Поразительный гость

В первое утро ноября в Великой Бытче царило необычайное оживление. Дело было в том, что властелин Вршатца и Прусского Андрей Якушич повел в этот день к алтарю дочь палатина, чтобы поклясться ей в верности до гробовой доски.

Все улицы заполнили тысячные толпы зевак. Они с удивлением глазели на пестрые процессии высокородных гостей, которые в роскошных упряжках, в сопровождении толпы слуг, следовали между шпалерами пехотинцев в замок.

Палатин встречал и приветствовал гостей с величавой пышностью.

То и дело к Глинику отъезжал отряд в шестнадцать всадников, а к Предмьеру — в двадцать пять, чтобы уже у самых границ Великой Бытчи засвидетельствовать прибывавшим гостям внимание палатина.

В городе и перед городскими воротами находились четыре сотни пехотинцев.

Палатин и его супруга Анна Цобор, ласково улыбаясь, приветствовали знатных гостей. Их пожаловало великое множество, будто в этом замке договорились о встрече аристократы всей Европы.

Порой палатин и его секретарь отлучались ненадолго, чтобы убедиться, все ли идет как положено.

— Сколько гостей, собственно, прибыло? — спросил Дёрдь Турзо городского капитана, ибо и в самом деле уже не помнил, сколько их было приглашено.

Капитан взглянул в свои записи.

— Пока их прибыло более ста. А именно: выдающихся местных особ — восемьдесят одна, архиепископ калочский и остригомский, и девять благородных дам.

— Среди них и Алжбета Батори, — с плутовской улыбкой взглянул палатин на Юрая Заводского, который то ли умышленно, то ли нечаянно не участвовал в церемонии ее встречи.

Секретарь растерянно посмотрел на палатина.

— Затем шесть гостей из Моравии и Чехии, — продолжал капитан, — четверо из Австрии, пятеро из Польши и семьдесят четыре представителя комитатов, городов, капитулов и сел. Мы уже имели честь приветствовать здесь и посланников эрцгерцогов Максимилиана и Фердинанда. Сопровождают господ две тысячи шестьсот двадцать один слуга, четыре тысячи триста двадцать четыре лошади. Слуг и лошадей мы в основном разместили в окрестных селах.

— Сколько приглашенных еще отсутствует? — осведомился Дёрдь Турзо.

— Тридцать, — ответил Юлиан. — Один из них, силезский князь Ян Христиан, уведомил гонцом, что его кортеж приближается к Великой Бытче.

Палатин был немало обрадован неожиданным известием. Все знали, что силезский князь ведет затворнический образ жизни, светским радостям предпочитает книги и услаждается лишь науками и искусствами. Столь радостную весть следовало тотчас объявить гостям.

И уже немного погодя множество приглашенных взволнованно обсуждало известие о приезде чудака, известного во всей Европе. Он так мало интересовался светскими делами, что почти ни с кем не общался — разве что с учеными монахами да бродячими поэтами. Было совершенно невероятно, что он решил приехать на свадьбу.

Палатин так заботился о своих гостях, что забрел и на кухню, где суетились двадцать известных поваров. У них чуть было поварешки не выпали из рук, когда появился граф Дёрдь Турзо. В кухне сразу наступила тишина, а главный повар при виде господина почувствовал себя на седьмом небе.

— Головы прикажу всем отрубить, — в шутку пригрозил палатин поварам, — если гости не будут довольны вашим искусством.

Затем он с секретарем заглянул и в подвалы, где рядами стояли бочки с вином и где дозревало отличное жилинское пиво, что так утоляет жажду и поднимает настроение. Хозяин замка застал там и разносчиков вина, которые уже успели отведать зелья, ибо справедливо опасались, что, разнеся вино господам, сами останутся ни с чем.

Палатин посмеялся, заметив их растерянные лица и трясущиеся руки, в которых они сжимали предательские чаши.

Осмотром господин остался доволен. Приветливо улыбаясь, он замешался среди гостей и сам поделился с ними радостной новостью, что на свадьбу едет князь Ян Христиан.

Но гость появился только после полудня, когда в разгаре пиршества после свадебной церемонии о нем почти успели забыть. Когда звуки труб огласили подворье, сообщая о его приезде, во всех залах царило упоительное настроение. Алжбета Батори все настойчивее смотрела в сторону стола палатина, стараясь привлечь внимание его секретаря. Неприятно было думать, что она приехала еще утром, а вот Юрай Заводский так и не пришел поклониться ей, — пожалуй, единственной из всех гостей. Она приехала сюда главным образом ради него, а он всячески избегал ее взгляда, и видно было по нему, что его не оставляет смущение, что ему трудно отдаться искренней радости и веселью.

Гости поднялись из-за столов и возбужденно последовали за хозяином — приветствовать прибывшего князя. Алжбета Батори меж тем воспользовалась суетой, чтобы приблизиться к Юраю Заводскому. В толпе он вдруг почувствовал, как кто-то нежно коснулся его плеча.

— Я чрезвычайно рада, дорогой друг, что наконец мне посчастливилось обменяться с вами двумя-тремя словами!

В ее голосе звучали оскорбленная гордость и гнев В глазах Юрая Заводского светилась затаенная робость.

Палатин помог своему секретарю выйти из сложного положения. Заметив, что его нет рядом, он остановился и огляделся. Его немало удивило, что секретарь беседует с чахтицкой госпожой.

— Прошу простить великодушно, ваша милость, — заговорил секретарь, когда Алжбета Батори тоже поймала любопытный взгляд Дёрдя Турзо, — меня зовут обязанности. Палатин не простил бы мне, если бы при встрече столь знатного гостя, каким является силезский князь, меня не было бы рядом.

— Вечером, — прошептала она ему повелительно и угрожающе, — когда я выйду из-за стола, последуй за мною.

Князь Ян Христиан прибыл с многочисленной свитой. Его экипаж окружало по меньшей мере две сотни всадников.

Но особенно изумил свадебных гостей внешний вид гостя.

Все ждали увидеть чудака, своим обликом подобного монахам, с которыми он днем и ночью корпит над книгами. А князь оказался не только без бороды, но был молод, лет тридцати, а то и менее. Лоб без единой морщинки, ясный, юношески беззаботный, лицо бритое, исхлестанное ветрами, словно он с утра до вечера проводит время в седле. Ничего от облика заплесневелого книжного червя — настоящий светский человек.

Взгляды дам с восхищением устремлялись к его стройной фигуре, точно отлитой из железа. Не одно сердце загорелось желанием снискать расположение свободного князя.

Ян Христиан отвечал на приветствия звучным голосом, который еще усиливал хорошее о нем впечатление.

При виде нового гостя Алжбета Батори побледнела. Ее охватило такое волнение, что она едва устояла на ногах.

Она в упор смотрела на князя. Это лицо, эту фигуру она уже где-то видела, слышала она и этот голос. Только где же это было?

Свадебным гостям Ян Христиан сразу пришелся по душе. Каждым своим движением, взглядом, словом он опровергал утвердившийся было в их представлениях образ. А дамы пребывали в искреннем восторге, поскольку оказалось, что всем господам не мешало бы поучиться у него изысканным манерам. Для каждой из дам у него находилось приятное слово, всякий раз иное, ни плоских любезностей, ни затрепанных фраз. Хотя он и не соблюдал обыкновения князей — возвышенно молчать, а без умолку говорил, отпускал шутки, высказывал замечания, все же он ничуть не ронял княжеского достоинства, напротив, казалось, еще более возвышал его.

Ни малейших примет высокомерия, ни излишней самоуверенности! Очарование, да и только…

Алжбета Батори не отрывала от него глаз — подмечала каждое его движение, каждое слово.

На лице князя, когда палатин представил ему Алжбету Батори, появилось выражение приятнейшего удивления.

— Для меня величайшее удовольствие узнать вас лично, прекрасная госпожа. — Он обратил к ней свои улыбчивые, добрые глаза, столь чистые и ясные, что в них нельзя было обнаружить ни следа фальши или притворства.

Он склонился к ее белоснежной руке, украшенной драгоценным браслетом, и нежно поцеловал ее. Чахтицкую госпожу залил румянец. Она не знала, что взволновало ее больше: признание князя или новая загадка. Кто ему о ней рассказывал и что именно?

— До сих пор я знал о вас, прекрасная госпожа, — говорил он мягким, завораживающим голосом, — лишь по песням бродячих певцов и поэтов, однако теперь я испытываю искушение наказать их за явную скудость: я убедился, что своим искусством они способны воспеть лишь малую толику той красоты, кою имели счастье зреть.

Растерянность Алжбеты Батори разом развеялась, чувство стесненности исчезло. Ее осенило: ведь перед нею как будто Юрай Заводский тех давних лет. Таким он был тогда, на берегу Вага, именно таким… Это его стать, его лицо, голос, походка, и глаза его обжигают ее, как некогда взгляд Юрая Заводского. Вот, оказывается, почему встреча с князем так взволновала ее, вот откуда впечатление, что видит его не в первый раз.

— В оправдание поэтов и бардов, — продолжал князь, выпустив ее пальцы из нежного объятия своей ладони, — я бы мог сказать лишь одно: на свете есть красота, которую невозможно полностью выразить ни словом, ни музыкой, ни кистью.

