были закрыты рифлеными шторами. Сквозь щели одного из окон пробивался свет: пани Лигенза, по-видимому, уже вернулась от Рачинской. «Интересно, одна она у себя или вдвоем с архитектором? – размышлял Альберт. – А может, это не ее окна?»

К дому примыкал небольшой садик. Альберт вошел в открытую калитку, ощупью пробрался к двери дома. Постучал. Тишина.

Постучал еще раз, сильнее. Послышался стук дамских туфель. Загремела цепочка. Дверь открылась.

– Чего-чего, а такого я от вас не ожидала… – Лигенза нисколько не смутилась, хотя была полураздета. Закрыла дверь, провела его в комнату. Только после этого повернулась к нему спиной и набросила на плечи халатик.

– Вы меня поставили в очень затруднительное положение. Теперь я не могу ночевать у Рачинской.

– Не понимаю… – кокетливо прищурилась женщина.

Альберт зевнул, вынул из кармана сигареты. Пачку сигарет и спички положил на стол, предварительно отодвинув куски материала. Под ними блеснул шприц с остатками какой-то жидкости.

– Вы явились, чтобы переспать со мной, или вас интересует что-нибудь другое?

– Другое.

– Ах, так!… Это хорошо, потому что в соседней комнате спит мой жених. Разбудить его?

– Как хотите.

Лигенза села на стул, сняла туфли на высоких каблуках, надела домашние тапочки. Тихо, на пальцах, прошла в соседнюю комнату. Вернулась с бутылкой коньяка и двумя рюмками.

– Выпьем? Может, это развяжет вам язык. Она поровну разлила коньяк по рюмкам, как опытный потребитель спиртного.

– Последнее время мне трудно заснуть без алкоголя. Видимо, придется лечиться, – призналась она, нимало не смущаясь.

– А я думал, что вы…

– Это насчет шприца? Мой жених делает уколы морфия. Он был ранен, рана не заживает, ужасные боли… Вы смотрите на мое лицо? О, когда-то я была красива! Так мне говорили по крайней мере. Ожог. Банальная и неинтересная история. Вспыхнул бензин, когда я заливала его в машину. Давно уже, шесть лет назад.

Теперь, когда она сказала, что была красива, он и в самом деле увидел следы былой красоты, несмотря на безобразные красные пятна на щеках, на лбу и на руках. Ей было лет тридцать, а возможно, и меньше.

– Архитектор… – пробормотал Альберт. От первой же рюмки коньяка голова пошла кругом.

– Это Рачинская рассказала ему о вас. Он передал мне. Я пошла к Рачинской в качестве консультанта… по вашему делу, – засмеялась Лигенза.

– Я думал, он ваш жених.

– Вопреки видимости меня не так-то легко заставить согрешить. – Она выпила свой коньяк с явным отвращением, как горькое лекарство.

– Архитектор наболтал глупостей. Кто его просил? Теперь все пропало. И это ваша вина. Да… Вам это даром не пройдет… – Он начал заговариваться, но по-прежнему контролировал свои действия.

– Будь спокоен! Ни один волос не упадет с твоей головы.

– Чепуха…

– Ты в надежных руках.

– Чепуха какая-то, – повторял он с пьяным упорством.

– Клянусь тебе, – Лигенза схватила его за руку. Сжала ее сильно, по-мужски.

Альберт тупо уставился на пустую рюмку. Женщина потянула его в другую комнату. Он послушно двинулся за ней.

– Я обманула тебя насчет жениха. Здесь никого нет. Я боялась, вот и сказала о нем…

Она подтолкнула Альберта к дивану. Помогла ему раздеться. Сняла плащ, пиджак, осторожно отцепила пояс с револьвером. Ей казалось, что он совершенно пьян. Ее волосы, пахнущие ромашкой, щекотали его лицо…

Разбудил Альберта стук швейной машинки, доносящийся из-за стены. В комнате царил полумрак. Он приподнял тяжелую от алкоголя голову и оглянулся. С радостью убедился, что в комнате, кроме него, никого нет.

Рядом с диваном, на стуле, лежала его аккуратно сложенная одежда, шляпа прикрывала револьвер. Он взглянул на часы и вскочил: первый час дня! Никем не замеченный, Альберт выскользнул на улицу и на мгновение ослеп от яркого солнца.

Был первый по-настоящему весенний день. Пахло свежим воздухом. Солнечные блики играли на неровных плитах мостовой.

На площади Альберт увидел три грузовика, а рядом с ними – группу пожилых мужчин в грязных комбинезонах. По-видимому, это были рабочие единственной в городе, довольно большой кожевенной фабрики. Красно-белые повязки на рукавах, длинноствольные винтовки довоенного образца. Рабочие пытались построиться в две ровные шеренги, но им это плохо удавалось. Высокий худой поручик командовал смешным дискантом, громко смеялась стайка девушек, наблюдавших за сборами.

Альберт подумал о людях Рокиты, которых он видел в поезде, – великолепно вымуштрованных, вооруженных современным оружием. Достаточно им узнать о маршруте этих трех машин, и в город не вернется живым никто: ни поручик, ни остальные.

Среди зевак, собравшихся на площади, Альберт заметил человека в белом халате. Здесь же, неподалеку, на низком деревянном домике висела вывеска: «Парикмахер».

– Побрейте меня, – обратился Альберт к человеку в халате.

Тот нехотя отправился к себе в парикмахерскую. Пока он разводил мыло в оловянной мисочке и точил бритву, Альберт просмотрел местную газету, валявшуюся на столе. Взгляд его остановился на двух больших портретах в черных рамках, помещенных на первой странице.

– Что это за люди?

– Эти? Инженеры. Позавчера Рокита пустил их в расход в лесу около Домброво.

– Инженеры? Из органов? – притворился непонимающим Альберт.

– Нет. Говорят, что близ монастыря собираются строить большой завод шарикоподшипников. А может, что другое, не знаю. Говорят, что эти двое поехали выбирать площадку под строительство. Ну, их и отправили на тот свет.

На площади раздались громкие гудки, потом мимо парикмахерской проехали три грузовика, набитые вооруженными рабочими.

Парикмахер посерьезнел, стал излагать свои мысли:

– Этот городишко – нищая, вонючая дыра. Как и весь уезд. Здесь не один, а десять заводов надо выстроить, чтобы все получили работу. Убили этих инженеров, а люди ругаются: боятся, что правительство откажется от строительства и больше не пришлет сюда инженеров. Как вы думаете, пришлют других?

– Не знаю. Может, и пришлют…

Альберт вышел из парикмахерской. Настроение было отличное. Вокруг шумела детвора, слышался смех, свист. И все это радовало Альберта. «Весна», – думал он.

И вдруг раздались четыре выстрела. Где-то совсем близко, будто над самым его ухом.

На бешеной скорости промчался мимо мотоцикл с двумя седоками. Люди бежали к маленькому скверику в конце площади.

– Стреляла какая-то женщина!

– Нет. Тот, с мотоцикла!

– Убит?

Миколай умирал. Он лежал навзничь поперек мостовой, а голова его покоилась на зеленой траве газона. Он широко раскинул руки, как монахини на мессе, в монастыре норбертинок. Из открытого рта стекала струйка алой крови. По лицу пробегали судороги, пальцы рук то сжимались, то разжимались. Толпа вокруг него росла с каждой минутой. А он умирал в центре этого круга – одинокий, беспомощный.

Несколько мгновений Альберт боролся с острым желанием броситься к нему, осмотреть рану.

– Врача! – закричал он.

Кто-то помчался за врачом. Толпа зевак молча смотрела на умирающего. Альберт обвел взглядом сосредоточенные, возбужденные лица людей. На мгновение замер. Ведь среди них мог быть и убийца Миколая.

Никто не должен знать, что в эту самую минуту умирал самый близкий ему человек. Миколай открыл глаза, невидящим взглядом посмотрел на склонившихся над ним людей. Вдруг его взгляд прояснился, стал более осмысленным. Он как будто узнал друга. Губы его шевельнулись, но не издали ни малейшего звука.

– Готов… – услышал Альберт за спиной чей-то голос.

Альберт упаковывал чемоданы. Поспешно бросал в них белье – чистое и грязное, рубашки, одежду. Его подгонял страх, такой сильный, какого он еще никогда не испытывал и который он ощутил, узнав о гибели Миколая.

Смерть Миколая произошла слишком внезапно, потрясла его, поразила, как предательский удар из-за угла. Он не раз был свидетелем гибели близких ему людей, еще вчера задорно смеявшихся и строивших планы на будущее. От их улыбок не осталось даже тени, от их тел только клочья, но тогда шла война, и такая смерть – трагическая, но привычная – не вызывала ужаса; ведь кругом рушились дома, горели города, даже испаханная снарядами земля обнажала свое чрево.

«…Смерть не страшна. Это узкая полоска тени, я читал где-то. Переступаешь эту черту и оказываешься в совершенно ином мире. И тебе абсолютно все равно, что с тобой было прежде», – говорил Миколай и сам переступил черту так неожиданно.

Здесь все было против Альберта, все предвещало беду.

– Пан Альберт, дать вам кофе? – услышал он приветливый голос Рачинской.

– Да, пожалуйста…

Он приоткрыл дверь и протянул руку.

– Мне нездоровится.

– Ничего удивительного. Всю ночь вас не было.

Альберт запер дверь на ключ. Несколькими большими глотками, обжигая губы, выпил горячий кофе. Закурил. Осмотрел пистолет, вынул патроны, протер, снова вложил в магазин, один загнал в дуло. Тяжесть пистолета в руке всегда действовала на него успокоительно.

Он уже не был Альбертом. Маскарад кончился. Он снова стал самим собой, влез в свою шкуру, сбросил одежду другого человека. Теперь конец.

Уехать отсюда! Немедленно! Миколай и его смерть – достаточный повод для такого решения. Миколай впутался в историю, от которой надо было держаться подальше, и погиб. Теперь Альберт имеет право отказаться от выполнения задания, и никто не сможет упрекнуть его в этом; никто не имеет права требовать, чтобы после всего, что случилось, он, Альберт, по своей собственной воле шел на верную смерть.

Раздался тихий стук в дверь. Альберт левой рукой повернул ключ, в правой он держал пистолет.

– Какой-то молодой человек хочет поговорить с вами, – сообщила хозяйка.

«Слишком поздно, – подумал Альберт. – Неужели мое решение пришло слишком поздно?»

– Скажите ему, что меня нет дома.

– Я так и сказала. А он заявил, что будет ждать вас хоть до утра. И уселся в гостиной.

– Тогда пусть зайдет.

Он отошел от двери. Положил пистолет на стол, прикрыв его томом Байрона. Сел к столу, опершись руками на книгу, как будто читал ее.

Стуча высокими сапогами, в комнату ввалился здоровый парень лет двадцати, в расстегнутой зеленой куртке и мятой рубахе. Двигался он с развязной бесцеремонностью. Не вынимая рук из карманов куртки, парень подошел к столу.

– Вы говорите по-английски? – спросил он с довольно хорошим школьным произношением.

– Да, – буркнул Альберт, не поднимаясь со стула.

– Я пришел к вам по приказу Рокиты.

– Слушаю вас. – Альберт развалился на стуле. Щелчком подтолкнул к парню пачку сигарет. И чуть не застонал от облегчения, когда тот вынул руки из карманов, чтобы взять сигарету. Закурив, парень осмотрел комнату в поисках свободного стула, нашел его, пододвинул к столу и сел верхом.

– Я пришел от Рокиты… – повторил он, вероятно ища английские слова для более точного выражения своей мысли. Глубоко затянувшись, он закашлялся, выплевывая крошки табака. – Вы английский парашютист, правда?…

– Не знаю, от кого вы пришли, – Альберт заговорил медленно по-польски. Он сунул руку под книгу. Сжал рукоятку пистолета. – Я знаю только, что вы пришли по неверному адресу. Я работник органов безопасности.

Глаза парня округлились, щеки ввалились, губы раскрылись, как у удивленного ребенка.

– Спокойно! – скомандовал Альберт. – Руки на стол!

Направив на парня дуло пистолета, Альберт вытащил у него из кармана большой ковбойский «кольт» и осколочную гранату.

– Вперед, марш! – скомандовал Альберт. Подталкивая парня дулом пистолета, провел его вниз по лестнице, в гостиную, потом в переднюю. Приказал открыть дверь. Когда они вышли в сад, Альберт размахнулся и швырнул в сторону тяжелый «кольт».

– Убирайся отсюда, щенок!

Он вернулся в дом, хлопнув дверью. Потом открыл глазок и увидел, что парень несколько секунд стоял на том месте, где его оставили, а потом, словно очнувшись, тремя огромными прыжками подскочил к своему «кольту», жадно схватил его и, поглядывая на дверь дома, медленно пятясь, выскользнул на улицу.

Вечером того же дня Альберт оказался перед большим зданием уездного Управления государственной безопасности в городе Р. Вечерний воздух был прохладным, сгущались сумерки. Здание стояло на отшибе, в узком тихом переулке. Редкие прохожие, которым случалось проходить здесь, пробирались по улочке крадучись, словно на цыпочках. Со смешанным чувством страха и любопытства они поглядывали на окна, забранные плотной решеткой, на палисадник, где среди тополей виднелась полосатая красно-белая будка.

В пропахшей табачным дымом канцелярии дремала, уронив голову на клавиши «Ремингтона», белесая девица. Она подняла на Альберта заспанные глаза, на ее щеках отпечатались маленькие кружочки – следы от клавишей машинки.

– Доложите начальнику, что из Варшавы прибыл майор В., из Управления госбезопасности, – тихо проговорил он, протягивая свое удостоверение.

Она тотчас же возвратилась.

– Можете пройти к начальнику.

Его приветствовал мужчина лет сорока. Очень высокий, сутулый, с запавшей грудной клеткой и непомерно длинными руками. Его щеки горели нездоровым румянцем, губы были сухими, кожа – словно выцветшая папиросная бумага. Массивная, выдающаяся вперед челюсть придавала ему вид благодушного добряка, голос шел откуда-то из глубины, как у чревовещателя. «Жила, – мысленно охарактеризовал его Альберт. – Сухая, дубленая жила. Ремень».

Начальник уездного Управления безопасности Яруга был в форме капитана Войска Польского. Из-под расстегнутого мундира выглядывала помятая, не первой свежести зеленая рубашка. Громадный письменный стол был завален грудой каких-то бумаг и книг, к которым он относился с явной враждебностью, время от времени отодвигая их, чтобы освободить место для своих длинных рук, заканчивавшихся увесистыми кулаками, покрытыми рыжей растительностью.

Возле стола сидел Крыхняк, тоже в мундире, с погонами поручика. Воинский ремень сползал с его бочкообразного живота, толстая шея выпирала из тесного воротника.

– Я знаю вас, майор, – забасил Яруга. – Мне прислали телефонограмму об этом. Уже трое суток вы живете на вилле у Рачинской. Навестили учителя Рамуза, потом куда-то пропали на целый день. Впрочем, какое мне до этого дело? Вы прибыли сюда по какому-то специальному заданию? Хорошо. Но все-таки могли бы, кажется, заглянуть ко мне чуть пораньше.

– Не было необходимости, – пожал плечами Альберт. Он подал Крыхняку руку. Хотел добавить: «Мы уже знакомы, не правда ли», но сдержался.

Яруга стукнул кулаком по столу.

– Вы нам не доверяете, понимаю. Эх, вы…

– Я прибыл сюда по делу о дезертирах.

– Их уже нет в живых, – расхохотался Крыхняк. – Они подались в банду, и Рокита приказал расстрелять их. Я сам осматривал трупы. Стоило ради этого приезжать!

– Да ведь он не за этим приехал. Я не верю майору, у него что-то свое на уме. – Яруга усмехнулся мягко, понимающе. – Закуривайте, – предложил он.

Яруга курил, сильно и глубоко затягиваясь. В легких у него хрипело.

– Вас губит преувеличенное недоверие, – проговорил он с притворным сожалением.

