13 ИЮНЯ
20.00. Прокуратура РФ
Придя утром в прокуратуру, Александр Борисович первым делом взялся за газеты. В субботу был только экстренный выпуск «МК», и ощущение складывалось такое, будто вся пресса безнадежно опоздала, ведь со дня убийства Алены прошло уже три дня и каждый из них казался вечностью.
И все-таки следовало узнать, что думают журналисты, тем более что времени на размышление у них было много.
Первая газета, которая попалась в руки Турецкому, была «Завтра». Не то чтобы он отличал ее перед другими газетами. Просто библиотека прокуратуры выписывала центральные газеты всех направлений, а эта как раз лежала сверху.
Через всю первую страницу шла шапка: «ДемокраДы убили демократическую Аленушку».
Портрет в траурной рамке был небольшой, текст был набран крупным кеглем, видимо, его было не так много, но сотрудники газеты решили разместить его на всем оставшемся под портретом месте.
Статья рассказывала о судьбе русской девушки из провинции, которая, поддавшись гипнозу антинародных, псевдодемократических лозунгов кучки людей, мечтавших захватить власть в России, чтобы немедленно начать распродавать богатства страны, была ими зомбирована. В течение нескольких лет талантливая русская девушка вела передачи, рецепты которых готовились мастерами заокеанской кухни. Когда же народный характер девушки стал выходить из-под гипноза демокраДов и она сделала несколько передач, вскрывающих их вороватую сущность, их ненависть ко всему русскому, они поступили с ней так же, как и с великой Советской державой, — уничтожили ее».
Никаких конкретных наводок при чтении этой статьи Турецкий не получил, но заметил, что написана она умелой и вовсе не бездарной рукой и на общественное мнение, безусловно, повлияет. Те, кто постоянно читает эту газету, еще раз убедятся, насколько опасны и вредны для России демократические идеи и насколько омерзительны сами демократы, если даже посягают на жизнь красивой и талантливой русской девушки из провинции, к тому же и знаменитой.
«Московский комсомолец» подробно описывал ритуал прощания в Телецентре и сами похороны. Материал назывался «Ваганьково — кладбище нашей совести». Прощальные речи коллег-журналистов, литераторов, депутатов звучали довольно пессимистично:
«Символично, что при входе в последний дом Алены стоит привратник, сказавший когда-то: «Досадно мне, что слово «честь» забыто». Неужели Ваганьковское кладбище — единственное место, где будет пребывать наша честь, наша совесть…»
«За последние годы мы поняли, что журналистика может все: вскрывать заговоры, разоблачать коррупцию, бороться за достойные условия существования для рядового человека. Но, к сожалению, и ОНИ поняли, что могут все: взорвать в родной редакции Диму Холодова, зверски убить Алену Ветлугину, как раз в тот момент, когда все видят ее на экране…»
«Увы, нет надежды на то, что эта смерть будет последней…»
«Даже если нам станет известно имя исполнителя, то фамилии тех, кто направил его руку, еще долго будут в тени, хотя фотографии этих людей уже не раз опубликованы. Почти каждый день мы видим их изображения на экранах телевизора, на газетных страницах и не догадываемся, что они и есть настоящие преступники».
Написано было хлестко; как всегда, по очередному ушату грязи досталось и Президенту, и мэру Москвы, и Госкомимуществу. Авторы не сообщали новых фактов, все это давно было известно и кочевало из одной газеты в другую, так что клевету в этих текстах усмотреть было трудно, в суд обруганным начальникам обращаться было бесполезно. Читатель же мог сделать определенный вывод: имена виновников трагедии напрашивались сами собой, правда, все эти статьи в равной степени могли быть откликом на смерть Ветлугиной, на кражу картин в Эрмитаже или на взрыв боеприпасов на складах Уральского военного округа.
Другую версию выдавала газета «Частная жизнь». Она утверждала, что Алену Ветлугину убил тот самый маньяк, о котором газета уже не раз писала. Этот маньяк поклялся истребить в Москве всех гомосексуалистов. Прикидываясь одним из них, он заманивает голубых в укромные места города и там убивает их с особой жестокостью. Алену Ветлугину он, по мнению газеты, убил за то, что в одной из недавних своих передач она заступалась за голубых. Перебить всех гомосексуалистов в Москве трудно, но возможно. И тогда маньяк примется за лесбиянок. Сколько же женщин в этом случае в Москве пострадает?
Статья, игривая и глуповатая одновременно, как ни странно, действительно соответствовала одной из разрабатываемых версий. Турецкий знал, что специальная муровская группа уже принялась за проверку всех состоящих на учете мужчин, которых можно было заподозрить в наклонностях, приписываемых маньяку.
Более разумными показались Турецкому публикации в «Известиях». Там, так же как и в других газетах, портрет Ветлугиной в траурной рамке был помещен на первую полосу. Газета давала сразу несколько аналитических статей, и Турецкий, как всегда, удивился скорости, с которой работали их авторы.
Статьи анализировали разные версии, были не забыты и те, которые выдавали «Завтра», «Частная жизнь», «Московский комсомолец». Но главный упор делался на приватизацию внутри телевидения, а также на работу рекламных агентств, высасывающих из «Останкина» сотни миллионов долларов.
Публикации понравились Турецкому еще и потому, что в них не было истерики, зато содержались кое-какие выкладки: сколько, в какой месяц и за что получали рекламные агентства, сколько стоит официально минута рекламного эфира и сколько может стоить косвенная реклама, когда рекламодатель официально не платит ни гроша, но дает несколько сотен или тысяч долларов в карман тому, кто запускает ее в эфир. Отдельно шел материал, рассказывающий о возможных махинациях с приватизацией телевидения. Если бы приватизация была провернута так, как этого добивались несколько человек, то эти несколько сделались бы не беднее ближневосточных шейхов.
«Коммерсантъ», как и положено, почти целиком сосредоточился на коммерческих комментариях:
«По словам Генерального директора канала «3x3», коррупция у них не превышает среднероссийских показателей…
Согласно официальному отчету Счетной палаты Российской Федерации о результатах проверки финансово-хозяйственной деятельности канала «3x3» за 1994 г. и в первом квартале 1995 г., самая дорогая из программ собственного производства не оценивается выше 24 миллиардов рублей, но руководство канала предпочитает выпускать на экран передачи, закупленные у двух частных телекомпаний по существенно более высоким ценам. Любопытно, что одну из них возглавляет зять замминистра финансов (как раз тесть и распоряжается финансированием закупок государственным телеканалом материалов частных студий из бюджетных денег налогоплательщиков!). В другой компании из пяти членов совета директоров трое работают на канале «3x3», а еще один имеет собственную фирму, готовящую рекламные ролики. При этом один выпуск «Орел или решка» или «Поем и пляшем» обходится в среднем в 35–40 тысяч долларов, а выпуск телеигры «Светский салон» — даже в 62 тысячи долларов. Неудивительно, что прибыль первой компании оценивается специалистами в 320–330 %, а другой — не менее 400 %. Государство недополучает в виде налогов многомиллиардные суммы…
…Как известно, Счетная палата могла (и должна была!) передать материалы своего расследования в прокуратуру еще месяц назад. Этого, однако, не случилось».
Деньги на телевидении и вокруг него крутились столь значительные, что Турецкий, наткнувшись на первую цифру, не поверил, подумал, что это опечатка. Но расчеты, которые приводили авторы, заставляли относиться к цифрам серьезно. И опять Александр Борисович не мог не позавидовать газетчикам, которые берут информацию из таких источников, которые недоступны ни прокуратуре, ни даже ФСК. Хотя бы потому, что информация эта выдается по дружбе или симпатии. А следователю, на котором висит сразу несколько дел, при опросе свидетелей некогда думать ни о том, ни о другом.
Он вздохнул, вспомнив о жалкой сотне долларов, которую с таким трудом наскреб, чтобы отдать долг Моисееву, и, отложив газеты, задумался.
«Кому это выгодно. Кто ее боялся. Кому она мешала, — думал Турецкий. — Многим. Средства массовой информации и лично люди, знакомые с ситуацией на канале «3x3», все время называли одно и то же имя — Константин Асиновский. Уж кому-кому, а ему Алена Ветлугина мешала, и даже очень». Турецкий понимал, что такого прожженного дельца, как Асиновский, голыми руками не возьмешь. И все-таки поговорить с ним было совершенно необходимо. Да и вообще посмотреть, что за люди окружали Ветлугину на телевидении.
Турецкий снял трубку и попросил, чтобы за ним немедленно прислали машину. В этом было одно из немногочисленных преимуществ группы, которой было поручено расследование убийства Ветлугиной. По крайней мере, транспорт давали без задержек и по первому требованию.
Через три минуты Александр Борисович спустился вниз и сел в служебную машину, которая повезла его в «Останкино».
