Зная, что старина Пит терпеть не может всякие незапланированные и потому обременительные путешествия, Турецкий выбрал рейс с промежуточной посадкой в Мюнхене. Такой полет предлагала шведская авиакомпания «Скандинавиан эрлайн» – САС по-русски. Что же касается Питера, то уж как-нибудь эта толстая задница оторвется от любимого кресла, напоминающего средних размеров диван, в своем офисе в Гармиш-Партенкирхене и соизволит приехать в аэропорт для краткого свидания с бывшим любимым заместителем! В это, во всяком случае, хотелось верить. Хотя было заметно, что со временем Питер Реддвей все больше становится похожим на знаменитого Ниро Вульфа, придуманного не менее замечательным Рексом Стаутом. Питер тоже предпочитал думать, а не бегать. И в этом, как и в умении вкусно и много пожрать, у реального и выдуманного героев была масса общего.

Объявили часовую посадку, и Турецкий, помахивая вполне приличным целлофановым пакетом с изображением восстановленного храма Христа Спасителя, быстро направился по длинной, присосавшейся к люку самолета гофрированной трубе.

Старину Пита он увидел в дальнем ее проеме. Он перекрывал своей значительной фигурой если не две трети, то уж точно половину прохода.

– О-о! – разнеслось по трубе его приветствие сродни крику слона-самца в вечереющих джунглях, когда звуки разносятся особенно далеко и звонко.

Через несколько минут бодрый Питер и слегка помятый Александр сидели за угловым ресторанным столиком, накрытым соответственно вкусам хозяина. Сам же Реддвей с вожделением вынимал и рассматривал обязательные московские дары, слушая объяснения дарителя.

– Водка называется, Пит, «Мэрская» – от слова «мэр», а не «мэрзость», запомни. Обычно такого рода звукосочетания особенно согревают души холуев: вроде и угождают начальнику, а сами – кукиш в кармане держат, понимаешь? Но человек, изображенный на картинке, вполне может стать нашим следующим президентом, и тогда этой бутыли цены не будет.

Бутыль действительно была большая – на два с половиной литра. И где взяли-то такую! Еще и с ручкой.

Следом Реддвей достал завернутый в промасленную бумагу шмат сала весом в килограмм и толщиной в четыре с половиной дюйма. Не без труда удалось найти такой Турецкому, три рынка обошел. Ну а буханка черного и соленые огурцы были тоже традиционными и любимыми чревоугодником Питом. Причем последние немедленно распространили по всему залу такой прочный дух чесночно-хреново-укропно… и прочего настоя, что обедавшие неподалеку разом повернули завистливые носы в сторону блаженствующего Питера.

Собственно, тут уже объяснять было нечего: вещь говорила сама за себя.

Пока Турецкий расправлялся со свиной ножкой в гороховом соусе, Реддвей вызывающе хрустел соленым огурцом. Время для разговора было. А вот для дальнейшего поддержания дружбы хотя бы краткое совместное застолье было просто обязательным и торжественным актом.

– Можешь вываливать подробности, – сказал наконец Питер, увидев, что Турецкий решительно отодвинул в сторону блюдо с ногой, осилив только половину, и вытер жирный рот салфеткой. – Ты никогда не отличался хорошим аппетитом. Еще утром я съел две таких. А когда провожу тебя, мне подадут третью. И это будет правильно. Так всегда говорил ваш бывший президент? Я помню!

– Пит, дружище, то, что я тебе кратко изложил по телефону, нуждается в дополнении. Сперва о покойнике…

И Александр Борисович сообщил более подробно те сведения, которыми ему разрешил воспользоваться Меркулов после своего разговора в ФСБ. Но тут было очень важно, чтобы никак не пострадала честь и самого Питера, который по-своему трепетно относился к деяниям собственной конторы и допускал исторические экскурсы исключительно в героические ее страницы. А ничего порочного, с точки зрения сегодняшних политических соображений, в деятельности объекта, именуемого Джеймсом Петри, и не было. Помогал всеми силами бороться с тоталитарным режимом во имя идеалов полной свободы личности. Вопрос стоял иначе: кому он мешал на посту консула посольства Соединенных Штатов Америки в Москве?

