Кончен бал, погасли свечи. Утомленная женщина смежила веки, погасив тем самым божественные светильники. Все замерло на последней возвышенной ноте. Мужчина мог быть доволен собой. Долг не напоминал ему о себе. Возможно, он стыдливо наблюдал со стороны, но это его дела. Говоря словами незабвенного Швейка, отвечавшего на вопрос поручика – много ли у дамы было желаний? – Турецкий, с полной ответственностью за свои слова, имел все основания заявить: «Я исполнил все ее желания, какие только смог прочесть в ее глазах» – и закончить гениальной фразой все того же Швейка: «Теперь она спит как убитая от этой езды».

А вот тут наконец и проклюнулся, высунул свою головку долг, будто болотная кикимора. Напомнил, зачем здесь находится старший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры, если он сам об этом забыл… Нет, не забыл, да ведь и ночь только начинается.

Прикрыв сладко спящую женщину простыней, Александр Борисович перешел в гостиную, оделся – чтобы придать своему облику хоть какую-то цельность – и уселся за стол, положив справа злополучный словарь, с коего все началось, а перед носом английский текст.

И очень скоро обо всем на свете забыл.

Это была деловая переписка. Точнее, копии документов, остающиеся обычно в архиве на правах оригиналов. Принадлежали они перу уже известного Турецкому по дневнику Вадима Кокорина директора нью-йоркского частного института «Российское общество» Рюрика Алексеевича Михайлова. Понятной буквально с первых прочитанных строк стала и судьба этих документов – все они были похищены из секретного архива Михайлова, потому что ради каких-то благих целей подобные документы добровольно архив не покидают. Исходя же из того немногого, что успел вычитать в записках журналиста Турецкий, он мог предположить, что именно эти документы и явились причиной раздоров в институте, закончившихся, как это обычно бывает в подобных ситуациях, кровавыми разборками. Ну а там уже могут фигурировать и дикие звери, и негритянские ночные банды, в существовании которых сильно сомневался покойный Вадим. А вот докопался он до правды или нет, об этом мог сообщить лишь конец его дневника. А его не было ни у самого автора, ни у его ближайшего приятеля, ни у доверенной подруги.

А может, у матери? Или еще у кого-то из пухлой записной книжки? Ведь не будь неосторожного, но счастливого для следствия звонка Елизаветы, вряд ли бы у кого-то появилась мысль связаться с ней. Нет, если по списку, то могли бы дозвониться и до нее, да только ничего б она никому не сказала: здесь поистине судьбоносное стечение обстоятельств. Кстати, и везет, как правило, тому, кто очень старается. Турецкий не лукавил перед самим собой: он действительно старался.

Первый документ относился к марту семьдесят пятого года. Это было личное письмо Рюрика Михайлова директору Центрального разведывательного управления. Вот, значит, как! Директор независимого института, объединивший вокруг себя самые прогрессивные эмигрантские круги, готовящий конструктивные предложения по перестройке экономической, политической и социальной основ советской страны, как видно из письма, активно и, похоже, давно сотрудничает с ЦРУ? Просто замечательно.

Михайлов сетует по поводу набирающей силу кампании по расследованию незаконной внутренней деятельности ЦРУ, которую проводит сенатская комиссия под председательством сенатора Черча. И выражает особую надежду на то, что президент Джералд Форд, по сути санкционировавший это расследование, в которое включились и вице-президент Нельсон Рокфеллер, и аналогичная сенатской комиссия палаты представителей, все-таки не отдаст на растерзание общественному мнению один из важнейших национальных институтов – разведку. В самом широком понимании этого слова.

Далее, высказывая мысль, что поводом для данного расследования является несомненно обострение межпартийной борьбы, Михайлов от имени своего института формулирует личное отношение к данному вопросу. Конечно, пишет он, индивидуальные свободы являются первоосновой открытого демократического общества. Как и конституционное правление. Как иные ценности, включающие в себя и потребности национальной безопасности – в первую очередь. А для этого необходима эффективная и действенная система разведки, многие стороны деятельности которой, исходя из высших соображений, несомненно должны сохраняться в тайне.

Но чем же был вызван этот патриотический пассаж? Объяснение на следующей странице. Кампания, по мнению Михайлова, приобретает черты не столько расследования, сколько дискредитации ЦРУ. А это в свою очередь грозит заметным сокращением бюджета организации. Другими словами, могут неожиданно закрыться источники финансирования разного рода важнейших политических операций. Нет, он, конечно, помнит недавнюю беседу с господином директором, полностью доверяет его опыту и очень надеется, что госдепартамент и конгресс хотя бы частично возьмут на себя финансовые заботы ЦРУ в плане поддержки отдельных независимых радиостанций, институтов и всех тех организаций, которым необходима конкретная и действенная помощь.

