В отделе кадров армии меня ждали награды: орден Отечественной войны 2-й степени за Поплавы и орден Отечественной войны 1-й степени за высоту 228,4. Получил направление в свою дивизию на должность командира стрелкового батальона.
Командира дивизии в штабе не застал. Полковник Дьячков — новый начальник штаба — сказал, что он на наблюдательном пункте 674-го стрелкового полка, который отбивает атаки. Помолчал и добавил:
— Обстановка тяжелая.
Я пошел искать НП. Перед рекой Огре шел бой. Противник, стараясь не допустить выхода частей 150-й. дивизии к реке, перешел в контратаку.
Разыскал командира дивизии. Смотрю, а на его плечах генеральские погоны.
Он говорил по телефону, и я подождал подходящего момента, а потом доложил:
— Капитан Неустроев после госпиталя явился для прохождения дальнейшей службы на должность командира стрелкового батальона.
Протянул генералу направление.
— Михайлов, — повернулся Шатилов к незнакомому мне подполковнику, направляй вместо майора Стрижнева.
Михайлов оказался моим командиром полка. Хотя шел бой и впереди, по холмам, расстилался дым, подполковник коротко ввел меня в обстановку.
— Нужно во что бы то ни стало удержать рубеж. Там только что ранило комбата и, кажется, тяжело — в живот. Иди, — закончил он и посмотрел на меня.
Не успел я отойти и на сто метров, как НП накрыло артиллерийским огнем. Подполковник Михайлов был ранен.
На наблюдательном пункте батальона с биноклем в руках в окопе стоял капитан Пронин — мой заместитель.
На дне окопа сидел на корточках начальник штаба капитан Чепелев и что-то писал. Ну, вот я и снова на передовой, снова в бою. Это было 14 сентября 1944 года.
В Латвии боевые действия носили особый характер. Гитлер и верховное командование фашистских войск придавали Прибалтике огромное значение. Пытались любой ценой удержать ее в своих руках, так как она прикрывала Восточную Пруссию.
Каждый город и городок, каждая высота были подготовлены к обороне. Каждый метр латвийской земли брался с боем.
Мне пришлось в течение почти двух месяцев, а точнее, пятьдесят три дня и ночи быть в непрерывных боях.
Брали хутора и безымянные высоты. Теряли боевых друзей. На ходу пополнялись и снова двигались на запад. Оброс бородой. Похудел. Мог говорить только шепотом — голос надорвал.
28 октября был ранен в кисть правой руки. Небольшой осколок снаряда застрял в кости.
Перевязал рану санитар какой-то стрелковой роты, даже не помню кто, перекинул за шею метровый бинт, концы его стянул на груди в узел, засунул мою руку в подвязку и спросил:
— Хорошо, комбат?
— Хорошо, — ответил я и остался в бою.
Прошли через лес по какому-то болоту, и снова холмы… Снова высотки, опоясанные колючей проволокой. Миновали город Добеле, сожженный и до основания разрушенный фашистами, и опять углубились в болотистый лес. Всюду стрельба, всюду уханье тяжелых орудий.
6 ноября не только мой батальон, но и вся дивизия была атакована противником из населенного пункта Курсиеши. Фашисты шли напролом.
Не считаясь с потерями, они бросали в бой все новые и новые силы. Пришлось в канун Великого Октября только до обеда (что было во второй половине дня, я не знаю) трижды поднимать и вести батальон в контратаки. Убит любимец дивизии майор Сергей Чернобровкин. Убит командир третьего батальона Андрей Матвеев. Тяжело ранен капитан Чепелев. При третьей контратаке, когда мы на плечах отступающего противника чуть было не ворвались в его траншею, меня ударило по ногам. Упал.
Опять ранен, и на этот раз тяжело.
* * *
Отлежал я в пятый раз в госпитале и прибыл в полк, еще прихрамывая на правую ногу. Дивизия стояла уже в Польше, в районе города Миньск-Мазовецки. Зашел в штаб, доложил. Командир 756-го полка полковник Зинченко встретил меня радушно, спросил о здоровье, о самочувствии, предложил вместе почаевничать. Я видел, что он очень озабочен.
Когда сели за стол, Зинченко сказал:
— Последние бои в Латвии были тяжелые. В полку два стрелковых батальона, в батальонах по 70–80 человек. Будем пополняться. Сформируем третий батальон. Формировать будете вы.
Его ординарец уже накрыл стол. Ужин был скромный: одна маленькая паровая котлета, тонкие, как бумага, ломтики голландского сыра.
— Ну что, товарищ комбат, потрапезуем?
Он переставил тарелку с хлебом поближе ко мне.
