Я несколько веков тому назад в Халапе подружился с мексиканцем Тиуатином — позже мы встречались в Колумбии, в Икике, в Арекипе, и стал я сомневаться — был ли он? Его сомбреро мне казалось странным, ещё когда ходил он в гончарах и пробавлялся мексиканской глиной, когда он архитектором служил, железом торговал в Венесуэле и в Гватемале рудокопом был и старостой. Я думал: как он может в одном и том же возрасте, прожив всего лишь три столетия, в то время, как я, уединившись сам в себе, стараюсь — мастер колокольных дел — озвучивать каменья и металлы, чтоб кто-нибудь услышал мой набат, мой голос, непохожий на другие, — я думал: как он мог из мёртвых лет, по руслам пересохшим продвигаясь, управиться с таким числом профессий? Тогда и понял я, что Он был Мной, что Он и Я, — мы пережили всех, кто жил и там и сям, — два непохожих с похожими корнями и руками, испачканными той же самой глиной, родящиеся всюду и всегда, лишь для того, чтобы трудиться вечно.