In flagranti [59]

— Ты узнала, что произошло с Фицко? — спросила чахтицкая госпожа Эржу Кардош. В те минуты, что мятежники искали выходы из града и замка, она первая хитростью проникла в град.

— Узнала, — самоуверенно ответила она.

И рассказала госпоже о последних событиях: как схватили Фицко, привязали к позорному столбу и потом бросили в темницу.

— И поехали в Прешпорок жаловаться, — закончила Эржа Кардош. — Старый кастелян отправился к палатину. Чахтичане точат зубы на Дору, Илону и на других служанок.

А уж как они точат зубы на госпожу, она и не осмелилась сказать.

Более всего госпожу ошеломило богатство горбуна.

Оказывается, он награбил у нее неслыханное состояние, мало того, овладел и ее сокровищницей!

— И где теперь мои драгоценности? — спросила она, полная решимости получить их назад.

— В приходе.

— Можешь идти. Пошли сюда Дору и Илону.

О том, как вернуть себе драгоценности, графиня уже точно знала. Ни о чем другом и думать не могла. Она была уверена, что из Прешпорка никакая опасность ей не угрожает. По крайней мере, до того времени, пока она останется здесь, те несколько дней до последнего дня года, когда ока навсегда отсюда исчезнет.

— Дора, Илона, — обратилась она к старым служанкам, — как вы знаете, через несколько дней я уеду. Еще раз сослужите мне службу, а за нее я вас щедро вознагражу. Прежде всего я должна завладеть своими драгоценностями.

И она объяснила им свои замысел.

Гайдуки из Миявы и из Старой Туры будут подстерегать кастеляна, когда он будет возвращаться из Прешпорка. Они схватят его и запрут в Подолье или в какой-нибудь другой усадьбе. Дора и Илона меж тем позаботятся, чтобы чахтичане об этом узнали. Разбойники и мятежники без промедления поспешат освободить его. А когда все мужчины из Чахтиц уберутся, она во главе ратников сама ворвется в Чахтицы и отобьет в приходе свои драгоценности.

— И Фицко освободим, — ее бледное лицо покраснело от гнева, — чтобы он тоже получил по заслугам за то, что обокрал меня. Я буду охранять свои драгоценности, а вы на градском подворье тем временем растопите самый большой котел, наполненный водой. Фицко мы в нем живьем сварим, а потом сбросим с крепостной стены волкам на съедение. Вместе с Фицко захватим и Магдулу Калинову, Эржику Приборскую, Маришу Шутовскую, Барбору Репашову… И еще других женщин и девушек прихватим, сколько удастся моим слугам поймать. Их полюбовникам и мужьям до того, как покину град, преподам для острастки изрядный урок, чтоб не совали нос в чужие дела. Пленных женщин, живых или мертвых, бросим в большой костер, который будет освещать мне дорогу и спалит при этом пусть весь град — все равно он больше меня не увидит.

…Когда посол чахтицкой госпожи вернулся из Прешпорка с вестью, что палатин, слишком перегруженный земскими делами, сможет уделить внимание Чахтицам только после Нового года, она была в высшей мере удовлетворена. К тому времени она уже будет в Семиградье под защитой князя, своего брата.

Вернулся и гонец от Юрая Заводского. Ответ секретаря палатина был краток: «Приеду, как обещал!»

— Приедет! — возликовала она.

Все шло, как она того желала. Двадцать восьмого декабря гайдуки схватили Микулаша Лошонского и заперли в подольской усадьбе.

— Мы уже можем переполошить чахтичан вестью, что кастелян схвачен? — спросила Дора Сентеш.

— Пока нет, только в последний день года.

Как ни жаждала графиня получить свои драгоценности и отомстить, торопиться не следовало. Поэтому она решила отложить осуществление замысла на самый день отъезда. Как только чахтичане отправятся освобождать кастеляна, она завладеет своими сокровищами, отомстит Фицко и мятежникам и еще до возвращения чахтичан, никем не потревоженная, уедет из града со своей свитой.

Она переполнилась восторгом, когда Эржа объявила ей, что пришла на град не с голыми руками, а, подвергая себя самой страшной опасности, привела с собой и двух девушек.

Госпожа от радости обняла ее.

— Еще три дня, — шептала она вожделенно, — еще две ванны, а потом приедет он, и начнется совершенно новая жизнь.

Жизнь, о какой она всегда мечтала.

Она не предполагала, какие тучи сгущаются над ее головой…

Сейм, на который кастелян Микулаш Лошонский все же попал, как ни старались некоторые господа помешать ему, выслушал страшный рассказ о многочисленных убийствах и выразил величайшее возмущение.

Дело, не в том, что господа в сейме были уж так чувствительны: настоящая буря разразилась только тогда, когда Микулаш Лошонский ошеломил всех открытием, что чахтицкой графине недоставало крови обычных девушек, что в своем необъяснимом, кровожадном безумии она пролила кровь дворянскую…

Палатин граф Дёрдь Турзо понял, что он должен любой ценой начать действовать.

Он оказался в неприятном положении.

Было невозможно найти такой выход, чтобы на доброе имя рода Батори и Надашди не пал позор, чтобы все были довольны и в Чахтицах воцарилось спокойствие.

Три дня он просидел на заседаниях сейма, словно пригвожденный. Он чувствовал, что на него устремлено множество глаз: что же палатин предпримет? Понимал, что многие в Чахтицах надеются, что он наведет там порядок и докажет миру, что справедливость еще жива. Но и на третий день он все еще не принял решения, хотя долго советовался со своим секретарем. Тогда к нему явился граф Няри с поручением от короля, которого он вместе с кардиналом соответственно настроил. Король повелел палатину немедленно отправиться в Чахтицы, расследовать тамошние события, усмирить мятеж и предать виновных суду.

— Надеюсь, его королевское величество не полагает, — оскорбленно спросил графа Няри палатин, — что я становлюсь защитником преступников и что их наказание не входит в мои планы?

— Король знает, — ответил граф Няри, — в каком тяжелом положении ты находишься, досточтимый друг, поэтому он хочет своим поручением, что является одновременно и приказом, пресечь твои колебания и вместе с тем взять и на себя часть ответственности за твое решение.

Палатин долго советовался с зятьями чахтицкой графини — Юраем Другетом из Гуменного, главным земплинским жупаном, супругом Каты, и с Микулашем Зринским, супругом Анны.

— Друзья, — заключил палатин совещание, — я крайне сожалею, что не в силах оградить вас от этой боли. Мое решение наиболее щадящее, и я от всего сердца желаю, чтобы им были довольны как наши законоведы, так и король. Уверяю вас, что решение это я осуществлю при любых обстоятельствах, хотя Алжбета Батори пыталась лишить меня жизни, а вы, несмотря на мои настояния, не предотвратили совершение дальнейших преступлений в Чахтицах.

Зятья графини остались довольны.

Палатин с удивительной энергией взялся за дело, чтобы сохранить незапятнанным щит двух заслуженных родов, причем даже наперекор воле короля, кою и представил граф Няри.

— Эта порочная женщина не заслуживает такой жертвенности с моей стороны, — задумчиво говорил палатин своему секретарю, снова и снова возвращаясь к этому замыслу. — Мне следовало бы ее и сообщников ее привлечь к суду. Но у меня перед глазами ее дети, зятья и покойный муж, который был моим другом. Я не в состоянии заклеймить их всех, предав позору Алжбету Батори как многократную убийцу.

Юрай Заводский молчал. Чахтицкую графиню он и не защищал и не осуждал.

— Господин секретарь, — эта молчаливость раздражала палатина, — ты вместе с обедом, очевидно, проглотил и язык.

— Да простит меня ваша палатинская милость, — извинился секретарь, — но по известным причинам мне не положено влиять на ваше решение.

— Хорошо, — улыбнулся палатин в знак того, что прощает его, — но в качестве наказания я лишу тебя радости встретиться с Алжбетой Батори с глазу на глаз в последний день нынешнего года.

То было одно из самых приятных наказаний, какие только можно придумать.

— Я лишу тебя этой радости, поскольку тридцатого декабря мы удивим ее совместным посещением. В день, когда ты должен будешь с ней встретиться, я уже тайно повезу ее к Вранову.

Итак, палатин решил перевезти чахтицкую госпожу в ее врановский град, дабы там за ней приглядывали дочери до тех пор, пока буря не пронесется и ее сообщники не понесут самого сурового наказания. А потом пусть за ней навсегда закроются ворота какого-нибудь монастыря, чтобы там в самоотречении и немом раскаянии она провела остаток своей жизни и примирилась с Богом.

…Тридцатого декабря 1610 года один из разбойников, стоявших под Чахтицами на страже, влетел, запыхавшись, в приход, где вожаки вольницы и мятежного люда как раз судили-рядили о том, по какой причине Микулаш Лошонский так долго не возвращается.

— Палатин с великим кортежем приближается к Чахтицам, — оповестил разбойник.

Ян Поницен возликовал, и радостное известие о том, что палатин едет, чтобы навести порядок, молниеносно разнеслось по городу. Люди возбужденно собирались во дворе прихода.

— Сыны мои, — советовал Ян Поницен вожакам вольницы, — свое дело вы сделали, спасите себя. Прежде всего ты, Ян, ибо я убежден, что палатин держит на тебя сердце. Да и ни к кому из вас не проявит он снисхождения!

— Спасите себя, — просили Магдула, Эржика и Мариша, то же самое шептала Павлу Ледереру и Барбора, которая благодаря счастливой любви чудесным образом выздоравливала.

— Нет, — ответил Калина, — мы не побежим. Совесть у нас чиста!

Радостное ожидание палатина и его спутников омрачала лишь мысль об участи разбойников.