– Не понимаю, – пожал плечами Альберт.

– Прибыл в наш район еще один офицер из управления, – рассказывал Яруга. – Инкогнито. Не договорился с нами. Я не знаю, что он здесь искал. С кем-то установил контакт, его опознали, а он, наверное, пронюхал что-то важное, потому что сегодня в полдень его шлепнули. Прямо на улице. Около канцелярии старосты. Как его звали? – Он принялся шарить в своих бумагах и, наконец, с триумфом извлек какую-то измятую записку. – Поручик Миколай Л. Вы его знали?

– Знал.

– Вот именно. Совсем молодой парень. Жаль его. Мы отправили тело в Варшаву. Он одинокий?

– Кажется, нет. Точно не знаю.

– Вот именно, – ворчал Яруга. – Не явился к нам, как свой к своему. Мы бы его остерегли, дали бы охрану, оказали бы помощь – все, что необходимо. По-хозяйски, это же наш район.

– Он действительно не был у вас? Ни с кем не беседовал? – усомнился Альберт.

– Боже мой, майор! Я ведь уже говорил вам: ни с кем! – загремел Яруга.

– Ни с единым человеком. В том-то и дело! – подтвердил Крыхняк. – Никто из нас его в глаза не видел. Только когда шлепнули его… Остальное – тайна, покрытая мраком, как говаривал наш старый школьный учитель.

– Я тоже был учителем, – похвастался Яруга.

– Географии… – захохотал Крыхняк.

Яруга пригрозил ему своим волосатым кулаком.

– Ах ты, скотина!…

Альберт поглядывал на Крыхняка. Его лицо казалось одеревенело. Альберт снова ощутил холодок в кончиках пальцев. «Ах ты, скотина!» – повторил он мысленно слова Яруги.

– Убили его, – проговорил Альберт. Он заново осознал в полной мере факт гибели Миколая. Если тогда, в первый раз, его охватил страх, то теперь – только ярость.

– Одни говорят, будто стреляла какая-то женщина, другие – что выстрелил мужчина, мчавшийся на мотоцикле. Разумеется, задержать никого не удалось. Он пал на поле боя, – с наигранным пафосом проговорил Крыхняк.

– У нас длинные руки. – Яруга вытянул на столе свои внушительные пятерни, рассматривая их с явным одобрением. – Женщина?… В игру входит только одна женщина. Любовница Перкуна. Она любила его, а теперь мстит. Такие бабы способны свихнуться от любви. Трагическая любовь делает их жестокими. Если прежде ей становилось дурно при виде капли крови, то теперь она может быть хладнокровнее самого палача.

– Красивая, великолепная женщина, – вздохнул Крыхняк.

– Ведь ты же никогда ее не видел, – заметил Яруга.

– Я говорю с чужих слов. В отрядах Рокиты ходят легенды о богатстве, которое оставил ей Перкун. Рассказывают, что он буквально осыпал ее золотом, драгоценностями. А ведь у него была жена и двое детей.

– Высокая, с орлиным профилем, лицо бледное, покрыто золотистыми веснушками, – продекламировал Альберт.

Крыхняк зевнул.

– Описание ее примет мы позавчера направили к вам. Однако я утверждаю: ее уже нет в Польше. Удрала. Убийство вашего поручика не ее рук дело.

Альберт закурил. Гася зажигалку, он бросил негромко:

– Нынешней ночью случится нечто неприятное.

– Занимаетесь предсказаниями? Гадаете на кофейной гуще, майор? – громко расхохотался Яруга. – А ведь мы еще не успели вас и кофе попотчевать. И, собственно говоря, откуда вам знать, что нынче ночью что-то случится?

– Я ничего не знаю. Знал этот поручик, оттого-то он и погиб.

– Почему же вы не сказали об этом сразу? Как раз сегодня дислоцирующаяся у нас часть Корпуса внутренней безопасности выехала на ночную облаву в самый отдаленный конец уезда.

– Милиция тоже отправилась вслед за ними, – вздохнул Крыхняк.

– Кто разрешил? – заорал Яруга.

– О разрешении они не спрашивали.

Яруга схватился за телефонную трубку, принялся вертеть ручку. Никто не отвечал.

– Алло! Алло! – надрывался Яруга.

Крыхняк принялся нервно постукивать пальцами по столу. Он вел себя беспокойно, ерзал на стуле широким задом. Альберт сидел неподвижно, без удовольствия затягиваясь сигаретой. Его переполняло чувство отвращения.

В большой, словно тарелка, пепельнице высилась гора окурков. Пепел сыпался на стол, на разбросанные по нему бумаги.

Яруга надрывался от крика. Наконец он раскашлялся и, казалось, собирался выплюнуть собственные легкие. Измученный, с каплями пота, он отбросил телефонную трубку. Потом встал и, приоткрыв дверь к секретарше, велел соединить его с уездным комитетом партии.

– Черт возьми! – тихо пробормотал он. – У меня тоже предчувствие: что-то должно случиться. Ломота в костях, как у старого ревматика.

Яруга снова уселся за письменным столом. Дышал он с трудом: у него все еще хрипело в груди.

– Вам необходимо лечиться, – заметил Альберт.

– Э, где там! – махнул Яруга рукой. – Я подыхаю эдак уже около пяти лет.

Альберту приходилось слышать о нем немало хорошего. Во время оккупации Яруга командовал AL -овским партизанским отрядом, спас несколько десятков евреев из горящего гетто в Р. Выданный кем-то из NSZ в руки гестапо, он, несмотря на пытки, не назвал никого. Яруге перебили там пальцы, вспомнил Альберт и смущенно взглянул на его руки.

На пальцах Яруги он заметил длинные синие шрамы и наросты.

– Почта не отвечает, – доложила секретарша.

– Что значит «не отвечает»?

– Линия молчит. Наверное, авария… Воцарилось долгое молчание. Яруга вышел, чтобы

выяснить причину аварии. Альберт сонным взглядом наблюдал за Крыхняком.

– Вчера вечером вы были другим, поручик, – бросил Альберт. Молчание тяготило его.

– Другим? Я был в штатском. А у вас всегда такой таинственный вид?

Альберт усмехнулся, но ничего не ответил.

– Майор, – вежливо произнес Крыхняк. – Я приглашаю вас к себе сегодня вечером. Моя жена очень вами интересуется…

Возвратился Яруга в сопровождении двух мужчин. Один был в форме капитана милиции.

– Я их разыскиваю, а они сами нашлись… Секретарь уездного комитета партии, – Яруга представил Альберту мужчину в гражданском платье. – А этот товарищ – начальник нашей милиции Ключинский, псевдоним «Сова». Вы слышали о нем? Наш вожак и гроза бандитов, моя гордость и забота. Партизан.

Первый раз Альберт почувствовал в голосе Яруги нотки сердечности.

Сова с рассеянным видом потер рукой свой крупный мясистый нос. Он был высок, широк в плечах, с грубыми чертами лица.

– Рассказывайте, как это произошло. Я вас слушаю, – обратился Яруга к секретарю комитета партии.

Они сели: Яруга – за своим столом, те двое – возле, как скромные просители. Секретарь, молодой, пожалуй тридцати с небольшим лет, мужчина, прямо-таки кипел от злости.

– Я снова задержал Сову, когда он убегал в лес. Сначала он позвонил, наговорил мне с три короба, смешал с землей всю нашу партию и бросил трубку. Я понял: здесь что-то не так, и быстрей в машину. Догнал его уже за городом. Он вел в лес своих архаровцев. Я задержал их, провел с ними беседу, забрал

Сову и доставил сюда… До каких пор, начальник, вы намерены потакать выходкам Совы?

– Тише на поворотах, товарищ Садовский. С Совою все будет в порядке. – Повернувшись к нему, Яруга рявкнул: – Ты арестован! Ремень с пистолетом – на стол!

Сова расстегнул ремень и положил его вместе с кобурой на стол Яруги.

– Товарищ Садовский обещал мне, что, если я возвращусь, он не сделает никаких оргвыводов, – тихо сказал Сова. – Теперь он поступает иначе… Вы всегда так крутите: говорите одно, а делаете другое.

Садовский схватился за голову.

– Да какие же еще я могу сделать оргвыводы? У вас уже есть строгий выговор с предупреждением. Самое большое, что мы можем сделать, – это выгнать вас из партии, что и постараемся осуществить при первой возможности. А тем временем я внесу предложение, чтобы вас освободили от обязанностей начальника уездного отделения милиции. Боже, в каком болоте я оказался! Вокруг банды, а тут, в самом сердце города, начальник милиции в любую минуту готов переметнуться на сторону Рокиты. Ни на кого нельзя надеяться, никому нельзя доверять.

– Я отстаиваю линию партии. Настоящую партийную линию, – буркнул себе под нос Сова. – У меня черное – это черное. Белое – белое. А у вас? Раз так, а раз этак. Рокитой же меня не путайте. Я к Роките не ходил и не пойду. С меня достаточно своего отряда. Коммунистического. Зачем вы арестовали Мрочковского и Пщулковского? Потому что они были в АК ? Ну были, и что с того? Они же сами признались, партия простила их. Мы не собирались припоминать им их вину. У кого скрывались трое советских партизан? У Пщулковского! А наши раненые парни у кого нашли приют? У Мрочковского. Такие вещи не забываются. Почему же вы их арестовали?

Садовский пожал плечами.

– Все претензии по этому поводу адресуйте к Яруге.

– Сова, чего ты добиваешься?

– Я хотел уйти в лес. Может, тогда вы бы одумались?

– Он спятил! – покатился со смеху Садовский.

Яруга тоже засмеялся и тотчас опять раскашлялся. Задыхаясь, он лишь молча погрозил Сове кулаком.

Изнемогший от приступов кашля, он произнес уже мягче, спокойнее:

– Если подашься в лес, пристрелю тебя как паршивого пса. На посту начальника милиции тебе, разумеется, больше нельзя оставаться. Слишком ты глуп для этого. Ты беспокоишься за судьбы этих аковцев? Ну что ж! По этому поводу у меня нет к тебе никаких претензий. Коммунист должен беспокоиться за судьбу каждого человека. Однако оба они начали вести какую-то подрывную работу. Можешь мне поверить. Забери свою «пушку», – бросил Яруга ремень с кобурой Сове на колени.

– Я так и знал, что все этим кончится, – возмутился Садовский. – Начальник, я поставлю этот вопрос на бюро. Придется вам давать объяснения.

Яруга сжал челюсти так, что на щеках у него заходили желваки. Он уставился на свои длинные руки, которыми опирался на край стола.

– Секретарь, я Сову знаю! Он воевал в нашем уезде. За партию. Жену потерял, двух братьев, его сына бандиты распяли. Он наш человек душою и телом, вместе со всей своей неразумностью. А вы, секретарь, человек из Варшавы. Вы Сове не доверяете, потому что он грозится уйти в лес. А я вас не знаю… Садовский поднялся.

– Благодарю за откровенность. Ничего не поделаешь. Придется рассматривать этот вопрос на бюро. И ваше поведение тоже. Или мы договоримся, или вынуждены будем расстаться. Без сожаления.

Садовский был уже в дверях, когда дом встряхнуло от взрыва. С потолка посыпалась штукатурка, сорвался со стены портрет. Со стороны сада взрывной волной выбило стекло, и в кабинет ворвались алые языки пламени.

– Немедленно в наш арсенал! Быстро в арсенал за пулеметом! – бросил Яруга Крыхняку и Альберту.

Однако с улицы уже отозвался пулемет. Его, кажется, установили где-то на крыше дома, стоявшего напротив. Он ударил прямо по окнам первого этажа, поливая комнаты свинцовой струей. Пули буравили стены, брызгая штукатуркой. Из сада доносились разрывы гранат, а время от времени – пулеметные серии.

Самый остервенелый огонь сосредоточен был у главного входа. В коридоре несколько сотрудников управления, забаррикадировавшись перевернутыми столами и громадным шкафом, вели огонь прямо через входную дверь, развороченную гранатами. Атакующие пытались прорваться внутрь, но их удерживали защитники баррикады.

Наконец из арсенала доставили два ручных пулемета. Один установили прямо у входа, второй Крыхняк с Альбертом понесли на второй этаж.

– На террасу! Выдвинуть пулемет на террасу! – распорядился Яруга.

С автоматом в руках он перебегал из комнаты в комнату. Наиболее опасно было там, где окна выходили на улицу, так как нападающие бандиты поливали их пулеметным огнем. Яруга подбирался к самому окну, высовывал голову, выпускал короткую очередь и полз дальше.

Терраса прилегала к его кабинету. Альберт осторожно приоткрыл дверь на балкон. Тотчас же полоснула пулеметная очередь. Щепа от раздробленного дверного косяка больно хлестнула его по лицу.

– Заметили нас, черт подери! – выругался Крыхняк. Он лежал рядом с Альбертом около подоконника. Через минуту около них появился Сова.

– На террасу. Давай! Боитесь? – задышал он над ухом Альберта.

– Их пулемет установлен прямо напротив террасы, – объяснил Крыхняк.

Сова вырвал у Крыхняка ручной пулемет и, выставив его перед собой, медленно пополз к двери. На улице уже совсем стемнело. Слышались только одиночные выстрелы да иногда отдельные пулеметные очереди.

– Перегруппировываются, – шепнул Крыхняк Альберту. – Перебьют нас, как уток. Сова с ума спятил.

Сова между тем начал строчить из пулемета. Укрытый за каменной балюстрадой, он поливал огнем стены домов, бил вдоль улицы. Отозвался пулемет с крыши дома напротив. Град свинца полоснул по балкону. Крыша, откуда стреляли, ненамного возвышалась над уровнем террасы. Балюстрада защищала Сову. Пули достигали только его вытянутых ног. Он подобрал их, согнув в коленях, и продолжал, почти не переставая, вести огонь. Терраса находилась почти на глазах у противника. Пулеметчик не мог «выкурить» Сову из-за каменного укрытия, но отрезал ему путь в комнату. Пули одна за другой врезались в порог, выдалбливая в цементном полу глубокие лунки.

– Ну давай! На террасу! – приказал Альберт Крыхняку.

– Да вы что, майор! Это верная смерть!

– Давай! – шикнул Альберт. Он вырвал из рук Крыхняка пистолет и приставил дуло к его виску. – Давай, трус!

– Отправляйтесь сами, майор. Там смерть! Альберт навалился на Крыхняка. Уперся локтями ему в спину и, не отводя от него дула пистолета, склонился к самому его уху.

– Этот поручик Миколай… Он ведь был у тебя вчера вечером… Ты говорил с ним. Он предупредил тебя о том, что сегодня нападут. Что ты сделал с Миколаем, нуда? Слышишь меня?

С улицы снова донеслись разрывы гранат. От деревянного порога на террасу веером летели щепки. Пулемет на крыше настойчиво пытался накрыть Сову.

– Ну давай! – напирал Альберт, тыча дулом в голову Крыхняка.

Крыхняк застонал и пополз к дверям на балкон. Он тащил на спине Альберта. Около порога Альберт сполз с него.

– Быстрее, быстрее, подлюга! – прокричал ему в самое ухо Альберт, словно на прощание.

Крыхняк выбрался за порог. Пулемет на крыше неожиданно смолк. Крыхняк быстро пересек опасное пространство. Только ничтожное расстояние отделяло сто от Совы. В саду взметнулась вверх зеленая ракета. Она поднялась высоко над крышей уездного управления. В ее зеленоватом свете Альберт увидел скорчившуюся фигуру Совы и зеленовато поблескивающую лысину Крыхняка.

Одновременно со вспышкой ракеты с обеих сторон с новой силой полыхнул огонь. Молчал только пулемет на крыше противоположного дома. Зато Сова, которому удалось лучше, чем прежде, разглядеть цель, поливал свинцом пространство в саду между тополями.

«Повезло ему», – в бешенстве подумал – Альберт о Крыхняке.