Питера учить не надо было. Между ним и Турецким действовал договор: Реддвей мог сообщить все, что ему удалось бы узнать через свои прежние связи, через друзей, через Джека Фрэнки, совершенно замечательного хакера, которому с подачи Пита залезть в кишки Лэнгли доставляло одно сплошное удовольствие. Джек, как и Александр, прошел школу Питера в «Пятом уровне». И слово Реддвея для Джека значило гораздо больше любых других просьб. И даже приказов. Но при этом за Питером оставалось незыблемое право: выдаваемая информация не должна повредить престижу и безопасности Америки.

– С этим вопросом решено, – сказал Питер. – Фрэнки ты найдешь в Вашингтоне по прежнему телефону. Но сперва файлы посмотрю я.

– Естественно, Пит. Если с этим у нас покончено, я хотел бы перейти к следующему вопросу.

– Ты не сильно… гонишь волну, так? – строго спросил Пит – коллекционер русских идиом и редких выражений.

Турецкий хлопнул себя по лбу и достал из кармана пиджака небольшую черную книжку с названием, гордо оттиснутым золотыми буквами, – «Русская феня».

– Я чуть не забыл еще об одном подарке. Самое интересное, что это тот воровской жаргон России, на котором говорят не столько сами преступники, сколько те, кто о них пишет книги. Я бы назвал его писательской феней. Посмотри, это интересно. Узнаешь такое, что и во сне не приснится… А теперь все-таки второй вопрос, – с нажимом повторил он, протягивая книжку Питеру.

– Ну давай, раз ты нетерпеливый. Чего торопишься, если времени у нас вполне хватает?

– Уже половина прошла! – возразил Турецкий.

– Ха! За это оставшееся время мы вполне могли бы смотаться в Гармиш и вернуться! Честно скажи, не скучаешь по альма-матер?

Реддвей имел в виду, разумеется, свой центр.

– Скучаю, конечно, – грустно улыбнулся Александр. – А что я могу поделать? Почему-то у меня горькое ощущение, что золотое время наших совместных действий постепенно проходит. Не хотелось бы нового отчуждения.

– А ты плюнь и приезжай. Сейчас пойдет, я вижу, новая генерация молодых. Мы должны успеть сделать их… товарищами. Как была первая команда. Ну давай, что там у тебя.

Турецкий стал рассказывать о киллере и, заранее предупреждая возможные возражения Питера, делал упор на том, что «заказ» мог быть сделан совсем не обязательно кем-то из новых сотрудников ЦРУ, но есть вероятность, что именно в Лэнгли личность убийцы знакома.

Он достал из кармана фоторобот Думитриу Апостолу с написанными на обороте немногими известными сведениями о нем: имя, фамилия, данные американского паспорта, зафиксированные при продаже авиабилета, примерный рост, возраст.

Реддвей выпил полный бокал минеральной, взял фотографию, немного отстранил, начал рассматривать. Затем пытливо взглянул на Турецкого, крякнул, поднимаясь и оставляя фото на столе, и сказал, что должен на несколько минут удалиться. Турецкий же пока может выпить за свои очередные удачи.

Он важно прошествовал через весь ресторан к дверям и исчез за ними…

Это было накануне того дня, когда двое коллег наслаждались встречей в Мюнхенском аэропорту.

Опускался хмурый берлинский вечер. В районе Панков, неподалеку от кирхи святой Марии Магдалины, на Платаненштрассе, в большом сером доме под номером 67, у окна, полузадернутого серой портьерой, в удобном старом кресле сидел человек.

Возле его кресла, чуть впереди и ближе к окну, стояла тренога, на которой был закреплен, как это делается во время пристрелки оружия, короткий карабин с навинченным вместо пламегасителя глушителем и с оптическим прицелом ночного видения.

Иногда сидящий поднимался и подходил к этой установке, вглядывался в окно напротив, через улицу, потом приникал к окуляру, немного изменял положение карабина и возвращался в кресло.

Он был невысокого роста, в сером плаще, в легких кожаных перчатках. Шляпа его висела на шишечке спинки кресла. А рядом, возле левой ножки, валялось несколько пустых банок от кока-колы. Еще несколько полных лежали в кожаной сумке, стоящей справа от кресла.