10.30. Телецентр в Останкине
Здесь все было уже иначе, по-будничному. Получив в бюро пропусков разовый пропуск, Турецкий обратил внимание на смешную надпись вверху выданного ему листочка: «Государственное предприятие «Телевизионный технический центр им. 50-летия Октября».
Турецкий прошел через кордон бдительных милиционеров, на которых его громкая фамилия не произвела, кажется, никакого впечатления. Они тут повидали и не таких знаменитостей.
В холле уже вовсю работали маленькие магазинчики, в удачно вписавшихся кафе сидела нарядная публика. По-видимому, телевизионщики любили красиво отдыхать. Турецкий решил, что и дальше пойдут роскошные коридоры, зеркальные стены и фикусы, как в центральном холле, но ничего подобного не увидел. Когда он поднялся в одном из многочисленных лифтов на нужный этаж, то обнаружил длинные, узкие, слегка обшарпанные коридоры, по которым сновали люди с усталыми лицами, то и дело исчезающие за многочисленными дверьми. Люди эти слабо сочетались с теми шикарными посетителями кафе, которых Турецкий видел внизу.
Останкинский телецентр напомнил Александру Борисовичу большой муравейник, по коридорам которого безостановочно ползут вечно занятые труженики-муравьи. Телезрители, привыкшие к слову «Останкино», ассоциировали его прежде всего с огромной телебашней, самым высоким сооружением в Европе. На самом же деле «Останкино» — это целый комплекс гигантских сооружений, где одновременно трудятся десятки тысяч людей. Из них лишь небольшая горстка, менее процента, попадает на телеэкраны, даже считая изредка влезающих в кадр операторов. Большинство тех, кто работает над телепрограммами, кто технически осуществляет телетрансляцию, — люди, в лицо никому не знакомые, но и они принадлежат к совершенно особой породе людей, которая называется словом «телевизионщики».
Он мог бы долго ходить по коридорам этажа в поисках нужной двери, но спросил у проходящего мимо мужчины, и тот подвел его прямо к редакции канала «3x3».
Редакционная комната, как и рабочие комнаты многих московских учреждений, была забита столами, на каждом лежали стопы бумаг, бланков. Кто-то говорил по телефону, кто-то работал у компьютера, а кто-то печатал на древней пишущей машинке. Потом вбежала девушка с криком:
— Где Куценко? Куценко не видели? Сейчас эфир начнется!
Один из печатавших пожал плечами и невозмутимо ответил:
— В дикторской, где же еще?
— Нету его в дикторской!
На Турецкого внимания никто не обратил, — вероятно, сюда постоянно заходят какие-нибудь незнакомые люди. Но когда он стал оглядывать помещение, пытаясь угадать, здесь ли было рабочее место Алены Ветлугиной, девица, довольно хорошенькая, сидевшая в углу напротив двери, оторвалась от бумаг и спросила:
— Вы на запись? Вас кто-то вызывал?
Турецкий не стал показывать удостоверения, а просто представился.
Слова «следователь по особо важным делам» произвели должное впечатление. Теперь она глянула на него с интересом.
— Да, главный мне говорил. Но его сейчас вызвали к начальству. Вы скажите, что вам нужно, и я все сделаю. Меня зовут Лора, я здесь координатор.
Во взгляде помимо готовности помочь проскальзывало и некоторое кокетство.
Она поднялась с места, и перед ошеломленным Турецким возникла ее стройная высокая фигура в коротенькой трикотажной юбочке, открывавшей немыслимой длины ноги, практически с того самого места, где они начинались. Собственно, юбочка так плотно обтягивала то, что находилось выше, что была просто данью остаткам приличий. Эта дива могла бы просто щеголять в своих блестящих лайкрой колготках.
Лора сделала несколько шагов к свободному телефону, и ее бюст пятого размера мерно заколыхался.
— Координатор? — переспросил Турецкий, искренне изображая удивление. На миг он чуть не забыл, зачем именно явился в Телецентр. Не затем ли, чтобы встретить здесь ЕЕ? — Что он думает, этот ваш главный? Я бы вас в кадр на все время вещания поставил. Надо же заботиться о зрителе, чтоб и ему было приятно смотреть.
Этот комплимент Турецкий проговорил с таким воодушевлением, что кто-то даже оторвался от своих дел и секунду задумчиво глядел на Лору. А та только повела плечами в знак того, что «вы и я это понимаем, а вот до некоторых пока никак не доходит».
Турецкий не был легкомысленным, по крайней мере, сам он себя таковым не считал, просто некоторые женщины вдруг поражали его, как разряд молнии, на миг заставляя забыть обо всем. И он ничего не мог с собой поделать. Хотя проходило несколько дней, и он обычно уже просто не мог понять, что заставило его обратить внимание на ту или на эту, когда у него дома живет лучшая женщина на свете.
С годами это стало случаться реже, и всякий раз, когда кончался очередной роман, Турецкий давал себе страшную клятву, что это было в последний раз, но рано или поздно перед ним снова возникала вот такая вот дива, и он снова терял голову.
Так было и сейчас.
— Так что вам нужно? — вернул его к действительности мелодичный голосок Лоры. — Побеседовать с кем-нибудь?
— Для начала я хотел бы взглянуть на рабочее место Ветлугиной, если оно здесь, затем поговорить с людьми, кто ее хорошо знал, с кем она работала в последний день, не было ли угроз, подозрительных контактов или каких-то предостережений.
— Ужас, просто ужас, — проговорила дама в длинной юбке, не отрываясь от работы. Турецкий, вглядевшись, узнал ее — это у нее осталась Аленина шоколадка.
— Место у нее здесь тоже было, — сказала Лора. — Вон под столом ее туфли стоят, а все ее бумаги в столе. Главный приказал все убрать в ящики.
Они подошли к письменному столу, поверхность которого была почти пуста, не то что у соседних. Лора выдвинула верхний ящик и с недоумением уставилась на него, а затем перевела непонимающий взгляд на Турецкого. Ящик оказался совершенно пустым, если не считать скопившийся в углах мелкий сор. Девушка выдвинула второй ящик, затем третий — они тоже были пусты.
— Ничего не понимаю! — сказала Лора. — Я же своими руками все сюда складывала. Еле впихнула. Эй, кому понадобились Аленины бумаги? — спросила она обиженно. — И косметика у нее тут была.
Как бы не веря собственным глазам, она снова выдвинула верхний ящик.
— Я же вчера последняя уходила! Здесь все было забито.
— Лариса, а помещение закрывается, ключ сдается? — спросил Турецкий.
— Я сама и закрывала вчера. И ключ сама дежурному сдала, там моя подпись в журнале.
— А утром что происходит?
— Утром первой уборщица приходит, у нее свои ключи от всех комнат, она по столам никогда не шарит, у нас ведь тут чего только не остается.
— Ну что ж, — мрачно сказал Турецкий. — Будем считать, что рабочее место осмотрели. — Он обернулся на Лору. — Если бумаги кому-то понадобились, в этом здании искать их придется долго. На всякий случай, подумайте, кто за ними мог охотиться.
Лора дернула плечиком, как бы говоря: «Откуда я знаю?», но тут же предложила:
— Я вниз позвоню охранникам, спрошу, может, кого заметили с большой сумкой? Вдруг их выкрал кто-нибудь из чужих?
— Лариса! — подняла голову от бумаг пожилая дама в длинной юбке. — Сами подумайте, там внизу снует такое количество людей — и с сумками, и без сумок, кто их упомнит! И потом, если и нужны, так ведь одна-две бумажки, а не ворох плюс косметика. В мусорных корзинах надо искать или в туалетах, а не на выходе. В словах дамы был свой резон.
— Лариса, у вас тут нет какого-нибудь закутка, где можно говорить с людьми, так сказать, тет-а-тет?
— Вот, за шкафами у нас выгородка — там можно разговаривать. И никто вас не услышит.
— Я хочу опросить тех, кто работал с Ветлугиной, представить всю вашу кухню…
— Кухня у нас большая, — вставила пожилая дама. — Хотите чаю? — Она показала на стул около своего стола и отгребла часть бумаг к противоположному краю. — Присаживайтесь.
Турецкий сел. Дама ушла за выгородку, видимо, чай готовили там.
В комнату вошел молодой человек, лицо которого показалось Турецкому явно знакомым.
— Где ты был? Пирогова за тобой бегала, — спросила Лора.
— В студии, блок новостей читал. Ты не видела меня сегодня? — Молодой человек, хотя при ближайшем рассмотрении он оказался не так уж и молод, лет тридцати пяти, кивнул на выключенный телевизор, стоявший в зале у окна. — По-моему, я сегодня читал с блеском Такую выдал интонацию в одном куске…
— К нам следователь пришел, — перебила его Лора и показала глазами на Турецкого. — Между прочим, по особо важным делам. Он ведет дело Ветлугиной.