Зеленая ракета внезапно рассыпалась на тысячи искр. Лысина Крыхняка светилась в темноте, словно натертая фосфором. Альберта трясло. Он выдвинул вперед руку с пистолетом и, опершись на локоть, выстрелил, почти не целясь. Голова Крыхняка стукнулась о цементный пол. Казалось, он приник, приклеился всем телом к террасе.

Не спеша Альберт перескочил через порог и швырнул пистолет Крыхняка под ноги убитому. Еще бросок – и он возле Совы.

– Заело у него, что ли? – бросил Сова. Он имел в виду пулемет на крыше. – А Крыхняк? Что с ним? – обернулся и констатировал без сожаления: – Мертвый, холера!

Молчание пулемета, видимо, явилось сигналом для прекращения атаки. Окончилась она столь же внезапно, как и началась. С минуту еще огрызались выстрелами только окна уездного управления, но и здесь огонь вскоре прекратился. На улице, погруженной в абсолютный мрак, и в саду воцарилась тишина, полная тревожного ожидания.

Нарушил ее резкий, неожиданный телефонный звонок. Телефон звонил в кабинете Яруги. Через дверь, распахнутую на террасу, звонок этот проникал в сад и был слышен даже на улице.

– Алло! Это уездное управление. Кто говорит? – спросил Яруга. – Отделение милиции? Кто у аппарата? Кужавка? Капрал Кужавка?

С террасы примчался Сова.

– Кужавка – один из моих ребят. Ну, как там у них? Удерживают оборону?

В кабинете Яруги было совершенно темно. Втроем они стояли около стола с телефоном, не видя друг друга.

– Кужавка докладывает, что атака Рокиты ими отбита, – вполголоса сообщил Яруга, по-видимому заслонив трубку ладонью. – Рокита отошел через рынок в сторону старого кладбища. Кужавка предлагает, чтобы мы вышли Роките наперерез, перекрыв ему дорогу для отступления… Алло, алло! Кужавка! – крикнул Яруга. – А как там здание партийного комитета? Они удержали оборону?

Альберт стоял рядом с Яругой. Он слышал в трубке хриплый голос Кужавки, но не мог разобрать слов. Трубка хрипела довольно долго. Яруга сопел, бурчал что-то себе под нос, поддакивал. Потом положил ее на рычаг.

– Ну и как, начальник? Рванем на улицу? Надо сделать это молниеносно. Кужавка дело советует.

Перекроем им дорогу, – заговорил с энтузиазмом Сова.

Яруга закурил сигарету, пряча в ладонях огонек зажигалки.

Он снова снял трубку. Скрипнула телефонная ручка.

– Алло-о-о, почта-а-а? – спросил Яруга. Трубка пробормотала что-то неразборчивое.

– Говорит начальник уездного Управления безопасности Яруга. Будьте любезны, попросите к телефону пана Рокиту.

Альберт закусил губу. Придвинул голову к самому лицу Яруги.

– У телефона Рокита. – Теперь он отчетливо слышал каждое слово. – Чего ты хочешь от меня?

– Рокита? Слушай, Рокита… Поцелуй меня в зад. С этими словами Яруга бросил трубку. Сова ударил кулаком по столу.

– Люди добрые, дайте мне Кужавку! Я растерзаю, распну его, изрежу на мелкие куски!

Яруга скомандовал:

– Сова, займи свою позицию! Майор, почему вы не у пулемета?

Сейчас все начнется сначала…

Сражение продолжалось до двух часов ночи. Обстановка усложнялась ночной темнотой и удобными огневыми позициями обеих сторон. В четырехчасовой перестрелке из банды Рокиты был убит только один человек, количество раненых осталось неизвестным. Потери другой стороны составляли трое убитых: часовой у ворот, один сотрудник в звании хорунжего и Крыхняк.

На рассвете, когда Альберт отправился на виллу Рачинской, Рокита по выходе из города натолкнулся на воинскую часть Корпуса внутренней безопасности, возвращавшуюся с ночной облавы. В завязавшейся перестрелке погибло десятка полтора бандитов, десятеро были захвачены в плен. Но сам Рокита с основными своими силами ушел в леса. Три грузовые машины с вооруженными рабочими кожевенной фабрики напоролись на засаду. Живым никто из них не вернулся.

– Когда я услыхала первые выстрелы, вспомнила: ведь пан Альберт в городе, – говорила Рачинская. – Стреляли всю ночь напролет. Я ни на минуту не сомкнула глаз. Все о вас думала…

– А я вернулся живым и здоровым.

Они обедали в комнате рядом с гостиной. Было уже четыре часа дня. Альберт успел выспаться, принять ванну. Несмотря на это, он чувствовал себя усталым. Со дня приезда в Р. ни одна ночь не прошла спокойно. Подняв рюмку с красным вином, он заметил, что его рука дрожит, как у алкоголика.

– Говорят, будто Лондон присвоил Роките звание генерала. Это награда за налет на наш город. Вы только подумайте: из поручиков сразу в генералы. Я расхохоталась, услышав об этом. Мой муж был до войны майором. Окончил военную академию. А этот Рокита? Ведь он всего-навсего учитель. И вдруг – генерал. За что? Не штука захватить город. Важно удержать его, не правда ли?

Он кивнул.

– В конце концов, насколько я знаю, кроме здания почты и тюрьмы, Рокита ничего не сумел захватить. Ему оказали сопротивление уездный комитет, Управление безопасности и милиция. А вы где пережидали ночную перестрелку?

– В Управлении безопасности.

– Вы?… – Она не сумела скрыть свой страх. – Вы из УБ?

– Да нет же! Я оказался там совершенно случайно. Я проходил мимо по улице, когда началась стрельба. Где же мне было укрыться, как не в здании УБ? Ведь я бывший военный в звании майора, так же как ваш покойный муж. Я подумал, что могу оказаться полезным в этой схватке.

– Вам пришлось стрелять?

– Очень мало. Было слишком темно, чтобы увидеть цель. Темнота – хоть глаз выколи! Больше шуму, чем дела.

– Однако в Крыхняка попали-таки.

– Да.

– Бедная дочка Рамуза!

– Бедная? Вы думаете, что она будет горевать о гибели этой скотины?

– О ком вы говорите?

– О Крыхняке.

– Ах, так вы ничего не знаете? Сегодня ночью убит учитель Рамуз.

Альберт резко отодвинул от себя тарелку. Эта новость потрясла его. Он ничего не понимал и, удивленный, тупо уставился на Рачинскую.

– Бедная девушка! Позавчера узнала о смерти своего жениха, а сегодня ночью убили ее отца. Осталась одна-одинешенька. Это ужасно! – приговорила Рачинская не совсем искренним тоном.

– Рамуза убили прямо в его кабинете. К нему в квартиру ворвались трое людей Рокиты. Может быть, кто-то из них был даже его учеником. Один вывел дочь в соседнюю комнату, а те двое прикончили учителя. Это ужасно, не правда ли?

Альберт не ответил. Он вспомнил, что еще недавно кабинет Рамуза представлялся ему мирной и безопасной обителью.

Раздался звонок у входной двери, и через минуту горничная провела к ним пани Лигензу. Рачинская поздоровалась с ней как со старой знакомой, хотя во время визита Крыхняка она делала вид, будто впервые видит у себя подругу архитектора. Хозяйка тотчас же подошла к буфеу, достала оттуда графин с водкой и рюмки. Слабость портнихи, стало быть, не являлась для нее тайной.

– А где наш архитектор и землемер пан Рычалтовский? – спросила портниха.

– Они отправились в город, чтобы разузнать все подробности нападения. Это была Варфоломеевская ночь.

Лигенза не слушала. Она выпила водки и вдруг обратилась к Альберту:

– А вы что думаете об этом?

– Глупец! Глупец! – раздраженно отозвался тот. – Своим идиотским налетом он добился того, что сюда перебрасывают крупные воинские части. Они начнут прочесывать леса и накроют его. Таким будет конец Рокиты, и, насколько я…

Альберт не закончил фразу, – закурил, поблагодарил за обед. У себя в комнате он разделся и влез под одеяло.

В два часа ночи его вызвал Яруга. Он прислал за ним «виллис», и вскоре Альберт уже сидел в уездном Управлении безопасности.

– Среди десяти захваченных в плен бандитов оказался один, который, вероятно, участвовал в убийстве вашего поручика. Сейчас мы вторично собираемся допрашивать этого типа, по кличке «Медведь». Я хотел бы, чтоб вы тоже присутствовали. Ведь это и вас касается, не правда ли?

Альберт молча кивнул. Он рассматривал серое от усталости и бессонных ночей лицо Яруги с покрасневшими, воспаленными глазами. Яруга охрип, дышал тяжело, с присвистом:

– Самое позднее через неделю мы должны начать показательный процесс. К нам в Р. прибудет военный трибунал. Мы хотим закончить следствие в течение трех дней. Потом приговор, пуля в лоб – и в землю. Это, разумеется, не перевоспитает Рокиту, но по крайней мере нагонит страху на тех, кто на него работает. Око за око, зуб за зуб, майор. Застрелили Рамуза. Убили Ленору. Распяли на дверях нашего курьера Яцковяка. Ему было всего четырнадцать лет. Старый Боровик отсидел пять лет в гитлеровском концлагере. А спустя полтора года пал от руки поляков. За что? Потому что вступил в ряды ППР , а его сын работает у нас… Ночью через город шла грузовая машина с пятью советскими солдатами. Бандиты всех пятерых увели с собой и расстреляли в лесу.

Сегодня доставлены их трупы… Около Домброво на телеге ехали трое евреев с женами и детьми. Уничтожили всех, в том числе и детишек…

Яруга ненавидел. Ненавидел каждой клеточкой своего сильного тела. Выглядел он страшно, и страшна была его ненависть.

Неожиданно он закрыл лицо руками, оперся локтями на стол и сидел так неподвижно.

– Кто-то нас «сыпет», майор… – произнес он тихо и подавленно. – Рокита знает о каждом нашем шаге. У него в руках список наших людей. Я чувствую себя так, словно мне на шею накинули петлю. Она затягивается, душит меня.

Рука его сжала запястье Альберта.

– Ты должен мне помочь. Ты здесь человек посторонний. Никто тебя не знает.

– Выпусти для приманки кого-нибудь из этих десяти бандитов, – подсказал Альберт.

– Ты думаешь? – крепко сжал губы Яруга. – Ох, если б я знал, где сейчас один тип. Но его нет. Он исчез: нет его ни мертвого, ни живого. Канул как камень в воду.

– Выпусти «приманку», – повторил Альберт.

– Кого?

– Ну хотя бы этого Медведя.

– Медведя? – Яруга с недоверием взглянул на Альберта.

– Мелкую рыбешку выпускать нет смысла. Это должна быть щука.

– А если щука уйдет под воду – и дело с концом? Тогда меня расстреляют. На это необходима санкция воеводского УБ.

– Получишь санкцию – упустишь случай. Доверяй только себе. Мы выпустили Куртмана. Не многие знали об этом. И все-таки кто-то предупредил Рокиту, что Куртман станет «сыпать».

– Простая случайность. А может, подозрительность Рокиты? Он уже никому не доверяет. Слишком уж дерзко взяли Перкуна. Даже ребенок мог догадаться, что на Перкуна донесли и что предал его кто-то из ближайшего окружения. С Рокитой этот номер не пройдет. Рыбу, которая однажды сорвалась с крючка, второй раз бывает трудно поймать на наживку. Медведя я не выпущу. Альберт пожал плечами.

Яруга распахнул дверь к секретарше и распорядился привести к нему арестованного. Секретарша водрузила на стол Яруги графин с водой и старательно, как реквизит на сцене, расставила стулья. Два стула, на которые сели Яруга с Альбертом, – по одну сторону стола, а по другую, метрах в трех от него, – стул для Медведя.

Вошел Медведь в мундире без всяких знаков различия. Ему было года двадцать два. Широкое крестьянское лицо, редкие светлые волосы. Родом он был из какой-то захудалой деревеньки под Пилицей, окончил четыре класса гимназии. В банду Перкуна вступил в конце 1945 года под кличкой «Медведь». В его облике действительно чувствовалось что-то медвежье.

Во время первого допроса Медведь признался в убийстве шести милиционеров и членов ППР, а также в том, что он участвовал в налете на город.

На вопросы, которые ему задавал Яруга, Медведь отвечал не спеша, обдумывая каждую фразу.

Яруга:

– Кто приказал ликвидировать Миколая Л. из УБ?

Медведь:

– Я ничего не знаю об этом деле.

Яруга:

– Ты ничего не знаешь?

Медведь:

– Прошу не «тыкать»! Мы с вами вместе свиней не пасли.

Яруга поднялся, потом опять сел.

– Хорошо. Будем разговаривать на «вы».

– Благодарю, – иронически отозвался Медведь.

Яруга:

– Двадцать седьмого апреля на улице около канцелярии старосты был убит некий мужчина лет двадцати трех. Кто его убил? Кто отдал приказ о его убийстве?

Медведь:

– Не знаю.

Яруга:

– Слушайте, Медведь. Вы хотите, чтобы с вами не говорили на «ты» и тому подобное. Требуете вежливости. Я не против этого. Я предпочитаю вести с вами дружескую беседу. Однако это и вас обязывает. При таких отношениях лгать не полагается. Двадцать седьмого апреля в момент убийства этого человека вы мчались на мотоцикле как раз по той дороге. У нас имеются свидетели, что вели мотоцикл вы. Ваш спутник на заднем сиденье открыл огонь и убил поручика Миколая Л. Кто этот человек, ехавший с вами?

Медведь:

– Его кличка «Куропатка»…

Яруга:

– Почему вы убили поручика Л.? Разве ему был вынесен приговор?

Медведь:

– Не знаю… не знаю. Нет. Приговора не существовало. Но он должен был погибнуть. У нас не было времени…

Яруга:

– Черт возьми! Будете вы, наконец, отвечать или нет?!

Медведь:

– Пить…

Яруга:

– Здесь УБ, а не киоск с прохладительными напитками!… Расскажите, по чьему приказу вы убили поручика Л.

Медведь:

– Мы ночевали в лесничестве Грабы. Рано утром прибыла к нам на велосипеде связная Зэнка. Ее настоящей фамилии я не знаю, где она живет, мне тоже неизвестно. У нее контакт с кем-то в…

Яруга (рычит):

– С кем? С кем, черт возьми!

Медведь:

– С кем-то у вас в УБ.

Яруга крикнул секретарше:

– Дай ему стакан чаю, да покрепче!

Секретарша принесла почти черный чай. Яруга сам поддерживал стакан, пока арестованный пил.

Яруга:

– С кем в уездном УБ был у Зэнки контакт? Какие инструкции получили вы там от нее?

Медведь:

– Она сказала, что в городе появился какой-то убек из Варшавы, по имени Миколай. Он завязывал здесь знакомства, подкупил кое-кого из наших. Во всяком случае, кажется, выведал дату и час нашего налета на город. Он явился в УБ и предостерег. Но предупредил он как раз того, кто имел контакт с Зэнкой. Тот, в свою очередь, сообщил Зэнке, а она примчалась к нам с тем, чтобы Миколая убрать… Я решил сам устранить этого типа и выехал с Куропаткой в город. Зэнка дала «наводку», а Куропатка его кокнул.

Медведь замолчал. В комнате воцарилась полная тишина, раздражающе поскрипывало только перо Яруги, который вел протокол.

Яруга:

– Кто в уездном УБ был членом вашей организации или сотрудничал с нею?

Медведь:

– Не знаю. Контакт с этими людьми поддерживала Зэнка.

Яруга:

– Опишите ее или назовите адрес либо место, где ее можно встретить.

Медведь:

– Мне ее адрес неизвестен. Я не знаю, где можно с ней встретиться. Зэнка – сотрудник нашей разведки, а деятельность разведки полностью законспирирована.

Яруга:

– Опишите ее внешность.