Время шло. Когда совсем стемнело, человек приблизился к окну и открыл настежь внутреннюю раму. Отойдя в глубину комнаты, где было совсем темно, он стал прохаживаться и встряхивать руками, разгоняя кровь по сосудам. При этом не отрывал и взгляда от окна.

Наконец в квартире напротив зажегся свет. По комнате прошла молодая женщина, задернув полупрозрачную штору и немного сдвинув портьеры. Наблюдатель негромко выругался и метнулся к окуляру. Через полминуты спокойно отошел и продолжил свое хождение.

Наконец в квартире напротив появился высокий блондин.

Наблюдатель снова приник к окуляру и отпустил крепежный винт, фиксирующий положение карабина на треноге. Теперь он мог свободно двигаться вправо-влево, вверх-вниз.

Блондин ходил по комнате, что-то рассказывая женщине и размахивая руками. При этом движения его напоминали изломанные жесты циркового паяца. Наблюдатель ждал.

Женщина вышла из комнаты, позвав за собой блондина. Потом они оба вернулись, и женщина ловким движением накрыла стол белой скатертью. Невидимый из-за портьеры блондин подавал ей посуду, которую женщина расставляла на столе. Наконец она ушла, а он сел на стул лицом к окну, поставил на стол локти и положил подбородок на перекрещенные пальцы. Ничего лучше, казалось, он придумать не мог.

Спина наблюдателя напряглась, он будто весь сжался, став еще меньше ростом, а потом расслабился, выдохнув с хрипом, и тут же один за другим раздались два негромких щелчка.

Блондин вздрогнул, замер на миг и, раскинув руки в стороны, упал лицом на стол.

Стрелявший отошел от оружия, поднял и вскинул сумку на плечо, надел шляпу, глядя в окно, вынул еще одну банку кока-колы, пшикнул, открывая, и припал к ней ртом. Допив, бросил в кресло. Он уже был в дверях, когда там, в освещенной комнате, появилась женщина с большой супницей в руках. Она, видно, не сразу поняла, что случилось, а когда до нее наконец дошло, уронив супницу и взметнув руки, кинулась к блондину. Она схватила его голову, рванула к себе и…

Стоявший в дверях стрелок не мог слышать ее крик, но он понял, что она кричала. Задумчиво постояв еще миг, он пожал плечами и тихо вышел из квартиры, защелкнув за собой дверь.

В двадцати метрах от подъезда его ждал потрепанный «фольксваген». Консьержка, пожилая женщина, что-то вязавшая на спицах, не обратила внимания на выходящего мужчину.

Он свое дело сделал, все остальное – забота других. Как они сочтут нужным, пусть так и поступают. И серый мужчина включил двигатель машины.

Полиция оказалась на месте происшествия через десять минут. Тишину темной улицы нарушили лающие звуки сирен, рычание автомобильных моторов, хлопки дверей и топот десятков ног.

Старший инспектор уголовной полиции герр Лунц степенно поднялся на третий этаж. Полицейский, стоявший у двери в квартиру, услужливо распахнул ее, а сам остался на площадке.

– Ну что у вас тут? – недовольно спросил старший инспектор.

– Если будет угодно господину старшему инспектору, – почтительно доложил инспектор Фогель, – здесь пахнет политикой.

– Это мне решать! – недовольно проворчал грузный Лунц. – Показывайте! Есть свидетели? Преступник, конечно, сбежал? Чертовы прохвосты?! Чертовы бездельники! Чертова служба! – Лунца никто и никогда не видел улыбающимся и хоть чем-то удовлетворенным.

Он был недавно переведен сюда из Кельна и считал всех «восточных» соплеменников олухами.

– Жертва была убита двумя выстрелами, – указывал Лунцу судебный медик на труп, лежащий на носилках и уже приготовленный к перевозке в морг. Врач приподнял край простыни, закрывавший лицо, и показал на две раны – точно в середине лба и в переносице. – Выстрелы производились последовательно, с промежутком в долю секунды. Первая пуля чуть откинула голову назад, поэтому вторая пришлась ниже. Судя по характеру ранений, оба выстрела произведены из одного оружия. Входное огнестрельное ранение соответствует диаметру пять с половиной миллиметров, точнее калибр пуль можно будет определить, когда они будут извлечены из черепа. Оба ранения несовместимы с жизнью, – подвел печальный итог врач.