Я чего-то ждал, посматривал украдкой на дверь, за которой скрылся ординарец. Но там было тихо.
Я промерз — ехал в кузове автомашины, забитой ящиками, хотел погреть душу стаканчиком.
— Товарищ Неустроев, ешьте, — сказал полковник.
Понял, что водки не дождусь. Позже узнал, что командир полка никаких спиртных напитков не пьет и не держит.
Так состоялось мое знакомство с новым командиром полка. С ним я прошел от Варшавы до Берлина и рад, что служил у него. Полковник был осторожным, рассудительным, но не лишенным смелости при проведении боевых операций. Что касается его личного мужества, то оно являлось для меня примером.
* * *
В первых числах января здесь же, под Миньск-Мазовецким, недалеко от Варшавы, мы получили пополнение. Сформировали мой третий батальон. Заниматься боевой подготовкой долго не пришлось. Войска 1-го Белорусского фронта, в который вошла наша 3-я ударная армия, готовились к Висло-Одерской операции.
Это была необыкновенная операция как по своим целям, так и по размаху, по самому темпу наступления. Тогда, разумеется, мы не знали замысла командования даже в масштабах армии, не говоря уже о фронте. Но каждый чувствовал, что нам предстоит совершить нечто очень значительное.
Скажу для начала хотя бы о том, что численный состав батальона еще никогда не был таким полным, как в те январские дни. Мы получили много автоматического оружия. Вокруг нас в лесах разместилось много артиллерии.
Был и еще один повод для приподнятости духа. Кончились для нас бои за безымянные высоты и небольшие деревни. Где-то впереди ждала Варшава. А от нее путь вел к другим большим городами, разумеется, к Берлину.
От этих мыслей даже дух захватывало. Каждый понимал, что в этом наступлении мы непременно выйдем на землю фашистской Германии. Посмотрим, какая она, эта проклятая земля, с которой поползла по миру война.
…14 января на рассвете впереди, где-то за Вислой, загрохотала артиллерийская подготовка. А мы все еще стояли в лесу. Бой шел на широком фронте, и это радовало. Началось… Началось огромное наступление.
Позже мы узнали, что войска 1-го Белорусского фронта нанесли в этот день два удара: главный — с магнушевского плацдарма и вспомогательный — с пулковского.
Нашей армии на первом этапе отводилась пока второстепенная роль — она оставалась в резерве фронта. Но позже и мы перешли в первый эшелон.
15 января нас вывели в исходный район к восточному берегу реки Вислы, в Прагу — предместье польской столицы. На западном берегу стояла Варшава.
А впереди гремели бои.
На четвертый день наступления войска 1-го Белорусского фронта под командованием маршала Жукова продвинулись далеко на запад и совершили глубокий охват Варшавы. Немцы вынуждены были ее оставить.
Мы шли через Варшаву ночью. Фашисты полностью разрушили город, от него остались груды кирпича и камня. При взгляде на развалины сжималось сердце.
Днем и ночью 150-я дивизия двигалась полковыми колоннами вперед. Отдыхали не более четырех-пяти часов в сутки. Это были утомительные марши, но никто не жаловался. А фронт все стремительней катился на запад…
Нас торопили:
— Как можно быстрее вперед!
В те дни сложилась своеобразная обстановка. 1-й Белорусский фронт продвинулся уже к самому Одеру, а правый сосед — 2-й Белорусский фронт, главные силы которого были обращены против окруженной восточно-прусской группировки, отстал. Собственно, отстал его левый фланг, который вел бои еще на Висле.
Таким образом, между фронтами образовался огромный разрыв. В него из Восточной Померании в любое время мог ворваться противник. Для него с каждым днем назревала реальная возможность ударить во фланг и тыл 1-го Белорусского фронта. А сил там у немцев сохранилось немало.
Чтобы обезопасить свой фланг, командующий фронтом маршал Жуков приказал нашей армии, как и некоторым объединениям, резко повернуть на северо-запад.
Теперь мы шли только форсированными маршами. Нам предстояло пройти 152 километра. И тут нас ожидали новые невзгоды…
На марше нас застиг свирепый буран. По земле и по небу катился вой протяжный и надрывный. В лицо, как сухим веником, хлестал колючий снег. Вокруг в пяти шагах уже ничего не было видно.
Мы шли отдельными батальонными колоннами. С дороги давно сбились. Снег выше колен, местами — по пояс. Где ее искать, эту дорогу? Неизвестно. Кругом все заволокло снежной мутью.
Я отступил в сторону и пропустил мимо себя роты. Солдаты, как призраки, проваливались в молочную бездну, проваливались без шума и крика. Мне стало жутко. Куда мы идем?
