Она оказалась вполне пристойной хозяйкой, чего никак не ожидал Турецкий. Одинокие женщины почему-то редко умеют, да и не любят, готовить. Для кого? А самой себе – что-нибудь побыстрей, чтоб за столом не рассиживаться. Кого прельщает застолье в одиночку?

Лиза обошлась тем немногим, что было под рукой. Наварила острых и пряно пахнущих пельменей – и с различными соусами, и с маслом и уксусом, и со сметаной – как душа пожелает. Красиво разложила на большом блюде магазинные нарезки, украсила помидорами, огурцами и всяческой зеленью. В разные пиалы поместились разноцветные салаты. Словом, всего оказалось такое обилие, что Турецкий, выбравшийся в кухню «на запахи», был даже слегка растерян.

– Мы ждем гостей? – осведомился он.

– А что, если сами, так можно и на газете? – невинно спросила она.

– Я… не только о форме. Скорее, о содержании. Это ж все просто невозможно съесть.

– В духовке стоит пицца – с рыбкой, грибами и маслинами.

– Чудо! – с печальной улыбкой констатировал Турецкий.

– Может быть, вам просто не нравится хозяйка? Почему вид кислый такой? Ну что ж вы молчите?

– Вы задали очень трудный вопрос.

– Почему?

– Потому что искренний ответ обязывает. А неискренним в данной ситуации может быть только полено. Которое стоеросовое.

– Ловко выбрались… Тогда следующий вопрос: где вы предпочитаете сидеть? В гостиной или, по-простому, здесь? Если вам жарко, кстати, можете открыть форточку.

– Мне не жарко. Вы обратили внимание на цвет моего лица? Так это совсем по другой причине.

– Любопытно – по какой?

– Она заложена еще в первом вашем вопросе.

Лиза многозначительно вскинула глаза к потолку.

– Вон оно что!… Только вы, пожалуйста, не думайте, что если я немного выпила, то могу потерять…

– Что именно? – пряча улыбку, спросил Турецкий.

– Это тоже интересный вопрос, – после паузы заметила она. – Действительно, а что может или еще способна потерять старая женщина… ну пусть не очень старая… А?

– Знаете, когда вы постареете?

– Я и это готова выслушать от вас, но сперва ответьте!

– Отвечаю. В тот час, когда у вас вдруг не возникнет необходимость и задавать себе вопрос о каких-то потерях, и отвечать на него. Но это случится очень не скоро. Можете мне поверить.

– Почему вы так уверены?

– Потому что вы – женщина, и этим все сказано. Я предпочел бы на кухне, если вы не возражаете…

Когда они подняли рюмки – он с коньяком, а она попросила налить ей вина, – Александр сказал:

– Давайте еще раз помянем человека, чтоб ваша душа больше не болела. Каждому свое – не нами придумано.

Обед проходил в молчании. Она была задумчива, изредка бросала реплику, продолжая думать о своем. Турецкий по привычке навалился на пищу, чтобы наесться быстро и основательно. И, выполнив главную часть обеденной программы, мог теперь позволить себе полегоньку потягивать коньячок под сигарету и крепкий черный кофе.

– А я ведь знала его много лет… – вернулась к прежней теме Лиза. Первоначальный ее хмель прошел, и его место заняла обычная пустота, характерная для ее последних дней. – Во всяком случае, треть его жизни, это уж точно, прошла на моих глазах. От совсем еще скромного юноши, но… с определенными повадками… до…

– Любовника?

Лиза исподлобья кинула на него тяжелый взгляд:

– Вы считаете этот факт оскорблением нравственности?

– Напротив, все вполне естественно. Возможно, даже и закономерно. Я вообще, Лиза, уверяю вас, отношусь к проблемам подобного рода без предубеждений и без цинизма. Каждый волен делать то, что ему хочется. Не в ущерб другим, разумеется. Эгоизм должен быть взаимным, разумным, как говаривал один классик… Это неплохо сказано, что Господь дает нам только одно: право выбора. А уж дальше каждый из нас выбирает по себе… Вы читали странички его дневника?

– Читала. Я поняла, кого вы цитируете. Думаю, что он только учился быть искренним, а пока охотно наблюдал за собой со стороны. Меня это неприятно удивило… Но речь сейчас о другом, мне любопытно, вы сами-то следуете своим принципам? Или все это только для посторонних?

– Вам действительно любопытно? – улыбнулся Турецкий, протягивая огонек к ее сигарете.

– А вы не видите?

– Обычно я предпочитаю Козьму Пруткова…

Она чуть нахмурилась и тоже улыбнулась:

– А-а, в смысле не верь глазам своим?

– Вы знаете, Лиза, а с вами легко!

– Рада этому обстоятельству.