Она торжествующе огляделась. Любезности князя наполнили ее бурной радостью. Взглядом она коснулась Юрая Заводского. В эту минуту он показался ей несчастным, маленьким, достойным жалости. Когда-то он был именно таким, как князь. А сейчас? Стареющий мужчина: лысина съедает его шевелюру и старость морщит лицо…

Князь вызывал все большее восхищение. Всякий раз он заговаривал на ином языке — в зависимости от происхождения собеседника. Проявлял поразительную осведомленность в разных областях науки и искусства. Любое несовпадение взглядов, любой обмен мнениями завершались неизменно в его пользу. Часто он высказывал забавные мысли, достойные чудака, который среди запыленных книг и отрешенных мудрецов чувствует себя так же по-домашнему уютно, как и в самом изысканном обществе. К тому же он доказал, что умеет и пить! Чаши опорожнял до дна, ссылаясь на свои принципы. Но и в питье был искусен, по громкому признанию палатина, который в шутку ставил его гостям в пример.

Чахтицкая госпожа пожирала его глазами, что заметил, однако, один Юрай Заводский. Ему дышалось свободнее, и он был за это от всего сердца признателен поразительному гостю. Хоть бы она влюбилась в него! Временами ему казалось, что его горячее желание не так уж далеко от действительности.

Господа гневаются

Уже день клонился к вечеру, когда палатин обратился к гостю с вопросом о том, каковы его впечатления от Венгрии, что тот испытал по дороге в Поважье. Князь с нескрываемым удовольствием отвечал на вопросы.

— Я давно мечтал побывать в Поважье. Именно стремясь увидеть всю его красоту, я не предпочел более короткой дороги, а направился в Вену. Там я решил кое-какие важные для меня вопросы, после чего устремился вверх вдоль Поважья: за этот крюк я был щедро вознагражден.

Рассказывал он живо, красочно и в своих описаниях пути по Поважью подметил столько любопытного, столько нового даже для тамошних уроженцев, что слушали его с величайшим интересом и гости в дальних залах, куда долетали лишь некоторые из его слов. Но когда, описав красоты Поважья, он заговорил о жителях, всех обуяло неприятное чувство.

— Единственное, что тяжко взволновало мое услажденное красотами природы сердце, — продолжал он, приняв серьезный вид, — была нищета народа, которую я наблюдал при беседах с людьми и при посещении их убогих жилищ. Я знаю, что венгерские законы, учитывая опыт восстания Дожи, держат с помощью строгих мер подданных в узде, дабы отбить у них охоту к мятежам. Но феодалы и власти значительно превышают строгие установления закона.

Палатин заерзал в кресле, графы и графини потрясенно смотрели на чудаковатого князя.

— Феодалы, — продолжал князь, — принуждают подданных делать гораздо больше, чем те обязаны по закону, вымогают большую дань, и бедняки, не получившие письменных подтверждений, вынуждены дважды платить во избежание наказания. Господа, все это чревато большой опасностью! Если бы я здесь располагал властью, я бы облегчил ярмо подданных, ибо убежден: стоит объявиться новому Доже — и страну постигнет несчастье!

Слова его вызвали всеобщий переполох. Лишь уважение, которое он уже успел завоевать, приглушило в горячих головах господ взрыв возмущения. Князь заметил действие своих слов, но продолжал как ни в чем не бывало:

— Остановился я в одном местечке, где настроение столь очевидно, что даже от меня, чужака, не сочли нужным скрывать подготовку к восстанию. В крае властвуют вельможные господа, которые не только допускают несправедливости, о коих я уже говорил, но и попирают Божии и человеческие законы, охраняющие жизнь людей. Меня уверяли, что там погубили несколько сот девушек, чьей кровью омывается некая госпожа, дабы сохранить красоту.

Алжбета Батори побледнела. Она чувствовала, как на нее уставилось множество любопытных глаз.

— И еще говорили, что эту госпожу, — продолжал князь, — оберегает своей высокой приязнью сам палатин Дёрдь Турзо, который послал в местечко триста солдат, дабы подавить мятеж в случае, если жители, возмущенные чинимыми беззакониями, убийствами девушек, все же осмелятся восстать.

Каждый знал, о каком местечке и о какой госпоже идет речь. Алжбета Батори была близка к обмороку.

Возмущение господ возрастало. В самом деле, можно ли было так ошибиться в человеке, который только что казался столь достойным восхищения! Ведь он бросает прямо-таки ужасные обвинения против присутствующей здесь дамы, а палатина, гостеприимного хозяина, объявляет здесь, во время свадебного пира, пособником массового убийства!

У всех отлегло от сердца, когда на лице князя снова появилась улыбка.

— В этом же местечке, — продолжал он мирно, — я нашел исчерпывающее объяснение всему тому, что сперва так огорчило меня. Никакие беззакония там не чинятся. Напротив, законы недостаточно строги в отношениях этих людей. Они подлы, ненавидят вас, меня, всех, кто правит ими. Такой народ не заслуживает пощады!

Эти слова пришлись всем по душе.

Стало ясно, что у чудака правильные взгляды.

— Да, — повторил он с еще большей убежденностью, — народ, который способен обвинять в таких гнусных злодеяниях одну из самых благородных и красивых женщин этой страны, такой народ не заслуживает ни малейшей пощады!

Затем он подошел к Алжбете Батори.

— Прекрасная госпожа, — обратился он к ней, и лицо его сияло от восторга, — самым неприятным впечатлением в пути было то, что мне пришлось быть свидетелем взрывов злобы и ненависти по отношению к вам. Заверяю вас в моем уважении, и позвольте высказать уверенность, что все, что я невольно выслушал от этих ослепленных ненавистью людей, — подлая ложь. — Он наклонился и с выражением глубочайшего почтения поцеловал ей руку.

В залах воцарился благостный восторг, восхищенные гости окружили чахтицкую госпожу. Каждый из них слышал кое-что от своих слуг о тайнах чахтицкого замка. Но в эту минуту, под воздействием слов князя, все сочли эти слухи ложью и клеветой.

Лишь палатин Дёрдь Турзо задумчиво смотрел перед собой. Его мучили сомнения, которые так поглотили его, что он даже не заметил, что все встали из-за стола и окружили князя и чахтицкую госпожу. Рядом остался только секретарь, а напротив сидел самый опасный соперник, упорно добивавшийся должности палатина, любимец короля, кардинал Франко Форгач. Его удлиненное лицо было равнодушно-холодным, умные глаза пронизывали палатина.

— Дорогой друг, — заговорил кардинал, непримиримый противник евангелистов, относившийся к ним терпимо и дружески лишь для того, чтобы лучше постичь их слабости, — позвольте вам сказать, что я отнюдь не убежден в ангельской невинности чахтицкой госпожи.

— А что вас заставляет сомневаться? — спросил палатин, чтобы скрыть собственную неуверенность.

— Ничего, абсолютно ничего, — загадочно улыбнулся кардинал, — я лишь присоединяюсь к мнению своего благородного друга, короля Матьяша, который — позволю высказать свою уверенность — о некоторых событиях в Венгрии лучше осведомлен, чем вы, дорогой друг!

Дёрдь Турзо раздраженно огладил бороду.

Секретарь недовольно заерзал в кресле.

— Наивысшая для меня честь состоит в том, — возгласил кардинал Франко Форгач, — что его королевское величество облекло меня доверием сообщить вам о своем пожелании. Вам надлежит объяснить, что происходит в чахтицком замке, прислать королю донесение об этих событиях и о том, как вы предотвратили совершение дальнейших преступлений.

— Вы можете уверить его королевское величество, — холодно ответил палатин, — что я в точности исполню его желание. Господин секретарь, — обратился он к Юраю Заводскому, — поручаю тебе расследование чахтицких событий, а вас, дорогой друг, уверяю, что расследование закончится лишь оправданием графини, несправедливо опороченной в глазах короля.

Секретарь изменился в лице, кардинал продолжал улыбаться.

Восторг гостей стал рассеиваться, освобождая место для новых сомнений. Ошеломляющее воздействие слов князя о невиновности Алжбеты Батори постепенно теряло силу.

Тут заиграла музыка, и пары танцующих быстро направились в соседний зал.

Князь, известный противник танцев и пустых светских забав, поклонился чахтицкой госпоже и вскоре закружился с нею в просторном зале.

— Между прочим, мне следовало бы поведать вам о событиях, происшедших в вашем крае, — шепнул князь. — Правда, я опасаюсь, что вы об этом уже слышали и я ничем не удивлю вас, прекрасная госпожа!

— Я ни о чем таком не слышала.

— Тогда я пришлю к вам своего адъютанта после танца, поскольку не люблю рассказывать о поступках, которые кто-то мог бы назвать геройскими, а для меня это всего лишь пустяки.

— Что вы такое сделали?

— Пока очень мало. Об этом и говорить не стоит. Надеюсь, прекрасная вдова, что в будущем я сумею свое искреннее расположение к вам доказать более убедительными поступками.

Сердце у нее затрепетало от сладкого возбуждения.

Князь снова откровенно уверяет ее в своем расположении и напоминает ей в открытую, что она вдова. Он хочет стать ее защитником! Но каким образом?

Палатин засмотрелся на круговорот танцующих. Он искал глазами лицо чахтицкой госпожи, словно хотел на нем прочесть ответ на вопросы, волновавшие его.

— Что ты скажешь насчет приказа короля? — шепотом спросил он Юрая Заводского. — Ты веришь, что чахтицкая госпожа убивает девушек и омывается в их крови?

— Не знаю, — ответил тот растерянно. — Но я бы попросил вас, мой господин, поручить расследование этих обстоятельств кому-нибудь другому.