Медведь:

– Зэнка высокого роста, рыжеватая. Голубые глаза, широкая в бедрах. Возраст, пожалуй, около двадцати лет. Последний раз я видел ее в черном костюме. Кто из УБ с нами сотрудничал, не знаю; я знаю только, что их было два или три человека. Один работает у вас охранником, второй занимает какое-то весьма высокое положение. Именно к нему и обратился этот ваш поручик, которого пришлось потом ликвидировать. Вероятно, он обладал немалой властью, если… смог освободить из тюрьмы Романа, прежнего адъютанта Рокиты. Роман влип по собственной глупости. У него нашли сургуч и какую-то печать нашей организации. Освободили его почти сразу же.

Яруга:

– Когда это было?

Медведь:

– Когда? В январе… Больше я ничего не знаю. Яруга вызвал часового и приказал увести арестованного.

На следующий день состоялись торжественные похороны двенадцати жертв ночного налета Рокиты. Убитых везли через весь город на трех армейских грузовиках с опущенными бортами, в гробах, обтянутых кумачом. Похоронную процессию, которую составляли школьники, несколько тысяч жителей городка, возглавлял почетный воинский эскорт в составе роты. На похороны прибыли представители воеводского комитета партии.

Вначале открытые гробы установили для гражданской панихиды в зале заседаний при канцелярии старосты. Оттуда колонна двинулась к загородному кладбищу. Альберт почти всю дорогу шел в абсолютном одиночестве, оказавшись среди родных и близких погибших. Около кладбищенских ворот он заметил возле себя Лигензу. Она была в элегантном черном костюме, который плотно облегал ее стройную фигуру. В ярком свете полуденного солнца еще более отчетливо бросались в глаза фиолетовые следы ожога на ее лице.

– Я боюсь за вас, майор, – сказала она.

– Майор? Вам и об этом уже известно. Меня поражает ваше всеведение.

– В этом маленьком городке обо всех все знают. – Неужели?

– Люди утверждают, что у Яруги длинные руки. Вам лучше не становиться ему поперек пути. Тем парням, которых он схватил, уже ничем не поможешь. Мне жаль их. Ни одному из них уже не суждено изведать прелесть свободы.

Альберт не ответил. Он шел рядом с нею по длинной кладбищенской аллее, обсаженной печальными туями. Лигенза задевала его плечом, так как в узкой аллее было тесно. Он взял ее под руку и склонился к самому уху:

– Бывает и так, что молодой человек, которому вроде бы больше не суждено почувствовать прелесть свободы, вдруг оказывается на воле. Случаются же побеги даже из-под перекладины. Но подчас неизвестно, – что же все-таки было лучше: могила или свобода. Одно несомненно – молчат только мертвые. У Иуды, как вам известно, был мешок. Рассказывают, что мешок этот был сшит не только из ягнячьей, но также из львиной и… лисьей шкур. Из шкуры ласки-лисицы, которая высасывает кровь через крошечную, почти неразличимую ранку. О, поверьте, в этом городе тоже есть Иудин мешок… Между прочим, можно сшить мешок из… медвежьей шкуры, – громко рассмеялся он, так что люди, шедшие рядом, с негодованием посмотрели на него.

– Медведь? – забеспокоилась она.

У открытых могил было много народу. Солдаты снимали гробы с машин и несли их на плечах через кладбище.

Альберт заметил дочь Рамуза, попробовал протолкаться к ней, но потом передумал. Начались речи.

Представитель воеводского комитета партии, маленький, рыжий, с бородкой, остановился прежде всего на особе покойного учителя:

– Рамуз не был коммунистом. Он принадлежал к нашей либеральной интеллигенции, с которой коммунистам не всегда легко найти общий язык. Он был, однако, настоящим педагогом, историком и, хотя не являлся марксистом, воспитывал своих учеников в атеистическом духе, прививал им умение объективно осмысливать историю и современные деяния нашего народа. Он учил разумно мыслить, внушал терпимость и непредвзятость. Некогда друг Перкуна, он развенчивал в представлении молодежи все распространяемые о нем легенды. Рамуза возненавидели клерикалы, он – еще одна жертва польского фашизма. Оружие, которое его поразило, было нацелено не только в дело социализма, оно ударило и в либеральную интеллигенцию. Наша интеллигенция лишний раз убедилась, что ее настоящий враг не коммунисты, а деятели подполья, которые неотвратимо скатываются на путь фашистского террора, стремясь задушить любую смелую мысль!

Потом выступающий сказал о Крыхняке:

– Он пал на поле боя, сраженный предательской пулей, пал, защищая народную власть и социализм.

Когда к красному полотнищу, покрывавшему гроб Крыхняка, прикалывали Крест Отваги, кто-то легко тронул Альберта за плечо.

– Это тоже надо уметь, майор, – сказал ему Яруга.

– Что именно?

– Погибнуть вовремя. Я вот думаю: проживи он хоть на день дольше, не пришлось ли бы хоронить его, как пса под забором? Хуже всего, однако, то, что час назад бежал Медведь. Я приказал снова доставить его на следствие, но по дороге он «ушел»… Никто не понимает, как это могло случиться.

– Да-а-а? – не очень искренне удивился Альберт. Над открытыми гробами продолжались речи. От

могил тянуло свежей землей. Вдова Крыхняка рыдала.

На улице, возле кладбища, Альберта остановил какой-то мужчина.

– Пойдемте, вас вызывает начальник.

– Вы меня вызывали? – спросил Альберт, присаживаясь возле стола и закуривая.

Яруга движением руки попросил своих сотрудников покинуть кабинет.

– Я не вызывал вас, майор, а лишь приказал одному из моих людей, чтобы он пригласил вас ко мне.

– Вы предупредительны.

– Вежливость – прежде всего, – подчеркнул Яруга и внимательно поглядел на Альберта. – Сами знаете, как бывает. Человек хотел бы поступать согласно инструкциям. Но подчас это невозможно. Именно поэтому я и пригласил вас. Хотелось бы выслушать совет старшего по рангу товарища. Потому что, когда я стоял рядом с вами на кладбище, то вдруг подумал: а не следует ли произвести эксгумацию трупа Крыхняка? Извлечь пулю из его черепа и послать на экспертизу. Стоит также проверить некоторые пистолеты. Потому что, знаете, майор, когда я стоял на кладбище, а Крыхняку на гроб пришпиливали орден, мне показалось, что все это выглядит чертовски странно. Я видел на террасе мертвого Крыхняка. Похоже, что пуля, которая его сразила, пущена не с крыши напротив, а из моего кабинета. И, пораскинув умом, я решил: вот у меня здесь майор из Варшавы, который, пожалуй, тоже обратил внимание на это. Он скажет, что Яруга слеп, как крот. Я и подумал: приглашу-ка я майора к себе, и мы вместе посоветуемся. А то вроде бы странно погиб этот Крыхняк.

– Странно, говорите? – удивился Альберт.

Их взгляды встретились. Они поглядывали друг на друга с интересом, словно впервые увиделись.

– Откуда вы знаете, что Крыхняк был предателем? – спросил Альберт.

– Вас прислали ко мне, майор, проверить, действительно ли Яруга так глуп, как о нем кое-где болтают. Но, клянусь вам, Яруга не такой уж дурак. Как только я услышал, что Крыхняк отправил народ на облаву, а вслед за этим на город налетела вся эта сволочь, поведение Крыхняка сразу показалось мне подозрительным. Вчера на третьем допросе Медведь почти точно описал приметы Крыхняка, когда говорил о человеке, который «засыпал» поручика Миколая.

Может быть, я покажусь глупцом, однако я рассуждал следующим образом: Крыхняк оказался предателем, кто-то воспользовался замешательством и прикончил его. Кому была на руку смерть Крыхняка, уже почти бывшего в наших руках и потому способного дать нам подробнейшую информацию? Разумеется, Роките. Он и прикончил человека, который представлял опасность. Альберт улыбнулся.

– Ничего не скажешь, Яруга, рассуждаете вы правильно.

– Раз Крыхняк мог оказаться предателем, то где гарантия, что и на более высоком посту не сидит подобная же сволочь? Не так ли, майор?

Оба замолчали.

– Я не спорю: вы рассуждаете правильно, – отозвался Альберт. – Но вместе с тем ваше суждение наивно и шаблонно. Простите, что я так говорю.

– Я не обижаюсь, – бросил Яруга. Теперь он уже смотрел только туда, где у Альберта находился пистолет.

– Вам не мешало бы сообразить, Яруга, что в тот момент, когда разгорелся бой, ни Рокита, ни кто-либо из его людей, ни даже сам майор госбезопасности не могли предполагать, что вы уже начинаете подозревать Крыхняка. И уж тем более никто не ожидал, что на следующий день вы схватите Медведя, который как бы опишет вам самого Крыхняка. Если бы Крыхняка в самом деле захотели убрать, то это могло случиться вчера, сегодня, но только не в момент перестрелки. Вы просите моего совета: производить или нет обследование трупа Крыхняка? А я не знаю. Клянусь богом, не знаю. Я не уверен, что это как-то прояснит дело. Мне кажется, что тот, кто прикончил Крыхняка, тоже не был дураком. А если выяснится, например, что пуля, сразившая Крыхняка, из его же пистолета?

– Фью-фью! – громко присвистнул Яруга. – Этот человек действительно не так уж глуп.

– А поскольку, Яруга, вы привыкли мыслить по шаблону, почему вы не предусмотрели еще одной возможности? Ведь могло случиться и так, что Некто получает от партии задание государственной важности. Он должен действовать в абсолютной тайне именно в том районе, где ведет свою работу матерый предатель. Но его интересует не сам подлец, на карту поставлено нечто большее… В какой-то момент этот человек опознает предателя. Но события развиваются так, что одновременно и сам предатель догадывается, кем является Некто. В обычных условиях тот взял бы подлеца за шиворот и препроводил в Варшаву к своим коллегам. Но, как я уже заметил, все происходит не в обычных условиях. Начинается бой, и этот Некто не знает, чем бой закончится. Может быть, он сам погибнет от вражеской пули, а вместе с его гибелью будет погребена тайна предателя, который вновь и вновь станет посылать на смерть наших товарищей, как он уже не раз делал это. А возможно, воспользовавшись общим замешательством, подлец и вовсе ускользнет или успеет предупредить своих о том, кто этот человек и какую роль он выполняет? Ответственное задание, ради успеха которого пожертвовали собой столько наших людей, будет сорвано. Ответьте же Яруга, ответьте, положа руку на сердце, что бы вы предприняли, окажись вы на его месте? Может, и вы бы вырвали пистолет из лап предателя и пристрелили его во время сражения, потому что, как говаривал один мудрый польский король, которого звали Стефан Баторий, «только мертвый пес не кусает». Это и моя вина, Яруга, что, сидя в Варшаве и разрабатывая эти самые инструкции для наших органов на местах, мы не всегда умеем все предусмотреть и учесть. И потом наши добросовестные, верные и далеко не глупые товарищи в уезде, стоя на кладбище, ломают голову над тем, по инструкции или нет пристрелили предателя.

Яруга так уставился на Альберта, будто хотел заглянуть к нему под черепную коробку. А может быть, он лишь внимательно изучал черты его лица?

– Так что же вы посоветуете, майор? – тихо спросил он.

– Я ничего не могу вам посоветовать. Я и сам не знаю, как разрешить подобную проблему. Мне, однако, кажется, Яруга, что вам стоит еще раз взглянуть на телефонограмму, которую прислали по поводу меня из Варшавы. Вдруг вы сумеете прочесть в ней еще кое-что между строк, и тогда легче будет принять решение. Но я думаю, что вы не найдете ее в том балагане, который царит на вашем столе. Подобного балагана на столе начальника уездного управления мне еще ни разу не приходилось видеть.

– Итак, это ревизия? – поморщился Яруга, потирая рукой свои ввалившиеся щеки.

– Вы прекрасно знаете, что не ревизия. Потому что, если бы была ревизия, то вы бы уже давно побеспокоились о том, насколько надежное пристанище у товарища майора в пансионате Рачинской. Вы бы уже давно заинтересовались, не на голодной ли диете сидит товарищ майор, и сгоняли бы кого-нибудь в ресторан за бутербродами. А так как вы знаете, что это не ревизия, то вам и дела нет. Что, разве не так?

Яруга усмехнулся.

– Вы голодны?

– Успокойтесь. У Рачинской меня ждет обед, какого вы не получите. Позвольте же мне поэтому пойти пообедать как следует, да и сами перехватите что-нибудь, а то на вас смотреть страшно.

Альберт поднялся. Яруга встал тоже. Он продолжал улыбаться.

– Вы славный парень, вы очень интересный парень, майор. Если бы мы были с вами на партийном собрании, я бы настоял на том, чтобы вы рассказали свою биографию. Я сделал бы это не потому, что не доверяю вам, боже упаси, а просто из любопытства.

– А я, Яруга, на партийном собрании спросил бы вас о другом. Я бы поинтересовался, как это так получается: в район направляют двух инженеров, чтобы найти площадку для строительства фабрики, и никому даже в голову не придет подумать об их безопасности. Вы думаете, Яруга, что у нас в Польше переизбыток инженеров, таких инженеров, которым можно доверить строительство фабрики? И вы, вероятно, считаете, что так и будут без конца направлять сюда инженеров, здесь убивать их, а вы будете сидеть сложа руки? И я спросил бы вас еще об одном: почему на облаву отправляют три грузовые автомашины с рабочими и ни один из этих людей не возвращается живым и здоровым? Ведь это были, видимо, самые лучшие, самоотверженные люди города. Или вы думаете, что социализм строится только для тех, кто сидит сейчас за закрытыми ставнями и наблюдает, как мы берем врага за горло? Нет, брат. Надо, чтобы в этой войне уцелели и наши лучшие люди. Вы ответите перед партией за каждую каплю крови, пролитую в этом уезде. Понимаете?

– Рокиту словами не убедишь…

– А я и не говорю, чтобы вы агитировали Рокиту за народную власть. Однако на то и дан разум, чтобы сказать: довольно пролито крови как с одной, так и с другой стороны. Ведь и по ту сторону баррикады может оказаться честный человек, который попал туда случайно и не знает теперь, как ему выбраться из этого болота. И я думаю, Яруга: если бы удалось воспрепятствовать дальнейшему кровопролитию, если можно было бы как-то поближе приглядеться к людям с той стороны, отделить здоровое от больного! Больное пусть сгниет, а все здоровое должно продолжать жить. И думается мне, что для этого не жалко пожертвовать жизнью одного или двух майоров госбезопасности.

Яруга иронически усмехнулся:

– Я верю вам, майор. Верю, потому что это вы так говорите. Но если бы то же самое стал заправлять тот человек, что, не моргнув глазом, прикончил Крыхняка, то я бы ему не поверил: он мне вовсе не напоминает Христа.

Альберт снова уселся на стуле.

– Вы удивитесь, Яруга, но я знаю этого человека. Вы удивитесь, если я скажу, что он и мухи бы не обидел. Его пугала сама мысль о том, что в жизни бывают случаи, когда один должен убивать другого. Однако именно он в двадцать три года убил провокатора на пустыре за фабрикой Бюле, если вам что-нибудь говорит это имя. У него не дрогнула рука, так как этот провокатор, Яруга, обрек на долгие годы тюремного заключения самых прекрасных и благородных людей, каких когда-либо приходилось встречать нашему общему знакомому. Если бы вы спросили тех, наверху, почему они направили его в аппарат госбезопасности, вам, возможно, ответили бы, что он знает языки, пользуется доверием, что человек он верный, надежный. Однако ему самому кажется, что на подобную работу его определили по совсем другим причинам. Может быть, вы вообще не поймете, потому что я не смогу как следует объяснить всего: этот человек, как и пятнадцать лет назад, до сих пор содрогается при мысли, что бывают в жизни случаи, когда один способен убить другого… И хотя этот Некто может показаться кое-кому страшным чудовищем, потому что он, не моргнув глазом, как вы говорите, убил Крыхняка, я скажу: тот, кто так о нем думает, глубоко ошибается… А теперь я пойду, – Альберт поднялся, – потому что я чертовски голоден, а вы так ничего и не дадите мне поесть, догадываясь, что я вовсе не собираюсь проводить здесь ревизию.