– Откуда стреляли? – спросил Лунц, жестом показывая, чтоб простыню опустили.

– Через это окно, – показал Фогель.

Лунц подошел к окну, оглядел рваную дырку в стекле.

– Пули легли кучно, – подсказал Фогель.

– Вижу, – буркнул Лунц. Он вгляделся в темноту. – Стреляли оттуда? – он приставил свой сосисочный палец перпендикулярно к отверстию.

– Так точно, герр старший инспектор.

– Нашли что-нибудь?

– Так точно!

– Да что вы заладили одно и то же! Давайте все сначала. Кто убитый, по какой причине и что говорят свидетели?

Лунц уселся на стул и стал слушать доклад. По свидетельству фрау Эльзы Герке, убитый являлся ее сожителем. Сам он гражданин Румынии, по паспорту – Думитриу Апостолу, шестидесятого года рождения, житель города Констанца. Профессия вполне мирная: продажа приезжим из России подержанных автомобилей, посреднические сделки с авторемонтными мастерскими «Фольксверке». Недавно вернулся из поездки в Россию, где рекламировал продукцию мастерских и искал покупателей. Зарабатывал неплохо, имел временное разрешение на проживание в Германии, собирался перебираться на постоянное. Недоброжелателей не имел. По характеру был мягкий, покладистый, любил детей, мечтал создать собственную семью…

Фрау Эльза безутешно рыдала.

– Вещи убитого смотрели? – морщась, спросил инспектор.

– Так точно, – радостно отрапортовал Фогель, чем удивил Лунца. – Господин старший инспектор всегда указывает точно и в самую суть!

Комплимент, конечно, был, мягко говоря, не очень, но из уст этого болвана он прозвучал искренне, и Лунц удовлетворенно хмыкнул.

– Докладывайте!

– На дне сумки господина Апостолу были обнаружены еще два документа, удостоверяющих его личность. Один из них – паспорт американского гражданина Думитриу Апостолу, а другой выдан тому же человеку, но уже гражданину Испании. Что скажет по этому поводу господин старший инспектор?

– Что еще нашли? – не ответил на дурацкий вопрос Лунц.

– Там же, в сумке, найдена крупная сумма денег: пятьдесят тысяч долларов, одной пачкой в стодолларовых купюрах.

– Фальшивые?

– Подлинные. Фрау Герке, увидев, упала в обморок. Похоже, что она ничего не знала об этих деньгах.

– Я о паспортах, – недовольно сказал Лунц.

– На первый взгляд – подлинные, что очень странно, господин старший инспектор. Потребуется экспертиза. Если подделка, то очень качественная.

– Так отправляйте!

– Так точно, отправлено. Деньги тоже.

Нет, он не такой уж и болван, этот Фогель, думал Лунц. Кажется, с ним можно будет работать. А вообще, все они здесь лентяи и красные в душе. Колхозы им! В полиции нет места сантиментам!

– Что с оружием?

– Консьержка в доме напротив предупреждена о прибытии господина старшего инспектора и ожидает начала допроса. Оружие найдено и уже осмотрено криминалистами. Оно находится в настоящее время там. По поводу киллера есть уже некоторые соображения.

– Пойдемте. Предупредите фрау Герке, что ей надлежит завтра с утра прибыть в полицейское управление для повторного допроса.

Герр Лунц перешел улицу и подождал, пока сопровождавший его Фогель распахнул перед ним дверь подъезда.

Фрау Эльстер была пожилая женщина с расширенными от возбуждения глазами, быстрыми нервными движениями и торопливой, трескучей речью, как та сорока, на которую и указывала ее фамилия. Уже через минуту после того, как она начала отвечать на его вопросы, герр Лунц впервые за долгое время улыбнулся: вот уж воистину Бог знает, кто какого имени достоин!