— Понятно, — сказал Куценко.
Турецкий уразумел, почему его лицо ему так знакомо. Это же был диктор, который читал утренний блок новостей. Только на экране он выглядел красавцем с крупным, мужественным лицом. Турецкий, как и остальные телезрители, был уверен, что обладатель такого лица непременно должен оказаться могучим, широкоплечим гигантом. Сейчас же перед ним стоял то ли мальчуган, то ли мужчина, и лицо его казалось скорее капризным, чем мужественным. Каких только чудес не делают осветители с операторами!
— Александр Борисович хочет поговорить с сотрудниками, — объяснила Лора.
— Правильно, это необходимо, — кивнул утренний диктор. — Я сейчас как раз свободен.
Тут зазвонил телефон, и Лора сняла трубку.
— Тебя, — она передала трубку Куценко.
Тот, послушав с полминуты, сказал недовольно:
— Сейчас приду. Простите, я на пять минут отлучусь по профсоюзным делам, — объяснил он Турецкому. — Если будут еще звонить, скажи, что иду, — он кивнул Лоре и вышел.
— А мы будем пить чай, — пожилая дама принесла несколько чашек с блюдцами. — Эй, народ, присоединяйтесь! — Она сходила еще раз за выгородку и вернулась с чайником. Человек в очках, который до этого момента как будто и не замечал Турецкого, оторвался от дел и подсел к соседнему столу.
— Не испугаетесь наших бутербродов? — спросила дама, разворачивая свои, с черным хлебом. — Лично я ем только с черным.
— Слышали? Все Аленины бумаги исчезли, — сказала, обращаясь ко всем, Лора. — Я вчера вечером сама их там видела, а сегодня — нет.
— Что тебе вечером там понадобилось? — поинтересовалась дама.
— Сигаретку взяла у Алены из пачки. Какая теперь разница!
— Вот следователь по особо важным делам и разгадает, куда делись бумаги, — проговорил человек в очках. — Я же сразу сказал: все концы надо искать у нас в конторе.
— Не знаю, — задумчиво сказала дама. — Видели наемного убийцу, которого она показывала? Она же его в таком свете выставила! Уголовный мир этого не прощает.
— Да бандиты сами приплачивают газетчикам, чтобы те о них написали, — возразил человек в очках.
— Но не выставляли их глупыми и смешными. Александр Борисович, да вы что мнетесь, кушайте! — призвала она снова.
— Я, пока вас искал, видел тут такие симпатичные кафе, — проговорил Турецкий, удивленный скромностью бутербродов.
— Мы их тоже видим. Это — для белой кости, для арендаторов и рекламщиков. А мы — рабочие лошади, в своих комнатах питаемся. Что из дома принесем — то и пища. Я редактор передач, да и он тоже, — дама показала на человека в очках. — Наши заработки на уровне низкооплачиваемых рабочих, хотя я МГУ кончала, а он — ВГИК.
— Ну, не у всех так плохо, — заспорил человек в очках. — У Алены заработки были другие.
— Ой, Алена, Алена! — дама печально вздохнула. — Ну почему жизнь убивает лучших! Алена — она и птица другого полета, что уж тут считать.
— Мне девчонки говорили, она недавно дом в Крыму купила, где-то в Феодосии. Говорят, шикарный такой, весь из итальянского мрамора, даже туалеты.
— Лариса! — укоризненно сказала дама. — Опять эти дикие слухи. У нее действительно был в Феодосии дом, но дом родительский. Алена им деньги постоянно посылала, уговаривала перебираться в Москву.
— Из Феодосии в Москву! — воскликнула Лора. — Я бы ни за что не поехала, там такая красота, море. И дом, наверно, шикарный!
— Не знаю, не видела, — сухо отозвалась дама.
Дом в Феодосии был для Турецкого неожиданностью и требовал дальнейшей проработки. Конечно, он мог бы прервать беседу, увести ту же Лору или милую даму за перегородку и допросить по всей форме, вытрясти из них все полезное. Но он решил подождать с допросами и действовать методами газетчиков — через симпатию и доверие.
— У вас много было особо важных дел? — спросила Лариса.
— Немало.
— А таких, как сейчас, с Аленой?
— Были и такие, но бывали и покруче.
— Я читал, у вас очень низкий процент раскрываемости, — проговорил человек в очках. — Просто позорно низкий.
— Это правда.
— Найдете убийцу Алены? — не отставал человек в очках.
— Это просто какой-то кошмар, — сказала дама. — Сидим тут, пьем чай и спокойно разговариваем. А Алена — она ведь только что здесь была! Мне и сейчас кажется, что откроется дверь и она войдет.
Дверь открылась, и вошел Куценко.
— А вот и я, — сказал он. — Я созрел для беседы.
Турецкий успел уже забыть о нем, тем более что шикарный дом в Феодосии заставил его призадуматься. Дом в Крыму мог стать поводом для расправы, например, для какого-нибудь родственника, особенно если потерпевшая делила с ним права наследования.
— Ну что ж, — Турецкий поднялся и посмотрел на Куценко, — пойдемте.
За выгородкой стоял круглый стол с чайной посудой, электросамоваром, а рядом с ним два потертых стула.
— Хорошо, что вы застали меня, — проговорил Куценко, едва они сели. — Я знаю Алену со дня прихода на Ти-Ви, извините, — поправился он, — знал. Так что многое смогу рассказать.
— Рассказывайте, — предложил Турецкий.
— Я не знаю, что вам нужно. Давайте — ваш вопрос, мой ответ.
— Вопросы обычные в таких случаях… У нее были на студии враги?
— Конечно! Ее очень многие не любили. Она же шла, как танк по цветам. — Куценко заметил слегка непонимающий взгляд Турецкого и пустился в объяснения: — Возьмите хотя бы меня. Если вы смотрите утренние передачи, то знаете, что и талант у меня не меньше, и голос богаче. Но когда мы пришли на Ти-Ви, она отодвинула меня, как неодушевленный предмет. Я так и остался утренним диктором. А у нее — как же — полет, высота. У меня, между прочим, тоже могли быть и высота, и полет. Еще какой полет!
— Вы хотите сказать, что, делая карьеру, Алена мало думала о судьбе своих коллег, которым по разным причинам везло меньше? — уточнил Турецкий. — То есть карьеру она делала за счет своих сотрудников, так?
— Именно так. Шла, как танк. Теперь уж грех говорить, но что было, то было.
— И возможно, среди них есть человек, который, возненавидев ее, решился на убийство?
— Нет, этого я не говорил, — испугался Куценко. — Я, по крайней мере, таких не знаю. А то, что она выдвинулась на волне всеобщей критики, — это факт. Я говорил об этом даже на профсоюзном собрании. Вы же сами помните, как тогда было: кто громче всех кричал, критиковал, разрушал, тот и поднимался наверх. Вы слышали ее передачи?
— Я их видел. Не все, конечно.
— Их нужно не только видеть, их нужно слушать. У нее провинциальное произношение. Она даже гласные не научилась как следует говорить.
— Вернемся к недругам, — предложил Турецкий. — Кому, по вашему мнению, она мешала?
— Трудно сказать. Ну, крутился вокруг нее этот Максим Сомов. Темная личность, между нами говоря. Это, возможно, пустые разговоры, но многие уверяли, что он с ней спал. Он на десять лет моложе ее, в кадре вы его видели. Так ясное дело, простите за каламбур, он спал и видел, как бы ее из этого кадра вытеснить. Он ведь делает рекламу, а реклама — это о-очень большие деньги! Скажу вам, что меня туда так и не подпустили, хотя я хотел, очень хотел.
— А Асиновский? — подсказал Александр Борисович.
— Ну, Асиновский, — как-то неохотно кивнул Куценко. — Но он хитрая бестия. На самом деле с ним можно было договориться, но Алена так повела дело, что, можно сказать, сама превратила его в своего врага. Можно ведь было иначе, полюбовно… Но уж так сложилось…
— Значит, Асиновский и Сомов, — уточнил Турецкий. — Почему именно они?
— Повторяю: тут замешаны очень большие деньги. Асиновский — размещение рекламы. Все знали, что Ветлугина со своей концепцией приватизации канала ему очень сильно мешает. Если бы все пошло так, как хотела Ветлугина, «Телекоммерс» Асиновского стал бы просто никому не нужен. Он превратился бы в ничто, в ноль. Она думала, что Максим ей опора. Не знаю, не знаю… Он тоже был не прочь урвать свой кусок. Сколько стоит реклама, представляете?
— Представляю.
