Поднимаясь вместе с Леней на этаж, где располагался офис журнала «Санкт-Петербург», Александр Борисович размышлял о том, что он, как бы ни желал этого, не сможет уже вывести из игры Лизу. Но он придумал один ход, который мог бы обезопасить ее в том случае, если чекисты проявят чрезмерную настойчивость. Вот об этом он и хотел поговорить с ней.

Секретарь редакции – старая дева неопределенного возраста, в больших очках, напоминающих совиные глаза, строго заявила Александру Борисовичу, что редколлегия в самом разгаре и беспокоить главного редактора она не может: на этот счет есть ее строжайшее указание.

– У Елизаветы Евдокимовны есть обычай во время заседаний отвечать по телефону на важные звонки? – поинтересовался Турецкий.

– В исключительных случаях, – сухо ответила секретарь, – но я сама слежу за этим и нажимаю кнопку.

– Отлично. Сейчас я наберу ее номер, а вы соответственно нажмите вашу кнопку.

– Но…

– Это надо, – спокойно ответил Турецкий и набрал на своем мобильнике номер. В приемной раздался телефонный звонок. Секретарь потянулась к трубке, но Турецкий ее остановил: – Снимать не надо, просто нажимайте.

– Невская. Слушаю, – раздалось в трубке недовольно.

– Это я. Пожалуйста, выгляните на одну минуту.

Совиные глаза секретаря расширились до невозможности. Через минуту вышла Лиза. Лицо ее было строгим и отчужденным. Турецкий тут же подхватил ее под руку и вывел в коридор:

– Звонила?

– Да. Мы договорились на восемь. После работы. А что случилось?

– Ты называла ей мое имя?

– Не-ет, – как-то не очень уверенно сказала Лиза. – А что?

– Так да или нет?

– Я сказала, что хотелось бы увидеться. Поговорить. Что ею интересуется один мой хороший знакомый. Из Москвы. И все. Она помялась, припоминая свои дела на сегодня, но в конце концов согласилась. Приедет сама, у нее своя «тоёта». Я что-нибудь лишнее сказала?

– Не знаю еще, но боюсь, что да. Во всяком случае, ты без меня ни шагу. Я буду до конца в приемной. Там и моя охрана. Если вдруг она позвонит и станет предлагать иные варианты встречи, стой на своем. Больше ни на чьи предложения куда-нибудь подъехать или там поговорить где-то не соглашайся. Устала, заболела, завтра, через год, когда угодно, но только не сегодня.

– А что, меня кто-то хочет закадрить, как мы говорили в юности?

– Я ничего не исключаю. Проще, конечно, если бы ты сказала своему глазастому церберу, пусть она на все «важные» звонки отвечает, что тебя нет, выехала в неизвестном направлении. А если позвонит Ирина, чтоб сказала то же самое и добавила: «Лизавета Евдокимовна просила передать, что уговор остается в силе, она ждет». И больше ничего.

– Вот так? – Она неожиданно улыбнулась и добавила: – Теперь меня Светка со свету сживет своими подозрениями. Ну ладно, будь по-твоему. А что, нам действительно надо куда-то уехать до восьми?

– Зачем, поедем к тебе домой. Я почитаю.

– А кто-то, между прочим, мне что-то обещал!

– Это само собой. И одно другому не мешает, наоборот, придает определенную остроту.

– Ой, хулиган! – вздохнула она сокрушенно. – И что ты только творишь с честной девушкой! И почему я такая послушная!

– Все. Иди и кончай свое занудство. Редколлегия! Воображаю…

– Батюшки! А ведь я и вправду заболталась, – засмеялась она и вернулась в офис.

Турецкий отошел к окну в коридоре, где на подоконнике стояла стеклянная полулитровая банка с окурками, и достал «Честерфилд».

Подымив, вернулся в офис и сказал Лене:

– Там, возле окна, можно покурить. Если хочешь.

Тот сказал спасибо и вышел.

Редколлегия окончилась спустя добрых полтора часа. За это время Невской было несколько звонков, на что Света заученно отвечала:

– Нету, отъехала на неопределенное время. Что передать? – и записывала просьбы.

Звонка от Косенковой не было. И это радовало: может быть, опасения напрасны?