И в этом контексте он позволяет себе напомнить о тех финансовых трудностях, с которыми в последнее время столкнулся возглавляемый им институт «Российское общество» в связи с необходимостью дальнейшей разработки программы «Вопросы стратегии и тактики политической и духовной перестройки России».

К представленному ранее проекту, находящемуся в настоящий момент у заместителя директора господина И. Крафта, добавляется проект программы семинаров для молодых иностранных политиков, аспирантов и студентов, проходящих практику по линии взаимных международных обменов в Гарвардском университете. Семинары предлагается провести под эгидой ЦРУ.

Список кандидатов на эти семинары будет представлен для рассмотрения и утверждения отдельно.

И подпись – полным титулом.

А ведь Вадим, подумал Турецкий, не будучи знатоком различных аспектов политической борьбы в Соединенных Штатах и заинтересованный в добыче сведений личного характера, сумел-таки углядеть в Михайлове несколько иные качества, нехарактерные для большинства людей, окружавших его отца в эмиграции. А сам-то Михайлов ни на диссидента, ни на конформиста не тянет. Скорее – платный агент.

Но с другой стороны, продолжал размышлять Турецкий, по сути, ничего сверхдраматического в этом письме не было. Из-за таких писем не убивают. Во всяком случае, сегодня. Ибо даже дураку нынче известно, что все антисоветские – а они и не могли быть иными по духу – эмигрантские организации, идейные противники коммунизма, в той или иной мере финансировались по решению госдепа и ЦРУ. Они и сами этого не скрывали, как, впрочем, и их коллеги – все эти радиоголоса «Свободы», «Свободной Европы», «Фонда Азии» и так далее.

Поэтому если это письмо и могло представлять какую-либо опасность, то исключительно для репутации господина Михайлова, не более. А сегодня подобным вряд ли кого удивишь. И Турецкий, вздохнув, взялся за следующую страничку.

Пространный финансовый документ, в котором указано, какие средства и с какой целью израсходованы. Здесь оказалось довольно сложно разобраться в позициях, тайный смысл которых был, видимо, хорошо известен господину Р. Куперу, на чье имя готовился документ. Но парочка строчек, если Турецкий верно их перевел, были интересны. Одна графа, на которую, судя по отчету, было отпущено и, вероятно, уже истрачено восемьсот тысяч долларов, называлась так: «Эффективная поддержка усилий организаций Хельсинкского договора по защите прав человека в Поволжском регионе Российской Федерации». А вторая – "Организация международной конференции по теме «Общие положения программы противостояния натиску тоталитарного социализма».

Мудрено, но, в общем, понятно. Раньше это называли подрывной деятельностью. Но если судить по оценкам собеседников Вадима Кокорина, принимавших участие в работе института, там имелись вполне позитивные разработки. А может, эти ученые эмигранты поступали истинно по-русски? То есть брали деньги под одно, а занимались совсем другим? Никому же не придет в голову назвать отпетым антикоммунистом, к примеру, нобелевского лауреата и известнейшего экономиста Василия Васильевича Леонтьева. Или других, о которых, если опять же верить Кокорину, с огромным уважением ему рассказывали отцовские знакомые. Только вряд ли есть американцы, которые поверят липовым отчетам. А значит, Михайлов действительно мог играть сразу на два фронта – и нашим, так сказать, и вашим, то бишь ЦРУ. Ну, в конце концов, это его личное дело, суд его собственной совести. Но и за это тоже не убивают. Особенно американских консулов.

А может быть, мелькнула вдруг шальная мысль, Вадим действительно выкрал эти документы, наносящие определенный урон реноме Михайлова, имеющего, скажем, какие-то виды на свое вхождение в политический истеблишмент России? Тогда выход напрашивался такой: убрать похитителя вместе с его идеей предать документы гласности. А консул? Заодно – как убирают случайных и ненужных свидетелей… Что-то есть, но – очень шатко.

Оставалось выяснить, кто такой этот Р. Купер, перед которым отчитывался господин Михайлов. Но для этого надо будет потом связаться с соответствующими службами внешней разведки.

Интересными оказались и следующие две странички, представлявшие собой разработку, скорее всего, американского гражданина под псевдонимом Музыкант. Причем оба документа относились к восьмидесятому и восемьдесят второму годам.