Палатин приехал. Ян Поницен встретил его с подобающими почестями и пригласил почтить его дом высочайшим присутствием.

Сопровождаемый Юраем Заводским, графом Няри, присоединившимся к кортежу в качестве доверенного короля, Юраем Другетом и Микулашем Зринским, зятьями чахтицкой госпожи, а также Медсри, опекуном самого младшего Надашди, палатин принял приглашение. Он угрюмо задавал вопросы священнику, старосте и уважаемым гражданам и столь же угрюмо выслушивал их ответы. Он был непредсказуем — никто не ведал, что у него на уме.

— Где предводители разбойников и их тайный союзник, о котором вы упомянули? — спросил он холодно, поднявшись для того, чтобы пройти в град по подземелью, собственными глазами убедиться в ужасах застенков и поразить чахтицкую госпожу неожиданным своим появлением.

Вопрос палатина привел в трепет присутствующих. Никто не ответил, чувствуя, что оказался бы предателем, если бы сказал, где находятся разбойники.

— Где они? — снова осведомился палатин, окидывая суровым взглядом священника, а затем чахтичан.

— Они здесь, — ответил Ян Поницен, и его кроткие глаза сшиблись с яростным взглядом палатина. — Они уверены в своей невиновности, поэтому рассчитывают на справедливость вашей палатинской милости. Они не убежали, они здесь, в людской, ждут вашего решения относительно своей участи.

— Господин секретарь, пусть приведут разбойников!

— Кто ты? — спросил палатин первого, кто вошел в приходскую горницу вслед за Юраем Заводским.

— Имрих Кендерешши, — прозвучал ответ, — бывший пандурский капитан.

— Почему ты сбежал к разбойникам, отказавшись от должности защитника права, порядка и спокойствия?

— Потому что в тех обстоятельствах, в которых я оказался, я мог защищать право и справедливость, лишь будучи вольным братом, а не пандуром.

— Ты обвиняешься в том, что обокрал сокровищницу Алжбеты Батори.

— Моя невиновность доказана. Мы сами схватили вора, и его добыча находится под охраной его преподобия, чтобы быть возвращенной законному хозяину.

— Кто совершил кражу и где он?

— Это Фицко. Он содержится под стражей в сельской управе.

Палатин распорядился, чтобы через два-три часа Фицко был доставлен в град.

— А тебя я уже знаю, Калина! — воскликнул палатин, обратив взгляд на гордо выпрямившегося молодого человека. — Как же, господин князь!

Палатин рассмеялся. То был зловещий смех — Ян Поницен побледнел от дурного предчувствия..

— Твоя история мне ведома, а потому ни о чем не спрашиваю. Кто ты? — спросил он человека могучей стати, стоявшего рядом с Калиной.

— Андрей Дрозд!

— Так это ты тот мятежник, который бросил работу и собрал разбойничью ватагу?

— Да, я.

— Почему ты стал разбойником?

— Моя жизнь была хуже, чем у животного. Работал от зари до зари, безропотно слушался, позволял себя бить — жалкое существование, недостойное человека. В Чахтицах совершались дела, на которые невозможно было спокойно смотреть, и если не ради другого, то хотя бы из-за них я ушел в горы.

— Ты мечтал стать господином?

— Нет! Просто хотел жить по-человечески.

— А ты кто и как тебя зовут?

— Ледерер, господский слесарь.

— Ты помогал разбойникам?

— Помогал.

— Ты знаешь подземные коридоры?

— Знаю как свои пять пальцев.

— Хорошо, пойдешь с нами, поведешь нас, а вы… — Он посмотрел на вожаков разбойников.

Чахтичане сидели вокруг стола, затаив дыхание. Они не знали, чем кончится этот допрос, волновались за своих защитников, а больше всех — Эржика, Мариша, Магдула и Барбора. Замерев в страхе, они слушали палатина из соседней комнаты.

— Господин секретарь, — отозвался палатин, — прикажи и этих людей отвести на град.

Услышав эти слова, к палатину подбежала Эржика:

— Мы ждали от вашей палатинской милости справедливости, а не наказания заступников и преследуемых.

Ян Поницен замер при виде такой смелости.

— Кто ты такая?

— Эржика Приборская, жена Андрея Дрозда, достойного человека, которого ваша палатинская милость хочет бросить в тюрьму.

Палатин был в замешательстве.

Он вдруг догадался, что перед ним стоит дочь секретаря. Он окинул ее любопытным взглядом. Секретарь был бледен.

— И вы, господин секретарь, — спросила она, потрясенная присутствием отца, которого впервые увидела в Прешпорке, — и вы хотите посадить под стражу этих людей?

Юрай Заводский был смущен до крайности: ведь это его дочь! Его люди несколько месяцев повсюду искали ее, чтобы он и его жена, которую он посвятил в тайну своей жизни, могли взять ее к себе. А сейчас он встречает ее в условиях, когда даже не может радостно окликнуть ее, обнять и поцеловать. И ее глубокие, чистые глаза, обращенные к нему, вопрошают, справедливо ли взять под стражу этих людей…

— Ты ошибаешься, Эржика Приборская, — отозвался палатин, в то время как секретарь беспомощно и нерешительно смотрел на свою дочь, — Андрей Дрозд не твой муж. Суперинтендант Элиаш Лани объявил ваш брак недействительным.

— Он мой муж и будет им до последнего моего вздоха, что бы ни случилось! И вы, ваша палатинская милость, совершите несправедливость, если бросите его и его друзей в темницу.

Хотя упорство Эржики Приборской, столь горячо защищавшей своего мужа, раздражало палатина, она все же нравилась ему. Но он оставался непреклонным.

— Господин секретарь! — уже уходя, повторил палатин. — Исполняй мой приказ. Разбойников — в тюрьму!

— Я со всей преданностью служу вашей палатинской светлости и потому осмеливаюсь униженно просить о милости для этих невинных людей, — робко отозвался Ян Поницен.

— И я, — воскликнул секретарь, — присоединяюсь к просьбе господина пастора!

Эржика Приборская подбежала к секретарю, обняла его, поцеловала и счастливо прошептала:

— Благодарю тебя за то, что не ошиблась в тебе…

Этот жест Эржики явно тронул палатина. Он понял, что дочь сейчас впервые обняла и поцеловала своего отца. Но, уловив хитрую улыбку графа Няри, он превозмог свое умиление.

Королевский соглядатай наблюдал за его словами и поступками.

— Как бы ты ответил, друг, — спросил палатин графа Няри, — на такую просьбу?

— Я послушался бы голоса сердца и оказал бы разбойникам милость, — ответил граф Няри. Но голос его звучал так неискренно, неубедительно, что палатин, как всегда, когда обстоятельства принуждали его идти непрямым путем, был чрезвычайно озадачен. Он представил себе, как отнесся бы король к известию о послаблении, оказанном разбойникам без суда, лишь по просьбе двух-трех человек. Он знал, какое негодование это вызвало бы по всей стране и тем самым осмелели бы вольные люди во всем королевстве.

— Нет, — воскликнул палатин, словно хотел перекричать голос сердца. — Нет у меня милости для разбойников!

В него впивались взгляды мужчин и женщин, неспособных поверить, что он действительно может допустить такую неслыханную несправедливость.

— Если у вас нет пощады для разбойников, — оборвал мучительное молчание Ян Калина, — я надеюсь, ваша светлость проявит достаточное снисхождение к чахтицкой госпоже!

Затем он обратился к священнику и секретарю:

— Не просите справедливости там, где она существует только для господ, не добивайтесь пощады там, где ее проявляют только по отношению к убийцам и преступникам благородной крови!

— Что ж, вяжите нас, служители господского правосудия! — Андрей Дрозд протянул сомкнутые руки к палатину. — И вздерните нас на виселицу во славу вашей справедливости.

Палатин побагровел. Он весь кипел от гнева.

— Господин секретарь, приступай к исполнению своих обязанностей!

— Нет! — воскликнул Юрай Заводский. Как только он почувствовал на себе вопрошающий взгляд Эржики, в нем вмиг проснулся долгими годами подавляемый протест против действий, противных его чувствам и совести.

— Я не считаю этих людей преступниками и не запятнаю свою честь причиненной им несправедливостью. Отказываюсь от своей должности. Я уже не секретарь вашей палатинской светлости.

— Тогда ты с этой минуты мой узник. Микулаш Зринский, назначаю тебя секретарем и поручаю: прикажи связать разбойников и сего неблагородного субъекта.

Он был весь во власти своего гнева. Новый секретарь старательно выполнил его приказание.

Ратники палатина связали разбойников и Юрая Заводского. Работа была не из легких: Эржика, Мариша и Магдула своими телами защищали узников так, будто из их объятий их вели прямо на казнь.

Палатин хмуро наблюдал всю эту сцену. От его внимания не ускользнуло, что Эржика Приборская защищает, обнимает и целует не только Андрея Дрозда, но и Юрая Заводского.

Что-то дрогнуло в его сердце, но упрямство одержало верх.

— Я горжусь тобой, отец, горжусь и люблю тебя, очень люблю!

Те, кто не знал тайны Эржики, удивленно прислушивались к ее словам.

Палатин дал знак к выходу.

— Узников, — приказал новый секретарь ратникам, — продержите часа два здесь в городе, дабы вас не заметили и тем самым не догадались о тайном появлении палатина.

Приход был похож на дом, объятый трауром, откуда только что вынесли дорогих усопших на кладбище.

Ян Поницен с женой успокаивали Эржику, Магдулу, Маришу и Барбору, вселяли в них бодрость, но в них самих накопилось столько боли и печали, что в конце концов они расплакались вместе с несчастными девушками.

— Один граф Няри может спасти их! — пришло в голову Эржике. — Я попрошу его об этом!

