Утро в среду началось в Белом доме как погром под звуки барабанов, за которым последовала увертюра театрального оркестра со спятившим дирижером. Телефонный пятизначный пульт Джилл мигал вразнобой, как пять психопатов. Два анонимных автора оригинальной речи президента, которую он должен был произнести в День Труда, — осталось всего пять дней! — терзали меня экспромтами. Представитель казначейства обвинил меня в том, что после вчерашнего заявления шансы игравших на повышение свелись к нулю. Речь шла не о миллионах, жаловался он, а о миллиардах. А на улице, на Пенсильвания-авеню, пикетчики, выступающие против торговли с Южно-Африканским Союзом, сцепились с полицией, и при этом полицейские по ошибке чуть не загребли корреспондента ЮПИ. Бородатый телерепортер с печальными глазами ухитрился каким-то образом проскользнуть мимо агентов охраны в мой кабинет: в секретной службе появились новички. Дон Шихан и двое его постоянных агентов в Чикаго, наверное, готовились к прибытию туда президента. Бородатый теленахал из Лос-Анджелеса намеревался вести из пресс-центра прямую передачу о Стивене Грире. Пришлось вызвать полицию Белого дома, чтобы вышвырнуть его вон.

Мне звонили Рестон, Элсон, Пирсон, Уилсон, Александр Уайт и Драммонд. У Ивенса и Новака пересеклись линии. Ивенс звонил из дому, а Новак — из Стокгольма. Все хотели услышать и узнать об одном человеке — о Грире. Все, кроме газеты «Уолл-стрит Джорнэл», готовили репортажи обо мне и Мигеле Лумисе, и разумеется, под заголовком: «Последний ленч». Все корреспонденты Белого дома осаждали Джилл, требуя встречи со мной, но я поставил первым Дэйва Полика, хотя он и не числился в официальном списке. Причина была проста. Он предупредил Джилл по телефону, что, если я не сделаю этого, полетит моя голова, а не его. Милейший, добрый Дэйв!

Когда мы впустили его, Дэйв ворвался в комнату, как левый крайний, обходящий защиту. От моего предложения сесть он просто отмахнулся. Полик предпочитал нависнуть над противником и одной угрозой физически раздавить его, принудить к капитуляции. Хороший прием. Иногда он удается. Прижавшись к спинке кресла, я уже готов был сказать: «Ладно, открывай свои карты, сдаюсь». Но вместо этого я сказал:

— Доброе утро, Дэвид. Мы что-то не видели вас, особенно последние два дня, — какая жалость!

— Где Грир? — спросил он.

— Вы звонили к нему в контору? А может, он в Верховном суде?

Он чуть не испепелил меня взглядом. Да, это мужчина! С такими плечами он мог бы заменить бульдозер.

— Вы знаете, где сейчас Стивен Грир?

— Бросьте, Дэйв. Не шутите с утра пораньше.

— Не виляйте… Вы знаете, где он? Да или нет?

— Нет. Я не знаю, где он был, где он есть и где он будет.

— Правила игры Белого дома? Вы никогда не лгали?

Я бы за это дал пощечину, будь я потяжелее весом. Меня уже тошнило от его шуточек.

— Я всегда был с вами честен, и вы это знаете. А теперь перестаньте изображать Тарзана.

Он успокоился, но не совсем.

— Хорошо, — сказал он, — я знаю, куда он отправился… во всяком случае сначала.

Он многозначительно кивнул массивной головой в сторону Джилл. Она сидела, уже не обращая внимания на сигналы телефонного пульта. Облокотившись на машинку и уперев подбородок в ладони, Джилл смотрела на нас.

— Джилл останется, — сказал я. — Мы с ней одна команда, и она хранит секреты лучше меня.

— Ладно, слышал. — Он повис надо мной и тяжело опустил похожую на окорок ладонь на мой стол. — В прошлый четверг, вечером, в восемь тридцать пять Стив Грир вылетел на самолете «Бичкрафт-Барон» с аэродрома Монтгомери Каунти в Гейтерсбурге. Пилот сказал, что собирался в Рейлау-Дирхэм, но вместо этого полетел в Атлантик-Сити. Здесь под именем Хендрикса Грир пересел на другой самолет, а ночным рейсом прибыл на аэродром Кеннеди. Около полуночи он вылетел из Кеннеди на реактивном транспортном самолете компании «Оверсиз Квик-Фрайт Инкорпорейтед». В маршрутной заявке было указано, что это беспосадочный рейс до Рио-де-Жанейро. Грир, теперь уже под именем Фаэрчайлда, был единственным пассажиром.