В тот же день Альберту стало известно о гибели Медведя. Его убили через пять часов после того, как он бежал. Труп обнаружили утром следующего дня около монастыря в Домброво. К его рубахе был приколот листок с надписью: «Так погибают предатели!»

Двумя днями позже почтальон доставил Альберту небольшой сверток, отправленный по почте на адрес Рачинской, с пометкой: «Для майора». Внутри находилась красивая коробка с золотыми часами и записка. На машинке было напечатано: «С благодарностью за «медвежью» услугу. Р.».

В уездном суде начался процесс девяти членов тайной организации Рокиты. Все обвиняемые были схвачены с оружием в руках через несколько часов после налета на город. Они также несли ответственность за убийство более десяти мирных жителей городка. Судебное разбирательство шло в быстром темпе, его исход ни для кого не являлся секретом.

Альберт не интересовался ходом процесса. Медведь, виновник гибели Миколая, был мертв. Смертный приговор ожидал и остальных девятерых, оказавшихся на скамье подсудимых.

Городок, однако, волновало то, что происходило в зале суда. Каждый день после судебного разбирательства на виллу к Рачинской являлось расстроенная, потрясенная Лигенза. Она приносила новости не только из зала суда, но и из лесу.

Управление госбезопасности начало проводить в жизнь свой план ликвидации отрядов Рокиты. Во многих центрах Р-овского уезда разместились значительные воинские подразделения Корпуса внутренней безопасности; по шоссе и проселочным дорогам двигались автоколонны, солдаты, развернувшись цепью, прочесывали окрестные леса. Однажды ночью через Р. прошла даже танковая часть.

Конец Рокиты становился очевидным. Он еще огрызался, еще приходили вести о каких-то его кровавых расправах по деревням, о налетах на местные управы и отделения милиции. Он пытался выработать новую тактику. На день Рокита распускал свое воинство, и оно растекалось по селам, чтобы ночью снова ожить, снова совершать нападения.

Но и этот метод борьбы не мог спасти Рокиту. Захваченные в плен бандиты выдавали явки, фамилии. Автомашины Яруги ездили от села к селу, от дома к дому, извлекая из постелей тех, кто отсыпался после кровавой ночи.

Заботы Рокиты, казалось, мало волновали обитавшего у Рачинской Альберта. Новости, приносимые Лигензой, он выслушивал молча, с равнодушной миной. Только однажды спросил с иронией:

– А тот английский парашютист? Он разве не помогает своему спасителю?

– Именно это и удивительно. Будто он не понимает всей безвыходности создавшегося положения.

– Вы считаете, что он был сброшен сюда только для того, чтобы помогать Роките? Наверняка у него есть дела и поважнее. А может, он попросту не хочет связываться с дураками? – небрежно бросил он.

В тот же день на улицах городка появились сообщения о смертных приговорах, вынесенных по делу девяти человек из отрядов Рокиты. Назавтра на виллу Рачинской примчалась пани Лигенза.

– Сегодня на рассвете приговор приведен в исполнение. Их расстреляли на тюремном дворе, – выстукивала она зубами о край рюмки, которую поднесла ей Рачинская. – Тела расстрелянных не выдали родным, ссылаясь на какое-то особое распоряжение. Трупы свалили на грузовую машину и увезли в неизвестном направлении.

Лигенза залпом выпила еще рюмку.

– Наш архитектор удалился в монастырь, – засвидетельствовала она.

– Боже мой! – воскликнула перепуганная хозяйка.

– Во время процесса он не покидал зала суда. В конце концов его сломил страх: может быть, у него совесть не чиста? Он удалился в монастырь молиться за нас и за себя.

Пани Лигенза выпила семь рюмок водки. Она удалилась почти совершенно пьяная, едва держась на ногах, новее же успев сообщить Альберту, что Рокита разбил атаковавшую его стрелковую роту. Он захватил три автомашины с обмундированием и оружием, уничтожив в схватке тридцать человек. Но и сам при этом потерял около двадцати солдат. Автомашины были сожжены, оружие бандиты забрали с собой, а обмундирование Рокита роздал крестьянам, которые поспешили вернуть его в ближайшее же отделение милиции. Это явилось лучшим свидетельством того, что никто уже не верил в победу Рокиты.

В сумерки на виллу Рачинской постучался подросток. Он вручил ей записку для Альберта, вскочил на велосипед и скрылся во тьме.

Альберт прочел записку и вздрогнул. Это был сигнал, которого он ждал много дней. «Вы мне нужны. Жду в монастыре. Анастазия».

Только на следующий день под вечер сестра-привратница провела Альберта в уже знакомую ему келью. Альберт, который успел проштудировать заметки учителя Рамуза, полученные от его дочери, как бы другими глазами осматривал грязные стены. Ведь именно здесь, в монастыре норбертинок в Домброво, 12 мая 1583 года по пути в Неполомицкий замок заночевали Ласский, Ди и Келли. Где-то здесь, может быть, возле одной из этих массивных стен, стояло, загадочно поблескивая, «хрустальное зеркало» и языком видений говорило о коварном злодеянии. Это здесь в середине июня, когда Ди и Келли возвращались в Прагу после магнетического сеанса с Баторием, безвозвратно исчезло их чудодейственное «хрустальное зеркало». Магистр Ди велел изготовить ему в Англии новое, которое и поныне можно видеть в Британском музее.

И снова май. По-летнему жаркие дни. Такие же знойные майские дни четыреста лет назад описывает в своем дневнике магистр Ди.

Во дворе, где растут старые грабы, поздние сумерки охлаждают землю, истомленную зноем. В монастырском саду благоухает сирень. Ее аромат пьянит и одурманивает. Из распахнутых дверей костела доносится запах ладана.

А в келье по-прежнему чертовски холодно. Пахнет затхлостью, словно в склепе. Громадное деревянное распятье покрыто сырой плесенью. Все та же кровать у стены с охапкой слежавшейся соломы в матраце, тишина, нарушаемая стуком сандалий по каменному полу галереи.

– Сообщите сестре Анастазии, что прибыл Альберт, – сказал он сестре-привратнице.

– Ей уже известно о вашем прибытии. Она просила минутку подождать.

Снова предстояло ждать. Он с омерзением вытянулся на матраце, подложив руки под голову, и уставился на запыленную лампочку под потолком.

Какими словами встретит его Анастазия? Что он ответит ей? Будет ли она просить или тоже начнет приказывать? А что случится потом? Это «потом» представлялось неведомым и пугающим, так что Альберт предпочел перенестись мыслями в безмятежную область похождений Джона Ди.

«…Во время остановки в монастыре норбертинок в Домброво, – записал в своем дневнике магистр Ди, – мы втроем сидели после обеденной трапезы – Ласский, Келли и я, рассуждая о некоторых проблемах. Внезапно над головой Ласского, подле Келли явился ангел, держа белую корону. Я услышал глас:

– Auditive victores estis .

После этого, когда мы принялись всматриваться в хрустальный диск, Келли голосом духа произнес:

– Я призвал тебя к особе Стефана и вверяю его твоей опеке. Потребуешь ли ты, чтобы в твоем присутствии я уничтожил Стефана за его гордыню, или же хочешь, чтобы я поразил его неизлечимой проказой, либо, напротив, исцелил, позволив ему сделаться твоим благотворителем?

Ласский просит духа только об одном: в присутствии Стефана Батория говорить по-венгерски. Тщетно! По утверждению Келли, дух святой ненавидит венгерский язык и обратится к королю по-латыни…»

Альберт усмехнулся, припомнив эту сцену. У него неожиданно появилось веселое, безмятежное настроение, заботы и опасности, которые его ждут, показались Альберту не такими уж страшными. Но тотчас же настроение снова изменилось от неожиданного удара колокола.

«Звонят, как на похоронах», – вздрогнул он.

Он успокоил себя мыслью, что на его похоронах никто не станет звонить в колокола.

Через минуту, словно из-под земли, донесся мрачный, монотонный голос, однообразное гнусавое бормотание, в котором время от времени отчетливо слышалась какая-либо строка из псалмов Давида.

На галерее раздался звук кованых сапог. В дверь его кельи постучали. Альберт вскочил с постели.

– Анастазия!…

Он глядел на нее с удивлением. Анастазия, которая вошла в келью, казалось, не имела ничего общего с той прежней Анастазией в белом одеянии монашки. Теперь она напоминала скорее женщину с поезда. В офицерских, с высокими голенищами сапогах, в свободной юбке, открывавшей колени, в кожаной летной куртке, из-под которой виден шерстяной свитер, и пистолет в кобуре на широком поясном ремне. Волосы, в беспорядке спадавшие на плечи, оттеняли ее лицо с белой кожей монашки, орлиный нос и небольшие, чуть тронутые помадой губы.

– Я вызвала вас по просьбе Рокиты. Он хотел бы выяснить, собираются ли наши английские друзья хоть немного помочь ему. Момент сейчас исключительный, вам, видимо, это отлично известно. Думаю, что поездка не доставила вам особенных затруднений.

Альберт нахмурился.

– Вы, вероятно, забыли, что я прибыл сюда, если так можно выразиться, инкогнито.

– О, не беспокойтесь. Все будет сохранено в абсолютной тайне, – ответила она с иронией.

– А кроме того…

– Кроме того? – подхватила она.

– Почему вы говорите: ему, Роките. Мне кажется, что помощь необходима прежде всего вам. Вы должны выехать за границу.

Она пожала плечами.

– Почему именно я, а не Рокита или кто-то из его людей?

– Потому что вы красивая женщина, – сказал он.

– Моя песенка спета!

– Его тоже.

Она вскочила разъяренная, со сжатыми кулаками. Заговорила быстро, почти истерично:

– До тех пор, пока он был сильный, одерживал победы, вы расхваливали его в своих радиопередачах и газетах. Потому что вам это было выгодно. Теперь же, когда он потерпел поражение, вы бросаете его на произвол судьбы. Теперь он для вас сделался обузой, так как утратил былую силу и нуждается в вашей помощи.

Альберт полез в карман за сигаретами. Его забавлял этот разговор.

– Вы, разумеется, правы, – произнес он, пуская дым колечками. – Но не следует забывать, что мы не чувствуем себя в долгу перед людьми, которые по отношению к нам не всегда сохраняли абсолютную лояльность. Я имею в виду особу Перкуна. Мне хорошо известны его приказы, в, которых он проклинал эмигрантскую «клику», якобы торгующую кровью его солдат. Он стремился к независимости. Ту же политику проводил сперва и Рокита. Только теперь, когда ему грозит окончательная гибель, он оглядывается на своих друзей. Впрочем, это не мое дело. Я прибыл сюда с иными целями. Разумеется, в Польше есть человек, который может помочь Роките. Я мог бы их связать.

– Вы сегодня же будете говорить с Рокитой.

– Здесь?

– Нет.

Она присела рядом с Альбертом, попросила сигарету.

Альберту хотелось поймать ее взгляд.

– Вы были женой Перкуна? Она вздрогнула.

– Нет. У него была жена и двое детей. Я же – только любовницей. И горжусь этим. Он был большим человеком, – она посмотрела прямо в глаза Альберту.

Он кивнул.

– Понимаю.

– Что вы понимаете?

– Так как вы не верите, что на вашем пути может встретиться человек, достойный Перкуна, вы удалились в монастырь.

Она презрительно передернула плечами.

– Вовсе нет. За мной охотятся, как за бешеной собакой, поэтому я и укрываюсь в монастыре.

– У них есть подробное описание ваших примет. Заместитель начальника уездного УБ Крыхняк цитировал мне его на память.

Она засмеялась.

– Крыхняк? Это же был один из самых преданных друзей Перкуна. Какая нелепая случайность, что он пал от рук своих товарищей. Рокита не мог простить себе того, что кто-то из его хлопцев нечаянно застрелил Крыхняка.

Альберта все больше и больше забавляла эта беседа. Он взял в ладони ее руку и коснулся губами кончиков ее пальцев.

– У меня такое чувство, словно я совершаю святотатство.

Она вырвала руку.

– Почему?

– Потому что я по-прежнему представляю вас в монашеском одеянии.

Она улыбнулась и подала ему обе руки. Внезапно Анастазия вскочила.

– Уже пора! Пошли!

Была теплая лунная ночь. Они остановились около монастырского костела. Благоухала черемуха. В лунном свете волосы Анастазии казались черными, такими же черными были поля, убегавшие к самой опушке расположенного неподалеку леса, поблескивала только песчаная дорога…

– Смотрите, – стиснула она его руку.

На опушке словно засветились немеркнущие искры. Их становилось все больше – неверных, блуждающих огней. Они выплывали из лесу, выстраивались длинной цепочкой и растекались по песчаной дороге среди полей, двигаясь в абсолютной тишине. Когда они оказались уже совсем рядом, до Альберта донесся скрип телег, он различил очертания лошадей и человеческие фигуры с факелами в руках.

– Идем! – потянула его за собой Анастазия. Они вышли на дорогу, навстречу приближавшейся цепочке огней. Около них с тяжелым стуком копыт пронеслось несколько вооруженных всадников в польской военной форме. Одному из них Анастазия махнула рукой. Он козырнул.

На башне ударил большой монастырский колокол. Его гулкий, заунывный звон прокатился над полями и, отразившись от стены леса, вернулся назад еще более мрачным.

Они опять разминулись с тремя вооруженными всадниками. Показалась вереница телег, впереди которой шла небольшая группа мужчин в военных мундирах. Они шли небрежной походкой, с автоматами на груди. Встречаясь с Анастазией, заглядывали ей в лицо. Офицер с двумя звездочками на погонах козырнул. На головах у них были конфедератки и почти у каждого – большая серебристая бляха рынграфа .

Проследовали и сами подводы – обычные крестьянские фурманки, на досках которых поверх соломы лежали мертвые тела. Зыбкое, колеблющееся пламя перебегало по их вздувшимся, почти черным лицам. От телег тянуло тошнотворным трупным запахом.

За подводами в полном боевом порядке, с обнаженными головами медленно шли две роты солдат Рокиты. Мерцали факелы, разбрызгивая, искры, выл колокол на башне костела. Бледный свет странно преобразил человеческие лица: они напоминали посмертные маски – черный провал носа, пустые ямы глазниц.

– Вы еще ничего не понимаете? – услышал он шепот Анастазии.

Да. Он пока ничего не мог понять.

– Это везут на кладбище тех девятерых, которых расстреляли. Чтобы похоронить как полагается. Их расстреляли на тюремном дворе. Трупы свалили в старый бункер в лесу, только немного присыпав землей. Пастух, который рано утром выгнал коров на лесную опушку, заметил это… Рокита направил туда своих людей, и тела откопали.

Похоронная процессия уже миновала их. Постепенно осела пыль на дороге, поднятая копытами лошадей. Колокол продолжал стонать.

– Идем, идем на кладбище, – Анастазия потянула Альберта за руку.

Он вырвался.

– Вы что, с ума сошли? – грубо крикнул он. – Вы забываете, что я выступаю в роли сотрудника органов госбезопасности. Мне только не хватало, чтобы кто-нибудь из ваших парней, попав в лапы Яруги, выложил ему: «Я видел майора УБ на кладбище в компании Рокиты и пани Перкун. У них очень трогательная дружба».

– Смелостью вы не отличаетесь.

– Просто я не хочу быть дураком.

Цепь огней уже сворачивала к монастырю. Там, на невысоком пригорке, находилось небольшое сельское кладбище. Луна скрылась за тучами. Налетел порывистый ветер, лес мрачно зашумел, вторя голосу приближавшейся грозы.

…Альберт и Рокита сидели в двух шагах друг от друга на стволе поваленной сосны у самой опушки.