— Мы все попросим его! — воскликнула Магдула, и в душе девушек блеснула новая искорка надежды.

— Чего не может палатин, то под силу королю, — согласился Ян Поницен. — Граф Няри странный человек, но верю: ваши слезы смягчат его сердце.

Перед приходом поднялся крик и шум. Приказ о пленении вожаков вольницы чахтичане восприняли с великим негодованием и протестом.

— Позор! Позор!

— Отпустите вольных братьев!

— Нет на свете справедливости!

Возмущенные крики отовсюду долетали до палатина.

Зловещее гудение толпы утихло, только когда Дёрдь Турзо остановился и леденяще строгим взглядом обвел кричащих, возбужденно жестикулирующих горожан.

Он был убежден, что его решительный вид заставит всех замолчать. Тем большим было его удивление, когда из толпы стали выходить мужчины. Он насчитал человек двадцать. То были товарищи Дрозда, Калины и Кендерешши.

— Всех их в темницу! — распорядился он, не обращая внимания на притихшую в ужасе толпу, и направился в замок, а оттуда в подземелье.

То было молчаливое шествие. Впереди выступал Павел Ледерер с двумя факелами и звенящей связкой самых различных ключей, за ним — палатин с зятьями чахтицкой госпожи, с графом Няри и небольшим отрядом ратников.

— За этой бочкой тайный вход, — объяснил Павел Ледерер, — а затем огромная пропасть. Здесь рычаги — не пугайтесь, пожалуйста, — двери с грохотом падают и разверзается пропасть. Здесь и во многих подобных местах Фицко без следа избавлялся от неугодных им людей. Вон там коридоры разветвляются на узилища, принадлежащие замку, а тот коридор ведет в застенок. От застенка идет широкий коридор к тайному выходу на склоне над Вишневым, другой коридор — в град. Тут застенок. Вот сундук, в котором была привезена из Германии железная кукла, а вот ее обломки, после того как она была уничтожена по приказу справедливого человека.

— Кто был этот человек? — спросил палатин, напряженно слушавший рассказ слесаря о чахтицком загробном мире и его таинствах. Чудовищные устройства, с которыми здесь сталкивался, он рассматривал с нарастающим ужасом.

— Его светлость господин граф Няри, — ответил Павел Ледерер палатину.

— Как же так, друг, — обратился палатин к графу, — значит, ты знал об этих ужасах?

— Я всегда обо всем узнавал немного раньше, чем другие, — ответил Няри с загадочной улыбкой.

— Здесь обломки другой железной куклы, которую уничтожил я, а там кровавая купель, — продолжал объяснять Ледерер. — Видите, в углублении краснеет осевшая кровь. Голубая кровь.

Палатина передернуло, он отвернулся.

— Идемте дальше, — сказал он, чувствуя, как мороз продирает по коже.

— Теперь мы приближаемся к темницам, уже под градом. Здесь тоже есть пропасти.

Тайная дверь опустилась, открылась пропасть, но палатин тут же приказал слесарю поднять дверь: из бездны тянуло невыносимым трупным духом.

— В этих темницах, — пояснял Павел Ледерер молчащей процессии, — с незапамятных времен умирали невинные люди, невинные девушки ждали своего страшного конца. Мы близимся к лестнице, поднимающейся на град.

Высоко подняв факелы, Павел Ледерер уверенными шагами направился к лестнице, хотя отчетливо и не различал дорогу.

Вдруг он остановился и дико вскрикнул.

Перед ним лежала обнаженная девушка… Не только для палатина, Другета и Зринского, но и для видавших виды ратников это было зрелище, от которого кровь стыла в жилах.

Все тело девушки было с помощью всевозможных приспособлений искромсано, лицо до того изуродовано, что и мать не узнала бы дитя свое. Волосы вырваны, груди разрезаны, на плечах и ногах мясо содрано до костей…

Палатин вырвал факел из рук Ледерера и бросился по лестнице вверх — остальные едва поспевали за ним.

— Отопри! — крикнул он слесарю, так как не сумел открыть дверь в конце коридора.

Другет и Зринский смотрели на палатина почти не дыша, не осмеливаясь произнести ни слова. В такой ярости они его еще не видали.

Первым человеком, с которым палатин столкнулся наверху, была женщина добродушного вида — Ката Бенецкая.

— Где чахтицкая госпожа?

— В тайной зале, — ответила она простосердечно.

— Проводи меня туда тотчас!

— Не дозволено. Кроме Доры и Илоны, туда никто не смеет входить.

— Говорю, тотчас веди меня к госпоже! — прикрикнул на нее палатин. Она вся задрожала и повиновалась.

Появление незваных гостей заметили ратники и их капитан, который буквально оцепенел от неожиданности. Но он тотчас же пришел в себя, приказал дружине отдать честь и поспешил с докладом. Однако палатин ни на что не обращал внимания — он спешил за испуганной женщиной.

— Здесь, — выдавила она, запыхавшись, и указала на одну дверь.

Палатин, нажав ручку, резко ее открыл.

На пороге он замер… перед ним предстала Алжбета Батори. Лицо и руки с закатанными рукавами были в крови. Кровавыми пятнами алело и ее платье.

Ее бешеный рев, прерываемый хохотом, пронизал палатина до мозга костей. Рядом с ней стояли Дора и Илона и, как безумные, соревновались с ней в смехе. Но, когда на стук открывшейся двери они повернули головы, смех вмиг прекратился. Заметив палатина, а за ним — Другета и Зринского, они замерли с вытаращенными глазами, не в силах ни шевельнуться, ни вымолвить ни слова.

Взгляд палатина соскользнул с лиц трех ошеломленных женщин к их ногам. На ковре лежали две нагие девушки.

Они то испуганно закрывали руками свою наготу, то пытались прикрыться ковром. Затуманенные мукой, они даже не сознавали, что они уже не нагие… Собственная кровь темным плащом покрывала их наготу.

Когда госпожа и ее служанки поняли, что в дверях стоят не чудовищные призраки, что их застигли на месте преступления люди из плоти и крови — палатин, Другет, Зринский, граф Няри и воспитатель Медери, они завизжали и, точно в припадке безумия, стали рвать на себе волосы и метаться с криком по зале, словно подгоняемые всеми силами ада.

Они искали место, где могли бы укрыться от гибели. Такое место было: из залы потайная дверь вела в узкий коридор к лестнице, сбегавшей в подземелье. Алжбета Батори наконец нащупала скрытую пружину этой двери и нажала ее. В стене открылся тайный проход. Но она не успела скользнуть в него — палатин, отгадав ее умысел, мгновенно преградил дорогу.

Она наскочила на него всем телом, но палатин резко отбросил ее от себя. Коснувшись ее и увидев на своей руке следы крови, он весь задрожал от охватившего его невыразимого отвращения.

Отброшенная госпожа споткнулась об одну из лежавших на ковре девушек и упала ничком. Но тут же вскочила и в безумной ярости ринулась на палатина.

— Что вы здесь рыщете? Зачем, точно вор, вломились в мой град? — кричала она. Ее зятья следили за нею испуганными глазами, а на лице графа Няри блуждала спокойная презрительная улыбка.

Она бросилась на палатина, острыми ногтями нацеливаясь в его лицо.

— Зверь! — выкрикнул палатин, схватил ее руки и сжал их так, что она взвыла от боли. — Свяжите эту бестию!

Солдаты в два счета связали графиню и обеих служанок.

— Протестую против такого насилия! — кричала Алжбета Батори. — По какому праву вы позволяете себе так обращаться со мной?

— Заткните ей рот! — приказал палатин ратникам. Те без промедления исполнили и этот приказ.

— Никто никогда уже не услышит твой голос, чахтицкая госпожа! — Палатин задыхался от гнева, но, сознавая важность момента, подавлял свое возмущение и говорил чрезвычайно серьезным и холодным голосом, приняв самую достойную позу. — Никто никогда не увидит тебя, и ты уже никогда не причинишь страданий ни одному человеческому существу…

Другет и Зринский внимали ему, затаив дыхание. Алжбета Батори рвалась из рук державших ее ратников, глаза ее метали молнии ненависти и злобы, лицо меняло цвет. Но слова палатина, в которых клокотал едва приглушаемый гнев и сквозило убийственное презрение, падали на нее, словно град, охлаждающий самую пылкую страсть. Ужас обуял ее, сердце бешено заколотилось от страха.

— Знай же, что на поверхности земли, — продолжал палатин, — чьим воздухом ты недостойна дышать, ты доживаешь последние мгновенья, в последний раз тебя касаются лучи Божьего солнца, в последний раз ты среди людей, к сообществу которых ты не имеешь права принадлежать. Ты исчезнешь из этого мира и никогда больше в него не вернешься. И пусть навсегда поглотит тебя вечная тьма, чтобы в немой тишине и одиночестве ты ясно увидела свою прежнюю нечеловеческую жизнь, смогла понять всю глубину своей низости. И моли небо, дабы оно простило тебе твои вопиющие злодеяния и смилостивилось над тобой.

В тайной зале воцарилась гробовая тишина, в которой лишь временами слышались стенания измученных девушек.

— Чахтицкая госпожа, — торжественно произнес палатин после многозначительной паузы, — приговариваю тебя к пожизненному заключению в подземелье твоего собственного града!..

Таков был приговор, свершившийся над графиней. Она, делавшая все, что ей хотелось, обладавшая неограниченной властью и свободой, теперь, когда менее всего ожидала, потеряла все это навсегда.

Протестовать было бесполезно. Она не могла даже пальцем коснуться человека, оскорбившего ее так, как никто другой до сих пор, не могла броситься на него, не могла выцарапать ему глаза под этим крутым лбом и вырвать язык — орудие столь чудовищного вердикта.