– И вот именно по этой причине я, пожалуй, вспомню для вас одну коротенькую историю. Факт ведь иной раз убедительнее сотни аргументов… Года два назад у меня в прокуратуре проходила практику молодая юристка. Симпатичная, бойкая, способная. Способная разносторонне. И вот вбила она себе в голову, что ей назначено свыше облагородить мою жизнь. Сделать меня лучше – с ее, естественно, точки зрения. То есть осчастливить, обласкать, указать единственно правильные пути и так далее. Ну а та семья, что у меня имеется, это была одна из самых распространенных ошибок. Которую она призвана немедленно исправить. Я ей говорю: «Лиля, успокойся. Ты хорошая девушка, красивая, умная, все при тебе. И это твой главный житейский капитал. Не разбазаривай его попусту на всякие там ложные и надуманные дела, я же не собираюсь менять свою жизнь. Так что это у тебя пустой номер». Но она продолжает страстно дышать на меня и даже пробует руководить поступками. И тут я думаю: а может, у нее это действительно всерьез? Знаете, Лиза, бывает вдруг словно затмение. И все мы, независимо от воли, от разума, иной раз не можем не подчиниться законам… физиологии, что ли. Куда нам с нашим муравьиным интеллектом против матушки-природы! Короче, вижу я, что может сорваться девушка, как говорится, с резьбы. Ну и говорю ей: «Значит, так, подруга, если тебе нужно успокоиться и только я, как тебе кажется, могу тебе в этом вопросе помочь, выбери любой из способов, который тебе кажется наиболее радикальным. И я готов сопутствовать. И не надо атак. Просто скажи».

– Вот такой был разговор? – со странным интересом спросила Лиза. – И что же она, эта ваша… Лиля?

– А ничего нового, – пожал плечами Турецкий. – То, о чем вы подумали, тут же и произошло. Кстати, ни она, ни я не были разочарованы. Но я оказался прав: девушка успокоилась. Одумалась. А немного позже очень удачно вышла замуж. И даже нас со Славкой на смотрины позвала. Бросила прокуратуру, живет в свое удовольствие, наверняка с юмором вспоминает наше с ней приключение и считает меня неудачником. Как вам?

– Да, история поучительная. – Лиза хмыкнула и подняла на Турецкого глаза – блестящие, хмельные. – Как все, к месту придуманное.

– Ничуть не бывало! Лилька в самом деле замужем за… ну очень крупным чиновником и, кстати, толковым специалистом. Мне изредка приходится контачить с ним – никаких претензий! Так что я ничего не придумал.

– Ну, значит, вы, как всякий самовлюбленный петух, избрали для себя роль целителя дамских душ? Соучастника мелких шалостей? Скорой помощи для страждущих женщин?

– Ага, – засмеялся Турецкий, – добавьте еще «половой» и считайте, что попали в точку! Нет, я просто стараюсь спокойно относиться к естественным человеческим потребностям и не делаю из них фетиша. А потом, если не во вред, то наверняка на пользу? Не так ли?

– Была уже подобная теория. Переспать – как выпить стакан воды.

– Нет, мы говорим о разных вещах. Я говорю о таком понятии, как добро, а не о случае. Случай может быть любой – и хороший, и отвратительный, а добро – целенаправленно. Абстрактного добра не видел.

– Ну а как же тогда этика? Мораль?

– А вам никогда не случалось поразмышлять на такую тему? Вот мужчина и женщина остаются наконец наедине друг с другом. И с этой минуты узаконенные этика с моралью, скажем так, начинают несколько отличаться от общепринятых и книжных. А теперь, возвращаясь к вашему вопросу по поводу оскорбленной нравственности, замечу, исходя опять-таки сугубо из личного опыта: при сближении первый шаг делает она. Но шаг такой ловкий и изящный, что ее внешне робкую подвижку навстречу он, мужчина, не только не успевает зафиксировать в своем сознании, но, более того, немедленно воспринимает как свою личную победу. По-моему, достаточно это знать, чтобы в дальнейшем не комплексовать по поводу якобы уже принятых на себя моральных обязательств. Они могут быть только взаимными и никакими иными. Вот вам моя теория. Что скажете?

– Интересно. Но очень шатко. Впрочем, не вы первый пытаетесь определить каждому свое и все разделить поровну. Ну представьте, к примеру, свои плечи и… мои!

– Не хочу выглядеть пошляком, но ваши плечи мне как раз нравятся! – сказал так, чтоб непонятно было: всерьез он или валяет дурака. – Мягкие. Их, наверное, обнимать хорошо.

– Откуда вы знаете?

– Догадываюсь.

Она вдруг поднялась, без всякой нужды переставила на столе тарелки. Поставила на незажженную конфорку остывший чайник.