А потом закончилась редколлегия и приемную заполнили пожилые вежливые люди. Некоторые с интересом поглядывали на Турецкого и Леню – уж больно необычные «авторы» дожидались главного редактора. У обыкновенного автора всегда что-то в глазах написано, какая-то просьба, что ли. А у этих двоих – вид был независимый. Неужели обычаи «новых русских» уже и в художественную литературу проникли?!

Наконец все разошлись и из кабинета появилась Лиза, уже одетая для выхода на улицу. Турецкий с Леней тоже накинули плащи. Рядом с невысокой Невской они красиво смотрелись, как два дюжих телохранителя. Да так оно, впрочем, и было.

Лиза просмотрела записи звонков, что-то отметила в блокноте секретаря. Потом записала номер телефона и сказала:

– Я сейчас должна поехать по важным делам… на одно закрытое совещание… ты понимаешь, Света? Не знаю, когда там закончится, но у меня просьба: позвони минут через пять по этому номеру Ирине Васильевне и, пожалуйста, повтори мою просьбу: наша встреча не отменяется и очень желательна. Я буду ее ждать там, где мы договорились. На всякий случай, до свиданья. Поедемте, господа, – обернулась она к своим спутникам.

– Я вам еще нужен? – спросил Леня возле машины.

– Ленечка, дружок, у меня к тебе просьба, – ответил Турецкий. – Мы сейчас проедем мимо рынка, я там выйду ненадолго, а ты побудь с ней. Чтоб, понимаешь?

– Понял, Сан Борисыч, какой разговор!

А Лизе он сказал:

– У тебя какая-нибудь сумка есть?

– Для чего тебе?

– На базар заедем, купить кое-чего хочу.

– Целлофановая устроит?

– Вполне. – И спросил у водителя: – Где тут ближайший рынок?

– А что вам конкретно нужно?

– Хорошую баранью ногу, – шепнул ему на ухо Турецкий, – и все, что к ней полагается.

– Так это вам нужно не на рынок. Я отвезу куда надо, – многозначительно и доверительно кивнул тот. И погнал в сторону Балтийского вокзала. Там, в неведомом Турецкому переулке, он въехал под арку во двор и тормознул у подъезда, рядом с которым громоздились решетчатые контейнеры для овощей и деревянные фруктовые ящики.

Вдвоем с водителем Турецкий вошел в магазинную подсобку. Водитель что-то сказал рабочему в фартуке, тот кивнул и ушел. А короткое время спустя к ним вышел лысый толстячок, поздоровался за руку с водителем, Турецкому кивнул.

– Какие проблемы?

– Вот московский товарищ хотел на рынок за бараниной заехать, а я отсоветовал.

– Правильно, – улыбнулся толстяк. Был он весь какой-то стерильно чистый и аккуратный, совсем не похож на бывших мясников из подсобок. – А что делать хотите? – поинтересовался у Турецкого.

– Да хотелось бы хорошенько нашпиговать.

– Понял. Народу много?

– Да какой там! Три-четыре человека…

– Так. Вино соответственно?

– Бутылки три, думаю. И коньячку на всякий случай.

– Чеснок, морковь, сельдерей, аджику – надо? Зелень?

– Само собой.

– Во что класть будем? – И когда Турецкий показал целлофановый пакет, засмеялся: – Разве что для зелени! В коробку положим. Подождите.

– Здесь гораздо дешевле, – объяснил водитель, когда толстяк ушел. – Он здесь директор, толковый дядька. А дешевле потому, что у них в Лужском районе своя ферма. Так что работают без посредников. Раза в полтора дешевле. На него тут, было дело, наезжали! Ну мы им пачек и накидали.

– Вроде крыши?

– Да нет, – застеснялся водитель. – Просто бывает совсем лишнее в торговом зале толочься. Так, по случаю заскочишь… Но все копеечка в копеечку, тут никаких чаевых нет. Да сами сейчас увидите.

Минут через десять рабочий вынес заклеенную скотчем коробку – общим весом этак килограммов на десять. Вышел и толстяк директор. Он быстро посчитал на калькуляторе и назвал сумму. Действительно, выходило недорого, около трехсот пятидесяти рублей. Турецкий рассчитывал где-то под пять сотен.

– Я вам парочку свежих лавашей положил, – сказал директор, – разогреете! – Взяв деньги, обернулся к рабочему: – Сеня, сделай одолжение, пробей в кассе эту сумму. – И отдал ему деньги. – А вы вообще ногу делали?