— И вас ждет достойная расплата, — обратился палатин к Доре-и Илоне. — Солдаты, берите этих бестий! И позаботьтесь о несчастных девах, если в них сохранилась хотя бы капля жизни!

Дора и Илона визжали, словно перед ними разверзлась преисподняя, однако ратные люди не очень с ними церемонились. Так огрели кулаками, что у них искры посыпались из глаз. Но Дора не сдавалась. Вид тайной двери манил ее надеждой на спасение от судьбы, уготованной палатином. Но ее усилия были напрасны. Три ратника накинулись на нее, уложили на землю и так придавили, что она едва дышала. А потом нещадно связали ее — она лежала безжизненным бревном.

— Госпожу отведите прямо в темницу, — приказал палатин и направился к выходу, уже не удостаивая Алжбету Батори ни единым взглядом.

Другет и Зринский последовали за ним, безмолвные, словно тени.

Граф Няри остался стоять в дверях, и когда ратники, уводившие Алжбету Батори, поравнялись с ним, он подошел вплотную к графине. Его губы, искривленные злобной ухмылкой, были остры как нож, слова, которые он прошептал ей, буквально пробуравили ее:

— И все-таки ты еще раз выйдешь на поверхность, еще раз коснутся тебя лучи солнца — когда тебя поведут на виселицу! Я не буду знать покоя, покуда не вздернут тебя, как распоследнего злодея!

Алжбета Батори зеленела, желтела от злости, вырывалась из рук ратников, но граф Няри ответил громким смехом… Смехом, который, казалось, полз на нее, как шипящая змея, готовая смертельно ужалить…

К разбойникам нет снисхождения

Палатин кипел от ярости и возмущения. Минутами он думал, вот-вот его хватит удар. Он взволнованно ходил по подворью града. Морозный воздух, снег, скрипевший под тяжелыми шагами, и вид ясного неба, по которому скользили ползучие теми наступавшего вечера, мало-помалу утишали разбушевавшиеся чувства.

Капитан робко приблизился к нему. Он ждал распоряжений.

— Вы мне не нужны! — прогнал его палатин.

Зятья Алжбеты Батори также боязливо подошли к нему.

— Ужас! Ужас! — единственные слова, которые он мог сейчас произнести.

Долго стоял он на крепостной стене, устремив взгляд на темнеющую долину, пока не обрел способности спокойно рассуждать.

— Друзья, — сказал он Другету и Зринскому, что безмолвно стояли возле него, — я сожалею, если вы не согласны с моим решением. Я изо всех сил сдерживал себя, чтобы не приказать казнить чахтицкую госпожу на месте!

— Мы согласны, — ответил Зринский, — просим лишь вашу светлость не переносить свой справедливый гнев и на нас. Пусть ваши отцовские и дружеские чувства к нам останутся прежними.

— Мне жаль вас. — Палатин пожал им руки. — Ради вас и ради доброго имени Батори и Надашди я собирался без шума навести порядок в делах Алжбеты Батори, чтобы даже суд не имел возможности заглянуть в ее чудовищную жизнь. Мне в самом деле жаль, что свое решение — упрятать ее во врановский град и, отлучив от мира, лишить возможности и впредь творить преступления — мне пришлось отменить.

Перед палатином и зятьями чахтицкой госпожи, словно призрак, в полной тишине возник граф Няри.

— А я боюсь, — проговорил он сладким голосом, который особенно злил палатина, — что твоей светлости придется отменить нынешнее решение.

Палатин враждебно посмотрел на него.

— Король, — улыбнулся граф Няри, — определенно будет недоволен тем, что убийц покарал ты, а не суд. И даже до того еще, как я покажу ему эти записи, сделанные рукой преступницы. В них она заносила девушек, которых извела собственноручно и с помощью своих служанок. Называя имена или определения такого рода, как «совсем маленькая» или «пухленькая брюнетка», она вписала сюда шестьсот десять девушек!

— Шестьсот десять! — воскликнул палатин. — Где ты взял эти записи?

— Я всегда знаю о вещах, — ухмыльнулся граф, — о которых иные не имеют понятия…

— Знай себе что твоей душе угодно, ясновельможный друг, — сказал палатин и сурово поглядел ему в глаза, — но покуда я палатин, чахтицкая госпожа не предстанет пред судом. Никто из венгерских земанов не пожелает, чтобы на такие знатные фамилии пала тень этой убийцы и весь мир с ужасом взирал на нашу знать и на нашу землю, способную породить такое чудовище.

Граф Няри ответил безмолвной улыбкой.

Градские ворота в это время распахнулись настежь. Ратники вводили Калину, Дрозда, Кендерешши, Юрая Заводского, нескольких разбойников и Фицко, ковылявшего рядом с бывшим секретарем палатина.

Шеренга узников прошла перед палатином. Он посмотрел на Юрая Заводского и не поверил собственным глазам.

Его многолетний друг и советчик шагает рядом с Фицко, униженный до его уровня, вынужденный дышать одним с ним воздухом…

— Освободите от пут этого узника, — крикнул палатин ратникам. Сердце сжалось от сожаления, что он настолько поддался гневу. — Прости меня, мой друг, — сказал он, подойдя к Юраю. — Я хочу забыть о споре между нами, а ты забудь о наказании, какому я подверг тебя.

— Спор между нами, — хмуро проговорил Юрай Заводский, — не кончен, пусть ваша милость не заблуждается. Арест вольных братьев сейчас считаю несправедливым так же, как считал и в минуту, когда сам стал узником.

— Сожалею, — ответил палатин, — что наши взгляды не совпадают. У меня к разбойникам нет снисхождения.

Минутой позже к узникам присоединился и Павел Ледерер с Катой Бенецкой, от которой — пока палатин находился в тайной зале — он выведал, где содержится под стражей Микулаш Лошонский. Об этом тут же доложили капитану, который послал нескольких ратников освободить его и привести.

— Помощниц Алжбеты Батори с чудовищем Фицко, — приказал палатин, — погрузите на телегу, отвезите в Великую Бытчу и передайте в руки кастеляна. Разбойники будут содержаться под стражей до того дня, пока не настанет час и они не предстанут перед судом.

Ратники исполнили приказ палатина.

— Кто сейчас тут кастеляном? — спросил вдруг палатин капитана.

— С тех пор как Микулаш Лошонский был лишен этой должности — никто. Фицко его замещал.

— Где Микулаш Лошонский?

— Он захвачен в Подолье. Но я уже снарядил ратников, чтобы освободить его.

— Правильно. Когда вернется, сообщите ему, что я назначаю его кастеляном этого града. — Затем он повернулся к зятьям Алжбеты Батори и заметил: — Надеюсь, вы не возражаете против этого. Старик заслужил это небольшое вознаграждение. А я потребую, чтобы он хорошо приглядывал за узниками, и прежде всего — за Алжбетой Батори…

Двадцать четыре часа любви за одну жизнь

Сообщников Алжбеты Батори на градском подворье погрузили на телегу, и палатин со своим кортежем уже собирался выехать, как один из разбойников сообщил, что чахтицкий замок объят пламенем.

— Немедля в Чахтицы! — воскликнул палатин. — Господин капитан, оставьте двадцать ратников на страже в граде и возле узников, остальные пусть последуют за мной!

Он понимал, что в городе свершилось неладное.

Его свита вместе с ратниками поскакала по темнеющим дорогам со всей возможной скоростью.

Замок действительно пылал. Огненные языки вздымались к небу, словно пылающий протест города, и освещали двор, кишевший мятежными и орущими чахтичанами.

Посреди толпы возвышалась достойная фигура Яна Поницена, который тщетно старался унять возмущение, вызванное пленением разбойников.

— Мы требуем справедливости! — выкриками встретила толпа свиту палатина.

— Ваша палатинская светлость, — сказал Юрай Заводский, — если вы хотите восстановить в Чахтицах спокойствие и убедить народ, что на свете есть справедливость, советую вам отпустить на свободу разбойников.

— Нет! Это означало бы отступить перед насилием, перед напором мятежного люда.

Толпа ринулась к свите палатина. Грозно, с поднятыми кулаками, со зловещим гулом, из которого вырывались крики:

— Отпустите разбойников на свободу!

Тут по толпе разнеслась весть, что палатин осудил графиню к пожизненному заключению в темнице собственного града. Только чувство удовлетворения, вызванное этой вестью, заставило толпу послушаться решительных призывов разойтись. Ратникам, готовым пустить в ход ружья и сабли, не пришлось браться за них.

Человек двадцать все же оставались на площади. Они стояли близ кареты палатина, мрачные, нерешительные.

Граф Няри, среди расходившихся горожан, вдруг почувствовал мягкое пожатие горячей руки. Это Эржика схватилась за него, словно утопающая за соломинку. Голос ее дрожал от слез:

— Спасите Андрея Дрозда и его товарищей. До самой смерти буду вам благодарна.

— Я спасу всех, но вовсе не мечтаю о твой благодарности до самой смерти. Я могу удовлетвориться и более короткой признательностью.

— Я сделаю все, чего бы вы от меня ни потребовали. — Сердце Эржики заплясало от радости.

— Выказывай свою благодарность не целую жизнь, а всего лишь двадцать четыре часа. — Граф прищуренным взглядом пожирал молодость и свежесть Эржики, всю ее красоту, трепетавшую от страха за любимого. — Подари мне только двадцать четыре часа, и за это я верну тебе милого, подарю его тебе на всю жизнь.

Кровь бросилась ей в лицо — оно запылало бликами пламени, взвивавшимися из-под крыши замка.

— Подлец! — В этом единственном слове выразилось все ее возмущение, вызванное оскорбительным предложением, и в то же мгновение его лица коснулся маленький сжатый кулак.