— А что такое скрытая реклама, тоже представляете? Допустим, вы, как бы невзначай, сказали доброе слово о некой фирме. И фирма вместо формальностей просто дает вам тысяч пять долларов. Теперь представьте, что это с вами делают часто.
— Вам тоже клали в карман? Хотя бы раз?
— Я бы не отказался, если бы положили. Только я им ни к чему. Для этого надо быть ведущим рейтинговой передачи. А Максим крутился тут, предлагал разные темы, подсовывал факты — в том числе и Алене в ее передачи. И ему, я уверен, клали в карман, и не раз. Надеюсь, вы не будете сообщать источник информации, — забеспокоился Куценко, видя, что Турецкий записывает его показания. — Грех говорить, конечно, но я ее никогда не любил, так же как и она меня. Но убивать друг друга мы не собирались. Хотя вам много чего обо мне наговорят.
Когда следователь оформил протокол допроса свидетеля, они вышли обратно в общую комнату, Куценко снова куда-то вызвали, опять по профсоюзным делам.
— Не знаю, чего он вам там наговорил, но советую к его словам относиться с большой осторожностью, — проговорила дама в длинной юбке. — Это редкостная бездарь и еще более редкостная сволочь. Я сейчас ухожу, а с Лорой вы можете еще побеседовать.
— С удовольствием, — сказала Лора и пошла впереди Турецкого.
Турецкому было приятно смотреть на ее длинные стройные ноги в блестящей лайкре, на аккуратную попочку, обтянутую трикотажной юбкой.
— О чем мы с вами будем разговаривать? — спросила Лора, глядя на него довольно откровенно. — У меня еще никогда не было знакомых следователей.
— Ну уж, ну уж, — Турецкий с трудом отвел глаза от ее ног. — Это у меня давно не было такой привлекательной собеседницы. Значит, так, Лариса, у меня к вам просьба. Мне надо посмотреть последнюю передачу Ветлугиной, ту, с киллером. Но это еще не все. Хорошо было бы получить материалы интервью с рижским националистом. Передачи, которая готовилась, но не пошла в эфир. Как вы думаете, записи этого интервью могли где-нибудь сохраниться?
— Думаю, да. Она хоть и увезла все в Ригу, но рабочие материалы наверняка остались. Что вам еще угодно, господин комиссар? — улыбнулась Лора, как показалось Турецкому, уж чересчур откровенно.
«Чертовщина какая! — подумал он. — Не в постель же напрашивается».
— Еще меня интересуют друзья и враги.
— Мои? — улыбнулась Лора.
— Нет, Ветлугиной.
— Ну есть тут у нее дружок Максим. Его у нас зовут «рекламный мальчик», неофициально, конечно, Я помню, как он появился. За год-два сделал головокружительную карьеру. Враг тоже есть — Асиновский. А больше я не знаю… Нет, наверно.
Турецкий опять поймал себя на том, что смотрит на ее ноги.
— Откуда такой загар? — неожиданно для самого себя сказал он.
— Вам нравится? — с удовольствием сказала Лора и, вытянув ноги так, чтобы Турецкому было их удобнее разглядывать, окинула их придирчивым взглядом. — Ничего, — наконец согласилась она. — Я недавно из Сочи. Некоторые боятся туда ехать, а я вот съездила. И хорошо. У меня там подруга. Хотите, дам адрес?
— Спасибо. Боюсь, не пригодится, — улыбнулся Турецкий.
Он с усилием постарался стряхнуть с себя минутное очарование. Нужно было все же вернуться к делу.
— Как по-вашему, были на студии причины, из-за которых кто-то решился бы…
Лицо Ларисы также стало серьезным.
— Причины? У нас тут всегда грызня идет. Это как в театре — одни актеры играют в каждом спектакле, а другим и в массовке не остается ролей. Куценко вам, наверно, наговорил тут с три короба, а то, что она из жалости несколько раз не давала его уволить, это он забывает. А сейчас у нас все помешались на этой приватизации. Из Госкомимущества мужик пытается немного порядок навести, да куда там ему.
— Что за мужик? — машинально спросил Турецкий.
— Придорога. Фамилия такая, — ответила Лора. — Да я как-то с ним не особенно контачу. Максим к нему чего-то подкатывался. Ну этот-то со всеми лучший друг.
— Ну и как вы думаете, могла она кому-нибудь поперек дороги встать?
— Да как вам сказать? Могла, конечно. И у нас могла, и в передачах. Да взять вот хоть этого сумасшедшего из Риги. То ли русский, то ли латыш, а на деле фашист просто. Говорят, чуть ли не во время передачи грозился Алену убить. А потом прислал из Риги телеграмму и запретил давать интервью в эфир. Мне-то ее и передали, как координатору. У меня еще тогда этот Придорога сидел, брал списки сотрудников канала, кто тут у нас в штате да кто вне штата.
— А так разве можно? Запрещать?
— Что? Запрещать? Можно. Алена обычно так договаривалась: если кто против, она в эфир не дает. Как и с киллером.
— И много находилось таких протестующих?
— Не очень много, но бывали. Чаще всего они просто ничего не понимали, как раз в этом-то у Алены и был талант, это все говорили — он сидит в кадре напротив нее, пирог ест, чай пьет и думает, что выглядит как король, а все смеются, потому что видят, кто он такой на самом деле. Так, как Алена их раскрывала, никто раскрыть не умеет. Да вы же сами знаете — ее за это премией Союза журналистов России наградили. Ну как, я вам хорошо рассказала? — неожиданно спросила Лора после секундной паузы.
— Очень хорошо.
— Видите, какая я молодец!
— Я бы вас прямо с сегодняшнего дня сделал ведущей передач.
— Да-а-а, — Лора сделала смешную гримаску, как бы передразнивая кого-то. — Только они не хотят, а я так просилась!
— Кто не хочет? — полушутливо спросил Турецкий. — Давайте я пойду и его попрошу.
— Все не хотят. Да ну их, я скоро, наверно, уйду отсюда. Платят мало, работы навалом. Кончу какие-нибудь курсы и уйду в фирму. Есть еще вопросы?
— Вопросов нет, — сказал Турецкий и улыбнулся. — А жаль. Потому что смотреть на вас — одно удовольствие. Однако записать в протокол ваши ценные мысли все же следует.
— А я первый раз разговариваю с живым следователем. И вы тоже ничего, настоящий мужчина и совсем не старый. Вы мне оставите свой телефон? Так ведь полагается! Если я что-нибудь вспомню или узнаю…
Турецкий протянул Лоре свою визитную карточку, где значились его должность и служебный телефон, а затем составил протокол — показания Лоры уместились на одной страничке.
Когда они выходили в общую комнату, у Турецкого появилось чувство, словно занимались они за выгородкой не допросом, а чем-то похожим на флирт, и присутствующие лишь притворяются, что не догадываются об этом.
Лора принялась звонить в фильмотеку насчет записи последней передачи с киллером, но телефон был все время занят, и она отправилась туда сама. Турецкий пошел представляться местному руководству.
Лора догнала его в конце коридора и схватила за руку. На лице появилось какое-то странное выражение.
— Запись с киллером исчезла! — Она посмотрела на Турецкого. В глазах ее был не испуг, а ужас. — Это невероятно! Такого у нас никогда не бывало!
— Вы все-таки проверьте, Лариса, прежде чем паниковать, — сказал Турецкий, изо всех сил стараясь сохранить в голосе спокойствие, хотя мысленно уже сделал стойку.
— Я все проверила: по журналу есть, а на полке — нет.
— А материалы интервью с рижанином?
— Ой! — спохватилась Лора. — Их я и забыла посмотреть. Как увидела, что этой пленки нет, все из головы вылетело.
— Только не надо нервничать, — сказал Турецкий. — Лучше покажите мне, где тут размещается ваше начальство. И еще меня интересует Асиновский.
12.00
Турецкий поднялся на следующий этаж и вскоре оказался перед дверью, где было написано небольшими бронзовыми буквами: «Компания «Телекоммерс». Директор-распорядитель К. Асиновский».
Турецкий постучал.
— Войдите, — раздался уверенный голос.
Александр Борисович открыл дверь и оказался в прекрасно обставленном кабинете, который после по-спартански голых коридорных стен казался невероятно элегантным. За большим письменным столом, сцепив пальцы рук, сидел плотный мужчина в черной футболке. «А ведь лет десять назад парился бы в пиджаке и галстуке, — глядя на него, подумал Турецкий, который уже знал, что в доперестроечное время Асиновский был местным партийным боссом. — Теперь ходит попросту и демонстрирует свою демократичность, а жесты остались прежними». Турецкий внимательно разглядывал сцепленные пальцы, покоившиеся на полированной поверхности стола.
— Старший следователь по особо важным делам Прокуратуры Российской Федерации Турецкий, — отрекомендовался Александр Борисович, — старший советник юстиции.