Турецкий вспомнил, что в восьмидесятом в Москве проходила всемирная Олимпиада, в которой из-за известного инцидента с южно-корейским самолетом не участвовали Соединенные Штаты и некоторые их союзники, проводившие так называемую альтернативную Олимпиаду. Со ста белыми роялями, как говорили, посреди стадиона. Зато у нас Мишка-талисман летал на воздушных шарах и по телевизору показывали, как люди плакали от умиления…

Но документ, который являлся ответом господина Михайлова все тому же господину Р. Куперу, свидетельствовал о том, что именно во время Московской Олимпиады, вопреки запрету государственного департамента США, столицу Советского Союза собирается посетить делегация ряда левых организаций, пребывание которых в Москве желательно использовать с максимальной пользой. Это, в частности, и студенты американских университетов. Некоторых из них, а конкретно упомянутого Музыканта, предлагается использовать в качестве курьера для доставки денежных средств и некоторых важных документов, предназначенных правозащитным организациям Советского Союза, диссидентам и узникам совести, осужденным коммунистическим режимом.

Характеристика на Музыканта в высшей степени положительная. Умен, энергичен, отличается деловой хваткой, легко входит в контакт с новой средой и при этом не нуждается в дополнительных сведениях, раскрывающих подлинный смысл проводимой работы. То есть, иными словами, его можно использовать в темную.

Таким образом, господин Михайлов как бы принимал предложение господина Купера и подключался к дальнейшей работе с Музыкантом, с тем чтобы использовать его, как перевел Турецкий, на всю катушку. Ну что-то в этом роде.

Второй документ, посвященный все тому же Музыканту, дал неожиданную разгадку. Михайлов сообщал уже известному – в смысле упоминавшемуся – Куперу, что весьма плодотворное сотрудничество института с господином Дж. Петри позволяет надеяться на его активное продолжение. Очередная поездка Музыканта в Москву и Ленинград запланирована на середину декабря – время, когда предпраздничные настроения советских людей делают их более доступными для общения и полностью снимают ощущение мнимой опасности, позволяя при этом объекту их внимания расширять круг своих знакомств без боязни какой-то слежки за собой. Тем легче будет ему встретиться с некоторыми лицами с целью передачи им дополнительных средств, а также ряда документов, содержащих теоретические разработки института по программе переустройства Советского государства и практические рекомендации на этот счет.

Как и в первом документе, Музыкант получил и здесь вполне достойную деловую характеристику: серьезен, исполнителен, обладает отличными дипломатическими способностями.

Два соображения возникли попутно у Турецкого. Второй документ датирован октябрем восемьдесят второго, а ведь… одну минуточку!

Он вытащил с полки толстенный Советский энциклопедический словарь, нашел букву "Б", а вслед за этим – Брежнева. Точно, он умер десятого ноября. Александр помнил: как раз шло первое его крупное дело – труп на сокольнической международной ярмарке, которое началось сразу после торжественных похорон, буквально через несколько дней, чем и особо запомнилось. А приезд этого Музыканта в Москву был запланирован господами Михайловым и Дж. Петри – скорее всего, это именно покойник нынешний тут упоминается, ибо случайные совпадения в таких делах почти немыслимы, – еще в октябре. И не могли они, конечно, предполагать, что к середине декабря власть в Советской стране сменится. Но если поднять архивы бравых чекистов, то, вообще говоря, Музыканта можно будет вычислить.

И тут снова будто что-то ударило в голову! А чем же, собственно, вызван странный интерес всех президентско-фээсбэшных служб, граничащий с легкой паникой, к этому загадочному убийству? Двум убийствам, если быть точным. Музыкант? Надо бы дома посмотреть, полистать биографии штатовских политических деятелей: кто когда родился, когда и где учился, большего-то все равно не узнаешь…

Музыкант… А ведь, между прочим, нынешний их президент с удовольствием играет на саксофоне! Ну и чем он тогда не музыкант? Нет, это было бы слишком!

Ладно, решил Турецкий, нечего себе посреди ночи голову ломать. Надо отложить до Москвы.

Бегло просмотрев остальные бумаги, представляющие собой новые отчеты о потраченных средствах, большую программу проведения в конгрессе Сахаровских чтений, копий писем личного характера к писателю Солженицыну, уже, видимо, проживающему в то время в Штатах, наконец трудночитаемых рукописных копий и черновиков приказов о зачислении в штат сотрудников института совершенно неизвестных Турецкому людей с русскими фамилиями – Лебедева, Косорукова, Скобеля. О, так последний же очень даже хорошо известен: судя по дневнику Вадима, это один из СС – Станислав Скобель! Кем же Рюрик Алексеевич его зачислил? Заместителем директора по связям с общественностью! Действительно, это тебе не баран начихал!

А что ж нигде, интересно, не упоминаются фамилии того же Бруткова, Заславского, Кристича, Красновского, активно работающих в институте у Михайлова? Если верить записям Вадима.