– А как же!

– Значит, знаете!

– Но от хорошего совета не откажусь, – улыбнулся Турецкий.

– Лично я, – сладострастно сощурился толстяк, – аджику с горчицей мешаю, много. И этой смесью густо обмазываю уже шпигованную ногу – всю. И на противень. А когда пластины режу, обильно поливаю ткемали. Я все положил туда, – он ткнул пальцем в ящик. – А в лаваш – горячий сулугуни. Я на всякий случай тоже положил. И маринованный чеснок. Я вижу – интеллигентный человек, поэтому предложил вам черное пуркарское, из советских запасов, – он подмигнул, будто заговорщик. – В обиде не останетесь. Заезжайте еще. Прошу, – и протянул принесенные рабочим сдачу и чек.

– Мне как-то неловко, – сказал Турецкий.

– Прошу, – директор был категоричен. – Приятного аппетита.

Двое оперативников сидели на лавочке перед подъездом дома на Моховой. Точнее, это была не лавка, а бетонная площадка перед входной дверью. И на ней, наверное подостлав газеты, отдыхали пожилые обитатели старинного дома. Двор был высокий, колодцеобразный и не очень уютный. В нем быстро темнело.

Перед тем как приехал Турецкий с Лизой и охранником, во двор как-то уж больно лихо вкатила иномарка из породы «фордов» с нечетко проглядывающими номерами. Стекла ее были притемнены, так что нельзя было разобрать, кто в машине и сколько народу. Машина замерла посреди двора. Похоже, что приехавшие разглядывали двоих парней возле двери. Оперативники сделали вид, что не обратили на машину никакого внимания, и та ловко развернулась и покинула двор.

А потом прибыл Турецкий, вынул из багажника большой картонный ящик. Спросил у Лени, какие у него планы, не хочет ли разделить ужин. Тот стал отнекиваться – в смысле если есть еще какие-то дела, то это одно, а если нет, то он бы предпочел заехать на Литейный, доложиться и – домой. Ну хорошо, согласился Турецкий, в конце концов, была бы честь предложена.

«Жигули» уехали. А вот ребятам придется еще подежурить. Пока не приедет Косенкова. Те рассказали Турецкому о странной машине.

– Вы голодные, хлопцы? – спросил он.

Оперативники засмущались:

– Да нет, не то чтобы…

– Ясно! – остановил их Турецкий. – Елизавета Евдокимовна, у вас что-нибудь найдется – подкормить ребят? А то им тут еще часа три как минимум придется…

– Конечно! – с жаром отозвалась Лиза. – Пойдемте!

– Тогда вперед, хлопцы, чем богаты…

На этаже, напротив лифта, выходящего Турецкого встретил еще один оперативник.

– Александр Борисович? – строго спросил он.

– Так точно! – отрапортовал Турецкий, чем вызвал у сопровождавших его улыбки.

– Происшествий не было. Кроме одного.

– Заходите, – кивнул остальным Александр, – мы сейчас. Слушаю.

– Я в окно смотрел, вон туда, на противоположный тротуар. Тут же, с третьего этажа, рукой подать. И вижу, из машины вышел мужик с самострелом, знаете, вроде спортивного такого? Чего-то ходил туда-сюда. Смотрел по сторонам. Потом, смотрю, сел в машину и уехал. Я подумал, что это, возможно, «технарь». Нас Виктор Петрович проинструктировал на этот счет. Вы в квартире окна снаружи посмотрите. Спецы иногда прослушку на присосках таких, типа детских стрел, устанавливают.

– Молодец, – одобрил Турецкий, – а теперь пошли перекусим. Мы тут одну дамочку ждем к восьми. Если не опоздает. Надо будет ее аккуратно встретить. А если кто вместе с ней, тот пусть пока погуляет. Лады?

– О чем речь? Сделаем.

Три часа впереди – времени для бараньей ноги более чем достаточно. Поэтому Лиза быстро сварганила операм большую яичницу и отварила пельмени.

Турецкий же тем временем открыл окна, обследовал наружные рамы и стекла и обнаружил-таки детскую игрушку. Стерженек на присоске плотно сидел на уголке оконной рамы в большой комнате. Он принес находку на кухню, где оперативники успешно расправлялись уже и со вчерашней, заново разогретой пиццей, и показал им «игрушку». А после, когда они, посмеиваясь, обсудили достоинства стрелки, открыл форточку и выкинул находку во двор.