Мой связной Петя Пятницкий заслонил меня своим телом от бушующей стихии. Глаза его, узкие, как щели, выжидающе смотрели на меня. Я чувствовал, что он хочет мне чем-то помочь. Но чем? Петя в любую минуту мог снять с себя шинель, укрыть меня и остаться в одной рубашке. Я это знал. Но сейчас требовалось другое.
Сбросив плащ-палатку, я передал ее Пятницкому.
— Накрой, карту посмотрю.
Он не расслышал, вокруг выло и свистело. Я притянул его к себе и прокричал в ухо:
— Накрой палаткой, накрой меня палаткой!
Наконец он понял. Я согнулся под палаткой, стал смотреть на планшетку. Но что она мне может сказать. Вокруг нет никаких ориентиров.
Меня знобит. Зубы мелко стучат.
Машу рукой Пятницкому: идем! Да, конечно, идем. Зачем сейчас смотреть на карту? Когда не знаешь места своего нахождения, карта ничем не поможет. Теперь беги, догоняй голову колонны. Но ничего, хоть согреемся.
Колонна останавливается, люди падают, многие сразу засыпают. Их сверху укрывает снег.
Зачем капитан Ярунов, новый мой заместитель по строевой части, остановил батальон?
— Дорога! Дорога, комбат!..
Я скорее понял, чем расслышал слова. Топнул ногой — твердо. Действительно дорога. Она тянулась поперек нашего движения, была пустынна и мертва. Ни следа, ни души.
Куда идти? Вправо или влево? А не все ли равно, надо идти. И тогда куда-нибудь выйдем.
Я выслал вперед Пятницкого с двумя автоматчиками и приказал поднимать батальон.
Тронулись. Строго придерживаемся дороги. Она переметена сугробами, как волнами, и с нее легко сбиться.
Прошло не более часа. Я уже хотел сделать привал, как из снежного облака вынырнул Пятницкий.
— Впереди какие-то дома. Слышен лай собак. Возможно, овчарки. Автоматчиков оставил возле дороги. Если что — они прибегут.
Мысли обгоняют одна другую. Может быть, там немецкий заслон? Или линия обороны? Машинально, по привычке, отдаю приказ Гусельникову — его рота идет головной:
— Восьмой роте развернуться и занять оборону!
Начальника штаба вместе с Пятницким и группой бойцов высылаю к домикам. Тут же вызываю командиров подразделений и, пока жду их, укрываюсь от ветра за высоким сугробом. Мысли невеселые: вдруг немцы, может быть, даже с танками? И Зинченко хорош. Несколько раз развертывали рацию молчит. Но при чем тут командир полка? Я же сам завел батальон черт знает куда!
— Товарищ комбат, командир седьмой роты капитан Куксин по вашему приказанию явился.
Подтянутый, стройный, свежий, как будто и не было этого тяжелого марша, Куксин своим докладом вывел меня из раздумий.
Я поднял глаза — ротный стоит навытяжку.
— Садись рядом.
— Есть садиться рядом.
Даже в такой обстановке капитан Куксин, как военный человек, был безупречным.
Пришел Панкратов. Этот устало поднял руку к шапке и просто сказал:
— Панкратов. В роте все нормально.
Когда собрались все командиры, я поставил задачу. Батальон занял круговую оборону. К тому времени метель стала утихать.
Вдали, куда ушел с бойцами начальник штаба, стали вырисовываться крыши домов. Потянулись томительные минуты ожидания.
Гусев вернулся веселым и оживленным.
— Вот, комбат, и конец мучениям. Там село. Немцы из него ушли. Село целехонькое.
Усталость как рукой сняло, будто бы ее и не было. И настроение у солдат сразу изменилось. Иду вдоль колонны и слышу шутливый разговор:
— Как хорошо окопались в снегу, посидеть бы в обороне, нет же, бросай оборону и куда-то иди.
— Вот я на фронте почти три года. И сколько же построил оборонительных укреплений! Волос на голове меньше.
— Ну, Семен, — отвечали ему, — если считать по твоей голове, то немного же ты построил этих укреплений.
— Верно. У него волос на голове, как у бабы на коленке.
Звучит дружный хохот.
— Чего ржете? — сердито говорит старшина. — Вам бы еще километров пятьдесят по целине отмерить, небось перестали бы ржать-то.
— Не шуми, старшина, нам отмерь хоть сотню километров. Нашел чем пугать!
На второй день к вечеру в одном из населенных пунктов собрался весь полк. В буран наш батальон хоть и отклонился от своего направления, но ненамного — километров на семь. Шли-то мы по компасу строго на запад, а запад — ориентир безошибочный.