— Почему?

На вопрос палатина секретарь ответил молчанием.

Алжбета Батори выслушала известие адъютанта с большим волнением. Когда он ушел, она не удержалась, чтобы не оповестить о геройстве князя все общество.

У Нового Места на него напали разбойники. Со своим эскортом он поймал двадцать лесных братьев и среди них — Яна Калину и Андрея Дрозда. Связанных, он передал их пандурам в Новом Месте. Ликованию не было конца.

— Об этом и говорить не стоит, — скромно прервал восторженные возгласы князь. — Разбойники проявили больше храбрости, нежели мы, ведь нас было двадцать на одного. Сожалею, что передал властям этих бедолаг, а не отпустил их на свободу. Дело в том, что у разбойников не было никакого грабительского умысла. Схватка произошла лишь по недоразумению. Вожак, зовут его, кажется, Ян Калина, сказал, что хочет через меня направить в Великую Бытчу послание палатину.

— Уже за одну эту дерзость он заслуживает самого строгого наказания, — взорвался счастливый новобрачный Андрей Якушич, который был большим поклонником своего тестя.

— А что он мне велел передать? — спросил палатин без гнева, но весьма холодно.

— В те минуты, когда у меня на глазах его тащили в темницу, он просил вам передать, что с радостью умрет, пусть даже позорной смертью, лишь бы вы взяли под свое крыло Чахтицы и помогли им избавиться от великих страданий. Определенное дело — это сумасшедший, которому помутили разум страшные истории, выдуманные о сиятельной госпоже.

Вот уж и впрямь удивительное дело! Как будто князь Ян Христиан, поклонник чахтицкой госпожи, нарочно старался заставить каждого присутствующего вновь и вновь мысленно обращаться к чахтицким событиям. И хотя всякий раз он подчеркивал невиновность графини, якобы слепо веря в нее, в других он пробуждал все более тяжелые сомнения. Палатин хмурился, мрачнел, ощущая на себе иронический взгляд кардинала Франко Форгача.

— Не сожалейте о своем поступке, дорогой князь, — возгласил он. — Вы предали разбойников справедливому суду, стало быть, им не избежать уготованной им судьбы.

— Ян Калина — не сумасшедший, — воскликнула Алжбета Батори голосом, переполненным такой ненависти, что все поразились, — Это мятежник, самый подлый негодяй!

— Господин секретарь, распорядись, чтобы разбойников препроводили сюда, и созови суд.

Предстоит суд над разбойниками!

Глаза свадебных гостей алчно загорелись. Предстояло редкое развлечение! Одна Алжбета Батори ничуть не обрадовалась. Она знала, что без допроса разбойников не казнят, а этого как раз она и страшилась. Гости с большим любопытством выслушают все, что скажут разбойники, осужденные на смерть. И узнают все…

Дама и двое господ

Во всех залах вновь поднялся шум и говор, в танцевальном зале гремела музыка.

За едой, питьем, пением и танцами гости забыли обо всем постороннем. За исключением некоторых. Чахтицкая госпожа поймала на себе взгляд секретаря палатина. Она встала из-за стола и вышла. Он тоже встал и двинулся за ней. Графиня вышла на подворье. Дул холодный ветер, но в темных уголках прижимались друг к другу парочки. Никто не мешал им.

— Прежде всего хочу попросить тебя о небольшой любезности, милый друг, — нарушила молчание чахтицкая госпожа. — Пошли гонца в Новое Место не сегодня, а завтра.

— Почему? — удивился Юрай.

Она обняла его.

— Потому что я прошу тебя об этом.

Он почувствовал, как она вся дрожит.

— Я весьма сожалею, но, будучи секретарем палатина, обязан в точности исполнять его приказы.

— В данном случае сделаешь исключение. Пошлешь гонца, который должен препроводить разбойников в Великую Бытчу, но сделаешь это только завтра. А почему? Сейчас увидишь. Потерпи!

Она отошла и спустя минуту вернулась с гайдуком.

— Я поручаю тебе дело, о котором ты никому и словом не обмолвишься. Проговоришься — смерть!

Юрай Заводский напряженно следил за каждым ее словом.

— Немедленно отправляйся в Чахтицы и передай мой приказ Фицко. Пусть предпримет что ему заблагорассудится, лишь бы разбойники сюда не попали. Можно их отравить или выпустить на свободу. Мне это все равно. Только пусть не ведет их в Великую Бытчу.

Гайдук тут же отправился в путь, а Юрай Заводский с раздражением отозвался:

— Гонец палатина отправится в Новое Место немедля. Уверяю вас, что он доставит сюда разбойников, как того желает палатин.

— Тогда ты влипнешь в пренеприятную историю, милый друг! Разбойники будут рассказывать вещи, от которых у гостей волосы встанут дыбом, и я буду искать у тебя поддержки! Как-никак я твоя любовница. Наша связь — я так выражусь о твоем или нашем приключении — не может навеки остаться тайной. Тем более что плод ее — дочь.

— Моя дочь? — ужаснулся он.

— Да, твоя дочь, которую я ненавижу и мысленно уже приговорила к смерти!

У него закружилась голова. Сокрушительная новость! У него дочь, и он не имел о ее жизни ни малейшего представления. А мать уже обрекла ее на смерть!

— Где она скрывается, под каким именем?

— Я скажу тебе, поскольку убеждена, что со мной ты связан крепче, нежели с палатином. Это Эржика Приборская, которая вышла замуж за разбойника Андрея Дрозда!

Ни чахтицкая госпожа, ни ее собеседник не заметили, что в тени неподалеку стоит темная фигура.

— Ну что, мой друг? Ты все еще полон решимости отправить гонца? — спросила она насмешливо.

— Несомненно, — ответил он. — В жизни я допустил только единственный поступок, достойный осуждения, ваша милость. И я заплачу за него. Из страха перед ним я не стану никого обманывать. Наши дороги разошлись навсегда.

Он повернулся, но она крепко обняла его.

— Нет, ты так не уйдешь от меня, Юрай. Ты обещал мне, что однажды, один раз ты придешь ко мне, когда я тебя позову. Один-единственный день твоей жизни должен принадлежать мне. Если ты не придешь, тоскуя по мне, ты накажешь себя, и уже это одно принесет мне удовлетворение.

— Когда, в какой день я должен посетить вас? — спросил он холодно, нахмурив лицо.

— В последний день этого года, — ответила она после минутного раздумья. Если бы он сейчас видел ее лицо, он испугался бы.

— Приду, — ответил он и ушел.

Она смотрела ему вслед молча, стиснув губы и сжав кулаки.

— О, прекрасная госпожа, — вдруг вывел ее из задумчивости приятный голос. — Вот вы где! Уходя, вы забыли свой плащ. Я счастлив, что мог взять эту драгоценную добычу и принести вам. К ночи становится свежо, не правда ли?

— Это вы, князь? — спросила она, испугавшись. Ее растерянность и опасения, не подслушал ли он ее разговора с секретарем палатина, исчезли, как только он нежно накинул плащ ей на плечи и невольно привлек к себе. Приятное тепло разлилось по телу.

— Да, это я, прекрасная госпожа, — шептал князь Христиан. — Рядом с вами я испытываю упоение.

Вечер был холодный, сонмы звезд тускло мерцали в вышине. Она обняла его, стала целовать. Распалившись, графиня была словно в жару. Он вернул ей поцелуй, но при этом ее пронизал неожиданный холод. Наконец князь высвободился из ее объятий и предложил ей руку.

— Пойдемте, дует резкий северный ветер.

Они молча вернулись в зал, где вихрем носился рой веселых гостей. Когда она при свете увидела лицо князя, сердце сжалось от тоски и страха. Лицо было леденяще холодным, словно вытесанным из мрамора…

Графиня уже задумывалась над тем, что может из всей этой истории получиться. Она сознавала, что все произойдет, как того захочет князь. Что она не совладает с его желанием. Но у нее были еще и другие, не меньшие заботы. Незаметно удалившись в свои покои, она велела служанке привести пятерых гайдуков.

— Вы хорошо знаете, — смерила она их грозным взглядом, — что я требую точного исполнения моих приказов. И какое наказание ждет того, кто обманет меня. Так слушайте внимательно! Установите, отправился ли уже в Новое Место гонец палатина. Если отправился, скачите за ним, насколько хватит сил у ваших коней. А если он еще не выехал, опередите его и будьте настороже. Он не должен доехать до Нового Места. Пусть тот из вас, кто его убьет, потребует вознаграждения!..

Посольство Чахтиц и еще кое-кого

Поздно вечером прибыло еще множество гостей. Среди них был и граф Няри. Его приезд был предельно скромным. Но удлиненное лицо графа, его колючие глаза и не исчезающую с губ ироническую улыбку тотчас заметил каждый. Приподнятое настроение у многих испортилось. Дамы и господа, которые начали было амурничать, дабы украсить пребывание в Великой Бытче и вкусом запретного плода, стали готовиться к отступлению. Дело в том, что граф Няри умел, как никто, использовать любую тайну, на след которой нападал.

Едва он оказался среди свадебных гостей, как глаз его приметил господина, ведшего Алжбету Батори в танцевальный зал. Он остолбенел.

— Кто это? — спросил он возбужденно, потеряв на мгновение свое прославленное хладнокровие, из которого мало что на свете могло его вывести.

— Это силезский князь Ян Христиан, — ответил оравский земан, приглядывавший за виночерпиями.