— Этим ударом, — холодно улыбнулся граф, — ты вбила гвоздь в гроб Андрея Дрозда. Но если ты придешь, я прощу тебя. И если ты любишь Дрозда, ты обязательно придешь…

Юрай Заводский, наблюдавший за этой сценой, направился к дочери. Увидев его, Эржика бросилась к нему и повисла у него на шее. Давясь от слез, она кричала:

— Если он погибнет, погибну и я! Даже раньше, чем он!

Граф Няри подошел к палатину.

— Я буду рад, если твоя палатинская светлость сделает то, что я как поверенный короля позволю себе порекомендовать в отношении чахтицкого дела. Если ты вот так уедешь отсюда, тебя будут проклинать не только современники, но и следующие поколения. Да и собственная совесть не даст тебе покоя, поскольку ты одинаковой меркой воздал и преступникам, и тем, кто мешал преступлениям. Вместе со злодеями ты бросил в темницу и тех, кто боролся против них.

Палатин ответил графу удивленным взглядом.

— Теперь, когда ни толпа, ни кто-либо иной не оказывает на тебя никакого нажима, твоя палатинская светлость может сделать то, что сделал бы я раньше, когда это требовали мятежники: отпусти разбойников на свободу и прими их в число своих ратников. Они будут самыми смелыми, самыми бравыми твоими воинами.

— Это невозможно! — ответил палатин, но граф заметил, что он все же, колеблется. — Признаюсь, я приказал посадить под стражу этих людей с тяжким сердцем, но я должен был это сделать, иначе бы вольницы в нашей стране заметно умножились, и весь край проклял бы меня за мою мягкость и уступчивость.

— Необязательно тебе отпускать всех. Достаточно задержать одного и примерно наказать его. Привлеки к суду предводителя разбойников и прикажи, чтобы его строго покарали. Это будет достаточной острасткой.

Палатин задумался. Чем больше он размышлял над предложением графа, тем больше оно ему нравилось.

— А кто, собственно, был истинным предводителем разбойников? — спросил палатин.

— Андрей Дрозд!

И граф с величайшим удовлетворением услышал, как вскоре палатин приподнятым голосом объявил толпе., что приказывает разбойников отпустить.

Народ сбежался, окружил палатина, восторженными возгласами славя его. При виде этой всеобщей радости палатин испытывал искушение промолчать, что один из вольных братьев останется в темнице и будет расплачиваться за всех. И хотя он все же решился сказать, он произнес это так, что буря радости не утихла: каждый думал, что этот один останется в заключении только для вида и никакая опасность ему не грозит.

Магдула Калинова и Мариша Шутовская протиснулись сквозь толпу к палатину и со слезами на глазах поблагодарили его. С сияющим от радости лицом приблизилась к нему и Эржика Приборская. Палатин пришел в величайшее замешательство.

— Не надо благодарить меня, — сказал он ей, — тебе не за что…

— Почему? — спросила она, и удивление стерло с ее лица всю радость.

Дёрдь Турзо не в силах был ответить. Сердце сжимала жалость, и ему так хотелось сделать счастливой и эту девушку. Но он превозмог искушение.

Эржика прочла ответ на лице графа Няри, от которого веяло таким холодом, будто он был вытесан из глыбы льда…

Через час, когда разбойники вернулись из темницы, она уже знала, почему не надо было ей благодарить палатина.

Вернулись все, кроме одного, кого она ждала…

Вопиющие к небу преступления

В Бытче палатина ждали с жадным волнением. Повсюду говорили только о чахтицких событиях. Палатин не успевал отвечать на вопросы гостей, которых было еще очень много: свадебный праздник все продолжался, гости разъезжались неохотно.

На второй, третий и четвертый день стали приезжать судьи. Между тем в бытчанском застенке, куда имел доступ только палач с его помощниками, кастелян Гашпар Баяки и присягнувший нотар Гашпар Кардош вели допрос, а протоколист Даниэль Ордог записывал показания допрошенных.

Изо дня в день, с утра до вечера допрашивали Фицко, Илону Йо, Дору Сентеш и Кату Бенецкую.

Допросили и нескольких чахтичан.

Шестого января в совещательном зале за длинный стол, во главе которого занял место член королевской судебной палаты Теодуз Сирмиензис, сели одни именитые лица. Среди них были и палатин Дёрдь Турзо и граф Няри, подсевшие к члену королевской судебной палаты.

Все молчали, в зале царила глубокая тишина.

Судья обратился к гайдуку, стоявшему у дверей.

— Господа могут войти!

Дверь тут же открылась, в зал вошел кастелян с нотаром и протоколистом.

— Дозвольте сообщить преславному суду, что допрос свидетелей окончен и протокол допроса готов, — сказал кастелян.

Когда они также заняли свои места, Теодуз Сирмиензис обратился к нотару:

— Господин нотар, извольте прочесть запись!

Нотар откашлялся, прочищая голос, и затем стал читать приподнятым голосом:

Допрашиваемым сообщникам Алжбеты Батори было предложено одиннадцать вопросов. Как-то:

1.  Как долго ты находился(лась) на службе у чахтицкой госпожи и как ты попал(а) в ее замок?

2.  Сколько женщин и девушек с того дня она приказала убить?

3.  Кто были те женщины, которых она приказала убить, и откуда они были?

4.  Кто нанимал и заманивал этих девушек и женщин в замок?

5.  Какими пытками и другими способами она приказывала этих несчастных убивать?

6.  Кто помогал ей в пытках и убийствах?

7.  Где хоронили трупы, кто их закапывал, куда и как?

8.  Убивала ли и мучила свои жертвы и сама госпожа и как она себя вела во время пыток и убийств?

9.  Где в Чахтицах, Шарваре, Керестуре, Бецкове и других местах она приказывала этих несчастных мучить и убивать?

10.  Кто наблюдал эти действия госпожи или знал о них?

11.  Знаешь ли ты о том, когда госпожа начала совершать эти гнусные поступки?

На данные вопросы допрошенные ответили следующим образом:

Признание Фицко

На первый вопрос: Служит у госпожи шестнадцать лет, если не более. Привел его в замок Мартин Шейтей. Насильно.

На второй вопрос: О женщинах не знает, о девушках — знает. За то время, пока он был в замке, таковых оказалось тридцать семь. Кроме них, когда господин палатин отбыл в Прешпорок, она повелела в одной могиле похоронить пятерых жертв. Двоих в одном саду под ручьем. А еще двоих похоронили ночью под костелом в Подолье. Принесли их туда из-под града, потому что они лежали там убитые. Убила их Дора.

На третий вопрос: Он не знает, откуда были эти несчастные.

На четвертый вопрос: Шесть раз он сам с Дорой искал служанок для госпожи. Их приманивали обещанием хорошей работы. Девушек ловить с Дорой ходила жена Яноша Баршоня, та, что живет в Таплан-Фалве у Дондоша, потом живущая в Шарваре хорватка с женой Матвея Отвоша, что живет напротив Залай. И жена Яноша Сабо привела девушку, причем свою, хотя и знала, что ее убьют. И еще многих отыскала и привела. Жена Юрая Сабо также отдала свою дочь, и ее графиня убила. Больше служанок она не поставляла. Жена Иштвана Сабо привела их много. Илона тоже привела многих, Ката только одну, она только хоронила тех, которых убивала Дора.

На пятый вопрос: Мучили их так. Веревками им в Шарваре обматывали руки, и Анна Дарабул завязывала узел у них за спиной. Эти руки были черными как уголь. И били их по всему телу, покуда не лопалась кожа. Особенно — по пяткам и по ладоням, пока не насчитывали двести ударов. Били их Илона и Дора, а научились они этому от Анны Дарабул. Дора ножницами отстригала пальцы тем, что не умерли еще в Чахтицах.

На шестой вопрос: Кроме Илоны Йо, Анны Дарабул и Доры Сентеш, в Чахтицах есть женщина Илона, которую зовут Плешивой Кучерихой, та тоже мучила девушек. Госпожа сама колола их иголкой. Если ей не нравились кружева, эти бабы сразу же затаскивали мастериц в застенок и замучивали до смерти. Железом для завивки волос эти бабы и сама госпожа прижигали им носы, губы. Госпожа совала два указательных пальца им в рот и сильно его растягивала, пока не разрывала. Если до десяти часов они не поспевали с шитьем, их враз отводили в застенок. Иногда целых пять девушек стояли перед госпожой совершенно голые, и молодые люди смотрели на них, пока они продолжали свое шитье. Дочь Ситке она убила собственноручно, так как та якобы украла грушу. Мучить ее начали еще в Пьештянах, затем госпожа с Илоной ее прикончили. В Керестуре она убила Мадлу, девушку родом из Вены.

На седьмой вопрос: Старые служанки прятали и хоронили трупы в Чахтицах. И Фицко сам помогал зарыть четырех: двух в Подолье, одну в Керестуре и одну в Шарваре. Госпожа щедро задаривала этих женщин, когда они умертвляли девушек. Она и сама вырывала куски мяса из щек и кожу между пальцами разрезала. Измученных девушек, вынесенных на снег, приказывала поливать ледяной водой и сама лила на них воду, после чего те замерзали и испускали дух. Находясь в Бытче, графиня заставила одну служанку стоять по шею в воде, ту самую, что в Илаве сбегала от нее. Но ее потом все равно поймали, и в Чахтицах она умерла.

На восьмой вопрос: Если госпожа не истязала свои жертвы собственноручно, она приказывала это делать своим служанкам. Целую неделю не давала девушкам есть, а тех, кто, проявляя жалость, тайком нарушал ее приказ, жестоко наказывала.