Я остолбенел. Стив Грир тайно улетел в Рио? Но почему?

Полик смотрел на меня, как датский дог на таксу. Взгляд его выражал презрение и ярость, словно именно я был зловещим интриганом, повинным в исчезновении Грира.

— Полагаю, вы сами это проверили? — спросил я, хотя, когда имеешь дело с Поликом, ответ в таких случаях заранее известен.

— Да, каждый шаг.

— Вы уже напечатали об этом?

— Нет. Вы, наверное, забыли, «Досье» выходит по понедельникам вечером. Может быть, напечатаю в следующем выпуске. А может быть, и нет. Зависит от того, к чему это все ведет.

— Хорошо, а чего вы хотите от меня?

— Доброго совета, хотя бы раз в жизни. Один шанс из ста, что я сделал неправильный вывод. Если это так, направьте меня на верный путь.

— Дэйв, я не знаю, что думать. Обо всех известных мне фактах я уже объявил на пресс-конференции. Больше у меня нет ничего. Абсолютно ничего. Если уж начистоту, я полагал, что Грир остался в стране. Но это была только догадка.

— Трудно поверить, что вы не в курсе дела.

— Но это святая истина, Дэйв, так что помогите мне.

Некоторое время он изучал мое лицо, черточку за черточкой, как покупатель осматривает подержанный автомобиль, отыскивая скрытые дефекты. Затем пожал плечами и повернулся к двери.

— Куда вы теперь? — спросил я.

Он остановился перед столом Джилл и поглядел на меня через плечо.

— В Рио, куда же еще?

И в следующее мгновение дверь с грохотом захлопнулась за ним.

Джилл прошла через кабинет скользящим неспешным шагом. На ней была глухая блузка с многочисленными пуговками и гофрированным воротничком, как у старой учительницы конца прошлого столетия. Временами, видимо себе в наказание, она пыталась казаться холодной и официальной. Но все ее попытки были тщетны. В любом самом строгом наряде она выглядела не менее соблазнительно, чем Софи Лорен в пеньюаре.

— Ты веришь всему этому? — спросила она с простодушным изумлением.

— Полик редко ошибается, — ответил я. — Он, конечно, дикарь, но дело свое знает.

— Что ты теперь собираешься делать? — спросила она таким тоном, словно я мог взмахом волшебной палочки заставить Стивена Грира материализоваться из пространства.

— Сообщу президенту. Пока больше ничего.

В глазах ее что-то блеснуло.

— Джи-и-ин!

Это была ее манера окликать меня голосом маленькой девочки, когда она хотела обратить на себя внимание.

— Да, Джилл. — Внутренний телефон зазвонил. Я снял трубку и прикрыл микрофон ладонью.

— Прошлой ночью мы с Баттер спорили, и она сказала, что господь бог — сутенер! Как по-твоему, что это значит?

— По-моему, ты должна послать ее ко всем чертям… Нашла время задавать умные вопросы!

Я отнял ладонь от микрофона и коротко бросил: «Каллиган слушает!» Джилл, погруженная в богословские размышления, вернулась на свое место.

Звонили из проходной бокового входа в Белый дом. Меня хотел видеть агент ФБР Лоуренс Сторм. Я велел его пропустить. Я знал, что он пройдет по внутреннему коридору, минуя канцелярию и приемную. Таким образом, ему не придется пробираться через холл, где толпились репортеры. Я знал, что Ларри Сторм, негр, был у Десковича одним из лучших агентов особого назначения, однако внешность человека, который несколько минут спустя вошел через боковую дверь, поразила меня. Несмотря на невероятно широкие плечи, он был очень пропорционален, настоящий атлет. У него была шоколадная кожа, черные глаза и выражение безмятежной уверенности в себе. На меня это сразу произвело впечатление. На нашей визжащей и лающей псарне безмятежность была редким качеством. Он поздоровался и протянул мне левой рукой свое удостоверение. Не глядя на удостоверение, я пожал его правую руку.

— Наслышан о вас, — сказал я. — Рад познакомиться. Садитесь.