Князь Ян Христиан стал приближаться к нему. Рядом, повиснув на его руке, выступала Алжбета Батори. Граф Няри поклонился им. Князь удивленно остановился, чуть наморщил лоб, но тут же просиял в улыбке.

— О, меня бесконечно радует, дорогой граф Няри, что я здесь встретился с вами.

— Мое изумление куда сильнее, — ответил любезно граф. — Я-то не пропустил еще ни одного развлечения у Турзо, но ваша светлость здесь в первый и, думается, в последний раз.

— Именно в первый и в последний раз, — улыбнулся князь и вдохновенным жестом протянул ему руку. — Вместе с дружеским пожатием руки примите одновременно мои уверения, что своими выдающимися качествами вы вызываете во мне высочайшее восхищение.

— Однако, — скромно возразил Няри, — мои способности блекнут по сравнению с вашими, как луна рядом с солнцем.

Алжбета Батори едва не просверлила графа Няри глазами. А он улыбался ей самой подкупающей улыбкой.

— Весьма счастлив, сиятельная графиня, — проговорил он, — что после долгого перерыва снова могу лицезреть вас и восторгаться вашей красотой, которая меня всегда ослепляла.

Графиня сжала князю руку и попыталась увлечь его прочь, но граф Няри поклонился ей и пригласил на танец.

— Не могу преодолеть искушение, — извинился он перед князем, — ненадолго оторвать от вас вашу милую спутницу.

Когда князь, поклонившись, отошел к столу палатина, Алжбета Батори загорелась таким гневом, что граф Няри поспешил предупредить взрыв.

— В ваших же интересах более, чем в моих, — сказал он ей приглушенным голосом, — чтобы после чахтицких событии, о которых многие, несомненно, наслышаны, вы относились ко мне дружески. У сведущих гостей вы тем самым вызовете сомнения касательно наказания на «кобыле»…

Слова, произнесенные сладчайшим голосом и с улыбкой, были исполнены такой ненависти, какая могла сравниться только с ненавистью, кипевшей в Алжбете Батори. Но она, готовая броситься на него и выцарапать ему глаза, с огромным трудом овладела собой.

Минутой позже они с улыбкой на лице кружились в хороводе. Хотя оба были известны как прекрасные танцоры, на сей раз их танец был столь неестественным и напряженным, что немало глаз с удивлением следило за ними.

— Так, дорогой друг, пожалуйста, улыбайтесь, — прошипел он ей, словно кнутом хлеща ее насмешливыми глазами. — Улыбайся вдосталь, долго улыбаться тебе уже не придется. Мои угрозы сбываются. Петля затягивается. Колокола отзвонят по тебе раньше, чем ты предполагаешь.

— И по тебе тоже!

Однако после танца они разошлись с таким видом, что их могли принять за лучших друзей.

Затем граф Няри разговаривал с кардиналом, что не ускользнуло от внимания палатина. Он не сводил с него испытующего взгляда. При своей вечной мнительности он уже и в нем видел возможного соперника, который ради собственной выгоды мог помочь скинуть его и на эту должность посадить католика. Граф Няри почувствовал на себе пристальный взгляд и отгадал мысли палатина, но не придал им особого значения. Сомнительный союзник, думал он, всегда ценнее, чем несокрушимо верный.

Палатин догадался, что вокруг него что-то затевается, что он втянут в какую-то сложную интригу. В его размышлениях то и дело возникала Алжбета Батори, и при взгляде на нее он испытывал отвращение, которое сам не мог себе объяснить.

— Ты уже отправил гонца в Новое Место? — спросил он секретаря.

— Да, примерно час тому назад, — ответил секретарь, и открытый взгляд его светился непривычной робостью. — Осмелюсь попросить вас о недолгом разговоре с глазу на глаз. С этой минуты я слагаю с себя должность секретаря. Она была для меня величайшей честью, но я недостоин ее.

— Почему? — удивился Дёрдь Турзо.

— Именно об этом я и хочу с вами поговорить, дабы облегчить свое сердце и совесть.

— Что ж, пойдем, — ответил палатин и направился в рабочий кабинет.

Когда шум, шедший из залов, совсем затих и музыка лишь глухо долетала до ушей, они вдруг услыхали во дворе возбужденные голоса:

— Я тотчас, безотлагательно должен говорить с палатином, любой ценой!

— Палатин никого не принимает.

— Он должен меня принять, речь идет о важной вещи, о судьбе многих людей.

— Я немедленно прикажу вас запереть, если вы по-доброму не уйдете, — узнали они голос бытчанского капитана.

Человек, который так отчаянно рвался к палатину, отступил к повозке, в которой приехал, и обратился к капитану.

— Хорошо, я уеду, коль вы не хотите меня пустить к палатину, — говорил он возмущенно, — но уверяю вас, он не скажет вам спасибо за то, что вы прогнали единственного свидетеля этого убийства!

Луна щедро заливала бледным светом двор, и капитан, взглянув на повозку, остолбенел.

Из окна на капитана молча смотрели палатин и его секретарь.

В повозке лежал труп мужчины. В лучах фонаря, который держал над ним капитан, видна была форма и пугающе бледное лицо.

— Это мой гайдук! — пораженно воскликнул палатин.

— Гайдук, которого я час назад послал в Новое Место, — подтвердил секретарь.

— А человек, который привез его и хочет со мной говорить, это Микулаш Лошонский. Приведи его тотчас, но незаметно, и следи, чтобы об убийстве гайдука не проведали гости.

Спустя минуту Микулаш Лошонский уже стоял перед палатином.

Лицо его пылало от возбуждения.

— Я предстаю пред вашей светлостью как посол Чахтиц. Город оказался на краю отчаяния и единственную помощь и защиту видит в вашей справедливости.

— Как ты очутился близ трупа моего гайдука? — прервал его Дёрдь Турзо.

— Перед Великой Бытчей на дороге, за минуту до того, как я добежал до этого места, его прикончили пятеро других гайдуков. Они испуганно разбежались, когда услышали стук моей повозки. Хоть глаза у меня и старые, но острые. Я их хорошо видел.

— Чьи гайдуки это были? — спросил палатин.

— Гайдуки Алжбеты Батори!

— Рассказывай! — проговорил палатин после короткого раздумья. — Рассказывай, что творится в Чахтицах и чем я могу им помочь.

Он слушал, затаив дыхание. Страшные коридоры под чахтицким замком и градом… Пытки девушек, железная кукла, омовение в крови, зверства прислуги, сотни мертвых — все это были вещи, о которых палатин до сегодняшнего дня не слыхал, а сегодня слышит уже в который раз. Теперь вот — от седовласого старца, который не способен обронить ни одного лживого слова.

— То, о чем я коротко рассказал, происходит в подземелье, Куда не проникает ни единого солнечного луча. Но есть свидетели, которые могут дать показания об этих преступлениях перед судом. Одно из требований города Чахтицы в том и состоит, чтобы Алжбета Батори была привлечена к суду. От имени города, ясновельможный палатин, я настаиваю на этом.

— А чего еще требуют Чахтицы? — спросил палатин с непроницаемым лицом.

— Алжбета Батори несколько месяцев назад обвинила чахтичан, что они поддерживают разбойников, что они мятежники и творят невесть какие преступления. Сейчас их объедают три сотни ратников, которые находятся там только того ради, чтобы графиня могла беспрепятственно совершать свои злодейства. Чахтицы терпят огромные убытки — содержание ратных поглотило почти все их запасы. Мало того: солдаты набрасываются ночами на девушек в их каморках. И всячески принуждают к уступчивости жен тех горожан, под крышами которых они живут.

Палатин слушал и хмурился.

— Ко всему прочему на этих днях, — продолжал Микулаш Лошонский дрожащим от негодования голосом, — слуги по приказу властительницы обирают подданных, свободных крестьян и горожан до такой степени, что не пройдет и двух недель, как каждая рука судорожно сожмет или нищенский посох, или оружие, с которыми кинется на замок. Прольется кровь! Чахтицкая госпожа насильно продает свой урожай и назначает своевольно цены. И нет закона, который бы защищал горожан, нет власти, которая бы взяла страждущий город под свою опеку. И это еще не все! Под предлогом обновления града и дорог из людей выбивают неслыханные подати. Кто не подчиняется, того не минует «кобыла», и потом его же, полумертвого, для острастки бросают в темницу. Самые мужественные люди покидают хозяйства, дома, семьи, убегают в леса к разбойникам, гонимые мыслью о мщении. От имени Чахтиц взываю к вам о справедливости: всегда мирный город может стать полем кровавых событий.

— Поезжай, Микулаш Лошонский, и будь спокоен, — сказал палатин после короткой паузы, — твое известие я выслушал и обещаю, что прикажу расследовать события в Чахтицах и приму надлежащие меры.

— Меры необходимо принять сейчас же! — возразил Микулаш Лошонский, строго глядя на собеседника. — Всеобщее возмущение и решимость восстать в Чахтицах нарастают с каждым часом. Я прошу вас немедленно отозвать войско.

— Признаю, что в Чахтицах нет необходимости в ратниках для защиты госпожи, ради которой мы их туда послали, — ответил палатин. — Но они необходимы для удержания порядка, ведь, и по твоим словам, положение там весьма серьезно.

Микулаш Лошонский разочарованно вышел из кабинета палатина. Он представил себе свое возвращение в Чахтицы: везет он всего лишь обещание палатина помочь. Но прежде чем обещанная помощь придет, народ совсем обнищает.