– Боюсь, что с такими темпами вы никогда не закончите читать материалы, о которых так беспокоились, – просто сказала, без всяких вопросов. – А ведь вам еще в гостиницу, как я поняла, надо устраиваться.

– Вы уже гоните? Я вас чем-то разгневал?

– Господи, да читайте себе сколько хотите. Можете вообще…

– Что?

– Ну… в большой комнате вы видели диван, вот и спите на нем, если вам это удобно. – Она подчеркнула слово «это».

– А вот «это» было бы уже полной наглостью с моей стороны.

– Если исходить из вашей теории, то как еще посмотреть!

– Я, кажется, рад, что нашел в вас единомышленницу. Но работать действительно надо, вы правы. Вам помочь убрать?

– Ни в коем случае! Идите читайте. Когда закончите, скажите, я вам еще записки его отца покажу. Мне они были неинтересны. А как вам – не знаю…

«Папа, не спеши торопиться!» – учила Турецкого его мудрая шестилетняя дочь Нинка. Это был лозунг. И чем дольше размышлял над этой тавтологией Турецкий, тем большим смыслом она для него наполнялась. В самом прямом, житейском понимании сути. Все мы торопимся жить, подгоняем события, полагая, вероятно, что наше существование бесконечно. А чужой опыт уверяет в обратном, и потому не надо бы спешить. Философия на пустом месте? Ну это как еще поглядеть…

Дочь иногда «выдавала», и Турецкий поневоле задумывался. Как вот и теперь, вспомнив, неизвестно почему, ее изречение. А может, просто Нинкин ангел кружил где-то неподалеку, предостерегая на всякий случай? Действительно, что-то уж больно темп взят высокий, надо охолонуться. Отвлечься от фривольных мыслей и окунуться в пухлый том сочинений господина Красновского. Лизавета вытащила его откуда-то из глубины книжных полок и так припечатала на стол, что пыль буквально столбом!

Кожаный переплет, аккуратный обрез – Турецкий решил было, что это типографское издание. Оказалось, просто графоманский вариант беседы с вечностью. Сам написал, сам отдал переплести. Великий труд в одном экземпляре. В назидание потомкам, по-видимому. Извечная российская идея – коллекционировать собственные мысли и считать себя алмазным венцом творения.

Турецкий бегло перелистал два-три десятка пожелтевших страниц и по выхваченным наугад строкам и абзацам понял, что это очередные размышления по поводу оптимального устроения государства Российского. От князя Николая Болконского до диссидента Игоря Красновского, опыт поколений. И сразу стало скучно. Но… «изводишь единого слова ради», как заметил классик. Не может быть, чтобы здесь так уж и не было ничего полезного, как утверждает все та же Лизавета, притихшая на кухне. И вероятно, обдумывающая дальнейшее житье…

Вздохнул Турецкий и… отодвинул том в сторону. А к себе придвинул несколько листов с английским текстом. Вообще-то он хотел оставить их до Москвы, чтобы разобраться, вооружившись англо-русским словарем. Язык-то он в принципе знал, и довольно неплохо, если иметь в виду разговорную речь. Мог спокойно и газеты читать. Но, когда дело доходило до каких-либо официальных документов, тут требовалась абсолютная точность – «вроде» и «кажется» в таких вещах не проходят. А в том, что эти документы представляли большую ценность, он не сомневался. Не исключал, что именно за ними и шла охота.

– Лиза! У вас словарь есть? – крикнул он на кухню. Странно, что эта мысль раньше не пришла ему в голову.

– Возьмите на полке, внизу.

Он нагнулся. Даль, Ожегов, Словарь иностранных слов, Мифологический и еще полтора десятка других.

– Мне английский нужен.

– Тогда наверху.

Он, кряхтя, стал выпрямляться. Наверное, она услышала эти звуки, потому что крикнула:

– Ладно, не стоните! Сейчас приду покажу.

Она переоделась, и теперь на ней был длинный, до самого пола, домашний халат из какой-то тяжелой ткани, напоминавшей старинный китайский шелк или нашу российскую парчу. Она была туго подпоясана широким кушаком, и Турецкий не без удивления обнаружил, что у хозяйки, сказывается, весьма волнующая талия, подчеркивающая несомненные теперь остальные достоинства ее фигуры.

– Ого! – хмыкнул он многозначительно, и его реакция не осталась незамеченной. Лиза окинула его царственным взглядом с головы до ног и удивленно поинтересовалась, почему и он не хочет снять пиджак.

– Как-то неловко, – неопределенно пожал он плечами.

– Ха! – сказала она. – Расхаживать по чужой квартире в собственных домашних тапочках ему ловко, а снять пиджак – уже неловко!

Турецкий засмеялся.