«Сорока» сообщила, что родственники бывшего хозяина этого дома проживающие в настоящее время в Бонне, вернув себе родовую собственность, сдают теперь квартиры в доме внаем. И что касается той ужасной квартиры на третьем этаже, в которой, как ей показали полицейские, находился убийца, то ее не далее как позавчера сняла для своего менеджера фирма по продаже недвижимости, которая находится, как ей известно, где-то в Греции. На Кипре, вот. Откуда известно? Но об этом ей сообщили четверо служащих фирмы, которые пришли сегодня утром для того, чтобы произвести в квартире соответствующие замеры. Они и инструменты с собой принесли в рабочих сумках. Сказали, что поменяют сантехнику, сделают встроенную мебель и прочее. А остатки прежней мебели – кресло старое, стол и какие-то стулья – она может потом взять себе.

Они трудились все утро: стучали, выходили куда-то, возвращались. Ничего нельзя сказать – спокойные, уважительные люди. Черноволосые. Но это понятно, они ведь в Греции все такие!

Естественно, никого из них описать она была не в силах – средних лет, похожи друг на друга, двое в куртках, двое в плащах, шляпы… Толку от консьержки не было абсолютно никакого.

– Они уходили все вместе? – спросил Лунц, которому уже надоела пустая болтовня.

– И вместе, и порознь…

Ну да, понял он, они нарочно столько раз мелькали перед глазами «сороки», чтобы та сбилась со счета. Опытные ребята…

Поднялись в квартиру. Здесь ничего не меняли до прихода старшего инспектора. Лунц сразу обратил внимание на пустые банки из-под коки. И одна – в кресле. Почему?

– Пальцевые отпечатки имеются?

– Работал в перчатках, – поджал губы эксперт-криминалист.

– А на оружии? – Лунц внимательно рассматривал треногу с привинченным к ней карабином. Посмотрел в окуляр оптического прицела – комната в доме напротив была как на ладони, четко выделялось на белой скатерти темное пятно.

– То же самое, герр Лунц.

– Фогель, в чем дело, кто положил банку на сиденье? – спросил старший инспектор.

– Если позволите… – Фогель взял банку и сел в кресло. – Он сидел здесь с утра и ждал. В помещении душно, оно не проветривается уже давно. Банки принес с собой. Когда пил, было удобно складывать пустую тару вот так, – и он опустил банку к левой ножке кресла. – А потом он увидел объект, приготовился и произвел два выстрела. И, если господин старший инспектор позволит, решил выпить перед уходом. А еще ему требовалось дождаться реакции фрау Герке. Она сначала и не поняла, что сожитель убит. Решила, видимо, что он заснул в ожидании позднего обеда. А когда увидела на скатерти расползающееся красное пятно, перепугалась, уронила супницу, кинулась к своему любовнику и, только приподняв его мертвую голову, сообразила окончательно. Закричала, стала звонить в полицию. Хотя этот Апостолу ее не раз предупреждал, чтобы она не обращалась в полицию, если с ним вдруг что-то случится. Странная просьба, не правда ли?

– Ничего странного, – буркнул Лунц. – Но я не вижу никакой политики? С чего вы взяли, Фогель? Обычная уголовная разборка, как теперь говорят с легкой руки русской мафии. Запомните это, инспектор. Вам задание: проверить наличие фирмы, снявшей квартиру, по документам владельцев из Бонна. Проверить все, что касается деятельности убитого в механических мастерских. Когда и куда конкретно ездил, кто посылал, в чем отчитывался. Оружие на экспертизу. Фотографию покойного в полицейскую картотеку, нельзя исключить, что его лицо уже известно. Репортерам, которых вы подняли на ноги своей слишком шумной операцией, сообщите, Фогель, данные трех паспортов, оружие, заказной характер убийства. Дайте фотографии. И никакой политики, Фогель! Никаких секретных служб, вы меня поняли? Тогда действуйте. А мне все ясно, я поехал домой, поздно уже…

– Господа, господа, – говорил пять минут спустя Фогель обступившим его репортерам со вспышками и портативными магнитофонами. – Фотографии, по указанию господина старшего инспектора, вы получите в нашем управлении, сегодня же. Суть же происшедшего я сейчас кратко вам изложу, надеюсь, господа, что мои слова будут поняты правильно и за ними не последует скоропалительных выводов, господа…

Питер вернулся минут через пять, тяжеловато дыша. Кряхтя, устроился на стуле, который был, конечно, маловат для него, отдышался и достал из кармана свернутую в трубку газету. Протянул Турецкому:

– Посмотри на третьей странице, внизу. Это «Берлинер цайтунг», утренняя. Я уже видел, там, в Гармише. А тебе купил в киоске.

