Так много сил ушло на гомон, на колокольный перезвон в процессе бракосочетаний открытий или награждений, что я решил проститься с гамом и прибыл в зону тишины для пешего существованья. Сорвётся ли на землю слива, или развалится волна, скользят ли по ленивым дюнам золотокожие девчонки, или объявится цепочка огромных птиц передо мной — ничто не воет, не скрежещет, не гомонит и не гремит в моей разведке бессловесной, поэтому и стал я жить в консерватории молчанья. Здесь воздух до сих пор немой, невидимая вата глушит скольжение автомобилей, а политические толпы с перчаточным снованьем рук текут под куполом безмолвья, где не услышишь даже мухи. Здесь говорливые болтушки обычно топятся в прудах или тихонько проплывают, как лебеди и облака, а поезда порою летней, в которых столько ртов и фруктов, здесь не обронят ни свистка, ни перестука, как циклоны, несущиеся в тишине. Здесь дни на занавес похожи, на полуночные ковры, и лето с осенью танцует, пока на дюнах не задремлет немая статуя зимы.