— Я вас слушаю, — сказал Асиновский.
На его лице не дрогнул ни один мускул, он даже не пошевелился. И в то же время Турецкого не оставляло ощущение, что Асиновский волнуется. Его холодный тон мог бы провести молодого стажера, но Александр Борисович уже столько раз беседовал с обвиняемыми и подозреваемыми, занимающими высокие посты в государстве, что хорошо изучил их натуру.
Он сел в кресло напротив Асиновского и сказал:
— Константин Андреевич, мне поручено расследование обстоятельств убийства тележурналистки Елены Николаевны Ветлугиной. И вот я пришел к вам. Хотелось бы вас кое о чем порасспросить. Вы же хорошо знали Елену Николаевну и, кажется, в последнее время не очень с ней ладили.
Некоторое время Асиновский молчал, затем расцепил сомкнутые пальцы и, сделав сосредоточенное лицо, задумчиво сказал:
— Да, мы не ладили, вас информировали правильно. — Он вздохнул и выдержал многозначительную паузу. — Я скорблю по поводу этой утраты, которую понесло наше телевидение и все мы лично… Елена Николаевна была выдающимся журналистом. Я работаю с ней давно, на моих глазах начинался «Ракурс», потом «С открытым забралом» и все другие передачи. Я всегда восхищался ее энергичностью, жаром, с которым она бралась за каждое дело, за каждую идею…
Турецкий терпеливо ждал, когда Асиновский закончит торжественную часть и перейдет к делу.
— Но вот то, что касается ее роли в приватизации канала «3x3», тут, на мой взгляд, Лена допустила немало ошибок, прежде всего ошибок человеческого плана, — продолжал говорить директор-распорядитель компании «Телекоммерс». — Не надо было так будоражить народ. У нас тут чуть ли не гражданская война начиналась, всех разбили на, так сказать, белых и черных…
— Простите, что значит «начиналась»? — поинтересовался Турецкий. — Верно ли я вас понял, что после гибели Ветлугиной войны уже не будет? То есть нет Елены Николаевны, и острые углы сами собой распрямились?
Асиновский никак не ожидал такого выпада и растерялся.
Он начал что-то объяснять, выражаясь все более и более округло. Из его слов выходило, что, в сущности, где-то по большому счету они с Ветлугиной были даже заодно, в том смысле, что оба думали прежде всего о людях, стремились, чтобы в результате приватизации улучшилась работа канала. Только вот Елена Николаевна не всегда правильно понимала его, Асиновского, позицию и подчас толковала ее в несколько искаженном свете…
Асиновский говорил хорошо. Гладко, округло и бессодержательно. Чувствовался опыт оратора с партсобраний. Дождавшись паузы, Турецкий спросил:
— Константин Андреевич, правильно ли я понимаю, что устранение Ветлугиной было выгодно лично вам? Попробую сформулировать конкретнее: верно ли, что одной из целей, которые преследовала Ветлугина, было распределение прибыли от рекламы между всеми сотрудниками канала, в то время как сейчас большую часть забирает ваш «Телекоммерс», другими словами — вы сами?
Ни один мускул не дрогнул на лице директора-распорядителя, он только разжал и снова сжал пальцы, продолжая хранить молчание.
— Нет, неверно, — наконец сказал он.
— Вот как?! — спокойно заметил Александр Борисович. — А у меня другие сведения.
— Давайте говорить прямо, — Асиновский поднялся из-за стола и стал расхаживать по комнате. — Вы обвиняете меня в том, что я…
— Я вас пока ни в чем не обвиняю, — поправил его Турецкий. — Обвинять можно, только имея доказательства. Я ими не располагаю. Я могу вас, если хотите, подозревать, но обвинять не имею права.
— Хорошо, — кивнул Асиновский, — вы меня подозреваете в том, что я… — он старался аккуратно подбирать слова, — имел отношение к убийству Ветлугиной.
— Допустим, — подтвердил Турецкий.
Имя Асиновского упоминали все средства массовой информации, писавшие об убийстве Ветлугиной. Сейчас, смотря на респектабельного, богатого, уверенного в себе человека, трудно было представить себе, что он входит в контакт с криминальными структурами, подкупает убийцу… Однако речь шла о деньгах, и об очень больших деньгах, о десятках и сотнях тысяч долларов. Убивают и за гораздо меньшие суммы. А если бы Алене удалось добиться закрытия «Телекоммерса», что бы осталось Асиновскому? Зарплата среднего телевизионщика? Две-три акции? Хотя Алена, кажется, хотела вовсе лишить Асиновского права участвовать в приватизации канала, поскольку он уже давно выделился в самостоятельную фирму.
Было известно также, что за несколько дней до убийства Ветлугиной у нее с Асиновским произошел очень неприятный разговор, после которого Алена характеризовала Константина Андреевича разными весьма нелестными словами типа «пиявка», «кровосос» и тому подобными.
Если выражать понятие «выгода» исключительно в денежном выражении, то на свете, пожалуй, не было другого человека, кому преждевременный уход «всероссийской Аленушки» был бы настолько на руку. Ведь она одна на канале могла и умела противиться бешеному натиску Асиновского. Остальных он мог без труда убедить в своей правоте, уговорить, запугать, подкупить, а то и просто обвести вокруг пальца.
Поэтому-то в списке подозреваемых Асиновский значился под номером один.
И вот перед ним этот представительный мужчина с благородной сединой, который, хотя и надел «демократичную» футболку, сохраняет то особое выражение лица, по которому его безошибочно можно причислить к сильным мира сего. Неужели убийца — он?
Асиновский также, хоть и менее явно, изучал Турецкого. Имя этого «важняка», работавшего под началом великого Меркулова, было ему понаслышке давно известно, а вот лично столкнуться пришлось впервые («И слава Богу», — подумал Асиновский).
Константин Андреевич понимал, что на месте следователя он и сам бы мыслил примерно так же. Значит, надо найти такие аргументы, которые убедили бы самого Асиновского, если бы он был сейчас следователем.
— Гибель Елены Николаевны, которую, повторяю, я очень ценил и уважал, несмотря на все наши разногласия, вовсе не была мне так «выгодна» — я употребляю слово, которым пользовались вы, Александр Борисович. Я должен признаться, что предпринял некоторые шаги, о которых не хотел бы распространяться, но которые сделали бы удар не столь ощутимым, если бы события все же пошли по неблагоприятному для меня сценарию.
— По сценарию Ветлугиной? — уточнил Турецкий. Асиновский кивнул.
— Тогда придется все-таки ознакомиться с вашими шагами, — стараясь подражать витиеватой речи директора-распорядителя, ответил Турецкий. — Ведь, если не ошибаюсь, вы хотите сказать, что Ветлугина вам мешала не настолько, чтобы вы решились ее убрать. — Турецкий внутренне поморщился — все-таки закончил как-то слишком прямолинейно. Не получалось у него говорить обо всем обиняками. — Так что выкладывайте, Константин Андреевич.
Асиновский встал и начал прохаживаться по кабинету, по-прежнему сплетая и расплетая пальцы. Затем, по-видимому приняв какое-то решение, он на миг остановился, подошел к стоявшему у стены кожаному дивану и сел, положив ногу на ногу.
— Дело в том, Александр Борисович, — сказал Асиновский, — что я прожил долгую жизнь и на телевидении появился куда раньше, чем Елена Николаевна. И кое-что давно понял — например, что никогда нельзя идти напролом. Как, увы, наша Алена предпочитала делать:
Коль любить, так без рассудку,
Коль грозить, так не на шутку,
Коль простить, так всей душой,
Коли пир, так пир горой!
— Он улыбнулся. — Чисто русский характер. Причем, знаете, не в личной жизни, что было бы понятно, а в делах. Когда дело касалось работы, ситуации на канале, вот тут Алена становилась прямо настоящей валькирией.
Турецкий напряг память и припомнил, что валькирии были, кажется, вовсе не русскими, но промолчал, дав Асиновскому возможность дальше демонстрировать свое красноречие.
— А ведь жизнь, опыт — они подсказывают нам, что, если не получается прямо, обойди стороной, придумай обходной маневр, сообрази. Да разве я удержался бы на телевидении, разве достиг бы того, чем я являюсь, если бы все время бился лбом о стену? — Асиновский развел руками.
— Но Алена Ветлугина, насколько я понимаю, добилась всего на телевидении и стала тем, чем она стала, именно потому, что шла напролом и билась лбом о стену, — заметил Турецкий, а про себя добавил: «И поднялась значительно выше». И тут же подумал: «Где сейчас Ветлугина?..»