На девятый вопрос: В Бецкове она мучила их в кладовке. В Шарваре — внутри града, куда никому не было позволено войти. В Керестуре истязали в уборной. В Чахтицах — под землей. Если мы находились в пути, госпожа истязала девушек в экипаже: била их, щипала, загоняла булавки в губы и под ногти.

На десятый вопрос: Лучше всех знал это Бенедикт Дешо, однако никогда и словом об этом с ней не обмолвился. Знали и другие слуги, знали все, а Железоголовый Ишток, сбежавший впоследствии за Дунай, знал обо всем лучше других, он и хоронил больше других, правда, неизвестно где.

На одиннадцатый вопрос: Еще во времена покойного господина она истязала девушек, но не убивала их, как теперь. После прихода Анны Дарабул графиня сделалась более жестокой. У нее есть шкатулка, в которой укреплено зеркало: так перед ним она, бывало, молилась целых два часа. Майорова из Миявы набрала какую-то воду, принесла ее госпоже, выкупала ее в кадке для замешивания хлеба, после чего воду вылила в речку. Выкупала она ее во второй раз, и в той кадке замесили тесто на пироги, которыми собирались угостить короля, господина палатина и Имриха Медери.

Признание Илоны Йо

На первый вопрос: Служила госпоже десять лет. Была кормилицей трех девочек и Павла Надашди.

На второй вопрос: Не знает точно, сколько их было, но погублено достаточно много.

На третий вопрос: Не знает обо всех, кто они были, какой народности. Убила сестру Грегора Яноши. Из Двойчиц привели двух дворянских девушек, одна еще жива. И из Чешского Брезова двух. Жена Яноша Баршоня тоже привела одну девицу, такую высокую, дочь земана. Она знает примерно пятьдесят погубленных девушек.

На четвертый вопрос: Служанок искала жена Яноша Салаи, потом Шидо, а также одна словачка, что живет в Шарваре. Жена Баршоня наняла еще одну — она живет в Таплан-Фалве. Жена Яноша Липтаи также привела двух или трех, хотя и знала, что их собираются убивать, ибо госпожа угрожала ей. Одна из девушек умерла, вторая, которую зовут Кишцеглеи, жива. Ушла с женой Баршоня, той, что потом привела еще одну высокую девушку. Она потом долго ходила с Даниэлем Вашем, разыскивая новых девушек. Но нашли только одну, такую щупленькую из Войчиц.

На пятый вопрос: Она тоже била девушек, если госпожа приказывала. Но мучила их Дарабулиха, заставляла стоять в ледяной воде, всю ночь истязала их, пинала. Госпожа сама раскаляла в огне ключ, после чего совала его в ладонь девушки. Так же поступала и с монетой, если обнаруживалось, что девушка нашла ее, но не отдала. А вот девушку из Эчеда госпожа убила вместе со старой служанкой.

В Шарваре госпожа приказала раздеть донага сестру покойного господина. Это было летом. Она натерла ее всю медом и так оставила на целые сутки, чтобы ее грызли насекомые.

Если у некоторых девушек начиналась падучая от претерпеваемых страданий и они валились на землю, графиня — по наущению супруга — всовывала им между пальцами бумагу, смоченную в масле, и поджигала. Господин уверял, что, будучи даже полумертвой, девушка все равно встанет.

Жена Иштвана Сабо, что живет в Вепре, также привела много девиц, и другие делали это либо за деньги, либо за одежду. И Хорват, что живет в небольшой деревеньке неподалеку от замка, привела немало жертв.

И Силваши, и Даниэль Ваш видели, как госпожа сама мучила девушек: раздевала донага и стояла перед ними. Голых девушек, поваленных на землю, она била так, что служанки собирали ладонями кровь перед ее постелью Потом она приказывала, чтобы кровавые пятна засыпали пеплом. И лакей, живший в замке, иногда бил девушек по лицу, если госпожа ему это дозволяла. Дора ножницами разрезала опухшие части девичьих тел. А госпожа порой зубами вырывала куски мяса из тела.

И под Врановым умертвила одну в какой-то деревне и там и оставила, чтобы похоронили.

На шестой вопрос: Когда Анна охромела, девушек били Дора и Ката, а потом и она.

На седьмой вопрос: Она не знает, где хоронили трупы. Зато ей известно, что пятерых девушек бросили в большую хлебную яму, но затем Дора и Ката хоронили их под пение в Шарваре. В Керестуре погребением занимались школяры.

На восьмой вопрос: Госпожа сама била и терзала девушек так, что иногда вся ее рубашка была в крови. Приходилось ей переодеваться. А каменная стена была до того залита кровью, что ее вынуждены были отмывать. А когда девушек била Дора, госпожа смотрела на это.

На девятый вопрос: Повсюду, куда бы графиня ни приезжала, она прежде всего искала место, где бы она могла мучить девушек. В Вене монахи бросали в окна черепки, услышав доносившиеся до них крики и стенания.

И в Прешпорке она приказывала Доре бить девушек.

На десятый вопрос: Балтазар Поки, Иштван Ваги, Даниэль Ваш, а также все остальные служители чахтицкой госпожи знали об этих вещах. И Козма о них знал.

На одиннадцатый вопрос: Она не знает, когда графиня стала заниматься этими делами, потому что, когда она к ней явилась, та уже все это проделывала. Но Дарабул научила госпожу всем жестокостям, ничего от нее не утаив в своей изощренности. Она все знает — сама видела, как госпожа обжигала свечками половые органы своих жертв.

Признание Доры Сентеш

На первый вопрос: У чахтицкой госпожи она служит пять лет. Добрыми словами и обещаниями Илона заманила ее идти служить в замок.

На второй вопрос: Она знает примерно о тридцати служанках и портнихах, убитых графиней.

На третий вопрос: Она не ведает, какой народности и чьи были эти девушки. Но, как говорит и первый обвиняемый, собрали их из многих мест.

На четвертый вопрос: Сали, Баршонь, вдова Кочи, что живет в Домолке.

На пятый вопрос: Обо всем она свидетельствует подобным же образом, как и предыдущие двое обвиняемых, однако добавляет, что к телу девушек графиня прикладывала также и раскаленные ложки. А если служанки отказывались бить девушек, то делала это она ножками от стула. Девушкам она всаживала булавки в рот — и так их мучила.

Когда госпожа была больна и никого не могла терзать, она притягивала к себе девушек и вырывала зубами куски мяса из их щек и плеч. Булавками прокалывала пальцы девушки и говорила: если этой шлюхе больно, пускай вытащит иголки. А если та так и поступала, она била ее и расплющивала ей пальцы.

На шестой вопрос: Женщины помогали госпоже мучить девушек — то одна, то другая, потому что она принуждала их к этому.

На седьмой вопрос: За полторы недели в Чахтицах умерло пять девушек. Графиня приказала свалить их в кучу в чулан. После чего уехала в Шарвар, а Ката с остальными служанками перенесла трупы в большую яму. Остальные трупы, которых не могла спрятать, она приказала священнику похоронить прилюдно. Одно тело отвезли вместе с лакеем и Катой в Подолье и там его погребли.

На восьмой вопрос: Госпожа сама била девушек. Обо всем остальном она свидетельствует, как предыдущие обвиняемые.

На девятый вопрос. О застенках показывает где только находилась госпожа, там она девушек и мучила. Об остальном свидетельствует, как предыдущие.

На десятый вопрос. Свидетельствует, как предыдущие.

На одиннадцатый вопрос: Она не знает, когда госпожа приступила к этим истязаниям, так как она служит у нее только пять лет.

Признание Каты Бенецкой

На первый вопрос: Служит у чахтицкой госпожи десять лет. Варга, мать нынешнего шарварского проповедника, пригласила ее в замок стирать.

На второй вопрос: Она не считала количество убитых девушек, ибо она всего лишь прачка. Но думает, что их было не менее пятидесяти.

На третий вопрос: Она не знает, какой народности девушки и откуда они прибывали, так как она сама никого не приводила.

На четвертый вопрос: Обо всем показывает, как предыдущие. И Аиптаи тоже доставляла девушек. К этому прибавляет: и Кардош привела двух. По этой причине впоследствии она не осмеливалась ходить в деревню. Но больше всего девушек привела Дора. И ту, что умерла последней, привела тоже она.

На пятый вопрос: Показывает, как предыдущие, и добавляет: женщины научились истязать от Дарабулихи, после чего и ее саму принуждали бить девушек. Илона даже приказала затащить одну в застенок и избить до смерти.

Когда Илона била девушек, госпожа кричала: «Сильнее! Бей сильнее!»

К девушке, которая была уже едва жива, подошла графиня и, полумертвую, добивала. В одиннадцать часов та умерла.

На шестой вопрос: Илона бывала самой жестокой, хотя одна рука у нее покалеченная. Вот почему госпожа часто звала ее в Шарвар — присматривать за всем. Двух ее дочерей госпожа выдала замуж и подарила им четырнадцать юбок. Она прислушивалась к ее советам больше, чем к советам остальных. И Дора била девушек, и она, Ката, когда ее принуждали, так как ее мучили, если она ослушивалась. Однажды она целый месяц страдала от полученных ран. Как-то графиня отправила с Дорой всех молодых служанок на град — это когда ее графская милость госпожа Зринская пожаловала в Чахтицы. В тот раз Дора держала служанок под строгим присмотром — ни есть, ни пить им не давала. Они, точно рабыни, никуда не смели отойти. Ледяной водой их поливала, ночью заставляла стоять голыми, приговаривая. «Пусть гром поразит того, кто их накормит!» Так она следила за ними, что никакой гайдук или кто другой не могли дать им есть. А потом, когда графиня собралась ехать в Пьештяны с госпожой Зринской, она послала Кату на град узнать, может ли кто из них сопровождать ее, — ведь она отправила всех туда на поправку. Ката видела, что они просто теряют сознание от слабости и истощения, и когда она поведала госпоже, что ни одна из девушек не в состоянии ехать, та притворно стала ломать руки и говорить, что это не должно было случиться. Позднее, когда по ее приказу девушек перевезли в замок, она с Дорой била их, не давала им есть, так что девушки умерли.