В отличие от Полика он неторопливо устроился в кресле, поддернул складки на брюках; на нем был неброский габардиновый костюм. Пока мы обменивались любезностями, я почувствовал к этому человеку симпатию. Наверное, и я ему понравился, потому что вскоре мы уже называли друг друга по имени. Когда он вопросительно взглянул на Джилл, я его успокоил: Джилл вне подозрений.

— Фактически, — добавил я, — она настолько надежна и благонадежна, что вы можете, если хотите, разбирать при ней водородную бомбу… Так что к делу, Ларри!

— Я занимаюсь неким доктором Филипом Дж. Любиным. Насколько я знаю, вы с ним знакомы.

— Конечно, — сказал я. — А в чем дело? Какие-нибудь сумасшедшие математические расчеты для правительства? Он умеет отыскивать золотые жилы…

— Нет, это связано с другим делом.

Учитывая положение Сторма в ФБР, это могло означать только одно.

— Грир? — спросил я.

— Прошу прощения. Не имею права говорить. Приказ. — Улыбка его выражала искреннее сожаление. — Наверное, отвечать так пресс-секретарю президента не положено, но вы знаете наше Бюро…

Я знал. И все же я был уязвлен. Обойтись так с пресс-секретарем!.. Я с трудом сдержался. В следующий раз, когда увижусь с Питом Десковичем… Но любопытство было сильнее. Какое отношение имел жрец науки идеалист Фил Любин к сверхпрактичному королю юристов Стиву Гриру?

Сторм начал задавать обычные вопросы. Давно ли я знаю Любина, виделись ли мы в последнее время, какого я о нем мнения и так далее. Я сказал, что мы сблизились в Чикагском университете, где он был моим научным руководителем по математике, а я студентом третьего курса. На мой взгляд, Фил был эксцентричным, порой несдержанным, но несомненно умнейшим человеком. Он произвел на меня огромное впечатление, так же как на всех студентов. Правда, он был ненамного старше меня, поэтому его… гм… умственное превосходство порой унижало. После университета я потерял с ним связь, если не считать случайных телефонных звонков, когда Фил приезжал в Лос-Анджелес. Затем началась кампания за избрание президентом Роудбуша, и мое имя появилось в газетах. Фил позвонил мне и предложил свою помощь. И действительно активно поддерживал Роудбуша в научных кругах. Наше знакомство возобновилось, и после моего перемещения в Белый дом мы с ним встречались за обедом или за ужином раза два-три в год. Последний раз обедали вместе несколько дней назад. Это примерно все.

— Вы помните, когда вы с ним встретились последний раз? — спросил Сторм, поднимая глаза от блокнота, в котором он делал записи.

— Джилл! — позвал я. — Загляни в календарь: там должно быть отмечено, когда мы с Филом обедали у «Пола Юнга». Это было где-то на прошлой неделе.

— Двадцать пятого августа, — ответила Джилл. — И не у «Пола Юнга», а в ресторане «Хай-Адамс». Время встречи я записала: шесть пятнадцать.

— Двадцать пятого августа, — повторил Сторм. — Это было вечером в среду, не так ли?

— Да, — сказала Джилл.

— Да-а-а, — протянул я. — Теперь я вспомнил точно, это было за день до исчезновения Стива Грира. С тех пор здесь многое изменилось.

— Могу представить, — сказал Сторм, делая новую запись. — Вы не помните, Юджин, долго ли вы беседовали в тот вечер с Любиным?

— Погодите, дайте подумать… Ну да, мы пообедали накоротке, потому что он спешил в Балтимор на какое-то деловое свидание. Расстались мы около восьми, это я помню.

Сторм задал еще несколько общих вопросов, затем спросил:

— Вы когда-нибудь слышали о дискуссионном клубе правительственных чиновников, который называется Потомакский ученый клуб?

— Ни разу в жизни. — Вопрос озадачил меня, но Сторм к нему не вернулся. Вместо этого он перелистал свои записи и ткнул карандашом в одну из страниц.

— Юджин, — сказал он, — что вы знаете об отношениях доктора Любина с женщинами?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, что водится. Они ему нравились?

Легкая улыбка Сторма намекала, что мы-то с ним разделяем пристрастие к прекрасному полу, а вот разделяет ли его Фил Любин, — это еще неизвестно. Я заметил, что Джилл вся подалась вперед, чтобы не пропустить ни слова.

— Вас интересует, не педераст ли он?

Ларри кивнул.