— Ну, — снова развел руками Асиновский, — мы говорим о совершенно разных вещах. Как бы там ни было, — продолжал он, — в споре со мной она не могла выиграть. Просто не могла. Она шла напролом, а я искал обходные пути. Вот она постановила, что я не имею права участвовать в приватизации канала. Почему? Она боялась, что я, получив даже незначительное количество акций, буду активно участвовать в управлении каналом. Соображение совершенно верное. Ибо даже держатель одной-единственной акции имеет право приходить на собрание акционеров и выступать там. А у меня была бы не одна, это вы понимаете.
— Понимаю, — кивнул Турецкий.
— А вот то, что я могу стать акционером через других лиц, Елена Николаевна недоучла. Я мог заключить договор с определенными людьми, которым она доверяла, что они, по возможности, станут обладателями как можно большей доли акций, а затем передадут их мне. На каких условиях, было не совсем понятно, все зависело от того, каковы будут условия приватизации — будет ли это акционерное общество закрытого или открытого типа и так далее. Но в любом случае контрольный пакет мне был обеспечен.
Асиновский замолчал и потер нос.
— Вы понимаете теперь — Елена Николаевна мне абсолютно не мешала.
— Вы могли бы назвать этих лиц? — спросил Турецкий.
— Это совершенно необходимо? — быстро спросил Асиновский.
— Константин Андреевич, — улыбнулся Турецкий. — Вы не хуже меня понимаете, что нечто подобное можно и придумать. Тем более что после гибели Ветлугиной вы знали, что я рано или поздно приду к вам и буду задавать неприятные вопросы. Так ведь? Так что мне нужны доказательства.
— Как-как? — поднял брови Асиновский. — Как вы сказали? После смерти Ветлугиной я понял, что вы ко мне придете? — Тон его настолько изменился, что Турецкий опешил. — Не ожидал, Александр Борисович, не ожидал, — говорил он уже покровительственно. — Вы, разумеется, правы в том, что эта смерть мне скорее на руку. Но я ведь человек. И скорблю по-человечески о тяжелой потере для нашего телевидения, для всей страны. Это раз. Я деловой человек и как деловой человек не люблю, когда стреляют в других деловых людей, даже если мне это на руку. Рано или поздно могут выстрелить и в меня самого. Согласитесь — это малоутешительная перспектива. И я очень, подчеркиваю, очень заинтересован, чтобы вы и ваши люди наконец начали раскрывать заказные убийства. — Турецкий невольно почувствовал, что его как мальчишку вызвали на ковер к начальству и распекают. Ему стало не по себе. — Не мне вас учить вашей работе, но послушайте, что же вы, как меня информировали, один из самых опытных практикующих сейчас следственных работников, мне здесь говорите! То есть не то что говорите — как вы строите свои версии! Вы что, думаете, что имеете дело с дебилами урками? Потенциальный убийца СНАЧАЛА убил и лишь ПОСЛЕ убийства подумал, что на него могут пасть подозрения? Так, извините, бывает только… э-э… Как это у вас называется? Бытовуха? Вот вы только что сказали, что вас информировали о стычке между нами, случившейся незадолго до гибели Алены. Итак, ваша версия: недоумок Асиновский в пьяном угаре скандалит с Ветлугиной при всем честном народе в кафе, потом… э-э… чпокает ее, а «осознав содеянное», изобретает себе версию защиты, не подкрепленную фактами? Ну уж, извините… — Асиновский сделал эффектную паузу и уже гораздо тише сказал: — Боюсь, поймите, действительно БОЮСЬ, что вам и в этот раз не докопаться до правды.
Турецкий сидел как оплеванный. Нет, как облитый помоями. С головы до ног. Но держался он хорошо. Понимая, что беседа подошла к естественному завершению, он взялся за перо, чтобы внести суть сказанного свидетелем в протокол.
— Ну что же, спасибо за науку. Будем стараться. — На лице Турецкого, играла холодная улыбка. Он попытался поправить положение иронией. — С учетом ваших ценных замечаний.
— Э, ладно, какие уж там «ценные замечания». Я понимаю, что вы просто оговорились. Но это была симптоматичная оговорка. Поймите, я действительно не хочу быть убитым, я хочу перестать бояться. Очень прошу вас, постарайтесь найти убийцу. Это нужно всем нам. И от слов своих не отказываюсь. Пожалуйста, вносите все в протокол.
Когда оформление закончилось, Асиновский сказал:
— И вот еще, кстати. Насколько я понимаю, Александр Борисович, в правовом государстве, которое мы строим, — он говорил без всякой тени иронии, — гражданин не должен никому доказывать, что он невиновен, напротив, дело правоохранительных органов, то есть в данном случае ваше, доказывать, что я виновен. Поэтому, боюсь, я не смогу назвать вам имена тех людей, кто согласился со мной сотрудничать. А с другими версиями — милости прошу. Звоните, заходите. Рад буду оказать вам посильную помощь.
«Артист! Переиграл, по всем статьям, переиграл, — думал Турецкий по дороге из Телецентра обратно в прокуратуру. — А ведь он действительно боится. Разоблачения? Или наемного убийцы?» Турецкий зрительно прогонял в голове всю сцену, как на видеомагнитофоне. И раз и другой. Сначала без звука, только выражение лица. «Прожженный мошенник, наглец и лжец». Было и еще кое-что — Асиновский отлично владел фразеологией, любой, какая была в настоящее время в ходу: при советской власти он бы поминал моральный кодекс строителя коммунизма, теперь заговорил о демократии и правовом государстве.
Асиновский его не убедил. И хотя рассказ о предпринимаемых в связи с приватизацией «шагах» выглядел довольно правдоподобно, Турецкий по-прежнему мысленно держал его одним из первых в списке подозреваемых. Хотя, пожалуй, уже не первым, а лишь одним из первых.
И еще Турецкого занимала мысль — кто же из близкого окружения Ветлугиной, из тех, с кем она работала, чьи права отстаивала, оказался этой продажной шкурой? Ведь их несколько… Дама в длинной юбке, Лора, мужчина в очках, Куценко? Последний, безусловно, мог. «Да, — подумалось Турецкому, — вот она, так называемая четвертая власть — средства массовой информации. Люди, призванные лечить социальные язвы… Врач, исцелися сам».
13.25. Сыскное агентство «Глория»
— Этого не может быть!
Грязнов ожидал этой реакции, а потому спокойно сказал:
— Вот пакет. В нем снимки. Я бы предпочел, чтобы вы изучали их не здесь. Вы можете пройти в соседнее помещение, там никого нет.
Грязнов давно уже оборудовал специальную комнату, где клиенты могли бы знакомиться с добытыми материалами — наблюдать их реакцию ему было не только неинтересно, но в ряде случаев просто неприятно. Как, например, в данной ситуации. Вячеслав Иванович искренне жалел своего молодого агента Петра Бояркина, которому пришлось добывать эти снимки.
— За вредность молоко выдавать положено, — сказал Петя в завершение отчета Грязнову.
— Бесполезно, молоко не поможет, попробуй мясо, — попытался отшутиться тогда Грязнов, а про себя прикинул, как бы сам реагировал на Петином месте на такой поворот событий, и всего его передернуло.
Клиентка вышла в другую комнату, а Грязнов тем временем положил пакет с надписью «Б-17» в сейф. В пакете не было ни снимков, ни бумаг, только две совсем крохотные пленки. Снимки, которые в соседнем помещении просматривала сейчас клиентка, были отпечатаны со второй из отснятых Бояркиным пленок. Первый контакт явно не относился к тем, которые интересовали заказчицу, и Грязнову следовало бы немедленно уничтожить пленку. Как, собственно, и вторую, после выполнения заказа.
Из соседнего помещения послышались негодующие возгласы, затем стало тихо. Наконец дверь открылась, и дама вновь появилась в приемной. В глазах стояли слезы, но на лице застыло выражение вовсе не скорбное, а в высшей степени злобное.
— Мерзавец! — воскликнула она. — Значит, вот оно что. — Дама швырнула пакет со снимками на стол.
— Увы, — развел руками Грязнов, — вы узнали то, что хотели. Возможно, не стоило затевать этого дела с самого начала.
К сожалению, так случалось нередко. Люди организовывали наблюдение за своими родными, а когда оказывалось, что их подозрения были не напрасны (а подчас правда оказывалась куда хуже, чем то, что они предполагали), клиенты кусали локти и твердили, что не хотят ничего знать. Напротив, в тех — надо сказать, весьма немногочисленных — случаях, когда наблюдение ничего не обнаруживало, заказчики бывали очень довольны, несмотря на потраченные впустую деньги.
Но клиентка Б-17 явно не относилась к подобным альтруистам.
— Как это не стоило! Теперь этот мерзавец у меня в руках! Мама меня предупреждала, что я ему нужна только как дочка своего отца. Я ей не верила, а как она была права. Тысячу раз права! Мама ведь говорила…
— Наблюдение можно снимать? — прервал ее Грязнов, которому было совершенно неинтересно, что говорила мама этой дамы. — Я так понимаю, вы все поняли.