Дверь за ним закрылась, а палатин все еще продолжал сидеть в кресле, погруженный в свои мысли. Его задумчивость была нарушена громким стуком в дверь.

Секретарь вскочил, намереваясь научить виновника пристойному поведению. Он резко открыл дверь, но в коридоре не было ни души. Он не услышал даже шагов убегавшего.

Взгляд соскользнул к полу. Там лежало письмо, красневшее семью печатями.

Он поднял его.

— Таинственный посланец, — сообщил он палатину, — бросил у входа в кабинет это письмо за семью печатями, адресованное вам.

— Открой письмо, — удивленно сказал палатин, — и читай!

Секретарь распечатал письмо. По мере того как он читал, лицо его бледнело все больше, палатин пораженно следил за его волнением.

— Это послание покойного пастора Андрея Бертони, предшественника Яна Поницена, — сообщил он по прочтении письма. — В нем говорится о злодеяниях Алжбеты Батори. Письмо обнаружено в склепе чахтицкого храма.

Палатин с живостью протянул руку к письму. Прочел его.

Юрай Заводский отошел к окну.

На дворе снова послышался шум.

Микулаш Лошонский вышел как раз в ту минуту, когда, по приказу капитана, уносили труп гайдука.

— Вы заметаете следы преступления, — взорвался Микулаш Лошонский, — вместо того чтобы показать его всему свету, вместо того чтобы требовать справедливости!

Бытчанский капитан с трудом уговорил его сесть в повозку.

— Гони что есть мочи! — приказал капитан кучеру. — А иначе и тебя, и твоего хозяина, коли он не замолчит, мне придется порядком охладить где следует.

Кучер стегнул лошадей.

— Господин капитан, — кричал Микулаш Лошонский на прощание, — поблагодарите Алжбету Батори, что велела убить вашего гайдука. Поцелуйте ее благородную руку и подставьте шею, чтобы она могла надеть на нее удавку!

Палатин прочел письмо и положил его на стол.

— Что скажешь об этом? — спросил он.

Секретарь не ответил, лишь задумчиво смотрел перед собой.

— Приведи ко мне Алжбету Батори! — распорядился палатин решительно и сдержанно, словно председательствовал на суде.

С главу на глаз

Алжбета Батори не знала, что произошло. И ни малейшего понятия не имела о том, что палатину известно об убийстве его гонца ее гайдуками.

Юрай Заводский прервал ее разговор с Яном Христианом:

— Весьма сожалею, ваша милость, что должен прервать вашу приятную беседу. Но его светлость палатин намерен поговорить с вами. Он ожидает вас в своем кабинете.

— Что это значит? Почему палатин не может поговорить со мной здесь? Почему он ждет меня в своем кабинете? — обеспокоенно выспрашивала она.

Секретарь предложил ей руку.

— Есть вещи, ваша милость, — холодно ответил он, — о которых лучше всего говорить без свидетелей, с глазу на глаз.

Минутой позже она уже исчезла за дверью кабинета. Секретарь туда не вошел. Когда она взглянула на хмурое лицо палатина, сердце ее тревожно заколотилось.

Палатин молча кивнул ей, чтобы она села.

— Что вам угодно? — спросила она с деланной улыбкой, когда в нее впился взгляд Дёрдя Турзо.

— Почему вы приказали убить моего гайдука?

Она изумленно уставилась на него.

— Почему вы это сделали? — воскликнул он, не в силах больше сдерживать подавляемый гнев.

Голова у нее пошла кругом. Нахлынувший страх душил ее.

— Для чего вы это сделали? — повторил он еще более гневно. В голосе его слышалась угроза.

— Подобное обвинение меня до того потрясает, — превозмогая оцепенение и страх, ответила она, — что я не нахожу слов для ответа. Уверяю вас, ясновельможный господин мой, что ни о каком убийстве вашего гайдука, как и о том, где и при каких обстоятельствах это произошло, я не ведаю.

— Пятеро ваших гайдуков напали на него на дороге, и очевидец нападения только что привез его труп.

— Если они и совершили его, то по своему усмотрению, — сказала она с притворным негодованием. — Я накажу их!

— О наказании позабочусь я сам.

— Я подчинюсь воле вашей милости, — ответила она растерянно. — Повелю схватить гайдуков и отдам их в ваши руки.

Она чувствовала, что попала в ловушку. По спине у нее пробежал озноб.

Палатин указал на пожелтевшее письмо.

— Это письмо давно отошедшего в мир иной человека. Он обвиняет вас в девяти убийствах!

Руки у нее тряслись, когда она взяла письмо со стола.

Только теперь ее осенило, почему разбойники вытащили гробы из склепа. Они искали доказательство и нашли его. Строчки и буквы расползались перед ее глазами, словно муравьи.

— Неужели ваша ясность верит этому безумию? — спросила она в слезах. — Верит бессмыслице и злоумышленной лжи, которую сеют обо мне мои недруги?

— Так что вы скажете об этом письме? — спросил он ее, словно не замечая ее слез.

— Пастора Бертони я попросила похоронить девять девушек, это правда. Правда и то, что хоронил он их тайно, ночью. В замке вспыхнула заразная болезнь. Девять ее жертв я велела предать земле тайно, дабы на похороны не явились все горожане, как это обычно бывает. Таким образом я хотела ограничить распространение болезни.

— Андрей Бертони событие это описывает несколько иначе.

— У него было тихое помешательство, он безумец.

— Я охотно поверил бы вашим словам, графиня. Я пошлю в Чахтицы гайдука, приглашу свидетелей, которые подтвердят ваши объяснения, и так рассеются мои сомнения.

Заметив, как она передернулась при его словах, он язвительно заметил:

— Нет, пожалуй, я не сделаю этого. Может статься, что ваши люди убьют и этого моего гайдука…

Острым взором палатин заметил ее смятение и страх, ему стало отвратительно ее притворство, которое он сумел разглядеть на самом донышке ее преступной души.

— Я приказываю вам отвечать мне ясно и точно! — сказал он прямо, ибо не в его натуре было идти к цели окольным путем. — Правда ли, что вы отвергли законы Божии и человеческие и убили сотни девушек?

— Нет, это неправда!

— Что вы мучили их и омывались их кровью?

— Нет, нет!

— Что вы омывались кровью безвинных дев, чтобы сохранить свою красоту и вечную молодость?

— Нет, нет, нет!

Она судорожно заплакала, погрузив в ладони голову! Палатин, не отрывавший от нее глаз, вдруг заметил, как она сквозь пальцы, прижатые к лицу, настороженно смотрит на него: как-то воздействуют на него ее слезы и рыдания?

Он поднялся с кресла. Гулкими шагами прошелся по кабинету и наконец остановился перед ней:

— Вы отменная комедиантка! Моя покойная жена Жофия Форгач удостаивала вас своей симпатией. Вы вдова лучшего моего покойного друга Ференца Надашди, который, несомненно, в гробу перевернулся бы, узнай он, что между нами произойдет этот разговор. Да, вы выдающаяся комедиантка, и все же не настолько, чтобы сбить меня с толку и скрыть от меня истинное положение вещей.

В то же мгновение Алжбета Батори резко встала. Глаза ее горели упорством, слезы сразу же высохли, и лицо, за минуту до этого столь удрученное, приняло вид надменный и упрямый.

— А что бы вы сделали, — вызывающе спросила она палатина, — если бы я призналась, что действительно убиваю девушек и купаюсь в их крови?

— Я сделал бы то же, что сделаю, даже если бы вы ни в чем не признались: самым серьезным образом предупреждаю вас об этом!

— Это не предупреждение, это угроза!

— Пусть угроза! Вы должны опомниться.

— Никто не смеет повелевать мне, никто не имеет права в чем-то меня ограничивать, я ни перед кем не в ответе.

— Вы в ответе перед Богом и перед законами! И следить за соблюдением законов — важнейшая моя обязанность. Если бы мне не приходилось помнить о ваших родственниках, представителях славных династий, и я бы прислушался к голосу совести, я повелел бы тут же заключить вас под стражу и привлечь к суду. Чтобы этот голос совести не преобладал, я прошу вас немедленно вернуться в Чахтицы!

— Вы гоните меня из своего дома?

— Если вам так угодно это понимать — извольте!

Лицо Дёрдя Турзо пылало гневом, глаза Алжбеты Батори выражали одну злобу.

— Клянусь, вы еще об этом пожалеете, господин палатин! — выкрикнула она хриплым от разбушевавшихся страстей голосом.

Она повернулась и, гордо выпрямившись, пошла прочь.

— Я уеду, только попрощаюсь с вашими дорогими гостями, они дороги и мне! — заявила она в дверях.

В душе, ослепленной яростью, зрело безумное решение.

Да, она тотчас уедет… Графиня вернулась в веселый свадебный круговорот с проясненным лицом. Но прежде чем она отправится в путь, палатин, а с ним и граф Няри, опаснейшие ее враги… Они отправятся туда, откуда нет возврата…

Смертельное зелье

В соседней комнате секретарь подслушал весь разговор хозяина кабинета с чахтицкой госпожой. Таким было желание самого палатина.

Когда она ушла, он вошел в комнату. Палатин возбужденно ходил из одного конца кабинета в другой. При виде секретаря лицо его несколько прояснилось.

— Прежде чем ответить на вопросы вашей светлости, — сказал секретарь, когда палатин спросил его, что он думает о выслушанном им разговоре, — я хотел бы повторить свое прошение об отставке.