— Нет, по-моему, нет, — сказал я. — Он, конечно, не из агрессивных самцов, но, с другой стороны, я не замечал в нем ничего противоестественного… я бы сказал, что он мягкий и обходительный человек. — Вопрос этот огорчил меня. — Может быть, он… слишком утончен, но, насколько я знаю, в этом нет ничего преступного, во всяком случае по нашим законам.

Сторм почувствовал мою неприязнь.

— Юджин, не обижайтесь. Это обычный вопрос. — Он встал и спрятал блокнот во внутренний карман. — Думаю, это все. Благодарю за помощь.

Я также встал и пожал ему руку.

— Скажите, какое все это имеет отношение к Стиву Гриру? — спросил я.

— Я бы не хотел возвращаться к этому. — Он выглядел искренне огорченным. Ему было явно не по душе играть в эту игру с помощником президента.

— Рад был познакомиться, — сказал я. — Надеюсь, мы как-нибудь сможем посидеть и поболтать на досуге, когда вы не будете ничего у меня выпытывать.

— Устройте мне пару часов отгула в Бюро, и выпивка за мной.

Я дошел с ним до двери и сделал последнюю попытку, понизив голос:

— Послушайте, Ларри, честно, я ничего не понимаю в этом деле Грира. Мне сообщили, что на прошлой неделе он улетел в Бразилию. Что вы об этом знаете?

Мои слова поразили его, но он сумел сохранить бесстрастное выражение лица. Единственно, что он ответил, было: «По-моему, вы заблуждаетесь».

Когда дверь закрылась за ним, я повернулся к Джилл:

— Ну а что скажешь ты?

Она нахмурилась, а когда Джилл хмурится, лицо ее становится поистине трагическим.

— Мне кажется, он сам ничего не знает.

— Но ведь он явно занимается делом Грира, а если это так, он должен знать гораздо больше нас.

Она откинула со лба длинные волосы.

— Ты думаешь, — медленно сказала она, — что доктор Любин тоже исчез?

— Умница! — Она сразу уловила мою мысль. — Найди у себя в справочнике балтиморский телефон Фила. Насколько помню, он живет в «Квартирах Чарлза». Если его нет дома, позвони в университет. Соедини меня с ним!..

Я попытался сосредоточиться на последнем, почти утвержденном, почти окончательном тексте президентской речи по случаю Дня Труда. Джилл вызвала одного абонента, затем другого. Ее нежный приглушенный голосок почти сливался с гулом кондиционера. Чувствовалось, что снаружи адская жара.

— Джин! — Изумленные глаза ее были широко открыты. — Из «Квартир Чарлза» и с математического факультета говорят одно и то же: доктор Любин в воскресенье отправился в путешествие на автомашине куда-то на запад. Где он сейчас, никто не знает.

Мы смотрели друг на друга с нарастающим беспокойством. Стив Грир и Фил Любин исчезли… Полик говорит, что Грир тайно улетел в Рио… Ларри Сторм, явно занятый делом Грира, расспрашивает о Любине… Намекает на возможность… Грир и Любин. Господи, боже милостивый!

Я позвонил Грейс Лаллей и попросил, чтобы президент принял меня как можно скорее, — по делу Грира. Она ответила, что вице-президент скоро уйдет и тогда она пропустит меня перед директором ФБР. Минут через пять. Но я варился в собственном соку целых десять минут, прежде чем она вызвала.

Когда я вошел, президент изучал меморандум. Он встретил меня широкой теплой улыбкой и поднял очки надо лбом.

— Пентагон удивляется, как это вы ухитрились ошибиться на девятьсот миллионов в статье о расходах на истребители вертикального взлета, — сказал он. От него ничто не ускользало.

— Бюджетная комиссия уже спустила с меня за это шкуру. Я признал свою вину. Меня спутали эти проклятые два нуля, которые они напечатали после точки, словно цену женской шляпки: 29.95 долларов.

— Вы исправите ошибку на пресс-конференции?

Я кивнул. Первый мой промах за месяц. Неплохо начинается денек!

— Грейс сказала, у вас сверхсрочное дело.

Он обошел стол и уселся на краю, рядом с золотым осликом. Этим он как бы говорил мне, что не стоит так сильно волноваться. В мире атомных бомб, освободительных войн, кризисов и слез все дела были сверхсрочными.

— Я по поводу Грира, — сказал я. И вкратце сообщил о разговорах с Поликом и Стормом. Пока я говорил, он слез со стола и принялся расхаживать по кабинету, склонив голову и засунув руки в карманы пиджака. За балконной дверью в саду розы никли под тяжестью предполуденной жары. Когда я закончил, президент сел в свое вращающееся кресло.