Задав риторический вопрос, Турецкий тут же сам на него и ответил: потому что в Америке совсем не так, как у нас. У нас, если уж я, даже внештатно, сотрудничаю с конторой, извольте мне платить. А вот сознательные русские за бугром могут, вероятно, себе позволить и бесплатно делиться высокими идеями освобождения родины от большевистского засилья, от угнетения наций, от колхозов и вообще от проявлений всяческого коллективизма. Каждый должен быть, в конце концов, сам за себя. Один Бог за всех, что ли? Вот они и сотрудничали, как видно, не ради золотого тельца и не за страх, а за совесть…

Но тогда почему же им всем сейчас не очень хорошо? Боятся чего-то, скрывают? Разве что лишь Крокусы, что из Бостона, спокойно доживают свою старость. И то не советуют Вадиму вступать в конфронтацию с Михайловым. Чудно!

Турецкий сложил листы в целлофановую папочку-карман, которую нашел среди бумаг и рукописей Лизаветы, грудой лежащих на подоконнике. Ничего, ее не убудет. А Турецкий любил порядок: все должно лежать отдельно и на своем месте – легче искать. И после этого придвинул к себе самиздатовский труд господина Красновского Игоря Владимировича.

Решил для начала хотя бы ознакомиться с общей концепцией «сочинения». У сынка почерк был собачий. Но – папаша! Ну да, конечно, он же был физиком, а у тех, наверное, только и можно четко прочитать что одни формулы.

Александр Борисович не хотел себя мучить так уж чрезмерно. К примеру, английские тексты он даст толковому переводчику, который все аккуратно изложит русскими печатными буквами. Вот тогда и можно будет размышлять над теми или иными нюансами, формулировками и так далее. Помимо сути изложенного. А вот с рукописью Красновского так не поступишь – велико сочинение. Значит, придется выбирать только необходимую информацию, если таковая имеется, оставляя без внимания всякого рода эмоции и лирические отступления.

Перелистывая страницу за страницей, Александр Борисович старался на каждой выловить ключевое слово для общего понимания. И скоро понял, что примерно первую треть составляли воспоминания в чистом виде. Это были фрагменты пережитого за пять лет заключения. Около года под следствием и остальное – на пересылке и уже на зоне, в мордовской колонии. Включая момент освобождения, вернее, обмена.

Тут, конечно, имелись любопытные наблюдения. Но о них потом. Кстати, вся эта часть написана уже в Штатах. А воспоминания подобного рода обладают характерной особенностью: в них, в отличие от дневниковых ежедневных записей, отсутствуют малозначительные, частные детали. Больше обобщений, упор, в общем, на главное, наконец, уже продуманные оценки, лишенные сиюминутных эмоций.

Это хорошо, с одной стороны – для изучающего биографию сразу выстраивается четкая картина. Но с другой – исчезают, казалось бы, малозначительные детали, которые, скажем, ему, следователю, помогли бы самому разобраться в хитросплетениях эмигрантской деятельности того же Красновского и выяснить причины, по которым тот стал вдруг неугоден тем людям, которые боролись именно за его освобождение и выезд за границу. Нашли бы в тех же лагерях фигуру, возможно, и позначительней! Ну а поскольку боролись, охотно предоставили все визы и виды на жительство, обеспечили работой, что не так и просто, значит, знали, во что вкладывали капиталы и какие дивиденды могут получить. И вот именно эта сторона больше всего интересовала Турецкого. Вечный вопрос следователя: почему был благополучным человеком, а стал вдруг трупом?

Александр Борисович перешел ко второй части текста. Благо и глаз привык, немного адаптировался, стало легче разбирать профессорские каракули. Так величали Красновского представители американского посольства в Москве, находившиеся возле огромного «боинга», ожидавшего приказа, или разрешения, на взлет. Дело происходило во Внукове, в стороне от аэровокзала. На летном поле стояло несколько автомашин. В одной прибыли американские представители разных посольских служб и держали связь с Нью-Йорком, где возле советского Ил-62 находилась примерно такая же компания. Только там вместо «господина профессора» сидел наверняка в таком же закрытом микроавтобусе «господин полковник». Вот и вся разница. И еще там были представители советского посольства, а здесь, как сказано выше, наоборот.

Была теплая весна восьмидесятого года. До международных конфликтов тоже было далеко. И Леонид Ильич чувствовал себя довольно сносно. Отношения со Штатами развивались, как всем представлялось, поступательно в сторону смягчения.

Наконец Нью-Йорк сообщил, что «господину полковнику» разрешен доступ в самолет компании «Аэрофлот», то есть на советскую территорию. Сейчас же последовала команда и «господину профессору». Он в назначенный час с минутами также должен был «пересечь границу» и оказаться на «территории» Соединенных Штатов Америки. Символика! Но как колотится сердце! Которое понимает, что это уже навсегда… Как смерть. И как полнейшее освобождение от всех вериг, оставляемых за порогом – от веры, надежды, любви, от всего…

Александр Борисович остановился, вышел на кухню и нашел в холодильнике бутылку с остатками коньяка. Немного сейчас в самую пору. Да и полночи впереди еще…