— Я прикажу тебя заключить под стражу, если ты будешь дразнить меня подобным вздором, — беззлобно проворчал палатин. — Но скажи мне, что мучит твою совесть.

Юрай Заводский подробно рассказал о своем давнем приключении, которое бросило тень на всю его жизнь, а теперь, спустя годы, угрожает ему катастрофой.

— Оскорбленная и мстительная Алжбета Батори способна на все, — закончил секретарь свое признание, — я должен быть готов и к тому, что она во всеуслышание обвинит меня. Она может опорочить меня, а это, несомненно, нанесет урон чести вашей светлости.

— Ты останешься моим секретарем, и хватит об этом! — ответил Дёрдь Турзо с решительностью, исключавшей всякое иное толкование. — То, что ты совершил, не более чем взрыв огненной молодости. За это никто с чистой совестью не может привлекать к ответу мужчину, к которому уже приближается старость. Могу лишь посочувствовать тебе, что ты загорелся любовью к столь порочной женщине. Все останется по-старому, Юрай, разве что моя расположенность к тебе, благодаря твоей редкой откровенности, еще возрастет. Если когда-нибудь тебе понадобится защитник, рассчитывай на меня. И позаботься о своей дочери Эржике!

— Она — жена разбойника, — удрученно напомнил секретарь Юрай Заводский.

— Разбойника, который уже в наших руках, — ответил палатин. — Мы казним его без лишних разбирательств. Эржика раскается в своем безумии, а о ее дальнейшей судьбе мы позаботимся. Брак ее объявим недействительным. Оповести суперинтенданта Элиаша Лани, который сейчас гостит у меня, что я прошу его заняться этим по возможности быстрее. Лишь после этого он предаст казни Дрозда, так что она не окажется вдовой разбойника.

Юрай Заводский растроганно поблагодарил палатина за заботу.

— А теперь скажи мне, как я, по-твоему, должен поступить? — спросил палатин.

— Взять под стражу Алжбету Батори вместе с ее сообщниками. А потом — судить.

— Конечно, это было бы правильно. Но разве я могу взять ее под стражу сейчас, на свадьбе, когда тут представлена вся страна и почти вся Европа? Для нас, да и для всей ее влиятельной родни это было бы страшным позором!

— Вследствие чего вся родня ее сплотилась бы против вашей светлости, — призадумался секретарь.

— Нам непременно следует проявлять как можно больше осторожности.

Они решили собрать влиятельных родичей графини и призвать их следить за ней, дабы предотвратить ее преступные действия. Будет издан указ, предоставляющий ее подданным определенные льготы. Таким образом они перестанут роптать и в конце концов забудут обо всем, что произошло. До тех пор, пока в Чахтицах воцарится спокойствие, войско останется там, но за счет графини. Содержать его должна будет она. При этом ей будет предписано прекратить грабеж населения и любое нарушение законов.

— Ратный командир не будет подчиняться приказам Алжбеты Батори, — сказал палатин. — Он должен наказывать за все поступки, которыми немецкие ратники возмущают население. Важнейшей задачей командира остается, однако, разгром вольницы, что будет совсем нетрудно, если учесть, что вожаки уже сидят за решеткой в Новом Месте. Так что, друг мой, прими все необходимые меры. Надеюсь, горячие головы остудятся, и у нас настанет покой. А сейчас самое время вернуться к гостям. Постарайся как-нибудь объяснить мое отсутствие.

Во всех залах царил радостный гул. Виночерпии без устали доливали чаши. Вино веселило мысли, сближало гостей, музыка играла все живее, танцы из переполненного танцевального зала выплеснулись в прилегающие комнаты и становились все зажигательней.

— Сожалею, но я должна отказаться от удовольствия танцевать с вами, князь, — извинилась Алжбета Батори, когда Ян Христиан с присущей ему галантностью пригласил ее на танец.

— Почему? — разочарованно спросил он.

— Лишь потому, — ответила она с соблазнительной улыбкой, — что я решила лечь отдохнуть — рано утром придется возвратиться в Чахтицы. Но я должна проститься еще с несколькими дорогими мне друзьями.

— Если бы ваш взор, прекрасная госпожа, проник в мое сердце, — проговорил князь Ян Христиан, — если бы вы увидели, сколько горечи вы в нем вызвали своим неожиданным уходом, жалость не позволила бы вам уехать.

— А если бы вы, дорогой князь, — улыбнулась она ему нежнейшей улыбкой, — заглянули в мое сердце, вы прочли бы в нем, что я с радостью готова приветствовать вас в моем чахтицком уединении как можно скорее.

У князя на лице промелькнула счастливая улыбка. Но он не успел поблагодарить за приглашение, ибо к ним подошел граф Няри.

— Наше сиятельное общество с сокрушением узнало, — притворно пожаловался он, — что вы, ваша милость, намерены проститься с ним.

Князь Ян Христиан заметил, что чахтицкая госпожа нервно поигрывает рубиновым глазком массивного золотого перстня. За этой смятенной игрой наблюдал и граф Няри. И сладчайшую улыбку на его губах сменил холод, выражение настороженности и тайного волнения.

— Да, дорогой друг, — ответила она, наклонясь к подносу и осторожно поднимая свою чашу. — Хотя и с тяжким сердцем, но я прощаюсь. Сейчас последний тост, а уж затем — последнее прощай!

Она подала чаши графу и князю.

— Последнее прощай! — сказала она графу Няри и злобным взглядом принудила его при чоканье встретиться с ней глазами.

— Прощайте, — прошептала она князю, и лицо ее зарумянилось от волнения.

Вокруг них собирались гости с чашами в руках. Среди них оказался и палатин. Она чокнулась и с палатином, но так неловко, что перстнем звякнула о его чашу. Чокнулась графиня и с остальными гостями — чаши поднимались к устам.

Но тут, к ужасу гостей, граф Няри подскочил к палатину и схватил его так резко за руку, что часть вина выплеснулась ему на рукав.

— Что вы делаете?

— Ваше вино отравлено, — ответил граф Няри ледяным голосом, но так громко, что все вокруг услышали его. — Смертельное зелье, как и в моей чаше.

Последний танец

Горстка ошеломленных гостей уставилась на чашу палатина и чашу графа Няри.

Князь Ян Христиан следил за Алжбетой Батори. Она была бледна, рука дрожала так, что вино выплескивалось из ее чаши.

Палатин нарушил тишину глухим голосом:

— Господа и дамы, ничего не произошло! Прошу вас забыть об этом происшествии!

В соседних залах гости так предавались веселью, что даже не заметили гробовой тишины, воцарившейся у стола палатина. Тут же музыканты по распоряжению палатина заиграли туш.

— Кто это сделал? — шепотом осведомился палатин у графа Няри, и его пытливый взор, пролетев над головами многих гостей, уперся наконец в Алжбету Батори, которая в эту минуту подходила к князю.

— Это сделала дама, — также шепотом ответил граф Няри. — Она высвободила из своего полого перстня драгоценный камень и при чокании капнула в вино яд. Со мной она проделала то же самое несколько раньше и сама подала мне чашу.

— Еще один танец, князь, — подойдя к князю, сказала Алжбета Батори с деланной улыбкой. — Я не простила бы себе, если бы не станцевала с вами на прощанье.

— Я счастлив, что судьба столь благосклонна ко мне; она дозволила мне быть партнером в последнем вашем танце, — сказал он чужим и холодным голосом.

«В последнем вашем танце!» Он что, умышленно сделал упор на эти слова? Нет ли в них более глубокого смысла, чем кажется? Она почувствовала на себе взгляд палатина, и тело обдало холодом.

Последний танец…

— Вы дрожите, прекрасная госпожа, словно вянущий цветок, — князь откровенно смотрел ей в глаза, — и распространяете вокруг себя аромат, который пьянит, одурманивает. Аромат крови…

Она задрожала еще явственнее. В глазах стоял страх и отчаяние. Глаза женщины, склонившейся над пропастью…

Что значит эта внезапная и явная перемена в князе и его поведение, лишенные прежней любовной страстности? Что значат эти странные намеки, этот взгляд, который впивается в нее столь холодно, вызывающе, презрительно, враждебно?

Волнение вокруг палатина утихло.

— Возьми эти две чаши! — крикнул палатин виночерпию. — Отнеси их капитану, пусть проверит действие вина на животных. О результате доложить мне без промедления. Ничего не произошло, дорогие гости, — сказал он, когда человек удалился, — абсолютно ничего не случилось.

Кардинал Франко Форгач иронично улыбнулся, наклонился к палатину и сказал:

— За исключением того, если я не ошибаюсь, что вы полностью изменили мнение о некой благородной даме.

Палантин не ответил. Он сосредоточенно наблюдал за графиней, танцевавшей с князем. Она вела себя так странно, что привлекала к себе внимание. Вовсе не тем, что по-прежнему выказывала свое глубокое расположение князю. Сейчас, позабыв о светских предписаниях, она таращила на него глаза, как будто помутилась в рассудке. Однако князь, не проявляя никакой растерянности, разве что выражал некоторое удивление поведением графини.

— Вы пригласили меня, прекрасная госпожа, — говорил он во время танца, — в свое чахтицкое уединение. У меня не было времени ответить на ваше приглашение. Я был бы рад, если бы вы сейчас выслушали мой ответ.

С каждой минутой она все яснее ощущала, что князь с самого начала лицедействовал, что теперь он склонен снять свою маску, открыть свое истинное, неизъяснимо грозное лицо.