Оперативники попили чаю и пошли работать дальше. А Турецкий распаковал ящик и изумился щедрости толстяка. Все предусмотрел, ничего не забыл. И коньяк положил хороший, армянский, трехзвездочный.

Лиза стала разогревать духовку, а Александр занялся подготовкой ноги. Попутно он читал короткую лекцию на тему:

– Вот видишь, он предложил мне шпиговать ногу не только чесноком, но и морковью с сельдереем…

– Кто – он?

– Тот директор магазина, у которого мы были… Но этими овощами я обычно шпигую исключительно кабанятину. Это необходимо, чтобы отбить у мяса специфический лесной дух. Ты когда-нибудь ела запеченного в русской печи кабана?

– Как понимать этот вопрос?

– Ну… так и говори: не ела. Обиды здесь ни при чем. А баранина требует особой обмазки, потому что мясо выделяет много сока. Вот мы ее шпигуем ломтиками чеснока, которые перед этим макаем в смесь соли, красного и черного перца. А теперь он предложил перемешать аджику с горчицей. Но горчица опять-таки очень хороша, если готовишь мясо дикого зверя, а не домашнего, понимаешь? Тогда ты обмазываешь горчицей, а сверху кашей из размятого черного хлеба. Хлеб в печи образует корку, внутри которой как бы кипит мясо. Это, надеюсь, тебе понятно? Во-от… А нашего баранчика мы сегодня тоже попробуем немножко смягчить такой вот острой смесью. Но сделаем боковые надрезы – чтоб сок вытекал и не давал мясу гореть. Мы ногу в процессе все равно будем поливать и этим соком, и растопленным маслом. У тебя есть немного сливочного масла?

– Немного есть. Но я хотела его на бутерброды, у меня есть в заначке баночка красной икры.

– Ни в коем случае! Нельзя смешивать жанры! Баранина есть баранина, а икра – совсем из другой оперы, ты что?! Чтоб на столе не было никакой икры! Баранина, вино, горячий лаваш с зеленью и растопленным сулугуни и – все! Это – стол. А все остальное – глупости эмансипированных баб. Во всем должна быть сохранена чистота жанра! Я понятно объясняю?

– Более чем! – смеялась Лиза, откидывая тыльной стороной ладони волосы, падающие на глаза. – Ты говоришь как профессиональный литературный критик. Иди ко мне в журнал, будешь вести рубрику.

– Далеко ездить… Не отвлекайся! А теперь мы эту ногу оставим минут пятнадцать отдыхать. Пусть напитается ароматами. И – в печь. Я мою руки, потом ставлю противень в духовку и на час удаляюсь читать материалы. А ты минут через сорок пять откроешь и аккуратно польешь ногу растопленным маслом. Столовой ложкой. Задача ясна?

– Слушаюсь, мой командир!

– Правильно. А теперь последние указания, но уже из другой оперы. С одним жанром мы покончили. Слушай внимательно, – говорил он, моя руки и раскатывая рукава рубашки. – У вас, вероятно, зайдет разговор о материалах Вадима.

– Почему?

– Потому что. Итак, во-первых, никаких материалов – то есть ни дневника Вадима, ни мемуаров его отца, ничего прочего ты отродясь не видела и ни о чем даже не догадываешься, ясно?

– Но как же тогда… А ты?

– Объясняю. Ты говоришь только чистую правду, и в этом твоя сила. Ты узнала Вадима в телепередаче, позвонила по указанному телефону, а я тебя сам вычислил и приехал сюда, чтобы поговорить. Но только о Вадиме. В нашем разговоре с моей стороны была названа фамилия Ирины, что тебя не просто удивило, а изумило. Эту фамилию я вычитал и у Вадима, и у его папаши. Я, а не ты. И когда ты сказала, что она в Питере, я тебя упросил познакомить нас. Это надо мне. И мои к ней вопросы касаются моего дела. Ты тут вообще никто.

– Но почему?

– А чтоб тебе после моего отъезда плохие дяди не задавали ненужных и грубых вопросов.

– А могут?

– Они все могут. Но я надеюсь, что Ирина им сама все расскажет. И допрашивать тебя не будет нужды. Однако если все-таки это произойдет, веди себя как тот бумажный солдатик. Или оловянный. Не помню точно.