— Да, — кивнула головой заказчица. — То есть нет! Наблюдение не снимать.
— Но ведь вы же уже все узнали, — удивился Грязнов. — Ничего другого не будет.
— Это я понимаю, — нетерпеливо махнула рукой женщина. — Мне больше не нужно ничего. Я теперь и так все понимаю. И что это за отлучки, и что за звонки, и куда деньги деваются. Все встало на свои места. Этого, — она постучала пальцем по пакету со снимками, — больше не надо. Я хочу поймать его с поличным.
— Так, — только и сказал Грязнов.
— Ваши агенты должны мне позвонить, я буду наготове. Сразу беру такси и еду. И застаю его, мерзавца.
— У вас крепкие нервы, — заметил Грязнов.
— А что делать? — ответила клиентка. — Приходится. За все приходится бороться. Так что я продлеваю наблюдение.
— Пройдите в кассу, — сухо отозвался Грязнов.
Дама вышла, решительно сжимая в руках пластиковую карточку с котенком, вылезающим из ботинка.
16.00. Прокуратура
День выдался душный, влажный, и, возвращаясь в прокуратуру, Турецкий по дороге взмок.
Мысли в голове бешено крутились. Итак, Асиновский подготовился к предстоящей приватизации, все учел, все продумал. И Ветлугина все равно проиграла. И не только потому, что имела дело с таким прожженным жуликом, как Асиновский, но прежде всего потому, что ее окружали такие, как Куценко. В том, что ведущий утренних передач был одним из «пятой колонны» Асиновского, Турецкий уже не сомневался.
Помимо всего прочего это значило, что необходимости устранять Ветлугину физически у Асиновского, в сущности, не было. Он бы с ней справился и так. Были ли у него еще какие-нибудь причины, помимо приватизации? Вот это еще предстояло выяснить.
Не успел Турецкий войти в кабинет, как позвонил Меркулов.
— У нас появилось что-то новенькое, зайди ко мне.
— У меня тоже, — сказал Турецкий. — Иду.
Когда Турецкий вошел к Меркулову, тот наливал себе минеральную воду из прозрачной пластиковой бутылки.
— Налить? — спросил Константин Дмитриевич. — Я один уже полбутылки выдул. Ну и погода сегодня, не надо ни кофе, ни коньяка. Хорошо бы холодного арбуза. Ну, выкладывай, что там в Телецентре.
Турецкий рассказал об исчезновении бумаг и пленки с интервью.
Меркулов нахмурился.
— Очень может быть, что кто-то пытается отвлечь нас от истинного следа, хотя, как знать, возможно, это и есть истинный след. Что еще?
— Оказывается, у Ветлугиной в Феодосии есть дом. Собственно, дом ее родителей — они еще живы, но уже очень старые, Ветлугина как будто не раз пыталась перевезти их в Москву.
— А что у нее с оформлением наследства, не знаешь?
— Пока нет. В «Останкине» об этом не известно. Там все больше заняты сейчас приватизацией.
— Вот как раз об этом-то я и хотел с тобой поговорить, — Константин Дмитриевич отпил из стакана. — Ты знаешь, кто заказывал в Славином агентстве слежку за Ветлугиной?
— Голуб Лев Борисович, по-видимому, тот же, кто приватизировал, наряду с директором и главбухом, рыбоконсервный завод в Кандалакше. Это какое-то подставное лицо. Работает на кого-то.
— Так вот, такого человека в Москве нет. Мы прочесали, считай, по всей матушке России. Нашли — один, восьмидесяти двух лет, проживает в Биробиджане, другой, пяти лет, напротив, в Петербурге. Ну, это я преувеличиваю, есть еще с полутора десятков этих голубей, но ни один нам не подошел. Вывод напрашивается сам — в «Глории», равно как и в Кандалакше, он действовал по поддельному паспорту. Так что найти его будет не так уж просто. — Меркулов задумался и повторил: — Совсем, совсем не просто.
— А зацепок никаких?
— Ну, фоторобот. Заодно получили из Кандалакши словесный портрет. Обычный мужчина. На еврея не похож. Очень возможно, что это специальный расчет. Что русский, мол, если и будет жить по чужому паспорту, так все-таки национальность не станет менять. Хохол, в крайнем случае. Но уж не еврей и не чеченец. Аристов позвонил, уверяет, что и на этот раз действовал Скунс.
— Чушь какая!
— Ясно, что не он, — пожал плечами Меркулов, — а то как бы все красиво сошлось. И убийство Степана Прокофьева на него бы повесили. Оно ведь до сих пор не раскрыто, как ты помнишь. Одним махом семерых убивахом. Аристову только это и нужно.
Турецкий внезапно ощутил какую-то странную пустоту в груди. А ведь действительно, как все красиво сходится. Совсем, скажут, свихнулся. Связался с очаковскими, выполнил задание по ликвидации в Кандалакше, а затем «случайно» оказался в поезде вместе с Золотаревым.
Правда, Шакутин по фотороботу Скунса не признал, но фоторобот никуда не годится. Но узнал же его Олежка Золотарев!
Турецкий вернулся к себе в кабинет.
Голуб Лев Борисович… Кто же скрывается под этим именем. Киллер Скунс? Какой-то подручный Асиновского? Внезапно Турецкий со всей ясностью понял: дела об убийстве никому не ведомого Степана Прокофьева и знаменитой тележурналистки переплетаются. Их связывало одно и то же не выясненное пока лицо, известное под именем Голуб.
Голуб проводил приватизацию в Кандалакше, Голуб же заказывал в «Глории» слежку за Ветлугиной. Он нанял «майданщиков», а значит, именно благодаря ему Золотарева «забыли» в Питере. Другими словами, он был своего рода организатором. Но при ком? Очевидно, Голуб действовал по чьей-то указке, был подставным лицом, по крайней мере в большинстве случаев. Значит ли это, что те, кто стоял за кулисами приватизации рыбоконсервного завода, создавал ЧИФ «Заполярье» и убрал Степана Прокофьева, приложили руку и к гибели Аленушки?
Между прочим, связывало оба эти дела слово ПРИВАТИЗАЦИЯ.
Убийства на почве приватизации?
Это уж точно не Скунс. Даже если он свихнулся, даже если у него окончательно поехала крыша и он вместе с очаковскими пугает по кладбищам несостоятельных должников. До приватизации ему нет дела.
Если он только не стал подручным Голуба, который сам является подручным кое-кого повыше.
Запахло очень высокими структурами… Не потому ли член Государственной Думы Аристов так старается свалить все на Скунса?
В этот самый момент на столе зазвонил телефон.
— Александр Борисович, это вы? Никак не могу до вас дозвониться. Это Лариса. У меня очень ценные сведения.
— Что именно?
— Это не телефонный разговор.
— Понятно.
— Александр Борисович, приезжайте ко мне, ладно?
— Из какой хоть области?
— Ну не по телефону же, Александр Борисович! Я с работы…
— Хорошо, диктуйте адрес, — сказал он и стал записывать: — Улица Кастанаевская, дом 54.
— От метро «Пионерская»… — щебетала Лора. — Ах нет, вы же поедете на машине. Тогда завернете по-старому Рублевскому до автобусного круга. Там знак висит «только прямо», но вы не обращайте внимания, поворачивайте, так все делают. Увидите аптеку, дальше булочная, а прямо за ней — моя пятиэтажка.
— Если часа через два заеду, это нормально?
18.30. Кастанаевская, 54
Ровно через два часа тридцать минут Турецкий подъехал к дому, где жила Лора.
По дороге он выходил только раз — на Кутузовском проспекте у гостиницы «Украина», где купил букет цветов. Он так и не мог понять, едет ли он на сугубо деловую встречу или Лора предлагает ему нечто другое. От покупки водки или коньяка он отказался и остановился на промежуточном варианте — на цветах. Даже если дверь откроет Лорин муж, что вполне может случиться, и встреча продлится всего пять минут, цветы не помешают.
Однако дверь открыл вовсе не грозный муж, а сама Лора. Она переоделась и встретила Турецкого в белых крохотных шортиках и легкой блузке, под которой колыхалась тяжелая грудь.
— Как вы точны, господин комиссар! — нараспев произнесла она.
А когда Турецкий протянул ей пять белых гвоздик, обрадовалась:
— Это чудо! Я обожаю белые гвоздики!
Квартира оказалась двухкомнатная, с небольшой прихожей и кухонькой.
Лора провела Турецкого в гостиную. Через открытую дверь было видно, что соседнее помещение было не чем иным, как альковом — большую его часть занимала просторная кровать.