От всего его вида веяло холодом и ужасом. Страх Алжбеты Батори нарастал, она все отчаяннее искала разгадку множившихся загадок.

— Разве прекрасной госпоже не любопытно услышать мой ответ?

— Нет, поскольку я буду непременно ждать вас в Чахтицах.

— Я действительно приеду в Чахтицы, — ответил князь, — но только позднее, когда там восторжествуют право и справедливость.

В этот миг она застыла, как пораженная громом. Вырвавшись из объятий князя, закричала. Страшная догадка потрясла ее.

Услышав ее крик, танцующие остановились, музыка смолкла, и гости хлынули в танцевальный зал.

При упоминании о праве и справедливости лицо князя было искажено взрывом ненависти. Его приглушенный голос, дрожавший от затаенной неприязни, напомнил Алжбете Батори человека, которого однажды она видела во дворе своего замка. Голос, который она тогда услышала, был голосом Яна Калины.

Так это он скрывается под маской князя?

В минуту, когда в ней созрела эта убежденность, в ее душе прояснились и загадки, вызванные таинственным поведением князя и его намеками. Ее охватили неуемная злость, гнев, жажда мщения.

— Что с вами, прекрасная госпожа? — невинно прошептал князь.

— Подлый негодяй! — крикнула она и бешено накинулась на князя, колотя его руками, пиная ногами.

Князь не сдвинулся с места.

Некоторые гости, не утратившие присутствия духа, подскочили к Алжбете Батори и, схватив за руки, оторвали от князя.

— Пустите меня, — орала она. — Это мошенник, жулик! Он подло обманул меня и вас всех! Это мой подданный Ян Калина, мятежник и вожак разбойников!

Гости опешили. Она назвала князя разбойником так убедительно, что в первую минуту, видимо, каждый поверил ее ошеломляющему открытию. Испуганные дамы стали ощупывать драгоценности, проверяя, на месте ли они.

На лице князя появилась улыбка, глаза у него засветились, и тишину прорезал его звонкий смех.

Лицо чахтицкой властительницы было неузнаваемо искажено бурей страстей, глаза метали молнии.

— Это величайшее приключение в моей жизни, — смеялся князь Ян Христиан, — и оно сделало бы меня очень счастливым, если бы прекрасной госпоже не пришлось пожалеть о нем. Мне этого не хочется, а потому прошу вашу палатинскую светлость поверить словам ее милости и бросить меня в темницу. Я разбойник Ян Калина, как утверждает госпожа, которая сегодня вечером очаровала меня. Поэтому пусть меня постигнет судьба разбойника. Хотя вполне возможно, что сама прекрасная графиня станет хлопотать о моем освобождении. В этой сладкой надежде прошу бросить меня в самое темное узилище!

И над множеством гостей снова пронесся его смех. Он подействовал на всех, словно взмах волшебной палочки.

Виданное ли это дело! Князь Ян Христиан, самый славный гость, своими изысканными манерами, обширными знаниями и особым очарованием покоривший сердца всех, — и вдруг обыкновенный разбойник. Словно эхо, по зале пронесся смех гостей.

Чахтицкая госпожа мало-помалу притихла. Всеобщий смех словно рассеял ее гневливость. Руки, сжимавшие ее, расслабились. И она стояла, испытующе смотрела на князя, и видно было по ней, что она уже и сама сомневается в своем открытии.

— О, господин капитан является как раз вовремя, — улыбнулся князь, видя, как бытчанский капитан взволнованно пробирается сквозь ряды гостей, — Я получу истинное удовольствие, если капитан лично свяжет мне руки.

Палатин изумленно обернулся. Он понял, что случилось нечто из ряда вон выходящее, если капитан на глазах у всех устремляется к нему столь настойчиво.

— Пандурский капитан из Нового Места просит вас принять его по очень важному делу.

— Немедленно приведи его!

Капитан повернулся кругом, свадебных гостей охватило вновь волнение. Последовала минута напряженного ожидания, которая пришлась палатину весьма кстати. Он еще не нашел выхода из щекотливого положения, не знал, каким образом вознаградить князя за нанесенное оскорбление.

— Прошу прощения, — отозвался пандурский капитан, запыхавшись, — что осмеливаюсь явиться пред вашу милость в минуту столь неподобающую, но…

— Говори, что случилось и чего ты хочешь? — перебил его Дёрдь Турзо.

— Мы переводим из Нового Места разбойников, поскольку боимся, что их многочисленные друзья нападут и освободят их.

— О каких разбойниках идет речь?

— Об Андрее Дрозде, Яне Калине и еще восемнадцати их сообщниках.

Весь зал разразился смехом. Даже палатин не удержался. Один князь был явно неприятно поражен. Алжбета Батори лишилась чувств. И вовсе не из страха, что разбойников везут в Бытчу, после разговора с палатином их допрос уже не волновал ее. Она до потери сознания устыдилась своей страшной ошибки. Как же она ошиблась — ведь пандурский капитан доложил, что Яна Калину как раз везут сюда.

— Неблагодарный вы, господин капитан, — с притворным гневом обрушился на пандурского капитана князь, — так вы вознаграждаете меня за то, что я поймал для вас шайку разбойников? Вы испортили все мое развлечение! Вы что, не могли сюда притащиться на час позже? А мне так хотелось побывать в узилище! Вы лишили меня редкостного переживания!

Капитан непонимающе посмотрел на князя. Гости вместе с палатином смеялись.

— Именно это вы должны были сообщить мне столь безотлагательно? — спросил палатин капитана.

— Нет, я пришел просить помощи. Можно предположить, что разбойники уже узнали о том, что мы везем их друзей в Бытчу. Они были рассеяны по лесам, а теперь объединились, опередили нас, хотят напасть и освободить узников.

— Капитан, — обратился палатин к своему военачальнику, — пошли на помощь пандурам столько человек, сколько сочтешь необходимым.

Оба ратника удалились. Палатин выискивал глазами Алжбету Батори, но ее, потерявшую сознание, как раз выносили из зала под присмотром жены палатина Анны Цобор.

— Милый князь, — палатин подошел к Яну Христиану, — прошу прощения за оскорбление, которого вы удостоились под моей крышей. Уверен, что ошибку искупит и сама чахтицкая госпожа, как только придет в себя. Я счастлив, что сей неприятный эпизод вы не воспринимаете трагически. Благодаря этому он не вызвал паники среди моих дорогих гостей, а лишь развеселил их.

— А более всех — меня, — улыбнулся князь. — Это приключение я буду с радостью вспоминать!

Свадебные гости, окружив князя, бурно поздравляли его.

Об Алжбете Батори никто и не вспомнил, а если и вспомнил, то лишь с высокомерной жалостью. В ней видели женщину, которая так неистово влюбилась в князя, что это помутило ей разум. Но палатин не переставал размышлять о ней. Капитан ждал его в дверях.

— Осмелюсь доложить, — сказал он, — что содержимое чаш мы опробовали на двух собаках. Вино было отравлено быстродействующим ядом. Собаки мгновенно отмучились.

— Можешь идти, — помрачнев, сказал палантин и направился в залу, куда отнесли чахтицкую госпожу.

Тем временем граф Няри с просиявшим лицом подошел к прославленному князю.

— Поздравляю вашу княжескую светлость!

— Мне есть с чем поздравить и вас, милый граф. Минутой назад мне всего лишь угрожала темница, вам же и палатину, — продолжил князь с загадочной улыбкой, — грозила смерть! Меня, кажется, лишь случайность спасла от узилища. Но вас и нашего любезного хозяина спасло от верной смерти ваше острое зрение.

— О, — на лице графа обозначился неподдельный восторг, — острота зрения бледнеет перед остротой разума вашей княжеской ясности!

Гости, которые выслушали эти взаимные комплименты, не думали, что в них более глубокий смысл, иное значение, чем им представлялось. Но минутой спустя все уже знали, что, собственно, случилось. И это лишь благодаря тому, что некоторым дамам — в ответ на клятвенное обещание не проговориться ни словом — граф Няри обрисовал событие так, как ему было выгодно.

Дочери и зятья чахтицкой госпожи, бледные, расстроенные, сновали среди гостей. Они чувствовали, что их все вокруг неведомо почему жалеют, почему-то избегают разговора с ними, что-то от них утаивают. Они задавали себе мучительный вопрос: возможно ли такое?

Палатин подошел к Алжбете Батори как раз в ту минуту, когда она пришла в себя и устало обвела глазами слуг и Анну Цобор, хлопотавшую над ней не из особой любви, а по обязанности хозяйки дома. Когда Алжбета увидела палатина, она снова упала в обморок.

— Я хочу остаться с ней наедине, — сказал Дёрдь Турзо и решительным жестом велел жене вместе с прислугой покинуть помещение.

Когда за ними закрылась дверь, палатин заговорил так дерзко, как обычно никогда не разговаривал с дамами:

— Итак, довольно! Или я прикажу бросить вас в колодец, если будете продолжать изображать обмороки!

Смертельно бледная, графиня открыла глаза и села.

— Отравительница! Убийца! — закричал он на нее. — Убирайся из моего дома. Если через час ты не будешь за пределами Бытчи, я заточу тебя в самом темном подвале!

Он повернулся и пошел прочь.

Гнев буквально сотрясал палатина. Близость чахтицкой госпожи настолько бесила Дёрдя Турзо, что останься он в комнате еще немного, определенно забыл бы о достоинстве и своем положении и бросился бы душить ее, как самого лютого врага, посягнувшего на его жизнь.