Их разделяли полная темнота, осторожность, а может быть, и взаимное недоверие. Когда над лесом вспыхивали молнии, они различали только силуэты друг друга: на мундире Рокиты поблескивали металлические пуговицы, орел на околыше и окантованный жестью козырек воинской фуражки. Голос Рокиты звучал низко, приглушенный шумом ветра и далекими громовыми раскатами. С минуты на минуту мог хлынуть дождь. Рокита говорил торопливо:

– Благодарю вас, пан майор, за предостережение относительно Медведя. Признаюсь с сожалением, что вначале я сдержанно отнесся к вашему предупреждению. Впрочем, вы выражались очень неясно или же мне неточно передали. Медведь? Боже, это же мой лучший друг, приятель. И вдруг – изменник. Продался Яруге… Мы его подвергли допросу. Он признался. Я пристрелил его из своего пистолета. Собственноручно. Сделал я это для острастки. Я слышал, пан майор, будто вы сетовали по поводу того, что я подсылал к вам своих хлопцев. Правда ли это? Парнишка, который был у вас, вернулся ко мне и говорит: «Этот тип никакой не англичанин, а убек». Я спрашиваю его: «Почему ты так думаешь?» – «Сам мне так сказал». – «Он тебе об этом сказал?» – «Ну да…» Чувствую, что парень чего-то недоговаривает. Прижал я его как следует и узнал, что вы отобрали у него пистолет и швырнули на газон. Это окончательно убедило меня в том, кто вы на самом деле.

«Эх ты, глупец, – говорю я парню. – Если бы это был настоящий убек, ты бы уже давно сидел за решеткой. А он тебе пистолет возвратил. Откуда ему было знать, что ты от Рокиты, а не подослан из УБ?» И тогда я решил, что лучше всего поручить Анастазии связаться с вами. Но потом мы снова перепугались. Нам показалось, что вы действительно из УБ, а между тем Анастазия уже успела показать вам подземелья в монастыре…

– А потом вы попали в безвыходное положение, – сухо прервал его Альберт.

– Вы осуждаете меня за этот налет на город?

– Зачем вы убили учителя Рамуза? Вам хочется настроить против себя интеллигенцию?

– Что делать! Интеллигенты должны помнить, что всегда найдутся люди, которые будут вести счет каждому проступку любого из них. Впрочем, Рамуз погиб по другим причинам. В моих отрядах его считали другом Перкуна. Но какой это, с позволения сказать, друг, если на него нельзя положиться, если он может всадить нож в спину? Я не нуждаюсь в вероломных друзьях. Он, видите ли, собирался помирить меня с коммунистами!

– Что вы думаете предпринять?

– Не знаю. Это решит штаб. Мое мнение: ситуация сейчас такова, что пора расформировать группу. Некоторые пусть постараются нелегально перебраться через границу, остальные подадутся на западные земли. Главное, переждать самый тяжелый момент. Потом я снова всех созову.

– В распоряжении УБ имеются подробные описания примет почти любого из вас. Под землю вам спрятаться не удастся. А на земле, да к тому же в Польше, доберутся до каждого…

– Ну, а что вы нам советуете, пан майор?

– Вы не спрашивали совета, когда еще имели силу.

Рокита не отвечал. Альберт тоже хранил молчание. Гроза приближалась, тьма густела с каждой минутой.

– Мой совет таков, – медленно произнес Альберт. – В Польше находится офицер английской разведки, полковник Джонсон, который, разумеется, под другой фамилией работает в Министерстве национальной обороны. Необходимо, чтобы вы с ним побеседовали. Он сможет вам помочь, у меня же, увы, иные задачи. Я знаю, что в столь же тяжелом положении отряд Желязного на Люблинщине. Может быть, вам стоит объединиться?

– А как туда перебраться?

– С этим будет немного трудновато. Однако я постараюсь вам помочь. Как офицер органов госбезопасности, я смогу раздобыть грузовую автомашину с эмблемой Красного Креста. Вы сядете в нее вместе со своими лучшими людьми, и мы двинемся в путь прямо средь бела дня. Я сам поведу грузовик. По дороге, где-нибудь под Варшавой, вас будет поджидать полковник Джонсон. Вы перейдете в его машину. Я же с вашими парнями отправлюсь дальше. Вы нагоните нас в лесу под Гарволином. Желязного известят, и он будет в условленном месте. Разумеется, вам со своими людьми придется пойти под его команду.

– Не согласен! – закричал Рокита.

– Это неизбежно. Там его район. Вы приезжаете к нему, а не он к вам. Впрочем, поступайте, как знаете. Не я разрабатывал этот план, а полковник Джонсон

– Не согласен!

Молнии перечеркивали черное небо. Их резкий блеск слепил глаза. Ветер уносил слова Рокиты куда-то в сторону. Альберта забавлял подрагивавший силуэт Рокиты – приземистая, словно тумба, фигура с выпиравшим животом.

– До послезавтрашнего вечера я должен получить от вас ответ, – Альберт постарался перекричать шум разбушевавшейся стихии.

Ливень забарабанил по листьям. Альберт поднялся, подал руку Роките.

– Итак, послезавтра вечером, – повторил он. Крупные холодные капли попали ему на волосы, проникли за ворот. Альберт припустил через поля к монастырю. Но ливень настиг его через десять-пятнадцать шагов, хлестал по голове и спине, сплошной поток воды заливал лицо. Альберт ворвался в свою келью запыхавшийся, промокший до нитки. Анастазия принесла горячий чайник. Не обращая на нее внимания, он сбросил с себя мокрую одежду и, завернувшись в тонкое одеяло, стуча зубами, улегся на постель. Анастазия придвинула к нему скамейку с горячим чаем. Альберт пил, обжигая губы. Его бил озноб, и чай проливался на пол. За толстыми монастырскими стенами неистовствовала буря, потоки дождя скатывались по стеклам узкого оконца. Неожиданно погас свет – вероятно, где-то молния угодила в провода. Альберт отставил стакан, лег навзничь на постели и прикрыл глаза. Он вздрагивал от внезапного и резкого блеска молний, которые полыхали прямо над крышей монастыря.

Анастазия принесла бутылку с остатками спирта.

– Тебе когда-нибудь случалось убить человека? – спросил он.

– Нет.

– В УБ рассказывают, что после гибели Перкуна ты сама приводила приговоры в исполнение.

– Это ложь, – ответила Анастазия небрежно, разливая спирт по рюмкам. Она произнесла это с таким безразличием, словно речь шла о каком-то пустяке.

– Если тебя схватят, то дадут не больше пятнадцати лет.

– Все равно мне этого не вынести. Я всегда ношу с собой пистолет. Лучше застрелиться.

Гроза ушла дальше, на юг. Дождь затих, и тотчас же в келье Альберта посерело, разъяснилось.

– А тебе приходилось убивать?

– Да. Сначала на фронте. Ну и теперь…

– Ты же не палач.

– Иногда я бываю жертвой, которая случайно сорвалась с виселицы, и тогда сам убиваю палачей…

Он опрокинул рюмку. Поперхнулся. Слезы застлали ему глаза. Анастазия пила медленно, втягивая спирт тонкой струйкой прямо в горло и следя за тем, чтобы не обжечь губы. Вероятно, этому искусству она научилась в отрядах Перкуна.

– Я не боюсь смерти, – проговорила она. – Я видела их на кладбище. Они распухли, посинели. А я знала каждого из них, когда они с Перкуном ходили в его отрядах. Я должна прикончить Яругу. Уже дважды я выследила его. В первый раз струсила. Во второй – помешали.

– Ты страшная женщина.

– Тебе про меня говорили правду. Я действительно ликвидировала трех агентов УБ. Но меня пугает сам вид трупа.

– Почему тогда в поезде ты не позволила меня тронуть?

– Я думала не о тебе, а о том ксендзе. Я чувствовала себя отвратительно: на меня подействовал, труп в окне.

– А потом, в монастыре? Я говорил тебе, говорил, а ты как онемела.

– Меня разбирало любопытство: как ты поведешь себя? Я догадывалась, что нравлюсь тебе. Признайся, ты ведь не был уверен – вдруг да я действительно монахиня?

Он пошевелился, жестом руки приглашая ее присесть.

– Слушай, Анастазия, кто в уездном УБ, помимо Крыхняка, работал для Рокиты? Может, наступит такой момент, когда мне надо будет знать, кому я могу довериться.

– Не знаю.

– Не доверяешь мне?

– Да. Я не доверяю тебе.

Он приподнялся на локте и с интересом наблюдал за нею.

– Не доверяешь мне? Тогда скажи, зачем вы морочите мне голову?

Анастазия села на постель возле Альберта и испытующе посмотрела на него, прямо ему в глаза. Она изучала его лоб, нос, губы, словно они могли помочь ей выведать его тайну.

– Я не доверяю тебе. Но вместе с тем ты единственный человек, который может нас спасти, дать нам возможность продолжать борьбу. Рокита прочел несколько книжонок о приключениях шпионов. Он воображает, что «Интеллидженс Сервис» – это сила, что у нее повсюду свои люди и стоит ей захотеть – она поможет нам. Это правда?

– Ты не любишь Рокиту, – констатировал он.

– Презираю. Он дурак. Перкун боролся ради какой-то идеи, а Рокита – обыкновенный одержимый. Допрыгался до того, что пришлось нам просить вашей помощи.

– А это настолько унизительно?

– Да. Вы шпион. За английские деньги получаете информацию о нашей стране.

– Вы тоже воюете на английские деньги.

– Неправда!

– На английские деньги приобретено ваше оружие и патроны. Люди, которые вами командуют, пребывают в Лондоне на английском жалованье, хотя вам они и не платят денег.

– Это свинство так о нас думать.

Анастазия встала и принялась ходить взад и вперед по келье. Она была зла, однако в этом приступе гнева казалась еще более красивой. Альберт следил за ней и, как тогда, в подземелье, готов был дорого заплатить за то, чтобы узнать, о чем она сейчас думает. Для него не подлежало теперь сомнению, что в ее лице он имеет врага гораздо более сообразительного и опасного, нежели Рокита. «Не хватало еще, чтобы она начала мне действительно нравиться. Тогда это будет история, совсем как в бульварном шпионском романе», – подумал он.

Неожиданно Анастазия снова присела около него.

– Как тебя зовут?

– Альберт.

– Меня интересует твое настоящее имя.

– А тебе не все равно?

– Нет.

– Почему?

– Объясню позже.

– Меня так долго приучали к тому, чтобы я позабыл о том, кто я на самом деле и как меня зовут, что я успел забыть. Забыл на самом деле.

– Ты мне не доверяешь?

Альберт сел, не обращая внимания на то, что одеяло почти совсем соскользнуло с него. Он был в бешенстве, говорил, стиснув зубы:

– Слушай, ты… Я не знаю, как тебя зовут. Но в этом деле вы только приобретаете, я же рискую потерять все. Меня сбросили сюда не ради твоих прекрасных глаз. Я тут вовсе не для того, чтобы спать с тобой да спасать твоего Рокиту. Схватят тебя – и на следствии ты прежде всего «сыпанешь» меня и порученное мне дело. Нет! От меня ты ничего не услышишь. Я тоже ни о чем не хочу у тебя спрашивать.

– И все-таки ты спрашивал? Хотел узнать, кто в УБ работает на Рокиту. Именно это и насторожило меня.

Он пожал плечами. Она коснулась пальцами его обнаженного плеча, осторожно погладила шею. Его раздражали эти нежности. Альберт знал, что он красивый мужчина и нравится женщинам. Но ему казалось, что она считает его простаком, который может, поддавшись ее ласкам, начать болтать о своих делах. Такие вещи, кажется, происходят в кино.

– Не изображай из себя Мату Хари, – сказал он. Анастазия отдернула руку.

– Я не предполагала, что ты хам…

– У моих наставников не было времени заниматься моим воспитанием.

– Тебе налить еще?

– Разумеется, – кивнул он.

Они еще выпили. Алкоголь согрел Альберта, монастырская келья стала казаться ему почти уютной.

– Ты прибыл оттуда. Скажи мне, что они собираются предпринимать дальше. С нами.

– Не знаю. Это меня не касается. Я только выполняю приказы.

– Не знаешь? – вспыхнула она. – Так кто же, наконец, знает об этом? Кто может сказать мне, что с нами будет?

– Я считал, что ты знаешь об этом лучше…

– Раньше я знала. Во всяком случае, мне казалось, что я знаю. Тогда был жив Перкун, он говорил, что необходимо бороться. Теперь я уже ничего не знаю. Одно мне ясно: мы не прекратим борьбу до тех пор, пока здесь будут хозяйничать люди, состоящие у Москвы на жалованье.

Альберт зевнул.

– Я не собираюсь агитировать тебя за коммунистов, как ты, наверно, догадываешься. Но ты их не знаешь. Совершенно не знаешь. Если бы они состояли на жалованье у Москвы, то можешь быть уверена: Роките не пришлось бы отсюда бежать. Впрочем, – зевнул он громко, – может быть, ты переменишь пластинку?

– Хорошо, – согласилась она. – В таком случае скажи, действительно ли «Интеллидженс Сервис» так сильна. Рокита утверждает, будто вы целыми годами способны терпеливо добиваться того, чтобы устроить своего человека на какую-нибудь ответственную должность, что вы копаетесь в прошлом разных людей и потом, шантажируя их, принуждаете работать на вас.

– Рокита начитался дурацких книжонок. Но это ему не повредит.

– Ах, – вздохнула она. – Даже не верится, что есть такие страны, как Англия, где война уже действительно закончилась. Там можно отправиться гулять в лес, не боясь, что тебя пристрелят…

– Тут тоже будет спокойно. Через год-два… – пробормотал он, едва борясь с одолевавшей его сонливостью. – Ты уже уходишь? – встрепенулся он.

– Ухожу, – бросила она от самой двери. – Я подумала, что не смогла бы лечь с тобою в постель.

– Почему?

– Потому что не знаю твоего настоящего имени.

– У тебя странные понятия о морали. Довольно забавные.

Он услышал, как хлопнула дверь. И сразу уснул как убитый.

Назавтра в двенадцать часов дня Альберт сошел с поезда на главном вокзале в Варшаве и отправился на свидание с человеком, которого он называл полковником Джонсоном. Четыре часа спустя он, уже в форме майора Войска Польского, мчался по шоссе в сторону города Р., сидя за рулем массивного грузовика ГАЗ с эмблемами Красного Креста.

В Р. он прибыл ровно через сутки. Альберт поставил машину на территории воинских казарм, а потом навестил портниху Франсуазу Лигензу и передал ей записку для Рокиты. Затем, как свидетельствует дело, носящее шифрованное название «Хрустальное зеркало», майор С-25 зашел в кафе-кондитерскую, заказал две чашечки черного кофе и съел несколько пирожных.

По пути на виллу Рачинской, где Альберт собирался в последний раз переночевать, он заглянул к Яруге. Они обменялись всего лишь несколькими фразами. Уже прощаясь, Альберт вдруг спохватился, вспомнив о каком-то важном деле:

– Вы как-то говорили мне, начальник, о таинственном исчезновении одного из ваших агентов. Может быть, речь шла о швейцаре местного отеля?

– Более или менее, – нехотя подтвердил Яруга.

– Я интересовался этим делом. Ваш швейцар сидит у нас в Варшаве. Его арестовал поручик Миколай Л., ну, знаете, тот, который убит. Как только я закончу свои дела, постараюсь добиться его освобождения.

– Он оказал нам неоценимые услуги. А что, были какие-то серьезные основания для того, чтобы арестовать его?

– Нет. Мне кажется, что нет. Пожалуй, это была ошибка, – с сожалением констатировал Альберт.

Потом он возвратился на виллу Рачинской, заперся в своей комнате, окно которой выходило в сад, на белые березки со свежей зеленой листвой. В ожидании сигнала от Рокиты он принялся снова перелистывать заметки учителя Рамуза.