На седьмой вопрос: Двух из умерщвленных девушек похоронили в Подолье, как о том свидетельствовали и предыдущие. Потом пятерых девушек — Дора знает, как они умерли — она засунула под кровать, но все равно продолжала носить им еду, будто они были живые. Госпожа уехала в Шарвар и повелела Кате вымыть в комнате пол, а девушек похоронить. Но она это не сделала — сил не хватило, — оттого тела несчастных оставались под кроватью, и трупное зловонье разносилось по всему замку, даже за его стенами. Позднее она их с помощью Дарабул, Барборы и Катрины предала земле по церковному обряду в большой хлебной яме. Сама Дора бросила в реку одну убитую, а убила она восьмерых.

На восьмой вопрос: Так же, как предыдущие.

На девятый вопрос: Так же, как предыдущие, но добавляет еще, что госпожа и в Вене терзала Илону Гарцай.

На десятый вопрос: Свидетельствует, как предыдущие.

На одиннадцатый вопрос: От Дарабул научилась способам пыток и всем жестокостям.

В зале наступила гробовая тишина. Никто не мог прийти в себя от потрясения и ужаса. Невозможно было осознать в полной мере все те страшные пытки и кровопускания, которым подвергались девушки. Первым высказался граф Няри:

— В записях много неясностей, о многих преступлениях можно догадаться лишь по незначительным намекам. У меня есть обоснованное подозрение, что допрос не был произведен как полагалось.

Кастелян Гаспар Баяки при этом замечании беспокойно заерзал в кресле и посмотрел на палатина.

— Все произведено как следует, — раздраженно заметил палатин. По его указанию данные, касающиеся прямо Алжбеты Батори, и особенно ее омовений в крови, в записи не вносились, и он был как раз возмущен, что кастелян не до конца справился с задачей.

— Позволю себе заметить, — не отступал граф Няри, — что не все произведено как следует! Со своей стороны я не считаю допрос окончательным. Я требую, чтобы свидетелям были предъявлены дальнейшие вопросы, которые дали бы возможность более точно определить, скольких девушек чахтицкая госпожа умертвила собственноручно, сколько из них принадлежало к земанскому сословию, кроме того, свидетели должны быть допрошены и о том, как Алжбета Батори купалась в крови своих жертв!

Большинство присутствующих замерло. Кровавые купели чахтицкой госпожи многие считали досужим вымыслом, но, выходит, и этот невероятный слух подтвердился.

— В записях, — воскликнул граф Няри, — говорится и о других сообщниках Алжбеты Батори! Мы узнали о многих других подручных злодейки, загонявших жертвы в западню. Я требую, чтобы и их вина была выявлена, чтобы они также были допрошены и наказаны.

Палатин побагровел от гнева:

— Твои требования чрезмерны. Это означало бы лишь затягивать неприятное дело, которое я хочу как можно быстрее закончить.

Разгорелся внезапный спор между палатином и графом, делавшим упор на требования короля, чтобы к разбирательству были привлечена и Алжбета Батори.

— У меня достаточно доказательств, чтобы убедить короля, что я действую правильно, — кричал палатин.

Граф Няри, явно рассерженный, покинул зал.

Судьи заседали до поздней ночи. Городские гайдуки свозили дрова и раскладывали костры.

В Бытче каждый знал, что утром состоится казнь…

Казнь

Той ночью вся Бытча спала неспокойным сном, и на рассвете все были на ногах, чтобы не пропустить событие, свидетелем которого редко кому выпадает быть.

Погребальным звоном гудел колокол на башне, и суровые судьи во главе с палатином двинулись к месту казни, куда сбежался весь город.

У огромного костра любопытные, не дыша, отметили появление палача в красном плаще и маске, а за ним выход Фицко, Илоны Йо и Доры Сентеш в окружении гайдуков.

Помощники палача раздували каленые угли на железной жаровне. Палач отогнул плащ, сунул в угли клещи, а другой рукой вонзил в колоду блестящий топор.

Член королевской судебной палаты развернул свиток бумаги, оглядел притихшую толпу и стал торжественно читать:

ПРИГОВОР

Мы, высшие королевские судьи Теодуз Сирмиензис из Сулёва, Гашпар Ордоди, тренчанский поджупан, Ян Давид, оравский поджупан из Святого Петра, чиновники Юрай Леготский, Юрай Затурецкий, Микулаш Грабовский, Ян Борчицкий, член высшего апелляционного королевского суда тренчанской столицы Сентмарьяи, иначе Габор Глиницкий, жилинский трицесиматор Михал Тужинский, а также Рафаэль Квашовский, Бенедикт Козар, Иштван Маршовский, Иштван Акай и Ян Медвецкий сим объявляем каждому, кому знать сие надлежит, что, собравшись здесь, в городе Бытче, января седьмого дня лета 1611 по призыву его светлости графа Дёрдя Турзо из Бетленфалвы, палатина и постоянного жупана Оравской столицы, мы выслушали от имени его светлости королевского палатина из уст его секретаря Юрая Заводского выдвинутое против Яна Фицко и шарварских обывательниц Илоны, Доры и Катерины обвинение нижеследующего содержания:

Очевидно, что по воле Божьей, по воле его величества короля, вельмож и сословий страны, сиятельному господину графу Дёрдю Турзо затем и вверена блистательная должность палатина, дабы, невзирая на личности, защищать добрых и невинных, а недобрых наказывать. Поэтому его светлость, стремясь исполнить свою обязанность после завершения иных для блага страны полезных дел и не желая закрывать глаза и на страшные от сотворения света у женского рода неслыханные жестокости и душегубство противу человеческой плоти, допускаемые Алжбетой Батори, вдовой Ференца Надашди, мужа благородной памяти, имеющего великие заслуги перед отечеством, душегубство, допускаемое сей женщиной по отношению к служанкам и другим женщинам, невинным душам и приведшее к гибели этих женщин в поистине невероятном числе, предписал обстоятельно расследовать обвинения, выдвинутые противу графини Надашди.

Правдивость обвинения была подтверждена признанием ее собственных прислужников.

Заслушав о жестокостях, в чахтицком замке совершаемых, его светлость по возвращении из прешпоркских октав с графом Микулашем Зринским, Юраем Другетом, зятьями чахтицкой госпожи, с Павлом Медери, опекуном ее сына, осиротевшего Павла Надашди, с многочисленной прислугой и воинским сопровождением неожиданно посетил чахтицкий замок и сразу же у входа убедился в правдивости того, о чем показывали свидетели. Ибо там обнаружена девушка по имени Дорица, умершая вследствие побоев и истязаний и еще две до смерти замученные умирающие девушки. Там же обнаружена и графиня Надашди. В высшей степени возмущенный ужасным, более чем звериным бешенством и жестокостью Алжбеты Батори, его светлость приговорил ее, алчущую крови, безбожную и на месте преступления застигнутую, к пожизненному заключению в темницах чахтицкого града. Фицко, Илона, Дора и Ката, помощники столь чудовищного злодеяния, в котором сами признались, привлечены к суду, и за их кровавые поступки ожидают назначения самых строгих кар, дабы таким образом восторжествовала справедливость и другим неповадно было творить подобные жестокости.

Нам были предъявлены удостоверенные записи расследования дела Надашди и показания свидетелей. Они прилюдно прочтены, и обвиняемые с учетом отдельных пунктов были поочередно по одному допрошены. Из первых признаний они ничего не утаили и не отменили, а добавили только то, что свои поступки они совершали под угрозами своей госпожи и будучи ею принуждаемыми. После этого были вызваны свидетели в следующем порядке:

1. Юрай Кубанович, чахтицкий обыватель, присягнувший свидетель. Был в чахтицком замке и видел труп одной из убитых в последнее время девушек, который выносили, когда Батори была уже в заключении. На трупе он заметил следы от ударов и ожоги.

2. Ян Валко.

3. Мартин Янкович.

4. Мартин Кршко.

5. Андрей Угрович, все чахтицкие обыватели свидетельствовали, как и Юрай Кубанович.

6. Ладислав Анталович, чахтицкий обыватель, подтвердил то же самое под присягой.

7. Томаш Зима, чахтичанин, свидетельствовал, что знает о предании земле двух девушек на чахтицком и одной на подольском кладбищах. Когда чахтицкий предикатор обвинил госпожу с кафедры, тела убитых девушек были перенесены в Подолье.

8. Ян Храпманн, присягнувший чахтицкий обыватель, свидетельствовал в согласии с предыдущими.

Кроме того, добавил, что, когда спросил одну девушку, которой удалось спастись от убиения, кто является помощниками госпожи, он получил такой ответ: кровопусканием занимается сама госпожа, только помогает ей женщина, переодетая мужчиной. Имени этой женщины девушка не назвала.

9. Андрей Бутора, чахтицкий обыватель, свидетельствовал, как и Ян Храпманн.

10. Девушка по имени Зуза под присягой утверждала, что Батори совершала ужасные эти злодейства над ее подругами — служанками. Помощниками при пытках и убивании были Илона, Дора, Анна, которую звали Дарабул. Фицко был господским гонцом, он похищал девушек и приводил к ней. Ката была более чуткого и доброго сердца; девушек била против своей воли; даже была так милосердна, что в темницу тайком приносила им и пищу. Свидетельница показывает далее, что Якуб Силваши нашел в ларце госпожи грамоту или список, по которому количество убитых девушек составляет шестьсот десять человек, и что это число чахтицкая госпожа сама собственноручно записала.