– Бумажный – это у Окуджавы. Но неужели ты думаешь, что Ирина…

– Уже не думаю, а почти уверен. И первая посылочка от нее – вон та стрелка, которую я выкинул в форточку. До твоего телефонного разговора с ней и упоминания моего имени никто не знал, что я у тебя дома.

– Но я не упоминала… кажется.

– Вот именно, «кажется». Оговорилась. Ничего страшного, твоей вины тут нет. Это даже лучше: все идет своим чередом. Итак, сказанное запомни как молитву. И никаких отступлений. А где рукописи и документы, хочешь ты знать? Я со своими коллегами их в Москве обнаружил. Где – моя тайна, тебе об этом знать незачем. Все же остальное предоставь мне. Готова?

Лиза молчала.

– Не слышу бодрого ответа.

– Я поняла, но… это ужасно противно!

– Ничего не поделаешь, такова жизнь… извини за банальность…

Было уже темно, и двор освещался лишь желтыми и голубыми квадратами окон. «Тоёта» въехала во двор почти бесшумно. Фары ее уперлись в дверь подъезда. Там стояли и курили двое. Из машины вышел мужчина в темном. Ручным фонариком осветил курящих, позвал:

– Мужики, можно на минутку? – Голос у него был привычно властный.

Один из курящих отбросил окурок и пошел к машине.

– Мы сюда по делу, – сказал неизвестный, – а вы кто?

– Корочки свои не покажешь? – осведомился оперативник.

– На, смотри, – неизвестный ловко раскрыл на ладони удостоверение охранника частного охранного предприятия «Петергоф» Силантьева Юрия Юрьевича, сунув его под луч своего фонарика.

– Ясно. Гляди мои, – и оперативник аналогичным движением направил луч его фонарика на свое удостоверение.

– А-а, сыскари! – с очень понятной интонацией хмыкнул Силантьев. – Ну тогда все в порядке! – В голосе звучала почти неприметная издевка. – И давно тут загораете?

– С момента приказа. С кем прибыл?

Из машины вышла высокая стройная женщина в короткой меховой накидке, подошла, заслоняясь ладонью от фонарика, резко бросила:

– Опусти! Что тут происходит?

– Охраняем, – беспечно ответил оперативник. – Вероятно, вас.

– У меня своя охрана! Этот человек со мной.

– Нет нужды, – просто ответил оперативник. – И здесь, и на этаже наши люди. Вас проводить?

– Зачем же?… – Женщина словно замялась в нерешительности. – Я и сама прекрасно знаю дорогу. Полжизни прожила в этом доме… на третьем этаже. Ну так что? – Она обернулась к своему охраннику: – Вы тогда свободны, Юрий Юрьевич. Видите, меня в обиду, кажется, не дадут!

Оперативник мог бы поклясться, что она даже обрадовалась сложившейся ситуации, а в ее голосе прозвучал легкий сарказм.

– Будете здесь ожидать или отдохнете где-нибудь часок-другой?

– Желание клиента – это его право. Подожду.

«Хреновый ты охранник, – усмехнулся про себя оперативник, – мало ли что взбредет в голову клиенту! А у тебя твоя работа, и ты не должен от нее ни на шаг отступать…»

– Ваня! – крикнул он второму оперу. – Проводи, пожалуйста, женщину, посвети там. А в подъезде светло, – сказал он уже ей.

Второй опер сбежал по ступеням, взял женщину под руку и увел в подъезд.

Охранник глядел им вслед.

– Слышь-ка, Силантьев, – небрежно заметил оперативник, – а это не ваши нынче обыск-то учинили? На Сызранской! Ну дурные…

– Не знаю, о чем говоришь, – сухо ответил тот и нарочито громко зевнул. – Пойду, что ли, в самом деле, вздремну в машине. Нет ничего хуже капризного клиента!

– Это точно, – согласился оперативник. Он понял, что укол попал в цель. Да и с самого начала было ясно, что никакой это не охранник, а такой же опер, только из другой конторы.

Гоголев сегодня на инструктаже рассказал об обыске, который устроили чекисты, и попросил оперативников при удобном случае, но без особого нажима вставить фитиль бравым «соседям». Получилось. Чем оперативник немедленно поделился с вернувшимся товарищем.