Как только он вышел, кровно оскорбленная Алжбета Батори выбежала из залы и как безумная бросилась в свои покои. В дальних коридорах она ничего не замечала.

— Запрягайте! — отдала она приказ гайдукам и даже сама принялась помогать служанкам укладывать вещи в сундуки.

Среди гостей мигом распространился слух, что она уезжает. Всем стало легче: свадьба обойдется без ненужных неприятных сцен. В этом заключался, как им думалось, единственный способ удовлетворить оскорбленную гордость князя.

Дочери и зятья Алжбеты чувствовали себя прескверно. Один за другим незаметно покидали они зал и, мучимые множеством вопросов, входили в апартаменты матери. Но вид ее приводил их в трепет.

— Прочь с глаз моих! Не хочу вас видеть! — кричала она на них так бешено, что они оставили ее покои в полном отчаянии.

У дочерей слезы навертывались на глаза, у зятьев в бессильном гневе сжимались кулаки. Недолгое время спустя они оказались в кабинете палатина, где по его приказу их всех собрал Юрай Заводский.

Палатин был буквально разъярен.

— Алжбета Батори совершает неслыханные вещи, — сдерживая себя, говорил он, — они уже перестали быть тайной для общества. О них знает уже и король и требует наказания виновников. Сегодня она превзошла все свои злодейства: попыталась отравить меня и графа Няри. Я сообщаю вам этого с настоятельным требованием — призвать ее к порядку. Если этого не произойдет, придется вмешаться мне, и я не смогу защитить от позора и ваши семьи.

Тем временем чахтицкая госпожа выезжала из турзовского замка так стремительно, словно крыша горела над головой. В коридоре она столкнулась с Юраем Заводским. Он хотел было избежать встречи, исчезнуть, но она отгадала его умысел. Он остановился.

— Юрай Заводский, — вперила она в него свой взгляд, — в последний день года я жду тебя в чахтицком граде. Жду непременно. Не забудь!

И она вышла во двор, где уже стоял наготове экипаж.

Минуту спустя кортеж выехал из ворот и растворился в ночной мгле.

Князь-разбойник

Граф Няри искал возможности поговорить с князем Яном Христианом наедине. Наконец это ему удалось. Они вместе наблюдали отъезд Алжбеты Батори, укрывшись в нише.

— Хотя ты и не выполняешь наше условие, — сказал граф Няри, — и пускаешься в опасную авантюру на свой страх и риск, все равно я восхищен тобой, мой молодой друг! Сперва я не понимал, зачем тебе сей княжеский маскарад, но вскоре догадался!

— Да затем, чтобы о чахтицких делах, о чахтицкой госпоже и ее злодействах узнали и наверху, хотелось открыть глаза палатину.

— Это тебе на славу удалось, искренне тебя поздравляю.

— А разве вас не следует поздравлять и благодарить?

— Однако нам нельзя терять ни часа, — сказал граф Няри шепотом, когда у ниши появилась пара влюбленных. — Теперь объясни, как ты хочешь выбраться из этого опасного положения. В самом скором времени обнаружится, что никаких разбойников сюда из Нового Места не привозят. Твоего пандурского капитана схватят, под пытками он все выложит. И ты плохо кончишь.

— Со мной ничего не может произойти. Пандурский капитан — один из самых ловких моих товарищей: он появился здесь в форме Имриха Кендерешши. Ловкий малый, его не поймаешь. А если и случится такое, у меня хватит сообразительности, чтобы его освободить.

— В твоей сообразительности я не сомневаюсь. А теперь расскажи, как ты обошелся с князем?

— Не хотелось бы об этом говорить, хотя вы великодушно и предоставили нам свой охотничий замок.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что князь оказался моим гостем?

— Примерно так, мой господин: он ждет моего возвращения в вашем замке. Я отвел его туда, как только остановил его кортеж. Он негодовал, что несколько дней ему придется жить в столь роскошном замке. Однако понял, что другого выхода нет. Я преспокойно переоделся в его платье, сел в его экипаж — и вот я здесь.

— И никто из многочисленного княжеского кортежа не выдаст тебя?

— Князь строго-настрого приказал своим провожатым молчать. Он понимал, что не удержи кто-нибудь из них язык за зубами и попади я даже в небольшую переделку, он уже не будет наслаждаться красотой звезд, слушать стихи бродячих поэтов и черпать мудрость из старых фолиантов.

— Ты что — пригрозил ему смертью?

— Пришлось. И не только в этом случае, но даже если бы я ненароком выдал себя. Как бы, по-вашему, повел себя палатин, если бы обнаружилось, кто я?

— Он тут же бросил бы тебя в темницу.

— А что бы он сделал при сообщении, что князь Ян Христиан погибнет, если он не выпустит меня на свободу?

— Он сразу же выпустил бы тебя.

— Вот видите, мой господин, мне нечего опасаться. Поэтому я решил принародно обвинить Алжбету Батори и открыть свое инкогнито.

— Не советую этого делать, — возразил граф. — Уже и без того ты добился большего, чем можно было ожидать. Если ты назовешь себя, палатин никогда не простит, что ты обманул его и его гостей, что ты остановил силезского князя, задержал его и заключил в замок. И если отсюда выйдешь живой, ты не представляешь, какую охоту на тебя и на твоих товарищей устроит Дёрдь Турзо. Вас достанут и из-под земли, и я уверен: разбойников никогда еще не судили так сурово, как это сделают с вами.

— Вы правы, господин, — ответил Ян Калина. — И все же я не могу так уйти. Я должен открыться и объяснить свое переодевание. Иначе меня и вправду сочтут мошенником.

— Сделать это смог бы и кто-нибудь другой.

— Вы бы это сделали?

— А почему бы нет?

— Хорошо, тогда я исчезну не простившись.

Так все и произошло.

Гости удивлялись, куда подевался князь, пока наконец граф Няри не сообщил, что он уехал два часа назад, — возвращается в Силезию.

— А возможно, и не туда, — добавил он с таинственной улыбкой. — Возможно, сердце влечет его в иные края.

Гости посмеялись и быстро смирились с отъездом графа. Настроение было отменным, кувшины — неисчерпаемыми, музыка — неистощимой.

— Меня удивляет, — завел разговор с графом Няри палатин, — что ты столь осведомлен о его отъезде, тогда как я и понятия не имел об этом.

— Несмотря на то что князь человек со странностями, — улыбнулся граф, — он вряд ли покинул бы хозяина не простившись, если бы не имел для этого основания. А также если бы князь был в самом деле князем…

— Что ты хочешь этим сказать?

— Лишь то, о чем меня гость твоей ясновельможной милости попросил сказать: это был не князь, а разбойник Ян Калина.

— Быть того не может!

— Там, где вероятны такие невероятности, как в Чахтицах, откуда родом переодетый князем вольный рыцарь, это не такая уж великая неожиданность.

Дёрдь Турзо панически оглядел гостей.

— Все опасения твоей палатинской милости, — успокоил его граф, — совершенно излишни. Ян Калина явился сюда, чтобы отнять у тебя и у твоих гостей не драгоценности, а лишь веру…

— Какую веру?

— Веру в порядочность Алжбеты Батори.

— А как ты объяснишь, — раздраженно осведомился палатин, — что об умыслах разбойника ты так хорошо осведомлен?

— Очень просто. Разбойник почтил меня своим доверием.

— Я призову тебя к ответу за то, что ты не задержал его тотчас, как только узнал, что это за птица.

Граф Няри улыбнулся.

— Ты несправедлив ко мне, ясновельможный палатин, коли подозреваешь меня в трусости или снисхождении к разбойнику. Я хотел его задержать, да он и сам был готов к этому.

— Ты обязан был это сделать!

— Среди свадебных гостей поднялся бы переполох от ужаса, что они сидели за одним столом с разбойником и что даже вельможный палатин, когда гостя разоблачили, принес ему свои извинения.

— Но ты же мог задержать его тайно! — Вспомнив ту сцену, хозяин замка вспылил.

— Конечно мог, — ответил граф. — Однако тогда я вряд ли мог бы рассчитывать на благодарность твоей палатинской милости. Ибо я еще не сказал, что князь Ян Христиан во власти разбойников. Если бы в Великой Бытче у Яна Калины хоть один волос упал с головы, князь погиб бы…

Палатин взволнованно погладил бороду.

— Судя по всему, выходит, что я должен еще выразить тебе благодарность за то, что грабитель скрылся!

Не сказав больше ни слова, хозяин удалился. Граф Няри понял, что тщетно пытался ловчить. Дёрдя Турзо он все-таки настроил против себя. Что ж, пусть приобщается к стану его противников.

Минуту спустя он уже завел дружеский разговор с кардиналом.

Вокруг по-прежнему царило прекрасное настроение. Близился рассвет, но гости не расходились. Вино, пение и танцы отгоняли всякое помышление о сне, но более всего возбуждало ожидание пленных разбойников.

Когда же палатин уведомил их, что, вопреки всем стараниям его гайдуков, поспешивших пандурам на помощь, разбойники все же освободили захваченных товарищей, а сверх того, задержали и пандурского капитана, острый взгляд графа Няри подметил, что палатину стыдно за ложь, к которой принуждали его обстоятельства.

«Не хотел бы я быть в твоей шкуре, Ян Калина», — подумал он и сам удивился, что не желает этому недюжинному разбойнику мести Дёрдя Турзо, более того, даже испытывает искушение защитить его от нее…