Турецкий развернул газету и сложил так, чтоб можно было читать. Взгляд его тут же привлекла фотография, на которой был изображен разыскиваемый киллер. Рядом, на другой фотографии, демонстрировалось оружие, похожее и на винтовку, и на автомат. Александр, еще не врубившись, поднял глаза на Питера, а тот, изобразив бровями удивление, забрал газету из рук Турецкого.

– Ты, конечно, не научился читать по-немецки, так? Тогда я буду читать. Слушай… «Вчера в Берлине…» Дальше адрес, где все произошло… «В десятом часу вечера был застрелен двумя выстрелами выходец из Румынии Апостолу Димитрий…»

– Думитриу, – поправил Турецкий.

– Здесь – Димитрий. «Знакомая убитого, Эльза Герке, дала показания». Так… обедали… говорили… Все это мне неинтересно. Вот! Я еще утром обратил внимание. «При обыске жилища убитого Апостолу были обнаружены два паспорта, подтверждающие, что данный господин являлся гражданином Соединенных Штатов Америки, а также Испании. Полицейские эксперты считают оба паспорта, как и румынский, найденный в пиджаке убитого, подлинными. И это обстоятельство наводит нас, в отличие от излишне спокойной полиции, на размышления о том, что покойный являлся чьим-то секретным агентом, в чем-то крепко провинившимся перед своими хозяевами. Об этом же говорит найденное в квартире дома напротив орудие убийства американского производства. И это обстоятельство в свою очередь указывает на то, что данное убийство можно называть выполненным по заказу…» Ну а дальше приглашение полиции откликнуться свидетелей и прочее – адреса, телефоны. Каково? Ты искал именно этого человека?

– Один к одному.

– Ты знаешь, Алекс, я так и подумал, когда ты мне вручил эту штуку. Забери, мне больше не нужно, – он пальцем подвинул фоторобот по столу Турецкому. – Но ты однажды рассказывал… Сейчас! У этого молодого еврея были три жены – три сестры, одна за одной, и все умирали. А он звонил их маме, так? Что он сказал в последний раз?

– Он сказал, Пит, следующее: «Мама, вы сейчас будете сильно смеяться, но Розочка тоже умерла…»

– Вот! – захохотал Питер. – Именно это я хотел вспомнить, чтобы сказать и тебе: Алекс, ты будешь сильно смеяться, но его вчера прикончили. Оружие, чтоб ты не искал по справочникам, называется «Кольт Коммандо», модель семьсот тридцать три. Калибр – пять и пятьдесят шесть, прицельная дальность – четыреста метров, возможна установка любого прицела. Тот, что здесь, – М-937, специально для короткоствольного штурмового оружия. Игрушка предназначена для спецвойск. Остальные выводы за тобой. Значит, с этой минуты у меня остается только один твой вопрос?

– Йес, сэр!

– Тогда подъем! Тебя объявляют. Встретить тебя на обратном пути я уже не рассчитываю. О старом Пите вспоминают только тогда, когда в нем нужда имеется! Эту газету ты возьми с собой – считай, мой тебе презент. А Фрэнки позвони. И Кэт! Кэт не забудь привет от меня! – И когда Турецкий, неловко обняв человека-гору, сошел в трубу, ведущую к люку самолета, Реддвей крикнул вдогонку по-русски: – Александр! Ты там все-таки обдумай мое предложение! Я знаю, за ним будущее!

– Да, Пит, – остановился и замахал рукой Турецкий, – но мы-то уже не будем молодыми!

От него отшатнулись пассажиры, следующие на посадку. А одна пожилая дама в чудовищной шляпке с торчащими в разные стороны перьями, брезгливо прошептала своей более молодой спутнице:

– От этих «новых русских», говорят, совсем скоро не будет никому покоя! А ты что скажешь? – Ее английский был таким же страшным, как ее шляпка.

– Это ты очень правильно заметил! – захохотал в трубу Питер Реддвей, окончательно оглушив улетающих в Америку.