– Вы мне напомнили старый одесский анекдот: разводится муж с женой и на вопрос судьи почему отвечает, что она его не устраивает как женщина. Из зала голос: «Поц, всю Одессу устраивает, а его, видите ли, не устраивает!»

– Очень старый анекдот! – смеясь, сказала она. – А какая связь?

– Чисто интонационная, не больше. Так я могу?

– Если вам удобно…

Он снял пиджак и повесил на спинку кресла.

– Батюшки! А это еще зачем? – расширила она глаза, увидев ПМ – справа на ремне, на двух кожаных петлях.

– Положено, – усмехнулся он. – Исключительно ради защиты собственной жизни.

– Ой, можно посмотреть? Никогда в руках не держала настоящего мужского оружия.

Турецкий расстегнул петли, выщелкнул обойму, передернул затвор и поставил пистолет на предохранитель. Протянул Лизе.

– Называется «пистолет Макарова».

– Ага, точно! – с уважением беря его в обе руки, сказала Лиза. – Я в кино видела… Смотри какой! – Она взяла пистолет в правую руку, положила палец на собачку, прицелилась, сильно прищурившись и втянув голову в плечи, в лампу под широким старинным абажуром и… – А он не стреляет? – спросила с удивлением.

– Не-а, – ухмыльнулся Турецкий. Не вынимая пистолета из ее руки, снял с предохранителя. – А вот теперь стреляет.

Но она раздумала целиться в лампу. Перевела дуло на вазочку, стоящую на буфете. Щелк! Посмотрела задорно на Турецкого.

– Попала! Нате, это неинтересно.

– Вы абсолютно правы. – Он сунул пистолет в карман пиджака.

– Так какой словарь вам нужен?

– Англо-русский. Желательно помощнее.

– Есть такой. Поставьте мне стул вот сюда, – она показала место у полок, поднимающихся до самого потолка.

Халат был не очень удобен для такого рода операций. Он распахнулся, когда она поставила ногу на сиденье стула, обнажив круглую и ошеломляюще розовую коленку. Турецкий даже вздрогнул.

– Ну помогите же! – протянула она ему руку, другой пытаясь не очень успешно запахнуть упрямую, тяжелую полу.

Наконец, с его поддержкой, она взгромоздилась на стул и потянулась в угол самой верхней полки. Ах, халат, ах, умница, он словно только и ждал момента, чтобы раскрыться перед уже напряженно заинтересованным взглядом! Наверное, такими огнедышащими глазами мог смотреть какой-нибудь ужасный дракон, потому что принцесса вдруг вздрогнула, увесистый том в буквальном смысле просвистел мимо лба Турецкого, а его хозяйка, вскинув беспомощно руки, повалилась прямо на Александра Борисовича, который вмиг сориентировался и ловко принял груз на себя.

– Какие мы сильные! – охнула Лиза.

Она не была перышком. Но и Александр не считал себя хиляком. Мгновение спустя он почувствовал, что она вполне устроилась. А затем Лиза обернула к нему лицо, озаренное сверкающими глазами, и спросила в упор:

– Ну и что? Так и будем?

Он покрепче прижал ее к себе, просто чтоб удобней было, и повторил, но с анекдотическим акцентом:

– Ну что ж, так и будем!…

И понес ее в спальню.

Они оторвались друг от друга, когда за окном совсем стемнело.

– Черт возьми! – глядя из часы, воскликнул Александр. – Начало девятого? А я так и не позвонил Славке…

– Это обязательно? – Она томно потянулась.

– Буквально несколько слов. Потерпи.

Он поднялся, собрал разбросанную по полу одежду и вышел в гостиную. Как ни странно, Грязнов был еще на работе. И он тут же сделал выговор Турецкому за то, что тот не звонит. Александр постарался отделаться формальными фразами и просьбой найти адрес Кокориной – в общем, отметился, если можно так выразиться. Что же касается документов, ждущих его перевода, то глаза б его их не видели. Во всяком случае, в ближайшие часа два. Ибо на большее он не рискнул бы рассчитывать. Лизавета все еще храбрится, но она заметно устала. Да и он будто с цепи сорвался. Как из-под пенька вылез, из голодного царства… Но открытие его просто изумило. Вот так, за внешней невзрачностью – да вдруг такие глубины страсти, что только диву даешься.

Он отложил в сторону телефон, поднялся, чтобы вернуться в спальню, и тут вспомнил, о чем размышлял еще недавно, несколько часов назад, днем: надо ли спешить торопиться? Странно, тогда этот вопрос казался из категории философских, а сейчас он был сугубо практическим – каким же надо быть идиотом, чтобы стоять, раскрыв рот и размышляя, чего делать, когда созревший плод сам упал с дерева в твои руки?

– Ты еще долго? – послышалось из спальни.

Вот и вся философия.