Штаб полка разместился на окраине, в старинном замке. Батальоны расположились в крестьянских хатах, крытых соломой. В тот день Зинченко собрал всех командиров батальонов и спецподразделений для разбора марша.
Я поднимался по широким мраморным ступеням богатого панского замка и думал: «Вот он, капитализм без прикрас. Здесь — роскошь, в избах бедность». Полы в коридоре были паркетные, горели огнем. Под потолком в длинном коридоре висели дорогие замысловатые люстры. А в крестьянских хатах — земляные полы, сквозь подслеповатые окна едва пробивается свет, у большинства тут же, в хате, и скот.
Первыми докладывали комбаты Кастыркин и Боев. Обозы батальонов пришли все еще не полностью, батареи 45-миллиметровых пушек увязли километрах в пятнадцати. Много лошадей пало. Второй день нет фуража. Люди сидят на сухом пайке, но и он на исходе.
В общем, положение оказалось сложным. И не только в нашем полку. Не лучше обстояло дело во многих других частях. Мы прошли большой путь, оторвались от своих баз. К тому же много трудностей принесла нам зима, снежная и суровая. Дороги заметало, часто шли целиной.
В феврале наступление приостановилось.
С тех пор прошло более сорока лет. Многие и по сей день живо вспоминают ту пору. Говорят, обсуждают разные подробности. Некоторые пытаются произвести ревизию Висло-Одерской операции, мол, надо было в феврале 1945 года овладеть Берлином и тем самым закончить войну.
Я командир маленький, не мне судить об операции во всем масштабе. Но я знаю, что в феврале 1945 года наши тылы отстали и нам не хватало очень многого. Люди испытывали предельную усталость, а ряды бойцов сильно поредели. Войскам требовался отдых.
После тяжелых переходов польская земля осталась позади. Перешли старую — довоенную — польско-германскую границу. Получили приказ: занять оборону фронтом на север. 756-й полк разместился в районе небольшого городка Флатов. Юго-западнее, в Шнайдемюле, шли бои. Хотя крепость с окруженными немецкими войсками и осталась в нашем глубоком тылу, но фашисты продолжали сопротивляться. Они отклонили советские предложения сложить оружие.
14 февраля противник ценою огромных потерь прорвал кольцо окружения и двинулся строго на север — в Восточную Померанию, где сконцентрировалась крупная группировка фашистских войск. Гитлер планировал использовать ее для флангового удара по войскам 1-го Белорусского фронта, стоявшим на Одере.
Полковник Зинченко поставил задачу: третьему батальону немедленно по тревоге выдвинуться на высоту 69,5, через которую проходит дорога из Шнайдемюля в Померанию, занять оборону и задержать продвижение противника до подхода основных сил полка.
Батальон вовремя оседлал дорогу и окопался на высоте. Фашисты пока не появлялись. Я в десятый раз проверил батальонный район обороны: вроде бы все хорошо.
Во второй половине дня показалась вражеская колонна… Она шла, даже не шла, а брела неорганизованно, без разведки.
Решил подпустить поближе. Пятьсот… четыреста… триста метров… Подаю команду:
— Огонь!
Пулеметы и автоматы косили головные шеренги колонны. Минометы капитана Моргуна и орудия капитана Вольфсона ударили по хвосту. Все перемешалось…
Противник сначала залег. Потом под нашим огнем, теряя сотни убитых, стал развертываться в цепь.
Боевой порядок гитлеровцы построили глубоко эшелонированно. Я насчитал восемь плотных цепей.
Немцы четыре раза поднимались в атаку, несли потери, но снова накапливались и шли на нас. И ложились, ложились…
Под вечер во фланг их атаковали батальоны Боева и Кастыркина и разгромили. Мало кто из них достиг леса недалеко от высоты.
Я смотрел на поле, где только что отгремел бой, и думал: «Это, фриц, тебе не 41-й или 42-й год. Это 1945-й!»
Батальон потерял до двадцати человек. Противник — до восьмисот. Кроме того, около пятисот гитлеровцев мы взяли в плен.
За ликвидацию прорвавшейся шнайдемюльской группировки бойцы и командиры были отмечены орденами и медалями. Меня наградили орденом Александра Невского.
В феврале общая обстановка сложилась так: войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов глубоко вклинились в оборону противника, вышли на рубеж рек Одер и Нейсе, но из Восточной Померании нашим войскам по-прежнему угрожала сильная группировка немецко-фашистских войск.
1 марта в Померании наши войска перешли в наступление, чтобы ликвидировать угрозу с севера.