Рамуз записал несколько суждений людей из ближайшего окружения Стефана Батория о состоянии его здоровья, вплоть до последних минут его жизни. Смерть Батория всех поразила. Мнения на этот счет были противоречивыми. Утверждали, что до самой смерти король отличался превосходным здоровьем, или наоборот: будто его терзала какая-то неизлечимая болезнь – гнойник на голени. Смерть короля оставалась загадкой. Не было, однако, оснований связывать ее с визитом Ди и Келли. Историки не очень-то спешили разгадать эту тайну, хотя им гораздо легче бывает распутать то, что некогда для самих очевидцев представлялось неразрешимой загадкой.

«Так, вероятно, случится и с нами, – подумал Альберт. – Только появится ли у кого-нибудь желание заниматься расследованием обстоятельств гибели Крыхняка или Рокиты?»

В архивах Управления госбезопасности в твердых папках объемистых скоросшивателей, среди сотен телефонограмм об убийствах и налетах отрядов Перкуна и Рокиты, хранятся небольшие пожелтевшие листки донесений майора С-25, который разработал план с подброшенным парашютом и предложил, чтобы сам он был направлен в город Р. под видом агента-парашютиста. Кроме написанных на машинке агентурных донесений, на двойном, выдранном из тетрадки листке набросан план с изображением нескольких улочек. На нем крошечными квадратиками нанесены здания уездного УБ и уездного комитета партии, цветные стрелки показывают, как наступал Рокита в ту памятную ночь, когда погиб Крыхняк. В большом конверте находится несколько фотографий. Вот любительский снимок заупокойной мессы, которую отслужили тут же подле рва, из которого извлекли останки девятерых бандитов, расстрелянных по приговору военного трибунала. На первом плане ксендз, а дальше коленопреклоненный Рокита в мундире, с воинской фуражкой в руке. Рядом с ним длинная шеренга солдат его отряда: они застыли сосредоточенные, серьезные, взволнованные торжественностью минуты. А вот фотография Перкуна с поэтичным посвящением: «Люблю тебя, потому что ты, как сама мелодия польской земли, как ее стихия, как её страдания, ее зов, ее боль и надежда». Со снимками соседствует агентурное донесение, подписанное: «Ночной Лелек», где сообщается о месте ночлега Перкуна с его штабом. А потом уже только копия судебного приговора, протоколы допросов. И снова сообщения об убийствах, совершенных Рокитой, сводки об операциях уездного УБ, длинные списки коммунистов и сочувствующих им, павших от рук Перкуна и Рокиты…

На небольшой карте Польши красным карандашом обозначена трасса маршрута грузовой машины с Рокитой и его людьми, машины, которую вел Альберт. Около вьющейся по карте красной линии несколькими крестиками нанесены контрольно-пропускные пункты с надежными сотрудниками УБ. Им поручено беспрепятственно пропускать грузовую машину марки «ГАЗ» с майором Войска Польского за рулем. Приказано ни в коем случае не допускать, чтобы ГАЗ был кем-нибудь остановлен. Однако вслед за ГАЗом следовала специальная машина с людьми на тот случай, если грузовик майора С-25 будет кем-нибудь задержан в пути.

Альберт прикрыл окно и еще раз взглянул на часы: около двух часов пополуночи. Он был уже в мундире и готовился уходить, но все еще медлил. Альберт чувствовал, что его одолевают сон и усталость, а ведь ему вскоре предстояло начать поединок со смертью, в котором все решают минуты, секунды, сосредоточенность и быстрота.

Записку от Рокиты он получил в десять часов вечера. Рокита и его штаб принимали план полковника Джонсона. В шесть утра группа в составе тридцати лучших людей Рокиты вместе с ним будет ждать Альберта в лесничестве Грабы.

«Именно там был убит Куртман», – вспомнил Альберт. Абсолютная тишина, царившая на вилле Рачинской, действовала ему на нервы, раздражали и собственная неуверенность, беспокойство.

Он закурил и подошел к окну. В этот момент ему послышался отдаленный звук шагов. Потом в дверь постучали.

– Войдите! – Он стремительно повернулся от окна, забыв на мгновение об угрожающей ему опасности: пояс с пистолетом валялся на постели в другом конце комнаты.

Вошла Анастазия. Она была в светлом весеннем плаще, голова повязана белым платком.

– Рокита принял план Джонсона? – спросила она, едва кивнув головой.

– Да. Я не понимаю, однако… – начал Альберт, но она прервала его:

– Когда вы перебросите штаб Рокиты?

«Она пришла меня убить. Никогда мне не доверяла. А теперь она знает, кто я», – подумал Альберт, не сводя глаз с ее рук, глубоко засунутых в карманы плаща. Он вспомнил об оружии, оставшемся на кровати, перевел взгляд на ее лицо, более бледное, чем обычно, и похожее на гипсовый слепок. «Итак, это случится здесь? Здесь должно произойти все это? – с удивлением подумал он. – Я буду еще одним из тех, кому не повезло».

Он сказал:

– Я думал, что Рокита в первую очередь уведомит вас о своем решении.

– Вы переоцениваете мою роль. А кроме того, я категорически отказалась ехать к Желязному. В монастыре я в безопасности, думаю, что здесь буду более полезной, чем в лесу.

– В таком случае зачем вы явились сюда? У меня вам угрожает самая большая опасность. Каждую минуту может явиться кто-нибудь из Управления безопасности и вызвать меня к Яруге.

– Когда выезд? – спросила она, как будто его слова не дошли до ее сознания.

– Завтра в шесть утра мы выезжаем из лесничества Грабы, – ответил он.

И подумал: «Теперь она пристрелит меня, так как поймет, что я ее обманываю. Хотя если перед этим она скажет: «Врешь», – то я, может быть, сумею ей объяснить, что имел в виду сегодняшнее утро, поскольку мы разговариваем в два часа ночи».

– Я еще сегодня днем постараюсь увидеться с Рокитой. Этот выезд – безумие! – вскрикнула она. – Почему ты молчишь? – опять крикнула она.

– Что я должен говорить? Хочешь услышать: жалею, что связался со щенками? По вашей просьбе я был у полковника Джонсона, мне удалось достать грузовую машину и убовские бумаги, дающие право перебросить отряд на Люблинщину. Машину и бумаги люди раздобыли с риском для жизни, а теперь вы не одобряете этого. Прекрасно! Может, оно и к лучшему. Особенно для меня, потому что мне не придется вести машину и рисковать своей головой ради дураков. Знай, однако, что на этом конец. Забудь, что когда-то существовали Альберт и некий полковник Джонсон. И не вспоминай даже тогда, когда Яруга будет глядеть в твои хорошенькие глазки.

– Меня живьем не возьмешь.

Это не мое дело. Но только не скулите потом, что союзники оставили вас с носом, не оказали помощи вашему глупому, смешному, опереточному воинству.

– Заткнись!

– Ты же хотела, чтобы я сказал что-нибудь.

Она вынула руки из карманов. Уселась на постели и по-женски красивым, плавным движением поправила прическу.

– Тебе идет мундир, – пробормотала она.

– Да-а-а-а?

– Рассуждай, как военный: что за смысл нам перебираться на Люблинщину? Тут мы сильны, потому что нам известна каждая нора. У нас здесь свои базы, свои люди. А там?

– Там все эти контакты существуют у Желязного. Район Люблинщины гораздо удобнее для борьбы. Объединив свои силы, вы сможете еще многое сделать. Впрочем, вопрос о переброске решит штаб Рокиты. Там есть вояки, знающие толк в этом деле. Ты же, прости меня, всего лишь отважная и красивая женщина. Если ты пришла ко мне, чтобы поиграть со мной в Адама и Еву…

– Я пришла вовсе не для того, чтобы позабавиться. Ты мне подозрителен, понимаешь? С самого начала я чувствую в тебе что-то такое, что меня раздражает и беспокоит. Я очень жалею, что тогда в поезде не велела прикончить тебя.

Альберт негромко расхохотался.

– Послушай, малютка, – сказал он, едва сдерживая смех. – Завтра мы заедем за тобой на машине. В монастырь. Сначала я погружу весь отряд, а потом сверну с дороги и прихвачу тебя. Сделаю я это только потому, что ты мне чертовски нравишься.

– Не трудись. Можешь забрать Рокиту и отправляться вместе с ним хоть в самое пекло. А парни останутся здесь. Останутся, – произнесла она тихо. Однако то, что она говорила, было очень важным. – Этих ребят поднял на борьбу Перкун. Если нет Перкуна, я за них в ответе. И они знают об этом. Они послушают меня, а не Рокиту. Мне же вся эта игра представляется подозрительной. Уж слишком легко все получается. Слишком легко и просто!

Он подумал: «Я должен пристрелить ее так же, как Крыхняка. Но я знаю, что не сумею этого сделать. Я мог бы связать ее, однако мне кажется, что она слишком хорошо владеет оружием и не позволит мне отобрать его. А если даже я и свяжу ее, как это бывает в кино, то, прежде чем я окажусь у Яруги, кто-нибудь освободит ее. Не могла же она явиться сюда в одиночестве!»

И еще Альберт подумал:

«Через час мне надо выехать к Роките…»

– Я провожу тебя, – бросил он.

Анастазия поднялась с постели. Одернула на себе платье и плащ.

– А ты, оказывается, умеешь быть джентльменом, – с иронией произнесла она.

Внизу, в гостиной, темнота, хоть глаз выколи. Они пробирались ощупью, касаясь друг друга локтями, как тогда в монастырском подземелье.

«Может быть, пристрелить ее здесь?» – подумалось ему.

Улица была пустынной. Только когда они проходили через сад, Альберту на короткий миг почудились среди кустов очертания нескольких фигур.

– Где твои ребята? – спросил он.

– Стерегут мой велосипед на старом кладбище. Знаешь, где это?

Он спросил:

– Поедешь прямо к Роките?

– Почему ты спрашиваешь об этом?

– Я хочу, чтобы ты передала Роките: пусть он захватит с собой съестных припасов по крайней мере дня на три. Так приказал Желязный.

– Хорошо. Я скажу ему. Однако в этом нет никакого смысла, потому что ни один из наших ребят туда не поедет.

Около белого забора, опоясывающего какой-то старый дом с пристройкой, Анастазия сказала:

– Дальше меня провожать не следует.

– Я пройду еще немного, – проговорил он неуверенно.

Они продолжали идти в полном молчании и поэтому услышали шум машины задолго до того, как она выехала из боковой улочки. Машина миновала их не особенно быстро – маленький пузатый «газик» с надстроенным верхом.

Когда красные огоньки скрылись за поворотом, Альберт замедлил шаг. Теперь наступила самая удобная минута для того, чтобы обезвредить Анастазию: пустынная, мрачная улица, разрушенные ограды и руины домов – остатки бывшего гетто.

– Подожди меня, – остановила его Анастазия. – Здесь рядом старое кладбище. Там в кустах у меня припрятан велосипед.

Не дожидаясь ответа, она юркнула в дыру, видневшуюся в ограде, и пропала во мраке. Возвратилась уже по улочке, ведя рядом дамский велосипед.

– Сначала мне надо съездить в монастырь, закопать оружие, – сообщила она. – Завтра днем я отправлюсь в лесничество Грабы. Передам Роките приказ Желязного. Но знай, что я буду отговаривать его от этой поездки. Я честна по отношению к тебе и откровенно предупреждаю тебя.

– Поступай как хочешь, – отозвался Альберт.

– Ты приедешь в Грабы? – спросила она.

– Да.

– Увидишь, какая там красота. Густой лес, и вдруг перед тобою открывается прекрасная поляна, а на поляне белый, напоминающий усадьбу дом лесника. Ты хам, и подобные вещи на тебя, вероятно, не производят впечатления. Однако я тебе признаюсь, что если и есть на свете такое место, где ты можешь от меня чего-то добиться, так это именно там. Только сначала тебе придется назвать свое настоящее имя.

– Хорошо, – кивнул он. Он знал, что им уже не суждено встретиться в доме лесника. Знал и то, что они вообще больше никогда не увидятся.

– Держись, – сказала Анастазия, протягивая ему руку.

По улице навстречу им шли двое. «Это наверняка ее охрана», – подумал Альберт.

Анастазия вскочила на седло, ногой оттолкнулась от земли и помчалась прямо на идущих. Они расступились, пропуская ее, так как она ехала прямо по тротуару, как принято в небольших городах.

Альберт повернулся и пошел обратно к дому Рачинской. Когда он переходил через улицу, его чуть было не сбил тот самый «газик», который минуту назад обогнал их. Из кабины выскочил Яруга.

– Уехала? – спросил он. – Я уж думал, что ты от нее не отвяжешься.

– Вы ее не догоните, – сказал Альберт.

– Э-э, чепуха. Мои парни тоже на велосипедах. Они не пустят ее дальше того креста, что за городом.

– У нее охрана. Я заметил каких-то двух типов…

– Двух? Пешком? Это мои ребята, – успокоился Яруга.

– Живьем вам ее не взять.

– Увидишь. А ты? – спросил Яруга.

– Я? – удивился Альберт. – Ведь ты же знаешь…

– К вечеру все будет кончено. Держись! – воскликнул тот и, взобравшись в машину, умчался.

Альберт взглянул на часы и направился прямо к казармам. Вдруг ему показалось, что откуда-то из ночной глубины, из тишины и мрака до него донесся отзвук далеких выстрелов.

…В четыре часа утра Альберт вывел машину из ворот казармы. Громадный ГАЗ с брезентовым верхом покатил по неровным улицам городка, миновал мост на реке и оказался на асфальтированном шоссе. Альберт ехал медленно, с наслаждением вдыхая воздух, наполнявший кабину, – запах кожаной спинки, бензина и машинного масла. Рассвет занимался в молочном тумане, блестящая полоса шоссе казалась металлической лентой, которая навертывается на колеса автомашины. Потом Альберт свернул на дорогу, покрытую гравием. По сторонам потянулись леса. Он еще сбавил скорость и, опустив бортовые стекла, подставил лицо и волосы порывам свежего ветра.

Альберт даже самому себе не смел признаться в том, что с каждым новым километром в нем нарастает странное чувство. Словно петля, накинутая на шею, все сильнее сдавливает ему горло. Это был страх. Чем меньшее расстояние отделяло его от дома лесника, тем драгоценнее казалась ему каждая прожитая секунда. Может быть, это последние минуты в его жизни?…

Из-за леса показался огромный диск солнца. По краям красный, в центре раскаленный добела. Все предвещало жаркий, безоблачный день. Суждено ли ему дожить до полудня, увидеть солнце, склоняющееся к горизонту?

В большой деревне с костелом о двух башнях в неороманском стиле он свернул с широкого тракта на песчаную проселочную дорогу. Миновал неглубокий ручей, обогнул дюны, заросли вереска и оказался в маленьком, прилепившемся к лесу селении. Высокие массивные сосны здесь вплотную подступали к самым амбарам и сеновалам. Село насчитывало всего лишь несколько дворов, дальше дорога потянулась по высокой насыпи, проложенной через топи, которые поросли ольхой. Неожиданно рельеф местности резко изменился – начался подъем. Альберта остановил пост Рокиты. Двое солдат, вооруженных автоматами, проводили его под навес с кормушками для косуль, где был полевой телефон, связанный с домом лесника, находившимся в полукилометре отсюда.

«К вечеру все будет кончено», – мысленно повторил Альберт.

Рокита отдал по телефону приказ – пропустить машину. Часовой с поста вскочил на подножку ГАЗа и сопровождал Альберта вплоть до небольшой поляны, где виднелся длинный белый дом, напоминавший старопольские усадьбы. На крыльце его ожидал Рокита.

Рокита напоминал деревенского лавочника, напялившего военный мундир. Он говорил о себе, что у него фигура Наполеона. Ходил Рокита прямо, выпятив живот и по-бонапартовски заложив руку за борт. У него было плотное, налитое кровью лицо. Офицерскую фуражку довоенного образца он низко надвигал на глаза. Туго застегнутый ворот мундира врезался в затылок. Голову Рокита держал высоко, узкие губы всегда были поджаты.

– Прошу поторопиться. Самое позднее к десяти утра мы должны быть под Варшавой, – напомнил Альберт.