11. Сара Бараняи, вдова Петра Мартона, присягнувшая свидетельница, показывает как Зуза и говорит, что за четыре года, пока она служила у Надашди, из числа женской прислуги убили более восемнадцати девушек. Она это слышала от шарварского кастеляна по имени Бичерди и сама это также наблюдала и пережила.

12. Илона, вдова Иштвана Ковача, под присягой подтвердила, что за три года ее службы Надашди и ее прислужники убили мучительскими способами более тридцати девушек. Она привела много случаев волшбы и отравления ядом. Особенно тот, когда при помощи колдовства и подмешивания яда и бормотания таинственных заклинаний она пыталась погубить его милостивейшее величество палатина, господина Имриха Медери и других. Показания остальных свидетелей почти без исключения ею подтверждены.

13. Анна, вдова Иштвана Генци, была последним свидетелем. После присяги она рассказала об убийствах, творимых чахтицкой госпожой и ее сообщниками. Показала, что среди убиенных была и ее собственная десятилетняя дочка, к которой ее не пустили во время самых больших мучений, когда она пыталась проведать ее в замке.

Приняв все вышесказанное к сведению и обдумав, суд выносит следующее решение. Поскольку публичным признанием обвиняемых, подтвердившим перед настоящим судом данные свидетелей, и особенно показания Доры, как главной сообщницы, доказано, что чахтицкая госпожа допускала против невинной женской плоти страшные злодеяния, в чем Дора, Илона и Фицко были ее тайными сознательными помощниками, и так как общественное подозрение прямыми добровольными признаниями обвиненных достаточно прояснилось и допрошенными свидетелями подтвердилось, после непредубежденного обсуждения и основательного обдумывания всенародно оглашается сей приговор: из признаний обвиняемых перед судом, добровольно и под пытками данных, и из допроса свидетелей нагляднейшим образом доказаны преступления обвиняемых, а именно, преступления, любую воображаемую злобу и жестокость превосходящие, сиречь ужасное умерщвление и терзание самыми разнообразными и коварными способами, — а так как жестокие преступления сии должны быть наказаны самой суровой карой, мы приговариваем: прежде всего вырвать железными клещами палача у Илоны, а затем у Доры, как главных виновниц указанных страшных злодеяний против невинной женской плоти, пальцы обеих рук, этих орудий мучений и душегубства, после чего их самих сжечь на костре. Что касается Фицко, чья вина смягчена его молодым возрастом и участием в меньшем количестве преступлений, он приговаривается к отсечению головы и сожжению тела заодно с телами осужденных женщин.

Приговор во всеуслышание объявлен осужденным, а также предписано его немедленное приведение в исполнение.

Когда Теодуз Сирмиензис из Сулёва дочитал приговор, пандурам пришлось осужденных схватить, ибо они пытались убежать, доведенные до умопомрачения призраком страшной смерти, чьи когти они уже на себе чувствовали. Они так отвратительно визжали, что у стоявших вокруг стыла кровь в жилах.

Помощники палача прежде всего взяли из рук пандуров Илону Йо и сунули палачу сначала одну руку, потом другую.

Лица у всех были бледны.

Палач раскаленными клещами вырывал один палец за другим. Когда дело дошло до четвертого пальца, она лишилась сознания. Помощники поволокли ее по ступенькам на помост и привязали к одному из столбов, торчавших из костра. Дора Сентеш впала в бесчувствие уже от одного вида своей подруги, привязанной к столбу на костре, и ее пальцев, алевших на снегу у ног палача. Вскоре ее с вырванными пальцами тоже привязали к столбу рядом с Илоной Йо.

Настал черед Фицко. Три пандура с помощью помощников палача повалили его на землю и прижали голову горбуна к колоде. Палач взмахнул топором, и голова Фицко отделилась от шеи. Одновременно замолк и яростный рев, который рвался из горла Фицко. Отъятая голова покатилась с колоды, и те, кто видел открытый рот горбуна, готовы присягнуть, что слышат его рев еще и поныне. Затем палач схватил тело Фицко, бросил его на костер, как полено, а за ним швырнул туда и голову, сгреб двадцать кровавых пальцев и, словно мусор, бросил их туда же. Затем приказал помощникам разжечь огонь. Поленья затрещали, пламя взвилось ввысь и облизнуло двух женщин, которые, придя в себя, разразились диким ревом, но вскоре снова потеряли сознание, чтобы утихнуть уже навсегда…

И в Чахтицы отправился гонец с поручением, чтобы на граде воздвигли виселицы на все четыре стороны света в знак того, что справедливость восторжествовала.

Костер уже догорал, когда граф Няри подошел к палатину и сказал:

— Уверяю твою палатинскую светлость, что на этом или другом месте вспыхнет еще один костер, и на нем в пепел обратится самая жуткая злодейка всех времен — Алжбета Батори.

Еще две страницы из чахтицкой приходской хроники

Я пишу эти строки января десятого дня в лето 1611 от Рождества Христова с сердцем, исполненным радости. Сегодня неожиданно пожаловал в град наш палатин Дёрдь Турзо, да будет ему честь и слава. Приехал со своею свитой, отправляясь в Прешпорок, дабы отвезти туда Андрея Дрозда, предать его суду и потребовать наказания. Он был немало озадачен, найдя Дрозда не в темнице града, а за приятельской беседой с кастеляном.

«Кастелян, вы проводите время за разговором с разбойником, которого должны держать в темнице?» — возмущенно спросил палатин.

Рядом с Андреем была Эржика Приборская. Испуганно обнимая его, она со слезами на глазах смотрела на палатина.

«Если этот человек должен быть в темнице, то и мое место рядом с ним, ибо я делал то же самое, что и он, — ответил кастелян. — Ваша палатинская светлость назначили меня кастеляном этого града и одновременно с этой должностью поручили следить за Андреем Дроздом. Я следил за ним согласно своей совести и разумению, а теперь передаю его вам».

Палатин кивнул ратным, чтобы они взяли Дрозда.

«Но, — гордо выпрямился Микулаш Лошонский, — одновременно слагаю с себя свои обязанности, которыми ваша палатинская светлость изволили почтить меня, и вместе с этой должностью отдаю и себя в ваши руки, ибо я заслуживаю той же участи, что и Дрозд».

«Подобной участи заслуживают многие, — ответил палатин, — но я их всех простил. Один будет отвечать за всех, и именно их предводитель, Андрей Дрозд».

«Если ваша светлость изволили решить так, — кастелян подошел к палатину, — чтобы один пострадал за всех, прошу вас, пусть это буду я».

«Нет!» — вскричал Андрей Дрозд.

«Почему ты решаешься на такую жертву?» — спросил палатин, явно растроганный этим поступком.

«Я стар, мои дни сочтены, и если я погибну, никто не будет меня оплакивать, но здесь…»

Палатин посмотрел на Эржику, которая трепетно смотрела на кастеляна — глаза ее были полны слез.

Палатин положил руку на плечо кастеляна.

«Ты мужественный человек, Микулаш, каким был всегда».

Тут к палатину подскочил Андрей Дрозд:

«Я никогда не соглашусь, чтобы из-за меня страдал тот, кого я так глубоко уважаю и так люблю!»

Палатин смотрел на кастеляна, смотрел на Андрея Дрозда, Эржику Приборскую и чувствовал, что уже не в силах заглушить голос своего сердца. Улыбка уже смягчила его строгое лицо.

«Так кого же из вас я должен увести?»

«Никого!» — воскликнула Эржика Приборская, которая тут же уловила перемену в чувствах и мыслях палатина.

«Пусть будет так, как ты решила», — сказал Дёрдь Турзо, искренне сожалея, что причинил столько страданий двум молодым сердцам.

Сегодня у меня были Дрозд, Кендерешши, Калина, Ледерер, Эржика, Магдула, Мариша и Барбора, которую быстро оздоровило счастье, улыбнувшееся ей. Все на седьмом небе, и мое старое сердце скачет и радуется вместе с ними.

Особенно преисполнены ликования Андрей Дрозд с Эржикой, поскольку сегодня Юрай Заводский принес грамоту, которой подтверждается их брак.

Но в подобном счастье не отстали и остальные — уже в воскресенье у них будет первое оглашение брака… Приходится спешить, поскольку вскоре они наденут военную форму.

Один Ледерер не станет солдатом. Он взял мастерскую Репаша, которая была ему предназначена вместе с дочерью мастера…

Столько блаженного довольства я еще никогда вокруг себя не видел.

Всем дышится легче, в том числе и городу.

Сегодня я встретил еще одного просветленного человека. Монаха, францисканца. Он пришел ко мне в приход, я с радостью узнал его. Это Михал Приборский, который некоторое время назад исчез. Когда он понял, что Эржика не его сестра, когда увидел, как она любит Андрея Дрозда и убедился, что никогда не станет его любить иначе, чем как брата, он ушел в монастырь, чтобы забыться. И нашел там утешение. Он искренне разделяет счастье Эржики…

Сентября 15 дня в лето 1614 от Рождества Христова. Пишу эти строки сразу же после ухода Микулаша Лошонского, который приходил известить меня, что чахтицкая госпожа скончалась сегодня ночью в подземной темнице.

Стало быть, конец спорам между палатином и королем — привлечь ли графиню к суду или нет. Она уже перед Высшим Судией…

Умерла она без света, без утешения, всем миром покинутая…

Смерть постигла и графа Няри, не подарив ему окончательной победы.

Не он — смерть привлекла Батори к суду.

К суду наисправедливейшему из всех!

На улице бешено завывает буря.

Словно испустили дух с десяток колдуний…