— Прошу извинить меня, Юджин, — он указал мне на кресло перед столом. — Садитесь… Да, новости неожиданные. Начнем с Полика. Как, по-вашему, когда он об этом сообщит?

— Не раньше следующей недели. Его «Досье» пошло в типографию в ночь на понедельник без новых сведений о Грире. Но, по-моему, к следующему номеру он постарается откопать нечто сенсационное.

— Понимаю… Это может вызвать страшные осложнения. — Он умолк, постукивая разрезальным ножом по мягкому зеленому бювару. — Можем мы как-нибудь справиться с Поликом?

— То есть помешать ему опубликовать собранный материал?

— Да. — Теперь он был очень серьезен.

— Ничего не выйдет, господин президент. Стоит мне заикнуться об этом, он сразу напечатает все.

Он задумался на мгновение.

— Полагаю, лучше мне заняться этим самому. Пожалуйста, свяжитесь с Поликом. Скажите, что я хотел бы поговорить с ним прежде, чем он что-либо опубликует. Только без всякого нажима, пожалуйста.

Я растерялся. С первого же дня после принятия присяги Роудбуш установил незыблемое правило: никаких частных интервью. Время от времени он, правда, встречался с группами из шести-семи ведущих журналистов для неофициальных бесед по общим вопросам, но считал, что давать личные интервью несправедливо по отношению к остальным представителям печати и опасно для Белого дома.

— Нам несдобровать, пресса поднимет вой, — сказал я.

— Не думаю, — возразил президент. — Можно провести Полика через служебный ход. Остальным незачем об этом знать.

Мне это не понравилось, но я не стал возражать.

— Хорошо, сэр. Попрошу Джилл найти его. Но на это потребуется время. Наверное, он сейчас летит в Рио по следам Грира.

Недовольно хмыкнув, президент уставился поверх моей головы на свою любимую картину. Это была яркая акварель, изображавшая берег Каптива-Айленда, его зимней резиденции.

— А теперь об этом агенте ФБР. Каковы ваши предположения?

— Если учесть все обстоятельства, ответ очевиден. После того как Джилл узнала, что Любин отправился в так называемое путешествие на автомашине, можно предположить… во всяком случае, вероятно, что Грир и Фил Любин находятся где-то вместе. Последний вопрос Сторма намекает на извращенную связь.

Президент подался вперед.

— Это, разумеется, совершеннейшая чепуха!.. Юджин, я полагаю, было бы лучше, если бы вы с Джилл вообще не касались этой стороны дела. Подобные предположения могут причинить большие неприятности многим людям.

— Понятно, сэр. — Ясное дело, в его кабинете я об этом больше не заикнусь.

— Теперь относительно того, что Любин тоже исчез. Это совсем другой вопрос. Я уже в курсе дела, мне сообщил Дескович. ФБР сейчас проверяет все возможные варианты.

— Вы могли бы мне об этом сказать, — возмутился я, может быть, с излишней горячностью.

— Доклад ФБР поступил ко мне только сегодня утром, — сказал он.

— Значит, это правда, что Стив улетел в Рио? — спросил я. Он по-прежнему смотрел мимо меня на картину. — Кроме того, я хотел бы знать, был ли Стив знаком с Филом Любиным?

Президент снял очки, подул на стекла и начал осторожно протирать их носовым платком. Это был его любимый способ потянуть время, я наблюдал его много раз на пресс-конференциях, когда президенту нужно было принять важное решение.

— Юджин, — сказал он наконец после непривычно долгой паузы. — Я полагаю, нам лучше сразу договориться. Пока у меня не будет всех фактов, я бы предпочел не обсуждать всякие догадки… Для Сью Грир, для ее дочери и для меня лично сейчас очень трудный период. Дело не в том, что я вам не доверяю. Просто я не хочу, чтобы кто-либо из нас располагал лишь неполными и непроверенными сведениями, строил предположения, которые могут оказаться не только ошибочными, но и пагубными. — Он снова помолчал. — Боюсь, вам придется удовлетвориться этим на некоторое время.

Я чувствовал, как гнев закипает во мне.