— Вы пить что будете? Водку или «Монастырскую избу»?
— Я же за рулем. Можно, пожалуй, немного вина.
— Неужели вы ментов своих же боитесь?
— Они совсем не мои. У нас разные ведомства, они — ГАИ, мы — прокуратура.
— Все равно они должны вас бояться!
Турецкого совершенно не вдохновляла эта тема, и он решил свести разговор к тому, за чем приехал:
— Ну так какой у вас для меня сюрприз?
— Даже два! — кокетливо заявила Лора и сделала немного неуклюжее, но все равно очень красивое танцевальное па. — Но сначала выпьем немного водки.
Она усадила Турецкого на мягкий диван. Перед диваном помещался низкий столик, на нем — два прибора.
— Я же знаю, что вы со службы, — решительно заявила Лора, — а раз со службы, значит, надо что-нибудь съесть. А раз съесть, значит, и немножко выпить. Вы как говорите — служба или работа?
— Да, пожалуй, работа.
— Отлично, тогда несу цыпленка и салат.
— Лариса, не мучайте меня, что вы там для меня припасли?
— Сейчас, сейчас, какой вы нетерпеливый. Давайте я у вас пиджак возьму и повешу. И как можно париться в костюме по такой жаре!
Она исчезла с его пиджаком, а через секунду была уже на кухне, откуда доносились приятные запахи.
Турецкий вдруг как-то размяк, как будто вместе с пиджаком она унесла его броню, и решил, что, в конце концов, будь что будет. Он тоже человек и имеет право отдохнуть один раз в жизни.
Вернулась она быстро, с блюдом, в центре которого красовались две увесистые куриные ноги, а вокруг были разложены листья салата и резаный помидор.
— Сама не ела, вас ждала. — Лора оглядела столик и, увидев, что Турецкий так и не открыл бутылку, сказала с укоризной: — Александр Борисович, что же вы за мной не поухаживали! Водочку-то откройте, — и она показала на бутылку «Абсолют-курант».
Турецкий свинтил пробку и налил девушке и себе по половине рюмки.
Она положила ему на тарелку ножку Буша, салат.
— За ваши удачи, — начала было Лора, но Турецкий ее перебил:
— Позвольте уж мне. — Он поднялся. — Мужчины обычно говорят «За прекрасных дам», а я скажу «За прекрасную даму!» — Он посмотрел ей в глаза и быстро выпил.
— Как здорово! — захлопала в ладоши Лора. — Так красиво про меня еще не говорили. А водка правда вкусная? С черносмородиновым ароматом. Я ее больше всего люблю. И пьется легко.
— С вами, Лора, даже молоко покажется опьяняющим напитком, — вдруг выпалил Турецкий. — А это — просто божественное питье.
— Я вам еще налью, совсем чуть-чуть, и тогда все вам расскажу. Кстати, запивайте тоником.
— И что же? — снова по-деловому спросил Турецкий и тут же почувствовал, как грубо прозвучал его голос, разрушая тонкое кружево из слов и взглядов, которое как бы плавало вокруг.
— Так вот, — торжественно сказала Лора. — Выпили? Хорошо. Значит, так. Кто украл бумаги — неизвестно. А что касается пленок, то интервью с киллером нашлось — его забирал к себе главный. Причем оба варианта — тот, который шел в эфир, он был урезанный, как вы понимаете. И полный вариант тоже здесь!
Хорошо, что Турецкий запил водку тоником, а то бы он наверняка поперхнулся.
— А вот с рижанином хуже, — продолжала Лора. — Пленка эта была. Рабочие материалы. Остальное Алена увезла в Ригу. Ее брал один техник, у него барышня как раз работает в архиве. Так вот, они просто боготворили Алену. И он брал пленку посмотреть и переписать, но потом поставил обратно.
— Точно поставил?
— Ну конечно. Теперь, когда Алены не стало, он хотел сохранить у себя все, что можно найти, понимаете? Только вы не рассказывайте об этом, потому что они ее брали, не записывая в журнал.
— Так, — сказал Турецкий. — Но затем пленка пропала.
— Ну да. И как это могло случиться, никто не знает. Дежурные в архиве в один голос утверждают, что замок и печати целые.
— А когда же я смогу получить записи передачи с киллером? — спросил Турецкий.
— Завтра. И мы с вами снова сможем увидеться, — нежно проворковала Лора, касаясь его руки.
Они выпили еще раз — теперь за удачу. Потом Лора вскочила.
— Я включу музыку.
Красиво изогнувшись, она дотянулась до кассетника, нажала на клавишу, а Турецкий, любуясь, смотрел на нее, и ему совершенно не хотелось уходить.
— Александр Борисович, я вас приглашаю. — Она царственно протянула ему длинную изящную руку.
Он с готовностью поднялся, слегка обнял ее, она прижалась к нему своей роскошной грудью.
Сделав несколько шагов, он спросил, подавляя хрипоту в голосе:
— Значит, завтра я смогу посмотреть оба варианта интервью?
Она молча кивнула, и ее волосы коснулись его лица.
Еще сидя на диване, Турецкий несколько раз гасил мысль о том, что под блузкой у нее вроде бы ничего нет. И теперь у него внезапно появилось необоримое желание это проверить. Он медленно положил руку на горячую грудь. Лора не придвинулась ближе. Они так и продолжали свой медленный танец, пока музыка не кончилась. А когда она смолкла, еще некоторое время стояли, слегка покачиваясь.
— Сейчас я принесу кофе, — прошептала Лора. — Или лучше чай?
— Ничего не надо, — прошептал Турецкий. — Мне нужна только ты.
И он стал медленно расстегивать блузку, под которой колыхалась упругая грудь.
— Подожди, — прошептала она, — задерну занавески…
23.15. Квартира на Фрунзенской набережной
Турецкий вернулся домой чуть позже одиннадцати. Ирина вышла в прихожую и сразу потянула носом.
— Немного выпили на посошок с Меркуловым, — начал было Турецкий, — а так все нормально.
— Кроме того, что Меркулов звонил тебе весь вечер. Следователь называется! Соврать и то не умеет! Научитесь обманывать, господин следователь, если уж вам так нравится проводить время неизвестно где и неизвестно с кем.
— Да что ты, Ириша! Я весь день лямку тянул, как вол. Одна мечта была — доползти до дома.
— Так я тебе и поверила, Турецкий, — проговорила Ира, и, хотя в ее голосе чувствовалась ирония, он понял, что она смягчилась.
В комнате на пианино стояла ваза с букетом великолепных роз. Алые и белые, они едва умещались в большом хрустальном сосуде. Несколько часов назад, покупая возле гостиницы «Украина» цветы для Лоры, Турецкий видел похожие розы, но, разглядев цену, вздрогнул. Одна из них стоила дороже, чем несколько гвоздик.
— Что вы хотите, мужчина, это штучный товар из Голландии, — пояснила продавщица. — В основном и покупают их по одной.
Здесь же таких роз было десятка полтора. Турецкий прикинул, сколько они должны стоить. Получалась сумма, несравнимая с его зарплатой.
— Откуда такая роскошь? — ошеломленно спросил он.
— Запамятовал? У меня же сегодня был благотворительный концерт в детском доме. Об этом даже по радио сообщали с утра.
— И что? Бедные сироты подарили тебе это?
— Представляешь? Я села, играю свою популярную программу и вдруг чувствую, в зале что-то не то, не так как-то. Зал небольшой, какой у них там, в детском доме, может быть зал. Я вполоборота покосилась во время паузы, смотрю — сидит Алексей.
— Какой Алексей? — не сразу сообразил Турецкий.
— Ну как же — Алеша. Который приходил ко мне с этими жуткими руками.
— Так, — единственное, что смог выговорить Турецкий.
— Я ему говорю: вы все еще в Москве?
— А он? — мрачно спросил Турецкий.
— «Да, говорит, Ирина Генриховна. Вот, задержали дела». И преподнес мне эти розы. Прекрасные, правда?
— Богатый у тебя поклонник… — проворчал Турецкий. — Его что, сироты взяли на содержание?
— Хватит ерничать! Детишки там просто необыкновенные. Так чувствуют звук, тепло! Я сама чуть не расплакалась. Откуда я знаю, как он там оказался. Может быть, услышал по радио и пришел. А я, ты знаешь, как только его увидела, так даже заиграла иначе. У меня такой подъем начался.
— Все ясно, — процедил сквозь зубы Турецкий.
Он уже забыл про Лору. Злоба, досада на Снегирева захлестнула его с головой. Мало того, что он остался в Москве, так нет чтобы залечь на дно — по концертам разгуливает, цветы носит чужим женам! И вдруг Турецкий понял, что к раздражению на Скунса добавилось новое, доселе не очень знакомое ему, но очень неприятное чувство. Ревность.