– Эй, вы там! Пошевеливайтесь! – окриком подхлестнул он своих людей, которые выносили из дома ящики с патронами, оружие и укладывали все это в просторном кузове ГАЗа. Оружие содержалось в безукоризненном состоянии и оказалось самых последних выпусков. Рокита пытался поймать в глазах Альберта хотя бы тень восхищения. Люди Рокиты были в новом польском обмундировании: как раз недавно бандитам удалось разграбить состав с продовольствием и одеждой, предназначавшимися для армейских частей. Лишь очень немногие были в английских френчах.

– Этих мы спрячем поглубже, – пояснил Рокита. – Ближе к выходу сядут люди исключительно в польских мундирах. Мы будем выглядеть как обычное воинское подразделение, которое направляется навстречу врагу. Если нас кто-нибудь и зацепит, мы ответим таким огнем, что останется только мокрое место. Я беру два миномета, десять пулеметов с тремя зарядными ящиками, запас гранат, ящик с винтовками. Кромe того, все мои люди вооружены автоматическим оружием: «стены», которые нам сбросили в 1944 году. Стоило бы вернуться еще разок, здесь остается почти целый склад оружия и обмундирования. Этот груз сброшен на парашютах три года назад.

– Этот вопрос надо будет согласовать с Джонсоном. Я готов еще раз совершить подобную поездку, – проговорил Альберт, равнодушно оглядываясь по сторонам и стремясь сосчитать суетившихся около машины бандитов. По его подсчетам, их было около шестидесяти.

– Сколько же, черт возьми, вы собираетесь втиснуть в эту машину?

– Тридцать человек, как мы и договорились… Тридцать самых лучших моих вояк…

Альберт отвернулся от машины, чтобы люди Рокиты не могли увидеть его лица.

– Почему вы так осторожничаете, майор? – спросил Рокита.

Альберт сделал вид, что не уловил ехидства в его голосе.

– Я не хочу дрожать от страха, если кто-нибудь из ваших парней «подожмет лапки» и выдаст меня так же, как уже выдали многих других. Я присутствовал на допросах. Они «засыпают» друг друга. А я из-за какого-то слизняка могу провалить задание, ради которого меня и забросили сюда из Англии.

– А вы, оказывается, осторожны!…

– Осторожность – главное, чему нас обучали в школах британской разведки.

– Есть ли какая-нибудь возможность перебраться на ту сторону?

– Да. Но это может решить только полковник Джонсон.

– Джонсон да Джонсон. Черт возьми! В конце концов мы воюем в Польше, а не в Англии. Что это за птица такая? Английский гаулейтер Польши?

Альберт не ответил. Рокита пригласил его на завтрак. По желанию Альберта они завтракали только вдвоем в отдельной комнате. Рокита принес бутылку водки, но Альберт ограничился только рюмкой. Ему предстояло вести машину.

Водка подействовала на Рокиту почти сейчас же. Он покраснел, глаза заблестели.

– Быстрее, быстрее ныряйте в этот мешок, – начал он шутливо подгонять своих подчиненных.

Они вскакивали в кузов поодиночке. Смеялись, шутили. Альберт стоял подле кабины, ожидая, когда его «мешок» наполнится до краев и можно будет, наконец, «завязать» его. Он распознал щенка с холеными усиками, который перетряхивал его чемодан на пути к Р. Потом он заметил архитектора в английском френче с одной звездочкой на погонах.

– А этот что тут делает?

– Это Прокоп. Начальник нашей разведки. Вы ведь знакомы?

– Конечно. Потому-то я и радуюсь, что он тоже поедет вместе с нами.

Ему хотелось смеяться. Этот лес и машина, дом лесника, люди в военном обмундировании, Рокита и он сам, Альберт, – все это напоминало гротеск.

Он положил руку на плечо Рокиты:

– Этот грузовик – ваш ноев ковчег. В стране потоп, я провезу вас на штормовой волне над бездонной пучиной. Мы высадимся на горе Арарат.

Взгляд Рокиты повлажнел. Водка оказала свое действие.

– Здорово вы это сказали, майор…

Рокита потерял нить своих рассуждений. Замолчал. Молчание Рокиты доставило Альберту большое облегчение. Он подошел к радиатору, поднял верх и проверил свечи. Заглядывая в мотор, он почувствовал, как солнце пригревает ему спину. Запах машинного масла смешивался с животворным ароматом соснового леса. «К вечеру все будет кончено», – подумал он снова.

Они мчались со скоростью 90 километров в час. Ровная лента шоссе блестела как стекло. Над накаленным асфальтом поднимался легкий пар, стало жарко и в кабине. Альберт сбросил мундир, оставшись в одной рубахе, на лбу у него дрожали капельки пота. Он смахивал их левой рукой, каждый раз поглядывая при этом на часы. Стрелки передвигались нехотя, словно истомленные зноем.

Альберт краем глаза видел, что происходит за стеклом, отделявшим кабину от кузова. Там бодрствовал Рокита со «стеном» на коленях, нацеленным прямо ему в спину. Из-под брезента с эмблемой Красного Креста ощетинивались дула автоматов и минометов, тридцать пар рук в любой момент готовы были нажать на спуск, метнуть гранаты. Альберт вез груз, столь же ненадежный и опасный, как динамит. Взрыв мог быть вызван самой пустячной случайностью – встречей с обыкновенным патрулем, контролирующим какой-нибудь участок шоссе. Опасность подстерегала ежеминутно, отовсюду.

На узкой улочке какого-то городка ГАЗ чуть было не врезался в доверху набитую ящиками грузовую машину. А у самого края небольшой березовой рощи на шоссе внезапно появилось десятка полтора советских солдат. Они стали цепью поперек дороги. Солдаты были утомлены переходом и, как видно, хотели, чтобы водитель подбросил их к ближайшему местечку, расположенному в десяти километрах отсюда. Альберт затормозил, а когда они подбежали сзади, чтобы взобраться в кузов, он вдруг рванул вперед, едва не задев одного из солдат.

– Послушайте, майор, – обратился к нему через оконце Рокита. – Мне говорили, что в нашем городке вы пытались выдавать себя за историка. Вы как будто даже вели ученые разговоры с учителем Рамузом. Все это удивительно смешно выглядит. Сразу чувствуется, что вы ни малейшего понятия не имеете о конспиративной работе в наших условиях. Слишком тонко и слишком изощренно для Польши. Настолько искусно, что кажется подозрительным. Это, вероятно, хорошо в странах, где конспиративная работа не велась, как у нас, в масштабах всего государства. У нас не надо до такой степени маскироваться.

Альберт пожал плечами.

– Возможно, вы правы, – сказал он. – Однако мы в «Интеллидженс Сервис» любим тонкую работу.

– И поэтому вы рассчитывались с Рачинской долларами? – с издевкой бросил Рокита.

– Это была ошибка. Признаю, – согласился Альберт. – Хотя вместе с тем я сделал это сознательно. Меня интересовала ее реакция. Она могла оказаться полезной помощницей.

– Или же могла передать вас в руки УБ.

– Ну, всегда приходится идти на известный риск. Мы постоянно рискуем. Однако прежде чем меня направили в ваш район, я довольно долго изучал одного человека из города Р., который оказался в наших руках. Он рассказывал нам о некоторых известных обитателях городка. Вот, например, об учителе Рамузе. Поверите ли вы, что я узнал даже такую подробность, как тема научной работы Рамуза? Больше того, я самым подробнейшим образом проштудировал его работу. Это было для меня тем более легко, что некогда я очень интересовался историей. Но самое любопытное то, что меня по-настоящему увлекла тема исследования Рамуза. Очень любопытна история этих двух английских шпионов королевы Елизаветы. Они прибыли в вашу страну в качестве астрологов, имея при себе «хрустальное зеркало». Под воздействием определенных магических манипуляций на хрустальном диске возникали видения. Но однажды, когда астрологи находились в монастыре в Домброво, кто-то похитил у них это магическое зеркало…

– А знаете, это действительно великолепная история, – поддакнул Рокита. – Ну, а кто же украл у них это чудо?

– Не знаю. Рамуз кое-что слышал об этом. Он обещал мне помочь разгадать эту загадку. Но вы убили его. Очень жаль.

– I am sorry , – сказал Рокита. Этой фразой исчерпывались его познания в английском языке.

Несколько километров проехали в полном молчании. Потом опять заговорил Рокита:

– Прежде чем вас сюда прислали, обо мне тоже затребовали какую-то информацию?

– Разумеется. О вас прежде всего.

– Ну и как? Что думают обо мне в «Интеллидженс Сервис»?

– Вы учитель математики. Ум холодный, точный, логический, хотя и склонный по временам к рискованной и шальной браваде. Ваш интеллект весьма несложен. Кроме того, вы подозрительны, недоверчивы, но при всем том не особенно сообразительны…

– Вы вещаете, как гадалка, – гневно прервал его Рокита.

– Как астролог.

А про себя подумал: «Я восемь раз допрашивал Куртмана. Он считался женихом дочери Рамуза и об ее отце говорил с восторгом. Однако на каждом допросе твердил, что Рокита – это дурак».

– А знаете, майор, – вызывающе продолжал Рокита. – Там, в Англии, думают, что у меня «несложный интеллект». А между тем только мне и удалось вас раскусить. Эта ваша роль историка подсказала мне, кем вы являетесь на самом деле. Я тотчас же подумал о вашем английском образе мышления, о вашем представлении о конспирации…

Первый контрольно-пропускной пункт они миновали беспрепятственно. На втором – через 50 километров – солдат, стоящий на посту, подал знак, чтобы они остановились. Альберт грубо выругался и нажал на тормоза. Бегство не имело смысла, подле контрольно-пропускной будки стояли три военных «виллиса». Останавливаясь, Альберт мысленно отчитался перед своей совестью. Проездные документы были в порядке, но не вызвал ли подозрения факт, что машину, набитую солдатами, ведет офицер, и к тому же в звании майора? Достаточно, если они захотят поглубже заглянуть в кузов: тотчас же заметят некоторую разницу в обмундировании, английские френчи, американское оружие – «стены» вместо ППШ. Если тотчас же они и не поднимут тревогу, то через минуту в погоню рванутся три «виллиса», зазвонят телефоны, и где-то под Варшавой Альберту перекроют дорогу автомашины с войсками. Дальше будут побоище, взрывы, искалеченные тела в развороченном гранатами кузове…

Он остановился. Из караульного помещения выскочил офицер.

– Откуда и куда? Документы! – хриплым голосом крикнул он.

«Ох, глупец, глупец, ты что, совсем потерял голову?» – проклинал себя в душе Альберт. Он протянул руку к висевшему на крючке мундиру, не торопясь натянул его на плечи.

– Документы! – нервничал офицер. Взглянул на погоны Альберта. Козырнул.

– Путь свободен, майор! Простите, что задержал вас, но вы были в сорочке…

Рокита опустил стекло, отделявшее его от кабины.

– Я думал, что будет жарко… Мои ребята были наготове.

Альберт отер пот со лба.

– Не стоило связываться. Мы все равно не смогли бы потом уйти…

– О, у нас железные нервы. Вот только кое с чем другим не все в порядке…

Альберт усмехнулся и понимающе кивнул Роките. В ближайшем лесочке он свернул на первую же боковую дорогу и остановился.

Хлопцы Рокиты вываливались из кузова машины сонные, покрытые пылью. Со смехом они исчезали за деревьями. Рокита сел в кабину рядом с Альбертом.

– А Джонсон наверняка будет меня ждать?

– Нас догонит специальная автомашина – черный «паккард». Некоторое время она будет следовать за нами, потом обгонит нас и остановится. Я сбавлю ход, вы выскочите и перейдете в «паккард». Сядете в него и поедете. Ваш разговор будет происходить в автомашине, едущей по шоссе, – так наиболее безопасно. Полковник довезет вас до рощи неподалеку от Гарволина за Варшавой. За это время я проведу ГАЗ через Варшаву, и под Гарволином повторится та же процедура. Заметив «паккард», я резко сбавлю ход, вы сядете ко мне в кабину, и мы рванем прямо к Желязному, который поджидает нас под Замостьем.

– Ювелирная работа.

– Мы, разведчики, обожаем ювелирную работу…

Сильный шум поглотил его последние слова. Низко над деревьями пролетел самолет.

Альберт выскочил из кабины. Самолет, казалось, провалился между деревьями, только мотор свистел, выл, а потом внезапно замолк: за лесом находился аэродром.

– Черт возьми! – выругался Альберт.

Стоило пройти всего лишь пятнадцать-двадцать шагов, как роща обрывалась и сразу же начинались бетонные взлетные дорожки. Сбоку, немного поодаль, виднелись ангары, сновали вооруженные военные. Люди Рокиты, привлеченные ревом мотора, высыпали на опушку леса и пялили глаза на серебристые корпуса самолетов.

– Возвращайтесь в машину! Немедленно! – закричал Альберт.

Однако часовые возле ангаров уже заметили их. Двое из них кинулись к лесу.

– Глядите, майор. Баки с бензином, – сопел Рокита. – Достаточно двух-трех гранат, и получился бы такой фейерверк, что самому господу богу стало бы жарко.

– С ума вы сошли? Этот аэродром охраняет по крайней мере целая рота…

– Ну и что? Мне не раз уже приходилось с меньшим количеством людей разбивать роты. Нагоним страху на них – и этого достаточно!

Альберт схватил его за рукав.

– Немедленно соберите своих людей! Едем! Вы снова хотите наделать глупостей?

Часовые приближались, сорвали с плеча автоматы, держа оружие на боевом взводе. Рокита с неохотой отдал приказ возвращаться к машине. Альберт включил мотор, ГАЗ медленно тронулся, хлопцы Рокиты на ходу вскакивали в кузов.

– Стой! Стой! – услышал Альберт предостерегающие крики охранников.

Мотор ГАЗа взвыл, колеса забуксовали в песке. Часовые устремились к машине. «ГАЗ» съехал с дороги на траву, колеса попали на твердую землю, машину рвануло вперед. Поверху громко полоснула очередь… Вероятно, стреляли часовые с аэродрома. Вскоре они остались далеко позади. Альберт выехал на шоссе…

Все произошло, как и было задумано. В условленное время черный элегантный «паккард» нагнал машину, которую вел Альберт. В этом месте шоссе круто шло в гору. Остановились в котловине, где оно взбегало на небольшой мост. С грузовика соскочил Рокита. Одновременно открылась дверца «паккарда», из него вышел мужчина в мундире поручика. Рокита влез в машину, дверца захлопнулась, и «паккард» стремительно рванулся вперед. Альберт успел заметить только руки, задернувшие белые занавески.

Поручик подошел к ГАЗу и козырнул.

– Пан майор, полковник приказал мне вести машину дальше вместо вас, – доложил он.

Альберт молча вылез из кабины. Поручик занял место за рулем. Машина тронулась. Альберт поплелся вверх по дороге. Черный «паккард» легко одолел подъем и быстро исчез за склоном горы. Грузовой ГАЗ, казалось, с трудом взбирался на гору, и, остановившись на шоссе, Альберт еще довольно долго видел высокий кузов, в котором сидели тридцать людей Рокиты. На мгновение ГАЗ как бы застыл на ясном фоне неба. Потом и он скрылся, перевалив на другую сторону.

Над блестящим шоссе чуть дрожали струйки нагретого воздуха. Рубашка липла к спине, по лицу и вискам Альберта катились струйки пота. Асфальт, казалось, источал зной. Альберт свернул в сторону и присел над заросшим травой кюветом, положив подле себя китель и фуражку. Он не оглянулся, услышав за своей спиной скрип тормозов подъезжавшей автомашины. Он знал, что это был грузовик, набитый вооруженными солдатами. Позже мимо него проехали две крестьянские фурманки, а он все сидел над канавой – в расстегнутой рубашке, сгорбившись, безвольно уронив руки на колени, с измученным и покрытым пылью лицом, напоминая утомленного путника, каких немало в те дни встречалось на дорогах Польши.

Перевели с польского

В. Головской и С. Ларин