С первых дней моей работы в Белом доме подразумевалось, что меня не будут посвящать в некоторые вопросы, связанные с государственной безопасностью. Так, я не должен был участвовать в заседаниях Национального совета безопасности, в совещаниях, где обсуждались вопросы нашей обороны, такие, например, как контрольно-командные операции, названные еще Линдоном Джонсоном «красной кнопкой»; к ним имел доступ только Роудбуш. Я был своим, но не до конца доверенным человеком, и с самого начала своей карьеры сознавал, что это двойственное положение доставит мне немало горьких минут.

С другой стороны, я всегда считал, что во всех остальных вопросах, даже самых щекотливых, — как например, дело Грира, — меня обязаны держать в курсе, чтобы я мог в разумных пределах, но с достаточной полнотой информировать прессу.

— Господин президент, — сказал я, — чтобы отвечать корреспондентам о Грире, я должен знать, что происходит. — Я переждал минуту. — Разумеется, я не собираюсь сообщать им все подряд. В конце концов, у нас на носу избирательная кампания.

— Я все время об этом помню, Юджин, — сказал он. — Люди Стэнли Уолкотта могут доставить нам массу неприятностей, используя малейшую полуправду.

— Но нам уже наступают на пятки, господин президент! — Я имел в виду оставшиеся без ответа телефонные звонки. — Не могу же я делать вид, будто Стивена Грира вообще никогда не существовало.

— Надеюсь, мы сумеем вовремя все выяснить, — сказал он. — На основании точных фактов.

— А до этого, сэр, мне придется ходить по горячим углям, — возразил я, чувствуя, как у меня стучит в висках от злости и кровь приливает к щекам. — Я не в силах справиться с такими, как Полик, если не буду сам ясно представлять себе ситуацию.

— Напротив, вы можете честно отвечать, что ничего не знаете. Будь у вас хотя бы отрывочные сведения, вы могли бы поддаться соблазну.

— Но должен я, по крайней мере, знать, о чем докладывает ФБР! — настаивал я.

Это была наша первая настоящая стычка. И как ни странно, я не собирался уступать. Я чувствовал свою правоту.

— Сожалею, но пока это невозможно.

— Хорошенькое дело!

— Юджин, прошу вас!

Он пытался успокоить меня своей открытой улыбкой, но я не поддавался.

— Не нравится мне все это, господин президент, — я едва не назвал его Пол! — Скажу вам прямо, как я к этому отношусь. Вчера я был вашим пресс-секретарем, а сегодня вдруг оказался никчемным придворным евнухом.

Он быстро обогнул стол, обнял меня одной рукой за плечи и, легонько подталкивая, повел к двери.

— Пожалуйста, оставим это, на сегодня хватит, — сказал он. — Сделайте мне одолжение. Все выяснится в самое ближайшее время.

— Даже сегодня не будет слишком рано, — буркнул я на прощание.

Я резко закрыл за собой дверь, но лишь тогда, когда она с шумом захлопнулась, до меня дошло, что я наговорил и наделал. Я сам себе удивился.

Время от времени мне случалось выходить из себя, но, право же, я не из тех, кто способен наорать на президента Соединенных Штатов Америки.

Джилл догадалась о результатах нашего разговора по моему лицу.

— Неприятности? — спросила она.

— Да. Он хочет, чтобы в деле Грира я был глух, слеп и нем. А главное, он не желает мне ничего говорить, ни единого слова, и точка!

— Это из-за Уолкотта, — сказала она. — Президент боится, как бы они там, в Спрингфилде; чего-нибудь не пронюхали.

— Господи Иисусе, я все прекрасно понимаю, но это не повод, чтоб держать меня в неведении. Меня! — Я больше не мог сдерживаться. — Черт побери, да за кого он меня принимает? За паршивого репортеришку?

Она подошла ко мне и сжала мое лицо ладонями. Пальцы у нее были прохладные, и я почувствовал себя неловко. Добрая нянюшка успокаивает капризного ребенка!

— Он считает тебя лучшим журналистом Америки, — сказала она. — Я тоже иногда так считаю. Я считаю, что тебе нет равных.

Она быстро поцеловала меня. Я притянул ее к себе. Два телефона включились одновременно: на ее пульте замигала лампочка, а у меня на столе загудел зуммер. Эта чертова лавочка, как язва двенадцатиперстной кишки, требовала ежечасных жертв.

Остаток дня превратился в кошмарный бред. Если что-то и делалось по расписанию, я этого не уловил. Помощник Дрю Пирсона пытался выяснить у меня, правдиво ли сообщение, будто человека в темных очках, похожего на Грира, видели в Лиссабоне. Билл Уайт просил совета относительно статьи, в которой, по-видимому, собирался сообщить, что подозрительное поведение Роудбуша в деле Грира якобы знаменует отход его от позиции «прагматического центризма». Дик Уилсон хотел знать, как я отношусь к сообщению Галлаповского института о том, что акции Роудбуша упали на три пункта. Скотти Рестон пытался затащить меня в Метрополитен-клуб, но я к тому времени уже так издергался, что мой желудок отказывался принять даже сандвич с сосиской и какао из термоса, стоявшего в тумбочке моего стола. У Ивенса и Новака опять перехлестнулись линии. Ивенс дозвонился до меня из пресс-бюро сената и задал тот же самый вопрос, который до этого уже задавал Новак из Стокгольма: справедливо ли утверждение «Лондон экономиста», что Стивен Грир зарабатывал миллионы с тех пор, как Пол Роудбуш обосновался в Белом доме? Откуда, черт возьми, я мог это знать? Олсон угостил меня пятиминутной классической лекцией об основах журналистики. А Джилл все никак не могла добраться до Дэйва Поляка. Если он действительно отправился в Рио, то, наверное, поплыл на зафрахтованной подводной лодке.

Моя пресс-конференция в четыре часа напоминала прогон быков по улочкам португальской деревни. Я был старым, испуганным, больным быком, которого до смерти измотала вся эта заваруха. А они кололи и били меня, как улюлюкающие юнцы, зонтиками с каждой стены, с каждого порога и из каждой двери. Что сообщает ФБР? Почему нельзя взять интервью у миссис Грир? Что я скажу по поводу требования конгрессменов от Пенсильвании продлить сессию конгресса до тех пор, пока Грир не будет найден? Почему Мигель Лумис отменил свою полуденную встречу с репортерами в доме Грира в Кенвуде? Правда ли, что президент отказался познакомить меня с докладом ФБР? (Вот тут я дрогнул!) Если я в самом деле ничего не знаю, соглашусь ли я с требованием налогоплательщиков удержать мою зарплату? Что я могу сказать о слухах, будто в личном сейфе Грира оказалась значительная сумма наличными?

Завершилось все настоящим шабашем, когда репортер балтиморской «Сан» потребовал, чтобы я раздал копии стенограммы пресс-конференции. Он знал, что это в лучшем случае выставит меня дураком, а в худшем — заклятым врагом свободной прессы. Я твердо ответил, что не буду отступать от установленных правил. Стенограмма только для ознакомления, а не для цитирования в печати. Корреспондент «Коплей» проворчал, что ему наплевать, потому что он сам все застенографировал и теперь может процитировать каждое мое слово. Репортер чикагской «Сан-Таймс» тут же предложил ему пятьдесят долларов за копию стенограммы. Корреспондент нью-йоркской «Дейли ньюс» поднял цену до ста долларов. Все орали одновременно, и, когда представитель балтиморской «Сан» наконец прокричал: «Благодарим вас, мистер секретарь!», кто-то из задних рядов ехидно добавил: «За то, что вы ничего нам не сказали».

Когда Джилл закрыла дверь за последним из этих садистов, я понял, что чувствует старый бык, добежав наконец до своего хлева и оставив позади на опустевшей улице последнего победно вопящего юнца.

Меня всего трясло, и я просто мечтал о сигарете. Впервые в жизни мне захотелось подать в отставку.

— Джилл, — сказал я, — сегодня вечером ты придешь ко мне и мы наполним шейкер для мартини до самого горлышка.

Она грустно покачала головой, и волосы ее закачались в такт, как золотой сноп.

— Мне очень жаль, Джин, — сказала она, — я бы с радостью, но сегодня не могу. Вечером к нам с Баттер придут друзья, две женщины, — мы пригласили их на обед неделю назад.

— И наверное, — подхватил я, — Баттер будет разглагольствовать до ночи на такие космические темы, как «наш господь — сутенер…».

— И так далее.

— И так далее, — повторил я. — И тому подобное.

Все было ясно. Значит, сегодня я отправлюсь к себе и напьюсь в одиночку. Если наш господь и не сутенер, то Грир наверняка мерзавец, и одно имя его — оскорбление для всех честных людей. Я уже предчувствовал, как проснусь в три утра от дикой головной боли, и заранее ощущал во рту горький вкус таблеток аспирина.